Ловушка рациональности/ Насколько разумна "сфера разума"?

Из сборника: Философия биологии: вчера, сегодня, завтра (Памяти Регины Семеновны Карпинской)

В.А.Кутырев

« Ловушка рациональности“ или» Насколько разумна « сфера разума“?»

Мы живем во время, когда человеческая деятельность преодолела границы биологической реальности и стала определяться достигнутой мощью разума. Человечество вошло в плотные слои ноосферы. Почти одновременно с этим, мы заговорили о выживании. Очевидно, что такой вопрос возникает, если жизнь поставлена под вопрос. Какова здесь роль ноосферы: все еще мал масштаб, не успела развернуться или наоборот? Как относиться к разуму, когда увеличение его сферы действия совпадает с ростом угроз для жизни?

В литературе к этим проблемам существует различное отношение. Если, например, в работах В.П.Казначеева речь идет о поглощении биосферы ноосферой, то Н.Н.Моисеев пишет об « эпохе ноосферы», в которую будут сосуществовать как биосфера, так и ноосфера. Р.С.Карпинская склонялась ко второй позиции, призывая к разработке механизма коэволюции биосферы и ноосферы. Нам хотелось бы развить этот призыв в плане анализа современного содержания понятия ноосферы, выработки реалистического отношения к обозначаемым им явлениям и процессам.

Основоположники учения о ноосфере верили, что человеческий интеллект, превращаясь в планетарную геологическую силу, приведет к упорядочению природной и социальной деятельности, к более совершенным формам бытия. Ноосфера возникает как результат планомерного, сознательного преобразования биосферы, ее перехода в качественно новое состояние. Этот процесс рассматривался ими как несомненное благо, несущее человечеству разрешение его трудных проблем. В.И.Вернадский и даже П.Тейяр-де Шарден (последний, правда, неохотно, но логика требовала) связывали его с социалистической организацией жизни людей, расширяя задачи преодоления стихийности природы до преодоления стихийности развития общества. В некоторых случаях ноосфера рассматривалась как полное устранение зла, как состояние всеобщего блага и гармонии, что особенно типично для ее космических вариантов (Э.К.Циолковский).

Нет смысла в подробном воспроизведении такого рода представлений. Они стали тривиальными, а люди, стоящие у их истоков превращены в иконы. Отказываясь от политического идолопоклонства, мы продолжаем практиковать научное. Некоторые направления мысли, близкие к учению о ноосфере или являющиеся его предпосылками, например, « русский космизм», фактически еще не были объектом трезвого анализа. Критический взгляд на них как бы неприличен и, якобы, свидетельствует об отсутствии у покушающегося на него « возвышенности духа». Экологические проблемы современности, однако, столь тревожны, что заставляют мыслить и действовать, несмотря на теоретические стереотипы. Суть обновленного взгляда на ноосферу, который мы намерены здесь защищать и который, как кажется, более адекватно отвечает ситуации, такова: это учение с самого начала несло в себе элементы утопии; в нем переплелись аксиологические и онтологические подходы без какого-либо их разграничения; ценностные характеристики ноогенеза до сих пор являются однозначно положительными, что противоречит диалектике жизни; надо различать трактовку ноосферы как утопии и ее реальное состояние; разум является для нас разумным настолько, насколько он имеет « человеческое измерение».

В мировоззренческих построениях элементы утопии неистребимы. Утопия – некая система идей, выходящая за рамки наличного бытия и связанных, помимо знания, верой и надеждой. Утопии – « бывшие» мифы, мифы разума, пришедшие на смену мифам чувственного воображения в процессе исторической рационализации человеческого духа. В развитии общества идеалы, мифы, утопии играют двоякую роль: бывают полезными, функциональными, вдохновляют и направляют людей, а могут дезориентировать, вести к упадку. Причем подобными могут быть проявления одной и той же утопии на разных этапах ее существования. Об опасной двойственности идеалов, наиболее ярко обнаружившейся в XX веке, проницательно писал Н.Бердяев, « Утопии выглядят гораздо более осуществимыми, чем в это верили прежде. И ныне перед нами стоит вопрос, терзающий нас совсем иначе: как избежать их окончательного осуществления»1.

Особенностью развития утопий, как и вообще идей, является то, что по мере приближения к воплощению, в них обнаруживаются дотоле скрытые противоречия. Возникает необходимость преодоления данной утопии, прежде всего через разграничение желаемого и сущего в ней, этических и объективных представлений о реальности. Под закон жизни и смерти утопий подпадает и учение о ноосфере. Из него следует, что если на первом этапе становления ноосферы трудно, неоправданно ожидать критического отношения к учению, отражающему происходящие процессы – оно выступает как положительное решение существующих в тот период проблем, – то на этапе его полного раскрытия, когда оно приобретает черты реальности со своими собственными проблемами – мы обязаны это делать.

Каково же действительное содержание процессов в « области планеты, охваченной разумной человеческой деятельностью», как определяет ноосферу философский словарь? При непредвзятом взгляде их надо назвать глобальными проблемами человечества. Становление ноосферы и возникновение угрожающего самому существованию людского рода кризиса – один и тот же процесс. Ноосфера как реальность является искусственной средой, которая теснит и подавляет ареал биологического бытия. Формирование искусственной среды открыло перед людьми небывалые возможности для роста материальной обеспеченности, комфорта и безопасности, подняло на новую ступень культурное развитие, но оно ведет к загрязнению воды и воздуха, опустыниванию почвы, общей деградации естественной среды обитания. По последствиям для человека чрезмерное разрастание искусственного есть явление сугубо противоречивое, с драматическими перспективами.

Демиург искусственного – разум, мысль, проект. Их опредмеченное выражение и плоть – техника. « Разум есть потенциальная техника, техника есть актуальный разум, – отмечал П.А.Флоренский. – Другими словами, содержанием разума должно быть нечто, что воплощаясь, дает орудие. А так как содержание разума, как выяснено, составляют термины и их отношение, то можно сказать: орудия – не что иное, как материализованные термины, и потому между законами мышления и техническими достижениями могут усматриваться постоянные параллели»2. В технике для П.А.Флоренского воплощается логос, противостоящий хаосу. Хотя как религиозный человек он чувствовал узость сведения духа к разуму, культуры к науке и технике и вместо ноосферы предлагал говорить о пневматосфере ( « духосфере»). Экспансия рациональной компоненты духа с начала XX века была так сильна, что мышление стало почти отождествляться с духовностью и понятие пневматосферы не привилось. Не потому, что оно было высказано в частном письме к В.И.Вернадскому, а потому, что оно не рождалось у других, не было укоренено во времени – ни тогда, ни сейчас. Не случайно, потребность в обновлении мировоззрения, идеологии, психологии мы сужаем до потребности в обновлении мышления, духовность начали называть менталитетом, а любовь заменяется техникой половых отношений. Культура сциентизируется, технизируется. Потому приходится сказать, что подлинным денотатом ноосферы является искусственная реальность, образующий фактор которой, в широком смысле слова – технология.

