Сборник идеальных эссе по обществознанию

Дни, месяцы проходили, и влюбленный Ибрагим не мог решиться оставить им обольщенную женщину. Графиня час от часу более к нему привязывалась. Сын их воспитывался в отдаленной провинции. Сплетни света стали утихать, и любовники начинали наслаждаться большим спокойствием, молча помня минувшую бурю и стараясь не думать о будущем. Однажды Ибрагим был у выхода герцога Орлеанского. Герцог, проходя мимо его, остановился и вручил ему письмо, приказав прочесть на досуге. Это было письмо Петра Первого. Государь, угадывая истинную причину его отсутствия, писал герцогу, что он ни в чем неволить Ибрагима не намерен, что предоставляет его доброй воле возвратиться в Россию или нет, но что во всяком случае он никогда не оставит прежнего своего питомца. Это письмо тронуло Ибрагима до глубины сердца. С той минуты участь его была решена. На другой день он объявил регенту свое намерение немедленно отправиться в Россию. «Подумайте о том, что делаете, — сказал ему герцог, — Россия не есть ваше отечество; не думаю, чтоб вам когда-нибудь удалось опять увидеть знойную вашу родину; но ваше долговременное пребывание во Франции сделало вас равно чуждым климату и образу жизни полудикой России. Вы не родились подданным Петра. Поверьте мне: воспользуйтесь его великодушным позволением. Останьтесь во Франции, за которую вы уже проливали свою кровь, и будьте уверены, что и здесь ваши заслуги и дарования не останутся без достойного вознаграждения». Ибрагим искренно благодарил герцога, но остался тверд в своем намерении. «Жалею, — сказал ему регент, — но, впрочем, вы правы». Он обещал ему отставку и написал обо всем русскому царю. Ибрагим скоро собрался в дорогу. Накануне своего отъезда провел он, по обыкновению, вечер у графини D. Она ничего не знала; Ибрагим не имел духа ей открыться. Графиня была спокойна и весела. Она несколько раз подзывала его к себе и шутила над его задумчивостью. После ужина все разъехались. Остались в гостиной графиня, ее муж да Ибрагим. Несчастный отдал бы все на свете, чтоб только остаться с нею наедине; но граф D., казалось, расположился у камина так спокойно, что нельзя было надеяться выжить его из комнаты. Все трое молчали. «Bonne nuit», — сказала наконец графиня. Сердце Ибрагима стеснилось и вдруг почувствовало все ужасы разлуки. Он стоял неподвижно. «Bonne nuit, messieurs», — повторила графиня. Он все не двигался... наконец глаза его потемнели, голова закружилась, он едва мог выйти из комнаты. Приехав домой, он почти в беспамятстве написал следующее письмо: «Я еду, милая Леонора, оставляю тебя навсегда. Пишу тебе, потому что не имею сил иначе с тобою объясниться. Счастие мое не могло продолжиться. Я наслаждался им вопреки судьбе и природе. Ты должна была меня разлюбить; очарование должно было исчезнуть. Эта мысль меня всегда преследовала, даже в те минуты, когда, казалось, забывал я все, когда у твоих ног упивался я твоим страстным самоотвержением, твоею неограниченною нежностию... Легкомысленный свет беспощадно гонит на самом деле то, что дозволяет в теории: его холодная насмешливость, рано или поздно, победила бы тебя, смирила бы твою пламенную душу и ты наконец устыдилась бы своей страсти... что было б тогда со мною? Нет! лучше умереть, лучше оставить тебя прежде ужасной этой минуты... Твое спокойствие мне всего дороже: ты не могла им наслаждаться, пока взоры света были на нас устремлены. Вспомни все, что ты вытерпела, все оскорбления самолюбия, все мучения боязни; вспомни ужасное рождение нашего сына. Подумай: должен ли я подвергать тебя долее тем же волнениям и опасностям? Зачем силиться соединить судьбу столь нежного, столь прекрасного создания с бедственной судьбою негра, жалкого творения, едва удостоенного названия человека? Прости, Леонора, прости, милый, единственный друг. Оставляя тебя, оставляю первые и последние радости моей жизни. Не имею ни отечества, ни ближних. Еду в печальную Россию, где мне отрадою будет мое совершенное уединение. Строгие занятия, которым отныне предаюсь, если не заглушат, то по крайней мере будут развлекать мучительные воспоминания о днях восторгов и блаженства... Прости, Леонора — отрываюсь от этого письма, как будто из твоих объятий; прости, будь счастлива — и думай иногда о бедном негре, о твоем верном Ибрагиме». В ту же ночь он отправился в Россию. Путешествие не показалось ему столь ужасно, как он того ожидал. Воображение его восторжествовало над существенностию. Чем более удалялся он от Парижа, тем живее, тем ближе представлял он себе предметы, им покидаемые навек. Нечувствительным образом очутился он на русской границе. Осень уже наступала. Но ямщики, несмотря на дурную дорогу, везли его с быстротою ветра, и в семнадцатый день своего путешествия прибыл он утром в Красное Село, чрез которое шла тогдашняя большая дорога. Оставалось двадцать восемь верст до Петербурга. Пока закладывали лошадей, Ибрагим вошел в ямскую избу. В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. «Ба! Ибрагим? — закричал он, вставая с лавки. — Здорово, крестник!» Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову. «Я был предуведомлен о твоем приезде, — сказал Петр, — и поехал тебе навстречу. Жду тебя здесь со вчерашнего дня». Ибрагим не находил слов для изъявления своей благодарности. «Вели же, — продолжал государь, — твою повозку везти за нами; а сам садись со мною и поедем ко мне». Подали государеву коляску. Он сел с Ибрагимом, и они поскакали. Чрез полтора часа они приехали в Петербург. Ибрагим с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая подымалась из болота по манию самодержавия. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над супротивлением стихий. Дома казались наскоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами. Государева коляска остановилась у дворца так называемого Царицына сада. На крыльце встретила Петра женщина лет тридцати пяти, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде. Петр поцеловал ее в губы и, взяв Ибрагима за руку, сказал: «Узнала ли ты, Катенька, моего крестника: прошу любить и жаловать его по-прежнему». Екатерина устремила на него черные, проницательные глаза и благосклонно протянула ему ручку. Две юные красавицы, высокие, стройные, свежие как розы стояли за нею и почтительно приближились к Петру. «Лиза, — сказал он одной из них, — помнишь ли ты маленького арапа, который для тебя крал у меня яблоки в Ораньенбауме? вот он: представляю тебе его». Великая княжна засмеялась и покраснела. Пошли в столовую. В ожидании государя стол был накрыт. Петр со всем семейством сел обедать, пригласив и Ибрагима. Во время обеда государь с ним разговаривал о разных предметах, расспрашивал его о Испанской воине, о внутренних делах Франции, о регенте, которого он любил, хотя и осуждал в нем многое. Ибрагим отличался умом точным и наблюдательным. Петр был очень доволен его ответами; он вспомнил некоторые черты Ибрагимова младенчества и рассказывал их с таким добродушием и веселостью, что никто в ласковом и гостеприимном хозяине не мог бы подозревать героя полтавского, могучего и грозного преобразователя России. После обеда государь, по русскому обыкновению, пошел отдохнуть. Ибрагим остался с императрицей и с великими княжнами. Он старался удовлетворить их любопытству, описывал образ парижской жизни, тамошние праздники и своенравные моды. Между тем некоторые из особ, приближенных к государю, собралися во дворец. Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего c Екатериной, гордо на него покосился; князя Якова Долгорукого, крутого советника Петра; ученого Брюса, прослывшего в народе русским Фаустом; молодого Рагузинского, бывшего своего товарища, и других пришедших к государю с докладами и за приказаниями. Государь вышел часа через два. «Посмотрим, — сказал он Ибрагиму, — не позабыл ли ты своей старой должности. Возьми-ка аспидную доску да ступай за мною». Петр заперся в токарне и занялся государственными делами. Он по очереди работал с Брюсом, с князем Долгоруким, с генерал-полицмейстером Девиером и продиктовал Ибрагиму несколько указов и решений. Ибрагим не мог надивиться быстрому и твердому его разуму, силе и гибкости внимания и разнообразию деятельности. По окончанию трудов Петр вынул карманную книжку, дабы справиться, все ли им предполагаемое на сей день исполнено. Потом, выходя из токарни, сказал Ибрагиму: «Уж поздно; ты, я чай, устал: ночуй здесь, как бывало в старину. Завтра я тебя разбужу». Ибрагим, оставшись наедине, едва мог опомниться. Он находился в Петербурге, он видел вновь великого человека, близ которого, еще не зная ему цены, провел он свое младенчество. Почти с раскаянием признавался он в душе своей, что графиня D., в первый раз после разлуки, не была во весь день единственной его мыслию. Он увидел, что новый образ жизни, ожидающий его, деятельность и постоянные занятия могут оживить его душу, утомленную страстями, праздностию и тайным унынием. Мысль быть сподвижником великого человека и совокупно с ним действовать на судьбу великого народа возбудила в нем в первый раз благородное чувство честолюбия. В сем расположении духа он лег в приготовленную для него походную кровать, и тогда привычное сновидение перенесло его в дальний Париж в объятия милой графини.

