Случай

в синеве беспечальной
августовской густой
и такой обычайной
словно случай пустой
абсолютно случайный
совершенно простой
но шибающий тайной
за версту за верстой

я не нарушу тишины
твой тихий мёртвый час
пусть лучшие твои сыны
поспят в последний раз

спустись поэзия навей
цветные сны сынам
возьми повыше и левей
и попади по нам

Открытки в бутылке

как орлята с казенной постели
пионерской бессонницы злой
новизной онанизма взлетели
над оплаканной горном землей

и летим словно дикие гуси
лес билибинский избы холмы
на открытке наташе от люси
с пожеланиьем бессмертия мы

Школьной грамоты, карты и глобуса
взгляд растерянный из-под откоса.
«Не выёбывайся… Не выёбывайся…» -
простучали мальчишке колёса.

К морю Чёрному Русью великою
ехал поезд; я русский, я понял
непонятную истину дикую,
сколько б враг ни пытал, ни шпионил.

Рабоче-крестьянская поза
названьем подростка смущала,
рабоче-крестьянская проза
изюминки не обещала.

Хотелось парнишке изюмцу
в четырнадцать лет с половиной –
и ангелы вняли безумцу
с улыбкою, гады, невинной.

Когда моя любовь, не вяжущая лыка,
упала на постель в дорожных башмаках,
с возвышенных подошв – шерлокова улика –
далёкая земля предстала в двух шагах.

Когда моя любовь, ругаясь, как товарищ,
хотела развязать шнурки и не могла,
«Зерцало юных лет, ты не запотеваешь», -
печально и светло подумалось тогда.

Отражают воды карьера драгу,
в глубине гуляет зеркальный карп.
Человек глотает огонь и шпагу,
донесенья, камни, соседский скарб.

Человека карп не в пример умнее.
оттого-то и сутками через борт,
над карьером блёснами пламенея,
как огонь на шпаге, рыбак простёрт.

Коленом, бедром, заголённым плечом –
даёшь олимпийскую смену! –
само совершенство чеканит мячом
удар тренирует о стену,

то шведкой закрутит, то щёчкой подаст…
Глаза опускает прохожий.
Боится, что выглядит как педераст
нормальный мертвец под рогожей.

Гори, зияй, забот не зная,
самодостаточная боль,
сердечная и головная.
Сквозная. Для контроля, что ль?

Сквозь несрастающихся тканей
неприкровенное очко
прошло немало мирозданий.
Чернила, что ли, предпочло?

Стихотворенье мальчуковое,
его фасон, и сам размер,
и этот воротник подковою -
кричат, что автор - пионер.

Печаль девчачья пионеркою
раз в раздевалке подошла
и отсосала всю энергию
за два крыла, за два крыла.

Одиночества личная тема,
я закрыл бы тебя наконец,
но одна существует проблема
с отделеньем козлов от овец.

Одиночества вечная палка,
два конца у тебя - одному
тишина и рыбалка, а балка,
а петля с табуреткой кому?

Нескушного сада
нестрашным покажется штамп,
на штампы досада
растает от вспыхнувших ламп.
Кондуктор, кондуктор,
ещё я платить маловат,
ты вроде не доктор,
на что тебе белый халат?

Ты вроде апостол,
уважь, на коленях молю,
целуя компостер,
последнюю волю мою:

сыщи адресата
стихов моих – там, в глубине
Нескушного сада,
найди её, беженцу, мне.
Я выучил русский
за то, что он самый простой,
как стан её – узкий,
как зуб золотой – золотой.

Дантиста ошибкой,
нестрашной ошибкой, поверь,
туземной улыбкой,
на экспорт ушедшей теперь
(коронка на царство,
в кругу белоснежных подруг
алхимика астра
садовника сладкий испуг),

улыбкой последней
Нескушного сада зажги
эпитет столетний
и солнце во рту сбереги.

Это тоже пройдет, но сначала проймёт,
но сперва обожжёт до кости,
много времени это у нас не займёт
между первым-последним «прости».

Это будет играть после нас, не простив,
но забыв и ногой растерев,
принимая придуманный нами мотив
за напев, погребальный напев.

Новому веку

Нетленное что-то, что больше,
воспой, соловейка,
ты пел о скончанье, воспой же
рождение века.

И пусть это будет нетленка,
а не однодневка,
и пусть это будет не клетка
и даже не ветка.

Ты царь: живи один.

Словарь, где слово от словца
другим отделено,
но одиночество творца
сливается в одно…

Творец наш страшно одинок,
о нём подумай, царь,
когда вотще звенит звонок
и не подходит тварь.

Евангелие

1
…свидетельствует о Мне Отец,
пославший Меня.
Иоан. 8

Кто рос и серебро на ус
наматывал в пути,
тот золота приятный груз
губою ощути.

Попробуй золото на вкус
кто в тридцать смог найти,
как и Господь наш Иисус,
пославшего почти.

Ангел же сказал ему: не бойся…
Лук. 1

Иосиф Бродский умер.
Стихи на рождество
теперь слагает Кушнер
как может за него.

На третью годовщину
сложу и я стихи.
Младенца и мужчину
не бойтесь, пастухи.

(январь 1999)

Ты тёмная личность.
Мне нравишься ты
за академичность
своей темноты.

В тебе ни просвета.
Лишь ровный огонь
обратного цвета.
Лишь уголь нагой.

И твой заполярный
я вижу кошмар
как непопулярный
но истинный дар.

Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,
а сума и крест, необъятный крест,
перемётный свет.
Ненагляден день, безоружна ночь,
а сума пуста,
и с крестом не может никто помочь,
окромя Христа.

Заклинаю всё громче,
не стесняюсь при всех,
отпусти меня, Отче,
ибо я – это грех.
Различаю всё чётче
серебрящийся смех,
не смеши меня, Отче,
не вводи меня в грех.

Мальчик слабохарактерный,
молодой человек
с незажившей царапиной,
я прикладывал снег,

падал снег, я прикладывал,
и покорством своим
я покойников радовал,
досаждая живым.

Двадцать третьего третьего
девяносто девятого.
Не загадывай впредь его,
ибо беден загад его.
Ибо царствен закат его,
несмотря на столетье
и коллапс тридевятого,
как желание третье.

Денис Новиков родился 14 апреля 1967 года. Жил в Москве. Учился в Литературном институте им. А.М. Горького. Участник группы «Альманах». Несколько лет провел в Англии и Израиле. Стихи публиковались в журналах «Театральная жизнь», «Огонёк», «Юность», «Арион», «Новый мир», «Знамя». Выпустил четыре книги стихов. Послесловие к первой книге Новикова - сборнику «Окно в январе» (1995) - написал Иосиф Бродский. В последние годы резко порвал с литературным кругом, практически не печатался. Денис Новиков умер в Иерусалиме 31 декабря 2004 года.

Денис НОВИКОВ: поэзия

Поэт: | | | | .

***
Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,

переметный свет.

Ненагляден день, безоружна ночь,
а сума пуста,

окромя Христа.

***
Когда кричит ночная электричка,
я не могу волнения сдержать
и я кричу: умолкни, истеричка,
и умоляю дальше продолжать.
Никто из наших, русских и почти что,
не может не почувствовать укол,
когда кричит ночная электричка,
быть мужиком, не спрашивать, по ком.

О Человеке: о. Константин Кравцов о Денисе Новикове

Денис Геннадьевич НОВИКОВ (1967 - 2004) - поэт: | | | | .

