Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Поведение Маяковского после февраля 1917 было достаточно невнятным. Он пытался (как и все прочие) выставить себя жертвой царского режима, тряся купюрами из своих стихотворений (не революционными, а большей частью богохульными). Вместе с футуристами он также усиленно намекал на революционность своей предыдущей деятельности – что не соответствовало действительности. Но, в общем, это было поведение частного лица, мало понимавшего что происходит (понимали, что происходит тогда несколько сот человек из правительства и Петросовета, и то фрагментами).

В личном плане Маяковскому было важно демобилизоваться из армии. В августе он получил трехмесячный отпуск, а 12 ноября - справку об освобождении от воинской службы (здесь и ниже даты по новому стилю). Это и было главное событие 1917 года.

То, что Маяковский «всем сердцем принял Октябрьскую революцию» не более чем созданная им легенда. 7 ноября было им воспринято как очередная перетасовка временного правительства в преддверии созыва Учредительного собрания (что, в общем, соответствовало действительности). Испугавшись начавшихся беспорядков, он 18 декабря 1917 года уехал в Москву.

Этот эпизод постоянно выпадает из официального жития Маяковского и никак не объясняется. Тем не менее, до середины июня 1918 года он живёт не в революционном Петрограде, а в более тихой Москве, из которой уезжает в Питер опять-таки потому, что большевики перенесли в Москву столицу и в городе стало неспокойно.

С точки зрения фактографии этот период изучен едва ли не хуже периода 1914-1915 гг. Дело в том, что в России тогда ещё существовала многопартийная система. Футуристы тяготели скорее к анархистам и левым эсерам, а связи с этими партиями компрометировали «великого пролетарского поэта».

Элементом советской системы Маяковский стал осенью 1918 года, когда сблизился с Луначарским (с помощью Осипа Брика). В это время Луначарский был не только наркомом просвещения, но и входил в высшую администрацию Петрограда («Северной коммуны»). Анатолий Васильевич считал Маяковского гениальным поэтом и относился к нему как к анфан-терриблю, которому многое позволяется. Маяковский всю жизнь нападал на Луначарского, но это была дружеская фамильярность, демонстрирующая особую близость к культур-фюреру. Луначарский вовлёк его в работу своего наркомата и фактически наделил прерогативами чиновника-консультанта, допустив к распределению части бюджетных денег. Это не шло ни в какое сравнение с социальным положением Маяковского до революции, и сделало его верным сторонником советской власти. В столичную Москву Маяковский переехал в 1919 году, уже как человек Луначарского (в этом же году в Москву была переведен и весь Наркомпрос во главе с самим Анатолием Васильевичем).

В то же время, как я уже писал, Маяковский никогда не был членом коммунистической партии, и скорее всего его бы туда никогда не приняли. За 12 лет сотрудничества с коммунистическим режимом Маяковский так и не познакомился ни с одним из партийных бонз. Даже Бухарин относился к нему прохладно, считая главным советским поэтом… Пастернака.

Отстранение Луначарского от партийного руководства в 1929 году означало также отставку и его клиента Маяковского. У Владимира Владимировича не оставалось связей не только такого уровня, но и уровня классом ниже. По сути, весь коммунизм Маяковского был блефом.

Великому пролетарскому поэту» Маяковскому было в высшей степени наплевать на «трудящихся» - не только как на класс, но и на каждого трудящегося в отдельности. Он в жизни ни разу не общался ни с одним крестьянином или рабочим (не считая прислуги). Нетрудно догадаться, что ему также было абсолютно наплевать на советскую власть вообще. Дураком он не был, в 1917 году ему было как минимум 24 года. После пионеров и комсомола почему бы и не написать поэму о Ленине – массированная пропаганда в детстве и юности очень эффективна. Но Маяковский ни пионером, ни комсомольцем никогда не был, с Лениным не общался, но результаты его гениальной политики прочувствовал на своей шкуре сполна. Например, когда ходил пешком какать через пол-Москвы в общественную уборную на вокзале. Вот Луначарский Ленина обожал – потому что его стараниями получил фронт удовольствий, о котором в парижских кафе-шантанах не смел и мечтать. Маяковский это понимал и для своего патрона написал «лениниану», опять же бесполезную для пропаганды из-за перпендикулярного задаче ассоциативного ряда, превращающую идеологическую полировку мозгов в абсурдистскую галиматью.

Для Маяковского было характерно какое-то наркоманское пристрастие к материальным удобствам и деньгам. Его стихотворение о душе это стихотворение алкоголика о водке.

«Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру»:

Написано очень вкусно и с иронией. Чувствуется, что чистоплотный Маяковский купаться в ванне любит. Про себя он здесь и написал, а вовсе не про мифического трудящегося. После ремонта квартиры в Гендриковым переулке у него и Бриков наконец появилась отдельная ванная – огромная редкость в тогдашней Москве. Написал про себя и для своих домашних, потом тиснул в прессе, получил деньги с корейцев. Если разобраться, в формате идеологических клише, воспевающих зажиточную жизнь при социализме, стихотворение Маяковского является плохо скрытым глумлением. Но никакого глумления нет – есть легкая ирония для домашних. А как там это всё выглядит со стороны – наплевать.