Структурно, ноосфера и техносфера – синонимы. Не разрушая категориальной сущности, этот ряд можно продолжить понятиями наукосферы, рациосферы, инфосферы, интеллектосферы. И все они, порождаясь природой, « снимают» ее, противостоят ей. Основное глобальное противоречие, разламывающее нашу судьбу – противоречие между естественным и искусственным, между универсумом природы и универсумом деятельности. Данное противоречие существовало с момента появления человечества, но в настоящее время оно обострилось до критического состояния. Здесь незачем повторяться насчет различных возникающих перед нами опасностей. Об этом все знают, все пишут. Специфически философская проблема в другом: « Как удивительно неразумно устроена „ноосфера“ – пишет Р.К.Баландин, и с ним, конечно, придется согласиться, – сколько бессмыслицы в поведении людей, если они пустячные, необязательные, а то и сомнительные удобства или удовольствия готовы оплачивать собственной жизнью»3.

Чем обусловлено это « неразумие» сферы разума? Только ли субъективными причинами – человеческой глупостью, слабостями, недальновидностью? Они, как говорится, « имеют место», но суть вопроса все таки глубже. Осмелимся выдвинуть тезис, расходящийся с традиционными философскими представлениями в принципе, а именно: субстанционально логос не является противоположностью хаоса. Все дело в уровне организационной сложности бытия и месте человека в нем.

Начиная с античности, стихийное, слепое, хаотическое отождествлялось с материей, а форма, структура – с идеей, разумом. Мысль противостоит природе как сознание – бессознательному, как закон и мера – беспорядочному, косному, непредсказуемому. Если, однако, оппозицию логоса и хаоса опустить с божественно-коcмической высоты на землю, то это – оппозиция освоенного и дикого (вареного и сырого по Леви-Строссу), это отношение между искусственным и естественным. Говоря современным языком, это, с одной стороны, знание, информация, а с другой, « вещность», субстрат, который надо организовать, « обработать». Подлинно мы знаем то, что создали сами. Тогда мы им владеем, управляем, оно нам подчинено. Горшок не может быть сложнее горшечника. Критерием истины как и критерием нашего могущества, господства над природой, внешними объектами считается практическое осуществление замысла по их преобразованию.

Но что происходит с этой тысячелетней парадигмой, когда ноосфера начинает преобладать над биосферой? Она « перестает работать», теряя объяснительную силу. Действительно, разве мы не свидетели « хаоса по управленчески»? Все делается сознательно, по планам и целевым программам, а результаты сплошь и рядом противоположны намечавшимся. В синергетике, особенно в работах И.Пригожина показано, как хаос превращается в порядок. Порядок из хаоса. Но это отношение, по-видимому, симметрично. Порядок на одном уровне превращается в хаос на другом. Хаос из порядка!

Искусственная среда обретает способность к саморазвитию. У нее появляются черты, не вытекающие из первоначально поставленных людьми задач. Изменяясь по своему внутреннему закону, трансцендируя за пределы, соразмерные им как конкретным живым индивидам, она становится бытием, которое находится не просто « за» нами, оно и « впереди» нас. Не только предметы, но и знание, информация, мысль, то есть то, чем мы осваиваем мир, объективируясь, отчуждаются, перестают быть подвластными нам, обретают автономные свойства. Оказывается, что « своемерное» развитие, наряду с « дочеловеческой», природной реальностью присуще и реальности « постчеловеческой», искусственной, как предметной, так и информационной. Логос, искусственное перестает быть выражением собственно человеческой свободы.

Рубеж самостоятельности любой системы по отношению к человеку определяется мерой ее сложности. Мы вступили в мир нелинейных взаимодействий, состоящих из систем с многозвенными обратными связями. Вернее не вступили, а создаем, ибо сами по себе вещи не сложны и не просты, это зависит от притязаний к ним. И птица парит в поднебесье вполне легко. Это просто ее жизнь. Но сколько сведений из механики, физики, химии нужно для того, чтобы в воздух, а тем более в космос поднялся человек. Весьма сложная теория, как известно, нужна для того, чтобы объяснить как ребенок держит голову. Такой теории до сих пор нет, но младенец, к счастью, не знает об этом и делает все без математических расчетов. Напротив, простое движение робота-манипулятора является результатом заранее составленной программы. В общем, сложность там, где искусственность. И чем отчужденнее процессы или объекты от возможности их непосредственного восприятия человеком как целостным духовно-телесным существом, тем они являются для него более сложными.

Специалисты-методологи говорят о контр-рациональности нелинейных систем. Действительно, нередкость, когда решения, рациональные по отдельности, в условиях сложного взаимодействия превращаются в иррациональное. Возникает « ловушка рациональности», выбраться из которой, руководствуясь одной логической последовательностью рассуждений – нельзя. Люди, плененные такой рациональностью, все экологические требования к какой-либо социотехнической системе воспринимают как безответственные и абсурдные, хотя на самом деле абсурд заключен в логике ее развития. Абсурд для человека. Типичной при управлении сверхсложными системами является ситуация, когда конкретное решение по ее улучшению дает эффект общего ухудшения. Усилие, направленное на болевую точку системы либо бесполезно, либо приводит к противоположному результату, а наши намерения осуществляются по принципу: шел в комнату, попал в другую. Можно привести множество примеров из экономической, социальной, политической жизни, когда целесообразные решения превращаются в бесцельную трату средств. На определенном этапе система управления становится сложнее системы, которой надо управлять. Надеяться, что искусственная реальность, ноосфера как целое, как универсум деятельности будет подвластно нашей воле, хотя бы и вооруженной большими компьютерами, значит плодить иллюзии.

Известно, что человеколюбивый титан Прометей дал людям огонь. Огонь – символ техники, орудийности, господства человека над природой. Теперь техника угрожает господством над человеком. Придется вспомнить, что Прометей дал нам еще одно благо, которым мы часто пользуемся, не замечая.

« Хор: Не сделал ли ты больше, чем сказал?

Прометей: Я от предвиденья избавил смертных.

Хор: Каким лекарством их уврачевал?

Прометей: Слепые в них я поселил надежды»4.

Ноосфера как гармония – сциентистский аналог социально-политических утопий типа коммунизма и прочих, более ранних мечтаний о рае. В соответствии с духом времени они теперь опираются на науку. Так к ним и надо относиться, хотя против утопий и надежд вообще выступать нет оснований. Они полезны в той мере, насколько, смягчая трагические реалии, помогают жить. Когда же утопия самодовлеюща, мешает трезвому взгляду на вещи, она может стать опаснее того, от чего спасает. Нужны реалистические надежды, функциональные утопии. Например, надежды, что возможно длительное совместное развитие биосферы и ноосферы, при котором скорость преобразования окружающей среды будет не выше скорости нашей адаптации к ней. Нужны утопии, соотнесенные с ценностями гуманизма. Эти надежды и утопии надо отличать от иллюзий, вытекающих из упования на безграничное могущество разума как логоса и связанных с ним ошибочных действий, с тем, чтобы, если не исключить их, то хотя бы ограничить. Иначе разум превращается в безумие.

В оценке перспектив человека в свете становления ноосферы явственно прослеживаются две линии: однf на его фактическое вытеснение техникой, лишение условий и смысла существования, другая на « выживание», на взаимодействие естественного и искусственного. « Пятая метаморфоза технологии, – пишет, например, один из типичных представителей первого подхода – очевидно произойдет в 2180–2230 гг., в результате передачи интеллектуальных способностей человека технике (курсив мой – В.К.), основанной на биосинтезе, на биотронном производстве. Этот период можно назвать биоинтеллектуальной революцией, которая охватит основные области человеческой деятельности, освободив его от забот о материальном производстве»5.

