“И ВЕЧНЫЙ БОЙ! ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ”

А. Блок жил на изломе двух веков:

Болезнь пришла и заразила всех.
В последний раз в прерывистом дыхании
Боролись жизнь, любовь и смертный грех.

Древняя восточная мудрость предупреждает нас: “Не дай тебе Бог жить в эпоху перемен”. Но мы, увы, не выбираем себе ни родителей, ни Родину, ни время рождения. Меня завораживают строки, не знающие по своей остроте и злободневности равных:

Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы.
С раскосыми и жадными очами!

Эти строки - вызов, эти строки - крик. Как никогда современен великодушный призыв автора “Скифов”: .

Придите к нам! От ужасов войны.
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно - старый меч в ножны.
Товарищи! Мы станем - братья!

Для себя я открыла Блока, прочитав его самую последнюю статью “Без божества, без вдохновенья”, опубликованную уже после смерти поэта. Это своего рода завещание, которое дышит воздухом той непримиримой и страстной борьбы с извечными противниками добра и света; с эстетством, снобизмом, с “русским денди”. Сегодня в каждом интеллигентном человеке вновь просыпается протест против сытых, “новых русских”, которые сделали искусство “предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев”. Блоковская борьба предполагает воспитание гармонии в человеке. Как будто ко мне лично и к моему поколению обращены слова:

Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало.
И плеск, и трубы лебедей.
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. - Молись!

Часто думаю: скольким людям помогли эти слова не пасть духом:

О, я хочу безумно жить:
Все сущее - увековечить,
Безличное - очеловечить,
Несбывшееся - воплотить!

Какая жажда жизни!

Меня завораживает эта энергия, а ведь жизнь в том далеком четырнадцатом году, когда шла первая мировая война, не располагала к оптимизму. И тем не менее:

Пусть душит жизни сон тяжелый.
Пусть задыхаюсь в этом сне,
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне:
Простим, угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь - дитя добра и света
Он весь - свободы торжество!

Самая трудная борьба у Блока - это борьба не с кем-то, а с самим собою. М. И. Цветаева пишет мудро и пронзительно:

Не проломанное ребро –
Переломанное крыло.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать дальше:

Не расстрельщиками навылет
Грудь простреленная. Не вынуть
Этой пули! Не чинят крыл.
Изуродованный ходил.
Цепок, цепок венец из терний!
Что усопшему трепет черни.
Женской лести лебяжий пух.
Проходил одинок и глух.
Замораживая закаты;
Пустотою безглазых статуй.
Лишь одно еще в нем жило:

Переломанное крыло. Не могу объяснить, что я чувствую, оставаясь наедине с поэзией Блока. Это и плен, и чары, и желание раствориться в другом мире, и страсть к жизни: “О, я хочу безумно жить...”

Только глухой может не услышать эту интонацию страстной и опасной правды. Без этой жажды жизни и творчества он не был бы поэтом. Мятежная душа Блока, кажется иногда мне, соткана именно из этих пушкинских строк:

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья
Бессмертия, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
И обретать и ведать мог.
Воистину:
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы...

Можно без преувеличения сказать, что я пыталась завоевать Блока, а Блок завоевал меня. Этот плен мне не в тягость. Говорят, что любовь требовательна. Теперь я знаю. Это не так. Любовь не взрыв, а смирение. Любить - это поступиться своей свободой ради свободы того, кого любишь. Поэт подсказал мне: “Любовь - это не научить, а пойти в ученики. Восхититься и поверить. И воздается тебе”.

С большим трепетом я иду в ученики к Блоку и избираю молитву любви. Блок был в плену у любви. Это самый прекрасный плен на свете. Ждать стало его многолетней привычкой. Представьте себе, что изо дня в день (с тысяча восемьсот девяносто восьмого года по тысяча девятьсот четвертый) он только был полон ожиданиями, томлениями, предчувствиями, призывами, гаданиями. Этой теме - теме любви - он посвятил шестьсот восемьдесят семь стихотворений. Этого, кажется, не было ни в русской, ни в какой другой литературе. Такая однострунность души!

Скажите, пожалуйста, кто не мечтал о том, чтобы ему посвятили такие строки:

Не призывай. И без призыва,
Приду во храм.
Склонюсь главою молчаливо
К твоим ногам.
И буду слушать приказанья
И робко ждать.
Ловить мгновенные свиданья.
И вновь желать.

Стихи Блока о любви нужно читать подряд, потому что они переливаются одно в другое, одно как бы вырастает из другого. Нет, в сущности, отдельных стихотворений Блока о любви, а есть одно сплошное, неделимое стихотворение всей его жизни.

Язык Блока был как бы создан для тайн. И “тайной тайн” была для него та “Таинственная”, которой он посвятил первую книгу “Стихи о Прекрасной Даме”. Это Любовь Дмитриевна Менделеева, которую он величал в этой книге Вечной Весной, Вечной Надеждой, Вечной Женой, Непостижимой, Юной, Хранительницей. Мы не знаем, кто она, и от этого только выигрываем. Лишите ее этой таинственности, назовите имя, и это перестанет быть сказкой. Я часто думаю, что если Блоку не было дано говорить непонятно, его тема иссякла бы на первой же странице. Всякое отчетливое слово убило бы его Прекрасную Даму. Все другие звуки казались ему докучливым шумом, мешающим слушать свою Единственную:

Кругом о злате иль о хлебе
Народы шумные кричат.

Что за дело до этого влюбленному?! Но, Боже мой, как же трудно узнать мне утонченную душу Блока, когда:

В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти...

Не могу поверить, что эти слова пишет тоже Блок:

Сердце - крашеный мертвец,
И, когда настал конец,
Он нашел весьма банальной
Смерть души своей печальной...

Утрата Прекрасной Дамы, как я понимаю, была для него утратой всего. Но именно из этой утраты возник еще более упоительный для меня образ - образ загадочной Незнакомки. Это такая блоковская святыня, которая создана из бед и погибелей, которая, как это ни парадоксально, тем и свята, что от нее нет никакого покоя, что она вся - боль и тоска. Блок полюбил свою гибель, создал из гибели культ: “И вся неистовая радость грядущей гибели твоей!”

Иногда мне кажется, что он не только жаждал этой гибели, но и гордился ею:

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,
Я верю: то Бог меня снегом занес.
То вьюга меня целовала.

Может, кому-то покажется, что Блок изменил себе и молился другому Богу. Вместо Прекрасной Дамы он изображает другое полубожество - Незнакомку - звезду, которая упала на землю и, воплотившись в женщину, не захотела молить, но принимает вино и объятия. Уйдя от своей Лучезарной, он как будто проснулся и впервые узнал, что на свете есть отнюдь не лучезарные женщины. Не думаю, что он сдался без боя. В этом я и вижучудо Блока, что, при всем стремлении загрязниться о житейское, земное, он чист:

Не понял, не измерил.
Кому он песни посвятил.
В какого Бога страстно верил.
Какую девушку любил.

Грязь не прилипла к поэту. Каких бы язвительных и циничных слов не говорил он о своих прежних святынях, в этих словах против его воли были гармония и свет. Лирика Блока стала сильнее его самого. Сколько бы он ни твердил, что женщины, которых мы любим, -картонные, он, вопреки своей воле, дает мне увидеть в них небо и звезды, почувствовать “берег очарованный и очарованную даль”. Незнакомка для меня тоже звезда, упавшая на землю.

И если милая для Блока была либо святая, либо падшая, либо судьба, либо смерть, то теперь она одновременно и святая, и падшая, и судьба, и смерть, потому что имя ее Россия. И всю свою нежность и набожность он отдает теперь этой новой жене:

О Русь моя! Жена моя!
До боли
Нам ясен долгий путь!

Удивляюсь, как нужно много в себе сломать нежного и тепличного, какой бой дать себе, чтобы нам, спустя десятилетия, от такой России хотелось плакать, чтобы по-прежнему покой нам только снился.

МОТИВЫ ЛИРИКИ А. А. БЛОКА

О, я хочу безумно жить:

Все сущее - увековечить.

Безличное - очеловечить,

Несбывшееся - воплотить!

А. Блок

Творчество Александра Блока - великого поэта начала XX века - одно из самых примечательных явлений русской поэзии. По силе дарования, страстности отстаивания своих воззрений и позиций, по глубине проникновения в жизнь, стремлению ответить на самые большие и насущные вопросы современности, по значительности новаторских открытий, ставших неоценимым достоянием русской поэзии, Блок является одним из тех деятелей нашего искусства, которые составляют его гордость и славу.

Что же привлекает меня в поэзии Блока? Прежде всего то, что все явления окружающего мира и все события истории, все предания веков, народное горе, мечты о будущем - все, что становилось темой переживаний и пищей раздумий, Блок переводил на язык лирики и прежде всего воспринимал как лирику. Даже сама Россия была для него “лирической величиной”, и эта “величина” была столь огромной, что далеко не сразу вместилась в рамки его творчества.

Крайне существенно и то, что большая патриотическая тема, тема Родины и ее судеб, входит в лирику Блока одновременно с темой революции, захватывающей поэта до самых потаенных глубин его души и породившей строй совершенно новых чувств, переживаний, стремлений, возникавших словно при грозовых разрядах, в их ослепительном свете, - и тема Родины становится в творчестве Блока основной и главнейшей. Одно из самых примечательных его стихотворений, написанных в дни революции 1905 года и вдохновленных ею, - “Осенняя воля”. В этом стихотворении, за которым.последует и огромный по своему внутреннему значению и художественному совершенству цикл “Родина”, глубоко сказались те переживания и раздумья поэта, которые придали его лирике новые и необычайно важные черты.

Вся та же, прежняя, а вместе с тем и совершенно иная красота родной земли открылась поэту в самой неприметной для “иноплеменного взора” равнине, не поражающей ни яркими цветами, ни пестрыми красками, спокойной и однообразной, но неодолимо привлекательной в глазах русского человека, как это остро почувствовал и передал поэт в своем стихотворении:

Выхожу я в путь, открытый взорам.
Ветер гнет упругие кусты.
Битый камень лег по косогорам, ;
Желтой глины скудные пласты.
Разгулялась осень в мокрых долах, ;
Обнажила кладбища земли.
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали...

Казалось бы, все однообразно, привычно, издавна знакомо в этих “мокрых долах”, но в них поэт увидел нечто новое, неожиданное и словно перекликнувшееся с тем мятежным, молодым, задорным, что он почувствовал в себе самом; в строгости и даже скудности открывшегося перед ним простора он узнал свое, родное, близкое, хватающее за сердце - и не смог не откликнуться на алеющий перед ним красный цвет рябины, зовущей куда-то и радующей новыми обещаниями, которых дотоле не слышал поэт. Вот почему он испытывает такой небывалый подъем внутренних сил, по-новому возникла перед ним прелесть и красота полей и косогоров родной земли:

Вот оно, мое веселье, пляшет
И вдали, вдали призывно машет.
Твой узорный, твой цветной рукав! .

Перед ним возникают настоящие леса, поля, косогоры, его манит Пропадающий вдали путь. Именно об этом с какой-то вдохновенной радостью, светлою грустью и необычайной широтой, словно вмещающей весь родной простор, говорит поэт в своей “Осенней воле”:

Запою ли про свою удачу.
Как я молодость сгубил в хмелю...
Над печалью нив моих заплачу.
Твой простор навеки полюблю...

Чувством, опаляющим сердце поэта и его творчество, неизменно примешивающимся к каждой мысли, к каждому переживанию, становится, помимо любви к Родине, и любовь к матери. Матери, в подвиге сына которой видится сияние самого солнца,и пусть этот подвиг стоит сыну-всей жизни - сердце матери церепрлняет.золотая радость”, ибо сыновний свет победил окружающую мглу, царит над ней:

Сын не забыл родную мать:
Сын воротился умирать.

Его лирика стала сильнее его самого. Это яснее всего выражено в его стихах о любви. Сколько бы он ни твердил, что женщины, которых мы любим, картонные, он вопреки своей воле видел в них и звезды, чувствовал в них нездешние дали, и - сколько бы сам ни смеялся над этим - каждая женщина в его любовных стихах сочеталась для него с облаками, закатами, зорями, каждая открывала просветы в Иное, поэтому он и создает свой первый цикл - “Стихи о Прекрасной Даме”. Прекрасная Дама - воплощение вечной женственности, вечный идеал красоты. Лирический герой - служитель Прекрасной Дамы, ожидающий грядущего преображения жизни.

Надежды на пришествие “вечной женственности” свидетельствуют о неудовлетворенности Блока действительностью:

Предчувствую Тебя.
Года проходят мимо...

Прекрасная Дама, единая и неизменная в своем совершенстве, в своей дивной прелести, вместе с тем постоянно меняет черты и является перед своим рыцарем и слугой то “Девой, Зарей”, то “Женой, облеченной в солнце”, и это к ней взывает поэт в чаянии времен, предреченных в старинных и священных книгах:

Тебе, чей Сумрак был так ярок.
Чей голос тихостью зовет,
Приподними небесных арок
Все опускающийся свод.

Сама любовь собирает в глазах поэта черты идеальные, небесные, и в своей возлюбленной он видит не обычную земную девушку, а ипостась божества. В стихах о Прекрасной Даме поэт воспевает ее и наделяет всеми атрибутами божественности - такими, как бессмертие, безграничность, всемогущество, непостижимая для земного человека премудрость, - все это поэт усматривает в своей Прекрасной Даме, которая ныне “в теле нетленном на землю идет”.

Даже когда лирика Блока говорила, казалось бы, всего только о частном, интимном, личном, ибо в ней сквозь личное, неповторимое прорывается великое, мировое. “Единство с миром” - этот мотив, общий для всей лирики Блока, - необычайно важно для понимания значения произведений Блока, его творчества, даже выходящего за рамки непосредственного отклика на то или иное событие.

Поэт исследовал многие области человеческих отношений и переживаний, на себе испытывал весь цикл чувств, страстей, стремлений, мужал и закалялся в испытаниях и борьбе - все это составляет содержание того “романа в стихах”., каким и является лирика Блока, взятая в целом:

Благословляю все, что было.
Я лучшей доли не искал.
О сердце, сколько ты любило!
О разум, сколько ты пылал!
Пускай и счастие, и муки
Свой горький положили след.
Но в страстной буре, в долгой скуке
Я не утратил прежний свет...

ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ А. А. БЛОКА

А под маской было звездно...