Найдите видео, как Остап Бендер плещется в ванне в фильме «Золотой теленок». Здесь Юрский играет Маяковского.

Если бы Маяковский не умер в 1930, в 1935 году, когда стахановцам дозволялось иметь личное авто, он бы устами «кровельщика Петра Мозырева» воспел удобства личного автотранспорта, привезенного в Москву из Парижа для Лили Брик. Вместо «бултых» там бы было «бип-бип». Об автомобиле Маяковский всё равно написал (ибо был прост), но пришлось позорно оправдываться (купил на свои, а будет война – отдам комиссару).

Февральскую революцию 1917 года поэт встретил восторженно, что, впрочем, вскоре сменилось разочарованием. Он участвовал в многочисленных митингах, собраниях и совещаниях деятелей искусств, выступал с чтением стихов, писал статьи. Но все это казалось ему топтанием на месте, и ощущение того, что революция только начинается, не покидало его. В августе была задумана «Мистерия-буфф», в которой современные события должны были развернуться в объемную картину мироздания.

В октябрьские дни 1917 вопроса о том, принимать или не принимать большевиков, для Маяковского не было.

«Моя революция», - признается он впоследствии в автобиографии. И все его поступки в октябрьские дни совершались под знаком огромной радости: наконец-то! 25 октября (7 ноября) он был в Смольном, видел Ленина. Все это потом он описал в поэме «Владимир Ильич Ленин». В «Газете футуристов», которая начала выходить в марте 1918, Маяковский написал «Приказ по армии искусства». В нем, в частности, были такие слова:

«Никому не дано знать, какими огромными солнцами будет освещена жизнь грядущего. Может быть, художники в стоцветные радуги превратят серую пыль городов, может быть, с кряжей гор неумолимо будет звучать громовая музыка превращенных в флейты вулканов, может быть, волны океанов заставим перебирать сети протянутых из Европы в Америку струн.

Одно для нас ясно - первая страница новейшей истории искусств открыта нами».

И поэтому - «На улицы, футуристы, барабанщики и поэты!».

Революцию Маяковский воспринял прежде всего как возможность дать поэзии подобающее место в действительности, то есть сделать так, чтобы вся до самых основ потрясенная жизнь прониклась поэзией. Слишком значительным было для поэта то, что происходило в его душе - а значит, во вселенной - и отстаивалось словом. Допустить, что цель адского по напряжению поэтического труда состоит в услаждении салонных критикесс, что поэзия принадлежит кружку избранных, он просто не мог.

Маяковский очень гордился своим двустишием, написанным незадолго до октября 1917 года:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

День твой последний приходит, буржуй.

Эти стихи звучали тогда повсюду: улица, которой было «нечем кричать и разговаривать», заговорила стихами Маяковского. Лучшей награды, лучшего признания своего труда для него не могло быть! Впоследствии он говорил:

«Кому нужно, чтобы литература занимала свой специальный угол? Либо она будет во всей газете каждый день, на каждой странице, либо ее совсем не нужно. Гоните к черту такую литературу, которая подается в виде десерта!»

Впрочем, признавала Маяковского не только улица. В январе 1918 в Москве на квартире малоизвестного поэта А. Амари состоялась «встреча двух поколений поэтов». Присутствовали Бальмонт, Вяч. Иванов, А. Белый, Ходасевич, Балтрушайтис, Эренбург, Бурлюк, Каменский и другие. Маяковский читал поэму «Человек». Павел Антокольский, тоже присутствовавший на этом вечере, вспоминал:

«Он читал неистово, с полной отдачей себя, с упоительным бесстрашием, рыдая, издеваясь, ненавидя и любя. Конечно, помогал прекрасно натренированный голос, но, кроме голоса, было и другое, несравненно более важное. Не читкой это было, не декламацией, но работой, очень трудной работой шаляпинского стиля: демонстрацией себя, своей силы, своей страсти, своего душевного опыта».

После чтения Андрей Белый, бледный от волнения, сказал, что поэмой Маяковского, могучей по глубине замысла и выполнению, двинута на громадную дистанцию вся мировая литература.

Как ни странно, именно в это первое послеоктябрьское время отношения Маяковского с большевиками складывались вовсе не так безоблачно, как можно было бы думать. «Начинают заседать», - насмешливо отметил поэт в автобиографической записи, относящейся к октябрю 1917. И далее: «РСФСР - не до искусства. А мне именно до него. Заходил в Пролеткульт к Кшесинской. Отчего не в партии? Коммунисты работали на фронтах. В искусстве и просвещении пока соглашатели. Меня послали б ловить рыбу в Астрахань».

