Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

А. Ф. ВОЕЙКОВ

о «Бакчисарайском фонтане»

Всего удивительнее то, что сочинитель сей поэмы не имеет еще двадцати пяти лет от рождения.

«С<ын> о<течества>»,
1820, № XXXVII, стр. 154.

Это уже третья поэма, сочиненная А. С. Пушкиным ! В каждой из них новое творение и новые красоты! И поэт наш в таком возрасте, когда человек соединяет с пылкостью молодости и смелостью цветущего воображения ум зрелый, начитанность и опытность! Чего нельзя ожидать от этого могущественного дарования, которое исполинскими шагами идет к совершенству?

В «Руслане» автор представил нам древнюю Русь православную, златоверхий Киев, пышного князя Владимира , роскошных бояр, сильных богатырей двора его и вещего Баяна , поющего победы славян, их великодушные подвиги. Содержанием сей поэмы - похищение царевны Людмилы из объятий супруга ее, витязя Руслана , волшебником Черномором . Любовь героев поэмы взаимная; сердца и руки их соединены. Разлука и препятствия к их блаженству от посторонней причины; счастливая развязка еще в первой песни предсказана. Благодетельный волшебник, покровитель нашего витязя, говорит ему:

Руслан, лишился ты Людмилы;

Твой твердый дух теряет силы;

Но зла промчится быстрый миг:

На время рок тебя постиг.

………………………………..

……………………….и злодей

Погибнет от руки твоей.

Рама сей перворожденной поэмы обширнее двух, после нее вышедших. Она в шести песнях; множество действующих лиц, эпизодов, приключений; чертеж довольно сложный и незапутанный; характеры выдержаны, описания живы, подобия верны, шутки остры, слог и стихи прелестны. Вообще в целой поэме есть цель нравственная, и она достигнута: злодейство наказано, добродетель торжествует. Но, говоря о подробностях, наш молодой поэт имеет право называть стихи свои грешными 1 , а приключения хазарского князя Ратмира в жилище двенадцати дев - многогрешными .

В «Кавказском пленнике» местом действия избрал он великолепные горы Кавказские; изобразил в ней варварские нравы горцев, образ жизни, обычаи, набеги сих воинственных народов. Содержание также - любовь, но любовь несчастная. В поэме *1 два только действующие лица: черкешенка и русский пленник. Характер первой несравненно тщательнее и совершеннее отделан: она страстна - и страсть ее непорочна; душа ее возвышенна, пылка и сострадательна.

Русский захвачен в плен, скован и окровавленный брошен без чувств у забора…

Но кто в сиянии луны,

Среди глубокой тишины,

Идет, украдкою ступая?

Очнулся русский. Перед ним,

С приветом нежным и немым,

Стоит черкешенка младая.

На деву молча, смотрит он

И мыслит: «Это лживый сон,

Усталых чувств игра пустая!»

Луною чуть озарена,

С улыбкой жалости отрадной

Колена преклонив, она

К его устам кумыс прохладный

Подносит тихою рукой.

Но он забыл сосуд целебный;

Он ловит жадною душой

Приятной речи звук волшебный

И взоры девы молодой.

Он чуждых слов не понимает;

Живи! - и пленник оживает.

И он, собрав остаток сил,

Веленью милому покорный,

Привстал - и чашей благотворной

Томленье жажды утолил.

Потом на камень вновь склонился

Отягощенною главой;

Но все к черкешенке младой

Угасший взор его стремился.

И долго, долго перед ним

Она, задумчива, сидела,

Как бы участием немым

Утешить пленника хотела;

Уста невольно каждый час

С начатой речью открывались;

Она вздыхала - и не раз

Слезами очи наполнялись.

В первый раз жалость привела добродушную Черкешенку к Русскому Пленнику; впоследствии любовь, которой искра глубоко заронилась в ее сердце, была ее вожатаем.

За днями дни прошли, как тень.

В горах, окованный, у стада,

Проводит пленник каждый день.

Пещеры темная прохлада

Его скрывает в летний зной;

Когда же рог луны сребристой

Блеснет за мрачною горой,

Черкешенка, тропой тенистой,

Приносит пленнику вино,

Кумыс, и ульев сот душистый,

И белоснежное пшено.

С ним тайный ужин разделяет;

На нем покоит нежный взор;

С неясной речию сливает

Очей и знаков разговор;

Поет ему и песни гор,

И песни Грузии счастливой

И памяти нетерпеливой

Передает язык чужой.

Заметим мимоходом, что в слоге нашего поэта, уже давно занимающего одно из почетнейших мест между первоклассными отечественными писателями, видна верная рука, водимая вкусом: нет ничего неясного, неопределенного, запутанного, тяжелого. Почти везде точность выражений, с разборчивостью употребленных; стихи пленяют легкостью, свежестью, простотою и гармониею; кажется, что они не стоили никакой работы, а сами собою скатывались с лебединого пера его. *2

Но здесь не о стихах дело. Нам хочется только очертить сей сильный характер девы. гор , ибо он есть переход к характерам героинь «Бакчисарайского фонтана». Для этого мы принуждены выбирать места, где поэт раскрыл душу своей героини. Послушаем, с какою живостью старается она перелить в равнодушного Пленника любовь, волнующую кровь ее.

…………………..Пленник милый!

Развесели свой взор унылый,

Склонись главой ко мне на грудь,

Свободу, родину забудь.

Скрываться рада я в пустыне

С тобою, царь души моей!

Люби меня; никто доныне

Не целовал моих очей;

К моей постеле одинокой

Черкес младой и черноокий

Не крался в тишине ночной;

Слыву я девою жестокой,

Неумолимой красотой.

Я знаю жребий, мне готовый:

Меня отец и брат суровый

Немилому продать хотят

В чужой аул, ценою злата.

Но умолю отца и брата;

Не то, найду кинжал иль яд.

Непостижимой, чудной силой

К тебе я вся привлечена;

Люблю тебя, невольник милый,

Душа тобой упоена…

Может ли страсть изъясняться живее, пламеннее? Заметьте, как мастерски воспользовался Пушкин пылким и неукротимым характером диких горцев: он должен быть виден и в самой невинной, молодой Черкешенке. У нее готово азиатское лекарство против принужденного замужества: «найду кинжал иль яд!» - говорит она с решимостью.