А. А. Блок

В конце XIX - начале XX века в русской литературе появляется направление, получившее название “символизм”. Теоретик символизма В. Соловьев так сформулировал его основные принципы. Во-первых, принцип Вечной Женственности. Среди символистов присутствовало ожидание новой Богоматери, которая являлась синтезом Марии, матери Христа, и обычной,скромной девушки. Так же вторым утверждением было то, что “земная жизнь несовершенна”, из чего проистекало вечное подсознательное стремление к Небесному, ирреальному. Напрямую связано с ним и следующее утверждение символистов: в реальности подавлена любовь, а Вечная Женственность - есть олицетворение любви.

А. Блок очень многое из теории В. Соловьева использовал и сделал основой своего творчества. Однако также многое было переосмыслено поэтом. Вот почему лирический герой Блока не столько типичный герой символизма, сколько синтез его с личностью самого Блока. Если рассматривать этого героя в общем, не разделяя его образ на различные сборники поэта, можно с легкостью определить черты, которые не изменяются на протяжении всего блоковского творчества. Лирический герой интеллигентен, чист душой, ему противна пошлость и обыденность реальности: “Я не люблю пустого словаря любовных слов...”; его понимание земного несовершенства и вера (а он верит) поднимают его на высокий уровень нравственного и духовного развития -это от самого Блока. Естественно, что, обладая всеми вышеперечисленными качествами, герой автора ярко выделяется из толпы, понимает всю правду об окружающем мире и замечает то, чего не видят другие. Лирический герой Блока - во многом сам Блок. Но обладающий возможностью после пережитой трагедии, а зачастую и духовной смерти вновь возродиться для того, чтобы “безумно жить”.

“Жизнь” лирического героя напрямую связана с жизнью самого поэта, и сам он (лирический герой) с каждым новым сборником автора становится все более и более трагичным и сложным образом.

В первом сборнике А. Блока “Стихи о Прекрасной Даме” наиболее ярко проявляется единство романтического и реалистического и свойственная поэту бивалентность образа. Герой Блока - романтик, любящий, но не всегда страдающий. Счастье для него в существовании идеала Прекрасной Дамы, а не в реализации любви к нему. Понятие счастливой любви переосмысливается Блоком: быть счастливым не значит быть рядом с любимой: земное чувство - ниже и упрощеннее идеала и самого героя.

Если бы злое несли облака,
Сердце мое не дрожало бы...
Скрипнула дверь. Задрожала рука.
Слезы. И песни. И жалобы.

Вот где реализация счастья и душевного напряжения. Самореализация не в “Ты мой”, “твоя”, “люблю”, “Навеки твой”, а в “предчувствии” тебя.

В следующем сборнике “Распутья” мировосприятие лирического героя выходит за рамки интимного. Поэта интересует жизнь в рамках реальности, то, что происходит вокруг, то, неотъемлемой частью чего он стал. Невозможно понять его роль в окружающем “хаосе песен воды и хрипящих звуков”. То ли он “мальчик больной, играющий в жмурки с Вечностью”, то ли плачущий черный человек, “гасящий фонарики, карабкаясь на лестницу”.

В следующем сборнике “Город” кажется, что, несмотря на любовь поэта к городу, его лирический герой смертельно устал от “зловонного кадила городской гари”:

В этот город торговли Небеса не сойдут, делает вывод герой. А значит, этот город не для него.

“Снежная маска” Блока делится на два цикла: “Снега” и “Маски”. От одного цикла до другого с героем происходит душевная эволюция, и в “Масках” лирический герой Блока впервые переживает духовную смерть. В “Снегах” он “непокорен и свободен”; он опускается до земной любви, совершая трагическую ошибку:

И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?

Только потом герой понимает свою ошибку:

Я не открою тебе дверей. Нет. Никогда.

Слишком поздно. Для него потерян чистый, высокий идеал, и в “Масках” “тайно сердце просит гибели”.

“Все чаще я по городу брожу. // Все чаще вижу смерть - и улыбаюсь”. “Вольные мысли” как нельзя лучше передают душевную усталость поэта. “Моя душа проста”. После переживаний, страданий и тоски лирический герой перерождается и начинает все сначала.

“Страшный мир” - новая грань в мировоззрении поэта. Страшный мир - это реальность, которая вытеснила из атмосферы, окружающей героя всё романтическое и возвышенное. Страшный мир - это нелюбовь, не только окружающая его, но и “вытравившая” .его душу, которая “на последний путь вступая // Безумно плачет о прошлых снах”. Опустошение и усталость рождают страсть. Ищущий выхода герой стоит перед дилеммой: “Притворяться непогибшим // И об игре трагической страстей // Повествовать еще не жившим” или отдаться “роковой отраде горькой, как полынь, страсти”. Не будучи в силах сделать выбор, “унижаемый и злой”, герой делает страшный для мира, для Вселенной вывод:

Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь -начнешь опять сначала,
И повторите? все, как встарь.

“Я сегодня не помню, что было вчера”, - пишет Блок в следующем своем сборнике “Возмездие”. Но начинать жизнь сначала можно лишь с радостным чувством, он же “смертельно болен” оттого, что его “земное сердце уставало // Так много лет, так много дней...”

К жизни лирического героя возрождает его “небесное” сердце. “О, я хочу безумно жить!” - пишет он в “Ямбах”. Вернувшись к жизни, Блок возвращается к страсти в сборнике “Кармен”. Для героя “бушует снежная весна”. Но здесь уже намечается проблема, которая позднее будет раскрыта в поэме “Соловьиный сад”:

Здесь - страшная печать отверженности темной
За прелесть дивную - постичь ее нет сил.
Там - дикий сплав миров, где часть души вселенной
Рыдает, исходя гармонией светил.

В этой поэме Блок осмысливает проблему счастья: чему посвятить свою жизнь: гражданскому или семейному счастью? Вывод? “Заглушить рокотание моря // Соловьиная песнь не вольна!” Блок находит оптимальный выход: он объединяет интимную и патриотическую любовь в одном цикле “Родина”. В письме к Станиславскому Блок пишет: “Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь”.

Слияние темы Родины с темой любви находит свое выражение в отождествлении Руси с образом женщины-крестьянки и возлюбленной лирического героя. Его образ в произведении не однозначен и представляет собой синтез древнего воина и лирического героя, чья жизнь переосмысливается во всех циклах и стихотворениях сборника поэта.

В каждом стихотворении его образ изменяется под влиянием жизненного опыта А. Блока. В последнем этапе творчества поэта его лирический герой - не герой Символизма, а, скорее, собрание всего пережитого и перечувствованного Блоком.

ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ ПОЭЗИИ А. А. БЛОКА

Особенностью лирики как рода литературы является так называемый художественный субъективизм, то есть наиболее возможное выражение личности автора, его отношения к жизни, мировосприятия; ни в одном другом роде литературы внутренний мир создателя художественного произведения не раскрывается так ярко и полно. В русской поэзии можно найти немало примеров мастерской передачи автором своего настроения, впечатления, хода мыслей. Эта тенденция проявилась и в творчестве поэтов-символистов, в частности А. А. Блока, выразившего в многообразной и разносторонней поэзии всю многогранность и неоднозначность своей творческой личности.

Блок буквально ворвался в литературу начала XX века циклом “Стихи о Прекрасной Даме”, идеологической основой которого стала теория Вл. Соловьева о спасении мира Мировой Душой, Вечной Женственностью, Прекрасной Дамой, которую Блок ассоциировал со своей первой женой. В этих стихотворениях поэт сознательно противопоставляет возвышенный, неземной образ возлюбленной, Всемогущей властительницы неба, лирическому герою, подчеркнуто ничтожному и несчастному:

А здесь, внизу, в пыли, в уничиженьи,
Узрев на миг бессмертные черты,
Безвестный раб, исполнен вдохновенья,
Тебя поет. Его не знаешь Ты.

Нравственная пропасть, разделяющая героя и Прекрасную Даму, непреодолима; любовь осмысливается автором как возвышенная мечта, просветленная фантазия, в которой лирическому герою уделяется гораздо меньше внимания, чем его возлюбленной, что подчеркивает ее величие, всемогущество, принимающее космические масштабы. При этом герой - лишь рыцарь, верно и бескорыстно служащий своей даме, воспринимающий это как священный обряд, поэтому в стихотворениях цикла так много церковной лексики и атрибутики. Любовь - храм, и герой в нем – служитель:

Вхожу я в темные храмы.
Свершаю бедный обряд...

Параллельно с темой любви в ранней лирике Блока развивается; тема Родины, вначале принимающая то же мистическое звучание. В стихотворении “Русь” лирический герой видит Россию как таинственное порождение своей фантазии, своего сна:

Герой чувствует скрытую связь с Родиной, воображает себе ее как языческий край колдунов, ведьм, ведунов.

Темы любви и Родины близки еще тем, что автор нередко отождествляет в стихотворениях Россию с возлюбленной, с женой (“О, Русь моя! Жена моя!..”). С течением времени обе темы получают более реальное, земное освещение, не теряя при этом образности и красочности; жизнь во всем многообразии ее проявлений оказывается порой ярче, чем мечта, ближе, чем фантазия. Одним из основных в теме Родины является стихотворение “Россия”, описывающее уже не мистические картины, а типичный для средней полосы России пейзаж и быт. Появляется мотив дороги, по которой едет лирический герой:

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи.
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи.

И герой признается в любви уже этой, такой обыденной и привычной, России, опять ассоциируя ее с девушкой. (“...А ты все та же - лес, да поле / Да плат узорный до бровей”.) Отношения героя и его страны - сложные и искренние: с одной стороны, это любовь, с другой - полное отсутствие жалости (“Тебя жалеть я не умею...”). Эта противоречивость подчеркивает реальность происходящего, ведь мечта - всегда цельна, самодостаточна и гармонична.

В теме любви также появляются более конкретные мотивы и образы, основанные на реальном чувстве или переживании. Так, разрыв с Л. Д. Менделеевой Блок своеобразно отразил в стихотворении “О доблестях, о подвигах, о славе...” Здесь лирический герой - человек, испытывающий любовь к прекрасной женщине, но уже не возвышенно-нереальной, а живой, ушедшей от него к другому. При этом герою хватает великодушия и нежности, чтобы простить и понять:

Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла...

Герой чувствует уже свою зрелость, свой возраст (“Все миновалось, молодость прошла...”). Мечты юности уже не занимают его ум и душу; тенденция перехода от отвлеченного мистического понимания мира к большей конкретике без потери символичности и образности и эволюция лирического героя сделала лирику Блока более многообразной, яркой, выдающейся.

Реальность представлялась Блоку в определенный период его жизни (в основном - жизнь в Петербурге) в мрачных, безрадостных тонах. В стихотворениях, посвященных Петербургу и городу вообще, лирический герой предстает метущимся, несчастным, одиноким, страдающим, видящим жизнь бессмысленной и быстротечной (“Ночь, улица, фонарь, аптека...”). Эту боль он пытается заглушить в кабаках и ресторанах; мотив ресторана пронизывает многие циклы поэта. Стоя за стойкой, герой наблюдает окружающий его мир, убеждаясь в его пошлости; погружается мыслью в прошлое (“Я пригвожден к трактирной стойке...”). При этом лирический герой ощущает себя нравственно гораздо выше окружающих. В стихотворении “Незнакомка” (цикл “Город”) герой видит неожиданно близкое ему по духу создание - незнакомую девушку, мираж, символ любви, обладающий в то же время демоническим значением; однако герой не приближается к ней, а лишь наблюдает за игрой своего воображения. Характерным в цикле “Страшный мир” является мотив двойничества: герой странным образом раздваивается, что позволяет автору посмотреть на него со стороны (“Двойник”, стихи из цикла “Пляски смерти”). Здесь герой или предстает нравственно умершим человеком, уныло бродящим среди живых (“Жизнь моего приятеля”), или сам себе, явившись в чужом виде, открывает глаза на свою же жизнь: одинокую, темную, страшную.

Другим, новым, восторженно-порывистым, бурно-радостным восприятием действительности отличаются не многие стихотворения поэта, но среди них - такие бессмертные шедевры, как “О, весна без конца и без краю!..” Лирический герой принимает жизнь во всех ее проявлениях, принимает все, благословляет все; это стихотворение - манифест примирения с жизнью, ведь герой приветствует жизнь “звоном щита”: он собирается защищаться, а не нападать.

Особняком в творчестве Блока стоит поэма “Соловьиный сад”, в которой автор символично отобразил вечную антитезу мечта - реальность и провел своего лирического героя по сложному пути ошибок и разочарований. Герой, занимающийся тяжелой, однообразной работой, мечтает о тенистом саде и его обитательнице:

А хозяин блуждает, влюбленный,
За ночною, за знойною мглой.

(И мгла, и зной символичны: мгла - соблазн, искушение, обычно - синяя, то есть любовный соблазн; зной - жар, страсть.) Выбрав однажды сад, герой на время становится счастлив, но тяга к прежней, привычной жизни заставляет его покинуть этот “уголок рая” и вернуться в поисках друга на берег. С одной стороны, герой - это живой человек, дышащий, чувствующий любовь, разочарование, тоску; с другой стороны, этот образ целиком символичен, равно как и его жизненный путь; он помогает автору раскрыть идею, замысел; через цепь поступков, смену чувств героя мы делаем свои выводы и трактовки, прежде всего - о невозможности построения личного счастья через предательство ближнего, о необходимости придерживаться предначертанного пути в жизни.

Творчество А. А. Блока, его лирика, стихотворения и поэмы, входят в сокровищницу не только русской, но и мировой литературы. За великолепием формы, музыкальностью, плавностью стихов можно не заметить скрытых глубин творческого замысла, особенностей эволюции поэтической манеры. Есть мнение, что подробный анализ символических стихотворений опошляет их; по-моему, разбор таких неотъемлемых частей художественного целого, как герой, лирический герой, образ автора, не только не опошляет стихотворение, но делает возможным понять обусловленность возникновения того или иного символа в контексте всего творчества поэта, осмыслить не только то, что хотел сказать автор (ведь многие великие люди творят неосознанно, руководствуясь чем-то свыше), но и открыть для себя что-то новое, свое, интересное, живое.

ПРЕКРАСНАЯ ДАМА В ЛИРИКЕ А. А. БЛОКА

Забудем дольний шум.

Явись ко мне без гнева.

Закатная, Таинственная Дева.

И завтра и вчера огнем соедини.