Новый год для тех, кто знал Дениса Новикова, вряд ли не заставит вспомнить о нем. Витя Куллэ вывесил воспоминания, мне же ввспоминать особо нечего, но и стихи Дениса, и его судьба, и его смерть в новогоднюю, если не ошибаюсь, ночь в Израиле (а для верующих - на Святой Земле) - во всем этом есть для меня некий символ. Наконец, я считаю, что напоминать о нем - долг всех, кто его знал и не только перед Денисом, но и перед поэзией. Словом - вот:

ЗАОСТРИТЬСЯ ОСТРЕЙ СМЕРТИ

И дикий лай переложу в псалом
как подобает сукиному сыну
Денис Новиков

Из книг новейших авторов эта была единственной, вызвавшей у меня шок - культурный ли, другой ли какой - Бог весть. Тот шок, после которого смотреть прежними глазами на вещи вообще и на поэзию в частности уже невозможно. Разве что «Воронежские тетради» и отчасти Георгий Иванов несли в себе такой трагический заряд. Называлась книга «Самопал», автором был мой однокурсник и приятель - именно приятель, не больше, но и не меньше - по двум первым литинститутским годам. После я потерял его из виду, и по возращении странника, эмигранта, а после реэмигранта, из «заморских краев корабельных» не видел ни разу. Так что эта имеющая быть заметка ни в коем случае не воспоминания, а попытка ответа на один из существенных вопросов, поставленных явлением «Денис Новиков», так и не получившим, на мой взгляд, адекватной оценки.

Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти - при жизни умей.

Возможно ли это? Является ли евангельским «узким путем» и вот этот, тоже ведь узкий путь, уже которого уже и нельзя себе представить поэту, не говоря - выбрать? Может быть соотнесен «крест поэта» хотя бы отчасти с тем самым, спасшим мир, и остающимся, согласно Новикову, все тем же и для него?

Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,
а сума и крест, необъятный крест,
переметный свет.

Ненагляден день, безоружна ночь,
а сума пуста,
и с крестом не может никто помочь
окромя Христа.

Сума и крест - больше ничего. Какая там литература! Да и раньше - была ли? Скорей, была, по Верлену, ее противоположность - «музыка»:

Нас тихо сживает со света
и ласково сводит с ума
покладистых - музыка эта,
строптивых - музыка сама

Примером виртуозной «музыки стиха» у Новикова может служить едва ли не каждая строфа, в этом он совершенен. И совершенен не только потому, что «доверяя единому слуху» создает всегда безыскусно-искусный музыкальный и вместе с тем пластический рисунок: «музыкальна» сама эмоция, сама мысль, лежащая в основе. Мысль поэта, которая и есть, собственно, поэзия. Мысль именно поэта, а не логика, не говоря - обывателя. И как всякий поэт, Денис не мог не знать: поэт, чтобы быть, а не казаться поэтом, должен сам быть «музыкой», живя ради «звуков райских», в которые ему и только ему поручено превратить житейский «сор» и тем самым не скрасить, не украсить, а изменить и, изменив, спасти мир хотя бы в самом себе и в том, кто благодарно пьет твой «ворованный воздух». Одна из метафор такого спасительного превращения - концовка стихотворения «Silk Cat» из книги «Караоке»:

Перемелется все, перемолотый сор
отклубится и ляжет под пресс.
Как две капли ни с чем не сравнимый узор
через шелковый вспыхнет разрез.

Silk Cat - «Шелковый разрез» - популярная в Британии марка сигарет, сказано в автопримечании. Понятно, речь идет не о сигаретах и не о работе табачной фабрики. Но «шелковый разрез» здесь не только магический кристалл, сквозь которую различима даль в данном случае курортного романа, а и нечто большее. Вспыхивание отклубившейся и положенной под пресс жизни ни что иное как воскресение (по-славянски: вспыхивание, возгорание). Вообще тема преодоления смерти у Дениса, спасения, оправдания - сквозная.

«Здесь орфической силой пения немощь ада преодолена» - констатирует он в заключительном стихотворении «Караоке», говоря и о своей поэзии, и о своей судьбе, которые для него - одно.

Орфей, кстати, в катакомбном искусстве символизировал Христа. Стихи Новикова о спасении «пением» воскрешают эту аналогию, напоминая и об условии, без которого спасение недостижимо - о кресте, о сошествии во ад. Не это ли не просто поручает, а именно требует от ничтожнейшего из детей ничтожных мира Податель Дара, призывая свое, как выразился Денис, протеже к «священной жертве»?

Здесь-то и начинается уже не «музыка», а «музыка сама», святая святых, музыка музыки, так сказать, ее исток. А в святая святых входил только первосвященник и только для жертвоприношения.

«Писать стихи - это умирать», - сказал Денис как-то раз в застолье на полном серьезе (аудиозапись из архива Вити Куллэ). Причем, может быть, умирать для мира не только здешнего, но и для «Царства», если там, в «Царстве», не продолжается «наша пирушка на книжном развале, на развалинах двух злополучных держав», если слепящий, как в прозекторской, Свет и командный Голос, рассеют, убьют «голоса и свеченья, любезные нам». Гарантий никаких, но будь они, эти гарантии, не было бы и смертельного риска, а ведь только бесстрашные, согласно Откровению Иоанна наследуют Царство - «боязливые» изгоняются вон.

Несомненно для Новикова было лишь одно: поэзия если и ложь, то ложь во спасение. И не только «рано погибшего автора»:

Только слово, которого нет на земле,
и вот эту любовь, и вот ту, и меня,
и зачатых в любви, и живущих во зле
Оправдает. Последнее слово. К суду
обращаются частные лица Твои.
по колени в тобой сотворенном аду
и по горло в Тобой сотворенной любви.

Хорошо усвоивший катехизис читатель напомнил бы, что Бог не сотворил ни смерти, ни ада, но во всем остальном этот символ веры не вызвал бы возражений.

Однако такая убежденность в конечном оправдании нередко меняется у Дениса на убежденность в прямо противоположном. Впрочем, он всегда верующим, даже когда считает, что путь в «Царство» ему, а возможно, и поэту вообще, заказан. Существование «Царства» не подвергается сомнению, хотя и воспринимается порой как «Республика» Платона, откуда поэты, как известно, изгоняются. Но это в молодости. Для «зрелого» Новикова разводимые раньше в разных направлениях путь «спасения» и путь творчества» соединяются в один. Писать стихи по-прежнему означает умирать, но в приведенном первым четверостишии, написанном в рождественский сочельник 97-го, уточняется - ради чего. Поэзия здесь - «хвала» и «фимиам», дым, восходящий с жертвенника. Писать стихи означает не просто умирать, но и «заостриться острей смерти», смертью смерть поправ.

Так ли уж невозможно это и на деле, и в принципе? Да, вера без дел мертва есть но ведь слова поэта суть его дела, если верить Пушкину. И еще: «от слов своих осудишься, и от слов своих оправдаешься»… От слов! Но достанет ли сил «дойти»? Евангельский ответ относительно спасения однозначен: человекам это невозможно. И прибавлено: но не Богу. И Новиков знает о том, что «с крестом не может никто помочь окромя Христа».

Следует ли из этого, что и «Самопал», и последовавшее за ними молчание, и исчезновение Дениса из поля зрения всех, знавших его когда-то, диктовались соображениями чем-то близкими тем, по которым уходят из мира, удаляются в затвор, принимают схиму?

«Литературный процесс» с некоторых пор представлялся ему клоунадой:

Не бойся ничего, ты Господом любим -
слова обращены к избраннику, но кто он?
Об этом без конца и спорят Бом и Бим
и третий их партнёр, по внешности не клоун.
Не думай о плохом, ты Господом ведом,
но кто избранник, кто? Совсем забыв о третьем,
кричит полцирка - Бим! кричит полцирка - Бом!
Но здесь решать не им, не этим глупым детям.

