Умная Ахматова не случайно выбрала для своей последней книжки эпиграф – Nec sine te, nec tecum vivere possum. По-видимому, то, что для нее еще не с последней отчетливостью явилось в лирическом видении недавнего прошлого, стало, наконец, очевидным в эти дни новых испытаний.

Ни «с ним», ни «без него» не жить ей на земле примирено и благополучно. Отныне стало ясно, что это не жизнь, а сон, как сон семени в лоне матери-земли. В какой-то срок и оно воскреснет, а пока душа умирает, замирает во сне, – разве это жизнь? Нет, это лишь предчувствие жизни… «Четки» и «Белая стая» – ознаменование романтической эпохи в лирической истории ее души. В новой книге те же самые видения приобретают иной смысл. Там еще была какая-то тайная надежда на счастливую встречу; здесь уже нет этой надежды. И в самом романтизме явилась новая интонация. Это зреет душа. Прорастает зерно, соединяясь с матерью-землею – и в этом уже залог воскресения «восхищения» – к солнцу. Романтический «он» предстал в новом свете. «Он» уже требователен и гневен. Но лирическая душа жаждет свободы прежде всего.

Тебе покорной? Ты сошел с ума!

Покорна я одной Господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли,

Мне муж палач, а дом его тюрьма.

В романтизме Ахматовой как будто раскрылся новый путь, менее зыбкий, и ее лирика стала устойчивее, решительнее и мужественнее. В поэзии Ахматовой есть и своеобразный классицизм. Психологические основания этого классицизма за пределами любовной лирики. Они определяются иными темами – темами общих раздумий о мире и прежде всего о родине. Совершенно разителен тон Ахматовой, когда она решается говорить о судьбе родной земли. Она говорит, как сибилла, как власть имеющая:

Чем хуже этот век предшествующих? Разве

Тем, что в чаду печали и тревог

Он к самой черной прикоснулся язве,

Еще на западе земное солнце светит,

И кровли городов в его лучах блестят,

А здесь уж белая дома крестами метит

И кличет воронов, и вороны летят.

В этих темах муза Ахматовой явлена в трагическом аспекте. На ее путях был соблазн:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный

Оставь Россию навсегда»…

Но и этот соблазн преодолела муза. Она отказалась от мнимой свободы и бежала прочь от искушений, «чтоб этой речью недостойной не осквернился скорбный дух»…

Ахматова сознает, что ужас испытаний и боль позора – как язвы Иова , что чем страшнее и мучительнее наши страдания, тем ближе мы к странному свету:

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло,

Все голодной тоскою изглодано,

И невольно веришь Ахматовой, когда она пророчит:

И так близко подходит чудесное

К развалившимся грязным домам,

Никому, никому неизвестное,

Но от века желанное нам.

Надежда переносится от субъективного и частного к объективному и общему. Лирическая душа жаждет благодатного воскресения и чуда.

И так близко подходит чудесное…

Формальные достижения соответствуют внутреннему духовному пути поэта. Среди поэтесс прошлых и современных у Ахматовой нет соперниц. Среди поэтов ей конгениальны старшие символисты. И в отношении мастерства она «ремесленница» того же братства. Разнообразие внешних личин не мешает общему языку. На том же языке говорил покойный Блок. По счастью, она свободна от тех сетей, в которых запутался поэт. Язык у них был общий (язык символов, а не стиль, конечно), но дыхание у нее иное. Дивный, но несчастный Блок «задохнулся», ибо разучился дышать. Ахматова, кажется, не пренебрегает советами мудрецов Фиваиды, которые учили учеников благодатному дыханию.

К. Мочульский. [Рец. на кн.:] Ахматова А.А. Anno Domini MCMXXI. Пг.: Петрополис, 1922
Мочульский К.В. [Рец. на кн.:] Ахматова А.А. Anno Domini MCMXXI. Пг.: Петрополис, 1922 / К. Мочульский. // Современные записки. 1922. Кн. X. Критика и библиография. С. 385–390.

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ.

АННА АХМАТОВА. ANNO DOMINI MCMXXI. Книгоиздательство Петрополис. Петроград. 1922 г.

В прошлом году издательство «Петрополис» выпустило миниатюрную белую книжку - «Подорожник» Ахматовой. Обложка и фронтиспис работы М. Добужинского, изящный шрифт, превосходная бумага - все говорит о бережном и любовном отношении к делу. В этом году в том же издательстве появилась новая белая книга Ахматовой «Anno Domini MСMХХI», исполненная с такою же заботливостью. Мы представляем себе, в каких неимоверно тяжелых условиях приходится работать «Петрополису». Его безукоризненные с художественной и типографской точки зрения издания приветствуем как огромные достижения современных поэтов. Будем надеяться в скором времени увидеть в такой же прекрасной форме произведения Блока, Сологуба, Мандельштама, Кузмина и других.

Сборник «Anno Domimi» состоит из трех частей: кроме перепечатки полностью уже известного нам «Подорожника», в нем помещено 14 стихотворений, объединенных заглавием «Anno Domini MCMXXI» (все они написаны в 1921 году); 15 стихотворений, названных «Голос памяти», относящихся к разным эпохам от 1914 до 1921 года.