А.. Блок

Лирика любви и природы, полная неясных предчувствий, таинственных намеков и иносказаний - так можно охарактеризовать ранний период творчества Александра Блока, прекрасного поэта “серебряного века”. В то время он был погружен в изучение идеалистической философии (особенно близка оказалась ему теория Владимира Соловьева о двоемирии), которая проповедовала существование не только мира реального, но и некоего “сверхреального”, высшего “мира идей”, мира Вечной Женственности, Мировой Души. Сам Блок признавался, что им полностью овладевали “острые мистические переживания”, “волнение беспокойное и неопределенное”. И наивысшим достижением этого периода в творчестве поэта стал цикл стихотворений о Прекрасной Даме.

Блок творит некий миф о божественной Прекрасной Даме. Неизменным поклонником и почитателем “Владычицы вселенной” становится лирический герой. Он сбегает из реального мира жестокости, несправедливости, насилия в неземной “соловьиный сад”, в мир Прекрасной Дамы, который мистичен, нереален, полон тайн, загадок. Но это не значит, что он сер, невзрачен, блекл. Наоборот, краски, с помощью которых этот мир рождается и предстает перед лирическим героем, ярки, насыщенны, эмоциональны. Это пурпурные, пунцовые, бордо, белые, сине-лазурные и даже золотые. Эти цвета сияют и переливаются, а значит, зажигают все вокруг чудесным, сказочным и небывалым светом.

Так же великолепна, светла сама Прекрасная Дама. Но только попав в “рай”, герой не осознает всей ее прелести, его чувства к ней еще туманны, пламя будущих страстей лишь зарождается в душе юного романтика. Он хочет прояснить образ фантастической Девы, “ворожит” над ней:

Ворожбой полоненные дни
Я лелею года,- не зови
Только скоро ль погаснут огни
Заколдованной темной любви?

Но вскоре “прозрение” наступает само собой. Лирический герой уже восхищается красотой Прекрасной Дамы, боготворит ее. Но образ этот расплывчат, ведь он плод непрекращающихся фантазий героя. Он творит “Деву радужных ворот” только для себя, и зачастую в мифологизированном образе сквозят и земные черты:

Твое лицо мне так знакомо,
Как будто ты жила со мной.....
Я вижу тонкий профиль твой.

Юноша мечтает о встрече с Идеалом, "видит в этом смысл" жизни:

Ложится мгла на старые ступени...
Я озарен - я жду твоих шагов...
Жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.

Он устремлен к ней всем своим существом, счастлив лишь от одного сознания, что она существует, все это и наделяет его сверхчувственным мироощущением. Сложны отношения Прекрасной Дамы и героя, “я” - существа земного, устремленного душой в высь поднебесную, к Той, которая “течет в ряду иных светил”.

Царевна не просто объект почитания, уважения, молодого человека, она покорила его своей необычайной Красотой, неземной прелестью, и он без памяти влюблен в нее, настолько, что становится рабом своих же чувств:

Твоих страстей повержен силой,
Под игом слаб.
Порой - слуга; порою - милый;
И вечно - раб.

Высокая любовь лирического героя - это любовь-преклонение, сквозь которое лишь брезжит робкая надежда на грядущее счастье:

Верю в Солнце Завета,
Вижу зори вдали.
Жду вселенского света
От весенней земли..

Лирический герой блаженствует и страдает, в экстазе любви. Чувства настолько сильны, что переполняют и захлестывают его, он готов принять покорно даже смерть:

За краткий сон, что нынче снится,
А завтра нет,
Готов и смерти покориться

Младой поэт

Жизнь героя - поэта своей Музы - вечный порыв и стремление к Мировой Душе. И в этом порыве происходит его духовный рост, очищение.

Но в то же время идея Встречи с Идеалом не так лучезарна. Казалось бы, она должна преобразить мир и самого героя, уничтожить власть времени, создать царство божие на Земле. Но со временем лирический герой начинает опасаться, что их воссоединение, то есть приход Прекрасной Дамы в настоящую жизнь, реальность, может обернуться душевной катастрофой для него самого. Он боится, что в миг воплощения Дева может превратиться в земное, греховное создание, а ее “нисхождение” в мир явится падением:

Предчувствую Тебя.
Года проходят мимо –
Все в облике одном предчувствую Тебя...
Как ясен горизонт: и лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик ты.

И желанного преображения, и мира, и “я” лирического героя не происходит. Воплотившись, Прекрасная Дама оказывается “иной” - безликой, а не небесной.

Спустившись с небес, из мира грез и фантазий, лирический герой не перечеркивает былого, в душе его еще поют мелодии “прошлого”:

Когда замрут отчаянье и злоба.
Нисходит сон. И крепко спим мы оба
На разных полюсах земли...
И вижу в снах твой образ, твой прекрасный, :
Каким он был до ночи злой и страстной, .
Каким являлся мне. Смотри:
Все та же ты, какой цвела когда-то.

Он оставляет за собой право хотя бы в снах быть с Прекрасной Дамой:

Итогом пребывания лирического героя в мире Прекрасной Дамы оказывается одновременно и трагическое сомнение в реальности идеала, и верность светлым юношеским надеждам на будущую полноту любви и счастья, на грядущее обновление мира. Присутствие героя в мире Прекрасной Дамы, его погруженность в ее любовь заставили юного рыцаря отказаться от эгоистических устремлений, преодолеть свою замкнутость и разъединение с миром, вселили желание творить добро, приносить людям благо.

Во всех стихотворениях цикла раскрывается необычайная одухотворенность лирического героя и самого А. Блока, утончённость души, бессменное желание познать истину существования, достичь высших целей. А любовь выступает как сила, обогащающая чувство жизни, ее потеря оборачивается смертью.

ЭВОЛЮЦИЯ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ А. А. БЛОКА

Любое литературное произведение - создание не всего общества или государства, а одного, иногда - нескольких талантов. В нем могут рассматриваться важнейшие проблемы эпохи и изучаться острые социальные и философо-нравственные конфликты времени, но подход к одному и тому же вопросу у нескольких представителей человечества будет разным.

Автор произведения излагает свою точку зрения на проблему, он субъективен в оценке действительности, и особенности его мировосприятия выявляются через изображение им событий, личностей, поступков, отношений и чувств с помощью выбранных им художественных средств и приемов. В стихотворение вводится лирический герой - своеобразное “эго” поэта, одно из обозначений его целостного существования в литературе.

Начало XX века разрушало традиционные для русской классической прозы и поэзии каноны, наполняло атмосферу творческой жизни многообразием красок и звуков. Создавались оригинальные композиции и формы, яркие образы и сложные для понимания идеи и теории. Стать новатором казалось невозможным, но, несмотря на это, произведения студента Блока сразу обратили на себя внимание творческой интеллигенции - Д. Мережковского, Зинаиды Гиппиус, Бориса Бугаева. Молодого поэта порой осуждали за “косноязычие” в первых стихотворениях, но его лирический герой, с его особенным характером, искренностью и мечтами, околдовал и заворожил их.

Начало творчества Блока связано с символизмом, под влиянием которого находился поэт. Как Владимир Соловьев, он видел в основе мироздания женственное начало, воплощение красоты и святости. Его лирический герой “околдован огнями любви”, покоренный величием и божественностью приходящей к нему Прекрасной Дамы. Как романтический рыцарь “молча ждет, тоскуя и любя” свою возлюбленную, так поэт мечтает о свидании с “незнакомкой”, приносящей в его мир гармонию и одновременно загадку. Прекрасная Дама - идеал, недоступное счастье, мечта, к которой невозможно приблизиться:

И чиста и нежна,
Ты царила над шумной толпой.

Одновременно стремится к соединению с прекрасным миром гармонии и сознает опасность гибели в нем человеческого, земного. Пытаясь забыть “смертельные мечты” и освободиться из плена “тревожной любви”, он становится еще более зависимым от “чистого” идеала, дарующего поэту вдохновение и веру:

О, я стремлюсь к борьбе с собою,
К бесплодной, может быть, борьбе...
Когда-то полная тобою
Душа тоскует - о тебе!

Александр Блок подолгу жил в Шахматове, родовом имении Бекетовых, где мог проводить долгие часы в созерцании и размышлениях. Современники поэта вспоминают, что необыкновенно сильное впечатление на него произвела юная прекрасная девушка, набирающая воду из колодца. Так в творчество Блока вошла народная тема, в это время связанная с красотой души русской женщины, олицетворявшей для него Россию:

Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав

Тем не менее было бы неверно называть жизнь молодого Блока безмятежно спокойной. Счастливый своей мечтой, он все же предчувствовал роковое событие будущего, готовил себя к предстоящим испытаниям и трудностям:

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты

Настала эпоха перелома, великих испытаний “для всей земли русской” - революция 1905-1907 годов, первая волна народных негодований. Восстание было подавлено, но для всей интеллигенции оно явилось зловещим предзнаменованием, символом грядущих перемен: Лирический герой Блока размышляет о судьбе Родины, переосмысливает ее образ и приходит к неоднозначному восприятию действительности. В поэме “На поле Куликовом” он представляет умиротворяющую, наполненную философским покоем природу Руси:

Река раскинулась.
Течет, грустит лениво
И моет берега.
В степи грустят стога.

Русскому характеру, в понимании Блока, свойственна сила духа, вера в Богоматерь, проникновение в мир божественного, таинственного и прекрасного. Великому покою противопоставляет стремительное движение времени и вместе с ним - России. Блок переосмысливает образ тройки, появившейся в русской литературе благодаря произведениям Гоголя. Лирический герой чувствует музыку и, красоту этого полета в пространстве, но его не может не тревожить вопрос, куда-то “несется” странница-Русь:

Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль

Море бушующих страстей образует столкновение двух стихий: народа и интеллигенции. Поэт в своих научных статьях пытается убедить себя в закономерности исторических явлений и важности спасения национального духа. Ценой разрыва со многими близкими друзьями он доказывает справедливость народного гнева, но и в глубине души ощущает боль от неизбежности гибели интеллигенции. Стихотворение “Барка жизни встала...” посвящено будущему России. Поэт предвидит триумф народа, стоящего “у руля”, правящего кораблем русской истории, оставившего далеко в прошлом культуру пантеистов и эстетов.

Тем не менее лирический герой ощущает невозможность сохранения старого мира - в нем слишком много пошлости, разнообразных отвратительных и уродливых явлений, описанных Блоком в “Незнакомке” и “В ресторане” (“Пьяницы с глазами кроликов”, “детский плач”, “окрики пьяных”). Образ Прекрасной Дамы еще живет в душе лирического героя, но она кажется нереальной, растворяющейся в “страшном мире” мечтой. Красота очень хрупка, она не способна победить зло и, установить законы справедливости и гармонии.

Возможно ли счастье, реально ли достижение внутреннего равновесия для лирического героя. Блок приходит к выводу, что основа гармонии скрыта в мудрости и философской глубине. Важно принять действительность, понять и стать ее частью:

Принимаю тебя, неудача.
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача.

В тайне смеха - позорного нет! Однако для лирического героя становится нравственно нелегко уйти из мира фантазий и сказочного воображения. Его по-прежнему манит мечта, и, идя к ней, он оставляет привычное и родное в прошлом. Поэт стремится к идеалу, который кажется ему уже достижимым и приближенным к реальности, но, жестоко ошибшийся и разочарованный, он теряет все жизненные ориентиры. Лирический герой одинок, он потерял надежду и внутренний свет, и в его словах теперь слышится только отчаяние и безысходность:

Или я заблудился в тумане?
Или кто-нибудь шутит со мной?

В последние годы жизни Александр Блок не писал стихотворений, и поэма “Двенадцать” - своеобразное завершение его поэтического пути. Поэт пытается найти себя в служении советскому обществу, своему народу и Родине. Идеалы времен были настолько не близки характеру лирического героя, что он перестал существовать. Если когда-то он верил в высшую миссию русского народа, в просветление после мрака и бури, то теперь он убеждается в ложности пути, избранного большевиками и ведущего не к созиданию, а к разрушению. “Страшный мир” не перестал существовать, но, собрав силы и распространив темную власть на русскую землю, погубил раненую и “беззащитную душу поэта”.

Произведения Блока сложно понять человеку конца XX века так же, как и современникам поэта, из-за противоречивости высказываний и сумбура эмоций и чувств, но то лучшее, что поэт-философ передает в своих стихотворениях, умение ценить и чувствовать красоту, стало его творческим наследием, которое с благодарностью принимают следующие поколения.

ТЕМА РОДИНЫ В ТВОРЧЕСТВЕ А. А. БЛОКА

О Русь моя! Жена моя!..

А. А. Блок

Основная часть творчества Александра Блока относится к дореволюционному периоду, времени полной дискредитации человеческих чувств. В этом мире все фальшиво и продажно: и дружба, и любовь, и сострадание... Единственным чистым чувством остается для Блока любовь к Родине. Только на нее может опереться истерзанная одиночеством, непониманием окружающих и фальшью чувств душа поэта.

Путь Блока не прост и не гладок, но в судьбе и творчестве его чувствуется строгая логика образа России.

Сам поэт писал: “Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь... Ведь здесь - жизнь или смерть, счастье или погибель”.

Почти все, совершенное Блоком, было сделано во имя русской земли, во славу русского народа. Читаем ли мы его “Русь”, “Россию” или другое какое-нибудь юношеское стихотворение, исполненное сыновней любви к родному краю, перед нами возникает образ страны со своей особой, неповторимой и возвышенной судьбой- историей.

В поисках идеала и пути в будущее Блок обращается к прошлому России, к ее источникам. Сопоставлению прошлого и будущего родной земли посвящен цикл “На поле Куликовом”. Именно в прошлом поэт ищет животворную силу, позволяющую Руси не бояться “тьмы - ночной и зарубежной”, скрывающей ее путь.

Пять стихотворений из цикла “На поле Куликовом”, созданных в годы первой русской революции, говорили о том, что Блок умел чувствовать милую его сердцу Русь чутко и трепетно:

Я вижу над Русью далеко
Широкий и тихий пожар...

Всего десять лет спустя новый пожар тысяча девятьсот семнадцатого года перевернул судьбу России.

