Державин гавриил романович произведения. Общественная и литературная известность. Последние годы жизни
Папенька поставил на стол табакерку. «Поди-ка сюда, Миша, посмотри-ка», — сказал он. Миша был послушный мальчик; тотчас оставил игрушки и подошел к папеньке. Да уж и было чего посмотреть! Какая прекрасная табакерка! пестренькая, из черепахи. А что на крышке-то! Ворота, башенки, домик, другой, третий, четвертый, — и счесть нельзя, и все мал мала меньше, и все золотые; а деревья-то также золотые, а листики на них серебряные; а за деревьями встает солнышко, и от него розовые лучи расходятся по всему небу.
— Что это за городок? — спросил Миша.
— Это городок Динь-Динь, — отвечал папенька и тронул пружинку...
И что же? Вдруг, невидимо где, заиграла музыка. Откуда слышна эта музыка, Миша не мог понять: он ходил и к дверям — не из другой ли комнаты? и к часам — не в часах ли? и к бюро, и к горке; прислушивался то в том, то в другом месте; смотрел и под стол... Наконец Миша уверился, что музыка точно играла в табакерке. Он подошел к ней, смотрит, а из-за деревьев солнышко выходит, крадется тихонько по небу, а небо и городок все светлее и светлее; окошки горят ярким огнем, и от башенок будто сияние. Вот солнышко перешло через небо на другую сторону, все ниже да ниже, и наконец за пригорком совсем скрылось; и городок потемнел, ставни закрылись, и башенки померкли, только ненадолго. Вот затеплилась звездочка, вот другая, вот и месяц рогатый выглянул из-за деревьев, и в городке стало опять светлее, окошки засеребрились, и от башенок потянулись синеватые лучи.
— Папенька! папенька! нельзя ли войти в этот городок? Как бы мне хотелось!
— Мудрено, мой друг: этот городок тебе не по росту.
— Ничего, папенька, я такой маленький; только пустите меня туда; мне так бы хотелось узнать, что там делается...
— Право, мой друг, там и без тебя тесно.
— Да кто же там живет?
— Кто там живет? Там живут колокольчики.
С этими словами папенька поднял крышку на табакерке, и что же увидел Миша? И колокольчики, и молоточки, и валик, и колеса... Миша удивился: «Зачем эти колокольчики? зачем молоточки? зачем валик с крючками?» — спрашивал Миша у папеньки.
А папенька отвечал: «Не скажу тебе, Миша; сам посмотри попристальнее да подумай: авось- либо отгадаешь. Только вот этой пружинки не трогай, а иначе все изломается».
Папенька вышел, а Миша остался над табакеркой. Вот он сидел-сидел над нею, смотрел-смотрел, думал-думал, отчего звенят колокольчики?
Между тем музыка играет да играет; вот все тише да тише, как будто что-то цепляется за каждую нотку, как будто что-то отталкивает один звук от другого. Вот Миша смотрит: внизу табакерки отворяется дверца, и из дверцы выбегает мальчик с золотою головкою и в стальной юбочке, останавливается на пороге и манит к себе Мишу.
«Да отчего же, — подумал Миша, — папенька сказал, что в этом городке и без меня тесно? Нет, видно, в нем живут добрые люди, видите, зовут меня в гости».
— Извольте, с величайшею радостью!
С этими словами Миша побежал к дверце и с удивлением заметил, что дверца ему пришлась точь-в-точь по росту. Как хорошо воспитанный мальчик, он почел долгом прежде всего обратиться к своему провожатому.
— Позвольте узнать, — сказал Миша, — с кем я имею честь говорить?
— Динь-динь-динь, — отвечал незнакомец, — я мальчик-колокольчик, житель этого городка. Мы слышали, что вам очень хочется побывать у нас в гостях, и потому решились просить вас сделать нам честь к нам пожаловать. Динь-динь- динь, динь-динь-динь.
Миша учтиво поклонился; мальчик-колокольчик взял его за руку, и они пошли. Тут Миша заметил, что над ними был свод, сделанный из пестрой тисненой бумажки с золотыми краями. Перед ними был другой свод, только поменьше; потом третий, еще меньше; четвертый, еще меньше, и так все другие своды — чем дальше, тем меньше, так что в последний, казалось, едва могла пройти головка его провожатого.
— Я вам очень благодарен за ваше приглашение, — сказал ему Миша, — но не знаю, можно ли будет мне им воспользоваться. Правда, здесь я свободно прохожу, но там, дальше, посмотрите, какие у вас низенькие своды, — там я, позвольте сказать откровенно, там я и ползком не пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними проходите.
— Динь-динь-динь! — отвечал мальчик. — Пройдем, не беспокойтесь, ступайте только за мной.
Миша послушался. В самом деле, с каждым их шагом, казалось, своды подымались, и наши мальчики всюду свободно проходили; когда же они дошли до последнего свода, тогда мальчик- колокольчик попросил Мишу оглянуться назад. Миша оглянулся, и что же он увидел? Теперь тот первый свод, под который он подошел, входя в дверцы, показался ему маленьким, как будто, пока они шли, свод опустился. Миша был очень удивлен.
— Отчего это? — спросил он своего проводника.
— Динь-динь-динь! — отвечал проводник, смеясь. — Издали всегда так кажется. Видно, вы ни на что вдаль со вниманием не смотрели; вдали все кажется маленьким, а подойдешь — большое.
— Да, это правда, — отвечал Миша, — я до сих пор не думал об этом, и оттого вот что со мною случилось: третьего дня я хотел нарисовать, как маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на другом конце комнаты читает книжку. Только этого мне никак не удалось сделать: тружусь, тружусь, рисую как можно вернее, а все на бумаге у меня выйдет, что папенька возле маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между тем я очень хорошо вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у окошка, а папенька сидит на другом конце, у камина. Маменька мне говорила, что папеньку надобно нарисовать маленьким, но я думал, что маменька шутит, потому что папенька гораздо больше ее ростом; но теперь вижу, что она правду говорила: папеньку надобно было нарисовать маленьким, потому что он сидел вдалеке. Очень вам благодарен за объяснение, очень благодарен.
Мальчик-колокольчик смеялся изо всех сил: «Динь-динь-динь, как смешно! Не уметь рисовать папеньку с маменькой! Динь-динь-динь, динь- динь-динь!»
Мише показалось досадно, что мальчик- колокольчик над ним так немилосердно насмехается, и он очень вежливо сказал ему:
— Позвольте мне спросить у вас: зачем вы к каждому слову все говорите «динь-динь-динь»?
— Уж у нас поговорка такая, — отвечал мальчик-колокольчик.
— Поговорка? — заметил Миша. — А вот папенька говорит, что очень нехорошо привыкать к поговоркам.
Мальчик-колокольчик закусил губы и не сказал больше ни слова.