Так, на страницах этой книжки запечатлены этапы восьмилетнего творческого пути; в ней перемежаются разные манеры, сплетаются несхожие мотивы, созвучат диссонирующие голоса. Трудно проводить грани, когда промежуток времени сравнительно так невелик, а эволюция техники поэта так постепенна и органична. Все же, думается нам, своеобразие художественной фактуры Ахматовой эпохи «Четок» может быть довольно явственно отличено от стиля «Белой Стаи». Стихи 1921 года в свою очередь выделяются особенностями новой, «третьей» манеры.

Стихи «Четок» - грациозны и чуть вычурны. Они переливают нужными оттенками и капризными изломами, скользят по поверхности души. При сверкающей игре мелких волн глубины остаются невозмущенными. Легкие тонические размеры, импрессионистическая разорванность синтаксиса, неожиданная острота финалов, эффектная простота словосочетаний - создают тонкое очарование этой женственной поэзии. Это стихи intérieur`a, «прелестных мелочей, эстетических радостей и печалей. Мир вещей

c его четкими линиями, яркими красками, с его пластическим и динамическим разнообразием покоряет воображение поэта. Символом этой эпохи может служить «красный тюльпан в петлице». Внешнее так переплетается с внутренним, что пейзаж нередко становится выражением душевного состояния. Мотивы неразделенной любви, тоски и ожидания еще не закреплены болью и отчаяньем. Поэт изображает жесты и позу эмоции, ее пластические атрибуты, и в таком изображении есть доля самолюбования. В «Четках» уже найдена резкая выразительность слова, но еще нет пафоса; есть манера, но нет стиля.

В «Anno Domini» одно стихотворение 1913 года превосходно иллюстрирует эту манеру:

На шее мелких четок ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут -

знакомая нам передача эмоции через описание наружности, даже туалета. (Ср. в «Четках»: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки»).

Столь же характерно внешнее воплощение основного мотива - неразделенной любви в заключительных строках:

И на груди моей дрожат

Цветы небывшего свиданья.

Построение стихотворения в виде ребуса с разгадкой в последней строке (в данном случае, в одном эпитете «небывший») - основной композиционный прием в «Четках». (Ср. «И в руках его навеки н е р а с к р ы т ы й веер мой».)

В той же манере написаны пьесы «Как страшно изменилось тело» и «Ты мог бы мне сниться и реже». По стилистическим соображениям мы решаемся отнести к той же эпохе (1913-1914 г.) два недатированных стихотворения. «Я окошка не завесила» (ср. в «Четках»: «Ах, дверь не закрывала я») и «Проводила друга до передней».

Эпоха «Белой Стаи» 1915-1917 г.) знаменует собою резкий перелом Ахматовского творчества, огромный взлет к пафосу, углубление поэтических мотивов и законченное мастерство формы. Поэт оставляет далеко за собой круг интимных переживаний, уют «темно-синей комнаты», клубок разноцветного шелка изменчивых настроений, изысканных эмоций и прихотливых напевов. Он становится строже, суровее и сильнее. Он выходит под открытое небо - и от соленого ветра и степного воздуха растет и крепнет его голос. В его поэтическом репертуаре появляются образы Родины, отдается глухой гул войны, слышится тихий шепот молитвы.

Из памяти, как груз отныне лишний,

Исчезли тени песен и страстей.

Ей - опустевшей приказал Всевышний

Стать страшной книгой грозовых вестей.

После женственного изящества «Четок» - строгая мужественность, скорбная торжественность и молитвенность «Белой Стаи». Раньше стихи привычно складывались в признание или беседу с милым - теперь они принимают форму размышления или молитвы. Прежде ломаные тонические ритмы - теперь монументальная грузность пятистопного ямба и александрийского стиха. Вместо «мелочей бездумного житья» - цветов, птиц, вееров, духов, перчаток - пышные речения высокого стиля. Да, стиля, ибо в «Белой стае» из манеры «Четок» выплавляется и выковывается подлинный поэтический стиль.

В «Anno Domini» эта эпоха представлена 23 стихотворениями, из которых большинство относится к 1917 году. Безысходность тоски, ужас одиночества, вечная разлука и напрасное ожидание - вот душевное состояние: «Сводом каменным кажется небо» (стр. 78),

И в этой муке одно прибежище - Господь, одно утешение - молитва. Простой бесхитростной верой полны ее стихи. Религиозный пафос «Белой стаи» не гаснет и в «Anno Domini». Типом лирической композиции становится любовная элегия с молитвенным воззванием в финале. Так, напр., стихотворение «Эта встреча никем не воспета» заканчивается:

Ты, росой окропляющий травы,

Вестью душу мою оживи -

Не для страсти, не для забавы,

Для в е л и к о й земной любви.

В двух последних строках найдено эпиграмматическое противопоставление двух строев души - настоящего и прошлого.

Мистическое претворение «великой земной любви» дано в стихотворении «Ждала его напрасно много лет». Встреча с «женихом» изображается, как мистерия:

Но воссиял неугасимый свет

Тому три года в Вербную субботу.