Эти строки можно было бы счесть реакцией на «чемпионат поэтов», затеянный уже после смерти Дениса. Но что культура отныне и, возможно, навсегда превращается в рыночный балаган, что «святое ремесло» перестало быть святым теперь и в России, превратилось в лучшем случае в «частное дело» и для святых, и для просто ремесленников, если не для дельцов, было ясно уже в середине девяностых.

«Русская поэзия - как Советский Союз. - заметил Денис в 98-м в интервью не то польскому, не то чешскому журналу, - Вчера это казалось незыблемым. Сегодня флаг спустили. Мы же все знали всегда, что на Западе давно стихи не читают. А у нас читают, потому что мы - другая страна. И вот в этом смысле мы вдруг стали таким же Западом. Грубо говоря, в этой стране перестали читать стихи так же неожиданно, как изменилась экономическая система».

Замечу в скобках, что с христианской точки зрения стать «тем же Западом», - значит, стать духовно «бесплодной (буквально, проклятой, обреченной на бесплодие) землей». Землей «полых людей», «пренебрегающих ликом, отвергающих глас в угоду жалким шуму и крикам» (Элиот, «Пепельная среда» в переводе С. Степанова). При «совке» поэзия воспринималась именно как «глас». В пост-, а на деле - антихристианском обществе (антихристианском не по официальной версии, как в СССР, а по сути) она делит участь прочих «традиционных ценностей», по самой своей природе не могущих быть рыночными.

Труд поэта перестал восприниматься всерьез. Перестал, соответственно, и оплачиваться. Что же в этом случае прикажете делать «избраннику», если он не Бим и не Бом? На что, а главное - для чего ему жить? Ответ, видимо, может дать лишь Тот, Кем он «ведом». А то, что он ведом, Денис знал с детства. Как все началось? Ответ из того же интервью: «Когда я был маленький, я молился. Может, нельзя это все рассказывать... Мне кажется, что я не писал тогда стихов. Все началось с игры в буриме, в которую мы играли с мамой. Эти поездки по Москве: сядешь в метро, ребенок еще, и едешь куда-нибудь, и скучно невероятно. И мама меня развлекала игрой в буриме. Я довольно быстро отказался от предложенных условий, потому что там рифма задана. А я как раз тогда понял, и до сих пор думаю, что рифма всего главнее. В стихах. Потому что это чудо. Все остальное - не чудо. Ну вот, и что-то такое кольнуло в сердце. Я помню: еду в вагоне метро. Мне совсем мало лет, может быть, восемь или девять. А я время от времени в те годы обращался с такими страстными молитвами к Богу. И помню, я сказал: Господи! Я хочу быть поэтом. Но я не хочу быть великим поэтом, это слишком. Я хочу быть средним. Жуткая ирония! Это была в то время моя тайна и некая причуда, игра в буриме... игра с самим собой... И вот мне в какой-то мере все по молитве воздалось. И все! И может быть, я уже дальше никуда и никогда не двинусь».

Так и случилось: в новом столетии-тысячелетии, Денис, по собственному признанию, не написал ни строки. Почему - к этому вопросу мы еще вернемся, а пока еще один вопрос - ответ, оттуда же: «Цветаева утверждала, что поэт к двум строчкам, данным Богом, придумывает две свои. У вас это происходит так же? - М-м, потрясающе, меня устраивает эта формула абсолютно. Раньше я думал, что это филология. То есть волнение искреннее, а вот выражение этого волнения в словах - это филологическая задача. Сейчас мне кажется, что это не так, что есть идеальные стихи, они написаны. Надо просто точно их воспроизвести. Словно Бог нашептывает мне слова. Хотя смешно: как будто Богу нечем больше заниматься, кроме как мне нашептывать, да? Но что-то в этом есть. Что-то есть в этом. Божественный фактор мы не исключаем».

Не помню, где это сказала Цветаева, но именно так, именно этими словами, говорил о создании стихов «первый святой из поэтов и первый поэт из святых», как именуют его католики, испанский мистик и аскет XVI века Хуан де ла Крус (Иоанн Креста).

Итак, стихи не только начались, но и продолжались как своего рода буриме. И прекратились, видимо, прежде всего по причине уклонения от игры Того, Кто по странной причуде нашептывал Денису слова. Но означает ли это прекращение радостногобогообщения», этой «как бы игры Отца с детьми, жмурок и пряток Духа»? Или лишь меняются условия игры, потому что дитя подросло и от одних игр пора переходить к другим? Если вспомнить, что «высокая болезнь», как и всякая духовная активность, есть, по сути, молитва, а совершенная молитва творится без слов, то значит коммуникация поэта с Поэтом может продолжаться и без затрат на «искусство». В самом деле, так ли уж необходима строка, чтобы дышали в тебе почва и судьба? Они и говорят в воздушных, как правило, коротких стихах-вздохах Дениса незадолго до его ухода:

еще моя молитва
не произнесена
еще на грунт палитра
не перенесена

она на самом деле
не так уж и бедна
но краски оскудели
и вся земля видна

Вся земля - это вся жизнь, жизнь всех и вся. И что такое это оскудение, как не единственная возможность увидеть, наконец, всю землю как есть, без прикрас? И разве это не ответ «неба», бывший всегда и раньше необходимым условием «творческого процесса», благословением, говоря на понятном Денису языке?

Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.

При этом, возвращаясь к нашей теме, вспомним и такое наблюдение Новикова, сделанное как бы со стороны:

Как писал, изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.

И лицо умершего, и лицо поэта «за работой» - лицо путешественника. И одно путешествие есть подготовка к другому, самому долгому. Поэзия, таким образом, как и философия, есть «искусство умирать», отличающееся от последней тем, что она, поэзия, - первичней. Для поэта любая мысль кроме поэтической есть ложь, потому что она - умозаключение по поводу, а не проникновение всей жизнью, сердцем, а не только рассудком в то, что заключается в мертвую схему силлогизма. «Мысль изреченная» - ответ, а не найденный в «небе» блаженный «отзвук», сохраняющий поэтической «мысли», не изреченной, но выраженной на небесном наречии, ее неизреченность. Иными словами, словами Дениса, философ «покладист», поэт «строптив». Разве это не строптивость - порываться в небо, вместо того, чтобы обстоятельно исследовать и тишину, и рожденную в ней мысль? Потому и не возникает обычно при чтении оперирующего понятиями изыскателя «ощущения ускорения души, преодолевающей тяготение эпохи и биографии», возникшего у Бродского от «пера» Дениса Новикова (послесловие к книге «Окно в январе»). Философ вглядывается в «ионосферу», поэт в ней живет. И что такое вечность как не преодоленное «тяготение эпохи и биографии», не конечный пункт, где поэт только и может остаться красивым двадцатидвухлетним?

«Музыка» наиболее скоростной транспорт туда, подстать мучительным, неизлечимым болезням, о которых, видя в звездах точки на географической карте, вспомнил Ван Гог, писавший брату: Тео: «Вполне вероятно, что холера, сифилис, чахотка, рак суть не что иное, как небесные средства передвижения, играющие ту же роль, что пароходы, омнибусы и поезда на земле. А естественная смерть от старости равнозначна пешему способу передвижения».

Так что надо бы говорить не столько о разрыве Новикова с «литературным процессом» и движущими им персоналиями, сколько об отрыве.

И вот еще что интересно: строка «не бойся ничего, ты Господом любим» - нашептанная или дописанная? Насколько могу судить и по этой, и по многим другим строкам Дениса, он и не боялся всерьез ничего, никого кроме Бога. Потому и «проторил дорогу в изгнание», как сказал о себе Эзра Паунд. Потому и умер в 37 лет нищим на Святой Земле. И здесь уместно вспомнить еще одно высказывание Мандельштама: о смерти художника как о высшем акте его творчества.