Маяковский видел свою задачу в другом. «Нам нужен не мертвый храм искусства, где томятся мертвые произведения, а живой завод человеческого духа, - заявил он на митинге в Зимнем дворце (который, кстати, был тогда спешно переименован во Дворец искусств). - Искусство должно быть сосредоточено не в мертвых храмах-музеях, а повсюду - на улицах, в трамваях, на фабриках, в мастерских и в рабочих квартирах». Поистине: стоцветные радуги над пылью городов, вулканы, превращенные во флейты...

Стремление Маяковского к тому, чтобы искусством была пронизана вся жизнь, не казалось большевикам насущным. Их больше устраивал «понятный» Пролеткульт с его делением искусства на хорошее и плохое по признаку классового происхождения авторов.

Все это не могло не разочаровывать такого страстного художника, как Маяковский. Его творческая деятельность переместилась в Москву, подальше от петроградских начальников. К этому времени относится возрождение его интереса к кинематографу. Более того: интерес приобретает практический характер. Весной 1918 Маяковский написал сценарии для трех фильмов: «Не для денег родившийся» (русский вариант «Мартина Идена» Джека Лондона), «Барышня и хулиган» и «Закованная фильмой».

Последний из сценариев предназначался специально для Лили Брик. Все три картины были сняты на частной студии «Нептун» в павильоне в Самарском переулке. Они вышли в прокат очень быстро и имели успех. Во всех Маяковский играл главные роли. Это было очень ему свойственно: самому писать сценарии, участвовать в постановке, играть главные роли, рисовать афиши... Но Маяковский не просто стремился попробовать себя в разных амплуа. Ему было важно, что кинематограф с его новыми, совершенно не раскрытыми еще возможностями приближает искусство к большому количеству людей.

Маяковский был жаден до работы и имел собственное мнение обо всем, за что брался. Часто оно не совпадало с мнением режиссера Н. Туркина, и съемки сопровождались яростными спорами. Впрочем, это не мешало Маяковскому быть невероятно пунктуальным, с огромной требовательностью относиться к себе и окружающим, что вообще было главной чертой его работы с людьми. И, конечно, он шутил, смеялся сам и смешил всех прямо во время съемок - благо кино немое.

Всю зиму 1918 Маяковский много выступал с чтением своих поэм «Человек» и «Война и мир». Чаще всего это происходило в Политехническом музее или в «Кафе поэтов».

Это кафе в Настасьинском переулке было в то время одним из наиболее привлекательных мест для тех, кто интересовался современной поэзией.

«Длинная низкая комната, в которой раньше помещалась прачечная. Земляной пол усыпан опилками. Посреди деревянный стол. Такие же кухонные столы у стен. Столы покрыты серыми кустарными скатертями. Вместо стульев низкорослые табуретки. Стены вымазаны черной краской. Бесцеремонная кисть Бурлюка развела на них беспощадную живопись. Распухшие женские торсы, глаза, не принадлежащие никому. Многоногие лошадиные крупы. Зеленые, желтые, красные полосы. Изгибались бессмысленные надписи, осыпаясь с потолка вокруг заделанных ставнями окон. Строчки, выломанные из стихов, превращенные в грозные лозунги: «Доите изнуренных жаб», «К черту вас, комолые и утюги», - так описал московское пристанище футуристов поэт Сергей Спасский.

Ни один вечер здесь не повторялся. И венцом почти каждого вечера было чтение Маяковским своих стихов.

«Это была разговорная речь, незаметно стянутая ритмом, скрепленная гвоздями безошибочных рифм... - писал С. Спасский. - Это значительно, даже страшновато, пожалуй. Тут присутствуешь при напряженной работе. При чем-то, напоминающем по своей откровенности и простоте процессы природы. Тут присутствуешь при явлении откровенного, ничем не заслоненного искусства».

Весной 1918 произошло важнейшее событие в жизни поэта. После съемок картины «Закованная фильмой» Лиля Юрьевна объявила Осипу Максимовичу о своей любви к Маяковскому. По ее словам, отношения с мужем с 1915 перешли в чисто дружеские, и любовь к Владимиру Владимировичу не должна была омрачить отношений между людьми, которые за эти годы стали необходимы друг другу. В дневниковой записи «Как было дело» Л. Брик объяснила это следующим образом:

«Мы с Осей больше никогда не были близки физически, так что все сплетни о “треугольнике”, “любви втроем” и т. п. - совершенно не похоже на то, что было. Я любила, люблю и буду любить Осю больше чем брата, больше чем мужа, больше чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах, ни в какой литературе. Эта любовь не мешала моей любви к Володе... Ося говорил, что для него Володя не человек, а событие. Володя во многом перестроил Осино мышление... и я не знаю более верных друг к другу, более любящих друзей и товарищей».

С этого времени Брики и Маяковский приняли решение всегда жить вместе и не расставаться ни при каких обстоятельствах. Невозможно теперь сказать наверняка, с каким чувством решался на это каждый из них. Но это был сознательный выбор незаурядных людей, спорить с которым на расстоянии многих лет, холодно взвешивая «за» и «против», бессмысленно.