Чего здесь больше: разума или неразумия? Думается, что перед нами феномен « неразумного разума», то есть разума как интеллекта безразличного к машинному или человеческому воплощению. Это феномен машинного разума и человеческого неразумия, если не прямой глупости. Все уйдет от человека, даже интеллектуальные способности, а автор все радуется, полон планов скорейшего достижения подобного состояния. Может эти интеллектуальные способности от него уже ушли? А вообще-то не до шуток. Сциентизм выхолащивает все новые и новые сферы нашего сознания, по мере того как техника подавляет жизнь.

В широком мировоззренческом плане оппозиции сциентизма и гуманизма соответствует противостояние идеологии универсальной эволюции, когда все « низшее» служит материалом для « высшего» – и коэволюции, предполагающей, что появление новых форм бытия не лишает места во Вселенной предшествующие формы, ибо Вселенная бесконечна и бесконечно разнообразна. На Земле сосуществуют виды растений, животных с разницей в возрасте появления в миллионы лет. Универсум не направлен к какой-то точке или финалу и как целое никуда не развивается, а меняется, пульсирует. Следовательно, говорить надо не о развитии, а о движении материи, предполагая в нем как прогрессивные, так и регрессивные ветви, моменты равновесия, периоды функционирования. Это, в отличие от концепции эволюционизма, плюралистическая, « постмодернистская» Вселенная.

Противостояние сциентизма и гуманизма, технического и человеческого разума отражается и в понимании экологии, ее задач. С одной стороны она трактуется как экологическое производство, то есть как искусственная имитация функций природы при параллельном ее истреблении – это псевдоэкология, экспансия технологизма в экологическом маскхалате, – с другой, как экологизация производства с попыткой сделать его совместимым с природой, так, чтобы мы любили и берегли ее не только в своих благих намерениях, а чтобы ее любила и берегла наша техника. Для этого нужна сознательно проводимая биополитика, о которой в нашей литературе одной из первых заговорила Р.С.Карпинская. Биополитика, в конечном счете, это приведение техники к « мере жизни», к « мере человека». Она предполагает ориентацию на альтернативные технологии, контроль и ограничения на применения индустриальных технологий. Вместо упований на ноосферу, которая будет управлять всем и вся, биополитика означает управление самой ноосферой. Но для этого и важно сохранять « человеческое измерение» разума, без чего для нас, людей, он может превратиться в нечто не только неразумное, но чрезвычайно опасное. Он станет врагом человека. Разум же в « человеческом измерении» – это Дух. Это, помимо интеллекта, способность верить, надеяться и любить. Таким образом, глобальная проблема сохранения природы и выживания человека может успешно решаться только при сохранении нашей духовности.

Литература

1. Цит. по статье « Утопия» // Советская энциклопедия. М., 1977. Т. 27. С. 143.

2. Флоренский П. А. Homo faber // Половинкин С. М. Флоренский П. А.: логос против хаоса. М., 1989. С. 56-57.

3. Баландин Р. К. Область деятельности человека. Техносфера. Минск, 1982. С. 121.

4. Эсхил. Прикованный Прометей // Античная литература. Антология. Т. I. М., 1989. С. 231.

1. Бондаренко А. Д. Современная технология: Теория и практика. Киев, 1985. С. 123.

При охоте на обезьян в Азии применяют такую ловушку. Из тыквы выни­мают мякоть и засовывают внутрь банан. Обезьяна просовывает руку в отверстие, хватает банан, а вытащить руку обратно не может - сквозь узкую дыру рука с зажатым плодом не проходит. Отпустить же банан обезьяна не догадывается.

Подобно своим далеким пред­кам, мы иногда становимся пленни­ками своих ошибочных представле­ний, которые мешают нам доби­ваться того, к чему мы стремимся.

Иногда мы страдаем от стерео­типов, навязанных самим себе. Вам наверняка приходилось слышать, а может быть, и произносить такие фразы: « Я ужасно рассеянный, обя­зательно все перепутаю», « Я всегда опаздываю, вы меня не ждите», « Это платье слишком эффектно для ме­ня, даже мерить не буду». Такое не­доверие к себе, своим способнос­тям - типичная ловушка разума.

У меня была очень симпатичная знакомая, которой придавал осо­бый шарм чуть вздернутый носик. Однажды я с удивлением узнала, что она сделала пластическую опе­рацию, потому что считала свой нос уродливым. Сработал стереотип: красивым может быть только клас­сически прямой нос. Но, к сожале­нию, вместе с курносостью исчезло и обаяние.

Еще одна ловушка - беспочвен­ные опасения. Однажды моему де­душке рассказали печальную исто­рию о похищенном ребенке. Это произошло далеко от места, где он жил, но с тех пор его дети, в том чис­ле и моя мама, оказались под до­машним арестом. На все двери и ок­на были установлены хитроумные замки, а тема похищения детей и их защиты стала самой злободневной. В результате вся семья надолго ли­шилась покоя. По этому поводу мне вспоминается мудрое изречение: « Страхи и опасения, которые мы пе­реживаем заранее, - это проценты, выплачиваемые по не предъявлен­ным векселям».

Порой мы обижаемся на поступки окружающих, а те даже не догадываются о том, что заставили нас пере­живать. Чаще всего это происходит потому, что мы склонны объяснять чужие поступки, исходя из собствен­ных представлений об их мотивах. Мы наделяем окружающих чувства­ми, которые они не испытывают, и при этом удивляемся, что они ведут себя не так, как мы ожидали. Не ра­зумнее ли попробовать понять их?

Когда у нас с мужем после мно­гих лет брака вдруг разладились от­ношения, я очень страдала, винила мужа, жалела свою загубленную жизнь и меньше всего думала о том, как исправить положение. Но од­нажды я задала себе вопрос: не в моем ли поведении кроется причи­на постоянных конфликтов? Я стала анализировать острые ситуации и пришла к выводу, что нашим ссорам всегда предшествовало мое плохое настроение. Такой анализ требует от человека определенных усилий, непредвзятости и честности перед самим собой. Кроме того, надо иметь достаточно душевных сил, чтобы взять на себя ответствен­ность за конфликт. Но, перестав об­винять другого человека в своих не­счастьях, вы сможете выбраться из ловушки.

Обычно, когда человек недово­лен тем, как складываются отноше­ния и хочет исправить их, он стре­мится доказать другому его непра­воту. Но на этом пути существует одна опасность. Никому не под силу изменить другого человека так, что­бы он соответствовал воображае­мому идеалу. Мало того, никогда нельзя быть уверенным в том, что верно представляшь себе пережи­вания другого, ведь ловушки разума у всех разные. Поэтому начинать лучше всего с себя - свои ошибки легче проанализировать.