Свидание овеяно весенним ветром, колокольным звоном, звучащим, как утешенье вещее. За окном идет народ со свечками («О, вечер богомольный»). И рука ее, принимающая поцелуй, з а к а п а н а в о с к о м. Переполненная душа невольно поет евангельские слова: «Блаженная, ликуй» (ср. в «Белой стае»: «Солеею м о л е н и й моих Был ты, строгий, спокойный, туманный, Там впервые предстал мне ж е н и х»).

Они расстаются: на прощание она дает ему кольцо и ждет его «долгие годы» «напрасно». Ее жизнь - «долгая дрема», «тяжелый сон». Даже петь она разучилась.

Не нашелся тайный перстень,

Прождала я много дней,

Нежной пленницею песня

Умерла в груди моей. (1917)

Там идут дни, «печали умножая»,

И сердце только скорой смерти просит,

Кляня медлительность судьбы. (1917)

И снова мотив смерти песен:

Так, земле и небесам чужая,

Я живу и больше не пою.

Слов все меньше, стихи достигают предела простоты и сжатости. Горе поэта стыдливо и скупо на слова. В этой «темнице гробовой», в этом «предчувствии неотвратимой тьмы» образ далекого возлюбленного кажется «ангелом, возмутившим воду». И личное страдание вырастает в скорбь о родине:

Теперь никто не станет слушать песен,

Предсказанные наступили дни.

Моя последняя, мир больше не чудесен,

Не разрывай мне сердца, не звени.

Еще недавно ласточкой свободной

Свершала ты свой утренний полет,

А ныне станешь нищенкой голодной,

Не достучишься у чужих ворот.

События 1917 года вызывают к жизни потрясающие строки:

Вот для чего я пела и мечтала,

Мне сердце разорвали пополам,

Как после залпа сразу тихо стало.

Смерть выслала дозорных по дворам.

Технически все стихи этой эпохи отличаются устойчивой классической композицией, полновесно-медлительным ритмом (преобладание пяти и шестистопных ямбов), строгой чеканностью слов. Появляются чистые описания и рассуждения. Темы «Белой стаи» - далекий возлюбленный, «отступник»; светлый «воин», убитый на войне, и «злой», нелюбимый - три таинственных образа - разрабатываются и здесь. Но только в стихах 1921 г. это тройное построение окончательно оформляется. *)

Мотив «далекого возлюбленного», отрекшегося от темной родины, покинувшего «грешную страну» для чужих «вод и цветов», ровной нитью проходит через последние стихотворения Ахматовой. В «Белой стае» мы читаем:

Высокомерьем дух твой омрачен,

И оттого ты не познаешь света...

Ты говоришь: моя страна грешна.

А я скажу - твоя страна безбожна.

______________________

*) К эпохе «Белой Стаи» мы считаем возможным из недатированных стихотворений отнести следующие: «Покинув рощи родины священной», «Смеркается», «Тот август, как желтое пламя» и «По неделе ни слова ни с кем не скажу».

Но отступник томится по преданной им родине и стучится к «нищей грешнице».

В «Подорожнике» мотив развивается:

Ты, отступник, за остров зеленый

Отдал, отдал родную страну,

Наши песни, и наши иконы,

И над озером тихим сосну...

И такой же финал:

Для чего ж ты приходишь и стонешь

Под высоким окошком моим?

Теперь он может кощунствовать и чваниться, губя свою «православную душу», - он потерял благодать:

Оттого то во время молитвы

Попросил ты тебя поминать.

Но под суровым обличением таится бесконечная любовь, и в другом стихотворении поэт с мучительной нежностью говорит о нем, «тяжелом и унылом, отрекшемся от славы и мечты». В конце неожиданное горестное признание:

Как за тебя мне Господа молить?

Ты угадал: моя любовь такая,

Что даже ты ее не мог убить,

В «Anno Domini» этот мотив достигает необычайного для Ахматовой пафоса и динамизма. Прерывистые, торопливые строки гневны и жестоки. Любовь перешла в ненависть.

А, ты думал - я тоже такая,

Что можно забыть меня

И что брошусь, моля и рыдая,

Под копыта гнедого коня.

.........................................

Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом

Окаянной души не коснусь,

Но клянусь тебе ангельским садом,

Чудотворной иконой клянусь

И ночей наших пламенным чадом -

Я к тебе никогда не вернусь.

Параллельно по построению другое изумительное стихотворение. Раскаленные страстью строки внезапно резко обрываются. Ускорение ритма непосредственно передает взволнованность души:

Нам встречи нет. Мы в разных станах.

Туда ль зовешь меня, наглец,

Где брат поник в кровавых ранах,

Принявши ангельский венец?

И ни молящие улыбки,

Ни клятвы дикие твои,

Ни призрак млеющий и зыбкий

Моей счастливейшей любви

Не обольстят...

Из этого проклятого круга любви и ненависти (эпиграф к «Anno Domini»: «Nec sine te, nec tecum vivere possum») выводят поэта сверхличные чувства - любовь к родине и вера в свое призвание. В песнях дана великая свобода. От пытки земной страсти освобождает «дивный дар» песен, который «нетленней любви». Стихи о стихах, о Музе, о поэте занимают большое место в «Белой Стае». В последнем сборнике Муза проходит как утешительница и друг. Ахматова благословляет «изменника» на союз с другой, а сама уходит «владеть чудесным садом, где шелест трав и восклицанья муз».