Зарождение почтовой связи на Руси мало, чем отличалось от остальных стран. были княжеские конные гонцы. Уже с X века для русского населения был введён особый тип повинности - так называемый, «повоз» - обязанность предоставлять княжеским гонцам определённое количество лошадей и повозок.

А вот в XV веке возникает оригинальная национальная разновидность почты , известная, как "ямская гоньба ". Считают, что своим появлением и названием она обязана... ордынскому игу.
Монголо-татары называли пункты для смены лошадей "дзямами". Русские переиначили "дзямы" в "ямы" - и у них это слово стало обозначать специальные дворы, где гонцы могли не только поменять лошадей, но также отдохнуть и подкрепиться. Ценные посылки на ямских дворах хранились в тяжёлых полуторацентнерных кованых сундуках, запертых на хитроумные замки.
Кстати, поначалу "ямщиками " называли именно смотрителей "ямов", а позже это слово перешло на самих .

Во времена Ивана III ямская гоньба находилась под прямым контролем московского князя. Именно он выписывал гонцам своеобразные путевые листы - подорожные грамоты , позволявшие беспрепятственно передвигаться по Московскому царству и получать в ямских дворах всё необходимое. Например, в одной из грамот гонца приказывали обеспечить 13-ю подводами, бараньей тушей ("а шкуру обратно" ), троими курами да хлебами.

В 1516 году появилась целая госструктура - ямской указ , управляющий ямской гоньбой. Сначала такая почта служила только для перевозки правительственной корреспонденции. Лишь в конце XVII века ямская гоньба стала использоваться для частной корреспонденции, а также перевозки пассажиров. К 1824 году для почтовых услуг в России содержали 56 тысяч лошадей.


А.С.Пушкин "Евгений Онегин":
«Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал...».


Казалось бы, плохие дороги в России – давно уже притча во языцех. Но, несмотря на это, скорость ямской гоньбы значительно превосходила скорость европейских почтовых карет . Например, расстояние от Новгорода до Москвы, составляющее 562 версты (около 578 км), ямщик преодолевал меньше чем за трое суток.
Передвижение на санях по снегу было ещё быстрее и удобнее. Маркиз де ла Шетарди отмечал, что именно по этой причине русские купцы стараются проводить свои торговые операции зимой.


Ямской гоньбой восхищались многие иностранцы, побывавшие в России.


Сигизмунд Герберштейн:
«Государь имеет ездовых во всех частях своей державы, в разных местах и с надлежащим количеством лошадей, так чтобы, когда куда-нибудь посылается царский гонец, у него без промедления наготове была лошадь».