Однако не прошли бесследно для душевного равновесия поэта дни, когда лилась невинная кровь, а вокруг лежали разоренные разбоем земля и культура. Да и с Шахматовым, любимым местом всей семьи, было покончено: разграблена усадьба, сожжена бесценная библиотека. А в довершение всего Блок был арестован. Луначарский в письме ЦК к Ленину писал: “Поэт Александр Блок, в течение этих четырех лет державшийся вполне лояльно к Советской власти и написавший ряд сочинений, учтенных за границей как явно симпатизирующих октябрьской революции, в настоящее время заболел нервным расстройством”. Нервным расстройством... И ни слова о смертельной болезни сердца, цинге, истощении, опухоли суставов. Ни слова о бескорыстной работе поэта в Наркомпросе.

Характер чувства к России, ее восприятие менялись, но любовь к ней Блок пронес через всю жизнь. Эта любовь спасала его в страшные годы, когда, иссякая от внутреннего мрака и отчаяния, все же оставалась “путеводительным маяком”, освещая дорогу и побуждая выполнять свой долг. И поэтому в стихотворении “Последнее напутствие” поэт говорито том единственном, что выводит из “постылого “круга бытия”.

Это “единственное” - Россия.
...еще леса, поляны,
И проселки, и шоссе,
Наша русская дорога,
Наши русские туманы,
Наши шелесты в овсе.

Блок создал особенный образ Родины. Это образ красавицы Женщины, возлюбленной невесты. Ее лик светел, “светел навсегда”, она хранит первоначальную чистоту души поэта. Это женщина с прекрасными чертами, “разбойной красотой”, повязанная в “плат узорный до бровей”.

О Русь моя! Жена моя!
До боли
Нам ясен долгий путь!..

И нет конца! Она никогда не пропадет и не сгинет, с нею “невозможное возможно”, - она ведет на вечный бой, перед ней лежит долгий путь. Выхожу я в путь, открытый взорам.

Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.
Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но кусты рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.
Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

Необъятные просторы, песни ветровые, дороги дальние, тройки удалые, расхлябанные колеи, дали туманные, “неба осветленный край средь дымных пятен” - такова прекрасная, неповторимая блоковская Россия. Ее он любил, ждал для нее перемен, надеялся, что с приходом тысяча девятьсот семнадцатого года “свет одолеет тьму”.

Вся лирика Александра Блока - поэтический дневник жизни русского человека на рубеже двух веков.

ТЕМА РОДИНЫ В ПОЭЗИИ А. А. БЛОКА

Мы - дети страшных лет России,

Забыть не в силах ничего.

А. Блок

Рубеж веков, как правило, трудное время для общества. Впереди неизвестность, а она пугает и вместе с тем влечет. Не случайно революции в России произошли сразу после начала нового века. Судьба родины становится главной и зачастую единственной темой светских и дружеских разговоров. Волнение не могло не коснуться и Блока - молодого поэта, начинающего свой творческий путь. События; происходящие вокруг, оказали огромное влияние на формирование личности поэта. Весь свой талант Блок посвятил будущему России. Быть может, он не стал предсказателем или провидцем, но его вера помогла многим пережить те “страшные годы”.

Блок пришел в русскую литературу как поэт-символист. Он получил хорошее образование, был принят высшими кругами петербургского общества, перед ним было открыто множество дорог. Неудивительно, что юный Блок смотрел на мир восторженными глазами. Его привлекала светская жизнь своей мистичностью и таинственностью. Герои его произведений далеки от реальности, действие часто происходит в тумане, в дымке:

Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.

Но лирический герой поэта не статичен. Блока потрясла революция 1905 года. Он задумывается о судьбе своей родины, так как осознает неизбежность перемен. В стихотворениях он обращается к России:

Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю - и за дремотой тайна,
И в тайне - ты почиешь, Русь.

Мистичность языка наблюдателя и в этом отрывке, но уже другая тема. Размышления о родине все больше увлекали поэта. Постепенно он отошел от мистики, в чем его часто упрекали друзья. Блок, несомненно, переживал охлаждение отношений с Мережковским, Гиппиус, но в то же время был честен перед собой. Поэт видел сложное, в чем-то даже трагичное положение России и понимал, что его долг - писать об этом. Блок никогда не отказывался от своих ранних стихов, но для меня остается загадкой, как он оценивал их впоследствии. Дело в том, что поэт не соглашался с трактовкой некоторых критиков; что будто бы Прекрасная Дама “переросла” в образ России.

Блок увидел в своей родине женщину и восторгался ею. Такое отношение сначала очень удивило меня. Но потом я поняла, что так сильно любить можно только близкого и родного человека, жену:

Нам ясен долгий путь!

Поэт - участник событий. Он страдает, думает, размышляет о пути России. Один античный ученый утверждал, что, для того чтобы узнать будущее, надо изучить прошлое. Блок, по-видимому, тоже приходит к такому выводу. Поэт много времени посвящает изучению истории России. Он пишет исторический цикл стихов “На поле Куликовом”, в котором выражает свое отношение к происходящим вокруг событиям. “Вечный бой” в России так и продолжается. И пускай сейчас тяжело и впереди еще долгий путь, но поэт видит счастье в конце пути. Эта вера в будущее непоколебима, именно она помогает Блоку в эти “страшные года”.

Несомненно, поэт видел страдание России, особенно русской деревни. Как городской житель, он не мог прочувствовать глубину трагедии, но, как умный и чуткий человек, он переполнен состраданием:

Россия, нищая Россия,
Мне губы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви!

Блок не мог стать певцом деревни, так как не был привязан к ней с детства. Очень тепло принял поэт Есенина, деревенского юношу “с самобытным даром”. Быть может, Блок понимал, что этот молодой человек способен восславить русскую деревню, воздать ей должное...

История не стоит на месте. И свершилось! Великий переворот! Блок был одним из первых поэтов, написавших о революции. Поэма “Двенадцать”, написанная в самом начале 1918 года, явилась по сути.всплеском эмоций. Блок принял революцию такой, какая она была. Он видел противоречия современной ему жизни и пытался донести это до читателей:

Черный вечер. Белый снег.

Одним из главных художественных приемов поэмы становится антитеза. Цвета “белый” и “черный” выбраны не случайно. Во-первых, в жизни все перемешалось; во-вторых, резкий контраст отражает идею революции. Страшно было оттого, что не было третьих, были белые и черные, а между ними - пропасть. Чтобы придать эмоциональную окраску, Блок использует неполные предложения. Язык поэмы тоже простой, близок к разговорному.

Поэт, возможно, ошибался в трактовке действительности, но та искренность, с которой он выражал свои чувства, достойна уважения.

Историю предсказать невозможно. Можно сочувствовать, переживать, размышлять. Можно видеть чуть больше других или осознавать что-то лучше. Но все равно человек ничтожен в сравнении с историей России. Важно понять, что чувствовать и думать необходимо в первую очередь самому человеку. Равнодушие - смерть.

Конец XX века вновь принес перемены в Россию. Жизнь перевернулась с ног на голову, впереди неизвестность. Поэтому обращение современников к творчеству А. Блока - попытка понять настоящее через прошлое. Талант поэта заключается в том, что его произведения не теряют актуальность и по сей день. “Страшные года” перемен вернулись. Судьба России вновь стала главной темой разговоров. И общество читает Блока, воспевшего когда-то свою родину, Россию, во всем ее величии и во всей ее нищете.

ТЕМА РОДИНЫ В ЛИРИКЕ А. А. БЛОКА

Александр Александрович Блок родился 29 ноября 1880 года в Петербурге в дворянской семье. Его отец был профессором Варшавского университета, дед (известный ученый-ботаник А. Н. Бекетов) - ректором Петербургского университета. Детские годы А. Блок провел в семье деда в Петербурге, а также в подмосковном имении Шахматове - летней резиденции семьи. Это тихое, затерянное среди лесов, полей, холмов Подмосковья место сыграло большую роль в творчестве поэта. В течение тридцати лет А. Блок приезжал сюда. Шахматове стало для него символом России.

А. А. Блок начал писать в конце 90-х годов XIX века. На формирование его как поэта оказали традиции русской классики, почитавшиеся в семье Бекетовых, а также философские сочинения Владимира Соловьева.

После революции 1905 года А. Блок все чаще в своем творчестве обращается к патриотической теме, теме Родины с ее прошлым и будущим, с ее надеждами и разочарованиями, бедствиями, несчастьями, с ее обрядами и традициями.

Во вторую книгу стихов А. Блока “Нечаянная радость” вошли стихотворения 1904-1906 гг. В сборнике главной, стержневой темой становится тема Родины.

Широкая, многоцветная, полная жизни и движения картина родной земли предстает перед читателем. Стихотворение “Россия” начинается реалистическим образом Родины, который слагается из мельчайших черточек, характерных особенностей:

Опять, как в годы золотые.
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи...

Размытые дороги, необъятные дали, серые избы, песнь ямщика - такова блоковская Россия.

А. Блок создал свой самобытно-неповторимый, образ России - не матери, каким он был у поэтов прошлого, а красавицы-подруги, возлюбленной, невесты, жены (“О, Русь моя! Жена моя!”).

А. Блок воспевал романтически “необычайную” и “таинственную” Русь с ее колдунами и “ворожеями”:

Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна...
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями.

В дорожных снеговых столбах надежда и утешение, ее дик “светел на Россия для А. Блока всегда”:

Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.

В то же время Россия для А. Блока - страна огромной мощи и энергии. Могущество Родины - в ее исторических свершениях, поэтому поэт обращается к прошлому страны, вглядывается в годы величайших событий:

Река раскинулась.
Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

Так начинается знаменитый цикл А. Блока “На поле Куликовом”.

Большую роль в цикле играет образная символика - крики лебедей:

Мы, сам друг, над степью в полночь стали,
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали.
И опять, опять они кричат...
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало
И плеск и трубы лебедей...

Бег коня:

Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!

Своей символикой А. Блок подводит нас к размышлениям о настоящем России, заставляет задуматься о грядущих переменах в стране. Он с большим волнением пишет о будущем родной земли: идет вечный бой, - бой за Родину:

И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...

Но, несмотря ни на что, А. Блок пишет:

Не пропадешь, не сгинешь ты...

А. Блок писал о России с большой нежностью, любовью, надеждой, и слова его так же искренни, как “слезы первые любви”.

“ЭТОЙ ТЕМЕ Я СОЗНАТЕЛЬНО И БЕСПОВОРОТНО ПОСВЯЩАЮ ЖИЗНЬ...” (А. А. Блок)

Тема Родины относится к числу вечных в русской литературе. К ней обращались художники слова во все времена. Но в творчестве Блока эта тема обретает особое звучание. Ведь поэт жил на рубеже веков, о себе и своих современниках он сказал: “Мы - дети страшных лет России”. Предчувствие “неслыханных перемен” и “невиданных мятежей” отбрасывает особый отблеск на любовь Александра Блока к России, делает ее противоречивой и обостренной. Так на раннем этапе возникает облик сказочной Руси, которую поэт сравнивает с молодой заколдованной девушкой, погруженной в глубокий сон:

Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю - и за дремотой тайна.
И в тайне - ты почиешь, Русь.

Мы видим идеальный образ России, лишенный конкретных исторических черт, в нем много мистического, тайного. Мир ранней поэзии А. Блока - это мир прекрасной мечты. Проходит время, и сквозь романтическую дымку просвечивается иной облик России - нищей, серой, печальной.

Трагедия личного столкновения со страшным миром прозвучала в стихотворении “Ночь, улица, фонарь, аптека...”, в котором самой композицией подчеркнута полная безысходность, замкнутость:

Умрешь - начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Однако страшный мир - это не только мир вокруг поэта, это и мир в нем самом. В известном стихотворении, надолго ставшим символом поэзии А. Блока (“Незнакомка”), лирический герой принадлежит двум мирам: миру мечты, поэзии, где все окутано дымкой тайны, но он же не отделяет себя от низменного, пошлого мира “испытанных остряков”, бездушной природы, в которой самое поэтическое ее явление - луна на небе - превращается в мертвый диск. Блок всю жизнь был непримиримым врагом бездуховности, заглушающей человеческое в человеке. Незнакомка - это красота, вознесенная над пошлостью, врачующая и очищающая душу. Но заканчивается стихотворение возвращением лирического героя от мечты к реальности.

Страшный мир, созданный А. Блоком, - это тоже Россия, и высшее мужество поэта не в том, чтобы не видеть этого, а в том, чтобы принять, полюбить свою страну даже в таком неприглядном виде. И уже не идеализируя Родину, замечая все уродующие ее черты, поэт говорит о своей любви-ненависти в стихотворении “Грешить бесстыдно, непробудно...”. Неприглядный облик реальной России встает перед читателем: здесь после совершения греха лицемерно раскаиваются, а потом продолжают ту же жизнь, в которой можно “пса голодного от двери, икнув, ногою отпихнуть”. Покаяние здесь лишь минутно, подавая грош в церкви, люди тут же, вернувшись, обманывают своего ближнего. Моментами стихотворение звучит почти как сатира. Но тем неожиданнее и сильнее его финал:

Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.

В том, что Россия такова, поэт видит не позор ее, а беду, не порок, а болезнь. Одним из первых непосредственных обращений А. Блока к теме России стало его стихотворение 1906 года “Русь”. Страна предстает в нем как заповедное, сказочное пространство:

Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями.
И смутным взором колдуна...
Так я узнал в моей дремоте
Страны родимой наготу.

Россия как бы спящее заколдованное царство, и лирический герой проникается ее тайной, его живая душа погружена в дремоту. И явь, которая может стать отталкивающей и страшной, лишь проступает сквозь тайну. Идеальный образ России словно огражден от вторжения реальности.