Темное земное томление переливается в песни, и над смертью и отчаяньем царит «вольный дух»:

Я-то вольная. Все мне забава -

Ночью Муза слетит утешать,

А на утро притащится Слава

Погремушкой над ухом трещать.

По фактуре стихи 1921 г. разнообразны и разнокачественны. Строгие классические формы преодолены. Чувствуется большая легкость и гибкость техники. Анапесты и хореи вытесняют александрийский стих. Открываются новые возможности словесных построений. Творчество Ахматовой, в отличие от поэзии символистов, основано на разработке интонаций живой речи. У символистов ритм, синтаксис и оркестровка подчинены музыкальному принципу, у Ахматовой - принципу интонационному. Их стихи поются, ее - говорятся. И в этом динамика ее поэтической «дикции».

Сборник «Anno Domini»

«Anno Domini» - пятая книга стихов А. Ахматовой, завершает первый период творчества поэта (1907 - 1925) и некоторым образом предвещает стихотворения, которые она собиралась написать во второй половине своей жизни. Первоначально книга называлась «Anno Domini MCMXXI», что в переводе с латинского означает «В лето Господне 1921». Почти все стихотворения, входящие в эту книгу, были написаны в 1921 году. Впоследствии количество стихотворений увеличилось вдвое, так как туда вошли произведения периода с 1913 по 1919 годы, 1922 года и более поздние - «Мелхола», «Сказка о черном кольце».

Критика встретила книгу по-разному. Г. Лелевич обвинил А. Ахматову в «мистическом национализме» , М. Кузмин, Ю. Тынянов, М. Шагинян увидели в этой книге «перепевы старой ахматовской манеры» .

Но на самом деле в творчестве А. Ахматовой наметилась кризисная ситуация. И это уловил К. Мочульский, который отметил «безысходность тоски, ужас одиночества, вечную разлуку и напрасное ожидание как душевное состояние лирической героини . «Однако К. Мочульский верно заметил, что «из этого проклятого круга любви и ненависти выводят поэта сверхличные чувства - любовь к родине и вера в свое призвание» .

Основная масса стихов книги написана в 1921 году. Это, как нам известно, год потерь для А. Ахматовой: она пережила смерти родного брата, своего первого мужа Н. Гумилева, А. Блока, о котором говорила как о «памятнике началу столетия», а его смерть, должно быть, означала конец целой эры. Однако само существование «Anno Domini» свидетельствует о факте, что А. Ахматова поддерживала себя писанием поэзии.

Мир, в котором вынуждена жить лирическая героиня, - ненадежный, опасный мир. А. Ахматова принадлежала к тому общественному классу, который свергла, экспроприировала революция. Отсюда эти мотивы разрушенного бытия. Но правильнее считать иначе: «Ахматова принадлежала прежде всего к миру сложившейся за века культуры, вечных, нравственных ценностей, высоких представлений о личности. Этот мир имел не столько социально-классовое, сколько общечеловеческое происхождение. Он понес невосполнимый урон в ходе революции. Его потери были той ценой, которую страна заплатила за революционный эксперимент. Крушение этого мира общечеловеческих ценностей наполнило поэзию Ахматовой ощущением катастрофы» .

Следовательно, главным предметом художественного осмысления, поэтических раздумий А. Ахматовой стала именно судьба сверстников и современников, людей ее круга. «Это поколение, сложившееся в одном мире, для одной жизни, в других обстоятельствах: вступив в жизнь в дооктябрьском мире общечеловеческих, нравственных ценностей, высоких представлений о личности, ее достоинстве и долге, оно оказалось затем в мире обнаженной и торжествующей, утверждающей свои права социальной борьбы. Мысль об этой судьбе стала как бы фокусом если не всех, то основных, главных поэтических тем, творческих замыслов Ахматовой» .

Книга названа «Anno Domini». Почему же «В лето Господне», а не «В лето Господне 1921»? Наверное, потому, что не только 1921 год, но и другие тяжкие времена достойны внимания, оплакивания, памяти. Любая несправедливость не может предаваться забвению.

Попытаемся найти внетекстовые ассоциации к словам заглавия. В связи с этим необходимо рассмотреть параллели:

• 1) между совпадающими по звуковой организации словами «Anno» и «Анна»;
• 2) между значениями этих слов и их производных: «Anno», «Анна», «в лето», «Лета», «Лето», «лето»;
• 3) между значениями этих сопоставлений и судьбой А. Ахматовой;
• 4) между значениями сопоставлений и судьбой России, временем, историей.

Обратимся к слову «лето». Его значение можно толковать по-разному. Во-первых, это время года. Причем время, символизирующее полноту, богатство жизни, в отличие от зимы. Это также пора трудов, за которые осенью будет наградой обильный урожай.

Для А. Ахматовой такая трактовка «лета» - это, видимо, олицетворение ее творчества, ее вдохновения, поэтического труда, за который наградой будет народное почитание, людская память на века.

Во-вторых, «лето» можно определить как год. В данной книге - это прямое значение слова: «В год Господень». Уже в заглавии заявлена главенствующая тема всей книги - тема времени.

В-третьих, имя Лето (или Летона) - это имя греческой титаниды, жены Зевса, матери Аполлона и Артемиды.