И тогда как она ослеплена была надеждою; когда ей казалось, что ее счастье столь от нее близко; когда, преодолев азиатскую гордость и девическую стыдливость, она первая говорит пленнику: люблю тебя ! - он разрушает все здание ее блаженства; открывает, что он любит другую. Какое быстрое, сильное, внезапное потрясение должно произойти в душе ее! Какой неизмеримый переход от верной надежды к отчаянию!

Раскрыв уста, без слов рыдая,

Сидела дева молодая:

Туманный, неподвижный взор

Безмолвный выражал укор;

Бледна как тень, она дрожала;

В руках любовника лежала

Ее холодная рука;

И наконец, любви тоска

В печальной речи излилася:

«Ах, русский, русский! для чего,

Не зная сердца твоего,

Твоей любви я предалася?

Недолго на груди твоей

В забвеньи дева отдыхала;

Немного радостных ей дней

Судьба на долю ниспослала!

Придут ли вновь когда-нибудь?

Ужель навек погибла радость?..

Ты мог бы, пленник, обмануть

Мою неопытную младость,

Хотя б из жалости одной,

Молчаньем, ласкою притворной!

Я услаждала б жребий твой

Заботой нежной и покорной;

Я стерегла б минуты сна,

Покой тоскующего друга;

Ты не хотел………………………

В характере Пленника не находим мы такой определенности: он не докончен. Есть, однако же, места, которые возбуждают и к нему сострадание.

Когда так медленно, так нежно

Ты пьешь лобзания мои

И для тебя часы любви

Проходят быстро, безмятежно,

Снедая слезы в тишине,

Тогда, рассеянный, унылый,

Перед собою, как во сне,

Я вижу образ, вечно милый;

Его зову, к нему стремлюсь,

Молчу, не вижу, не внимаю;

Тебе в забвеньи предаюсь

И тайный призрак обнимаю.

О нем в пустыне слезы лью;

Повсюду он со мною бродит

И мрачную тоску наводит

Не плачь! и я гоним судьбою,

И муки сердца испытал.

Нет! я не знал любви взаимной:

Любил один, страдал один,

И гасну я, как пламень дымный,

Забытый средь пустых долин.

Умру вдали брегов желанных;

Мне будет гробом эта степь;

Здесь на костях моих изгнанных

Заржавит тягостная цепь…

Прочитав сии стихи, каждый составил бы ясное понятие о характере человека, в отечестве своем пылавшего несчастною, неразделяемою взаимно страстию. Если б автор на этом остановился, то Пленник его был бы лицом занимательным. Но он к сим чертам прибавил черты, затемняющие и даже унижающие его характер. Например, он заставляет его говорить, что он лишился отечества,

….где пламенную младость

Он гордо начал без забот,

Где первую познал он радость,

Где много милого любил,

Где обнял грозное страданье,

Где бурной жизнью погубил

Надежду, радость и желанье

И лучших дней воспоминанье

В увядшем сердце заключил.

…………………………………

Людей и свет изведал он,

Узнал неверной жизни цену:

В сердцах друзей нашел измену ,

В мечтах любви - безумный сон .

Наскуча жертвой быть привычной

Давно презренной суеты,

И неприязни двуязычной,

И простодушной клеветы,

Отступник света, друг природы,

Покинул он родной предел

И в край далекий полетел

С веселым призракам свободы ..

По этому описанию воображение то представляет человека, истощенного наслаждениями сладострастия; то возненавидевшего порочный свет и вырвавшегося из столицы, чтобы подышать свободою и насладиться красотами природы.

Забудь меня; твоей любви ,

Твоих восторгов я не стою;

Бесценных дней не трать со мною;

…………………………………

…………………………………

Без упоенья, без желаний

Я вяну жертвою страстей.

Такие темные слова в устах человека, пламенно любимого, невольно заставляют нас видеть в нем холодного эгоиста, развратного ветреника. Ему бы легче и благороднее было отказаться от новой любви постоянною своею привязанностью, хотя первая любовь его и отвергнута: тем вернее заслужил бы он сострадание и уважение Черкешенки *3 . Между тем слова: твоих восторгов я не стою или: без желании, я вяну жертвою страстей - охлаждают всякое участие в судьбе его. Несчастный любовник мог бы сказать ей: мое сердце чуждо новой любви; но кто имеет причину признаваться, что он не стоит восторгов невинности , тот разрушает всякое очарование насчет своей нравственности. До сих пор Русский Пленник заставляет нас жалеть о своей холодности; но, сказав:

Другого юношу зови !

………………………………….

Недолго женскую любовь

Печалит хладная разлука;

Пройдет любовь, настанет скука ,

Красавица полюбит вновь , -

Пленник производит в сердце негодование. Такие слова прилично сказать изменившей ему светской прелестнице, а не девице добродетельной, сельской, пылающей неисцелимою страстью, которая потухла только с ее жизнию.

Довольно о характерах! Как в «Руслане» картина старого поля битвы, единоборства Руслана с Рогдаем, свадебного пира, так в «Кавказском пленнике» великолепная картина заоблачных гор, набеги и хитрости, образ жизни, нравы и обычаи горцев начертаны верною и отважною кистью, красками яркими. Сии отрывки могли бы с честию занять место в поэме эпической.

«Кавказский пленник» выше «Руслана и Людмилы» в литературном и нравственном отношении, и обе должны уступить «Бакчисарайскому фонтану».

В сей последней поэме действие происходит в Тавриде. На сем полуострове прекрасная природа величественна, но не ужасна; дика, но не мрачна. Поэт изобразил здесь полуварварские правы татар, несколько смягченные роскошью, соседством с европейцами, знойным климатом и искусствами; раболепный двор хана; жизнь несчастных невольниц его, заключенных в гареме; их занятия, забавы, скуку; страсти азиаток, вооруженных кинжалом, всегда готовых на убийство и преступление.