Станислав Немоевский:
«Гонцы обязаны, с часа на час, делать в день по 20 миль (около 100 км), и они столь невозможное дело выполняют в короткое время, хотя за это для них нет никакой признательности, но - кара: кнут и тюрьма».

Работа ямщика, конечно, несла за собой большую ответственность. Но хватало и привилегий: ямской охотник (идущий в ямщики своей охотой, т.е. - по собственному желанию) не только получал жалование, но и наделялся землёй, а также освобождался от земской повинности. При вступлении в должность он публично обещал односельчанам «на кабаке не пропиваться, никаким воровством не воровать, никуда не збежать и ямской гоньбы жеребьев своих в пустоте не покинуть» , а те в ответ за него ручались.

Вручался казённый зипун и кафтан, на котором был вышит сигнальный почтовый рожок . Впрочем, рожками ямщики пользовались неохотно. Обычно о прибытии на станцию они предпочитали извещать залихватским свистом. А вскоре душа ямщика прикипела к колокольчикам , которые вешались под дугой и в сухую ясную погоду были слышны за пять вёрст. Кроме прочего, считалось, что их весёлый звон отгоняет нечистую силу.
Мода на колокольчики вскоре стала такой массовой, что в 1836 году российский Сенат даже постановил: «Колокольчики запрещаются всем на своих лошадях едущим, а токмо для службы почтовой или полиции земской чиновникам по надобностям служебным» .

Кроме звона колокольчиков долгую дорогу ямщику скрашивали песни. Появился даже целый жанр ямщицких песен, многие из которых вы прекрасно знаете ("Когда я на почте служил ямщиком", "Ямщик не гони лошадей", "Там, в степи глухой замерзал ямщик").

В начале XVIII у ямщиков в частности и у России в целом появляется новый символ - та самая "птица-тройка", о которой восхищённо писал Гоголь. Выяснилось, что именно три лошади в одной упряжке обеспечивают самое эффективное передвижение. Меньше лошадей - теряется скорость, больше лошадей - теряется маневренность.

Нечувствительным образом очутился он на русской границе. Осень уже наступала. Но ямщики, несмотря на дурную дорогу, везли его с быстротою ветра, и в семнадцатый день своего путешествия прибыл он утром в Красное Село, чрез которое шла тогдашняя большая дорога.

Оставалось двадцать восемь верст до Петербурга. Пока закладывали лошадей, Ибрагим вошел в ямскую избу. В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. "Ба! Ибрагим? - закричал он, вставая с лавки. - Здорово, крестник!" Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову. "Я был предуведомлен о твоем приезде, - сказал Петр, - и поехал тебе навстречу. Жду тебя здесь со вчерашнего дня". Ибрагим не находил слов для изъявления своей благодарности. "Вели же, - продолжал государь, - твою повозку везти за нами; а сам садись со мною и поедем ко мне". Подали государеву коляску. Он сел с Ибрагимом, и они поскакали. Чрез полтора часа они приехали в Петербург. Ибрагим с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая подымалась из болота по манию самодержавия. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над супротивлением стихий. Дома казались наскоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами. Государева коляска остановилась у дворца так называемого Царицына сада. На крыльце встретила Петра женщина лет тридцати пяти, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде. Петр поцеловал ее в губы и, взяв Ибрагима за руку, сказал: "Узнала ли ты, Катенька, моего крестника: прошу любить и жаловать его по-прежнему". Екатерина устремила на него черные, проницательные глаза и благосклонно протянула ему ручку. Две юные красавицы, высокие, стройные, свежие как розы стояли за нею и почтительно приближились к Петру. "Лиза, - сказал он одной из них, - помнишь ли ты маленького арапа, который для тебя крал у меня яблоки в Ораньенбауме? вот он: представляю тебе его". Великая княжна засмеялась и покраснела. Пошли в столовую. В ожидании государя стол был накрыт. Петр со всем семейством сел обедать, пригласив и Ибрагима. Во время обеда государь с ним разговаривал о разных предметах, расспрашивал его о Испанской воине, о внутренних делах Франции, о регенте, которого он любил, хотя и осуждал в нем многое. Ибрагим отличался умом точным и наблюдательным. Петр был очень доволен его ответами; он вспомнил некоторые черты Ибрагимова младенчества и рассказывал их с таким добродушием и веселостью, что никто в ласковом и гостеприимном хозяине не мог бы подозревать героя полтавского, могучего и грозного преобразователя России.