Станьте хотя бы на неделю объ­ективным наблюдателем. Анализи­руйте свои мысли, и вы обнаружите, что ваш разум то и дело возвраща­ется к любимым ловушкам. Я, на­пример, поняла, что моя основная ошибка - желание настоять на сво­ем. Для меня важнее было добиться признания своей правоты, чем сохранить любовь, дружбу, хорошие отношения. Когда я осознала это, то ужаснулась и решила во что бы то ни стало изменить си­туацию. Я переста­ла обижаться по пу­стякам, обвинять мужа, стала осто­рожнее выбирать слова. А главное, изменила ориенти­ры: не настаивала всегда на своей правоте, а прислу­шивалась к дово­дам мужа, ведь у каждого из нас своя правота и, как я уже говорила, свои ловушки. Иными словами, я немало потрудилась, чтобы вернуть в дом утраченное взаимопонима­ние.

А теперь расскажу о принципи­ально иной, но тоже распространен­ной ловушке разума. Одна моя па­циентка считала, что негативные эмоции надо гасить в зародыше. Любые неприятности она старалась принимать с полной невозмутимос­тью. В конце концов дошло до того, что у нее развился сильный невроз, она чувствовала себя совершенно подавленной и беспомощной. Дело в том, что человеку свойственно пе­реживать разнообразные чувства, в том числе и отрицательные. И если он будет их в себе подавлять, то ока­жется в ловушке - окажется безоружным перед трудностями. « Неот­работанные» эмоции могут привес­ти и к болезням. Секрет состоит в том, чтобы пережить их с наимень­шими потерями и освободиться от них. Я посоветовала своей пациент­ке изменить тактику - не отказы­ваться от переживания отрицатель­ных эмоций, но оценивать их как бы со стороны.

Положительные эмоции вызыва­ют ощущение открытости, отрица­тельные создают на­пряженность и зажатость. Испытывая не­приятное чувство, не переключайте созна­ние на что-нибудь другое, а назовите свою эмоцию. Что вы чувствуете? Попы­тайтесь определить это, но так, как будто речь идет не о вас, а о ком-нибудь другом. Учтите: ваш разум пытается расставить свои ловушки - подсунуть версию, что вас хотели обидеть, причинить зло. Позиция наблюдателя дает возможность контролировать чувства. Откажи­тесь от поиска виновного, лучше скажите себе: « Я испытываю злость (или обиду, гнев, досаду), для этого есть повод, и это действительно очень неприятно, но это пройдет».

Мой друг, поправившись после инфаркта, обнаружил, что у его ма­шины, оставленной на стоянке, по­мято крыло. Он задохнулся от гнева и тут же ощутил стеснение в груди. Тогда он сделал несколько глубоких вдохов, расслабился на выдохе и произнес: « Обидно,конечно, но мое здоровье гораздо важнее».

Исходя из собственного опыта, берусь утверждать: психологические проблемы чаще всего возника­ют в двух случаях: когда человек за­цикливается на отрицательных эмо­циях или когда он игнорирует их, загоняя в подсознание. В обоих случаях он не может освободиться от них.

Однажды я была свидетельни­цей очень поучительной сценки. В вагон метро зашел пьяный. Он был очень агрессивен, сквернословил, цеплялся к попутчикам. Казалось, никто не может дать ему отпор. Вдруг какой-то старичок сказал это­му наглецу спокойно и сочувствен­но: « У вас, наверное, что-то случи­лось? Никто не напивается без при­чины». Пьяный выдал очередную ти­раду в адрес старичка, но тот не унимался. Он стал рассказывать, что несколько лет назад потерял единственного сына, очень тяжело переживал и каждый день прикла­дывался к спиртному. « Вполне воз­можно, я стал бы алкоголиком, если бы не жена, - закончил старичок и участливо спросил: - А у вас есть жена?» Пьяный помолчал немного и вдруг разрыдался. Сквозь всхлипы­вания можно было расслышать, что его жена умерла несколько месяцев назад, после чего он запил и поте­рял работу. Когда я выходила из ва­гона, голова горемыки уже покои­лась на плече участливого старичка. Агрессор, как это часто бывает, ока­зался человеком, остро нуждаю­щимся в любви.

Конечно, далеко не всегда пья­ные слезы свидетельствуют об ис­тинных чувствах, да и не всякого на­глеца может остановить доброе слово. Но эта ситуация демонстри­рует одну несомненную истину: по­зитивная установка может в корне изменить неприятную ситуацию.

Евгений Борисенко, психолог

Главное для Канта - поведение человека, его поступки. Кант говорит о первенстве практического разума перед разумом теоретическим. Знание имеет ценность только в том случае, если оно помогает человеку стать человечнее, обрести твердую нравственную почву, реализовать идею добра. Только такую ценность Кант признает и за верой. Вера в бога для него - это моральная убежденность, способность всегда и везде следовать долгу, И сама философия имеет смысл лишь постольку, поскольку она служит воспитанию человека. «Какая польза от философии, если она не направляет средства обучения людей на достижение истинного блага?»

Первое систематическое изложение этики Канта предпринял в книге «Основы метафизики нравственности», которая увидела свет в 1785 г. Почему Кант не назвал свой труд «Критикой» по аналогии с «Критикой чистого разума»? Он объяснял это тем, что в этике дело обстоит проще, чем в гносеологии, здесь для разума не уготовано такое количество диалектических ловушек, как в области теории, здесь и самый обыденный рассудок легко может достигнуть истины без какой-либо особой критики. С другой стороны, подобная критика, по мнению Канта, будет завершенной только тогда, когда окажется возможным показать единство практического и теоретического разума (т.е. нравственности и науки), а в 1785г. Кант считал, что он еще не в состоянии решить подобную задачу. Как только она оказалась ему по плечу, он сел за «Критику практического разума». Книга вышла в 1788 г.

Новое слово, сказанное Кантом о поведении человека, - автономия нравственности. Предшествовавшие теории были гетерономии, т.е. выводили мораль из внешних по отношению к ней принципов. Одни моралисты видели корень нравственных принципов в некой принудительной силе - воле бога, установлениях общества, требованиях врожденного чувства. Другие настаивали на том, что представления о добре и зле суть производной от целей, которых добивается человек, и последствий, которые вытекают из его поведения, от его стремления к счастью, наслаждению, пользе. Кант утверждает принципиальную самостоятельность и самоценность нравственных принципов. Исходное понятие его этики - автономная добрая воля. Кантовская добрая воля не пассивна, от его носителя мыслитель требует действия, поступка (применения «всех средств, поскольку они в нашей власти» Кант И. Соч.Т.4.4.1 .С.229. ) . Канта критиковали за формальный подход к делу: то, что в одних условиях благо, в других может оказаться злом. Последнее справедливо, и философ знает об этом пока он говорит лишь о компасе, который помогает человеку ориентироваться среди бурь и волнений житейского моря. Конечно, любой компас подвержен помехам, но они проходят, а стрелка снова указывает на полюс; так и потеря моральных ориентиров недолговечна, рано или поздно перед человеком проясняется нравственный горизонт, и он видит, куда ведут его поступки - к добру или злу. Добро есть добро, даже если никто не добр. Критерии здесь абсолютны и очевидны, как различия между правой и левой рукой.