Итогом размышлений А. Блока о судьбах своей страны стал цикл стихов “Родина”, который создавался с 1907 по 1916 год. К самым различным аспектам сложной и драматической темы обращается поэт в этом цикле. Символом России становится тихий дом в густой траве. Начинается война 1914 года, и все яснее в последних стихотворениях звучат мотивы будущей России. Это ощущается в стихотворениях “Петроградское небо мутилось дождем...”, “Я не предал белое знамя...”, “Коршун” и других. Однако тема трагического предвидения появляется в стихотворениях из цикла “Родина”, написанных задолго до войны 1914 года, объединенных общим названием “На поле Куликовом”. Созданы они в 1908 году и посвящены одному из самых значительных событий в истории России. В 1912 году Блок писал: “Куликовская битва принадлежит, по убеждению автора, к символическим событиям в русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди”. Мы видим, что образ Родины приобретает для Блока исключительное значение, поэтому личные искания поэта неотделимы от поисков счастья для родной страны. В объективном мире, пусть страшном, Блок ищет для России спасение. В поисках идеала и пути в будущее Блок обращается к прошлому страны, к его истокам, стремится осмыслить исторический путь. Куликовская битва для него - символ величайших испытаний, которые Россия, несмотря ни на что, преодолела. Значение битвы было не столько военным, политическим, сколько духовным. И не случайно обращается к этому событию поэт в предвидении трагических лет России. Свое единение с ней Блок все острее ощущает, предчувствуя страшные потрясения. Современность и история максимально сближаются, и победа нашего народа над врагами - это итог великой героической борьбы, которая была в прошлом и ожидает Россию в будущем. Горькие размышления о Родине способствовали появлению его произведения “Двенадцать”. Не все принимает Блок в революции. В “Двенадцати” и “Скифах” поэт воспевает не столько стихию, разрушительную силу, а ее созидательное начало. Он видел и темные, и светлые стороны. Но слишком велика была его любовь к России, надежда на ее возрождение, чтобы мрачные настроения могли одержать верх в душе поэта. Вот какой видит он Родину в “Скифах”:

Россия-Сфинкс, ликуя и скорбя.
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью, и с любовью!

На мой взгляд, все предреволюционное творчество Блока подготовило его к восприятию октябрьских событий. Взбунтовавшаяся “стихия” выплеснулась на улицу, чтобы сокрушить “страшный мир”. И в то же время А. А. Блок чувствовал, что “стихия”, не одухотворенная гуманистической идеей, неизбежно выродится в бунт - “бессмысленный” и “беспощадный”. Мне кажется, об этом поэма “Двенадцать”. Блок пророчески предупреждает: нельзя утвердить торжество мировой справедливости на крови и страданиях людей. Не освященная великой гуманистической целью революция становится слепой силой, одинаково уничтожающей и правых, и виноватых. Вот почему в финале поэмы появляется Иисус Христос как символ предостережения. Поэт скорбит по России, оплакивает ее судьбу. Но А. Блок горячо любил несчастную, израненную, но не сломленную душу Родины. Поэтому эта тема проходит через все творчество поэта, рождая безграничную любовь к России.

ОБРАЗ РОДИНЫ В ЛИРИКЕ А. А. БЛОКА

Тема Родины - одна из ведущих в творчестве Блока. “Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь”, - писал поэт.

Образ Родины в лирике Блока многогранен. В стихотворении “Русь” (1906) Россия предстает перед читателем таинственной, колдовской землей:

Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями
И с мутным взором колдуна.

Позже, в цикле “Родина” (1907-1916) Блок изображает любовь к Родине как чувство глубоко личное. Лирический герой размышляет о судьбе страны, ее прошлом, настоящем и будущем. Появляется неожиданный для русской поэзии образ Родины-жены:

О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем так горько плачешь?

В стихотворении “Россия” образ Родины еще больше усложняется. Это одновременно и страна с лесами, полями, деревнями и проселками, и красавица-крестьянка с “мгновенным взором из-под платка”:

А ты все та же - лес да поле,
Да плат узорный до бровей.

Облик России у Блока связан с мотивами дороги, ветра, пути:

Нет... еще леса, поляны.
И проселки, и шоссе,
Наша русская дорога,
Наши русские туманы.
Наши шелесты в овсе.

Стихотворение “Россия” выражает понимание Родины, близкое тютчевскому (“Россия, нищая Россия”), высказывается предчувствие, что на Россию надвигается что-то страшное, что Россия отдаст “разбойную красу” чародею, который может ее “заманить” и “обмануть”. Но вместе с тем поэт выражает веру в то, что Россия не Пропадет.

Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты.

В цикле “На поле Куликовом” Блок обращается к историческому прошлому России, чтобы через прошлое понять современность. Блок считал Куликовскую битву “символическим” событием русской истории: “Таким событиям суждено возвращение. Разгадка еще впереди”. Лирический герой ощущает себя современником, сразу двух эпох. Начинается цикл изображением величественной России, устремленной в даль веков. С помощью аллитерации (“ст”) поэт передает состояние застылости и грусти: “река грустит”, “в степи грустят стога”. В следующей строфе образ России становится динамичным. Риторическое восклицание будто нарушает покой: “О, Русь моя! Жена моя!” Создается ритм, имитирующий бешеную скачку степной кобылицы.

Наш путь степной, наш путь в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о Русь.

Но завершается стихотворение тревожными нотами, предчувствием чего-то ужасного, кровавого. Образ кровавого заката - символ, в который Блок вкладывает мысли о судьбе России: будущее ему видится неясным, далеким, трудным и мучительным.

Однако Блок не жалеет Россию:

Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу.

Он принимает ее такой, какая она есть: дикая, бескрайняя, отчаянная и печальная.

“Из сердца кровь струится” - так мог сказать только тот, кто видел свою жизнь кровно связанной с судьбой и жизнью России.

ТЕМА РОССИИ В ЛИРИКЕ А. А. БЛОКА

Россия... Нет поэта, который не писал бы о ней, не высказывал своего отношения.

В пушкинской любви к Отечеству высокая гражданственность, “души прекрасные порывы” сочетаются с ясным и трезвым представлением о государстве, подчиняющем себе волю, стремления, желания личности.

Отношение М. Ю. Лермонтова к России было строго аналитичным. Он любит ее “странною любовью”, любит больше на расстоянии, никогда не соединяя себя с нею до конца, но фиксируя все метким, наблюдательным взглядом.

Настойчивый мотив любви, ненависти к России принимает завершенную форму у Н. А. Некрасова.

Неизбежно ближе к Блоку тютчевское восприятие России. Основанное на незыблемой, несокрушимой вере в нее:

У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.

Лирическое чувство родины проснулось в нем рано, в самые юные года. Безотчетный восторг, охватывающий душу непонятно почему - от одной грустной прелести родной земли, узнал он, блуждая по ахматовским лесам и полям, кривым перелескам, мимо “низких, низких” деревень. Здесь возникли особенные мысли. здесь рождалось и крепло “совсем особенное, углубленное и отдельное чувство связи со своей страной и своей природой”.

Родная глина, родные пески, мокрые долы, груды битого камня вдоль прямого шоссе, неоглядные дали... “Это и есть Россия”. Что-то громадное, бескрайнее, чего не измерить и не понять. “В Россию можно только верить!” - неотступно звучали ему слова любимого поэта. Поверь - и она успокоит сжигаемою тревогой, истерзанную, хмельную душу.

Много нас - свободных, юных, статных
Умирает, не любя...
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить и плакать без тебя!

Много было в этом остром, щемящем чувстве родины и от тютчевской жалости к “смиренной наготе”, к народному “долготерпенью”, и от славянофильских и почвеннических иллюзий об отдельном пути и особой судьбе боголюбивой и богоизбранной России.

Сначала у Блока - это даже не Россия, а дремучая, “почитающая в тайне” Русь с колдунами, ворожеями и ведьмами, буйными вьюгами и горящими селами.

Где все пути и все распутья Живой клюкой измождены. И вихрь, свистящий в голых прутьях, Поет преданья старины.

Блок хорошо знал эти преданья и поверья, изучал их, они отозвались в его стихах. Но главное в них - тот же мотив: родина исцеляет и оберегает своего измаявшегося сына:

Живую дуду укачала.
Русь, на своих просторах ты.
И - вот она не запятнала
Первоначальной чистоты.

Родина - как вечно прекрасная, которая все поймет и все простит и разве что только спросит: “Где был, пропадал?” - и впустит в свой тихий дом, и обнимет, и скажет: “Здравствуй”.

Заплачет сердце по чужой стороне,
Запросится в бой - зовет и манит,
Только скажет: “Прощай. Вернись ко мне” -
И опять за травой колокольчик звенит...

Образ Родины - образ-символ, который связан у Блока с женским началом, потому что духовность человеческого бытия осмысливалась им только через женский образ. В стихотворении “Россия”, с “серыми избами”, “расхлябанными колеями” дорог принимает облик простой женщины из народа, в платке, повязанном по-крестьянски:

А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

В этом стихотворении перед нами Русь с ее нищетой, неяркими красками, миром маленьких людей. Россия - великая и униженная. Лирический герой не скрывает своей любви к этой Родине, он переживает за нее. Как нам не хватает сегодня блоковского отношения к своей Родине, переживающей не меньшие трудности. Красота России вечна и нетленна, она возвращает поэту чистоту и высоту чувств: :

Твои мне песни ветровые
Как слезы первые любви!

Разумеется, Блок не стремился говорить только о нищете России. Но другой России в 1908 году не было. Была крестьянская, нищая страна, с глухими песнями ямщиков, в которых звучала “осторожная тоска”. Родина, принявшая облик молодой женщины, тоже прекрасная Незнакомка. Но как не похожа она на тех, которых он встречал в “кабаках, в переулках, в извивах!” В этой женщине нет ничего непонятного, она вселяет в Поэта уверенность в то, что с ней

И невозможное возможно,
Дорога дальняя легка...

Блок видит, что Россия в движении, в пути. Мы чувствуем веру поэта в великое будущее России. И эта вера связана с Россией крестьянской, народной.

Стихи о России имели для Блока особое значение. 9 декабря 1908 года он пишет К. Станиславскому: “Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь...

Недаром, может быть, только внешне наивно, внешне бессвязно произношу я имя: Россия. Вот здесь жизнь или смерть, счастье или погибель”.

Важным этапом в развитии темы стал цикл “На поле Куликовом”. Поэт обращается к истории. Для него русская история - это истоки нашего русского национального характера. Это живое прошлое России. Насколько современен Блок, начинаешь понимать только сейчас:

О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!

Лирический герой изображает себя воином, готовым вступить в бой. Это идея каждого русского, поставленного волей истории защищать Отчество.

Цикл назван так не случайно: в жизни каждого народа есть события, которые имеют огромное значение. Именно на поле Куликовом русский народ осознал до конца свою силу, а через осознание этой силы пришла надежда на возрождение современной ему России.

Александр Блок верил в Россию, видел в ее прекрасном прошлом надежду на будущее. Ведь Россия - огромная страна, где “невозможное возможно”, она одолеет “долгий путь”, пойдет через исторические перипетии. Этими мыслями наполнена неоконченная поэма “Возмездие”, где нарисована картина “глухого времени”, точнее “безвременья”. Сходные мотивы звучат и в стихотворении 1914 года:

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы - дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!

Поэт, принимая на себя всю тяжесть исторической вины, говорил, что “роковая пустота” в сердце - расплата, сердце выжило, “испепелело” “страшными годами”, но есть и те, кто достоин увидеть Царство Божие.

О новой России Блок написал в стихотворении “Скифы”. В нем он вновь вернулся к вопросу об исторической судьбе родины. Россия молодая, силы ее неизмеримы: “Мильоны - вас. Нас тьмы, и тьмы, и тьмы. Для вас века, для нас - единый час”.

Историческая миссия страны не изменилась, когда-то Россия спасла Европу от татаро-монгольского нашествия, потом избавила от Наполеона. Россия - защитница человеческой культуры, ей известны тайна и логика истории, она делится своей мудростью с Европой, предостерегает: “В последний раз - опомнись, старый мир!”

Но на смену старому миру приходит новый.

Блок написал в статье “Интеллигенция и революция”: “Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью...” Слова эти подтверждены логикой жизни и творчества Блока.

В поэме “Двенадцать” он показывает столкновение двух миров, старого и нового. Между ними не может быть компромисса, мир раскололся:

Черный вечер, белый снег,
Винтовок черные ремни.
Крутом - огни, огни, огни.

Прежняя Россия отвергается новыми людьми: “Пальнем-ка пулей в святую Русь”. А вот они сами те, кто поднялся “из тьмы погребов”:

В зубах цигарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!

Этим новым людям ближе бродяга, встреченный на улице, чем те, кто прежде был “хозяевами жизни”, но такое положение закономерно - ангелы не живут в подвалах, подвальная жизнь уродует человека. Однако по логике христианской, которая пронизала поэта, те, кто был здесь последним, там - там будет первым, войдет в Царство Божие, и недаром впереди двенадцати апостолов новой веры “шествует” Христос.

Поэма, языком которой трудно не восхищаться, вводит нас в обстановку революционных месяцев, окрашенную и упоением свободы, и начинающимся насилием над волей и правами людей.

Историки еще десятилетия будут спорить о роли Октября, но нынче мы должны быть благодарны А. Блоку за то, что он так точно и ярко, так выразительно запечатлел революционную эпоху в своем небольшом произведении, а ведь этим жила Россия, а он был ее певцрм.

Стихи Блока о России патриотичны. Образ России овеян поэзией русского фольклора. Для поэта Россия - надежда и утешение. Это страна громадной, еще не выявленной мощи. Она никогда не пропадет и не сгинет, она ведет “на вечный бой” и указывает путь вперед, в будущее.

Притягательная сила стихов Блока проверена временем. Они тревожат, печалят, радуют, воодушевляют, заставляют почувствовать могущество гармонии, внесенной в мир великим и благородным поэтом. До нас дошел его пророческий голос:

Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне,
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне.

Когда я думаю о творчестве Александра Блока, вспоминаю строки Н. А. Некрасова:

Природа-мать! когда б таких людей
Ты иногда не посылала миру,
Заглохла б нива жизни...

РОССИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ А. А. БЛОКА

Начиная с 1907-1908 годов, тема России, ее исторического пути, ее настоящего и будущего выходит на первый план в творчестве А. А. Блока. В 1907-1916 годах поэт пишет цикл “Родина”, пьесу “Песня судьбы”, публицистические статьи “Солнце над Россией”, “Дитя Гоголя”, “Памяти Врубеля” и другие.

В произведениях Блока о России ощутима связь с изображением России А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым. Н. А. Некрасовым. Примечательно в этом смысле стихотворение “Россия”.

Стихотворение написано четырехстопным ямбом, ритмический рисунок приближает стихотворение к произведениями Пушкина, Лермонтова (“Родина”).

В первых строчках стихотворения:

Опять, как в годы золотые,

Три стертых треплются шлеи...

содержится указание на строчки Гоголя из поэмы “Мертвые души”: “Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься?” Вообще для блоковских стихов о Родине важен мотив дороги: “Дорога долгая легка...” или “Идем по жнивью не спеша...”

Нищая Россия - образ тютчевский. Однако этот образ созвучен и некрасовскому.

Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка-Русь!