После обеда государь, по русскому обыкновению, пошел отдохнуть. Ибрагим остался с императрицей и с великими княжнами. Он старался удовлетворить их любопытству, описывал образ парижской жизни, тамошние праздники и своенравные моды. Между тем некоторые из особ, приближенных к государю, собралися во дворец. Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего c Екатериной, гордо на него покосился; князя Якова Долгорукого, крутого советника Петра; ученого Брюса, прослывшего в народе русским Фаустом; молодого Рагузинского, бывшего своего товарища, и других пришедших к государю с докладами и за приказаниями.

Государь вышел часа через два. "Посмотрим, - сказал он Ибрагиму, - не позабыл ли ты своей старой должности. Возьми-ка аспидную доску да ступай за мною". Петр заперся в токарне и занялся государственными делами. Он по очереди работал с Брюсом, с князем Долгоруким, с генерал-полицмейстером Девиером и продиктовал Ибрагиму несколько указов и решений. Ибрагим не мог надивиться быстрому и твердому его разуму, силе и гибкости внимания и разнообразию деятельности. По окончанию трудов Петр вынул карманную книжку, дабы справиться, все ли им предполагаемое на сей день исполнено. Потом, выходя из токарни, сказал Ибрагиму: "Уж поздно; ты, я чай, устал: ночуй здесь, как бывало в старину. Завтра я тебя разбужу".

Ибрагим, оставшись наедине, едва мог опомниться. Он находился в Петербурге, он видел вновь великого человека, близ которого, еще не зная ему цены, провел он свое младенчество. Почти с раскаянием признавался он в душе своей, что графиня D., в первый раз после разлуки, не была во весь день единственной его мыслию. Он увидел, что новый образ жизни, ожидающий его, деятельность и постоянные занятия могут оживить его душу, утомленную страстями, праздностию и тайным унынием. Мысль быть сподвижником великого человека и совокупно с ним действовать на судьбу великого народа возбудила в нем в первый раз благородное чувство честолюбия. В сем расположении духа он лег в приготовленную для него походную кровать, и тогда привычное сновидение перенесло его в дальний Париж в объятия милой графини.

Орфографическая

Скорее описка, нежели ошибка, - ""Ничего"" - с заглавной (большой буквы) в прямой речи

Пунктуационная

Считаю, что, пока в нашей стране..., Россия будет процветать... Нужна запятая после ЧТО, перед ПОКА - в значении союза условия или причины - и нет ТО перед словом Россия. При стечении союзов ставим запятую, если нет второй части с ТО, и не ставим, если есть ТО: ""что пока живут...люди, ТО Россия будет процветать""

Пунктуационная

Обстоятельство уступки, выраженное сущ. с предлогом НЕСМОТРЯ НА, всегда выделяется запятыми: ... потому что, несмотря на унизительный труд, ....

Лишние слова, лучше заменить указательной частицей ВОТ основные качества... Или вообще не то и не другое не использовать: ....терпеливость и доброта - вот основные качества...

(5)- Это - удивительное слово, и в нём непоколебимая сила русская.

(6)- После боя под Хайченом я шёл пешком среди отступающих солдат, - рассказывает он. (7)- Жара - 53 градуса, воды ни капли целый день (8)Солдаты едва передвигают ноги, томясь от жажды под жгучими лучами, а шутки между ними не прекращаются. (9)- Устали? - спрашиваю я то там, то тут, желая их ободрить.

(10)- Ничего! - отвечают они, ласково улыбаясь, и продолжают идти.

