Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Тема поэта и поэзии — традиционная для русской лирики. Она включает в себя вопрос о назначении искусства, о задачах поэтического творчества, о миссии поэта, о его избранности и одиночестве, о миссии пророка и о том, чем приходится платить за избранничество. Тема поэта и поэзии в творчестве Блока трактуется не в традиционном ключе. Особенно ярко это видно в лирике третьего тома, где с образом художника в поэзию привносится тема трагического одиночества и непонятости.

Стихотворение «Земное сердце стынет вновь.. .» включает в себя целый ряд романтических оппозиций: «земное сердце» лирического героя — и лютая стужа; люди — безлюдье; любовь к людям — гнев и презрение к ним; забвение — избрание, которое он готов читать в глазах «мужей и дев». Они создают лейтмотив, вообще характерный для блоковской трактовки этой темы, — лейтмотив романтического противостояния художника и толпы. Он заявлен в первой же строфе: «Храню я к людям на безлюдьи / Неразделенную любовь». Неразделенная любовь влечет за собой гнев и презрение, которые в третьей строфе приводят не к снятию заранее заданных противоречий, но к утверждению их с еще большей силой. Призыв людей, обращенный к поэту: «Вернись в красивые уюты!», оборачивается отказом от уюта и покоя, утверждением невозможности их обретения. Не проявляется ли здесь вновь характерная для Блока мысль о невозможности приятия сущего, отрицание его, все тот же русский максимализм, о котором размышлял Е. Трубецкой? Противостояние поэта и стужи оказывается неразрешимым, становится чуть ли не условием существования творческой личности:

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта — нет. Покоя — нет.

Наиболее явно блоковская концепция творческой личности выявилась в стихотворении «Художник ». Здесь воспроизводится сам творческий акт, сам процесс творческого созидания, процесс, не обогащающий творческую личность, но опустошающий, полный душевной муки, ведущий к неизъяснимому страданию духа.

В первой строфе содержится уже знакомое нам романтическое противоречие между художником и толпой. Эта оппозиция определена рядом противостоящих понятий: ваши свадьбы, торжества, похороны (характерно, что в одном для поэта ряду следуют события принципиально различные, радостные и трагические, которые тем не менее совершенно равнозначны и скучны для лирического героя) — и моя «скука смертельная», которая может быть развеяна неким легким, доселе не слышанным звоном, предвестником творческого вдохновения.

Сопоставьте метафору некого звука, звона, звоночков, которая содержится у Блока и в цикле А. Ахматовой «Тайны ремесла» (стихотворение «Творчество»). У Ахматовой ожидание этих звуков, предвестников вдохновения, становится целью творческого акта, они несут слова, продиктованные свыше. Восприятие творчества как вдохновения, ниспосланного свыше, как некого чудесного и счастливого состояния, когда художник оказывается причастен к горним сферам, когда ему доступно божественное провидение, характерно не только для Ахматовой, оно, скорее, принадлежит традиции русской литературы. Обратитесь к стихотворению А. С. Пушкина «Осень», покажите, как поэт описывает вдохновение и акт творчества. Для Пушкина пробуждение поэзии — это счастливейшее состояние, дарованное свыше.

Для лирического героя Блока творчество — мучительный и изматывающий процесс, который не оправдывается ни чувством удовлетворения гармонией звуков, ни признанием читателя. Сам же творческий акт описывается невероятной метафорой: процесс созидания сопоставим с убийством — звука, райской птицы, ниспосланного свыше слова:

Вот он — возник. И с холодным вниманием

Жду, чтоб понять, закрепить и убить.

И перед зорким моим ожиданием

Тянет он еле приметную нить.

Родившийся, возникший из небытия звук связует лирического героя с иными сферами бытия, он мистическими путями открывает перед ним райское, неведомое, неописуемо прекрасное и еле уловимое в своих очертаниях. Причастный к иному бытию, лирический герой улавливает остановку земного времени, он способен прозреть «горний ангелов полет», услышать райские песни небесных птиц.

Творчество позволяет остановить время, прикоснувшись к мирам, где времени нет, перед поэтом открывается вся перспектива жизни своей и общей, будущее и прошлое прозрачны для него; перед ним открываются новые и неведомые доселе звуки, ему виден неземной свет:

Длятся часы, мировое несущие.