Годы спустя у каждого из них появились иные любовные отношения, не всегда проходившие безболезненно для других. Но желание возвращаться под общий кров оста валось неизменным. Каждый старался устраивать свою жизнь так, чтобы утром и вечером бывать дома, вместе садиться за завтрак и ужин.

Так начался общий быт, о который разбилась любовная лодка Маяковского.

Летом Брики и Маяковский переехали на дачу в Левашово под Петроградом. Здесь началась семейная жизнь Владимира Владимировича и Лили Юрьевны. В это время Маяковский работал над «Мистерией-буфф» - пьесой, которая «впервые в песнопение революционной мистерии переложила будни».

Пьеса была впервые прочитана в квартире на улице Жуковского 27 сентября 1918. На чтении присутствовали нарком Анатолий Васильевич Луначарский и режиссер Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Присутствие последнего стало знаменательным событием для Маяковского. Величайший режиссер XX века, Мейерхольд сразу почувствовал в поэте огромное театральное дарование. Через несколько дней, представляя «Мистерию-буфф» актерам Александрин- ского театра, где ее предполагалось поставить, Мейерхольд сказал: «Товарищи, мы знаем Гете, мы знаем Пушкина, разрешите представить крупнейшего поэта современности Владимира Владимировича Маяковского». Актеры были шокированы таким представлением не меньше, чем самим текстом пьесы, в которой героями являлись семь пар чистых (абиссинский негус, индийский раджа, турецкий паша, русский купчина и другие), семь пар нечистых (трубочист, фонарщик, шофер и другие) дама-истерика, черти, святые, вещи и Человек просто, а в качестве места действий были указаны вся Вселенная, Ад, Рай, Земля обетованная.

Мейерхольд все-таки поставил «Мистерию-буфф» в театре Музыкальной драмы. Маяковский играл в ней Человека просто. Кроме того, из-за опоздания на представление одного из исполнителей ему неожиданно пришлось сыграть в премьерном спектакле еще и роль одного из святых. Спектакль прошел трижды, имел успех и одновременно сопровождался всяческими помехами со стороны «коммуниствующей интеллигенции». Слишком все это оказалось «непохоже», слишком очевидно переворачивало основы психологического театра. Впрочем, было ли в творчестве Маяковского хоть что-нибудь не «слишком» и не переворачивающее каких-нибудь основ?

В октябре 1918 Маяковский вместе с Бриком обратился к Луначарскому с предложением организовать издательство книг нового искусства «ИМО» («Искусство молодых»). Отношения Маяковского с Луначарским складывались в то время довольно напряженно (впоследствии Маяковский придал Победоносикову, одному из персонажей пьесы «Баня», некоторые черты Луначарского), но согласие и деньги нарком просвещения все-таки дал. Первыми книгами «ИМО» собиралось выпустить «Мистерию-буфф» и «Революционную хрестоматию футуристов “Ржаное слово”».

Кроме работы в «ИМО», всю зиму 1918/19 Маяковский и Осип Брик выпускали газету «Искусство коммуны», в которой печатались программные заявления нового искусства. И всю эту зиму Маяковский выступал в рабочих районах Петрограда с чтением своих произведений. Для одного из таких выступлений он написал «Левый марш» - прямо по дороге на очередное рабочее собрание. Маяковский очень гордился тем, что его вещи встречают полное понимание в совершенно не подготовленной рабочей аудитории.

Слышавшие авторское чтение Маяковского вспоминают, что смысл стихов передавался им рельефно, в четком каркасе ритма. «Повышенный», патетический тон чередовался с «низким», разговорным - ив этой неповторимой интонации заключалась главная особенность его исполнительской манеры. На широкий интонационный диапазон Маяковского обращал внимание и Игорь Ильинский, спустя десять лет сыгравший главную роль в пьесе «Клоп».

В марте 1919 Маяковский и Брики окончательно переехали в Москву. Они поселились в Полуэктовом переулке, в той самой квартире, которую впоследствии Маяковский опишет в поэме «Хорошо!»: «Двенадцать квадратных аршин жилья. Четверо в помещении

Лиля, Ося, я и собака Щеник». Жизнь в одной комнате объяснялась просто: невозможно было отапливать большую квартиру в голодной и холодной Москве девятнадцатого года. Щеника подобрал на улице Маяковский, любивший животных, и привел домой. Лиля Брик вспоминала: «Они были очень похожи друг на друга... Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца. Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном». Он почти всегда подписывал этим прозвищем письма и телеграммы к Лиле - даже из-за границы, заставляя недоумевать телеграфистов.

Кроме жилья в Полуэктовом переулке, у Маяковского появилась своя комната в Лубянском проезде, которую помог получить Роман Якобсон. Эта комната до конца жизни оставалась рабочим кабинетом Маяковского. В ней он написал поэму «Про это». В ней покончил с собой.

Из Полуэктова переулка в сентябре 1920 переехали в Водопьяный (описан в поэме «Про это»), затем, в 1926 - в Гендриков.

Тебе,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изъязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
"О"!