План не хитрый, не многосложный, но искусно развернутый; ход легкий, связь естественная, занимательность час от часу возрастает; характеры привязывают, положения трогают. Пушкин везде находит случай говорить сердцу и не приводит нас в досаду неуместною шутливостью там, где должно трогать; не чуждается высокого , если оно ему представляется, и трагического , если оно не чуждо его предмету. Все это требовало глубокого знания местностей, необыкновенной кисти и ярких, особенных красок для сих новых картин, при взгляде на которые европейский читатель переносился бы в Тавриду, в роскошные чертоги хана, где вечно бьют холодные фонтаны; в сады его, где везде благоухают розы и ясмины, зреет золотой лимон и смеются яхонтовые кисти винограда.

Гирей , хан крымский, в набеге своем взял в плен Марию, княжну польскую, влюбился в нее и для сей новой страсти изменил прежней своей любимице - Зареме. Сия ревнивая грузинка, обладавшая его сердцем и сама страстно в него влюбленная, умерщвляет невинную соперницу свою и за то осуждена к смерти и - брошена в море. Неутешный Гирей

Воздвигнул мраморный фонтан,

В углу дворца уединенный.

Над ним крестом осенена

Магометанская луна.

(Символ, конечно, дерзновенный,

Незнанья жалкая вина!)

Есть надпись: едкими годами

Еще не сгладилась она.

За чуждыми ее чертами,

Журчит во мраморе вода

И каплет хладными слезами,

Не умолкая никогда.

Так плачет мать во дни печали

О сыне, падшем на войне.

Младые девы в той стране

Преданье старины узнали,

И мрачный памятник оне

Фонтаном слез именовали.

Что движет гордою душою?

Какою мыслью занят он?

На Русь ли вновь идет войною,

Несет ли Польше свой закон?

Горит ли местию кровавой?

Открыл ли в войске заговор?

Страшиться ли народов гор

Иль козней Генуи лукавой?

Прочитав сии стихи, мы имеет уже достаточное понятие о нравах хищных татар, о политических отношениях Крыма к соседственным государствам; об ужасе сих времен, когда не знали никаких народных прав, кроме силы; когда все решалось копьем и саблею и пленных продавали в рабство, без различия пола и возраста. Вся история татарских набегов заключена в сем отрывке.

Прекрасна картина гарема; мастерски описаны забавы прелестных невольниц, в нем заключенных; превосходно начертан характер Гирея, неукротимого восточного деспота, укрощенного любовью, из тигра сделавшегося агнцем; жалкое существование раболепного евнуха, которого

….ревнивый взор и слух

За всеми следует всечасно.

Его стараньем заведен

Порядок вечный: воля хана

Ему единственный закон.

Его душа любви не просит;

Как истукан, он переносит

Насмешки, ненависть, укор,

Обиды шалости нескромной,

…………………………………….

Ему известен женский нрав;

Он испытал, сколь он лукав

И на свободе и в неволе; портрет Заремы

Звезды любви, красы гарема; но описание плена и несчастных приключений польской княжны Марии составляет существенное достоинство «Бакчисарайского фонтана» и ставит его несравненно выше «Руслана» и «Кавказского пленника». До сих пор Пушкин не написал ничего благороднее, возвышеннее, святее!

Верно, наш молодой соотечественник прочитал красноречивый отрывок Шатобрина о Вольтере : «Если б нам неизвестна была, - говорит он, - несчастная система, которая оледеняла пиитическое дарование Вольтера , то для нас трудно было бы понять, что заставило его предпочесть аллегорические божества христианству. У него есть некоторая теплота в тех местах его поэмы, где он перестает быть философом и делается христианином. Как скоро коснулся он религии, сего источника всего пиитического, то родник хлынул изобильно. Если б Вольтер , так же как сочинитель "Гофолии", Был напитан духом религии; если б, подобно ему, изучил св. отцов и древности; если б не бросался во все роды и за всеми предметами, - то в его поэзии было бы несравненно более мужества и силы, а проза его приобрела бы ту скромность и важность, которых столь часто недостает в ней» 2 .

О друг! служенье муз

Должно быть их достойно. 3

Возвратимся к «Бакчисарайскому фонтану». Недавно непорочная Мария, ангел красоты, заключена в гарем; отец ее погиб, замок разграблен, светлица ее опустела…

Увы! Дворец Бакчи-Сарая

Скрывает юную княжну.

В неволе тихой увядая,

Мария плачет и грустит.

Гирей несчастную щадит:

Ее унынье, слезы, стоны

Тревожат хана краткий сон,

И для нее смягчает он

Гарема строгие законы.

Угрюмый сторож ханских жен

Ни днем, ни ночью к ней не входит;

Рукой заботливой не он

На ложе сна ее возводит;

Не смеет устремиться к ней

Обидный взор его очей;

Она в купальне потаенной

Одна с невольницей своей;

Сам хан боится девы пленной

Печальный возмущать покой;

Гарема в дальнем отделеньи

Позволено ей жить одной,

И, мнится, в том уединеньи

Сокрылся некто неземной.

Там день и ночь горит лампада

Пред ликом Девы Пресвятой;

Души тоскующей отрада,

Там упованье в тишине

С смиренной верой обитает,

И сердцу все напоминает

О близкой, лучшей стороне.

Там дева слезы проливает

Вдали завистливых подруг,

И между тем, как все вокруг

В безумной неге утопает,

Святыню строгую скрывает

Спасенный чудом уголок.

Так сердце, жертва заблуждений,

Среди порочных упоений

Хранит один святой залог,

Одно божественное чувство…

………………………………………..

С каким искусством описал он осторожность евнуха; возможность прокрасться Зареме в спальню к польской княжне, с какою хитростью приготовлены к этому свиданию все обстоятельства - и какая сцена!

Настала ночь……………..

………………………………..

Дворец утих; уснул гарем,

………………………………..

……………. страж надежный,

Дозором обошел евнух.

Теперь он спит; но страх прилежный

Тревожит в нем и спящий дух.