Согласно мифу, беременная Лето скиталась, преследуемая ревностью Геры, которая закляла землю, так что ни один клочок суши не смог принять гонимую богиню. Только маленький остров Делос согласился принять Лето, и там она родила Аполлона. Лето изображается в виде скромной женщины с головой, накрытой покрывалом.

Жизнь скитающейся, бездомной богини напоминает жизнь самой А. Ахматовой, у которой на протяжении многих лет не было собственного угла. Она меняла комнаты, квартиры, жила у друзей. А. Ахматова была стеснена материально, жила скромно: мебели в ее комнате - минимум, одевалась просто, но всегда, входя в комнату, где собирались близкие ей люди, она привносила туда некий дух аристократизма, элегантности и очарования. В этом ее сходство с богиней Летоной.

В-четвертых, слово «лето» на фонетическом уровне соотносится с названием мифической реки Леты, которая соединяет мир живых с Аидом, Царством мертвых. Также в переносном смысле Лета стала означать забвение, (так как глоток воды из этой реки заставляет души умерших забыть земную жизнь).

Исходя из вышесказанного, можно предположить, с какими темами мы столкнемся, обратившись непосредственно к стихам, составившим книгу «Anno Domini», - это творчество, страдание, любовь, терпение, рок, время, смерть и, безусловно, память.

Книга «Anno Domini» представляет собой «не просто случайное собрание отдельных лирических стихотворений, но тщательно составленную подборку, где и последовательность, и группировка, и эпиграфы несли не меньшую смысловую нагрузку, чем поэтический текст» .

Композиция «Anno Domini» трехчастная:

• 1) «После всего» (в основном стихотворения 1919, 1921 - 1922 годов);
• 2) «MCM XXI» (1915 - 1916, 1917, 1918, 1921 годы);
• 3) «Голос памяти» (1915 - 1917, 1919, 1921 годы).

В те баснословные года.

Слова эпиграфа явно указывают, что основным тематическим направлением стихов данного раздела будет время. Тема времени также будет доминировать и во втором разделе («MCM XXI»).

Каково же время? Как период 1915 - 1922 годов отразился на ходе истории России, на судьбе Ахматовой, в ее стихах?

В России - социалистический переворот, который непосредственно захлестнул поколение, круг родных и друзей Ахматовой, изменил их жизнь в негативную сторону.

В первой части книги А. Ахматова не просто констатирует результаты перемен, ее переполняют чувства и эмоции, бушующие в душе по поводу случившегося. Читая стихи, невольно прослеживаешь день за днем то, что происходило в России, в душе поэта. Здесь важны все стихи. Они как бы выстраивают собой цепочку событий, происходивших в разрушенной стране, а также цепочку чувств, постепенно вскипающих внутри самой А. Ахматовой.

Она, как и многие другие патриоты своей страны, осталась «дома». Этот дом похож на страшную сказку о Синей Бороде: каждый ждал страшного вестника, ждал, что когда-то любимый переулок «горло петелькой затянет». Поэт не знает, что его ждет, поэтому, может быть, в его сознании тревога, растерянность, метания сознания из настоящего и в прошлое, и в будущее.

Проследим обращение А. Ахматовой к различным временным пластам на примере анализа первых трех стихотворений, которые, на наш взгляд, имеют очень тесную взаимосвязь. (Стихотворения «Петроград, 1919» (1919), «Бежецк» (1921), «Предсказание» (1922)).

В первом стихотворении рисуется картина Петрограда 1919 года через то душевное состояние людей, ту атмосферу, царившие в городе. А. Ахматова произносит монолог от лица всех тех, кто заключен «в столице дикой», тех, кого «в кругу кровавом день и ночь долит жестокая истома»:

Никто нам не хотел помочь

За то, что мы остались дома,

За то, что, город свой любя,

А не крылатую свободу,

Мы сохранили для себя

Его дворцы, огонь и воду.

(«Петроград, 1919»).

Вторая часть стихотворения (последние четыре строчки, тогда как первая часть - двенадцатистишие) обращена в будущее, то есть происходит временной скачек в сознании поэта. Осознавая всю трудность, непреодолимость нынешней ситуации, А. Ахматова предвидит будущее:

Иная близится пора,

Уж ветер смерти сердце студит,

Но нам священный град Петра

Невольным памятником будет.

(«Петроград, 1919»).

Второе стихотворение «Бежецк» выглядит как сюжетное противопоставление первому: умиротворенность, боговдохновенность противопоставляются ощущению несправедливости, жестокости бытия:

Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,

И люди, как ангелы, Божьему Празднику рады,

Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,

И Книга Благая лежит на дубовом столе

Память о горестном прошлом пытается нарушить этот душевный покой, она открывает героине «свои терема» «с глубоким поклоном». Но та «не вошла», а «захлопнула страшную дверь». Ведь так тяжелы и неспокойны эти воспоминания!

Третье стихотворение первой части «Предсказание» сначала не имело названия и было напечатано на обороте страницы 7 (издания «Anno Domini» 1923 года) рядом со стихотворением «Согражданам». Страница была вырезана цензурой почти из всех экземпляров тиража. Случайно сохранилось несколько экземпляров с этой страницей. Впоследствии она появилась в «Беге времени», где стихотворение «Согражданам» получило новое название - «Петроград, 1919». А стихотворение «Предсказание» при жизни Ахматовой не печаталось. Под таким названием оно было опубликовано Л. К. Чуковской в журнале «Литературная Грузия» в 1967 году.