«Поехали по небу, мама», - обратился Денис к России в 92-м, «как сын, устыдившийся срама», и местом своей смерти, местом своего «последнего упокоения», напомнил о небе с такой определенностью, с какой смерть русского поэта на нашем веку еще не напоминала.

Это текст, полученный мной от нашего с Деней Литинститутского однокашника Феликса Чечика в преддверии вечера. Насколько я знаю, это его (Феликса) руками устроено надгробие Дениса. И он же поддерживает Юльку.

Здравствуй, Витя!

Спасибо за предложение написать о Денисе и за вечер его памяти. Он, один из не многих современных поэтов, который действительно заслуживает того.
Денис умер 31 декабря 2004 от сердечного приступа. Приехавшая "Скорая помощь" только зафиксировала смерть. Никакого самоубийства не было. Хотя то, что он делал с собой последние годы, можно назвать и так.
Юлька, сам понимаешь, очень тяжело перенесла его смерть. Мы с ней видимся достаточно часто,хотя и живём в разных городах.
Работает. Старается привыкнуть к жизни без него. Не могу сказать, что это ей удаётся.
Вот небольшой текст, который я написал к стихам Дениса. И несколько стихотворений. Реши сам, что с этим делать.

Удачи.
Феликс.

Умер Денис Новиков.

Год рождения и год смерти поэта всегда приблизительны. И только «тире», - выдох, междометие, - говорит нам больше, нежели сухая цифирь. Но, уж если никак нельзя обойтись без неё, на могиле должны стоять не (1967–2004), а (1743–2004): снегирь, перелетая с золотой на серебряную ветку, полоща горло воздухом Нескучного сада, питаясь горько-сладкой рябиной с Тверского и запахом черемухи у кольцевой, в Палестине - где же ещё? - присел отдохнуть.

И в разговоре с отцом, и со строчной и с прописной, сын почтителен и горд, искренен и упрям, как и подобает сыну.

Не космонавтом, но Моисеем.
И мандариновый запах новогодней ёлки, и карета скорой помощи со звездой Давида, суть подлинности дара.

А что до безвременности, об этом судить не нам, но радоваться, что он был.

Тем более что слово не воробей.
А снегирь.

Нас двое---третий лишний.
Недавно ли? Давно?
Пока я спал ты вышел
в январское окно.

Ты вышел и обратно
не возвратился в дом,
но погостил у брата
и свиделся с отцом.

Покуда вам крутили
забытое кино,
шабашники забили
январское окно.

Потом они забили
на всё и стали пить,
и пили, пили. пили,
не в силах прекратить.

А протрезвев, молчали
и пялились в окно;
и по столу стучали
бесшумным домино.

Цвели и пахли розы.
благоухал "Агдам",
в крещенские морозы
на речке Иордан.

В марихуанном и не только
раю, где время быстротечно,
ты задержался не надолго,
но оказалось, что навечно.

За стойкой бара Коля, Ося,
Марина, Жоржик, Боря, Аня.
Бармен поглядывает косо
на отражения в стакане.

Бедняга не уразумеет,
что у поэтов есть обычай
переходить, когда стемнеет
с мирского языка на птичий.

И не оплёвывать, напротив
любить от всей души друг друга.
А в это время, между прочим,
в Сокольниках бушует вьюга.

А на Тверском бульваре крыши,
как ты просил, Господь, пометил,
и театральные афиши
до дыр зачитывает ветер.

И на Ваганьковском у брата
цветёт искусственная роза.
И так желанна, так чревата
запоём рюмочка с мороза.

Москва ни то, чтобы икает,
но помнит старую обиду.
И оберег не помогает,
а так, болтается для виду.

Денис Новиков родился 14 апреля 1967 года. Жил в Москве. Учился в Литературном институте им. А.М. Горького. Участник группы «Альманах». Несколько лет провел в Англии и Израиле. Стихи публиковались в журналах «Театральная жизнь», «Огонёк», «Юность», «Арион», «Новый мир», «Знамя». Выпустил четыре книги стихов. Послесловие к первой книге Новикова - сборнику «Окно в январе» (1995) - написал Иосиф Бродский. В последние годы резко порвал с литературным кругом, практически не печатался. Денис Новиков умер в Иерусалиме 31 декабря 2004 года.

Денис НОВИКОВ: поэзия

Поэт: | | | | .

***
Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,

переметный свет.

Ненагляден день, безоружна ночь,
а сума пуста,

окромя Христа.

***
Когда кричит ночная электричка,
я не могу волнения сдержать
и я кричу: умолкни, истеричка,
и умоляю дальше продолжать.
Никто из наших, русских и почти что,
не может не почувствовать укол,
когда кричит ночная электричка,
быть мужиком, не спрашивать, по ком.

О Человеке: о. Константин Кравцов о Денисе Новикове

Денис Геннадьевич НОВИКОВ (1967 - 2004) - поэт: | | | | .

Новый год для тех, кто знал Дениса Новикова, вряд ли не заставит вспомнить о нем. Витя Куллэ вывесил воспоминания, мне же ввспоминать особо нечего, но и стихи Дениса, и его судьба, и его смерть в новогоднюю, если не ошибаюсь, ночь в Израиле (а для верующих - на Святой Земле) - во всем этом есть для меня некий символ. Наконец, я считаю, что напоминать о нем - долг всех, кто его знал и не только перед Денисом, но и перед поэзией. Словом - вот:

ЗАОСТРИТЬСЯ ОСТРЕЙ СМЕРТИ

И дикий лай переложу в псалом
как подобает сукиному сыну
Денис Новиков

Из книг новейших авторов эта была единственной, вызвавшей у меня шок - культурный ли, другой ли какой - Бог весть. Тот шок, после которого смотреть прежними глазами на вещи вообще и на поэзию в частности уже невозможно. Разве что «Воронежские тетради» и отчасти Георгий Иванов несли в себе такой трагический заряд. Называлась книга «Самопал», автором был мой однокурсник и приятель - именно приятель, не больше, но и не меньше - по двум первым литинститутским годам. После я потерял его из виду, и по возращении странника, эмигранта, а после реэмигранта, из «заморских краев корабельных» не видел ни разу. Так что эта имеющая быть заметка ни в коем случае не воспоминания, а попытка ответа на один из существенных вопросов, поставленных явлением «Денис Новиков», так и не получившим, на мой взгляд, адекватной оценки.

Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти - при жизни умей.

Возможно ли это? Является ли евангельским «узким путем» и вот этот, тоже ведь узкий путь, уже которого уже и нельзя себе представить поэту, не говоря - выбрать? Может быть соотнесен «крест поэта» хотя бы отчасти с тем самым, спасшим мир, и остающимся, согласно Новикову, все тем же и для него?

Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,
а сума и крест, необъятный крест,
переметный свет.

Ненагляден день, безоружна ночь,
а сума пуста,
и с крестом не может никто помочь
окромя Христа.

Сума и крест - больше ничего. Какая там литература! Да и раньше - была ли? Скорей, была, по Верлену, ее противоположность - «музыка»:

Нас тихо сживает со света
и ласково сводит с ума
покладистых - музыка эта,
строптивых - музыка сама

Примером виртуозной «музыки стиха» у Новикова может служить едва ли не каждая строфа, в этом он совершенен. И совершенен не только потому, что «доверяя единому слуху» создает всегда безыскусно-искусный музыкальный и вместе с тем пластический рисунок: «музыкальна» сама эмоция, сама мысль, лежащая в основе. Мысль поэта, которая и есть, собственно, поэзия. Мысль именно поэта, а не логика, не говоря - обывателя. И как всякий поэт, Денис не мог не знать: поэт, чтобы быть, а не казаться поэтом, должен сам быть «музыкой», живя ради «звуков райских», в которые ему и только ему поручено превратить житейский «сор» и тем самым не скрасить, не украсить, а изменить и, изменив, спасти мир хотя бы в самом себе и в том, кто благодарно пьет твой «ворованный воздух». Одна из метафор такого спасительного превращения - концовка стихотворения «Silk Cat» из книги «Караоке»:

Перемелется все, перемолотый сор
отклубится и ляжет под пресс.
Как две капли ни с чем не сравнимый узор
через шелковый вспыхнет разрез.