Ширятся звуки, движенье и свет.

Прошлое страстно глядится в грядущее.

Нет настоящего. Жалкого — нет.

Однако в следующей строфе эта тема получает совершенно неожиданный поворот. Появляется новая оппозиция: душа — разум. Разум, убивающий творческое вдохновение, уничтожающий причастность к тому чудесному миру, который лишь мгновение назад был видим и внятен лирическому герою. Новый мир, новое бытие, причастность к которому только что ощущал лирический герой и которое, казалось бы, обретет свое воплощение в творческом акте, бесследно исчезает, сраженное «творческим разумом», воплощением некого рационального начала, убивающего неведомое.

В шестой строфе содержится кульминация стихотворения: воплощенные в слове, волшебные образы подобны вольной птице в клетке, лишенной естества и движения. Акт творчества — гибель звука, неподвластного букве, гибель образа, неподвластного кисти художника.

Противостояние живого образа, который в слове не получает свое новое воплощение, но безвозвратно гибнет, и живого света, неподвластного кисти художника и исчезающего в бессилии его палитры, подчеркивается и рифмой «холодную — свободную».

Наслаждение пением райских сиринов оборачивается их пленением, холодной клеткой, приручением:

Вот моя клетка — стальная, тяжелая,

Как золотая, в вечернем огне.

Вот моя птица, когда-то веселая,

Обруч качает, поет на окне.

Эта строфа рисует нестерпимое для романтика противопоставление: образы сиринов райских, цветения майских яблок, полета ангела сменяются образами пленения, смерти, несвободы, золотой клетки; райский сирин качает обруч и поет на окне, его «крылья подрезаны, песни заучены». Как и в предшествующем стихотворении, романтические противоречия отнюдь не снимаются развитием лирического сюжета стихотворения, напротив, лишь обостряются и обнаруживают свою неразрешимость: любопытство толпы, стоящей под окном художника и лицезреющей плененную райскую птицу, с одной стороны; измученный претворением образов горнего мира в слова и вновь скучающий художник, равнодушный к толпе и презирающий ее, — с другой.

Блок был художником трагического миросозерцания. Трагизм бытия, постоянно ощущаемый им, ярче всего воплотился в лирике третьего тома. Стихотворение «Я пригвожден к трактирной стойке... » воплощает и это миросозерцание, и его истоки, и попытки его преодоления.

В первой же строфе звучит мотив опьянения, характерный для лирического героя Блока, навевающий тему равнодушного забвения и самого себя, и безвозвратной утраты собственного счастья, и всего сущего. Широкий поэтический образ-символ счастья, уносящегося от лирического героя в сребристый дым, получает свое развитие и поэтическую конкретизацию в следующей строфе. Вторая строфа переводит изображаемое из конкретно-бытовой ситуации (трактирная стойка, опьянение, равнодушие) в план символический и надвременной, в «снег времен» и «даль веков»; образ утраченного счастья связывается с беспредельным заснеженным русским пространством и с глубинами русской истории. В последней строфе образ тройки обретает волшебные, фантастические очертания («И только сбруя золотая / Всю ночь видна... Всю ночь слышна...») — и тем большим контрастом выглядит возвращение к прежнему мотиву опьянения, формирующее кольцевую композицию стихотворения:

А ты, душа... душа глухая...

Пьяным пьяна... пьяным пьяна...

Истинная, настоящая и глубокая трагедия всегда несет в себе и оптимистическое звучание, ибо зритель ее, вдумчивый и серьезный, может пережить катарсис, возвышающее эмоциональное страдание, ведущее к очищению. Три тома лирики Блока рассказывают о глубинном трагическом переживании общей жизни и собственного бытия и о сложном и тернистом пути к обновлению, то выводившем лирического героя к прозрению, то оборачивающемся тупиками. Без трагического и светлого опыта этого пути непредставима история русской литературы XX века.

Тема поэта и поэзии в творчестве Пушкина станет наиболее понятна и доступна, если рассмотреть ее на примере стихотворений. Таких как "Пророк", созданном в тысяча восемьсот двадцать шестом, и "Поэт и толпа", созданном спустя два года.