Вот перед ними еще дверцы; они отворились, и Миша очутился на улице. Что за улица! Что за городок! Мостовая вымощена перламутром; небо пестренькое, черепаховое; по небу ходит золотое солнышко; поманишь его, оно с неба сойдет, вкруг руки обойдет и опять поднимается. А домики-то стальные, полированные, крытые разноцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит мальчик-колокольчик с золотою головкою, в серебряной юбочке, и много их, много и все мал мала меньше.
— Нет, теперь уж меня не обманут, — сказал Миша. — Это так только мне кажется издали, а колокольчики-то все одинакие.
— Ан вот и неправда, — отвечал провожатый, — колокольчики не одинакие. Если бы все были одинакие, то и звенели бы мы все в один голос, один как другой; а ты слышишь, какие мы песни выводим. Это оттого, что, кто из нас побольше, у того и голос потолще. Неужели ты и этого не знаешь? Вот видишь ли, Миша, это тебе урок: вперед не смейся над теми, у которых поговорка дурная; иной и с поговоркою, а больше другого знает, и можно от него кое-чему научиться.
Миша, в свою очередь, закусил язычок.
Между тем их окружили мальчики-колоколь- чики, теребили Мишу за платье, звенели, прыгали, бегали.
— Весело вы живете, — сказал им Миша, — век бы с вами остался. Целый день вы ничего не делаете, у вас ни уроков, ни учителей, да еще и музыка целый день.
— Динь-динь-динь! — закричали колокольчики. — Уж нашел у нас веселье! Нет, Миша, плохое нам житье. Правда, уроков у нас нет, да что же в том толку? Мы бы уроков не побоялися. Вся наша беда именно в том, что у нас, бедных, никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; нет ни папеньки, ни маменьки; нечем заняться; целый день играй да играй, а ведь это, Миша, очень, очень скучно. Поверишь ли? Хорошо наше черепаховое небо, хорошо и золотое солнышко, и золотые деревья; но мы, бедные, мы насмотрелись на них вдоволь, и все это очень нам надоело; из городка мы — ни пяди, а ты можешь себе вообразить, каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке, и даже в табакерке с музыкою.
— Да, — отвечал Миша, — вы говорите правду. Это и со мной случается: когда после ученья примешься за игрушки, то так весело; а когда в праздник целый день все играешь да играешь, то к вечеру и сделается скучно; и за ту и за другую игрушку примешься — все не мило. Я долго не понимал; отчего это, а теперь понимаю.
— Да, сверх того, на нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки.
— Какие же дядьки? — спросил Миша.
— Дядьки-молоточки, — отвечали колокольчики, — уж какие злые! то и дело что ходят по городу да нас постукивают. Которые побольше, тем еще реже «тук-тук» бывает, а уж маленьким куда больно достается.
В самом деле, Миша увидел, что по улице ходили какие-то господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шептали между собою: «Тук-тук-тук! тук-тук-тук! поднимай! задевай! тук-тук-тук!» И в самом деле, дядьки-молоточки беспрестанно то по тому, то по другому колокольчику тук да тук, индо бедному Мише жалко стало. Он подошел к этим господам, очень вежливо поклонился им и с добродушием спросил, зачем они без всякого сожаления колотят бедных мальчиков. А молоточки ему в ответ:
— Прочь ступай, не мешай! Там в палате и в халате надзиратель лежит и стучать нам велит. Все ворочается, прицепляется. Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!
— Какой это у вас надзиратель? — спросил Миша у колокольчиков.
— А это господин Валик, — зазвенели они, — предобрый человек, день и ночь с дивана не сходит; на него мы не можем пожаловаться.
Миша — к надзирателю. Смотрит: он в самом деле лежит на диване, в халате и с боку на бок переворачивается, только все лицом кверху. А по халату-то у него шпильки, крючочки видимо- невидимо; только что попадется ему молоток, он его крючком сперва зацепит, потом спустит, а молоточек-то и стукнет по колокольчику.
Только что Миша к нему подошел, как надзиратель закричал:
— Шуры-муры! кто здесь ходит? кто здесь бродит? Шуры-муры? кто прочь не идет? кто мне спать не дает? Шуры-муры! шуры-муры!
— Это я, — храбро отвечал Миша, — я — Миша...
— А что тебе надобно? — спросил надзиратель.
— Да мне жаль бедных мальчиков-колокольчиков, они все такие умные, такие добрые, такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их беспрестанно постукивают...
— А мне какое дело, шуры-муры! Не я здесь набольший. Пусть себе дядьки стукают мальчиков! Мне что за дело! Я надзиратель добрый, все на диване лежу и ни за кем не гляжу. Шуры- муры, шуры-муры...
— Ну, многому же я научился в этом городке! — сказал про себя Миша. — Вот еще иногда мне бывает досадно, зачем надзиратель с меня глаз не спускает. «Экой злой! — думаю я. — Ведь он не папенька и не маменька; что ему за дело, что я шалю? Знал бы, сидел в своей комнате». Нет, теперь вижу, что бывает с бедными мальчиками, когда за ними никто не смотрит.
Между тем Миша пошел далее — и остановился. Смотрит, золотой шатер с жемчужного бахромою; наверху золотой флюгер вертится, будто ветряная мельница, а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка, то свернется, то развернется и беспрестанно надзирателя под бок толкает. Миша этому очень удивился и сказал ей:
— Сударыня царевна! Зачем вы надзирателя под бок толкаете?
— Зиц-зиц-зиц, — отвечала царевна. — Глупый ты мальчик, неразумный мальчик. На все смотришь, ничего не видишь! Кабы я валик не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки бы не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было! Зиц-зиц-зиц.
Мише захотелось узнать, правду ли говорит царевна. Он наклонился и прижал ее пальчиком — и что же?
В одно мгновение пружинка с силою развилась, валик сильно завертелся, молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень — и вдруг пружинка лопнула. Все умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались... Тогда Миша вспомнил, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и... проснулся.
— Что во сне видел, Миша? — спросил папенька.
Миша долго не мог опамятоваться. Смотрит: та же папенькина комната, та же перед ним табакерка; возле него сидят папенька и маменька и смеются.
— Где же мальчик-колокольчик? Где дядька- молоточек? Где царевна Пружинка? — спрашивал Миша. — Так это был сон?
— Да, Миша, тебя музыка убаюкала, и ты здесь порядочно вздремнул. Расскажи же нам по крайней мере, что тебе приснилось!
— Да видите, папенька, — сказал Миша, протирая глазки, — мне все хотелось узнать, отчего музыка в табакерке играет; вот я принялся на нее прилежно смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего движется; думал, думал и стал уже добираться, как вдруг, смотрю, дверка в табакерку растворилась... — Тут Миша рассказал весь свой сон по порядку.
— Ну, теперь вижу, — сказал папенька, — что ты в самом деле почти понял, отчего музыка в табакерке играет; но ты это еще лучше поймешь, когда будешь учиться механике.
Сказка "Город в табакерке" написана в 1834 году писателем (1804 - 1869). Впервые опубликована в 1834 г.