(11)Перегоняю раненого. (12)На одной ноге сапог, на другой - окровавленная тряпка. (13)Он опирается на палку и ковыляет. (14)На плече - винтовка.

(15)- Что? (16)Ранен?

Пуля скрозь...

(20)- Ничего!

(21)И тащится, едва передвигаясь.

(22)На носилках, под Хайченом, несут раненого. (23)Он - землисто-чёрный. (24)Глаза затуманены. (25)С ним рядом винтовка, - он её держит. (26)Надо сказать, что и раненые солдаты, как я наблюдал, никогда не расстаются с ружьём. (27)Носилки остановились. (28)Я подошёл к нему, спрашиваю о здоровье и получаю в ответ шёпотом одно слово:

(29)- Ничего.

(30)А у него страшная рана осколком гранаты в ноги и в живот.

(31)Мне рассказывали нёсшие его санитары, что он не хотел выпустить из рук винтовки, а всё просил только доставить ему сапоги, которые остались на позиции.

(32)И всюду, везде я слышал это удивительное русское слово:

(33)- Ничего!

(34)- Вот и ваш В. И. Немирович-Данченко, в китайском сером шёлковом костюме, в белой английской шляпе, всегда везде впереди стоит на вершине сопки, делает заметки в свою книжку, а кругом рвутся гранаты, жужжат пули. (35)Ему кричат снизу: (36)«Василий Иванович, опасно, уходите!», - а он продолжает писать, отмахнётся рукой и отвечает:

(37)- Ничего!..

(38)Когда японцы наступали к Ляояну, я в разговоре с одним из крупных генералов, волнуясь, говорил:

(39)- Ведь Ляоян, пожалуй, японцы возьмут. (40)Ведь это очень нехорошо для нас.

(41)И получил, с милой, спокойной улыбкой, знакомый ответ:

(42)- Ничего!

(43)И теперь, когда Ляоян взят и это нисколько не повредило плану кампании, я понял смысл ответа генерала, его покойную улыбку и это удивительное:

(44)- Ничего!

(45)Да, это великое слово, в нём неколебимость России, в нём могучая сила русского народа, испытавшего и вынесшего больше, чем всякий другой народ. (46)Просмотрите историю, начиная с татарского ига, припомните, что вынесла Россия, что вытерпел народ русский, - и чем больше было испытаний, тем более крепла и развивалась страна. (47)Только могучему организму - всё нипочём! (48)- Ничего!

(49)Вытерпим! - говорят и теперь.

(50)Слабый будет плакать, жаловаться и гибнуть там, где сильный покойно скажет:

(51)- Ничего!

(52)Бисмарка когда-то на охоте в России вывалил в лужу ямщик.

(53)Когда Бисмарк на него закричал, извозчик успокоительно ответил ему:

(54)- Ничего.

(55)Это слово так понравилось «железному канцлеру», что он во многих случаях повторял его и даже носил железный перстень с надписью:

(56)- Ничего.

(57)- Скажите, Клофач, трудно вам досталась эта поездка?

(58)Страшно было под выстрелами? (59)Голодно на позициях? (60)Утомились нервы? - спросил я его.

(61)И он мне ответил совершенно искренне, и видно было, что другого слова не мог даже подыскать:

(62)- Ничего!

(В. Гиляровский*)

* Владимир Алексеевич Гиляровский (1855-1935) - русский писатель, журналист, бытописатель Москвы. Автор сборников «Трущобные люди» (1887), «Негативы» (1900), «Москва и Москвичи» (1926).

Показать текст целиком

Уникальный и самобытный... Эти определения, как нельзя лучше, характеризуют русский народ. Но какие именно черты нас отличают от других национальностей? Что значит русское слово"ничего"? Проблему мужества и стойкости русских людей поднимает В.Гиляровский в предложенном для анализа тексте.