Романтические мотивы в произведениях автора

Уже даже судя по срокам создания понятно, что эти произведения принадлежат к так называемому второму Питерскому периоду Александра Сергеевича после Михайловской ссылки. Его образы вдохновения стали приобретать очертания, присутствующие в пушкинском реализме.

Тем не менее некоторые идеи в его творчестве продолжают развиваться, основываясь на романтизме. А тема творчества в поэзии Пушкина приобретает характер того мира, где может осуществиться высшая степень человеческой независимости. Поэтому романтизм становится очень существенной основой для воплощения многих поэтических замыслов.

Общие черты романтических произведений

В творениях многих романтиков: Жуковского, Батюшкова, Рылеева и близкого товарища Александра Сергеевича Вильгельма Карловича Кюхельбекера, тема поэта и поэзии приобретала возвышенный характер.

Прежде всего, она выходила за рамки обычных представлений, а поэт в творческих сюжетах этих творцов обладал обликом идеальной личности в целом. Которая видит и понимает все окружающее по-своему.

И в этом смысле романтические авторы, естественно, отдалялись от общей массы людей и превращались в очень одиноких и ранимых людей, но в тоже время они были объединены общим дружеским кругом, неким Во многом были близки и даже родственны в некоем духовном плане.

Метафорические образы в стихах "Пророк" и "Поэт и толпа"

Именно поэтому тема поэта и поэзии в творчестве Пушкина раскрывается при помощи неких метафорических ходов. В одном произведении возникает образ пророка, а в другом - жреца. Конечно, между ними присутствует нечто общее. Прежде всего, оба они являются посредниками между миром Всевышнего и людей.

Речь Бога простому смертному непонятна, так как он говорит недоступно для простого восприятия слуха. Именно поэтому между этими мирами возникают необходимые для общения сюжетные образы.

Их миссия заключается в том, чтобы хоть в какой-то степени сделать слова Всевышнего доступными для простых смертных. Так как до конца понять его, конечно, для человека не является возможным. Слишком низкое духовное развитие у стандартного человека. И в этом отношении во всех пушкинских сюжетах присутствует эффект некоторой туманности и тайны.

Раскрытие сути образных значений

А для того чтобы тема поэта и поэзии в творчестве Пушкина полностью раскрылась для простого восприятия, необходимо обратить внимание на прямые значения тех метафор, которые использует Александр Сергеевич.

Если брать в пример "Пророка", то важно упомянуть, что в девятнадцатом веке в популярной хрестоматии, в которой печатались лучшие творения российских поэтов, этот стих был издан с примечанием: Исаия.

Александр Сергеевич Пушкин действительно переделывает книгу пророка, как будто говоря тем самым, что в своем творении не стремится создать поэтический образ библейского персонажа. Но тем не менее все преобразования, происходящие с героем этого произведения, очень похожи на те, которые произошли с самим Исаией при встрече с Богом.

Таким образом, если обычный человек видит только небо, то герой Александра Сергеевича начинает наблюдать "ангелов полет". Что-то выходящее за обычные рамки понимания. Он даже наблюдает картину мироздания.

Произведение "Поэт и толпа"

Здесь тема поэта и поэзии в творчестве Пушкина представлена не в виде какого-то лирического монолога, а как некий драматический сюжет, происходящий в образе диалога между выступающим с одной стороны жрецом, а с другой - непосвященной толпой.

Рисуя этот сюжет, Александр Сергеевич использует другую традицию, свойственную его творчеству. Это употребление античности в произведениях. Здесь образ поэта в творчестве Пушкина предстает как данность. Он даже не пытается объяснить "непросвещенной толпе" всю значимость своего присутствия в этом мире. Считая, что поэзия должна восприниматься как нечто неотъемлемое от мироздания. Так же как музыка или художество.

Наиболее поздние произведения

О том, как формировалась тема поэта в творчестве Пушкина в других, более поздних творениях, можно судить по его произведению "Памятник".

Здесь видно и его отношение к окружающему обществу, и проблемы свободы поэзии. Александр Сергеевич осмысливает свое значение в этом мире, и, конечно, ему хочется верить, что все его творчество не напрасное. А память о нем как о поэте сохранится на долгие годы: "К нему не зарастет народная тропа".