«Ода революции»

В русской поэзии XX века Маяковскому принадлежит особая роль. Он первым отдал свой могучий талант революционному обновлению жизни. Маяковский был глубоко убежден, что революция и поэзия нужны друг другу, и сделал решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций, диспутов. Для Маяковского работа над агитплакатами РОСТА становится не только его формой участия в революционной борьбе, но и лабораторией, в которой он, по собственному выражению, освобождал стих "от поэтической шелухи на темах, не допускающих многословия".

Ярким примером этих исканий является антология «Маяковский - Родченко. Классика конструктивизма», куда вошли три поэтических произведения Владимира Маяковского, оформленные Александром Родченко, известным мастером русского художественного авангарда, дизайнером и фотографом: "Про это", "Сергею Есенину", "Разговор с фининспектором о поэзии". Использование Родченко фотомонтажа в оформлении стало принципиально новым словом в истории книжного дизайна в литературе 20 века. Впервые автор поэмы был включен в иллюстрации как реальное действующее лицо благодаря фотопортретам, выполненным Абрамом Штеренбергом и другими фотографами в 1923 году. Во второй части книги помещены отрывки из воспоминаний Родченко "Работа с Маяковским" с 1915 по 1930 год, описываются встречи, диспуты, совместная работа над рекламой в 1920-е годы.

Захватывающая панорама жизни Владимира Маяковского, не окрашенная ни советской идеологией, ни борьбой против нее, развернута в книге Бенгта Янгфельдта «Я» для меня мало. Революция/любовь Владимира Маяковского». Знаменитый писатель, переводчик, знаток русской литературы XX века, Янгфельдт откровенно и детально рассказывает о водовороте личных, политических, литературных страстей, который оказался для Маяковского роковым. "Я" для меня мало" впервые дает уникальный шанс по-настоящему разглядеть и правильно понять Маяковского. В книге содержится множество уникальных фотографий, документов, оригинальных рисунков из личного архива Лили Брик и архива британской госбезопасности.

Хочу делать социалистическое искусство

Владимир Маяковский

Маяковский своим даром выразил пафос эпохи, сутью которой были мировая и гражданская войны. Его революционность – уловленный талантом дух нового времени, сменившего эпоху Чехова. Атмосфера зыбкости, неустойчивости, нервности, беспокойства сменилась атмосферой ненависти при всеобщей конфронтации, идейной и классовой непримиримости.

Открыл это основное чувство эпохи Блок, уже в «Двенадцати» писавший о ненависти ко всему, что «не наше». В отличие от Блока, слышавшего в революции музыку катастрофы, Маяковский уловил маршевую поступь времени.

Прочитаем стихотворение «Левый марш», 1918 . Оно написано специально для выступления перед матросами в Матросском театре бывшего Гвардейского экипажа.

Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу истории загоним.
Левой!
Левой!
Левой!

Эй, синеблузые!
Рейте!
За океаны!
Или
у броненосцев на рейде
ступлены острые кили?!
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!

Там
за горами горя
солнечный край непочатый.
За голод
за мора море
шаг миллионный печатай!
Пусть бандой окружат нанятой,
стальной изливаются леевой,-
России не быть под Антантой.
Левой!
Левой!
Левой!

Глаз ли померкнет орлий?
В старое станем ли пялиться?
Крепи
у мира на горле
пролетариата пальцы!
Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!

Вопрос

Найдите в стихотворении конкретные приметы революционной эпохи. Как вы думаете, какова их роль в установлении контакта поэта и аудитории, которой адресован «Левый марш»?

Слово учителя

Рефрен «Левой» организует ритм марша. Он становится ключевым словом и выносится в заголовок. Левый – организованный, дружный, правильный, напористый марш матросов, отправляющихся «за океаны!», «за голод, за мора море» в «солнечный край непочатый». «Печатая миллионный шаг», дав «слово товарищу маузеру», «грудью вперед бравой»!

Флагами небо оклеивая, «в марше», «стальной извиваясь леевой*» , идут они против «нанятой банды» , против «Антанты» с твердым желанием не подпустить, чтобы «Россия была Антантой» , готовые «крепить у мира на горле пролетариата пальцы» . Лирический герой стихотворения – коллективный герой, спаянный единой волей, стремлением к цели.

____________
* "Леева" – неологизм Маяковского от слова "лить". Стальная леева – потоки стали.

Разбивка стиха на короткие строки, слова становится типичной для поэта, особенно проявляется в этом стихотворении аллитерация: в тексте много –р- , переплетающихся с –л-, -в-, -и-

Широко употребляет Маяковский развернутые метафоры:

Глаз ли померкнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепи у мира на горле
Пролетариата пальцы!

Стихотворение приобрело широкую популярность и породило массовые подражания.

Революцию Маяковский ждал, жаждал, предрекал, это была его стихия, ей он посвятил свою «Оду», 1918 .

Вопрос

Какое значение имеет антитеза в этом стихотворении?