Для того чтобы распознать добро и зло, не нужно специального образования, достаточно интуиции. Последним термином Кант предпочитал не пользоваться; его термин - «способность суждения», она от природы, а не от знаний. Чтобы быть честным и добрым и даже мудрым и добродетельным, мы не нуждаемся ни в какой науке и философии. Здесь Кант расходится с «первооткрывателем» морали Сократом, для которого добро совпадает со знанием и отсутствие знания является единственным источником всякого морального несовершенства. Сын века Просвещения, Кант вместе с тем выходит за пределы просветительского рационализма. Наука и мораль - разные сферы человеческого бытия. Связь между ними, конечно, есть, и он к ней еще вернется, но пока его интересуют различия.

В теории, удаляясь от эмпирии, разум впадает в противоречия с самим собой, приходит к загадкам, к хаосу неизвестности, неясности, неустойчивости. Иное дело в поведении. Практическая способность суждения, освобождаясь от чувственного материала, устраняет привходящие наслоения и упрощает себе задачу. Моральность предстает здесь в очищенном, незамутненном виде. Вот почему, хотя мораль рождается вне философии, философствование идет ей на пользу. В практической (нравственной) сфере разум приобретает конструктивную функцию, т.е. решает конструктивную задачу формирования понятий и их реализации (а в сфере познания разум регулятивен, он только предостерегает от ошибок, конститутивен в познании лишь рассудок). Предмет практического разума - высшее благо, обнаружение и осуществление того, что нужно для свободы человека. Главное - поведение; вначале дело, знание потом. Философия вырывается здесь из плена умозрительных конструкций, вступает в сферу практической деятельности.

Ментальные ловушки — это «накатанные» и привычные пути, по которым мучительно и безрезультатно движется наша мысль, сжигая невероятные объемы нашего времени, высасывая энергию и не создавая никаких ценностей ни для нас самих, ни для кого бы то ни было.

Упорство

Первая из ментальных ловушек. Не надо путать упорство с упрямством. Суть ее заключается в том, что мы продолжаем дело, которое заведомо обречено на провал или не доставляет нам былого удовольствия. Мы делаем то, что уже давно неактуально, и не можем прекратить, потому как «надо доделать» или «ну, не выбрасывать же». Глупая трата своих сил и времени.

Примеры: Досматривать неинтересный фильм. Хотеть прекратить что-либо делать, но не знать, чем заняться вместо этого.

Амплификация

Это ментальная ловушка, в которой мы оказываемся, когда вкладываем в достижение цели больше усилий, чем нужно, так, словно пытаемся убить муху кувалдой, – перфекционизм.

Примеры: Делать что-то, не имея цели. Заучивать наизусть свою речь.

Фиксация

При фиксации наше продвижение к цели заблокировано. Мы не можем начать или продолжить начатое дело, пока не дождемся телефонного звонка, разрешения, отгрузки сырья, вдохновения. Вместо того, чтобы обратиться к другим делам, мы остаемся в подвешенном состоянии до тех пор, пока не сможем снова продолжить работу над этим же проектом.

Примеры: Следить по часам, как долго еще до назначенной встречи. Делать что-нибудь, лишь бы быть занятым.

Реверсия

Иногда становится очевидным, что наши планы однозначно потерпели неудачу. Игра закончена, мы проиграли, время ушло. Последствия неудачи могут быть пугающими, однако здесь ничего не поделаешь, но если и на этом этапе нас продолжает волновать все та же проблема, значит, мы оказались в ловушке реверсии. При реверсии мы тщимся изменить необратимое прошлое.

Примеры: Стыдиться, что мы не достигли цели. Говорить о том, что было бы, если бы мы выиграли.

Опережение

Опережение — это ментальная ловушка, в которую мы попадаем, начиная слишком рано. Когда мы опережаем события, то сплошь и рядом перерабатываем и работаем впустую, когда того же самого результата можно достичь с большей легкостью.

Примеры: Готовить несколько вариантов одного письма, отчета. Начинать решать задачу не получив еще всех условий, заданий.

Противление

Порой бывает так, что от нас требуется изменить курс наших действий — даже если мы уже заняты делом вполне полезным или приятным. Звонок в дверь раздается в тот самый момент, когда мы дошли до самого интересного места в фильме, который смотрим. Или будильник звенит, и нам так не хочется вставать. Во всех этих случаях наступает момент, когда надо переключить свое внимание. Но если в этой точке времени и пространства мы продолжаем упорно цепляться за прежние занятия, то попадаем в ловушку противления.

Противление - это болезнь «ну еще чуть-чуть». Нежелание изменить курс действий, под воздействием внешних обстоятельств.

Примеры: Погрузиться в игру на столько, что забыть обо всем остальном. Стоить планы, а затем быть вынужденным корректировать их.

Затягивание

Нередко бывает так: мы однозначно решились на какое-то дело, но нам трудно приступить к нему. Мы откладываем на потом, придумываем несущественные дела с целью отложить выполнение неприятных обязанностей. Наш ум просто отказывается сразу переходить к делу. Затягивание, оно же «procrastination» — одна из самых больших проблем в бизнесе и жизни.

Примеры: Связывать одни дела с другими и ставить их в зависимость друг от друга. Давать обещания себе и другим. Медлить.

Разделение

В ментальную ловушку разделения мы попадаем тогда, когда пытаемся делать два дела одновременно. Мы беседуем с кем-то, слушая вполуха, в то время как в уме пытаемся решить финансовую проблему, не дающую нам покоя.

Внимание неделимо по определению. Работать, значит работать, общаться, значит общаться. Когда в беседе мы думаем о работе и когда на работе думаем об общении, все что мы делаем — это думаем.

Примеры: Быть в настоящем, но думать о будущем и прошлом. Заниматься сексом и думать о цвете потолка.

Наша личность подвержена абсолютно всем ментальным ловушкам, каким-то в большей степени, каким-то в меньшей, так как сформирована нашим эго–умом. И пока вы не избавитесь от контроля этого эго – ума, ловушки будут возникать снова и снова. Не стоит бояться, что избавившись от контроля эго-ума, вы станете непонятно кем, наоборот, вы станете свободным, в том числе и от любого ментального мусора и ловушек.

Добровольный читательский взнос на поддержание проекта

Главное для Канта - поведение человека, его поступки. Кант говорит о первенстве практического разума перед разумом теоретическим. Знание имеет ценность только в том случае, если оно помогает человеку стать человечнее, обрести твердую нравственную почву, реализовать идею добра. Только такую ценность Кант признает и за верой. Вера в Бога для него - это моральная убежденность, способность всегда и везде следовать долгу. И сама философия имеет смысл лишь постольку, поскольку она служит воспитанию человека. «Какая польза от философии, если она не направляет средства обучения людей на достижение истинного блага?»

Первое систематическое изложение этики Кант предпринял в книге «Основы метафизики нравственности», которая увидела свет в 1785 г. Почему Кант не назвал свой труд «Критикой» по аналогии с «Критикой чистого разума»? Он объяснял это тем, что в этике дело обстоит проще, чем в гносеологии, здесь для разума не уготовано такое количество диалектических ловушек, как в области теории, здесь и самый обыденный рассудок легко может достигнуть истины без какой-либо особой критики. С другой стороны, подобная критика, по мнению Канта, будет завершенной только тогда, когда окажется возможным показать единство практического и теоретического разума (т. е. нравственности и науки), а в 1785 г. Кант считал, что он еще не в состоянии решить подобную задачу. Как только она оказалась ему по плечу, он сел за «Критику практического разума». Книга вышла в 1788 г.