Многообразие идей в произведениях великого гения

Поэзия в творчестве Пушкина отличается огромным разнообразием идейных мотивов. И основное место всегда занимала тематика свободы и равноправия. Она звучит как клич к освобождению простого народа от рабства. Есть этот мотив даже в любовных произведениях, в виде утверждения прав женщин на собственного счастья.

Таким образом, можно сказать, что основные и вечные темы в творчестве Пушкина - это право на самореализацию и присутствие свободного выбора. На такое развитие свободомыслия Александра Сергеевича огромное значение оказали французские просветители восемнадцатого века и Александр Николаевич Радищев.

Символы нравственности в творчестве гения

Еще в самом начале творческого развития Александр Сергеевич высказывает мысль о губительном действии деспотического отношения к людям. В произведении, созданном в тысяча восемьсот пятнадцатом, которое называется "К Лицинию", поэт заявляет: "Свободой Рим возрос, а рабством погублен".

Эту же мысль он развивает впоследствии в своем произведении "Вольность", даже напоминая революционера. В стихе "К Чаадаеву" заметно гражданское взросление автора. Бесконечные грезы о любви и славе сменяются глубокими мыслями о долге перед своим народом, и появляется жажда деятельности.

Затем Александр Сергеевич создает другое произведение, где сюжетная линия свободолюбия обретает новую тематику. Эмоционально критикуя лирический образ уже надеется не на революцию, а на возможные реформы и преобразования: "Увижу ль, о друзья! Народ неугнетенный". Так стала появляться нравственность в творчестве Пушкина.

Олицетворением свободы (как политической, так и духовной) в произведениях Александра Сергеевича становится море. Когда он находится в Михайловской ссылке, он создает элегию "К морю". Она подводит черту под романтическим периодом в произведениях автора.

Назначение творца в обычной жизни

Следует отметить, что свобода для автора имеет огромное значение. В десятой главе "Евгения Онегина", к сожалению, не опубликованной, он рассказывает о своих мечтах про независимую жизнь. для поэта не существует без независимости творчества, а главное назначение, по мнению автора, - исполнять волю Всевышнего. Служить неизменным ценностям, таким как добро, милосердие и свобода.

Философским мыслям Александра Сергеевича о собственной цели в жизни, добрых помыслах и присутствующем в мире зле, даже о возможной смерти, посвящены такие стихи, как "Брожу ли я вдоль улиц шумных", "Элегия", "О нет, мне жизнь не надоела…" и ряд других произведений.

Невзирая на грусть и тревожные ощущения, лирический образ "Элегии" восклицает: "Но не хочу, о други, умирать". Он охвачен стремлением к жизни. Ему вторит образ из стиха "Пора, мой друг, пора!". Он понимает, что жизнь несовершенна, но воспринимает ее такой, как она есть, и даже обретает в ней своеобразный смысл.

Еще одно немаловажное направление в произведениях Александра Сергеевича

Значительное место занимает пейзажная лирика или образ природы в творчестве Пушкина. Для него гармоничное существование невозможно без общения с окружающей природой, без чувства слияния с ней. Она представлена в произведениях Александра Сергеевича очень разнообразной.

Можно найти и полные романтики южные пейзажи, и сюжеты неброской и где-то даже суровой северной природы в таких стихах, как утро", "Осень". Объединяет эти произведения то, что все они наполнены глубоким смыслом и особенным чувством жизни.

Как отмечают специалисты, исследующие вечные темы в творчестве Пушкина, он не навязывает природе своих эмоций и чувств, прекрасно понимая ее равнодушное отношение к человечеству. Его пейзаж по высказываниям Белинского - это восхитительные, полные безмолвного очарования невероятные картины.

Шедевром творчества Александра Сергеевича считается стих "Осень". В этом произведении он размышляет о российской природе, ее нежном очаровании, о деревенском уюте, а также о жизни вообще.

Сравнивая между собой различные времена года, сюжетный герой признается, что больше всего его восхищает осень с "ее красою тихою". Именно это очарование дарит творцу массу творческих сил, он ощущает огромный душевный подъем, и самое главное - его посещает вдохновение. Картины этого времени года более всего напоминают автору о его лицейских годах и близких товарищах.