Эти стихотворения («Петроград, 1919» и «Предсказание») имеют тесную взаимосвязь. Ведь не случайно они были напечатаны на одном листке. Как и в последнем четверостишии «Петрограда, 1919», в «Предсказании» Ахматова пророчествует о будущем, ожидающем тех, кто не покинул места своей будущей казни. А. Ахматова знала, что близка расправа над представителями творческой интеллигенции:

Туго согнутой веткой терновою

Мой венец на тебе заблестит.

Ничего, что росою багровою

Он изнеженный лоб освежит.

(«Предсказание», 1922).

Терновый венец - это напоминание о гибели во имя Спасения грешных людей Иисуса Христа. Это «украшение» падет на головы многих современников Ахматовой, чьи имена на долгие годы предадут забвению. И им так же, как Христу, предстоит воскресение уже в наше время: поэтов и писателей, когда-то канувших в Лету, снова читают, цитируют, ими восхищаются.

Итак, А. Ахматова «заключена в столице дикой». Свобода потеряна.

В некоторых стихах первой части чувствуется преемственность «Anno Domini» с книгой «Белая стая». Образ птицы - символ свободы в «Anno Domini». Именно этой свободы и не хватает лирической героине. И даже небо - свободная стихия - лишено своего естественного состояния, своего света:

Веет ветер лебединый,

Небо синее в крови.

(«Веет ветер лебединый», 1922).

Велико значение Библейского цикла в раскрытии темы времени и памяти. Он включен в данную часть книги. (Впервые как цикл - в «Беге времени»).

Данному циклу чрезвычайно повезло с многочисленными интерпретациями. В.Я. Виленкин, Г. А. Гуковский, Л. Я. Гинзбург, Р. Тименчик и другие исследовали стихи данного текста в разных аспектах.

Не ставя перед собой цели полного анализа произведений лирической трилогии, мы попытаемся представить свою версию цикла в контексте темы времени, доминирующей в книге «Anno Domini».

Цикл состоит из трех стихотворений: «Рахиль» (1921), «Лотова жена» (1924), «Мелхола» (, 1959 - 1961).

Современники находили в стихотворении «Рахиль» биографический подтекст. «Характерна запись Л. Я. Гинзбург (1927): «Гуковский говорил как-то, что стихи об Иакове и Рахили… он считает, в биографическом плане, предельно эмоциональным для Ахматовой. Эти фабульные, библейские стихи гораздо интимнее сероглазого короля и проч. Они относятся к Артуру Лурье» . (Артур Лурье - близкий А. Ахматовой человек, композитор, эмигрант). Тема эмиграции находит свое актуальное выражение в творчестве поэта, ведь она являлась свидетельницей того, как многие стремились покинуть нравственно (да и материально) оскудевшую страну. Она считает, что «беглецы» обмануты в своем ожидании лучшей жизни на чужбине. Они будут раскаиваться в содеянном и вспоминать покинутую Родину, брошенных любимых. Этот обман в данном стихотворении соотносится с обманом Лавана, который «приводит к Иакову в брачный покой» вместо Рахили (во имя любви к ней Иаков служил у Лавана 7 лет) незрячую Лию. Но во снах Иакову все же являются «веселые взоры Рахилиных глаз». Настоящую любовь не так легко забыть.

В стихотворении «Лотова жена» лирическая героиня готова расстаться с жизнью ради единственного взгляда на свой родной дом, свое прошлое. А. Ахматова глубоко сострадала изгнаннику, то есть человеку, которого вынудили покинуть родную землю. Но сама, оставшись «дома», хочет повернуть время вспять и, раздвинув пространство, снова очутиться в мире своей юности, где не было войн, смертей и насилия. Автор в данном стихотворении уподобляет свои чувства состоянию души лирической героини, страдает вместе с ней, вспоминая те места, где когда-то была счастлива.

В основе лирического сюжета стихотворения «Мелхола» лежит конфликт, происходивший внутри героини - Мелхолы: в ее душе - столкновение любви и сословного неравенства, гордости и желания (Мелхола - дочь царя Саула, Давид - пастух, поэт). Над этим стихотворением А. Ахматова долго работала. И в рабочих тетрадях поэта сохранились следы этой работы (строчки, не вошедшие в стихотворение):

На лестнице нашей, о горе, шаги

Идут за тобою……………. враги

………………… хватайте ремень

Тебя отпущу я в безлунную тень

Тебя я спасла, мой любимый, беги…

А в дверь уже громко стучали враги.

«В. Я. Виленкин полагает, что А. Ахматова, по-видимому, первоначально задумывая это стихотворение как балладу с драматическим сюжетом (Мелхола спасает своего юного мужа от убийц, подосланных коварным Саулом), в процессе работы пришла к совершенно иному решению…» . «Приведенные в статье Виленкина отброшенные в процессе работы варианты могли быть отброшены и по другой причине: в них слишком явственно прочитывалась связь с личными бедами самой Ахматовой (аресты сына), что делало эти строки заведомо непроходимыми для печати» .