Ответ

Антитеза пронизывает все произведение. На антитезе построены оксюмороны, характеризующие революцию: «О, звериная!/ О, детская!/ О, копеечная/ О, великая!» . Антитеза передает противоречивость, «двуликость» революции, которая может обернуться и «стройной постройкой» , и «грудой развалин» . Революция «шлет моряков / на тонущий крейсер, / туда, / где забытый / мяукал котенок» , она же «прикладами гонит седых адмиралов/ вниз головой /с моста в Гельсингфорсе» . Последние строки раскрывают суть этих контрастов революции – отношение к ней обывателя и человека будущего, поэта: «Тебе обывательское / – о, будь ты проклята трижды! – / и мое, / поэтово / о, четырежды славься, благословенная!»

Обыватель, то есть обычный человек, может слать свои проклятия революции – его дни сочтены. Есть, грубо говоря, два класса: «мы», сконцентрированные вокруг парии большевиков (заметим, как лирическое «я» сменяется лирическим «мы»), и «они», все остальные – троцкисты, деникинцы, попы, кулачье, вредители и т.п., которые должны быть сметены. Такова логика революции. Жестокость, по этой логике, лишь средство для достижения великой цели: сделать нового счастливого человека в новом, преображенном революцией мире.

Задание

Найдите в стихотворениях Маяковского художественное воплощение идей революции: «Товарищу подростку», «Перекопский энтузиазм», «Владимир Ильич!» «Молодая гвардия», «Марш 25 тысяч», «Барабанная песня», «Урожайный марш» и т.д. (на выбор) .

Вопрос

Как в творчестве Маяковского утверждаются две основные темы: образ революции и образ нового человека (часто поэта)?

Ответ

Часто эти темы тесно переплетаются. Поэт ощущает себя бойцом революции, считает обязанностью и честью служить ей. В стихотворении «Приказ по армии искусства» он восклицает: «Моя революция!» – и призывает – «На баррикады! – / баррикады сердец и душ» , подгоняет своих товарищей-футуристов: «Довольно шагать, футуристы, / в будущее прыжок!» . Поэт считает, что новому искусству принадлежит в революции решающая роль: «Все совдепы не сдвинут армий, / если марш не дадут музыканты» . Революция, как кажется поэту, дала свободу действий, и действовать надо с размахом:

Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы – наши кисти.
Площади – наши палитры.
Книгой времени
Тысячелистой
Революции дни не воспеты.
На улицы, футуристы,
Барабанщики и поэты!

Вопросы

Произошли ли после революции перемены во взглядах Маяковского?

Ответ

Находим переклички дооктябрьской лирики с лозунгами из поэмы «150 000 000», из стихотворений «Приказ по армии искусств» и других: «Партия – рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак»; «Клячу истории загоним…»; «Время пулям / по стенке музеев тенькать» и т.д.

Задача поэта, по Маяковскому, помочь средствами искусства общему делу борьбы за социализм. Для этого он пошел работать в Российское телеграфное агентство (РОСТА), в «Окна сатиры», где за два года сделал около трех тысяч плакатов. Жанр плаката, конечно, не поэзия, но надо делать то, что полезно революции, считал Маяковский. Этот критерий – полезно или вредно для революции – стал основным в его творчестве.

Демонстрация плакатов

В работе над плакатами в «Окнах сатиры» Маяковский проявил свой сатирический талант. Если в предреволюционные годы сатира поэта была направлена на «жирных» , на «буржуев» , то в двадцатых годах мишенью сатиры стали враги революции. Этих врагов не надо искать далеко, они разлагают революцию изнутри.

В стихотворении «О дряни» (1920–21) Маяковский наносит удар по мещанству.

Слава. Слава, Слава героям!!!

Впрочем,
им
довольно воздали дани.
Теперь
поговорим
о дряни.

Утихомирились бури революционных лон.
Подернулась тиной советская мешанина.
И вылезло
из-за спины РСФСР
мурло
мещанина.

(Меня не поймаете на слове,
я вовсе не против мещанского сословия.
Мещанам
без различия классов и сословий
мое славословие.)

Со всех необъятных российских нив,
с первого дня советского рождения
стеклись они,
наскоро оперенья переменив,
и засели во все учреждения.

Намозолив от пятилетнего сидения зады,
крепкие, как умывальники,
живут и поныне
тише воды.
Свили уютные кабинеты и спаленки.

И вечером
та или иная мразь,
на жену.
за пианином обучающуюся, глядя,
говорит,
от самовара разморясь:
«Товарищ Надя!
К празднику прибавка —
24 тыщи.
Тариф.
Эх, заведу я себе
тихоокеанские галифища,
чтоб из штанов
выглядывать
как коралловый риф!»
А Надя:
«И мне с эмблемами платья.
Без серпа и молота не покажешься в свете!
В чем
сегодня
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!»
На стенке Маркс.
Рамочка ала.
На «Известиях» лежа, котенок греется.
А из-под потолочка
верещала
оголтелая канареица.