Тема дружбы в творчестве Пушкина

Мотив этой темы присутствует во многих сюжетных линиях поэта. Такие стихотворения, как "К Чаадаеву", "И.И.Пущину", "К Языкову", "Арион". Все они свидетельствуют о том, что Александр Сергеевич остался навсегда предан всем своим лицейским товарищам. Это неотъемлемое присутствие ощущения дружеского плеча - самая огромная ценность для Александра Сергеевича Пушкина, которая не раз помогала и защищала его в годы одиночества: "Друзья мои, прекрасен наш союз".

Но не только тема дружбы в творчестве Пушкина представлена возвышенно и одухотворяюще. Немалое количество стихов он посвятил и любовным мотивам.

Восхищение творца женскими образами

Александр Сергеевич был величайшим ценителем девичьего очарования. Однако только лишь физическая красота, без присутствия духовных качеств, не смогла бы вызвать у поэта трепетного волнения и стать музой в творчестве. Любовь, пусть даже безответная, по мнению поэта, наполняет жизнь людей особым смыслом и, самое главное, это истинное чувство никогда не бывает эгоистичным.

Лирическое творчество Александра Сергеевича Пушкина навсегда останется образцом русской поэзии. Только оно способно развивать в человечестве понимание чувства изящности и пробуждает во всех поколениях самые лучшие качества.

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья... —

ровно пять лет тому назад так обращался Пушкин к родовому имению Михайловскому. Возвратился он сюда 8 августа 1824 г. ссыльным. Конфликт с отцом, одиночество (кроме няни Арины Родионовны здесь не осталось близких людей), тяжелое психологическое состояние и даже мысли о побеге за границу — все это, казалось, не располагало к творчеству. Распространялись даже слухи о самоубийстве поэта. В письме у А.И. Тургеневу от 13 августа 1824 г. П.А. Вяземский негодовал, «страшась за Пушкина»: «Должно точно быть богатырем духовным, чтобы устоять против этой пытки».

Таким духовным богатырем и стал поэт. Два года ссылки в Михайловском, два года одиночества он превратил в один из самых важных этапов своего духовного и творческого развития. Прежде всего именно в Михайловском он осознал свою роль и миссию русского национального поэта. И то, что этот период закончился написанием стихотворения «Пророк», не было случайностью. Не претендуя на роль Мессии, в атмосфере последекабристских событий он взвалил на себя груз ответственности за поколение и историческую судьбу нации. «Глаголом жги сердца людей» — это была присяга на верность гражданским идеалам юности, эпохи «гражданской экзальтации» и вместе с тем осознание новых задач искусства. «Сердца людей» — это уже не только воспитание, отдельной личности, а формирование национального искусства.

30 декабря в конце 1825 г. в продажу поступил сборник «Стихотворения Александра Пушкина». Его успех был необыкновенным. Если учесть, что прошло всего лишь полмесяца после восстания 14 декабря, то можно говорить, что выход первого сборника поэта имел не только литературный, но и общественный резонанс. Пушкин будоражил сознание нации, оцепеневшей после происшедшей катастрофы. Это был голос национального поэта. «Побежденный учитель» Жуковский, обращаясь к Пушкину, писал: «Ты рожден быть великим поэтом <...> По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе».

Михайловское уединение способствовало взлету пушкинского гения. Над ним витал дух истории: рядом был Псков, все напоминало об эпохе смуты; он был погружен в мир обыкновенной народной жизни, в атмосферу северной природы — с дождливой осенью, длинными зимними вечерами. Редкие развлечения — поездки в Тригорское, в имение П.А. Осиповой, сменялись лишь разговорами с няней, чтением и раздумьями об истории России, о ее судьбе, о народной культуре и самом народе. Он обживал новое пространство, осмыслял ту жизнь, о которой лишь слышал в Лицее, Петербурге, на Юге. Под рукой были «История Карамзина», новое издание стихотворений Жуковского, сочинения Шекспира, Гете, Вольтера, «Библия» и «Коран», рядом — просто Жизнь с ее обыкновенными ценностями и радостями, невзгодами и печалями. Не нужно было примерять никакую маску; важно было открыть свое лицо и выразить свою личность. Он становился поэтом жизни действительной. И ее диалектика — объект его осмысления и художественного воссоздания.