Silk Cat - «Шелковый разрез» - популярная в Британии марка сигарет, сказано в автопримечании. Понятно, речь идет не о сигаретах и не о работе табачной фабрики. Но «шелковый разрез» здесь не только магический кристалл, сквозь которую различима даль в данном случае курортного романа, а и нечто большее. Вспыхивание отклубившейся и положенной под пресс жизни ни что иное как воскресение (по-славянски: вспыхивание, возгорание). Вообще тема преодоления смерти у Дениса, спасения, оправдания - сквозная.

«Здесь орфической силой пения немощь ада преодолена» - констатирует он в заключительном стихотворении «Караоке», говоря и о своей поэзии, и о своей судьбе, которые для него - одно.

Орфей, кстати, в катакомбном искусстве символизировал Христа. Стихи Новикова о спасении «пением» воскрешают эту аналогию, напоминая и об условии, без которого спасение недостижимо - о кресте, о сошествии во ад. Не это ли не просто поручает, а именно требует от ничтожнейшего из детей ничтожных мира Податель Дара, призывая свое, как выразился Денис, протеже к «священной жертве»?

Здесь-то и начинается уже не «музыка», а «музыка сама», святая святых, музыка музыки, так сказать, ее исток. А в святая святых входил только первосвященник и только для жертвоприношения.

«Писать стихи - это умирать», - сказал Денис как-то раз в застолье на полном серьезе (аудиозапись из архива Вити Куллэ). Причем, может быть, умирать для мира не только здешнего, но и для «Царства», если там, в «Царстве», не продолжается «наша пирушка на книжном развале, на развалинах двух злополучных держав», если слепящий, как в прозекторской, Свет и командный Голос, рассеют, убьют «голоса и свеченья, любезные нам». Гарантий никаких, но будь они, эти гарантии, не было бы и смертельного риска, а ведь только бесстрашные, согласно Откровению Иоанна наследуют Царство - «боязливые» изгоняются вон.

Несомненно для Новикова было лишь одно: поэзия если и ложь, то ложь во спасение. И не только «рано погибшего автора»:

Только слово, которого нет на земле,
и вот эту любовь, и вот ту, и меня,
и зачатых в любви, и живущих во зле
Оправдает. Последнее слово. К суду
обращаются частные лица Твои.
по колени в тобой сотворенном аду
и по горло в Тобой сотворенной любви.

Хорошо усвоивший катехизис читатель напомнил бы, что Бог не сотворил ни смерти, ни ада, но во всем остальном этот символ веры не вызвал бы возражений.

Однако такая убежденность в конечном оправдании нередко меняется у Дениса на убежденность в прямо противоположном. Впрочем, он всегда верующим, даже когда считает, что путь в «Царство» ему, а возможно, и поэту вообще, заказан. Существование «Царства» не подвергается сомнению, хотя и воспринимается порой как «Республика» Платона, откуда поэты, как известно, изгоняются. Но это в молодости. Для «зрелого» Новикова разводимые раньше в разных направлениях путь «спасения» и путь творчества» соединяются в один. Писать стихи по-прежнему означает умирать, но в приведенном первым четверостишии, написанном в рождественский сочельник 97-го, уточняется - ради чего. Поэзия здесь - «хвала» и «фимиам», дым, восходящий с жертвенника. Писать стихи означает не просто умирать, но и «заостриться острей смерти», смертью смерть поправ.

Так ли уж невозможно это и на деле, и в принципе? Да, вера без дел мертва есть но ведь слова поэта суть его дела, если верить Пушкину. И еще: «от слов своих осудишься, и от слов своих оправдаешься»… От слов! Но достанет ли сил «дойти»? Евангельский ответ относительно спасения однозначен: человекам это невозможно. И прибавлено: но не Богу. И Новиков знает о том, что «с крестом не может никто помочь окромя Христа».

Следует ли из этого, что и «Самопал», и последовавшее за ними молчание, и исчезновение Дениса из поля зрения всех, знавших его когда-то, диктовались соображениями чем-то близкими тем, по которым уходят из мира, удаляются в затвор, принимают схиму?

«Литературный процесс» с некоторых пор представлялся ему клоунадой:

Не бойся ничего, ты Господом любим -
слова обращены к избраннику, но кто он?
Об этом без конца и спорят Бом и Бим
и третий их партнёр, по внешности не клоун.
Не думай о плохом, ты Господом ведом,
но кто избранник, кто? Совсем забыв о третьем,
кричит полцирка - Бим! кричит полцирка - Бом!
Но здесь решать не им, не этим глупым детям.

Эти строки можно было бы счесть реакцией на «чемпионат поэтов», затеянный уже после смерти Дениса. Но что культура отныне и, возможно, навсегда превращается в рыночный балаган, что «святое ремесло» перестало быть святым теперь и в России, превратилось в лучшем случае в «частное дело» и для святых, и для просто ремесленников, если не для дельцов, было ясно уже в середине девяностых.

«Русская поэзия - как Советский Союз. - заметил Денис в 98-м в интервью не то польскому, не то чешскому журналу, - Вчера это казалось незыблемым. Сегодня флаг спустили. Мы же все знали всегда, что на Западе давно стихи не читают. А у нас читают, потому что мы - другая страна. И вот в этом смысле мы вдруг стали таким же Западом. Грубо говоря, в этой стране перестали читать стихи так же неожиданно, как изменилась экономическая система».

Замечу в скобках, что с христианской точки зрения стать «тем же Западом», - значит, стать духовно «бесплодной (буквально, проклятой, обреченной на бесплодие) землей». Землей «полых людей», «пренебрегающих ликом, отвергающих глас в угоду жалким шуму и крикам» (Элиот, «Пепельная среда» в переводе С. Степанова). При «совке» поэзия воспринималась именно как «глас». В пост-, а на деле - антихристианском обществе (антихристианском не по официальной версии, как в СССР, а по сути) она делит участь прочих «традиционных ценностей», по самой своей природе не могущих быть рыночными.

Труд поэта перестал восприниматься всерьез. Перестал, соответственно, и оплачиваться. Что же в этом случае прикажете делать «избраннику», если он не Бим и не Бом? На что, а главное - для чего ему жить? Ответ, видимо, может дать лишь Тот, Кем он «ведом». А то, что он ведом, Денис знал с детства. Как все началось? Ответ из того же интервью: «Когда я был маленький, я молился. Может, нельзя это все рассказывать... Мне кажется, что я не писал тогда стихов. Все началось с игры в буриме, в которую мы играли с мамой. Эти поездки по Москве: сядешь в метро, ребенок еще, и едешь куда-нибудь, и скучно невероятно. И мама меня развлекала игрой в буриме. Я довольно быстро отказался от предложенных условий, потому что там рифма задана. А я как раз тогда понял, и до сих пор думаю, что рифма всего главнее. В стихах. Потому что это чудо. Все остальное - не чудо. Ну вот, и что-то такое кольнуло в сердце. Я помню: еду в вагоне метро. Мне совсем мало лет, может быть, восемь или девять. А я время от времени в те годы обращался с такими страстными молитвами к Богу. И помню, я сказал: Господи! Я хочу быть поэтом. Но я не хочу быть великим поэтом, это слишком. Я хочу быть средним. Жуткая ирония! Это была в то время моя тайна и некая причуда, игра в буриме... игра с самим собой... И вот мне в какой-то мере все по молитве воздалось. И все! И может быть, я уже дальше никуда и никогда не двинусь».