В этих работах изложены лишь начала кантовского учения о нравственности; в завершенном виде оно предстанет в поздних произведениях. Теорию познания Кант вынашивал долгие годы, в результате она возникла как единое целое, была изложена строго, стройно, систематически. С теорией морали дело казалось проще, но оказалось сложнее: только в преклонном возрасте Кант создал труд, где все было додумано до конца, - «Метафизика нравов» (1797).

Новое слово, сказанное Кантом о поведении человека, - автономия нравственности. Предшествовавшие теории были гетерономны, т. е. выводили мораль из внешних по отношению к ней принципов. Одни моралисты видели корень нравственных принципов в некой принудительной силе - воле Бога, установлениях общества, требованиях врожденного чувства. Другие настаивали на том, что представления о добре и зле суть производные от целей, которых добивается человек, и последствий, которые вытекают из его поведения, от его стремления к счастью, наслаждению, пользе. Кант утверждает принципиальную самостоятельность и самоценность нравственных принципов. Исходное понятие его этики - автономная добрая воля. Кантовская добрая воля не пассивна, от ее носителя мыслитель требует действия, поступка (применения «всех средств, поскольку они в нашей власти»). Канта критиковали за формальный подход к делу: то, что в одних условиях благо, в других может оказаться злом. Последнее справедливо, и философ знает об этом. Пока он говорит лишь о компасе, который помогает человеку ориентироваться среди бурь и волнений житейского моря.

Конечно, любой компас подвержен помехам, но они проходят, а стрелка снова указывает на полюс; так и потеря моральных ориентиров недолговечна, рано или поздно перед человеком проясняется нравственный горизонт, и он видит, куда ведут его поступки - к добру или злу. Добро есть добро, даже если никто не добр. Критерии здесь абсолютны и очевидны, как различие между правой и левой рукой.

Для того чтобы распознать добро и зло, не нужно специального образования, достаточно интуиции. Последним термином, как мы уже знаем, Кант предпочитал не пользоваться; его термин - «способность суждения», она от природы, а не от знаний. Чтобы быть честными и добрыми и даже мудрыми и добродетельными, мы не нуждаемся ни в какой науке и философии. Здесь Кант расходится с «первооткрывателем» морали Сократом, для которого добро совпадает со знанием и отсутствие знания является единственным источником всякого морального несовершенства. Сын века Просвещения, Кант вместе с тем выходит за пределы просветительского рационализма. Наука и мораль - разные сферы человеческого бытия. Связь между ними, конечно, есть, и он к ней еще вернется, но пока его интересуют различия.

В теории, удаляясь от эмпирии, разум впадает в противоречия с самим собой, приходит к загадкам, к хаосу неизвестности, неясности, неустойчивости. Иное дело в поведении. Практическая способность суждения, освобождаясь от чувственного материала, устраняет привходящие наслоения и упрощает себе задачу. Моральность предстает здесь в очищенном, незамутненном виде. Вот почему, хотя мораль рождается вне философии, философствование идет ей на пользу. В практической (нравственной) сфере разум приобретает конститутивную функцию, т. е. решает конструктивную задачу формирования понятий и их реализации. (Напомню, что в сфере познания разум регулятивен, он только предостерегает от ошибок, конститутивен в познании лишь рассудок.) Предмет практического разума - высшее благо, обнаружение и осуществление того, что нужно для свободы человека. Главное - поведение; вначале дело, знание потом. Философия вырывается здесь из плена умозрительных конструкций, вступает в сферу практической деятельности.

Философский анализ нравственных понятий говорит о том, что они не выводятся из опыта - они априорны, заложены в разуме человека. Кант настойчиво повторяет эту мысль. Где ее истоки? Кант не исследует происхождения морали в целом как формы сознания, которая возникла вместе с обществом и вместе с ним трансформировалась. Речь идет только о нравственном статусе индивида. Повседневный опыт современного Канту общества противостоит моральности, скорее, духовно уродует, нежели воспитывает человека. Моральный поступок выглядит как результат некоего внутреннего императива (повеления), зачастую идущего вразрез с аморальной практикой окружающей действительности.

Строго говоря, любой поступок императивен. Но, отмечает Кант, следует различать императивы, направленные на достижение определенной цели, и те, которые этим не обусловлены. Первые он называет гипотетическими (поступок обусловлен целью), вторые - категорическими. Моральный поступок - следствие категорического императива; человек не стремится при этом достичь никакой цели, поступок ценен сам по себе. Цели гипотетического императива могут быть двоякими. В первом случае человек ясно знает, что ему нужно, и речь идет только о том, как осуществить намерение. Хочешь стать врачом - изучай медицину. Императив выступает в качестве правила уменья. Это правило не говорит о том, хороша ли, разумна ли поставленная цель, оно говорит лишь об одном - что нужно делать, чтобы ее достичь. Предписания для врача, чтобы вылечить пациента, и для отравителя, чтобы наверняка его убить, здесь равноценны, поскольку каждое из них служит для того, чтобы осуществить задуманное.

Во втором случае цель имеется, но она весьма туманна. Дело касается счастья человека. Гипотетический императив при этом принимает форму советов благоразумия. Последние совпадали бы с правилами уменья, если бы кто-нибудь дал четкое понятие о счастье. Увы, это невозможно. Хотя каждый человек желает достичь счастья, тем не менее он не в состоянии определенно и в полном согласии с самим собой сказать, чего он, собственно, хочет, что ему нужно. Человек стремится к богатству - сколько забот, зависти и ненависти он может вследствие этого навлечь на себя! Он хочет знаний и понимания - нужны ли они ему, принесут ли удовлетворение, когда он увидит пока что скрытые от него несчастья? Он мечтает о долгой жизни, но кто поручится, что она не будет для него лишь долгим страданием? В отношении счастья невозможен никакой императив, который в строжайшем смысле предписывал бы совершать то, что делает счастливым, так как счастье есть идеал не разума, а воображения и покоится на сугубо эмпирических основаниях. Нравственность нельзя построить на такой зыбкой почве, какой является принцип счастья. Если каждый будет стремиться только к своему счастью, то максима человеческого поведения приобретет весьма своеобразную «всеобщность». Возникнет «гармония», подобная той, которую изобразил сатирический поэт, нарисовавший сердечное согласие двух супругов, разоряющих друг друга; о, удивительная гармония! Чего хочет он, того хочет и она!

Дело не меняется от того, что во главу угла ставится всеобщее счастье. Здесь люди также не могут договориться между собой; цель неопределенна, средства зыбки, все зависит от мнения, которое весьма непостоянно. (Поэтому никто не может принудить других людей быть счастливыми так, как он того хочет, как он представляет себе их благополучие.) Моральный закон только потому мыслится как объективно необходимый, что он должен иметь силу для каждого, кто обладает разумом и волей.