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись!

В день уныния смирись:

День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;

Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдет;

Что пройдет, то будет мило —

это альбомное шутливое стихотворение, перекочевавшее на страницы популярного журнала «Московский телеграф» (1825. №17), обрело философский масштаб. Жизнь во всех ее проявлениях и мгновениях — днях, настоящем и будущем, становилась органической частью душевной, сердечной жизни. Поэт ощущал себя просто человеком, а обыкновенная и ежедневная жизнь была главным объектом вдохновения.

Во многих стихотворениях, написанных после Одессы и часто начатых там, хранится ещё тепло юга. «Фонтану Бахчисарайского дворца», «Виноград», «О дева-роза, я в оковах...», «Ненастный день потух...», «Ночной зефир», «Чаадаеву. С морского берега Тавриды», «Аквилон», «Сожженное письмо», «Храни меня, мой талисман» — мелодии расставания, прощания, заклинания, утраты, определяют музыку этих сладостных, но грустных произведений. «Сон воображенья», «минутные виденья», «души неясный идеал», «на сих развалинах», «помнишь ли былое?», «теперь и лень и тишина», «прощай, письмо любви, прощай!», «священный сладостный обман», «оно сокрылось, изменило...» — в этих поэтических формулах запечатлены мгновенья уже уходящей натуры.

Поэт ищет новые ориентиры своего взгляда на мир и человечество. Два первых михайловских стихотворения, элегия «К морю» и «Разговор книгопродавца с поэтом» — его эстетические манифесты. Элегия, первый вариант, который создавался ещё на юге, в Одессе, — реквием по утраченным иллюзиям, грустная песнь о гибели идеалов, властителей дум. «Ропот заунывный», «грустный шум», «туманный», «умыслом томим», «глухие звуки», «угасал», «бури шум», «умчался», «могущ, глубок», «опустел», «забуду», «гул» — концентрация протяжного «у» создает настроение гула жизни и истории. Судьба Наполеона, пережившего «срок мучений», и певца моря Байрона, «оплаканного свободой», определяют историософский подтекст элегии. «Судьба земли», «капля блага», «просвещенье иль тиран» — эти понятия в поэтической ткани элегии соотносятся с судьбой не отдельных личностей, а всего окружающего бытия современного мира. Дважды звучит в элегии слово «прощай»: в начале — «Прощай, свободная стихия!», в конце — просто: «Прощай же, море!» И эта прозаизация контекста — отражение новых реалий, переход в мир, где море — всего лишь воспоминание. Заключительные стихи из элегии соотносят две реальности, два этапа жизненной и творческой биографии. «Поэтический побег» по хребтам моря, символа свободной стихии, стремлений к другим берегам, к морю житейскому.

«Разговор поэта с книгопродавцем» — диалог двух концепций жизни и творчества. Поэзия и проза, духовные ценности и материальные блага, вдохновение и рукопись, свобода и зависимость, слава и польза — все эти антиномии обретают в общем контексте исповеди поэта и реальных комментариев — совета книгопродавца свою диалектику. На первый взгляд кажется, что книгопродавец — современный дьявол, демон-искуситель, душепродавец, но его порой циничные речения пронизаны не просто знанием реалий современного мира, но и философской мудростью, эстетической трезвостью: «Не продается вдохновенье, // Но можно рукопись продать». Последняя реплика поэта: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся» из пространства стиха переходит в пространство прозы. И этот переход — не следствие компромисса, а причина осознания новых реалий, новой эстетики действительной жизни. Романтический мир поэта («Я время то воспоминал», «самолюбивые мечты, утехи юности безумной!), его абсолютная свобода претерпевают изменения и включаются в новый творческий контекст. Не случайно «Разговор...», написанный 6 сентября 1824 г., через месяц был напечатан в форме предисловия при издании первой главы «Евгения Онегина» (1825) и тем самым зримо обозначил этот контекст.