Так и случилось: в новом столетии-тысячелетии, Денис, по собственному признанию, не написал ни строки. Почему - к этому вопросу мы еще вернемся, а пока еще один вопрос - ответ, оттуда же: «Цветаева утверждала, что поэт к двум строчкам, данным Богом, придумывает две свои. У вас это происходит так же? - М-м, потрясающе, меня устраивает эта формула абсолютно. Раньше я думал, что это филология. То есть волнение искреннее, а вот выражение этого волнения в словах - это филологическая задача. Сейчас мне кажется, что это не так, что есть идеальные стихи, они написаны. Надо просто точно их воспроизвести. Словно Бог нашептывает мне слова. Хотя смешно: как будто Богу нечем больше заниматься, кроме как мне нашептывать, да? Но что-то в этом есть. Что-то есть в этом. Божественный фактор мы не исключаем».

Не помню, где это сказала Цветаева, но именно так, именно этими словами, говорил о создании стихов «первый святой из поэтов и первый поэт из святых», как именуют его католики, испанский мистик и аскет XVI века Хуан де ла Крус (Иоанн Креста).

Итак, стихи не только начались, но и продолжались как своего рода буриме. И прекратились, видимо, прежде всего по причине уклонения от игры Того, Кто по странной причуде нашептывал Денису слова. Но означает ли это прекращение радостногобогообщения», этой «как бы игры Отца с детьми, жмурок и пряток Духа»? Или лишь меняются условия игры, потому что дитя подросло и от одних игр пора переходить к другим? Если вспомнить, что «высокая болезнь», как и всякая духовная активность, есть, по сути, молитва, а совершенная молитва творится без слов, то значит коммуникация поэта с Поэтом может продолжаться и без затрат на «искусство». В самом деле, так ли уж необходима строка, чтобы дышали в тебе почва и судьба? Они и говорят в воздушных, как правило, коротких стихах-вздохах Дениса незадолго до его ухода:

еще моя молитва
не произнесена
еще на грунт палитра
не перенесена

она на самом деле
не так уж и бедна
но краски оскудели
и вся земля видна

Вся земля - это вся жизнь, жизнь всех и вся. И что такое это оскудение, как не единственная возможность увидеть, наконец, всю землю как есть, без прикрас? И разве это не ответ «неба», бывший всегда и раньше необходимым условием «творческого процесса», благословением, говоря на понятном Денису языке?

Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.

При этом, возвращаясь к нашей теме, вспомним и такое наблюдение Новикова, сделанное как бы со стороны:

Как писал, изменялся в лице.
Так меняется у мертвеца.

И лицо умершего, и лицо поэта «за работой» - лицо путешественника. И одно путешествие есть подготовка к другому, самому долгому. Поэзия, таким образом, как и философия, есть «искусство умирать», отличающееся от последней тем, что она, поэзия, - первичней. Для поэта любая мысль кроме поэтической есть ложь, потому что она - умозаключение по поводу, а не проникновение всей жизнью, сердцем, а не только рассудком в то, что заключается в мертвую схему силлогизма. «Мысль изреченная» - ответ, а не найденный в «небе» блаженный «отзвук», сохраняющий поэтической «мысли», не изреченной, но выраженной на небесном наречии, ее неизреченность. Иными словами, словами Дениса, философ «покладист», поэт «строптив». Разве это не строптивость - порываться в небо, вместо того, чтобы обстоятельно исследовать и тишину, и рожденную в ней мысль? Потому и не возникает обычно при чтении оперирующего понятиями изыскателя «ощущения ускорения души, преодолевающей тяготение эпохи и биографии», возникшего у Бродского от «пера» Дениса Новикова (послесловие к книге «Окно в январе»). Философ вглядывается в «ионосферу», поэт в ней живет. И что такое вечность как не преодоленное «тяготение эпохи и биографии», не конечный пункт, где поэт только и может остаться красивым двадцатидвухлетним?

«Музыка» наиболее скоростной транспорт туда, подстать мучительным, неизлечимым болезням, о которых, видя в звездах точки на географической карте, вспомнил Ван Гог, писавший брату: Тео: «Вполне вероятно, что холера, сифилис, чахотка, рак суть не что иное, как небесные средства передвижения, играющие ту же роль, что пароходы, омнибусы и поезда на земле. А естественная смерть от старости равнозначна пешему способу передвижения».

Так что надо бы говорить не столько о разрыве Новикова с «литературным процессом» и движущими им персоналиями, сколько об отрыве.

И вот еще что интересно: строка «не бойся ничего, ты Господом любим» - нашептанная или дописанная? Насколько могу судить и по этой, и по многим другим строкам Дениса, он и не боялся всерьез ничего, никого кроме Бога. Потому и «проторил дорогу в изгнание», как сказал о себе Эзра Паунд. Потому и умер в 37 лет нищим на Святой Земле. И здесь уместно вспомнить еще одно высказывание Мандельштама: о смерти художника как о высшем акте его творчества.

«Поехали по небу, мама», - обратился Денис к России в 92-м, «как сын, устыдившийся срама», и местом своей смерти, местом своего «последнего упокоения», напомнил о небе с такой определенностью, с какой смерть русского поэта на нашем веку еще не напоминала.

5 апреля 1985 г.
В редакцию пришёл симпатичный парень Денис Новиков: оставил подборку стихов – замечательную, но это никак не для «ЛитРоссии». Вечером у меня с хорошей компанией: смотрели на видео «Репетицию оркестра» и «Город женщин».

20 февраля 1988 г.
Два дня назад из окна ленинградской квартиры выбросился Башлачёв. Новость принёс Денис Новиков, который в поисках собственной поэтической среды лишь недавно познакомился с кругом Саш-Баша – с питерским Рок-клубом, с коим год назад сблизился на фестивале в Черноголовке. Сам Денис выглядит сильно подавленным: эти ребята ему симпатичнее и ближе, чем наша московская поэтическая тусовка.

18 – 23 октября 1989 г. / Воронеж
Оставив Вигилянского в лавке, вчетвером (с Олегом Хлебниковым, Денисом Новиковым и Андреем Черновым) поехали в Воронеж – за «Огонёк» агитировать.
В газете «Молодой коммунар» вышла заметочка о нашем визите – с анонсом: «билеты продаются», но все концерты нам успешно сорвали – везде, где мы должны выступать, неожиданно начался ремонт: подъезжаем – дверь на замке, стоит ведро с масляной краской, из него кисточка торчит. Да воронежцы без зрелищ не скучают – в городском цирке шоу лилипутов, самое оно. И летающие тарелки, опять же, именно над Че-Че-О барражируют...
Поселившись в гостинице «Брно», взяли два одноместных номера и большой полулюкс, где фактически и расположились вчетвером – каждый день встречаясь на службе, дружеским общением мы там обделены, потому здесь компенсировали недобранное: до утра читали стихи, пели песни...
Город я знаю достаточно хорошо: поводил ребят по бунинским и платоновским «мемориальным» адресам, до «улицы Мандельштама», которая и впрямь яма под железнодорожным откосом.
Свои концерты мы в итоге отработали – главреж молодёжного театра отменил спектакли, отдал нам на два вечера свой роскошный зал в центре города, и зрителей собралось под завязку.

6 августа 1990 г.
Вот мне и стукнуло 39 (не заметил, но почувствовал). Гости – самые родные: Димыч (со школы), Гена Русаков, Олег Хлебников, Денис Новиков. Позже всех – чтобы совсем с «Огоньком» – заехали Дима Попов со своей Ирой Щербининой.
Поздняевы быть не смогли... (...)