Созвучно с Некрасовым и блоковское сравнение любви к женщине и любви к Родине (“Невеста Россия”, “О Русь моя! Жена моя!”). В стихотворении “Осенний день” появляются строчки:

О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь?

Связи со стихотворением Некрасова и романом Толстого “Воскресение” прослеживаются и в стихотворении “На железной дороге”. Убегающая среди некошеного рва железная дорога и железная тоска, разрывающая сердце поэта, соединяются воедино. Следуя за традицией, Блок создает в стихах свой неповторимый образ России. В цикле “Родина” поэт часто обращается к евангельским темам, сюжетам, пользуется цитатами из Евангелия:

Сын человеческий не знает,
Где преклонить ему главу...

И горит звезда Вифлеема
Так светло, как любовь моя.

Самое первое стихотворение цикла “Ты отошла, и я в пустыне...”, как обычно у Блока, задающее основную идею Цикла, содержит строки:

Ты - родная Галилея
Мне - невоскресшему Христу.

Так Блок определяет Россию как родину поэта-пророка. Блок возвращается к прошлому, к историческим корням России. Родина для него связана с таинственными преданиями старины, народными сказками и поверьями:

В пустой траве пропадешь с головой,
В тихий дом войдешь не стучась
Обнимет рукой, оплетет косой
И статная скажет: “Здравствуй, князь”.

Родина для поэта связана с образом жены, возлюбленной, суженой.

Блок видит и новую Россию, Россию зарождающегося капитализма.

Многоярусный корпус завода,
Города из рабочих лачуг...

Поэт видит нищету, ужас мировой войны (“Петроградское небо мутилось дождем. На войну уходил эшелон”). В его стихах появляются мотивы бездомности, скитаний. Но вместе с тем поэт ощущает единство с Россией.

Особая роль в творчестве поэта принадлежит стихотворению “На поле Куликовом”. В примечании к циклу Блок заметил, что “Куликовская битва принадлежит... к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение”.

В 1380 году Русь заслонила Европу от нашествия татар. В XX веке возникает образ “желтой опасности”, идея панмонголизма. По мнению Блока, Россия опять будет иметь защищающее значение для Европы.

При описании Родины у Блока часто появляются слова: “ветер”, “метель”, “буря”:

Дикий ветер
Стекла гнет,
Ставни с петель
Буйно рвет.

Только дикий черный ветер
Сотрясающий мой дом.

В России Блок постоянно ощущает нарастание народной стихии, стихии необузданной и неукротимой. Он видит азиатское начало России:

Да, скифы - мы!
Да, азиаты - мы!

Это азиатское начало в столкновении с европейской культурой должно было породить революцию, которую Блок предчувствовал.

Россия для Блока всегда оставалась многогранна, загадочна, необъяснима. “Россия - сфинкс”.

Загружено с учебного портала

Последний поклон

Садами пробрался я к нашему дому. Мне хотелось первому встретить бабушку, и оттого я не пошел улицей. Старые жерди на нашем и соседнем огородах осыпались. Торчали подпорки, хворостины, тесовые обломки.

Вдруг отчего-то сделалось боязно, какая-то неведомая сила пригвоздила меня к месту, сжала горло, и, с трудом превозмогая себя, я двинулся в избу, но двинулся тоже боязливо, на цыпочках.

Дверь была распахнута. В сенцах гудел заблудившийся шмель, пахло прелым деревом. Краски на двери и на крыльце почти не осталось. Лишь лоскутки ее светлели в завалах половиц и на косяках двери. И хотя шел я осторожно, половицы со щелями все равно шевелились и постанывали под сапогами.

Бабушка сидела на скамейке возле подслеповатого кухонного окна и сматывала нитки в клубок.

Я замер у двери. Буря пролетела над землей! Смешались и перепутались миллионы человеческих судеб, исчезли и появились новые государства, фашизм, грозивший роду человеческому смертью, подох. А тут как висел настенный шкафчик из досок и на нем ситцевая занавеска в крапинку, так и висит; как стояли чугунки и синяя кружка на припечке, так они и стоят; даже бабушка на привычном месте, с привычным делом в руках.

Что ж ты стоишь, батюшко, у порога? Подойди, подойди! Перекрещу я тебя, милого.

Я думал, ты меня не узнаешь.

Да как же не узнаю? Что ты, Бог с тобой!

Я оправил гимнастерку, хотел вытянуться и гаркнуть заранее придуманное: «Здравия желаю, товарищ генерал!» Да какой уж тут генерал!

Бабушка сделала попытку встать, но ее шатнуло, и она ухватилась руками за стол. Клубок скатился с ее колен. Какие маленькие сделались у бабушки руки! Кожа на них желта и блестит, что луковая шелуха. Сквозь сработанную кожу видна каждая косточка и синяки. Пласты синяков будто слежавшиеся листья поздней осени. Я обнял бабушку.

- Живой я остался, бабушка, живой!

- Молилась, молилась за тебя, - торопливо шептала она и по-птичьи тыкалась мне в грудь. Она целовала там, где сердце, и все повторяла:

- Молилась, молилась.

- Потому я и выжил.

Я послушно замер перед бабушкой. На дряхлой щеке ее осталась и не сходила вмятина от Красной Звезды.

Устала я, батюшко. Вся устала. Восемьдесят шестой годок. Работы сделала - иной артели впору. Тебя все ждала. Теперь пора. Теперь скоро помру. Ты уж, батюшко, приедь похоронить-то меня. Закрой мои глазоньки.

Бабушка ослабла и говорить ничего уже не могла, только целовала мои руки, мочила их слезами, и я не отбирал у нее рук. Я тоже плакал молча и просветленно.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Вскорости бабушка умерла. Мне прислали на Урал телеграмму с вызовом на похороны. Но меня не отпустили с производства. Начальник отдела кадров вагонного депо, где я работал, прочитав телеграмму, сказал:

- Не положено. Мать или отца - другое дело, а бабушек да дедушек...

Откуда знать он мог, что бабушка была для меня отцом и матерью - всем, что есть на этом свете дорогого для меня! Мне надо бы послать того начальника куда следует, бросить работу, продать последние штаны и сапоги да поспешить на похороны бабушки, а я не сделал этого.

Я еще не осознал тогда всю огромность потери, постигшей меня. Случись это теперь, я бы ползком добрался от Урала до Сибири, чтобы закрыть бабушке глаза, отдать ей последний поклон.

И живет в сердце вина. Гнетущая, тихая, вечная. Пытаюсь поведать о бабушке людям, чтоб

в своих бабушках и дедушках, в близких и любимых людях отыскали они ее и была бы жизнь моей бабушки беспредельна и вечна, как вечна сама человеческая доброта. Нет у меня таких слов, которые оправдали бы меня перед нею. Я знаю, бабушка простила бы меня. Она всегда и все мне прощала. Но ее нет. И никогда не будет. И некому прощать. (578 слов)

По В.Астафьеву

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Концерт классической музыки

Среди многих постыдных поступков, которые я совершил в жизни, более всех памятен мне один. В детдоме в коридоре висел репродуктор, и однажды в нем раздался голос, ни на чей не похожий и чем-то меня раздражавший, наверное, как раз своей непохожестью.

Ха! Орет, как жеребец! - сказал я и выдернул вилку репродуктора из розетки. Голос певицы оборвался. Ребятня сочувственно отнеслась к моему поступку, поскольку был я в детстве самым певучим и читающим человеком.

Много лет спустя в Ессентуках, в просторном летнем зале, слушал я симфонический концерт. Все повидавшие и пережившие на своем веку музыканты крымского оркестра со славной, на муравьишку похожей, молоденькой дирижершей Зинаидой Тыкач терпеливо растолковывали публике, что и почему они будут играть, когда, кем и по какому случаю то или иное музыкальное произведение было написано. Делали они это вроде как бы с извинениями за свое вторжение в такую, как им казалось, перенасыщенную духовными ценностями жизнь граждан, лечащихся и просто так отдыхающих на курорте. И поэтому концерт классической музыки начали с лихой увертюры Штрауса, чтоб подготовить переутомленных культурой слушателей ко второму, более серьезному отделению.

Но и сказочный Штраус, и огневой Брамс, и кокетливый Оф-фенбах не помогли. Уже с середины первого отделения концерта слушатели, набившиеся в зал на музыкальное мероприятие только потому, что оно бесплатное, начали покидать зал. Да если бы они просто так его покидали, молча, осторожно. Так нет, покидали с возмущениями, выкриками, бранью, как будто обманули их в лучших вожделениях и мечтах.

Стулья в концертном зале стояли старые, венские, с круглыми деревянными сиденьями, сколоченные по рядам, и каждый гражданин, поднявшись с места, считал своим долгом возмущенно хлопнуть сиденьем.

Я сидел, ужавшись в себя, слушал, как надрываются музыканты, чтоб заглушить шум и ругань в зале, и мне хотелось за всех за нас попросить прощения у милой дирижерши в черненьком фраке, у оркестрантов, так трудно и упорно зарабатывающих свой честный, бедный хлеб, извиниться за всех нас и рассказать, как я в детстве совершил постыдный поступок, как выдернул вилку репродуктора.

Но жизнь - это не письмо, в ней возврата назад не бывает. Что из того, что певица, которую я оскорбил когда-то словом, была великой Надеждой Обуховой? Позднее она стала моей самой любимой певицей, и я не раз плакал, слушая ее.

Она-то, певица, уже никогда не услышит моего раскаяния, не сможет простить меня. Зато, уже пожилой и седой, я содрогаюсь от каждого хлопка и бряка стула в концертном зале. Меня бьет по лицу грубое слово в тот момент, когда музыканты изо всех сил, возможностей и таланта своего пытаются передать боль рано отстрадавшего близорукого юноши в беззащитных кругленьких очках.

Он в своей предсмертной симфонии, неоконченной песне своего измучившегося сердца, уже более века протягивает руки в зал и с мольбой взывает: «Люди, помогите мне! Помогите! Ну если мне помочь не можете, хотя бы себе помогите!» (451 слово)

По В. Астафьеву

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Второй сорт

Он приезжает с некоторым опозданием, когда гости уже в сборе и виновница торжества, его двоюродная племянница, то и дело поглядывает на часы.

Моложавый, с крупной серебристой головой и выразительным, энергичным лицом, он, войдя в комнату и радушно улыбаясь, здоровается общим полупоклоном. Для хозяев он - дядя Сережа или просто Сережа, а для гостей - Сергей Васильевич, и все уже знают, что он писатель, человек известный и уважаемый.

И подарок привезен им особенный - чашка с блюдцем из сервиза, которым многие годы лично пользовался и незадолго до смерти передал ему сам Горький. Эту, можно сказать, музейную ценность сразу же устанавливают на верхней полке серванта за толстым стеклом, на видном месте.

Сажают Сергея Васильевича рядом с именинницей во главе стола и ухаживают, угощают наперебой; впрочем, он почти от всего отказывается.

Он, должно быть, тяготится этой вынужденной ролью свадебного генерала, но виду не подает. Зная себе цену, держится с достоинством, однако просто и мило: улыбается, охотно поддерживает разговор и даже пошучивает.

А на другом конце стола не сводит с него глаз будущий филолог, студент первого курса, застенчивый белобрысый паренек из глухой вологодской деревушки. В Москве он лишь второй месяц и, охваченный жаждой познания, ненасытно вбирает столичные впечатления. Попал паренек на именины случайно, и, увидев впервые в своей жизни живого писателя, забыв обо всем, ловит он каждое его слово, и улыбку, и жест, смотрит с напряженным вниманием, восхищением и любовью.

По просьбе молодежи Сергей Васильевич негромко и неторопливо рассказывает о встречах с Горьким, о столь памятных сокровенных чаепитиях, под конец замечая с болью в голосе:

Плох был уже тогда Алексей Максимович, совсем плох.

И печально глядит поверх голов на полку серванта, где покоится за стеклом горьковская чашка, и задумывается отрешенно, словно смотрит в те далекие, уже ставшие историей годы, вспоминает и воочию видит великого коллегу.

Окружающие сочувственно молчат, и в тишине совсем некстати, поперхнувшись от волнения, сдавленно кашляет будущий филолог.

Когда начинают танцевать, он после некоторых колебаний, поправив короткий поношенный пиджачок и порядком робея, подходит к Сергею Васильевичу и, достав новенький блокнот, неуверенно просит автограф. Вынув толстую, с золотым пером ручку, тот привычно выводит свою фамилию - легко, разборчиво и красиво.

Уезжает Сергей Васильевич раньше всех. Его было уговаривают остаться еще хоть немного, но он не может.

Прощаясь, он дружески треплет вологодского паренька по плечу, целует именинницу и ее мать, остальным же, устало улыбаясь, делает мягкий приветственный жест поднятой вверх рукой.

Он уходит, и сразу становится как-то обыденно.

А в конце вечера будущий филолог, находясь всецело под впечатлением этой необычной и радостной для него встречи, стоит у серванта, зачарованно уставясь на горьковскую чашку. Толстое стекло сдвинуто, и она, доступная сейчас не только глазам, манит его - страшно

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

хочется хотя бы дотронуться. Не в силах более удерживаться, он с волнением, осторожно, как реликвию, обеими руками приподнимает ее. С благоговением рассматривая, машинально переворачивает и на тыльной стороне донышка видит бледно-голубоватую фабричную марку.

«Дулево. Второй сорт. Пятьдесят первый год», - мысленно повторяет он, в растерянности соображает, что Горький умер на пятнадцать лет раньше, и вдруг, пораженный в самое сердце, весь заливается краской и, расстроенный буквально до слез, тихо, беспомощно всхлипывает и готов от стыда провалиться сквозь землю, будто и сам в чем-то виноват.

Дурная это привычка - заглядывать куда не просят. Дурная и никчемная... (522 слова)

По В. Богомолову

Загружено с учебного портала http://megaresheba.ru/ все изложения для сдачи выпускного экзамена по русскому языку за 11 классов в РБ.

«Последний поклон»

Порядочность, трепетное отношение к хлебу, аккуратное

К деньгам - все это при ощутимой бедности и скромности в сочетании с трудолюбием помогает семье выживать даже в самые трудные минуты.

С любовью В.П. Астафьев рисует в повести картины детских шалостей и забав, простые домашние разговоры, будничные заботы (среди которых львиная доля времени и сил уделяется огородным работам, а также простую крестьянскую еду). Большой радостью для мальчика становятся даже первые новые штаны, так как ему все время перешивают их из старья.