Папенька поставил на стол табакерку. «Поди-ка сюда, Миша, посмотри-ка», — сказал он. Миша был послушный мальчик; тотчас оставил игрушки и подошел к папеньке. Да уж и было чего посмотреть! Какая прекрасная табакерка! пестренькая, из черепахи. А что на крышке-то! Ворота, башенки, домик, другой, третий, четвертый, — и счесть нельзя, и все мал мала меньше, и все золотые; а деревья-то также золотые, а листики на них серебряные; а за деревьями встает солнышко, и от него розовые лучи расходятся по всему небу.
— Что это за городок? — спросил Миша.
— Это городок Динь-Динь, — отвечал папенька и тронул пружинку…
И что же? Вдруг, невидимо где, заиграла музыка. Откуда слышна эта музыка, Миша не мог понять: он ходил и к дверям — не из другой ли комнаты? и к часам — не в часах ли? и к бюро, и к горке; прислушивался то в том, то в другом месте; смотрел и под стол… Наконец Миша уверился, что музыка точно играла в табакерке. Он подошел к ней, смотрит, а из-за деревьев солнышко выходит, крадется тихонько по небу, а небо и городок всё светлее и светлее; окошки горят ярким огнем, и от башенок будто сияние. Вот солнышко перешло через небо на другую сторону, всё ниже да ниже, и наконец за пригорком совсем скрылось; и городок потемнел, ставни закрылись, и башенки померкли, только ненадолго. Вот затеплилась звёздочка, вот другая, вот и месяц рогатый выглянул из-за деревьев, и в городке стало опять светлее, окошки засеребрились, и от башенок протянулись синеватые лучи.
— Папенька! папенька! нельзя ли войти в этот городок? Как бы мне хотелось!
— Мудрено, мой друг: этот городок тебе не по росту.
— Ничего, папенька, я такой маленький; только пустите меня туда; мне так бы хотелось узнать, что там делается…
— Право, мой друг, там и без тебя тесно.
— Да кто же там живет?
— Кто там живет? Там живут колокольчики.
С этими словами папенька поднял крышку на табакерке, и что же увидел Миша? И колокольчики, и молоточки и валик, и колеса… Миша удивился: «Зачем эти колокольчики? Зачем молоточки? Зачем валик с крючками?» — спрашивал Миша у папеньки.
А папенька отвечал: «Не скажу тебе, Миша; сам посмотри попристальнее да подумай: авось-либо отгадаешь. Только вот этой пружинки не трогай, а иначе всё изломается».
Папенька вышел, а Миша остался над табакеркой. Вот он сидел-сидел над нею, смотрел-смотрел, думал-думал, отчего звенят колокольчики?
Между тем музыка играет да играет; вот всё тише да тише, как будто что-то цепляется за каждую нотку, как будто что-то отталкивает один звук от другого. Вот Миша смотрит: внизу табакерки отворяется дверца, и из дверцы выбегает мальчик с золотою головкою и в стальной юбочке, останавливается на пороге и манит к себе Мишу.
«Да отчего же, — подумал Миша, — папенька сказал, что в этом городке и без меня тесно? Нет, видно, в нем живут добрые люди, видите, зовут меня в гости».
— Извольте, с величайшею радостью!
С этими словами Миша побежал к дверце и с удивлением заметил, что дверца ему пришлась точь-в-точь по росту. Как хорошо воспитанный мальчик, он почел долгом прежде всего обратиться к своему провожатому.
— Позвольте узнать, — сказал Миша, — с кем я имею честь говорить?
— Динь-динь-динь, — отвечал незнакомец, — я мальчик-колокольчик, житель этого городка. Мы слышали, что вам очень хочется побывать у нас в гостях, и потому решились просить вас сделать нам честь к нам пожаловать. Динь-динь-динь, динь-динь-динь.
Миша учтиво поклонился; мальчик-колокольчик взял его за руку, и они пошли. Тут Миша заметил, что над ними был свод, сделанный из пестрой тисненой бумажки с золотыми краями. Перед ними был другой свод, только поменьше; потом третий, еще меньше; четвертый, еще меньше, и так все другие своды — чем дальше, тем меньше, так что в последний, казалось, едва могла пройти головка его провожатого.
— Я вам очень благодарен за ваше приглашение, — сказал ему Миша, — но не знаю, можно ли будет мне им воспользоваться. Правда, здесь я свободно прохожу, но там, дальше, посмотрите, какие у вас низенькие своды, — там я, позвольте сказать откровенно, там я и ползком не пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними проходите.
— Динь-динь-динь! — отвечал мальчик. — Пройдем, не беспокойтесь, ступайте только за мной.
Миша послушался. В самом деле, с каждым их шагом, казалось, своды подымались, и наши мальчики всюду свободно проходили; когда же они дошли до последнего свода, тогда мальчик-колокольчик попросил Мишу оглянуться назад. Миша оглянулся, и что же он увидел? Теперь тот первый свод, под который он подошел, входя в дверцы, показался ему маленьким, как будто, пока они шли, свод опустился. Миша был очень удивлён.
— Отчего это? — спросил он своего проводника.
— Динь-динь-динь! — отвечал проводник, смеясь. — Издали всегда так кажется. Видно, вы ни на что вдаль со вниманием не смотрели; вдали всё кажется маленьким, а подойдешь — большое.
— Да, это правда, — отвечал Миша, — я до сих пор не думал об этом, и оттого вот что со мною случилось: третьего дня я хотел нарисовать, как маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на другом конце комнаты читает книжку. Только этого мне никак не удалось сделать: тружусь, тружусь, рисую как можно вернее, а всё на бумаге у меня выйдет, что папенька возле маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между тем я очень хорошо вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у окошка, а папенька сидит на другом конце, у камина. Маменька мне говорила, что папеньку надобно нарисовать маленьким, но я думал, что маменька шутит, потому что папенька гораздо больше ее ростом; но теперь вижу, что она правду говорила: папеньку надобно было нарисовать маленьким, потому что он сидел вдалеке. Очень вам благодарен за объяснение, очень благодарен.
Мальчик-колокольчик смеялся изо всех сил: «Динь-динь-динь, как смешно! Не уметь рисовать папеньку с маменькой! Динь-динь-динь, динь-динь-динь!»
Мише показалось досадно, что мальчик-колокольчик над ним так немилосердно насмехается, и он очень вежливо сказал ему:
— Позвольте мне спросить у вас: зачем вы к каждому слову всё говорите «динь-динь-динь»?
— Уж у нас поговорка такая, — отвечал мальчик-колокольчик.
— Поговорка? — заметил Миша. — А вот папенька говорит, что очень нехорошо привыкать к поговоркам.
Мальчик-колокольчик закусил губы и не сказал больше ни слова.