Измен всечасных ожиданье

Покоя не дает уму:

То чей-то шорох, то шептанье,

То крики чудятся ему.

Обманутый неверным слухом,

Он пробуждается, дрожит,

Испуганным приникнул ухом;

Но все кругом его молчит.

………………………………..

………………………………..

Все жены спят. Не спит одна;

Едва дыша встает она.

Идет… Рукою торопливой

Открыла дверь; во тьме ночной

Ступает легкою ногой.

В дремоте чуткой и пугливой

Пред ней лежит евнух седой…

………………………………

Как дух, она проходит мимо!..

………………………………

Пред нею дверь. - С недоуменьем

Ее дрожащая рука

Коснулась верного замка…

Вошла, взирает с изумленьем -

И тайный страх в нее проник.

Лампады свет уединенный,

Кивот, печалью озаренный,

Пречистой Девы кроткий лик

И крест, любви символ священный…

………………………………..

Пред ней покоилась княжна,

………………………………..

Спорхнувший с неба сын Эдема,

Казалось, ангел почивал

И сонный слезы проливал

О бедной пленнице гарема.

Увы, Зарема, что с тобой?

Стеснилась грудь ее тоской,

Невольно клонятся колени

И молит: «Сжалься надо мной,

Не отвергай моих молений!..»

Ее слова, движенье, стон

Прервали девы тихий сон;

Княжна со страхом пред собою

Младую незнакомку зрит,

В смятеньи, трепетной рукою

Ее подъемля, говорит:

«Кто ты?.. одна, порой ночною

Зачем ты здесь?» - «Я шла к тебе:

Спаси меня !… ………………………….»

В этом слове заключаются и уверенность в высокой добродетели ее соперницы, и вся дерзкая решимость грузинки Заремы, и весь ад любви и ревности, кипящий в груди ее. Сие посещение, сии подогнувшиеся коплена, сие признание, невольно вырвавшееся из ее сердца и открывающее тайну, которую она от себя самой утаить бы желала: вот торжество гения! Вот природа, которую поймал он в самых сокровенных ее действиях! Кажется, что слезы и стоны задушат Зарему, что после этого слова она ничего произнести не будет в состоянии. Но поэт знает, что при внезапном сильном потрясении человек находит в себе силы необыкновенные. Грузинка продолжает:

«………………………в моей судьбе

Одна надежда мне осталась;

Я долго счастьем наслаждалась,

Была беспечной день от дня…

И тень блаженства миновалась!

Я гибну. Выслушай меня.

Родилась я не здесь; далёко,

Далеко… но минувших дней

Предметы в памяти моей

Доныне врезаны глубоко.

Я помню горы в небесах,

Потоки жаркие в горах,

Непроходимые дубравы,

Другой закон, другие нравы;

Но почему, какой судьбой

Я край оставила родной,

Не знаю, помню только море

И человека в вышине

Над парусами… Страх и горе

Доныне чужды были мне;

Я в безмятежной тишине,

В тени гарема расцветала

И первых опытов любви

Послушным сердцем ожидала.

Желанья тайные мои

Сбылись. Гирей для мирной неги

Войну кровавую презрел,

Пресек ужасные набеги

И свой гарем опять узрел.

Пред хана в смутном ожиданьи

Предстали мы. Он светлый взор

Остановил на мне в молчаньи;

Позвал меня… и с этих пор

Мы в беспрерывном упоеньи

Дышали счастьем - и ни раз

Ни клевета, ни подозренье,

Ни злобной ревности мученье,

Ни скука не смущала нас.

Мария! Ты пред ним явилась…

Увы!.. С тех пор его душа

Преступной думой омрачилась;

Гирей, изменою дыша,

Моих не слушает укоров;

Ему докучен сердца стон;

Ни прежних чувств, ни разговоров

Со мною не находит он.

Ты преступленью не причастна,

Я знаю, не твоя вина…

Итак, послушай! я прекрасна;

Во всем гареме ты одна

Могла б еще мне быть опасна;

Но я для страсти рождена ,

Но ты любить, как я, не можешь!

Зачем же хладной красотой

Ты сердце слабое тревожишь?

Оставь Гирея мне; он мой!

На мне горят его лобзанья ,

Он клятвы страшные мне дал;

Давно все думы, все желанья

Гирей с моими сочетал .

Меня убьет его измена» .

Поэт нашел дорогу к сердцу читателя; теперь он проникает в него глубже и глубже. «Он мой!.. Меня убьет его измена!» - поднимают волосы дыбом. Чего нельзя ожидать от женщины, у которой любовь и ревность дошли до такой степени?

«Я плачу; видишь, я колена

Теперь склоняю пред тобой.

Молю, винить тебя не смея:

Отдай мне радость и покой,

Отдай мне прежнего Гирея!..

Не возражай мне ничего;

Он мой!.. Он ослеплен тобою;

Презреньем, просьбою, тоскою,

Чем хочешь, отврати его!

Клянись!……………………….. »

Слова ужасные: в них соединены зависть, ненависть, угрозы, бунтующие в сердце Заремы. Читатель уже видит вдали мщение, подающее кинжал сей ослепленной женщине, знает, что религия и правила нравственности не остановят руки ее, - и трепещет за Марию.

«Но слушай!.. если я должна

Тебе… кинжалом я владею;

Я близ Кавказа рождена» .

Слова ненавистные: но они сообразны с характером, положением и нравами Заремы. В серале не щадят соперницу, от которой кинжал освободить может.

Сказав, исчезла вдруг. За нею

Не смеет следовать княжна.

Невинной деве непонятен

Он странен, он ужасен ей.

От сего стиха до конца вся поэма есть трогательная элегия. Сердце не вынесло бы более, - наш поэт это знает; он спешит дать отдохнуть ему. Сильные, мучительные страсти умолкли, и тихое чувство горести, заступая их место, неприметно переходит к чувству уныния.

Какие слезы и моленья

Ее спасут от посрамленья?

Что ждет ее? Ужели ей

Остаток горьких юных дней

Провесть наложницей презренной?