Реалии Михайловской ссылки, зимний пейзаж, новые встречи с тригорскими соседями и соседками, разгоревшееся чувство любви к А.П. Керн, посетившей Тригорское, обретают свою жизнь в поэзии. Послания к Вульфу, Языкову, П.А. Осиповой, А.Н. Вульф, К.А. Тимашевой, И.И. Пущину, «Зимний вечер», «Няне», «Признание» открывают мир живых человеческих чувств, ежедневных впечатлений. Пушкин на «ты» с этим миром, ибо он одновременно и поэт, и человек, и как поэту ему ничто человеческое не чуждо. Интонации задушевного разговора, кокетливой игры: «Ах, обмануть меня не трудно!.. // Я сам обманываться рад!», плохо скрываемой грусти («Выпьем с горя, где же кружка? // Сердцу будет веселей») непринужденны и естественны.

И эмоциональный взрыв в «Вакхической песне», «19 октября», «К* (Я помню чудное мгновенье)» — этой великой поэтической трилогии высших ценностей бытия — не заглушает пульса жизни, ее простых радостей. «Вакхическая песнь» — здравица в честь любви солнца, муз, разума. Четырехкратное «да здравствует», трехкратное восславление солнца, восклицательная интонация определяют противостояние «ложной мудрости» и тьме. И обращенное к А.П. Керн любовное послание — история жизни. Семикратное анафорическое «и» сопрягает в единую цепь жизни звенья прожитых лет. Мгновенья, годы, дни, «томленья грусти безнадежной», «тревоги шумной суеты», «бурь порыв мятежный», «мрак заточенья», «глушь» — это то поэтическое пространство, в котором божество, вдохновенье, слезы, жизнь, любовь то исчезают (пятикратное «без» четвертой строфы — символ духовной смерти), то пробуждают (пятикратное «и» последней, шестой строфы — знак воскресения души). И 24 стиха как суточные часы отбивают свой ритм в большом пространстве вечной жизни. Конечно, Анна Петровна Керн и в пушкинском сознании, его эпистолярном дискурсе не была ангелом и воплощением нравственной чистоты. Он мог назвать ее и «вавилонской блудницей», и «мерзкой», но «Я помню чудное мгновенье...» — это не летопись конкретного любовного чувства, а история целой жизни, в которую вошла любовь как чудо, откровение, духовное воскресение. Именно поэтому Пушкин не боится в описании этого чувства преувеличений, литературных реминисценций (известно, что сам образ «гения чистой красоты» — всего лишь цитата из стихотворений Жуковского «Я музу юную бывало...» и «Лала Рук»: «Ах! Не с нами обитает // Гений чистой красоты...», романтических проекций. Это нисколько не способствует условности образности и шаблонности стиля. Это определяет его философский, всечеловеческий масштаб. «Чудное мгновенье» — часть большой духовной жизни, и потому оно прекрасно, но преходяще. Любовь для Пушкина — это всего лишь часть жизни, а потому в ее поэтическом воссоздании он фиксирует не конкретный облик ее носителя, а «память сердца», которая, как известно, «сильней рассудка памяти печальной».

«19 октября» — ярчайшее проявление поэзии действительности. Оно насыщено литературными реминисценциями, в частности, в нем слышны мелодии и образы элегии «Цвет завета» Жуковского. Но начиная с первых стихов «Роняет лес багряный свой убор, // Сребрит мороз увянувшее поле...», Пушкин настойчиво тему лицейского братства, воспоминания детства и юности сопрягает со своей нынешней жизнью, а биографии своих друзей включает в большой контекст современной истории. Рефреном проходящие слова: «печален я», «я пью один», размышления о бегущих днях, об утратах, горькие признания: «Увы, наш круг час от часу редеет», вопрос: «Кому ж из нас под старость день Лицея // Торжествовать придется одному?» превращают 19 октября» в чудное мгновенье быстротекущего бытия. «Друзья мои, прекрасен наш союз!..», «Служенье муз не терпит суеты; // Прекрасное должно быть величаво...», «Поговорим о бурных днях Кавказа // О Шиллере, о славе, о любви» — эти поэтические афоризмы, сгустки духовного и творческого опыта, расширяют пространство рефлексии. Судьба лицейского братства не частный случай пушкинской биографии, это духовная биография поколения. Странники, изгнанники, поэты, государственные мужи — все они оказались на пиру жизни и творческого воображения.