Вот перед ними еще дверцы; они отворились, и Миша очутился на улице. Что за улица! Что за городок! Мостовая вымощена перламутром; небо пестренькое, черепаховое; по небу ходит золотое солнышко; поманишь его, оно с неба сойдет, вкруг руки обойдет и опять поднимается. А домики-то стальные, полированные, крытые разноцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит мальчик-колокольчик с золотою головкою, в серебряной юбочке, и много их, много и все мал мала меньше.
— Нет, теперь уж меня не обманут, — сказал Миша. — Это так только мне кажется издали, а колокольчики-то все одинаковые.
— А вот и неправда, — отвечал провожатый, — колокольчики не одинаковые.
Если бы все были одинаковые, то и звенели бы мы все в один голос, один как другой; а ты слышишь, какие мы песни выводим. Это оттого, что кто из нас побольше, у того и голос потолще. Неужели ты и этого не знаешь? Вот видишь ли, Миша, это тебе урок: вперед не смейся над теми, у которых поговорка дурная; иной и с поговоркою, а больше другого знает, и можно от него кое-чему научиться.
Миша, в свою очередь, закусил язычок.
Между тем их окружили мальчики-колокольчики, теребили Мишу за платье, звенели, прыгали, бегали.
— Весело вы живете, — сказал им Миша, — век бы с вами остался. Целый день вы ничего не делаете, у вас ни уроков, ни учителей, да еще и музыка целый день.
— Динь-динь-динь! — закричали колокольчики. — Уж нашел у нас веселье! Нет, Миша, плохое нам житье. Правда, уроков у нас нет, да что же в том толку? Мы бы уроков не побоялися. Вся наша беда именно в том, что у нас, бедных, никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; нет ни папеньки, ни маменьки; нечем заняться; целый день играй да играй, а ведь это, Миша, очень, очень скучно. Поверишь ли? Хорошо наше черепаховое небо, хорошо и золотое солнышко и золотые деревья; но мы, бедные, насмотрелись на них вдоволь, и всё это очень нам надоело; из городка мы — ни пяди, а ты можешь себе вообразить, каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке, и даже в табакерке с музыкой.
— Да, — отвечал Миша, — вы говорите правду. Это и со мной случается: когда после ученья примешься за игрушки, то так весело; а когда в праздник целый день всё играешь да играешь, то к вечеру и сделается скучно; и за ту и за другую игрушку примешься — всё не мило. Я долго не понимал, отчего это, а теперь понимаю.
— Да, сверх того, на нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки.
— Какие же дядьки? — спросил Миша.
— Дядьки-молоточки, — отвечали колокольчики, — уж какие злые! То и дело что ходят по городу да нас постукивают. Которые побольше, тем ещё реже «тук-тук» бывает, а уж маленьким куда больно достается.
В самом деле, Миша увидел, что по улице ходили какие-то господа на тоненьких ножках, с предлинными носами и шептали между собою: «Тук-тук-тук! Тук-тук-тук, поднимай! Задевай! Тук-тук-тук!». И в самом деле, дядьки-молоточки беспрестанно то по тому, то по другому колокольчику тук да тук. Мише даже их жалко стало. Он подошел к этим господам, очень вежливо поклонился им и с добродушием спросил, зачем они без всякого сожаления колотят бедных мальчиков. А молоточки ему в ответ:
— Прочь ступай, не мешай! Там в палате и в халате надзиратель лежит и стучать нам велит. Всё ворочается, прицепляется. Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!
— Какой это у вас надзиратель? — спросил Миша у колокольчиков.
— А это господин Валик, — зазвенели они, — предобрый человек, день и ночь с дивана не сходит; на него мы не можем пожаловаться.
Миша — к надзирателю. Смотрит: он в самом деле лежит на диване, в халате и с боку на бок переворачивается, только всё лицом кверху. А по халату-то у него шпильки, крючочки видимо-невидимо; только что попадётся ему молоток, он его крючком сперва зацепит, потом спустит, а молоточек-то и стукнет по колокольчику.
Только что Миша к нему подошел, как надзиратель закричал:
— Шуры-муры! кто здесь ходит? кто здесь бродит? Шуры-муры! кто прочь не идет? кто мне спать не дает? Шуры-муры! шуры-муры!
— Это я, — храбро отвечал Миша, — я — Миша…
— А что тебе надобно? — спросил надзиратель.
— Да мне жаль бедных мальчиков-колокольчиков, они все такие умные, такие добрые, такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их беспрестанно постукивают…
— А мне какое дело, шуры-муры! Не я здесь набольший. Пусть себе дядьки стукают мальчиков! Мне что за дело! Я надзиратель добрый, всё на диване лежу и ни за кем не гляжу. Шуры-муры, шуры-муры…
— Ну, многому же я научился в этом городке! — сказал про себя Миша. — Вот еще иногда мне бывает досадно, зачем надзиратель с меня глаз не спускает… «Экой злой! — думаю я. — Ведь он не папенька и не маменька; что ему за дело, что я шалю? Знал бы сидел в своей комнате». Нет, теперь вижу, что бывает с бедными мальчиками, когда за ними никто не смотрит.
Между тем Миша пошел далее — и остановился. Смотрит, золотой шатер с жемчужною бахромою; наверху золотой флюгер вертится, будто ветряная мельница, а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка, то свернется, то развернется и беспрестанно надзирателя под бок толкает. Миша этому очень удивился и сказал ей:
— Сударыня царевна! Зачем вы надзирателя под бок толкаете?
— Зиц-зиц-зиц, — отвечала царевна. — Глупый ты мальчик, неразумный мальчик. На всё смотришь, ничего не видишь! Кабы я валик не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки бы не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было! Зиц-зиц-зиц.
Мише захотелось узнать, правду ли говорит царевна. Он наклонился и прижал ее пальчиком — и что же?
В одно мгновение пружинка с силою развилась, валик сильно завертелся, молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень и вдруг пружинка лопнула. Всё умолкло, валик остановился, молоточки попа?дали, колокольчики свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались… Тогда Миша вспомнил, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и… проснулся.
— Что во сне видел, Миша? — спросил папенька.
Миша долго не мог опамятоваться. Смотрит: та же папенькина комната, та же перед ним табакерка; возле него сидят папенька и маменька и смеются.
— Где же мальчик-колокольчик? Где дядька-молоточек? Где царевна Пружинка? — спрашивал Миша. — Так это был сон?
— Да, Миша, тебя музыка убаюкала, и ты здесь порядочно вздремнул. Расскажи же нам, по крайней мере, что тебе приснилось!
— Да видите, папенька, — сказал Миша, протирая глазки, — мне всё хотелось узнать, отчего музыка в табакерке играет; вот я принялся на нее прилежно смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего движется; думал, думал и стал уже добираться, как вдруг, смотрю, дверка в табакерку растворилась… — Тут Миша рассказал весь свой сон по порядку.
— Ну, теперь вижу, — сказал папенька, — что ты в самом деле почти понял, отчего музыка в табакерке играет; но ты это еще лучше поймешь, когда будешь учиться механике.