Раскрывая данную проблему, лирический герой рассказывает нам о своей беседе со "старым добрым знакомым по Балканскому полуострову". Первый случай, поразивший Клофача, произошел после боя под Хайченом: раненый с окровавленной тряпкой на ноге и с винтовкой на плече на вопрос о его самочувствии шепотом отвечает одно слово: "Ничего". Именно оно до глубины души поразило Клофача и заставило задуматься о терпении, выносливости и стойкости русских людей. Не случайно автор вспоминает об извозчике, который "вывалил в лужу " Бисмарка и, когда тот начал кричать и возмущаться, просто ответил: "ничего ". "Железному канцлеру" так понравилась эта фраза, что впоследствии он часто вспоминал ее. Эти два примера ярко показывают то, что, на первый взгляд, в простом и незамысловатом слове может скрываться все могущество и величие русского человека.

"Так повелось в России на века,
коль нужно ехать, ищем ямщика."

Занятие извозом - бизнес в России чуть менее распространенный, чем торговля. Но так же, как и в торговле, редко кто объявляет официально о занятии извозом, если работает на себя, а не на хозяина. Сложилась негласная практика, по которой извоз в руках непрофессиональных водителей стал дополнительной статьей доходов семей, некоей негласной субсидией государства, позволяющего подкармливать себя, кто как может. Не нужно рассказывать, насколько опасным является это занятие для добровольных извозчиков. И все же в извозпускаются, хотя бы время от времени, практически все сограждане, имеющие автомобиль, исключая, конечно, обеспеченное меньшинство. Женщины не остаются в стороне от бизнес-извоза. Чаще всего - женщины непопулярной ныне возрастной категории "за 40". Хотя, конечно, пускаются в это рискованное занятие реже, чем мужчины.

Говорят, что слово “шофер” пришло к нам из Франции, так во время Французской революции называли разбойников. Про этих разбойников рассказывают страшные истории: будто бы они мазали лицо сажей и жгли подошвы своих жертв, если хотели у них что-либо выпытать. Позже “шоферами” стали называть кочегаров и прочих людей, чьи профессии были связаны с огнем. Еще позже “шоферами” называли и тех, кто управлял паровыми самодвижущимися машинами. Так появилось это слово в России и прижилось на целое столетие, а может, проживет и дольше.

А на Руси извозом традиционно на протяжении веков занимались ямщики.

Сколько их было ! Безымянные, из года в год исправно несли они свою службу и поневоле становились свидетелями бед и горестей человеческих. Позади - родной дом и семья, впереди - “ летят версты... летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль” (Н. В. Гоголь). “Ямщик, не гони лошадей...” Эти ямщицкие будни рождали строки, наполненные щемящей сердце грустью-тоской.

Со школьной скамьи запоминаются нам пушкинские стихи, перед завораживающей музыкой которых не может устоять ни один школьный проказник:

Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика;
То раздолье удалое,
То сердечная тоска...
Ни огня, ни черной хаты,
Глушь и снег... Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне.”

Слово “ямщик ” происходит от слова “ям”, так в России в XIII-XVIII веках называли почтовые станции, на которых меняли лошадей. В переводе с татарского языка «ям» означает «место остановки». С середины XVIII века ямы стали называться почтами. Слово “ям” на долгое время осталось в названиях ямщицких поселков: Ям-Ижора (в Санкт-Петербургской губернии), Ям-Бронницы, Ям-Зимогорье (на Валдае). Ям сохранился до наших дней по Каширскому шоссе около знаменитых Горок Ленинских.

Этим же словом - “ям” - в XIII-XV веках называлась и ямская повинность - государственная повинность населения по перевозке лиц, находящихся на государственной службе, и государственных грузов. А еще раньше, с X до XIII века повинность называлась “повоз”. С конца XV века население обязано было поддерживать в порядке дороги и ямы и предоставлять для государственных нужд подводы, продовольствие и проводников. “Ямским охотникам” в XVI веке оказывалась натуральная и денежная помощь. В XVII веке “нарочно выбранные” ямщики жили на особых землях в ямских слободах. Ямщики владели землей-пашней, разделенной на паи.