22 – 28 января 1991 г.
Конец января провели в Ижевске, родном городе Олега Хлебникова. Как бы творческая гастроль – с рефреном: почему мы гуртом ушли из «Огонька»? Комедийный момент усугублялся синхроном вояжа с экс-американцем Локшиным, чесавшим столицу Удмуртии под соусом «Почему я хочу жить в СССР?». Калашникова не посетили, Кулакову не видели, но пожили здесь хорошо...
...На обратном пути в купе с нами оказалась чересчур говорливая дама (номенклатурная, поскольку наши билеты бронировали через обком). Дениса в Ижевске продуло, у него ныли зубы – всю дорогу он мрачно молчал над книжкой, жевал анальгин и часто выходил курить. Обычно я тащился следом, поскольку соседке хотелось общаться, и наконец она спросила, почему такой симпатичный юноша всё время молчит и зачем я его фотографирую. Шепнул ей доверительно, что г-н Дэннис англичанин, по-нашенски он только читает, а я его – агента британских спецслужб – СОПРОВОЖДАЮ. Дама понимающе кивнула и больше с вопросами не лезла, а когда на подъезде к Москве Денис внезапно заговорил по-русски и без акцента – в её глазах отразился нешуточный страх.

18 марта 1991 г.
После голосования (я один проявил сознательность: всё моё окружение выразило референдуму своё «фэ») поехали с Фыфкой к Денису Новикову, который всё так же мается с зубами, но нас кое-как принял. Поскольку разговаривать с болящим не получалось, посмотрели на видике гениальный фильм Лилианы Кавани «Ночной портье».

16 августа 1991 г.
Заехал Денис Новиков – влюблённый и счастливый: очень надеется, что сможет пожить в Англии, с которой хотел бы связать свою судьбу. Я видел британскую его девушку Эмили (забегала в кафе «Московских новостей»), но слишком бегло, чтобы составить о ней какое-то представление. Знаю лишь то, что – из «золотой» британской молодёжи, с которой Денис не очень рифмуется, но если он сумеет себя правильно подать...
Вечером появился Гена Русаков (у него вчера был 53-й день рождения). Кажется, в его жизни появилась новая женщина (при Денисе попросил не любопытствовать)...

26 мая 1992 г.
Далеко за полночь позвонил из Лондона Денис Новиков – сказал, чтобы 8-го мы его не ждали, ещё на месяц застрянет в Англии. Поскольку их с Эмили помолвка расстроилась окончательно, и если что-то не придумается, он вернётся совсем. Жаль, но этот красивый роман изначально был обречён. Эмили двадцать – возраст познания, и благодаря шебутному русскому поэту аглицкая леди овладела матом без словаря. Предки Мортимеры – телезвёздный дедушка-адвокат и модный папа-драматург приняли Дениса, как экзотику, но и только. Кроме того, Эмили сперва предстоит получить оксфордский диплом и решить, кем она хочет стать – актрисой или учёным-славистом, а нужного мужа ей потом подберут.

14 января 1994 г.
Наша «огоньковская» группа в «МН» стремительно разваливается – все это чувствуют, но старательно гонят прочь подобные мысли. Сегодня не сдержались: суровая ссора с Олегом <Хлебниковым> едва не кончилась окончательным разрывом. Остановились на жутковатой шуточке Дениса <Новикова>: осталось только некрологи печатать!

9 июня 1995 г.
...Взял у Олеси Николаевой для «Недели» рассказ «Агент страхования» – как поэт Крольчатников с приятелем вознамерился ушедшую супругу вернуть, и кончилось всё дракой с гостем, коего приняли за любовника жены. История реальная, как и персонажи, анекдотичные и весьма узнаваемые, а зная обидчивость Олега и Дениса, очевидно, что после публикации рассказа о дружеских с ними отношениях мне с Олесей придётся надолго забыть.

1 февраля 1996 г.
На наше с Иркой бракосочетание Денис подарил нам свою американскую книжку «Окно в январе» («Жорочке и Фынечке – ...с пожеланием законного (!!!) семейного счастья»). Зная, что у него их всего десять штук, спрашиваю: не последний экземпляр? Говорит: у мамы есть, а послесловие Иосифа я и так наизусть помню.

7 января 1997 г.
Порядком надоело всякий раз прикидывать, кто и как у нас относится друг к другу, и на рождественскую вечеринку позвал тех, кого хотел видеть: Гену Русакова, Дениса Новикова, Настю Рахлину, Алёшу Ерохина. Все пришли, и внешне политес был соблюдён. Но и только. Пока ели и пили – разговор за столом шёл вполне оживлённо. Тут Чернов попросил Дениса почитать стихи, и он прочёл два очень давних. А когда свои новые стихи стал читать Русаков, Новиков тут же вылез из-за стола и скрылся на кухне. Следом за Денисом отправился Алёша, с кухни сразу потянуло травкой... Гена, конечно, обиделся – ушёл в другую комнату, принялся листать книжки. А Чернов предложил Рахлиной рассчитать синусоиду жизни – десять минут чиркал карандашом по бумажке и сказал Насте, что лучшим её годом был 85-й, а самым плохим временем – февраль 88-го. Заподозрить Андрея в подлоге не получалось – он вообще не знал, что Настя вдова Башлачёва, и уж точно не помнил дату самоубийства Саш-Баша. Рахлина едва не расплакалась и сразу собралась домой, и Русаков оделся вместе с ней, сказав, что им по пути.
Уже стоя возле лифта, Гена не сдержался: «Симпатичный он парень, Денис, а вот стихи его – абсолютная пустота». Хотел напомнить Русакову, что у Бродского на сей счёт было другое мнение, но сдержался: для Гены Бродский вовсе не авторитет. К тому же рядом стояла Настя, для которой существует лишь один очевидный гений – Башлачёв, и в сравнении с ним все прочие стихотворцы – ничто.

3 апреля 1997 г.
Денис сделал замечательное интервью с Серёжей Шерстюком (планирую в майский номер). Когда встречался с художником, дома была его жена Лена Майорова, и она Дениса просто очаровала – говорит: следующее интервью в «Стас» – только с Леной!

13 мая 1997 г.
День был такой солнечный и прекрасный, что отпустил по домам всю редакцию, оставив лишь секретаря Машу и шофёра Юру. Маша призналась, что её берёт к себе на работу Юля Будинас, а водителю никто никаких предложений не сделал.
После обеда вдруг заглянул Дениска Новиков – обнаружил вымершую контору и утешил: «Жорочка, я всё понял – нам нужно срочно переселяться в Тайланд или в какую-нибудь Куалу-Лумпур! В том грязном устье жизнь просто копеечная, и девушки там!.. и травки навалом!..»

27 января 2005 г.
Два дня на телефоне – позавчера позвонил Хлебников: вроде бы умер Дениска Новиков. Информации – ноль. Олег позвонил его маме, спросил, где Денис. Маргарита Петровна сказала, что его нет – с о в с е м НЕТ – и положила трубку, так что перезванивать глупо. От жены Юли информации тоже никакой...
Звоню Мнацаканяну – неужто в «Литгазету» никто некролог не принёс? Нет, говорит Сергей Миграныч, никто про Новикова не говорил. Обещал поспрашивать.
Дожили мы – никто из друзей ничего не знает.