(1743-1816)Один из исследователей русской литературы, Д.Д. Благой, писал о главных чертах характера ПР. Державина: «...неукротимая энергия и активность («действовать, надобно действовать», — твердил он своим несколько вялым начальникам), пылкость и нетерпеливость, смелость и решительность, прямота, отсутствие необходимой для карьериста ловкости, умения подлаживаться и потворствовать слабостям и капризам высшего начальства и, наоборот, несокрушимое чувство собственного достоинства, личной чести». Эти личные качества Державина часто навлекали на него гнев сильных мира сего. Во время пугачевского бунта, несмотря на то что поэт принимал активное участие в его подавлении, выступая на стороне правительственных войск, главнокомандующий граф Петр Панин грозил повесить его вместе с Пугачевым. Было признано, что он «не достоин продолжать военную службу».
Новые служебные назначения (он был губернатором в Олонецке, в Тамбове, личным секретарем Екатерины II, министром юстиции при Александре I) почти всегда заканчивались катастрофически. Державину приходилось подавать в отставку и покидать свой пост со скандалом. Все это происходило из-за честного, прямого, вспыльчивого характера поэта. Для Державина в соответствии с представлениями XVIII в. поэзия была лишь отдыхом от служебных дел. И именно на время опал приходятся наиболее плодотворные в поэтическом отношении периоды его творчества.
Первые стихотворные произведения Державина появились в середине 1770-х гг. (1776) и написаны были в манере песен Сумарокова. Однако как оригинальный поэт-новатор Державин проявил себя уже во второй половине 1779 г. и в 1780-х гг., когда были написаны стихотворения «На смерть князя Мещерского», «Ключ», «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока», «Властителям и судиям» и др.
В стихотворениях Державина проявились черты нового стиля, они открыли новое художественное видение мира. Главное, в них определенно была высказана идея ценности личности, большое внимание уделено этическим проблемам, вопросам морали частного человека и общества.
Одним из важных произведений этой поры является ода «Фелица». Ода Г.Р. Державина была создана в 1782 г., и имела первоначальное название «Ода к премудрой Киргиз-Кайсацкой царевне Фелице, написанная некоторым мурзою, издавна проживающим в Москве, а живущим по делам своим в Петербурге. Переведена с арабского языка 1782 года». Опасаясь недовольства некоторых вельмож, Державин не предназначал оду для печати. Она стала известна благодаря О.П. Козодавлеву, который жил в одном доме с поэтом, выпросил оду на короткое время и прочитал на одном из обедов. Произведение вызвало всеобщее восхищение. Княгиня Е.Р. Дашкова, издававшая журнал «Собеседник любителей российского слова», в первой книжке этого журнала, не спрашивая Державина, поместила «Фелицу». Автор был вызван в Зимний дворец, представлен Екатерине II и пожалован золотой табакеркой с 500 червонцами. Императрица рассылала оду тем вельможам, на которых направлялась сатира оды, подчеркивая те строки, в которых заключался намек.
Название Екатерины Фелицей (лат. felicitas — счастье) навеяно одним из произведений императрицы, « Сказкой о царевиче Хлоре», сочиненной ею для маленького внука, будущего императора Александра I. В сказке рассказывалось о том, как царевна Фелица и ее сын Рассудок помогали Хлору найти розу без шипов — символ добродетели.
В оде Державина противопоставляются добродетельная и мудрая Фелица и непостоянный мурза, который, с одной стороны, представлен как собирательный образ екатерининского вельможи, с другой же — имеет конкретные черты многих вельмож эпохи. Мудрая Фелица изображалась не в торжественном, парадном виде, а в повседневной жизни, подчеркивались ее простота, трудолюбие, нелюбовь к развлечениям:
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем,
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра...
В образе жизни мурзы Державин представил все виды занятий знаменитых вельмож екатерининской эпохи: военные победы и франтовство, гурманство Потемкина:
Преображая праздник в будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельшаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.
Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают/.../
Там славный окорок вестфальский,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят;
Шампанским вафли запиваю
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.
Любовь к охоте и роговой музыке
С.К. Нарышкина:
...о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над Невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.
Любовь к простонародной литературе А.А. Вяземского:
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За Библией, зевая, сплю.
Свой собственный домашний быт:
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью/.../.
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой...
Державин рассуждает о всеобщности описанного образа жизни мурзы, о трудности нахождения «пути добродетели прямого»:
Кто сколько мудростью ни знатен.
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой.
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.
Только мудрой Фелице открыт «путь добродетели»:
Тебе единой лишь пристойно.
Царевна, свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия — согласья
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Ода «Фелица» ломает рамки традиционных жанровых категорий классицизма, сливает в одно органическое целое оду и сатиру. Державин отказывается от всяческих правил и ограничений как классицизма, так и сентиментализма. В стихотворение органически входит образ автора, с его неповторимыми индивидуальными чертами, поэт создавал яркие индивидуальные характеристики героев, в его произведениях обилие конкретных намеков на явления жизни XVI11 в., он с большим вниманием относится к бытовым деталям.
Воспевание мудрой Фелицы составляет одну из важных тем творчества Державина, не случайно современники дали ему прозвание «Певец Фелицы». За одой «Фелица» последовали стихотворения «Благодарность Фелице», « Изображение Фелицы».
Высоким гражданским звучанием отличается сатирическое стихотворение Державина «Властителям и судиям» (1780, 1787), которое представляет собой переложение 81-го псалма. Поэт обращает псалом в гневное обличение «богов земных», которые забыли о своем долге:
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг: спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
Однако цари не исполняют своего долга: «Не внемлют! видят — и не знают! Покрыты мздою очеса...» Державин углубляет (в сравнении с псалмом) тему несправедливости, делая неправду вселенской:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Высший, Божий суд над земными царями непременно должен свершиться, ибо правление их неправедное:
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли!
В стихотворении «Властителям и судиям» обращение к Богу вызвано причинами социально-нравственного характера. В оде «Бог» поэт философски раздумывает о «начале всех начал», его величии, непостижимости:
О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени предвечный.
Без лиц, в трех лицах божества!
Но к размышлениям Державина о Боге присоединяются раздумья о судьбе человека, его месте в мире. Кульминацией стихотворения является девятая строфа, в которой определяется глубокая суть человека:
Я царь — я раб, я червь — я — Бог!
Противоречия человека, совмещающего в себе и высокое, божественное, небесное, и низкое, ничтожное, земное, становятся одной из постоянных тем не только Державина, но и всей русской литературы. Не случайно эту строку державинского стихотворения можно услышать из уст героев романов Достоевского.