Для устройства яма из Москвы или ближайшего города приезжал “служилый или приказной человек”. Он “расписывал” дорогу с устроенными на ней через 40-50 верст “станами” и обязанности населения по числу дворов, “кому с кем смежно и сручно”. Договор оформлялся письменно и вручался приказчику или старшему (с 1679 года обязанности приказчика, должность которого была устранена, перешли к воеводе или таможенному голове). В новгородских ямах, например, ямщику ежегодно выдавалось по пять рублей, семь с половиною четверти ржи, семь с половиною четверти овса или по двадцать рублей и десять четвертей ржи. Иногда заключался договор (в котором оговаривались условия найма) между ямщиком и населением: ямщик брал на себя обязательства по исполнению ямской повинности, а община обещала платить ему годовое жалование. Кроме того, население помогало ямщику по расчистке дорог, а ямщик освобождался от податей.

Ямщик должен был держать трех меринов, записывать всех путешественников, их число, количество подвод, представляемые документы (проезжие грамоты) и заплаченные “прогоны”. Замечательный портрет ямщика оставил нам Николай Васильевич Гоголь: “Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал да замахнулся, да затянул песню - кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух”.

Первым начальником Ямского приказа был князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Ему подчинялись «ямские дьячки», назначаемые из боярской среды. Иван III (1462 - 1505) в своем завещании (1504) призывал своих преемников к поддержанию гоньбы в хорошем состоянии. В XYI веке Борис Годунов (1598 - 1605) отличился заслугами в организации в Сибири почтовой службы со станциями. При Петре I появились почтамты и почтовые конторы, для военных и административных надобностей была организована специальная почта параллельно дорожной, особые распоряжения предоставили частным лицам право пользования ямскими лошадьми. Императрица Екатерина II продолжила почтовую реформу: был введен должностной штат почтового управления, вместо «пожизненно обязанных ямщиков» набирали почтовых служащих по вольному найму, по всей стране была установлена единая почтовая трасса. В начале XIX века в России было 458 почтовых отделений, 5000 почтовых чиновников. 8 сентября 1802 года все эти почтовые отделения перешли в ведение министерства внутренних дел.

Ямская “гоньба” , или, говоря современным языком, почтовая и транзитная перевозка, была нелегкой службой, и часто семейство ямщика надолго оставалось без своего хозяина, дорожное одиночество которого скрашивали лишь удалые кони да переливы колокольчика. Лучше, чем рассказал о ямщике поэт Федор Глинка, и не скажешь:

“Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дорожке столбовой,
И колокольчик, дар Валдая,
Гудит уныло под дугой.
Ямщик лихой — он встал с полночи,
Ему взгруснулося в тиши, -
И он запел про ясны очи,
Про очи девицы-души...”
(1824)

Многие потомки ямщиков занимались извозом. По правилам 1887 года за извозный промысел платили сбор, который не мог превышать десяти рублей в год с каждой лошади. Для каждого города, исходя из этой нормы, устанавливался свой предел. Сбор уплачивался по полугодиям.

Извозчики перевозили седоков, кладь и товары. Среди городских извозчиков, например, выделяли ломовых (перевозивших кладь), легковых (перевозивших людей),биржевых (среди которых, в свою очередь, выделяли ухорских, или лихачей), безместных, или “ванек” , и других.

В 1904-1905 годах для автомобильных извозчиков была установлена та же такса, что и для лошадных, - 60 копеек в час, и это несмотря на то, что автомобиль мог ехать быстрее и брать больше седоков. Абсурдной была и норма скорости для автомобильных извозчиков - 10 верст в час. Но название автомобильных извозчиков, как и прочих водителей, изменилось. Их называли теперь ни ямщиками, ни извозчиками, а иноземным словом “шофер”, или “шоффер”. И только теперь всплыло из потаенных уголков памяти название для нелегального промысла - извоза, благодаря которому многим семьям удается удержаться на плаву.

http://ямщикъ-такси.рф/glavnaya/yamshchiki/