7 февраля 2005 г.
Достоверно о Денисе известно одно: умер 31 декабря (в традиционном для поэта возрасте – в 37 лет). Прошлой весной Денис с женой вернулись из Амстердама, где они три битых года прокуривали Юлину квартиру. Тогда он обзвонил редакционных знакомых – искал хоть какую работу. Один раз Рахаева видела его на дешёвой тусовке – пришёл, ни с кем не здороваясь, сел в дальнем углу на корточки, как обычно зэки садятся, алкоголя в рот не брал, выкурил свой косячок и тихо исчез. Стихов новых никому не показывал (Олег знал бы наверняка). Потом пропал c концами: Юля увезла его в Израиль – в крохотный городок, где наркоту невозможно достать ни за какие деньги. И вот – в новогоднюю ночь сердце встало.
Текст Олега «Поехали по небу, мама» в сегодняшней «Новой газете» – поспешный, но достойный, без соплей, с точным акцентом:
«В последние годы он… успел, кажется, только одно – уйти из жизни большинства людей, любивших его. Он как будто решил заранее подготовить всех к тому, что его скоро не будет...»
И стихи, из которых Олег составил большую подборку, сегодня – под сороковины – читаются совсем иначе…

* * *
Будь со мной до конца, / будь со мною до самого, крайнего.
И уже мертвеца, / все равно, не бросай меня.

Положи меня спать / под сосной зеленой стилизованной.
Прикажи закопать / в этой только тобой не целованной.

Я кричу - подожди, / я остался без роду, без имени.
Одного не клади, / одного никогда не клади меня.

14 апреля 2005 г.
Сегодня Денису исполнилось бы 38. Встретился на Страстном бульваре с Маргаритой Петровной – принёс ей диск со всеми фотографиями, которые у меня были. Слов никаких нет: отдал цветы и руки поцеловал в благодарность за сына. И что тут скажешь?

31 декабря 2005 г.
Увы, с годовщины смерти Дениса Новикова весело отмечать Новый год у нас уже не получается...
Когда в 92-м Денис выпалил: «Ребята, купите мне два килограмма марихуаны, и я напишу гениальную книжку», все посмеялись. Шутка стала дежурной, а потом перестала быть шуткой. Тогда у Дениса уже была другая англичанка, новые друзья, и лучшим городом Земли нарёкся Амстердам. В то время Новиков становится неадекватным, всё чаще уподобляясь Есенину эпохи «Москвы кабацкой»: его подкайфные выходки развлекают столичную тусовку...
...Беря Дениса на работу в обречённый на закрытие журнал «Стас», я прямо сказал: «И на дозу заработаешь, и на глазах будешь». Жуткая карточка, которую Новиков принёс на пропуск, ошарашивала не только моментальным качеством...
В свои присутственные дни Денис кое-как добирался до редакции к обеду, бодрил окружающих воплем: «Как же я не хочу уходить из шоу-бизнеса!» и шёл на лестницу – курить и сочинять анонсы на обложку. Рожал что-нибудь эпохальное, вроде: «Войнович стал зарабатывать на хлеб – маслом», «Литвинова оживает по ночам», или «Гандлевский – поэт в башне из моржовой кости», и на этом скисал. Маясь, сетовал на дальний гонорарный день, канючил аванс, сманивал кинокритика Ерохина (Алёши сегодня тоже нет – в 2000-м покончил с собой) пить пиво...
После «Стаса» мы с Денисом почти не виделись, а редкие телефонные созвоны неизбежно кончались матом и взаимной бранью.
Последние его годы – пробел: я даже не знаю, каким макаром он оказался в Израиле и где там упокоился...

13 февраля 2007 г.
В клубе «Жесть» (бывший «Майор Пронин») – презентация книжки Дениса Новикова «Виза» (с моим фото на обложке). Спрашивают, буду ли я что-то говорить, а я в общем-то всё уже написал, ничего нового не добавлю.

1 декабря 2008 г.
Сегодня день рождения Эмили Мортимер – вот и сравнялась возрастом с Денисом Новиковым, которому всегда будет 37.
По этому случаю ещё раз посмотрел «Париж, я люблю тебя!» – новеллу Уэса Крэйвена «Пер-Лашез» (2006). Там Эмили по-прежнему легко узнать, хоть и минуло полтора десятка лет. Тогда, в начале 90-х, юная британская леди приезжала в Москву брать уроки актёрского ремесла и часто появлялась в богемных компаниях в паре с долговязым поэтом. По-русски едва говорила, однако уже чутко вникала в смысл разговоров, прилежно продираясь сквозь наш матерный сленг. В России ей нравилось всё, особенно «Дэннис» и его стихи. Сегодня она давно замужем за американским актёром, у них растёт сын…
Играя в сцене у надгробия Оскара Уайльда – когда героиня Эмили Мортимер кричит своему тупому жениху:
– Мне нужен умница, поэт!.. –
думала ли об умершем в Беер-Шеве русском поэте, музой которого она волею судеб стала?

25 мая 2012 г.
Нашёл в сети анонимную – без всяких ссылок – фотографию. Очевидно – 1992 года: Бродский с молодой женой и Денис Новиков, а снимала, конечно, Эмили Мортимер (в Гайд-парке или в своём лондонском имении). Тогда Денис прилетел свататься к будущей звезде британского кино, а Иосиф Александрович – знакомить дедушку Эмили, знаменитого адвоката, с новой супругой Марией. Кстати, фотография «говорящая» – Мария беременна, сигареты ей не дают, и дразнит курящих поэтов, приложив к губам пустые пальцы.
В 95-м в нью-йоркском издательстве «Эрмитаж» Денис выпустит книжку стихов «Окно в январе» с предисловием Бродского (ни одного другого молодого поэта при-Нобель письменным напутствием не удостоил). В том же году муза Дениса Эмили Мортимер дебютирует в кино...

24 февраля 2013 г.
Записывая телепередачу «Имена», краткий сюжет сделали про Дениса – я не хотел бы говорить о нём вот так, мимоходом, но передача не моя, а Катя Купреева сочла упоминание о Новикове очень важным в нашем с ней разговоре.

3 июня 2016 г.
Вспомнив Лену Майорову, вспомнили и её мужа Сергея. В апреле 1997-го я договорился с ним о большом интервью для журнала «Стас», которое вызвался сделать поэт Денис Новиков. Коему повезло – отправившись на беседу, застал обоих супругов дома (про Лену не знал вовсе ничего), и они абсолютно очаровали Дениса: на другой день после встречи только о том и говорил. Сказал, что хотел бы с ними дружить, но это наверняка сложно: Сергей законченный экстремал, и они с Леной – одна сатана.
Майоровой оставалось жить до августа, Шерстюку – чуть больше года, в последний день 2004-го уйдёт и Денис, и о чём говорили тогда эти три замечательных человека – давно в вечности...

24 марта 2018 г.
Приезжал Саша Переверзин – в «Воймеге» готовится новая книжка Дениса (практически полное собрание стихов, с расширенным комментарием), и ребята просят фотографии. Отдал им диск со всеми своими съёмками, пусть выбирают по своему усмотрению. Хорошо бы ещё наскребли денег на максимальный тираж, а то ведь новую книжку опять мало кто сможет купить.

23 апреля 2018 г.
В редакции «Нового мира» – вечер памяти Новикова по случаю 51-го его дня рождения и выхода книжки «Река – облака» (в мягкой обложке, клеёная, но толстая – 470 страниц). Первый тираж – 500 штук, сто из которых привезли на вечер. Собрались человек 50-60, так что актовый зальчик оказался полон: я знаю едва треть – много лиц совсем новых. Пообщался с Феликсом Чечиком и Машей Игнатьевой, взял два своих «авторских» экземпляра, и до начала вечера мы с Таней потихоньку исчезли – не хотелось говорить про Дениса всякие слова, что неизбежно пришлось бы (Переверзин посетовал, что зря ушёл). Книжка получилась отличная.

ФОТО: Денис Новиков, Олег Хлебников, Андрей Чернов / Воронеж, октябрь 1989 г.
© Georgi Yelin
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/