Но, на наш взгляд, стихотворение слишком интимно, чтобы быть связанным с арестами Л. Гумилева. Скорее всего, оно связано с арестами друга или друзей, которые были поэтами, как Давид. Для нас оказываются более интересными именно строки, не вошедшие в стихотворение, так как они помогают проследить то время, ту эпоху, ситуацию, в которой жила А. Ахматова.

Обращение к Библейскому циклу подтверждает мысль о том, что она жила в «страшном мире», где сознание, чувства расходятся с реальностью, вступают в противоборство со временем и пространством. Из настоящего посредством памяти - в прошлое.

Часть с названием «MCM XXI» передает ту атмосферу, которая окутывала Россию в 1921 году: ощущение тоски, потерянности. Это нашло свое отражение в стихах любовной тематики:

Нам встречи нет. Мы в разных станах,

Туда ль зовешь меня, наглец,

Где брат поник в кровавых ранах,

Принявши ангельский венец?

(«Нам встречи нет. Мы в разных станах», 1921).

Путник милый, ты далече,

Но с тобою говорю.

В небесах зажглися свечи

Провожающих зарю.

(«Путник милый, ты далече», 1921).

Эпиграф ко второму разделу, взятый из «Любовных элегий» Овидия, говорит о муках любви, переживаниях лирической героини. Ее чувства как бы раздваиваются:

Ни без тебя, ни с тобою жить не могу.

Свое отражение в данной части книги находит также тема памяти. Два стихотворения имеют конкретных адресатов: «А Смоленская нынче именинница» (Памяти А. Блока) и «Пророчишь, горькая, и руки уронила» (О. А. Глебовой-Судейкиной). Эти люди сыграли немаловажную роль в жизни поэта.

А. Ахматова считает себя виновницей всех несчастий своих близких, так как, пророчествуя о днях катастрофы, накликала беду:

Я гибель накликала милым,

И гибли один за другим.

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

(«Я гибель накликала милым», 1921).

И вновь перед нами тема времени: поэт путем предсказания прокладывает дорогу в будущее, тернистую, залитую кровью.

Последним стихотворением раздела является «Клевета» (1922). В нем переживания за собственную судьбу, за судьбу поколения расширяются до вселенских масштабов. А. Ахматова возносится над страшной действительностью, ее тело остается «в страшной пустоте», а душа больше не будет гореть «земным бессильем» и «дикой жалостью к оставленной земле». Там, во внеземном пространстве, она надеется, что ее ожидает встреча с ушедшими друзьями.

Одну из главных мыслей третьей части книги «Anno Domini» «Голос памяти» можно сформулировать так: мир, человек, жизнь вообще существуют лишь тогда, когда в человеческой душе, в сознании сохраняется память о друзьях, когда-то ушедших. Отсутствие памяти - это всеобщая гибель, физическая и духовная.

Эта мысль об огромном значении чувства дружбы и духовного родства нашла отражение в эпиграфе к третьему разделу:

Мир - лишь луч от лика друга,

Все иное тень его. (Н. Гумилев)

А. Ахматова жила лишь памятью и, конечно, своим творчеством, в то время как

На дикий лагерь похожий

Стал город пышных смотров,

Слепило глаза прохожим

Сверканье пик и штыков.

(«Тот август, как желтое пламя», 1915).

Видя такое, героиня предпочитает окунуться в мир воспоминаний. В «Царскосельских строках» Ахматова пятое действие драмы (напомним, что «Anno Domini» - пятая по счету книга) соотносит с драмой России. И это, действительно, драма и даже трагедия. Ей

Каждая клумба в парке

Кажется свежей могилой.

(«Царскосельские строки», 1, 1921).

Ничего не остается, как только справлять «тайную тризну» и думать о том, что

Все души милых на высоких звездах.

Как хорошо, что некого терять

И можно плакать.

(«Царскосельские строки», 2, 1921).

Героине некого больше терять - она одна.

Пример работы заголовочно-финального комплекса как шифровального ключа находим в стихотворении «Причитание», также входящем в «Anno Domini». Казалось бы, содержание стихотворения не соответствует тем жанровым ожиданиям, которые заложены в названии. В фольклорной традиции причитание ассоциируется с обрядом похорон и представляет собой плач по усопшему. А в стихотворении нет ни заплачки (повествования о случившемся несчастье), ни мотивов смерти и погребения, ни горьких сетований об умершем.

В нашем случае заголовок не только задает траурную тональность, но и становится шифром, подлежащим разгадыванию. Один из ключей к разгадке - вынесенная на границу текста дата написания - 24 мая 1922. По нашей версии, стихотворение явилось откликом на политическую кампанию по «изъятию церковных ценностей» из храмов. Верующие восприняли варварское разграбление храмов как кощунство святотатство; многие церковнослужители были арестованы. Конечно же, А. Ахматова не может говорить об этом прямо.

А. Ахматова скорбит о пострадавших за веру, о соборном горе, постигшем русскую церковь и русский народ, но прибегает к иносказательной речи:

Колокол заговорил,

А прощаясь навсегда.

(«Причитание», 1922).

Как известно, колокола снимались с церквей и пускались на переплавку. Та же участь постигала драгоценные оклады, при этом сами древние иконы нередко выбрасывались «за ненадобностью.