В образной структуре повести центральным является образ бабушки героя. Она уважаемый человек на селе. Ее большие рабочие руки в жилках еще раз подчеркивают трудолюбие героини. «В любом деле не слово, а руки всему голова. Рук жалеть не надо. Руки, они всему скус и вид делают», - говорит бабушка. Самые обычные дела (уборка избы, пирог с капустой) в бабушкином исполнении дарят окружающим людям столько тепла и заботы, что воспринимаются как праздник. В тяжелые годы помогает семье выжить и иметь кусок хлеба старенькая швейная машинка, на которой бабушка умудряется обшивать полсела.

Наиболее проникновенные и поэтичные фрагменты повести посвящены русской природе. Автор подмечает тончайшие детали пейзажа: соскобленные корни дерева, по которым пытался пройти плуг, цветы и ягоды, описывает картину слияния двух рек (Манны и Енисея), ледостава на Енисее. Величественный Енисей является одним из центральных образов повести. Вся жизнь людей проходит на его берегу. И панорама этой величественной реки, и вкус ее студеной водицы с детства и на всю жизнь отпечатывается в памяти каждого жителя деревни. В этом самом Енисее и утонула когда-то мама главного героя. И через много лет на страницах своей автобиографической повести писатель мужественно поведал миру о последних трагических минутах ее жизни.

В.П. Астафьев подчеркивает широту родных просторов. Писатель часто использует в пейзажных зарисовках образы звучащего мира (шорох стружки, грохот телег, стук копыт, песню пастушьей дуды), передает характерные запахи (леса, травы, прогорклого зерна). В неспешное повествование то и дело вторгается стихия лиризма: «А по лугу стелился туман, и была от него мокра трава, никли долу цветы куриной слепоты, ромашки приморщили белые ресницы на желтых зрачках».

В этих пейзажных зарисовках есть такие поэтичные находки, которые могут служить основанием для того, чтобы назвать отдельные фрагменты повести стихотворениями в прозе. Это олицетворения («Тихо умирали над рекой туманы»), метафоры («В росистой траве загорались от солнца красные огоньки земляники»), сравнения («Мы пробили головами устоявшийся в распадке туман и, плывя вверх, брели по нему, будто по мягкой, податливой воде, медленно и бесшумно»).

В самозабвенном любовании красотами родной природы герой произведения видит прежде всего нравственную опору.

В.П. Астафьев подчеркивает, как глубоко укоренились в жизни простого русского человека языческие и христианские традиции. Когда герой заболевает малярией, бабушка лечит его всеми имеющимися на то средствами: это и травы, и заговоры на осину, и молитвы.

Через детские воспоминания мальчика вырисовывается трудная эпоха, когда в школах не было ни парт, ни учебников, ни тетрадей. Лишь один букварь да один красный карандаш на весь первый класс. И в таких сложных условиях учитель умудряется проводить уроки.

Как каждый писатель-деревенщик, В.П. Астафьев не обходит вниманием тему противостояния города и деревни. Особенно усиливается оно в голодные годы. Город был гостеприимен, пока потреблял сельскую продукцию. А с пустыми руками он встречал мужиков неохотно. С болью В.П. Астафьев пишет о том, как понесли мужики и бабы с котомками вещи и золотишко в «Торгсины». Постепенно туда сдала бабушка мальчика и вязанные праздничные скатерти, и одежду, хранимую для смертного часа, а в самый черный день - сережки погибшей матери мальчика (последнюю памятную вещицу).

В.П. Астафьев создает в повести колоритные образы сельских жителей: Васи-поляка, который по вечерам играет на скрипке, народного умельца Кеши, мастерящего сани и хомуты, и других. Именно в деревне, где вся жизнь человека проходит на глазах односельчан, виден каждый неприглядный поступок, каждый неверный шаг.

В.П. Астафьев подчеркивает и воспевает в человеке гуманное начало. Например, в главе «Гуси в полынье» писатель рассказывает о том, как ребята, рискуя жизнью, спасают оставшихся во время ледостава на Енисее гусей в полынье. Для мальчишек это не просто очередная детская отчаянная проделка, но маленький подвиг, испытание на человечность. И хотя дальнейшая судьба гусей все равно сложилась печально (одних потравили собаки, других съели односельчане в голодное время) экзамен на мужество и неравнодушное сердце ребята все-таки выдержали с честью.

Собирая ягоды, дети учатся терпению и аккуратности. «Бабушка говорила: главное в ягодах - закрыть дно посудины», - отмечает В.П. Астафьев. В простой жизни с ее нехитрыми радостями (рыбалкой, лаптой, обычной деревенской пищей с родного огорода, прогулками по лесу) В.П. Астафьев видит наиболее счастливый и органичный идеал человеческого существования на земле.

В.П. Астафьев утверждает, что человек не должен чувствовать себя сиротой на родине. Он также учит философски относиться к смене поколений на земле. Однако писатель подчеркивает, что людям необходимо бережно общаться друг с другом, ибо каждый человек неповторим и уникален. Произведение «Последний поклон» несет в себе, таким образом, жизнеутверждающий пафос. Одной из ключевых сцен повести является сцена, в которой мальчик Витя сажает вместе с бабушкой лиственницу. Герой думает о том, что дерево скоро вырастет, будет большим и красивым и принесет много радости и птичкам, и солнышку, и людям, и речке.

ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН

ВИКТОР АСТАФЬЕВ

* КНИГА ПЕРВАЯ

* Далекая и близкая сказка

На задворках нашего села среди травянистой поляны стояло на сваях длинное бревенчатое помещение с подшивом из досок. Оно называлось «мангазина», к которой примыкала также завозня, – сюда крестьяне нашего села свозили артельный инвентарь и семена, называлось это «обшэственным фондом». Если сгорит дом. если сгорит даже все село, семена будут целы и, значит, люди будут жить, потому что, покудова есть семена, есть пашня, в которую можно бросить их и вырастить хлеб, он крестьянин, хозяин, а не нищеброд.
Поодаль от завозни – караулка. Прижалась она под каменной осыпью, в заветрии и вечной тени. Над караулкой, высоко на увале, росли лиственницы и сосны. Сзади нее выкуривался из камней синим дымком ключ. Он растекался по подножию увала, обозначая себя густой осокой и цветами таволги в летнюю пору, зимой – тихим парком из-под снега и куржаком по наползавшим с увалов кустарникам.
В караулке было два окна: одно подле двери и одно сбоку в сторону села. То окно, что к селу, затянуло расплодившимися от ключа черемушником, жалицей, хмелем и разной дурниной. Крыши у караулки не было. Хмель запеленал ее так, что напоминала она одноглазую косматую голову. Из хмеля торчало трубой опрокинутое ведро, дверь открывалась сразу же на улицу и стряхивала капли дождя, шишки хмеля, ягоды черемухи, снег и сосульки в зависимости от времени года и погоды.
Жил в караулке Вася-поляк. Роста он был небольшого, хром на одну ногу, и у него были очки. Единственный человек в селе, у которого были очки. Они вызывали пугливую учтивость не только у нас, ребятишек, но и у взрослых.
Жил Вася тихо-мирно, зла никому не причинял, но редко кто заходил к нему. Лишь самые отчаянные ребятишки украдкой заглядывали в окно караулки и никого не могли разглядеть, но пугались все же чего-то и с воплями убегали прочь.
У завозни же ребятишки толкались с ранней весны и до осени: играли в прятки, заползали на брюхе под бревенчатый въезд к воротам завозни либо хоронились под высоким полом за сваями, и еще в сусеках прятались; рубились в бабки, в чику. Тес подшива был избит панками – битами, налитыми свинцом. При ударах, гулко отдававшихся под сводами завозни, внутри нее вспыхивал воробьиный переполох.
Здесь, возле завозни, я был приобщен к труду – крутил по очереди с ребятишками веялку и здесь же в первый раз в жизни услышал музыку -скрипку...
На скрипке редко, очень, правда, редко, играл Вася-поляк, тот загадочный, не из мира сего человек, который обязательно приходит в жизнь каждого парнишки, каждой девчонки и остается в памяти навсегда. Такому таинственному человеку вроде и полагалось жить в избушке на курьих ножках, в морхлом месте, под увалом, и чтобы огонек в ней едва теплился, и чтобы над трубою ночами по-пьяному хохотал филин, и чтобы за избушкой дымился ключ. и чтобы никто-никто не знал, что делается в избушке и о чем думает хозяин.
Помню, пришел Вася однажды к бабушке и что-то спросил у нос. Бабушка посадила Васю пить чай, принесла сухой травы и стала заваривать ее в чугунке. Она жалостно поглядывала на Васю и протяжно вздыхала.
Вася пил чай не по-нашему, не вприкуску и не из блюдца, прямо из стакана пил, чайную ложку выкладывал на блюдце и не ронял ее на пол. Очки его грозно посверкивали, стриженая голова казалась маленькой, с брюковку. По черной бороде полоснуло сединой. И весь он будто присолен, и крупная соль иссушила его.
Ел Вася стеснительно, выпил лишь один стакан чаю и, сколько бабушка его ни уговаривала, есть больше ничего не стал, церемонно откланялся и унес в одной руке глиняную кринку с наваром из травы, в другой – черемуховую палку.
– Господи, Господи! – вздохнула бабушка, прикрывая за Васей дверь. -Доля ты тяжкая... Слепнет человек.
Вечером я услышал Васину скрипку.
Была ранняя осень. Ворота завозни распахнугы настежь. В них гулял сквозняк, шевелил стружки в отремонтированных для зерна сусеках. Запахом прогорклого, затхлого зерна тянуло в ворота. Стайка ребятишек, не взятых на пашню из-за малолетства, играла в сыщиков-разбойников. Игра шла вяло и вскоре совсем затухла. Осенью, не то что весной, как-то плохо играется. Один по одному разбрелись ребятишки по домам, а я растянулся на прогретом бревенчатом въезде и стал выдергивать проросшие в щелях зерна. Ждал, когда загремят телеги на увале, чтобы перехватить наших с пашни, прокатиться домой, а там, глядишь, коня сводить на водопой дадут.
За Енисеем, за Караульным быком, затемнело. В распадке речки Караулки, просыпаясь, мигнула раз-другой крупная звезда и стала светиться. Была она похожа на шишку репья. За увалами, над вершинами гор, упрямо, не по-осеннему тлела полоска зари. Но вот на нее скоротечно наплыла темнота. Зарю притворило, будто светящееся окно ставнями. До утра.
Сделалось тихо и одиноко. Караулки не видно. Она скрывалась в тени горы, сливалась с темнотою, и только зажелтевшие листья чуть отсвечивали под горой, в углублении, вымытом ключом. Из-за тени начали выкруживать летучие мыши, попискивать надо мною, залетать в распахнутые ворота завозни, мух там и ночных бабочек ловить, не иначе.
Я боялся громко дышать, втиснулся в зауголок завозни. По увалу, над Васиной избушкой, загрохотали телеги, застучали копыта: люди возвращались с полей, с заимок, с работы, но я так и не решился отклеиться от шершавых бревен, так и не мог одолеть накатившего на меня парализующего страха. На селе засветились окна. К Енисею потянулись дымы из труб. В зарослях Фокинской речки кто-то искал корову и то звал ее ласковым голосом, то ругал последними словами.
В небо, рядом с той звездой, что все еще одиноко светилась над Караульной речкой, кто-то зашвырнул огрызок луны, и она, словно обкусанная половина яблока, никуда не катилась, бескорая, сиротская, зябко стекленела, и от нее стекленело все вокруг. Он завозни упала тень на всю поляну, и от меня тоже упала тень, узкая и носатая.
За Фокинской речкой – рукой подать – забелели кресты на кладбище, скрипнуло что-то в завозне – холод пополз под рубаху, по спине, под кожу. к сердцу. Я уже оперся руками о бревна, чтобы разом оттолкнуться, полететь до самых ворот и забренчать щеколдой так, что проснутся на селе все собаки.
Но из-под увала, из сплетений хмеля и черемух, из глубокого нутра земли возникла музыка и пригвоздила меня к стене.
Сделалось еще страшнее: слева кладбище, спереди увал с избушкой, справа жуткое займище за селом, где валяется много белых костей и где давно еще, бабушка говорила, задавился человек, сзади темная завозня, за нею село, огороды, охваченные чертополохом, издали похожим на черные клубы дыма.
Один я, один, кругом жуть такая, и еще музыка – скрипка. Совсем-совсем одинокая скрипка. И не грозится она вовсе. Жалуется. И совсем ничего нет жуткого. И бояться нечего. Дурак-дурачок! Разве музыки можно бояться? Дурак-дурачок, не слушал никогда один-то, вот и...
Музыка льется тише, прозрачней, слышу я, и у меня отпускает сердце. И не музыка это, а ключ течет из-под горы. Кто-то припал к воде губами, пьет, пьет и не может напиться – так иссохло у него во рту и внутри.
Видится почему-то тихий в ночи Енисей, на нем плот с огоньком. С плота кричит неведомый человек: «Какая деревня-а-а? » – Зачем? Куда он плывет? И еще обоз на Енисее видится, длинный, скрипучий. Он тоже уходит куда-то. Сбоку обоза бегут собаки. Кони идут медленно, дремотно. И еще видится толпа на берегу Енисея, мокрое что-то, замытое тиной, деревенский люд по всему берегу, бабушка, на голове волосья рвущая.
Музыка эта сказывает о печальном, о болезни вот о моей говорит, как я целое лето малярией болел, как мне было страшно, когда я перестал слышать и думал, что навсегда буду глухим, вроде Алешки, двоюродного моего брата, и как являлась ко мне в лихорадочном сне мама, прикладывала холодную руку с синими ногтями ко лбу. Я кричал и не слышал своего крика.
В избе всю ночь горела привернутая лампа, бабушка показывала мне углы, светила лампой под печью, под кроватью, мол, никого нету.
Еще пот девочку помню, беленькую, смешливую, рука у нее сохнет. Обозники в город ее везли лечить.
И опять обоз возник.
Все он идет куда-то, идет, скрывается в студеных торосах, в морозном тумане. Лошади все меньше, меньше, вот и последнюю скрал туман. Одиноко, как-то пусто, лед, стужа и неподвижные темные скалы с неподвижными лесами.
Но не стало Енисея, ни зимнего, ни летнего; снова забилась живая жилка ключа за Васиной избушкой. Ключ начал полнеть, и не один уж ключ, два, три, грозный уже поток хлещет из скалы, катит камни, ломает деревья, выворачивает их с корнями, несет, крутит. Вот-вот сметет он избушку под горой, смоет завозню и обрушит все с гор. В небе ударят громы, сверкнуг молнии, от них вспыхнут таинственные цветы папоротника. От цветов зажжется лес, зажжется земля, и не залить уже будет этот огонь даже Енисеем – ничем не остановить страшную такую бурю!
«Да что же это такое?! Где-же люди-то? Чего же они смотрят?! Связали бы Васю-то! »
Но скрипка сама все потушила. Снова тоскует один человек, снова чего-то жаль, снова едет кто-то куда-то, может, обозом, может, на плоту, может, и пешком идет в дали дальние.
Мир не сгорел, ничего не обрушилось. Все на месте. Луна со звездою на месте. Село, уже без огней, на месте, кладбище в вечном молчании и покое, караулка под увалом, объятая отгорающими черемухами и тихой струной скрипки.
Все-все на месте. Только сердце мое, занявшееся от горя и восторга, как встрепенулось, как подпрыгнуло, так и бьется у горла, раненное на всю жизнь музыкой.
О чем же это рассказывала мне музыка? Про обоз? Про мертвую маму? Про девочку, у которой сохнет рука? На что она жаловалась? На кого гневалась? Почему так тревожно и горько мне? Почему жалко самого себя? И тех вон жалко, что спят непробудным сном на кладбище. Среди них под бугром лежит моя мама, рядом с нею две сестренки, которых я даже не видел: они жили до меня, жили мало, – и мать ушла к ним, оставила меня одного на этом свете, где высоко бьется в окно нарядной траурницей чье-то сердце.
Музыка кончилась неожиданно, точно кто-то опустил властную руку на плечо скрипача: «Ну, хватит! » На полуслове смолкла скрипка, смолкла, не выкрикнув, а выдохнув боль. Но уже, помимо нее, по своей воле другая какая-то скрипка взвивалась выше, выше и замирающей болью, затиснутым в зубы стоном оборвалась в поднебесье...
Долго сидел я в уголочке завозни, слизывая крупные слезы, катившиеся на губы. Не было сил подняться и уйти. Мне хотелось тут, в темном уголке, возле шершавых бревен, умереть всеми заброшенным и забытым. Скрипки не было слышно, свет в Васиной избушке не горел. «Уж не умер ли Вася-то? » – подумал я и осторожно пробрался к караулке. Ноги мои пязнули в холодном и вязком черноземе, размоченном ключом. Лица моего коснулись цепкие, всегда студеные листья хмеля, над головой сухо зашелестели шишки, пахнущие ключевой водою. Я приподнял нависшие над окошком перевитые бечевки хмеля и заглянул в окно. Чуть мерцая, топилась в избушке прогоревшая железная печка. Колеблющимся светом она обозначала столик у стены, топчан в углу. На топчане полулежал Вася, прикрывши глаза левой рукой. Очки его кверху лапками валялись на столе и то вспыхивали, то гасли. На груди Васи покоилась скрипка, длинная палочка-смычок была зажата и правой руке.
Я тихонько приоткрыл дверь, шагнул в караулку. После того как Вася пил у нас чай, в особенности после музыки, не так страшно было сюда заходить.
Я сел на порог, не отрываясь глядел на руку, в которой зажата была гладкая палочка.
– Сыграйте, дяденька, еще.
– Что тебе, мальчик, сыграть?
По голосу я угадал: Вася нисколько не удивился тому, что кто-то здесь есть, кто-то пришел.
– Что хотите, дяденька.
Вася сел на топчане, повертел деревянные штыречки скрипки, потрогал смычком струны.
– Подбрось дров в печку.
Я исполнил его просьбу. Вася ждал, не шевелился. В печке щелкнуло раз, другой, прогоревшие бока ее обозначились красными корешками и травинками, качнулся отблеск огня, пал на Васю. Он вскинул к плечу скрипку и заиграл.
Прошло немалое время, пока я узнал музыку. Та же самая была она, какую слышал я у завозни, и в то же время совсем другая. Мягче, добрее, тревога и боль только угадывались в ней, скрипка уже не стонала, не сочилась ее душа кровью, не бушевал огонь вокруг и не рушились камни.
Трепетал и трепетал огонек в печке, но, может, там, за избушкой, на увале засветился папоротник. Говорят, если найдешь цветок папоротника -невидимкой станешь, можешь забрать все богатства у богатых и отдать их бедным, выкрасть у Кощея Бессмертного Василису Прекрасную и вернуть ее Иванушке, можешь даже пробраться на кладбище и оживить свою родную мать.
Разгорелись дрова подсеченной сухостоины – сосны, накалилось до лиловости колено трубы, запахло раскаленным деревом, вскипевшей смолой на потолке. Избушка наполнилась жаром и грузным красным светом. Поплясывал огонь, весело прищелкивала разогнавшаяся печка, выстреливая на ходу крупные искры.
Тень музыканта, сломанная у поясницы, металась по избушке, вытягивалась по стене, становилась прозрачной, будто отражение в воде, потом тень отдалялась в угол, исчезала в нем, и тогда там обозначался живой музыкант, живой Вася-поляк. Рубаха на нем была расстегнуга, ноги босы, глаза в темных обводах. Щекою Вася лежал на скрипке, и мне казалось, так ему покойней, удобней и слышит он в скрипке такое, чего мне никогда не услышать.
Когда притухала печка, я радовался, что не мог видеть Васиного лица, бледной ключицы, выступившей из-под рубахи, и правой ноги, кургузой, куцей, будто обкусанной щипцами, глаз, плотно, до боли затиснутых в черные ямки глазниц. Должно быть, глаза Васи боялись даже такого малого света, какой выплескивался из печки.
В полутьме я старался глядеть только на вздрагивающий, мечущийся или плавно скользящий смычок, на гибкую, мерно раскачивающуюся вместе со скрипкой тень. И тогда Вася снова начинал представляться мне чем-то вроде волшебника из далекой сказки, а не одиноким калекою, до которого никому нет дела. Я так засмотрелся, так заслушался, что вздрогнул, когда Вася заговорил.