Категорический императив Канта в окончательной формулировке звучит следующим образом: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла всегда стать и принципом всеобщего законодательства». Критика кантовского категорического императива не составляет труда: он формален и абстрактен, как библейские заповеди. Например, не укради. А если речь идет о куске хлеба: я умираю от голода, и хозяину хлеба потеря этого куска ничем не грозит? Кант вовсе не за то, чтобы люди умирали, а рядом пропадал хлеб. Просто он называет вещи своими именами. На худой конец укради, только не выдавай свой поступок за моральный. Мораль есть мораль, а воровство есть воровство. В определениях надо быть точным.

У Канта есть небольшая статья с красноречивым названием «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Во всех случаях жизни, настаивает философ, надо быть правдивым. Даже если злоумышленник, решивший убить твоего друга, спрашивает тебя, находится ли его жертва у себя дома, не лги. У тебя нет гарантий, что твоя ложь окажется спасительной. Ведь возможно, что на вопрос преступника, дома ли тот, кого он задумал убить, ты честно дашь утвердительный ответ, а последний между тем незаметно для тебя вышел и таким образом не попадется убийце и злодеяние не будет совершено. Если же ты солгал, сказав, что твоего друга нет дома, и он действительно (хотя и незаметно для тебя) вышел, а убийца встретил его на улице и совершил преступление, то тебя с полным основанием следует привлечь к ответственности как виновника его смерти. Между тем если бы ты сказал правду, насколько ты ее знал, то возможно, что, пока убийца отыскивал бы своего врага в его доме, он был бы схвачен сбежавшимися соседями и убийства бы не произошло. Правдивость есть долг, и стоит только допустить малейшее исключение из этого закона, как он станет шатким и ни на что не годным. Моральная заповедь не знает исключений.

И все же они мучают Канта. В позднем своем труде - «Метафизика нравов», излагая этическое учение, Кант ко многим параграфам присовокупил своеобразные дополнения (как антитезис к тезису), озаглавленные всюду одинаково - «Казуистические вопросы». Выдвинут, например, тезис: самоубийство аморально. И тут же антитезис-искуситель ставит вопросы: самоубийство ли идти на верную смерть ради спасения отечества? Можно ли вменить в вину самоубийство воину, не желающему попасть в плен? Больному, считающему, что его недуг неизлечим? Вопросы остаются без ответа, но они говорят о том, что Кант не закрывал глаза на противоречия жизни. Он только полагал, что мораль (как и право) не должна приспосабливаться к этим противоречиям. В морали человек обретает незыблемые опоры, которые могут пошатнуться в кризисной ситуации, но кризис и норма - разные вещи.

Наиболее прочная опора нравственности, единственный истинный источник категорического императива - долг. Только долг, а не какой-либо иной мотив (склонность и пр.) придает поступку моральный характер. «…Имеются некоторые столь участливо настроенные души, что они и без всякого другого тщеславного или корыстолюбивого побудительного мотива находят внутреннее удовольствие в том, чтобы распространять вокруг себя радость, и им приятна удовлетворенность других, поскольку она дело их рук. Но я утверждаю, что в этом случае всякий такой поступок, как бы он ни сообразовался с долгом и как бы он ни был приятным, все же не имеет никакой истинной нравственной ценности».

Этот ригористический пассаж вызвал возражения и насмешки. Шиллер не мог удержаться от эпиграммы.

Сомнение совести

Ближним охотно служу, но - увы! - имею к ним склонность.

Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я?

Нет другого пути: стараясь питать к ним презренье

И с отвращеньем в душе, делай, что требует долг!

Пер. Вл. Соловьева

Впоследствии Кант смягчил свои формулировки. Если первоначально он противопоставил любовь долгу, то впоследствии нашел способ объединить их. Мудрость и мягкость приходят с годами. А эпиграмма Шиллера, восторженного поклонника Канта, может быть, свое дело сделала: повлияла на философа. В старости он задаст себе «казуистический» вопрос: «Много ли стоит благодеяние, которое оказывают с холодным сердцем?..»

Кант решительно высказывается против любого фанатизма, характеризуя его как «нарушение границ человеческого разума». Даже «героический фанатизм» стоиков не привлекает его. Только трезвое осознание долга руководит поведением мыслящего человека. «Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы побудить волю, и не угрожаешь тем, что внушало бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только устанавливаешь закон… где же твой достойный тебя источник и где корни твоего благородного происхождения, гордо отвергающего всякое родство со склонностями, и откуда возникают необходимые условия того достоинства, которое только люди могут дать себе? Это может быть только то, что возвышает человека над самим собой (как частью чувственно воспринимаемого мира), что связывает его с порядком вещей, единственно который рассудок может мыслить и которому вместе с тем подчинен весь чувственно воспринимаемый мир… Это не что иное, как личность…» Здесь потребуется одно терминологическое уточнение. Русские переводчики зачастую переводят словом «личность» два принципиально различных кантовских термина - Person и Personlichkeit. Первый термин означает «лицо», и лишь второй - «личность». Лицом для Канта является человеческий индивид, отличающий себя от других, олицетворение принципа «я мыслю»; личность же есть нечто большее, чем носитель сознания, последнее в личности становится самосознанием. Быть личностью - значит быть свободным, реализовать свое самосознание в поведении, ибо природа человека - его свобода, а свобода это следование долгу.

Как, по Канту, возможна свобода человека, мы знаем. Человек - дитя двух миров. Принадлежность к чувственно воспринимаемому (феноменальному) миру делает его игрушкой внешней причинности, здесь он подчинен посторонним силам - законам природы и установлениям общества. Но как член интеллигибельного (ноуменального) мира «вещей самих по себе» он наделен свободой. Эти два мира не антимиры, они взаимодействуют друг с другом. Интеллигибельный мир содержит основание чувственно воспринимаемого мира. Так и ноуменальный характер человека лежит в основе его феноменального характера. Беда, когда второй берет верх над первым. Задача воспитания состоит в том, чтобы человек целиком руководствовался своим ноуменальным характером; принимая то или иное жизненно важное решение, исходил бы не из соображений внешнего порядка (карьера, барыш и пр.), а исключительно из повеления долга. Для того чтобы не совершалось обратного, человек наделен совестью - удивительной способностью самоконтроля.

Механизм совести устраняет раздвоенность человека. Нельзя все правильно понимать, но неправедно поступать; одной ногой стоять в мире интеллигибельном, а другой - в феноменальном; знать одно, а делать другое. Никакие сделки с совестью невозможны. Ее не усыпишь, рано или поздно она проснется и заставит держать ответ. Определи себя сам, проникнись сознанием морального долга, следуй ему всегда и везде, сам отвечай за свои поступки такова квинтэссенция кантовской этики, строгой и бескомпромиссной.

Ригористы упрекают Канта в непоследовательности. Продолжая традицию европейского свободомыслия, Кант порвал с религиозным обоснованием морали: не заповеди Бога, а долг перед человечеством заставляет нас вести себя нравственно. Однако все то, что Кант ниспроверг в «Критике чистого разума» как абсолютно недоказуемое, - бессмертие души, свобода воли, бытие Бога восстанавливается в «Критике практического разума» в виде постулатов, которые хотя и не расширяют нашего знания, но в общем «дают разуму право на такие понятия, обосновать даже возможность которых он иначе не мог бы себе позволить». Артур Шопенгауэр сравнивал Канта с человеком, который на маскараде ухаживает за прекрасной незнакомкой, добиваясь взаимности. В конце вечера дама снимает маску и оказывается его женой. Кант, мол, пообещал построить нравственность без Бога, но все его словесные ухищрения представляют лишь маску, за которой скрывается привычное лицо религиозной морали. Шопенгауэр не заметил весьма важной детали: религия у Канта не причина морали, а ее следствие. Мораль отличает человека от животного, но ее происхождение остается для Канта величайшей загадкой мироздания, как и само мироздание.