В 1804 г. Державин выпускает в свет сборник стихотворений «Анакреонтические песни». Над анакреонтическими стихами поэт работал преимущественно в 90-е гг. XVIII в. Источником поэтического вдохновения русского поэта был греческий лирик Анакреон, живший в VI в. до н.э. Его образ был одним из самых любимых в русской поэзии. Русских поэтов подкупали изящество, беззаботность, соединенная с житейской мудростью, — отличительные черты поэзии Анакреона. В александрийскую эпоху возникли стихотворения, подражающие Анакреону, — анакреонтика, написанные разными авторами в разное время. В анакреонтических стихах прославляются упоение жизнью, беззаботность, застольное веселье, чувственная любовь. Благодаря анакреонтике Анакреон стал одним из самых популярных поэтов Античного мира не только в русской, но и во всех европейских литературах. Часто позднейшие переводчики и подражатели Анакреона не отличали анакреонтику от творчества самого Анакреона.
Светлый мир поэзии Анакреона, образ самого жизнерадостного поэта и мудреца, презирающего шум света, был особенно привлекателен для Державина. В стихотворении «Венец бессмертия», посвященном Анакреону, он писал:
Цари его к себе просили
Поесть, попить и погостить;
Таланты злата подносили, —
Хотели с ним друзьями быть.
Но он покой, любовь, свободу Чинам, богатству предпочел...
Так же старался строить свою жизнь и Державин:
Что мне, что мне суетиться, Вьючить бремя должностей, Если мир за то бранится, Что иду прямой стязей.
В сборнике Державина представлены постоянные мотивы анакреонтики: радость любви, застольное веселье, красота природы, женская красота. «Этот новый и большой раздел поэзии Державина послужил для него выходом в радостный мир природы, позволил говорить о тысяче маленьких, но важных для человека вещей, которым не находилось места в системе жанров классицистической поэтики. Адресуясь к Анакреону, подражая ему, Державин писал свое, и национальные корни его поэзии проступают в анакреонтических песнях особенно ясно. Он не спорит с Анакреоном, как это делал Ломоносов, для гражданских мотивов творчества Державин оставляет другие жанры и в своих стихах создает небольшие поэтические картины, в которых запечатлевалась русская жизнь, выводились русские люди с подробностями их быта и поведения», — пишет исследователь А. В. Западов.
Среди произведений Державина встречаются не только те, которые внушены Анакреоном, но и стихотворения разнообразного характера, как правило веселого, легкого содержания. Однако некоторые стихотворения («Дар», «Тишина», «Свобода») имеют черты гражданской лирики, некоторые представляют собой глубокие размышления о назначении поэзии («Памятник»), о воинской славе русского народа и его полководцах («Снегирь»).
Стихотворение «Снегирь» (1800) написано в связи со смертью А. В. Суворова. В произведении представлен живой, яркий образ Суворова — полководца и человека. Державин воссоздает неповторимые черты его характера, поведения:
Кто перед ратью будет, пылая.
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари.
Тысячи воинств, стен и затворов,
С горстью Россиян все побеждать?
Быть везде нерпым в мужестве строгом;
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать...
Стихотворения из «Анакреонтических песен» представляли не дословные переводы или подражания античному оригиналу, а их переработку, переделку на русский лад. Для этого поэт обращается к русским песням и сказкам, использует народную лексику. Имена античных богов часто заменяются славянскими: Лель — бог любви, Зимстрела — весна, Лада — богиня красоты, Услад — бог роскоши. Образы народной поэзии возникают в стихотворениях «Амур и Пси-шея», «Приношения красавицам», «Стрелок», «Русские девушки», «Птицелов» и др. В стихотворении «Птицелов» Державин описывает шалости Эрота и прибегает к простонародной лексике:
Эрот, чтоб слабым стариком
Казаться, гуню1 вздел худую.
Покрылся белым париком
И,бороду себе седую
Подвеся, посох в руки взял
Пошел в лесу ловить дичину.
В стихотворении «Русские девушки», воспевая женскую красоту, Державин обращается к поэту Античности:
Зрел ли ты, певец тииский,
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки российски
Под свирелью пастушка;
Как, склоняясь главами, ходят,
Башмачками в лад стучат,
Тихо руки, взор поводят
И плечами говорят...
Как сквозь жилки голубые
Льется розовая кровь,
На ланитах огневые
Ямки врезала любовь;
Как их брови соболины,
Полный искр соколий взгляд,
Их усмешка — души львины
И орлов сердца разят?
Державин с уверенностью говорит Анакреону:
Коль бы видел дев сих красных,
Ты б гречанок позабыл,
И на крыльях сладострастных
Твой Эрот прикован был.
Создавая «Анакреонтические песни», Державин ставил задачу: «По любви к отечественному слову... показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся». Он, например, пишет десять стихотворений, в которых не употребляет букву «р». Это «Анакреон в собрании», «Соловей во сне», «Желание», «Песнь Баярда», «Тишина», «Шуточное желание», «Кузнечик», «Бабочка», «Свобода», «Весна». Писал поэт эти стихи «для любопытных» и в доказательство «изобилия и мягкости» русского языка:
Я на холме спал высоком,
Слышал глас твой соловей,
Даже в самом сне глубоком
Внятен был душе моей:
То звучал, то отдавался,
То стенал, то усмехался
В слухе издалече он;
И в объятиях Калисты
Песни, вздохи, клики, свисты
Услаждали сладкий сон.
«Соловей во сне»
По словам Белинского, «Анакреонтические песни» Державина свидетельствовали об «артистическом сочувствии поэта к художественному миру Древней Греции». Некоторые из песен были положены на музыку и имели большую популярность в XVIII—XIX вв., например, «Кружка» («Краса пирующих друзей, забав и радостей подружка»), «Пчелка» («Пчелка златая, что ты жужжишь») и др.
Одним из самых известных стихотворений Державина является «Памятник», написанный в 1795 г. и первоначально озаглавленный «К Музе». Это произведение представляет собой вольное переложение оды Горация «К Мельпомене», которую до Державина переводил М.В. Ломоносов, а после — К.Н. Батюшков, А.С. Пушкин, А.А. Фет, В.Я. Брюсов и др.
Современники Державина издавна любили сравнивать его с Горацием. Так Пушкин поэтически представлял их вместе:
Питомцы юных граций
С Державиным потом
Чувствительный Гораций
Является вдвоем.
В стихотворении «Памятник» Державин впервые представляет себя, в первую очередь, как поэта, пишет о своих поэтических заслугах, выказывает уверенность в своем поэтическом призвании:
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид.
Главной темой стихотворения становится тема поэтического бессмертия, так как бессмертно само слово. Памятник, воздвигнутый поэтом, тверд, высок, стихии и время не могут сокрушить его. Поэт не умирает, часть его будет жить, пока жива Россия:
Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь Славянов род вселена будет чтить.
Своими главными заслугами Державин считает то, что он создал «забавный русский слог» (т.е. новую стилистическую манеру), которым воспевал просвещенного монарха, рассуждал о важнейших вопросах бытия; что он обладал гражданской смелостью (высказывал царям истину, но резкость тона смягчена была улыбкой, шуткой) и сердечной простотой (т.е. отсутствием аффектации):
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
В стихотворении заметно стремление защитить положение поэта в обществе, отстоять свободу творчества. О себе как о поэте Державин рассуждает также во многих других произведениях, например в «Видении мурзы», «Храповицкому», «Мой истукан», «Лебедь», «Лирик» и др.