Итак, заглавие обретает исконный жанровый смысл: А. Ахматова оплакивает разорение и осквернение русских церквей и монастырей, оплакивает гибель Гумилева, скорбит о «богооставленности» России. Но знаменателен «открытый» финал «Причитания», дающий возможность амбивалентной интерпретации его смысла. Жанровая традиция похоронной причеты, открыто указанная в заглавии, знаменует осознание А. Ахматовой своей новой поэтической миссии как плакальщицы (а ее Муза действительно, как и предсказала Марина Цветаева, становится «Музой Плача»).

Рассмотрев три части книги «Anno Domini», мы обнаруживаем, что главенствующими здесь являются темы времени, памяти, духовного родства со своим поколением. Во всех трех частях героиня, не удовлетворенная настоящим, посредством памяти погружается в прошлое, которое, по ее мнению, более достойно человеческой жизни. Повернуть время вспять (хотя бы на уровне сознания) - для нее единственный выход из сложившегося тупика.

Итак, мы видим, что значения слов, их производных имеют тесную взаимосвязь с судьбой А. Ахматовой, с судьбой России первых десятилетий XX века.

Лета, река забвения, говорит об огромном значении темы памяти в творчестве А. Ахматовой. Лето (Летона), как и Лотова жена, выступает памятником страданию и терпению, отразившимся непосредственно в стихах этой книги.

Само имя Анна выступает в качестве зеркала, которое говорит об отражении судьбы России, жизни самой А. Ахматовой в ее творчестве. Действительно, стихи Ахматовой - это «зеркало ее души».

То, что поэт убирает из первоначального заглавия прямое указание на 1921 год, символизирует огромное пространство и непомерный по своей величине отрезок времени, охваченный великой трагедией.

II. Анна Ахматова. Anno Domini MCMXXI

Умная Ахматова не случайно выбрала для своей последней книжки эпиграф – Nec sine te, nec tecum vivere possum. По-видимому, то, что для нее еще не с последней отчетливостью явилось в лирическом видении недавнего прошлого, стало, наконец, очевидным в эти дни новых испытаний.

Ни «с ним», ни «без него» не жить ей на земле примирено и благополучно. Отныне стало ясно, что это не жизнь, а сон, как сон семени в лоне матери-земли. В какой-то срок и оно воскреснет, а пока душа умирает, замирает во сне, – разве это жизнь? Нет, это лишь предчувствие жизни… «Четки» и «Белая стая» – ознаменование романтической эпохи в лирической истории ее души. В новой книге те же самые видения приобретают иной смысл. Там еще была какая-то тайная надежда на счастливую встречу; здесь уже нет этой надежды. И в самом романтизме явилась новая интонация. Это зреет душа. Прорастает зерно, соединяясь с матерью-землею – и в этом уже залог воскресения «восхищения» – к солнцу. Романтический «он» предстал в новом свете. «Он» уже требователен и гневен. Но лирическая душа жаждет свободы прежде всего.

Тебе покорной? Ты сошел с ума!

Покорна я одной Господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли,

Мне муж палач, а дом его тюрьма.{6}

В романтизме Ахматовой как будто раскрылся новый путь, менее зыбкий, и ее лирика стала устойчивее, решительнее и мужественнее. В поэзии Ахматовой есть и своеобразный классицизм. Психологические основания этого классицизма за пределами любовной лирики. Они определяются иными темами – темами общих раздумий о мире и прежде всего о родине. Совершенно разителен тон Ахматовой, когда она решается говорить о судьбе родной земли. Она говорит, как сибилла, как власть имеющая:

Чем хуже этот век предшествующих? Разве

Тем, что в чаду печали и тревог

Он к самой черной прикоснулся язве,

Но исцелить ее не мог.{7}

В этих темах муза Ахматовой явлена в трагическом аспекте. На ее путях был соблазн:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный

Оставь Россию навсегда»…

Но и этот соблазн преодолела муза. Она отказалась от мнимой свободы и бежала прочь от искушений, «чтоб этой речью недостойной не осквернился скорбный дух»…

Ахматова сознает, что ужас испытаний и боль позора – как язвы Иова{8}, что чем страшнее и мучительнее наши страдания, тем ближе мы к странному свету:

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло,

Все голодной тоскою изглодано,

Отчего же нам стало светло?{9}

И невольно веришь Ахматовой, когда она пророчит:

И так близко подходит чудесное

К развалившимся грязным домам,

Никому, никому неизвестное,

Но от века желанное нам.

Надежда переносится от субъективного и частного к объективному и общему. Лирическая душа жаждет благодатного воскресения и чуда.

И так близко подходит чудесное…

Формальные достижения соответствуют внутреннему духовному пути поэта. Среди поэтесс прошлых и современных у Ахматовой нет соперниц. Среди поэтов ей конгениальны старшие символисты. И в отношении мастерства она «ремесленница» того же братства. Разнообразие внешних личин не мешает общему языку. На том же языке говорил покойный Блок. По счастью, она свободна от тех сетей, в которых запутался поэт. Язык у них был общий (язык символов, а не стиль, конечно), но дыхание у нее иное. Дивный, но несчастный Блок «задохнулся», ибо разучился дышать. Ахматова, кажется, не пренебрегает советами мудрецов Фиваиды, которые учили учеников благодатному дыханию.