Кант стремился к построению этики на строго формальных началах. И все же он не был формалистом, он никогда не забывал о содержательной (и, следовательно, социальной) стороне дела. Параллельно с разработкой философии нравственности Кант разрабатывал философию истории.

В 1784 г., когда увидела свет первая часть грандиозного по замыслу труда Гердера «Идеи к философии истории человечества», вышла и небольшая статья его учителя Канта «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане». Статья, напечатанная в «Берлинском ежемесячнике», автору удалась. При жизни философа она выдержала ряд изданий. «Идея всеобщей истории…» открывается констатацией факта, который в XVIII в, стал более или менее общим достоянием, - действия законов в жизни общества. Казалось бы, что может быть случайнее в судьбе человека, чем вступление в брак? Между тем ежегодные данные показывают, что этот процесс в больших странах подчинен постоянным законам, как и изменчивые колебания погоды, которые, хотя для единичных случаев их нельзя заранее определить, в общем непрерывно и равномерно поддерживают и произрастание злаков, и течение рек, и другие устроения природы. Отдельные люди и даже целые народы не думают о том, что, преследуя собственные цели - каждый по своему усмотрению, нередко неразумно и в ущерб другим, они незаметно для самих себя идут к неведомой им цели природы, словно за путеводной нитью, и содействуют достижению этой цели. Подобную мысль о несовпадении личных целей и общественных результатов человеческой деятельности высказывал уже Дж. Вико. Затем ее повторит Гердер, позднее - Шиллер, а Гегель назовет «хитростью разума».

Предполагать у отдельного человека наличие разумной цели, по Канту, не приходится; скорее, глупость, ребяческое тщеславие, злоба и страсть к разрушению выступают как мотивы поведения; но если отвлечься от них, то в общем ходе истории можно увидеть некую общую для всего человечества разумную цель. В этом смысле природные задатки человека развиваются полностью не в индивиде, а в роде. Индивид смертен, род бессмертен.

Какими средствами пользуется природа, чтобы развить задатки людей? Причиной законосообразного порядка у человечества служит… антагонизм между людьми, их «необщительное общение», склонность вступать в общество, одновременно оказывая этому обществу сопротивление, которое угрожает распадом. Побуждаемый корыстолюбием или честолюбием, человек создает себе определенное положение среди своих близких, которых он, правда, терпеть не может, но без которых не может обойтись. Здесь начинаются первые шаги от варварства к культуре. В условиях жизни аркадских пастухов, в обстановке единодушия, умеренности и взаимной любви, людские таланты не могли бы себя проявить и люди, столь же кроткие, как и их овцы, вряд ли сделали бы свое существование более достойным, чем существование домашних животных. Поэтому да будет благословенна природа за неуживчивость, за завистливое, соперничающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать и господствовать. Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что хорошо для его рода, и ведет его по пути раздора! Куда ведет этот путь? Кант - оптимист, он убежден, что в конечном итоге - к достижению всеобщего правового гражданского общества, членам которого будет предоставлена величайшая свобода, совместимая, однако, с полной свободой других. Антагонизм в этом обществе будет существовать, но его ограничат законы. Только в таких условиях возможно, считает Кант, наиболее полное развитие потенций, заложенных в человеческой природе.

Достичь всеобщего правового состояния - самая трудная задача, она позднее других решается человеческим родом. Дело в том, что человек есть животное, нуждающееся в повелителе; как разумное существо, он стремится создать закон, определяющий границы произвола для всех, но своекорыстная животная склонность побуждает его делать для самого себя исключение. Каждый облеченный властью всегда будет злоупотреблять своей свободой, когда над ним нет никого, кто контролировал бы его в соответствии с законом. Вот в чем трудность стоящей перед человечеством задачи. Полностью решить ее невозможно, но приблизиться к решению - веление природы. Для этого необходимо сочетание трех условий: правильного понятия о государственном устройстве, в течение веков приобретенного опыта, доброй воли. Кант не строит иллюзий относительно того, когда это станет возможным. Не скоро. Очень не скоро, после многих тщетных попыток.

Проблема создания совершенного гражданского устройства внутри государства зависит еще от одного обстоятельства - установления законосообразных внешних отношений между государствами. И здесь происходит то же, что и с отдельными людьми, объединяющимися в государство, дабы воспрепятствовать взаимному истреблению. Государства вынуждены будут «вступить в союз народов, где каждое, даже самое маленькое, государство могло бы ожидать своей безопасности и прав не от своих собственных сил… а исключительно от такого великого союза народов…».

Всемирную историю, на первый взгляд являющую собой беспорядочную совокупность человеческих действий, Кант считает возможным «представить как систему». Он называет составные части этой развивающейся системы (будущие ступени восхождения к истине гегелевского объективного духа) Древняя Греция, Рим, германские народы - и указывает критерий прогресса: «закономерный ход улучшения государственного устройства». А что касается движущих сил истории, то, кроме упомянутого в статье «необщительного общения» он назовет вскоре еще один важный фактор - труд. В черновиках Канта есть любопытный фрагмент, озаглавленный «Характер человеческого рода». Философ ставит вопросы и отвечает на них:

«Каково природное назначение человека? Высшая культура. Какое состояние делает это возможным? Гражданское общество. Какие рычаги? Необщительность и соперничество. Труд».

В статье «Предполагаемое начало человеческой истории» Кант указывает на труд и затем на разделение труда как на исходный пункт развития общества. Историческим источником для него служит Библия. Каждое свое положение он подкрепляет ссылкой на соответствующее место в Священном писании. Речь идет о детях Адама: «И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец». Кант видит в этом переход от дикой охотничьей жизни и собирания плодов ко второму состоянию, т. е. к труду. Пастушеская жизнь, рассуждает Кант, привольна и дает наиболее верный доход. Земледельческий труд тяжел, зависит от погоды и требует постоянного жилища, земельной собственности и силы, чтобы ее охранять. «…Земледелец как будто должен был завидовать пастуху, как пользующемуся большей благосклонностью неба… но в действительности последний, поскольку он оставался в соседстве с земледельцем, стал ему в тягость, потому что пасущийся скот не щадит его растений». Затем последовало братоубийство и уход Каина в страну Нод. Иначе, по Канту, и быть не могло. Земледелец должен был употребить силу против подобного попустительства, и, если он не хотел потерять плоды своих долгих усилий, он вынужден был наконец уйти как можно дальше от пастушеских племен. Это разделение знаменует собой третью эпоху, т. е. разделение труда. «Первые жизненные потребности, производство которых требует различного образа жизни… могут теперь взаимно обмениваться. Отсюда должна была возникнуть культура и начало искусств». У Канта видны проблески диалектического подхода к истории. Он подметил роль социальных антагонизмов, значение трудового процесса и разделения труда. Но все это выражено в виде догадок.