Стихотворение Державина явилось непосредственным литературным источником «Памятника» А.С. Пушкина. Державин и Пушкин, переводя Горация, говорили о себе, о том, что ими было сделано для литературы и своего народа.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
Каким вы представляете себе характер Державина?
Как особенности личности поэта сказались на творческой судьбе поэта?
Каково значение оды «Фелица» для развития русской поэзии?
В каких стихотворениях поэта возникает образ Фелицы?
Каково идейное содержание стихотворения «Властителям и судиям»?
Какие стихотворения Державина философского характера вы знаете?
Что такое анакреонтические стихотворения? Каково содержание сборника Державина «Анакреонтические песни»? В чем заключаются художественные особенности стихотворений сборника?
Как нарисован образ Суворова в стихотворении «Снегирь»?
Каково идейное содержание стихотворения «Памятник»? Какие заслуги перед русским обществом и русской литературой Державин считал для себя основными?
ТЕМЫ ДЛЯ РЕФЕРАТОВ И УСТНЫХ СООБЩЕНИЙ
Державин и русские поэты XVIII в. (Ломоносов, Тредиаковский, Сумароков).
Образ Фелицы в поэзии Державина.
Философские взгляды Державина и их выражение в поэзии («На смерть князя Мещерского», «Бог», «Водопад» и др.).
Тема поэта и поэзии в творчестве Державина («Видение мурзы», «Храповицкому», «Мой истукан», «Лебедь», «Памятник», «Признание» и др.).
Тема воинской славы России в стихотворениях Державина («На взятие Измаила», «Осень во время взятия Очакова», «Снегирь» и др.).
«Говорящая живопись» в поэзии Державина (Державин как поэт-живописец).
Античные мотивы в творчестве Державина.
Г авриил Державин вошел в историю не только как писатель, он прошел путь от гвардии рядового до министра юстиции Российской империи. Был губернатором двух областей и личным помощником Екатерины II. Он написал первый неофициальный гимн России, участвовал в одном из первых литературных кружков XVIII века, а потом создал свой - «Беседу любителей русского слова».
Гавриил Державин родился в 1743 году под Казанью. Отец его рано погиб, и матери было трудно дать сыновьям хорошее образование. Семья часто переезжала. Сначала Державин учился в оренбургской школе, потом - в казанской гимназии. Здесь он познакомился с поэзией Михаила Ломоносова , Александра Сумарокова, Василия Тредиаковского и сам попробовал сочинять стихи. Владислав Ходасевич писал о его первых произведениях: «Выходило коряво и неуклюже; ни стих, ни слог не давались, а показать было некому, спросить совета и руководства - не у кого» .
С 1762 года Гавриил Державин служил рядовым гвардейцем в Преображенском полку. Это время поэт вспоминал как самый безрадостный период своей жизни. Он нес тяжелую солдатскую службу, а в редкие свободные минуты писал стихи. В части Державин пристрастился к картам, он писал в автобиографии: «Научился заговорам и всяким игрецким мошенничествам. Но, благодарение Богу, что совесть или, лучше сказать, молитвы матери никогда до того не допускали, чтоб предался в наглое воровство или в коварное предательство» . Из-за пагубного увлечения Державина однажды чуть не разжаловали в солдаты: он настолько увлекся игрой, что вовремя не вернулся из увольнения.
Иван Смирновский. Портрет Гавриила Романовича Державина. 1790
Решив покончить с разгульной жизнью, Державин переехал в Петербург. В это время в России свирепствовала чума, и на карантинной заставе - при въезде в столицу - поэта заставили сжечь все его бумаги: «Все, что во всю молодость свою чрез 20 почти лет намарал, как то: переводы с немецкого языка и свои собственные сочинения в прозе и стихах. Хороши ли они или дурны были, того теперь сказать не можно; но из близких его приятелей кто читал… весьма хвалили» . Многие из утраченных стихов Гавриил Державин потом воспроизвел по памяти.
В годы Крестьянской войны (1773–1775) Гавриил Державин служил на Волге, работал в комиссии по расследованию дел сообщников Емельяна Пугачева. Он написал «увещание к калмыкам», в котором призывал их раскаяться и не поддерживать крестьянские волнения. Главнокомандующий войсками Александр Бибиков отправил это послание вместе с рапортом Екатерине II. Материальное положение Державина было тяжелым, и вскоре он написал императрице письмо с перечислением своих заслуг. Поэта назначили коллежским советником и пожаловали ему 300 душ. А спустя четыре года вышла книга с одами Державина.
Вскоре Гавриил Державин женился на Екатерине Бастидон - дочери бывшего камердинера Петра III и кормилицы Павла I. Державин звал жену Пленирой - от слова «пленять» - и посвящал ей множество стихотворений. Именно в эти годы он обрел свой собственный литературный стиль. Он писал философскую лирику - оды «На смерть князя Мещерского» (1799), «Бог» (1784), стихотворение «Осень во время осады Очакова» (1788).
«Фелица» и первый гимн России
Державин публиковался, однако в литературных кругах он был не слишком известен. Все изменилось в 1783 году, когда поэт написал оду «Фелица» с посвящением Екатерине II. Название поэт взял из педагогического сочинения императрицы - «Сказки о царевиче Хлоре». В его стихотворении «царевна киргиз-кайсацкия орды» превратилась в идеал просвещенной правительницы, матери народа. За оду Державин был награжден усыпанной бриллиантами золотой табакеркой, в которой лежало 500 червонцев. А после громкого поэтического выступления поэту стали жаловать высокие должности. Однако принципиальный характер мешал Державину ладить с чиновниками, и его часто переводили с места на место.
«Чуть только коснется до его слуха какая несправедливость и оказанное кому притеснение или, напротив, какой-нибудь подвиг человеколюбия и доброе дело - тотчас колпак набекрень, оживится, глаза засверкают, и поэт превращается в оратора, поборника правды».
Степан Жихарев
Сальватор Тончи. Портрет Гавриила Романовича Державина. 1801
В 1784 году его назначили олонецким губернатором в Петрозаводске, а в 1785 году перевели в Тамбов. Эта область тогда была одной из самых отсталых в стране. Державин построил в Тамбове училище, больницу, приют, открыл городской театр и первую в городе типографию.
Спустя шесть лет поэт перешел на службу лично к императрице: стал ее кабинет-секретарем. Но поскольку честный Державин докладывал больше «все роду неприятного, т. е. прошения на неправосудие, награды за заслуги и милости по бедности» , Екатерина II старалась обращаться к своему помощнику как можно реже, а вскоре его вовсе перевели на службу в Сенат .
В 1791 году Державин создал первый гимн России, хоть и неофициальный. Шла война с Турцией, русские войска под предводительством Александра Суворова взяли крепость Измаил. Вдохновленный этой победой, Державин написал стихотворение «Гром победы, раздавайся!». Стихотворение положил на музыку композитор Осип Козловский. Только через 15 лет «Гром победы» сменился официальным гимном «Боже, Царя храни!».