О Боже! если бы Гирей

В ее темнице отдаленной

Забыл несчастную навек

Или кончиной ускоренной

Унылы дни ее пресек!

С какой бы радостью Мария

Оставила печальный свет!

Мгновенья жизни дорогие

Давно прошли, давно их нет.

Что делать ей в пустыне мира?

Уж ей пора: Марию ждут!

И в небеса на лоно мира

Родной улыбкою зовут.

…………………………………….

…………………………………….

Промчались дни. Марии нет!

…………………………………….

Но что же в гроб ее свело?

Тоска ль неволи безнадежной,

Болезнь, или другое зло?..

Кто знает? Нет Марии нежной!

Дворец угрюмый опустел;

Его Гирей опять оставил;

С толпой татар в чужой предел

Он злой набег опять направил.

……………………………………

……………………………………

Забытый, преданный презренью,

Гарем не зрит его лица;

Там обреченные мученью,

Под стражей хладного скопца,

Стареют жены. Между ними

Давно грузинки нет; она

Гарема стражами немыми

В пучину вод опущена.

В ту ночь, как умерла княжна,

Свершилось и ее страданье!

Какая б ни была вина,

Ужасно было наказанье!

Пушкин оканчивает прекрасным эпилогом в честь Тавриды и обещанием скоро возвратиться на веселые берега Салгира; в сады, где янтарь и яхонт винограда манят жадный взор северного путешественника,

И зеленеющая влага

Пред ним и блещет и шумит

Вокруг утесов Аю-Дага…

А мы окончим сию статью патриотическим желанием, чтобы наш славный соотечественник, столь много исполнивший и столь многое обещающий, решился посвятить несколько лет на сооружение отечеству и себе вечного памятника: подарил бы России - эпическую поэму! Наша история богата предметами, достойными эпопеи: Владимир Великий, Иоанн - покоритель Казани, Ермак - завоеватель Сибири ожидают песнопевца.

Эпическая поэма есть такой памятник, который переживет века. Афины и Рим живы в песнях Гомера и Виргилия!

Сноски

*1 Мы пользуемся превосходным разбором П. А. Плетнева: «Сорев<нователь> просв<ещения> и благот<ворения>», 1822, № X, стр. 24 и след. В<оейков>.

*2 «С<ын> о<течесгва>», 1820, № XXXVIII.

*3 Покорнейше просим наших читателей не выпускать из виду, что мы руководствуемся в суждениях о «Кавказском пленнике» критикою П. А. Плетнева, беспристрастною и на правилах хорошего вкуса основанною. В<оейков>.

Примечания

А. Ф. ВОЕЙКОВ
О поэмах А. С. Пушкина и в особенности
о «Бакчисарайском фонтане»

НЛ. 1824. Ч. 7. № 11 (выход в свет 31 марта). С. 161-171; № 12 (выход в свет 3 апр.). С. 177-189. Подпись: В.

Это вторая большая статья А. Ф. Воейкова, посвященная творчеству Пушкина. В начале ее критик кратко излагает свой разбор поэмы «Руслан и Людмила» 1820 года (см. с. 36-68 наст. изд; взятый из него эпиграф также подчеркивал связь двух статей). Однако теперь тон его становится заметно осторожнее: уже нет бесконечных советов автору исправить «погрешности против языка» или ввести не столь «быстрые и резкие переходы», он не хочет ссориться ни с Пушкиным, ни с критикой. В то же время, несмотря на обилие восторженных эпитетов в оценке поэм, Воейков сохраняет свои прежние замечания и вводит новые - о некоторых недостаточно нравственных с его точки зрения стихах или эпизодах в «Руслане и Людмиле», о невыдержанности характера Пленника, о необходимости для художника проникнуться «духом религии» и т. п., но делает это в завуалированной форме, отсылая читателя к другим авторам (П. А. Плетневу, М. П. Погодину, словам Шатобриана о Вольтере).

Эта статья, пожалуй, больше, чем предыдущие разборы Воейкова, наполнена цитатами из поэм Пушкина, что обнаруживает становление его издательской «политики»: напечатать как можно больше лучших художественных текстов, в том числе и в виде цитат («цитацией» была и скандальная публикация в «Новостях литературы» отрывка из «Братьев-разбойников», отданного Пушкиным в «Полярную звезду», которая, однако, не ввела в заблуждение редакторов альманаха А. А. Бестужева и К. Ф. Рылеева. Но это был экстраординарный случай - публикация нового текста (подробнее об этом см. с. 488 наст. изд.), что же касается уже опубликованных произведений, то их Воейков цитировал постоянно).

Основная идея статьи и главный совет Пушкину - написать эпическую поэму на тему русской истории - уже не раз высказывалась Воейковым (в том числе и в разборе поэмы «Руслан и Людмила»), ранее он то же советовал Жуковскому в своем знаменитом послании (1813):

Состязайся ж с исполинами,

С увенчанными поэтами;

Соверши двенадцать подвигов:

Напиши четыре части дня,

Напиши четыре времени,

Напиши поэму славную,

В русском вкусе повесть древнюю, -

Будь наш Виланд, Ариост, Баян!

(Поэты 1790-1810-х гг. Л., 1971. С. 278).

Это пожелание Воейкова Жуковскому Пушкин хорошо знал и цитировал в письме к А. А. Дельвигу от 23 марта 1821 г.: «Напиши поэму славную, только не четыре части дня и не четыре времени <года>, напиши своего Монаха. Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая - твой истинный удел - умертви в себе ветхого человека - не убивай вдохновенного поэта» (XIII, 25-26). А о себе в стихотворном послании Дельвигу в том же письме сказал: «Бывало, что ни напишу, / Все для иных не Русью пахнет» (XIII, 25).

1 См. в «Посвящении» к «Руслану и Людмиле»: «Что дева с трепетом любви / Посмотрит, может быть, украдкой / На песни грешные мои» (IV, 3).

2 Воейков соединяет в своем переводе два фрагмента из главы пятой второй части «Гения христианства» (1802) Ф.-Р.де Шатобриана (глава посвящена поэме Вольтера «Генриада»). Сочинитель «Гофолии» (1691) - Ж. Расин.