Маркс со стенки смотрел, смотрел…
И вдруг
разинул рот,
да как заорет:
«Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните —
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!»

Вопрос

От какой опасности предостерегает Маяковский?

Ответ

Мещанин – замаскированный под советского работника враг, считает Маяковский. Поэт издевается над «мразью» , сумевшей приспособиться, «оперенья переменив» , к новым условиям, свить себе «уютные кабинеты и спаленки» . Мещанин опасен тем, что ловко втирается в государственный аппарат, порождая болезнь обюрокрачивания учреждений. Страшна и атмосфера, которую несет в себе мещанство: ему так удобно «в тине» .

Вопрос

Какую роль играют детали в стихотворении?

Ответ

Выразительно рисует Маяковский подробности быта: непременная алая рамочка для портрета Маркса; газета «Известия», служащая подстилкой котенку. Это фон для лоснящейся самодовольством «мрази», советского чиновника, озабоченного лишь собственным благополучием, и его супруги, «товарища Нади», для которой эмблемы революции серп и молот – лишь непременный узор на платье.

Такие люди только опошляют представления, связанные с революцией. Даже слово «Реввоенсовет» оказывается связано для «товарища Нади» с балом, на котором она собирается «фигурять» .

Вопрос

Какие еще приемы сатирического изображения есть в стихотворении?

Ответ

Слова сниженной лексики подчеркнуты своими положением на концах строк: «мурло мещанина»; «зады»; «мразь»; «тихоокеанские галифища» . Выразительная гипербола: «намозолив от пятилетнего сидения зады, / крепкие, как умывальники» . Мещанский символ – канарейка – оказывается страшнее Врангеля. В целом получается абсурдная картина. Она настолько возмутительна, что портрет Маркса не выдерживает и «орет» караул. Эксцентрический выход стихотворения: «Скорее / головы канарейкам сверните – / чтоб коммунизм / канарейками не был побит!»

Читаем и анализируем стихотворение «Прозаседавшиеся» (1922)

Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни —
самые важные!-
служащие расходятся на заседания.

Заявишься:
«Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени она».-
«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать —
объединение Тео и Гукона».

Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
«Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом».

Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет —
голо!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.

Снова взбираюсь, глядя на ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
«Пришел товарищ Иван Ваныч?» —
«На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».

Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья дорогой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
«Зарезали!
Убили!»
Мечусь, оря.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
«Оне на двух заседаниях сразу.

В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там».

С волнением не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
«О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!»

Гиперболизация происходящего приобретает жуткую картину: на заседании «сидят людей половины», а другие половины – на другом заседании, так как в один день надо поспеть на двадцать заседаний.

Посетителя просят прийти через час, он приходит – идет уже другое никчемное заседание. Он, взъяренный, врывается на заседание, «дикие проклятья дорогой изрыгая» .

С возмущением посетителя резко контрастирует спокойствие чиновников («спокойнейший голосок» ), привыкших служебное рвение измерять количеством заседаний. Главная мысль сатирического стихотворения – памфлета сформулирована как афоризм: «О, хотя бы еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний!» .

Если в начале 20-х годов оно показалось неожиданным, резким, то со временен превратилось в азбучную истину и не теряет своей актуальности.

Через революцию Маяковский обретает родину, ранее для него как бы не существовавшую. Гордость своей революционной эпохой превалирует в его произведениях. Восприняв революцию как первый акт преображения жизни, поэт ищет людей, способных продолжить дело строительства новой жизни.

Воплощение мечты об идеальном человеке он увидел в Ленине. Ему посвящена поэма «Владимир Ильич Ленин» (1924): «Голосует сердце – я писать обязан по мандату долга» . Хотя в Ленине подчеркиваются черты «самого земного» человека, этот образ сильно идеализирован.

К десятилетию Октября написана поэма «Хорошо!», в которой показано пробуждение сознания массы людей, а революция дана как исторически неизбежное и организованное явление. В финале поэмы – настроения победительной эйфории: «И жизнь хороша, и жить хорошо!»; «Славьте, молот и стих, / землю молодости» . Многие строки этой поэмы стали афоризмами, лозунгами советской эпохи: «Отечество / славлю, которое есть, / но трижды – которое будет»; «И я, / как весну человечества, / рожденную / в трудах и в бою, / пою / мое отечество, / республику мою!»

Маяковскому, как мы увидели, был свойствен не только оптимистический, но и критический взгляд на настоящее и будущее. Это выразилось и в стихотворениях, и в драматических произведениях поэта. Об одном из них поговорим на следующем уроке.

Литература

С.Ю. Горинова, С.И. Горинова. Владимир Маяковский. // Русская литература XX века. Пособие для старшеклассников, абитуриентов и студентов. Под редакцией Т.Н. Нагайцевой. СПб.: «Нева», 1998

Мариэтта Чудакова. Владимир Владимирович Маяковский. // Энциклопедии для детей «Аванта+». Том 9. Русская литература. Часть вторая. XX век. М., 1999

«О, четырежды славься!» - такими словами В. Маяковский встретил Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Он был убежден, что революция и поэзия были нужны друг другу.