После смерти первой жены поэт женился во второй раз - на Дарье Дьяковой. Детей у Державина не было ни в одном браке. Cупруги взяли на попечение детей погибшего друга семьи - Петра Лазарева. Один из его сыновей, Михаил Лазарев, стал адмиралом, открывателем Антарктиды, губернатором Севастополя. Также в семье воспитывались племянницы Дарьи Дьяковой.
При Павле I Державин служил в Верховном совете, был президентом Коммерц-коллегии и государственным казначеем. При императоре Александре I - министром юстиции Российской империи. Все это время поэт продолжал писать. Он создал оды «Бог», «Вельможа», «Водопад». В 1803 году Гавриил Державин окончательно ушел с государственной службы.
Не умел я притворяться,
На святого походить,
Важным саном надуваться,
И философа брать вид……Падал я, вставал в мой век.
Брось, мудрец! на гроб мой камень,
Если ты не человек.Гавриил Державин
«Беседа любителей русского слова»
После отставки Гавриил Державин полностью посвятил себя литературе. Он писал трагедии, комедии и оперы для театра, создавал поэтические переводы Расина. Также поэт сочинял басни («Жмурки», «Выбор министра»), работал над трактатом «Рассуждение о лирической поэзии или об оде». «Заметки», как называл их автор, содержали теорию стихосложения и примеры - поэзию разных периодов, начиная с древнегреческой. В 1812 году поэт написал сказку «Царь-девица».
Гавриил Державин организовал литературный кружок «Беседа любителей русского слова». В него вошли писатели Дмитрий Хвостов, Александр Шишков, Александр Шаховской, Иван Дмитриев.
«Голова его была хранилищем запаса сравнений, уподоблений, сентенций и картин для будущих его поэтических произведений. Говорил отрывисто и не красно. Но тот же самый человек говорил долго, резко и с жаром, когда пересказывал о каком-либо споре по важному делу в Сенате или о дворских интригах, и просиживал до полуночи за бумагой, когда писал голос, заключение или проект какого-нибудь государственного постановления».
Иван Дмитриев
«Беседчики» придерживались консервативных взглядов на литературное творчество, выступали против реформ русского языка - их отстаивали сторонники Николая Карамзина . «Карамзинисты» были главными оппонентами «Беседы», позже они сформировали общество «Арзамас».
Последним произведением Гавриила Державина стало неоконченное стихотворение «Река времен в своем стремленьи…». В 1816 году поэт скончался в своем новгородском имении Званка.
Родился 3 (14) июня 1743г. в деревне Кармачи (по другим сведениям в деревне Сокура) Казанской губернии. Его родители - Роман Николаевич и Фекла Андреевна - были небогатыми дворянами. Отец Державина служил в армии, и семье часто приходилось переезжать в связи с его переводами по службе. В 1754 г. Роман Николаевич вышел в отставку и умер. Забота о детях и хозяйстве легла на плечи Феклы Андреевны.
1759-62 - учеба в Казанской гимназии. За успехи Державина зачисляют в инженерный корпус, но из-за путаницы с бумагами он становится солдатом лейб-гвардии Преображенского полка.
1762 - Державин служит солдатом, участвует в дворцовом перевороте, в результате которого на престол всходит Екатерина II.
1772 - Державина производят в офицеры. К этому же периоду относятся его первые выступления в печати.
1773 - Державин участвует в подавлении пугачёвского восстания. При подавлении мятежа Державин проявляет себя храбрым и энергичным офицером, но неумение угодить начальству приводит к тому, что наградами его обходят. Попытки Державина добиться заслуженной награды закончились увольнением на гражданскую службу в чине коллежского советника и получением 300 душ крестьян в Белоруссии.
1777 - найдя покровительство у князя Вяземского, Державин поступает на службу в Сенат.
1778 - женится на Екатерине Яковлевне Бастидон. К этому времени финансовое положение Державина улучшилось: помимо сенатского жалованья он стал владельцем более чем тысячи душ крестьян.
1780 - Державин получает чин статского советника.
1782 - пишет оду "Фелица", обращенную к императрице. В награду поэту была послана усыпанная бриллиантами золотая табакерка с пятьюстами червонцами.
1784 - после конфликта с Вяземским, скрывавшим государственные доходы, выходит в отставку.
1784 - по воле Екатерины II Державин - губернатор Олонецкого края.
1785-1788 - Державин назначен тамбовским губернатором. Он много делает для просвещения Тамбовского края, но попытки отстаивать справедливость и нежелание "ладить" с высшими вельможами приводят к смещению с должности. За годы, проведенные на губернаторстве, поэтическая слава Державина возрастает. Вначале Державин пишет оды в традициях М.В.Ломоносова, но затем создает свой поэтический стиль, нашедший яркое выражение в стихотворениях "Ода на смерть князя Мещерского" (1779), "Ода к Фелице", "Бог" (1784), "Видение Мурзы" (1789, опубликовано 1791), "Водопад" (1791-94, опубликовано 1798), «Властителям и судиям" (1780-87), "Вельможа" (1774-94, опубликовано 1798). В 90-е гг. у Державина преобладает жанр лирической поэзии.
1791-1793 - Екатерина II назначает Державина своим кабинет-секретарем. Но и на этом посту его характер остается прежним: не угодив императрице, Державин отставлен от должности.
1793 - назначен сенатором. При той малой роли, которую играл Сенат, это было знаком немилости. Награжден орденом Владимира II степени и получает чин тайного советника.
1794 - при царствовании Павла I Державин назначается президентом Коммерц-коллегии. Умирает жена Державина.
1795 - Державин женится на Дарье Алексеевне Дьяковой.
1802-03 - после прихода к власти Александра I Державин назначен министром юстиции.
1803 - уйдя в отставку, Державин много времени проводит в имении Званка (Новгородская губерния). В последние годы жизни он обращается к драматургии. Кроме того, поэт занимается работой над собранием своих сочинений, первые четыре тома которого были изданы в 1808 г.
1811 - Державин участвует в обществе "Беседа любителей русского слова».
1815 - присутствует на экзамене в Царскосельском лицее, где на него производит сильное впечатление выступление юного Пушкина.
8 (20) июля 1816 - Гаврила Романович Державин умер в новгородском имении Званка и был похоронен в Петербурге.
Основные произведения:
«На смерть князя Мещерского» (1779)
«Фелица» (1782)
«Бог» (1784)
«Видение Мурзы» (1783-84, опубл. 1891)
«Осень во время осады Очакова» (опубл. 1798)
«Водопад» (опубл. 1798)
«Вельможа» (опубл. 1798)
«Приглашение к обеду» (опубл. 1798)
«Ласточка» (1792-1808)
«Памятник» (1795)
Сборник «Анакреонтические песни» (1804)