3 Строки из послания Жуковского «К Батюшкову» (1812).

Семья воейковых. детство и юность ученого

Александр Иванович Воейков происходил из старинного дворянского рода.

Дед ученого, Федор Матвеевич Воейков, был в числе дворян, посланных Петром I для обучения за границу. Вернувшись в Россию, он поступил на военную службу. Позже Федор Матвеевич был русским послом в Варшаве, а затем участвовал в семилетней войне. В 1762 году он стал генеральным комиссаром Кенигсберга (ныне город Калининград), взятого русскими войсками. После окончания войны, произведенный в генерал-аншефы, Федор Матвеевич Воейков занимал пост киевского и новороссийского генерал-губернатора. Это был высокообразованный и умный человек. Он умер в 1778 году.

В Отечественной войне 1812 года участвовали его два сына: Александр Федорович, впоследствии известный литератор, и Иван Федорович - кавалерийский офицер, отец климатолога.

Оба брата отличались друг от друга по характеру и образу жизни. Старший, Александр Федорович, ничем не напоминал своих предков - военных и государственных деятелей. Он окончил Московский университетский пансион одновременно с Василием Андреевичем Жуковским. На золотой доске среди лучших воспитанников пансиона имена Жуковского и Воейкова стояли рядом. Впоследствии Воейков женился на любимой племяннице, крестнице и ученице Жуковского - Александре Андреевне Протасовой, которую поэт в своей известной балладе назвал Светланой. При этом Воейков утаил от Протасовых, что он успел уже прокутить большую часть отцовского наследства. Ему удалось скрыть и свои личные недостатки: грубость, взбалмошность, склонность к пьянству. Свадьба состоялась не без содействия Жуковского. «Светлана» отличалась редкой красотой и мягким характером. Она принадлежала к числу наиболее образованных женщин своего времени, хорошо знала родную и иностранную литературу, поддерживала дружбу с выдающимися писателями и учеными, запросто бывавшими в ее доме. Не только Жуковский посвящал «Светлане» вдохновенные строки. Его примеру следовал замечательный поэт той эпохи Языков, да и не он один.

После женитьбы Воейков возобновил кутежи и азартные игры. Приданое жены быстро растаяло. С помощью Жуковского Воейков получил должность профессора в Дерпте (Тарту). Но к лекциям он готовился плохо, перессорился со многими профессорами и писал доносы петербургскому начальству, а оно пересылало их ректору Дерптского университета. Создалась обстановка, единственным выходом из которой была перемена города.

Однако это оказалось невозможным. Кредиторы не выпускали Воейковых из Дерпта. Занять деньги было не у кого.

Выручать мужа пришлось «Светлане». Она поехала в Москву к брату мужа. Иван Федорович проявил большое сочувствие к «Светлане», дал денег и поручительство за брата. Это освободило Воейковых от дерптского плена. Они переехали в Петербург, где Александру Федоровичу, опять-таки при содействии Жуковского, удалось взять в аренду журнал «Русский Инвалид».

Благодаря положению редактора-издателя крупного журнала, а также красноречию и литературным способностям Александр Федорович стал петербургской знаменитостью. Громкий успех имели его выступления против крайних реакционеров, против невежества и мракобесия некоторых чиновников. Он нападал на реакционеров Магницкого, Шишкова, Глинку, а в особенности на Греча и Булгарина, известных шпионов III отделения.

Однако Воейков был непоследователен, а зачастую и беспринципен в своих симпатиях и суждениях. Случалось, он обливал грязью достойных людей и защищал сановников, от которых зависел или которых побаивался.

В 1814 году Воейков написал свою знаменитую сатиру «Дом сумасшедших», где остро высмеял многих современников. В первое отделение «Дома сумасшедших» он поместил «сумасшедших от любви», во второе - «безумных администраторов», в третье - литераторов.

По цензурным условиям того времени сатира не могла быть опубликована, но рукопись ее переписывалась в сотнях экземпляров. Крупный успех она имела у молодежи и литераторов прогрессивного направления. Зато осмеянные Воейковым глубоко возненавидели автора и при случае мстили ему.

Отзываясь на события современности, Воейков дополнял сатиру новыми строфами до 1838 года, то-есть почти до своей смерти.

По проискам врагов, раздраженных его насмешками, Воейков лишился должности редактора «Русского Инвалида».

Потеря места подорвала его материальное благополучие. Незадолго до этой неудачи Воейков был сбит с ног и изувечен наехавшей на него повозкой. В 1837 году И.С. Тургенев, встретившись с ним у Плетнева, так описал его наружность: «Хромоногое и как бы искалеченное полуразрушенное существо, с повадкой старинного подьячего, желтым, припухлым лицом и недобрым взглядом черных крошечных глаз».

Быть может, не раз вспоминал в то время Воейков кроткую красавицу «Светлану», которой причинил столько страданий. Но прошлое ушло безвозвратно. Александра Андреевна скончалась в Ливорно от чахотки еще в 1829 году. Поездка в Италию не могла спасти хрупкий организм, подорванный тяжелыми переживаниями.

Вторая жена Воейкова, злая и невежественная особа, доставила ему немало огорчений.

Александр Федорович умер, забытый почти всеми, в 1839 году в возрасте 62 лет.

Нельзя не отметить одной замечательной черты Воейкова: его любви к странствиям.

После изгнания французов Александр Федорович совершил путешествие по России. В журнале «Славянин» А.Ф. Воейков в 1813 году поместил длинное стихотворение «О пользе путешествия по отечеству». Из этого произведения и из послания Жуковского, озаглавленного «К другу-путешественнику» (то-есть к Воейкову), можно видеть, что Александр Федорович посетил Казань и Астрахань, Киев и Одессу, Крым и Кавказ.

«Ты видел Азии пределы», - писал Жуковский в своем восторженном стихотворении. Но Воейков не был ни в Сибири, ни на Урале. Говоря об Азии, Жуковский имел в виду Кавказ.

В стихах Воейкова встречаются образные характеристики, хотя слог автора далеко не безупречен.