Творчество, любовь, дружба, проказы и пирушки, одиночество и братство, зимние вечера и воспоминания о море и юге, быт и бытие, высокое и низкое, духовное и материальное — всему есть место в пространстве поэзии действительности; все сферы жизни пересекаются, сопрягаются и выявляют свою диалектику. И Пушкин уже здесь не лирический герой, не романтическая маска. Он органическая часть этого мира и его творец.

Пушкинская поэзия действительности не ограничена каким-то определенным топосом. Михайловское — ее душа, а двухлетняя ссылка Пушкина в Михайловское — импульс к ее рождению. Но ее масштаб и мощь — во всечеловеческой отзывчивости, открытости всем впечатлениям бытия. Она открыта не только настоящему, но и проникает в прошлое, воспринимая его как «грядущее прошлое».

Русская история найдет свой отзвук не только в трагедии «Борис Годунов», но и в «Песнях о Стеньке Разине», где стихия воли — Волги, воли — моря синего сопровождает героя народных песен, «молодца удалого», «разбойника лихого», «разгульного буяна» в его походах. Не пропущенные цензурой, «Песни...» стали этапом пушкинского поэтического проникновения в душу народа, в поэтику фольклора.

«Подражания Корану», «Сцена из Фауста», «Наброски к замыслу о Фаусте», «Из Ариостова «Orlando Furiosa»», «Клеопатра», «Андрей Шенье», «С португальского», «Начало I песни «Девственницы» и «Из Вольтера» («Короче дни, а ночи доле») — каждое из этих произведений имело свою судьбу и заняло свое место в творческой эволюции поэта. Он ещё не раз будет возвращаться к истории Клеопатры, будет размышлять о судьбе Вольтера, закончит через 10 лет начатый в 1825 г. перевод стихотворения А. Шенье «Покров, упитанный язвительною кровью...». Но в контексте лирики Пушкина периода ссылки в Михайловское все эти опыты были значимы прежде всего с эстетической точки зрения. Начиная с «Подражаний Корану», где на первый план выступает пророк Магомед (в черновом варианте VI подражания он именуется «поэтом»: «Они твердили: пусть виденья // Толкует хитрый Магомет, // Они ума его творенье, // Его ль нам слушать — он поэт!...»), проложивший дорогу к стихотворению «Пророк», образ поэта — пророка, властителя дум, страдальца, идущего на плаху за свои убеждения, становится миромоделирующим фактором поэзии действительности.

Мощь поэтического слова, сила пророческого дара заполняет пространство лирики Пушкина периода ссылки в Михайловское как утверждающий момент поэзии жизни. И «отец трагедии» Шекспир, и великий дух Гете, и «певец чудотворной девы» Вольтер, и шаловливый Ариосто, и певец свободы, идущий на казнь Андрей Шенье, и пророк Магомед, и библейский пророк — все они становятся союзниками ссыльного поэта и заполняют пространство его поэтической рефлексии своими голосами. Пушкин не стремится переводить их творения; он вплетает в них свои мысли, факты своей биографии, вступает с ними в диалог.

Поэзия действительности включает в себя жизнь во всем многообразии своих проявлений — житейско-биографических, философско-исторических, общественно-политических (не случайно стихи из «Андрея Шенье», запрещенные цензурой: от «Приветствую тебя, мое светило» до «И буря мрачная минет» — распространялись в 1826 г. в списках с произвольным заглавием «На 14 декабря»), литературно-эстетических (многочисленные эпиграммы, послания друзьям-поэтам). Диалог культур как отражение «всечеловеческой отзывчивости» был неизбежен в этом лирическом контексте.

Два года Михайловского уединения, Северной ссылки — это целая эпоха духовного и творческого развития поэта. Сброшены все маски. Пушкин открывает свое подлинное лицо русского национального поэта — гения, поэта жизни действительной. Появляющиеся одна за другой главы «Евгения Онегина» (в Михайловском была завершена 3-я и написаны 4, 5, 6-я главы), «Цыганы», «Борис Годунов», «Граф Нулин» — зримое отражение этого процесса.