Маяковский искал духовную опору. «Я в Ленине мира веру славлю и веру мою», - сказал он после Октября.

«Моя революция» - это принятие идеалов свободы и демократии. Однако скоро поэт увидел, как они отражаются на всех этапах управления власти. Появилась сатира, злое осмеяние коммунистов-заседателей.

Ведущим пафосом в поэзии Маяковского становится тема отрицания. В стихотворении 1917 года «Братья писатели» поэт призывает товарищей по цеху не пустословить, а бороться за лучшее будущее:

Если
такие как вы,
творцы -
мне наплевать на всякое искусство.

В сентябре 1917 года В. Маяковский выступает в Москве в Политехническом музее с докладом «Большевики искусства». Вернувшись в Петроград, он пишет двустишие:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,
День твой последний приходит, буржуй.

Это стихотворение стало гимном людей, борющихся за равенство. По свидетельству петроградских газет, напевая эти строки, матросы шли на штурм Зимнего дворца.

В первые революционные годы поэт на поток поставил изготовление плакатов. Любого, кто сомневался в необходимости революционного насилия, Маяковский зачисляет в разряд обывателей, противников пролетариата. Он верит, что революция поможет людям освободиться от духовной нищеты:

Я ж
С небес поэзии
бросаюсь в коммунизм,
потому что
нет мне
без него любви.

«Ода революции», написанная к первой годовщине Октября, отражает представления о революционных процессах. Поэт стремится осмыслить суть контрастов «нового мира». Самые высокие слова и уничтожительные, весомые эпитеты и самые простые подбирает Маяковский, провозглашая революцию:

О, звериная!
О, детская!
О, копеечная!
О, великая!

Он подчеркивает и нужность революции, и ее жестокость по отношению к людям, борющимся за изменение жизни:

Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где
забытый
мяукал котенок.

В конце оды поэт проклинает и в то же время славит революцию.

В стихотворении «Призыв по армии искусства» В. Маяковский призывает близких ему по взглядам футуристов поддержать революцию, «воспеть ее» в своих произведениях:

На улицы, футуристы,
Барабанщики и поэты!

Гимном пролетарской мощи явилось новое произведение 1918 года - «Левый марш». Поэт призывает к борьбе с врагами революции:

За голод,
За мора море
шаг миллионный печатай!
Пусть бандой окружат нанятой,
стальной изливаются леевой, -
России не быть под Атлантой.
Левой!
Левой!
Левой!

Во время выступления в Доме комсомола 25 марта 1930 года Маяковский рассказал об истории создания этого стихотворения: «Мне позвонили из бывшего гвардейского экипажа и потребовали, чтобы я приехал читать стихотворение, и вот я на извозчике написал «Левый марш». Конечно, я раньше заготовил отдельные строфы, а тут только объединил адресованное к матросам».

Поэма «150 000 000», написанная в 1919 - 1021 годах, утверждала ведущую роль русского народа в социалистической революции. Ленин воспринял произведение отрицательно, видя в нем образец футуризма. Восторженное отношение сопровождается у Маяковского сатирой и руганью. Поэма, созданная «во славу множествам», сюжетно разыгрывается как «Чемпионат всемирной классовой борьбы!».

Такая упрощенная манера будет преобладать до конца жизни В. Маяковского.

В первой советской пьесе («Мистерия - Буфф») идет вовлечение зрителя в переживание грандиозности свершившихся событий. Поэт активно воздействует на зрителя.

Сегодня
Это лишь бутафорские двери,
а завтра
болью сменится театральный сор
Мы это знаем!
Мы в это верим!
Сюда, зритель!
Сюда, художник!

В условной, фантастической форме обобщается здесь гуманистический смысл революции.

«Ода революции», «Левый марш», «Мистерия-Буфф» - это первые образцы социалистического искусства Великого Октября, которые покоряют верой поэта в будущее.

Необыкновенное в его произведениях тех лет вырастает из жизни.

1. Новое!

   Маяковский пристально вслушивался в пульс своего времени и постоянно искал новые поэтические решения, которые бы соответ­ствовали духу эпохи великих перемен. Его излюбленный приём - метафора, особенно гиперболиче­ская, построенная на преувеличении....

Владимир Маяковский широко известен прежде всего как поэт революции. Это и не удивительно - долгое время его стихи были своеобразным манифестом советской России. Поэт жил в очень сложное время, время социальных потрясений и больших перемен в обществе....

Поэзия XX века значительно отличалась от поэзии XIX века. В XX веке сформировались различные литературно-художественные направления (символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм). Поэты, принадлежащие к тому или иному направлению, по-разному определяли принципы...

2. Новое!

   Маяковский был больше, чем кто-либо другой, характерен для своего времени и трудно понимаем из иной эпохи. Начало поэтической деятельности Маяковского совпало с общемировоззренческим кризисом первого десятилетия XX в., с его крушением этических идеалов...