Вот как описывает он, например, Одессу: Я с любопытством осмотрел Новорожденную Одессу. Народ на улицах, волнуяся, кипел, И мачты в гавани уподоблялись лесу.

Один корабль влетел, Другой уже влетал, И по равнине синей влаги С зарею шум меня невольно пробуждал, И стук секир не умолкал. Росли дома, амбары возвышались, И лестницы вились, и своды округлялись. На стогнах я встречал гостей-купцов Из четырех земли концов…

Любовь к путешествиям, литературный и полемический талант, незаурядная работоспособность сближают Александра Ивановича Воейкова с братом его отца. Но по характеру деятельности и моральному облику дядя и племянник совершенно не похожи друг на друга.

Еще меньше сходства можно обнаружить между Александром Федоровичем и его братом, Иваном Федоровичем. Богатый помещик, не только не расстроивший, но и приумноживший полученное по наследству состояние, Иван Федорович исправно служил на военной службе и получил чин полковника. Как мы уже говорили, он участвовал в Отечественной войне 1812 года. Известно также, что он принимал участие в походе во Францию и был тяжело ранен в сражении при Фер-Шампенуазе, в котором отличилась русская кавалерия. В семье Воейковых сохранилось предание о некоторых обстоятельствах, связанных с ранением Ивана Федоровича.

После боя его нашли под грудой убитых и раненых. Несколько дней не могли определить, кто это такой: Ивана Федоровича вынесли с поля сражения раздетым, а когда он начал приходить в себя, то не мог говорить, так как был ранен в горло. Наконец один из офицеров узнал Воейкова и велел перенести его из солдатского госпиталя в офицерский.

Александр I во время посещения госпиталя обратил внимание на тяжело раненного и спросил, чем он может ему помочь. Ивана Федоровича волновала тяжба о принадлежавшем ему подмосковном имении Аннино-Знаменское, которое влиятельные титулованные соседи ухитрились отсудить в свою пользу. Даже во время тяжелой болезни Воейков не мог забыть об этом. С большим трудом он нацарапал несколько строк на листке бумаги. Присутствующие едва разобрали, что он просит царя о пересмотре судебного дела. Царь сделал распоряжение, и суд, вновь пересмотрев дело, возвратил Ивану Федоровичу Аннино-Знаменское. Много лет спустя деньги, вырученные от продажи этого поместья, дали возможность его сыну, Александру Ивановичу, совершить дальние путешествия.

После заключения мира Иван Федорович возвратился на родину, вышел в отставку и стал вести образ жизни, типичный для отставного военного, принадлежавшего к высшему кругу общества. Зимой он проживал в обеих столицах и в подмосковной усадьбе Аннино-Знаменское, находившейся недалеко от города Руза, а на лето приезжал в родовое гнездо - село Самайкино.

Это было имение площадью около одиннадцати тысяч десятин, расположенное в пятидесяти верстах от Сызрани, с обширными лесными угодьями, пашнями и лугами. Ценность имению придавала плодородная черноземная почва, лиственный лес, обилие воды. Через имение протекала тогда еще многоводная река Томашовка, левый приток реки Сызрани.

Иван Федорович Воейков был бережливым и предприимчивым хозяином. Он основал в селе Самайкино и в подмосковной усадьбе суконные фабрики. Связи с правительственными кругами обеспечивали ему казенные заказы, а труд крепостных - хорошие барыши.

Уже в пожилом возрасте Иван Федорович Воейков женился на Варваре Дмитриевне Мертваго - младшей дочери влиятельного и богатого подмосковного помещика Дмитрия Борисовича Мертваго. Дмитрий Борисович занимал при Александре I должность генерал-провиантмейстера, служил в Петербурге, затем в Крыму, а в 1817 году был назначен сенатором, с постоянным пребыванием в Москве.

Писатель Сергей Тимофеевич Аксаков хорошо знал Мертваго и в своей статье, опубликованной после смерти Дмитрия Борисовича, характеризовал его как выдающегося государственного деятеля, боровшегося со злоупотреблениями чиновников, честного и обаятельного человека. Мертваго оставил после себя «Записки».

В 1842 году у Ивана Федоровича и Варвары Дмитриевны Воейковых родился сын Александр - будущий климатолог и географ, а двумя годами позже второй сын, Дмитрий, впоследствии инженер-технолог, крупный чиновник, предприниматель и журналист.

Вскоре после рождения сыновей Ивану Федоровичу было суждено перенести тяжелую потерю. Варвара Дмитриевна умерла, дожив только до тридцати пяти лет. Недолго прожил и Иван Федорович. Пятилетний Саша и трехлетний Митя остались круглыми сиротами.

Дядя Дмитрий Дмитриевич Мертваго взял к себе обоих мальчиков. Для занятий с детьми были приглашены знающие учителя.

Семья жила в деревне, в богатом поместье, окруженном полями. Невдалеке была расположена почти не тронутая порубками роща. Возле дома разбит сад, за которым с любовью присматривали сами хозяева. Жизнь в деревенских условиях возбудила у Саши Воейкова еще в раннем детстве интерес к природе и к сельскому хозяйству. Его внимание привлекали различные диковинные приборы, стоявшие на площадке возле господского дома: в имении Мертваго применялись агротехнические новшества, велись наблюдения за погодой.

Как-то, расхрабрившись, Саша спросил дядю, зачем нужны ему эти «ящики».

Обрадованный интересом юного племянника к делу, которое считал серьезным и важным, дядя подробно объяснил Саше назначение каждого прибора и в заключение спросил:

А не хочешь ли ты мне помогать и записывать в тетрадку вместо меня? Но имей в виду, это надо делать аккуратно, не пропуская ни одного дня.

Саша с радостью согласился и, пока семья жила в имении, точно выполнял свои обязанности.

В то время дворянским детям давали преимущественно классическое или военное образование. Естественные и математические науки считались «недворянским» занятием. Специальные науки практического характера (агрономические, медицинские и другие) были уделом преимущественно так называемых разночинцев.

Саша Воейков воспитывался в семье, отвергавшей эти отсталые взгляды.