На задворках нашего села среди травянистой поляны стояло на сваях длинное бревенчатое помещение с подшивом из досок. Оно называлось «мангазина», к которой примыкала также завозня, – сюда крестьяне нашего села свозили артельный инвентарь и семена, называлось это «обшэственным фондом». Если сгорит дом, если сгорит даже все село, семена будут целы и, значит, люди будут жить, потому что, покудова есть семена, есть пашня, в которую можно бросить их и вырастить хлеб, он крестьянин, хозяин, а не нищеброд.

Поодаль от завозни – караулка. Прижалась она под каменной осыпью, в заветрии и вечной тени. Над караулкой, высоко на увале, росли лиственницы и сосны. Сзади нее выкуривался из камней синим дымком ключ. Он растекался по подножию увала, обозначая себя густой осокой и цветами таволги в летнюю пору, зимой – тихим парком из-под снега и куржаком по наползавшим с увалов кустарникам.

В караулке было два окна: одно подле двери и одно сбоку в сторону села. То окно, что к селу, затянуло расплодившимися от ключа черемушником, жалицей, хмелем и разной дурниной. Крыши у караулки не было. Хмель запеленал ее так, что напоминала она одноглазую косматую голову. Из хмеля торчало трубой опрокинутое ведро, дверь открывалась сразу же на улицу и стряхивала капли дождя, шишки хмеля, ягоды черемухи, снег и сосульки в зависимости от времени года и погоды.

Жил в караулке Вася-поляк. Роста он был небольшого, хром на одну ногу, и у него были очки. Единственный человек в селе, у которого были очки. Они вызывали пугливую учтивость не только у нас, ребятишек, но и у взрослых.

Жил Вася тихо-мирно, зла никому не причинял, но редко кто заходил к нему. Лишь самые отчаянные ребятишки украдкой заглядывали в окно караулки и никого не могли разглядеть, но пугались все же чего-то и с воплями убегали прочь.

У завозни же ребятишки толкались с ранней весны и до осени: играли в прятки, заползали на брюхе под бревенчатый въезд к воротам завозни либо хоронились под высоким полом за сваями, и еще в сусеках прятались; рубились в бабки, в чику. Тес подшива был избит панками – битами, налитыми свинцом. При ударах, гулко отдававшихся под сводами завозни, внутри нее вспыхивал воробьиный переполох.

Здесь, возле завозни, я был приобщен к труду – крутил по очереди с ребятишками веялку и здесь же в первый раз в жизни услышал музыку – скрипку…

На скрипке редко, очень, правда, редко, играл Вася-поляк, тот загадочный, не из мира сего человек, который обязательно приходит в жизнь каждого парнишки, каждой девчонки и остается в памяти навсегда. Такому таинственному человеку вроде и полагалось жить в избушке на курьих ножках, в морхлом месте, под увалом, и чтобы огонек в ней едва теплился, и чтобы над трубою ночами по-пьяному хохотал филин, и чтобы за избушкой дымился ключ. и чтобы никто-никто не знал, что делается в избушке и о чем думает хозяин.

Помню, пришел Вася однажды к бабушке и что-то спросил у нос. Бабушка посадила Васю пить чай, принесла сухой травы и стала заваривать ее в чугунке. Она жалостно поглядывала на Васю и протяжно вздыхала.

Вася пил чай не по-нашему, не вприкуску и не из блюдца, прямо из стакана пил, чайную ложку выкладывал на блюдце и не ронял ее на пол. Очки его грозно посверкивали, стриженая голова казалась маленькой, с брюковку. По черной бороде полоснуло сединой. И весь он будто присолен, и крупная соль иссушила его.

Ел Вася стеснительно, выпил лишь один стакан чаю и, сколько бабушка его ни уговаривала, есть больше ничего не стал, церемонно откланялся и унес в одной руке глиняную кринку с наваром из травы, в другой – черемуховую палку.

– Господи, Господи! – вздохнула бабушка, прикрывая за Васей дверь. – Доля ты тяжкая… Слепнет человек.

Вечером я услышал Васину скрипку.

Была ранняя осень. Ворота завозни распахнугы настежь. В них гулял сквозняк, шевелил стружки в отремонтированных для зерна сусеках. Запахом прогорклого, затхлого зерна тянуло в ворота. Стайка ребятишек, не взятых на пашню из-за малолетства, играла в сыщиков-разбойников. Игра шла вяло и вскоре совсем затухла. Осенью, не то что весной, как-то плохо играется. Один по одному разбрелись ребятишки по домам, а я растянулся на прогретом бревенчатом въезде и стал выдергивать проросшие в щелях зерна. Ждал, когда загремят телеги на увале, чтобы перехватить наших с пашни, прокатиться домой, а там, глядишь, коня сводить на водопой дадут.

За Енисеем, за Караульным быком, затемнело. В распадке речки Караулки, просыпаясь, мигнула раз-другой крупная звезда и стала светиться. Была она похожа на шишку репья. За увалами, над вершинами гор, упрямо, не по-осеннему тлела полоска зари. Но вот на нее скоротечно наплыла темнота. Зарю притворило, будто светящееся окно ставнями. До утра.

Сделалось тихо и одиноко. Караулки не видно. Она скрывалась в тени горы, сливалась с темнотою, и только зажелтевшие листья чуть отсвечивали под горой, в углублении, вымытом ключом. Из-за тени начали выкруживать летучие мыши, попискивать надо мною, залетать в распахнутые ворота завозни, мух там и ночных бабочек ловить, не иначе.

Я боялся громко дышать, втиснулся в зауголок завозни. По увалу, над Васиной избушкой, загрохотали телеги, застучали копыта: люди возвращались с полей, с заимок, с работы, но я так и не решился отклеиться от шершавых бревен, так и не мог одолеть накатившего на меня парализующего страха. На селе засветились окна. К Енисею потянулись дымы из труб. В зарослях Фокинской речки кто-то искал корову и то звал ее ласковым голосом, то ругал последними словами.

В небо, рядом с той звездой, что все еще одиноко светилась над Караульной речкой, кто-то зашвырнул огрызок луны, и она, словно обкусанная половина яблока, никуда не катилась, бескорая, сиротская, зябко стекленела, и от нее стекленело все вокруг. Он завозни упала тень на всю поляну, и от меня тоже упала тень, узкая и носатая.

За Фокинской речкой – рукой подать – забелели кресты на кладбище, скрипнуло что-то в завозне – холод пополз под рубаху, по спине, под кожу. к сердцу. Я уже оперся руками о бревна, чтобы разом оттолкнуться, полететь до самых ворот и забренчать щеколдой так, что проснутся на селе все собаки.

Но из-под увала, из сплетений хмеля и черемух, из глубокого нутра земли возникла музыка и пригвоздила меня к стене.

Сделалось еще страшнее: слева кладбище, спереди увал с избушкой, справа жуткое займище за селом, где валяется много белых костей и где давно еще, бабушка говорила, задавился человек, сзади темная завозня, за нею село, огороды, охваченные чертополохом, издали похожим на черные клубы дыма.

Один я, один, кругом жуть такая, и еще музыка – скрипка. Совсем-совсем одинокая скрипка. И не грозится она вовсе. Жалуется. И совсем ничего нет жуткого. И бояться нечего. Дурак-дурачок! Разве музыки можно бояться? Дурак-дурачок, не слушал никогда один-то, вот и…

Музыка льется тише, прозрачней, слышу я, и у меня отпускает сердце. И не музыка это, а ключ течет из-под горы. Кто-то припал к воде губами, пьет, пьет и не может напиться – так иссохло у него во рту и внутри.

Видится почему-то тихий в ночи Енисей, на нем плот с огоньком. С плота кричит неведомый человек: «Какая деревня-а-а?» – Зачем? Куда он плывет? И еще обоз на Енисее видится, длинный, скрипучий. Он тоже уходит куда-то. Сбоку обоза бегут собаки. Кони идут медленно, дремотно. И еще видится толпа на берегу Енисея, мокрое что-то, замытое тиной, деревенский люд по всему берегу, бабушка, на голове волосья рвущая.

Музыка эта сказывает о печальном, о болезни вот о моей говорит, как я целое лето малярией болел, как мне было страшно, когда я перестал слышать и думал, что навсегда буду глухим, вроде Алешки, двоюродного моего брата, и как являлась ко мне в лихорадочном сне мама, прикладывала холодную руку с синими ногтями ко лбу. Я кричал и не слышал своего крика.