К услугам Саши была отлично подобранная библиотека Мертваго. Он с увлечением читал книги по сельскому хозяйству, метеорологии, ботанике, зоологии. Это в известной степени повлияло на его интересы.

Воспитанием молодых Воейковых руководила их тетка, Софья Дмитриевна. Она считала очень важным обучить племянников иностранным языкам. Саша обладал лингвистическими способностями и уже в детстве овладел английским, французским и немецким языками.

Софья Дмитриевна была очень религиозной и мечтала побывать в «святой земле» - Палестине. Под ее влиянием был составлен маршрут заграничного путешествия семьи Мертваго, предпринятого вскоре после окончания Крымской войны, в 1856 году. Вместе со всей семьей поехали и оба племянника - Саша и Митя. Саше было тогда четырнадцать лет.

Одесса, оживленный портовый город с красивыми бульварами, зданиями, живописно раскинувшийся у моря, очаровал молодых Воейковых. За несколько дней в ожидании парохода они успели познакомиться с достопримечательностями этого важнейшего тогда центра русской морской торговли. Нетерпение увидеть другие страны с каждым днем усиливалось.

Наконец пароход отошел. Открылись необозримые морские просторы.

Юношей интересовала и жизнь на самом пароходе. Оба брата забегали в трюм и на корму, где на жалком своем скарбе сидели малоимущие пассажиры.

Некоторые из них ехали в «святую землю» и слушали россказни различных «старцев» и «бывалых паломников». Слепо доверяя ловким пройдохам, умевшим надевать на себя личину богомольных праведников, они наивно принимали на веру суеверные сказки о чудесах у гроба господня и на «святой земле», а прибыв в «святые места», отдавали последние гроши, нередко через тех же «опытных паломников», палестинским «торговцам религией» за какой-нибудь амулет или «чудодейственный» образок.

Вот и Босфор - извилистый пролив, напоминающий неширокую реку с причудливыми берегами, то расширяющуюся, то сужающуюся до нескольких сот метров. Горные массивы, подступая почти к самому проливу, образуют высокий барьер, и с парохода видны только узкие береговые террасы. Русский геолог П.А. Чихачев называл Босфор магической галереей с открытым верхом и разнообразно изваянными стенами. Местами далеко в море вклиниваются зловещие скалы. Они чередуются с таинственно прячущимися за выступами берега долинами речек, уходящих вглубь материка.

Вдруг пролив расширился, и путешественники увидели изгибающийся длинный залив. На волнах в свете заходящего солнца колыхались многочисленные суда: и дымящие пароходы, и допотопные парусные фелюги. Юркие лодочки немедленно облепили борта парохода в надежде на получение заработка от пассажиров, которым не терпится ступить на землю турецкой столицы.

Большой, беспорядочный и шумный город открылся путешественникам. Выйдя на берег, они подверглись нападению целой армии носильщиков, проводников и каких-то агентов, в конце концов усадивших семью Мертваго в неуклюжую карету, пробиравшуюся черепашьим шагом по узким улицам города. Ошеломленные путешественники пришли в себя только в гостинице.

На следующее утро, выйдя на улицу, они увидели обилие хаотически нагроможденных построек, которые напоминали карточные домики.

И неожиданно над этим хаосом лачуг открылся величественный купол мечети Айя-София, выдающегося произведения византийской архитектуры, с пристройками в турецком вкусе, с минаретами, площадками, витыми лестницами.

А вот и древняя твердыня Царьграда с зубчатыми стенами и грозными башнями, и у самого Мраморного моря - Семибашенный замок, в котором погибло немало узников - врагов ислама и борцов за освобождение славянских народов от турецких поработителей.

На узкой полуевропейской улице Пера суетливая толпа гуляющих. Кого только не увидишь в этом пестром скоплении людей! Неторопливые богатые жители Востока - турки, сирийцы, арабы, евреи, армяне, греки со скучающим и безразличным видом не спеша усаживаются за столиками тесных кафе и часами тянут из крохотных чашек черный кофе. Нарядные европейцы всех национальностей в модных костюмах и шляпах выделяются среди местных жителей, одетых в шаровары и красные фески.

А стамбульский базар? Есть ли что-нибудь похожее на него в России или Западной Европе? Люди всех наций теснятся в узких лабиринтах, залитых солнцем. По обе стороны крытых переулков раскинуты всевозможные товары. Острый запах восточной снеди порою становится невыносимым. Мальчуганы в фесках снуют среди гуляющих, настойчиво угощая их кофе или сладостями, прилипшими к подносам сомнительной чистоты.

Но вот путешественники снова на пароходе. Из лазурной глади Мраморного моря выступают неясные очертания Принцевых островов.

После приветливых островов Эгейского моря выжженная солнцем полупустынная земля Палестины показалась негостеприимной, а Мертвое море зловещим.

Достопримечательности Иерусалима - храмы, гробницы, древние полуразрушенные дома - не произвели на Воейкова особого впечатления. Легенды, а порой наивные россказни, рассчитанные на малообразованных паломников, показались нелепыми и возбуждали досаду.

После краткого пребывания в городах Палестины и Сирии Воейковы на пароходе снова пересекли Эгейское море и, сделав остановку в Пирее для осмотра античных памятников Афин, поплыли к берегам Италии.

Ее светлосинее небо, прибрежные скалы, пышная растительность субтропического юга, бесценные картинные галереи и памятники архитектуры на всю жизнь запечатлелись в памяти Александра Ивановича.

Из-за границы Воейковы вернулись на родину сухим путем через Центральную Европу.

Путешествие, продолжавшееся около трех лет (1856 - 1858), сыграло в жизни Воейкова серьезную роль: юноше полюбились странствия по неизвестным местам. Эта любовь сохранилась у Воейкова до преклонного возраста. Ему было уже семьдесят лет, когда он совершил трудную и утомительную поездку по Средней Азии. За четыре месяца до смерти Воейков ездил на Южный Урал и в Крым для обследования новых курортных районов.

Можно без преувеличения сказать, что вся жизнь ученого была цепью путешествий, которую оборвала только смерть.