Синтаксический разбор сложного предложения и анализ текста: Учебное пособие. Валгина Н.С. Теория текста. Виды информации и функционально-смысловые типы речи (способы изложения) действия глаголы описание. Чехов антон павлович "антоша чехонте"

1. Примеры

1) состояние природы

Сегодня ветрено, солнечно, пасмурно, облачно, морозно.

2) состояние окружающей среды, обстановки

В комнате грязно, светло, сыро, накурено;

в коридоре душно, жарко, шумно, дымно, людно.

3) душевное состояние живых существ

Ему грустно, весело, страшно, тоскливо, совестно, досадно, обидно, смешно, стыдно.

4) физическое состояние живых существ и человека

Ему дурно, больно, тошно.

5) оценка действий

Можно, должно, нельзя, надо, нужно, возможно;

пора, время ждать.

6) морально-эстетическая

Оценка действия

Грех думать, смех вспомнить, жаль расставаться.

7) пространственно –

Временная оценка

Добираться далеко, близко;

идти поздно, ещё рано.

Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч. (состояние окружающей среды)

Хорошо того учить, кто слушает. (физическое состояние живых существ)

Молодо – не созрело, старо – перезрело. (Физическое состояние человека)

Можно начинать. Нужно выучить. Невозможно представить. (оценка действия)

Мирно и спокойно вокруг. (состояние среды)

Как хорошо, как сладко было на душе! Спокойно, тихо, светло! (физическое состояние человека)

3. Запишите предложения, выделите в них грамматическую основу, составьте схемы предложений.

Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плёса был холодный, злой. (А.П.Чехов)

Тихо-тихо вокруг, и слышны малейшие шорохи и звуки.

Было тепло, легко, всё радовало – и воздух, и небо, и белые облака, и весенний простор.

В поле было холодно, туманно и ветрено, смеркалось рано.

4. Буквенный диктант:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

к н п к н п к н п п

1 – Мне грустно.

2 – Тихо льётся.

3 - Ночь светла и прекрасна.

4 – Легко на душе.

5 – Мерцают загадочно и таинственно.

6 – Воздух свеж и прохладен.

7 – Было весело и печально одновременно.

8 – Месяц величественно плывёт над землёй.

9 – Звуки музыки чудесны.

10 – Жизнь удивительна.

5. Объяснительный диктант:

Ночь тиха. Небо ясно. Загадочно мерцают далёкие звёзды, притягивающие

внимание одинокого путника. Серебряный поток лунного света мягко льётся

с вышины, озаряя своим добрым теплом и меня, и моих друзей, и всех людей

на нашей планете. От этого мне хорошо и покойно.

Подчеркнуть грамматические основы.

Объяснить постановку знаков препинания.

Составить схему предложения с причастным и деепричастным

оборотом.

Найти слова категории состояния. Что они обозначают?


Безличными являются предложения, сообщающие о таком действии и л іі состоянии, которое не может быть приписано лицу, выраженному подлежащим: Невозможно ответить на вопрос в форме И. падежа существительного или инфинитива, кто производит действие, названное в предложении Его лихорадит, кто испытывает состояние, названное в предложении Стемнело.

Различаются безличные предложения, которые вообще не могут иметь в своем составе компонентов, называющих лицо: Ветрено; Темнеет; Рассветает; безличные предложения, в которых лицо названо или может быть названо существительным (или местоимением) в косвенном падеже; такое лицо представлено как пассивное, не способное управлять действием или состоянием, ср..‘ Ему грустно; Его знобит; Мне холодно. Пассивность лица в безличном предложении особенно ясна при следующем сопоставлении личного и безличного предложений: Я не сплю.-Мне не спится. В двусоставном предложении лицо активно, ср.: Я не хочу (не должен) спать, (и поэтому) я не сплю, в безличном предложении лицо пассивно, ср.: Мне надо заснуть (выспаться), но мне не спится (я не волен заставить себя заснуть).

Сказуемые в безличных предложениях бывают глагольными и именными.

Глагольное сказуемое может быть выражено:

а) безличным глаголом (подлежащего при таком глаголе быть никогда не может, и, следовательно, в двусоставном предложении этот глагол употребляться не может): На улице светает; Ему нездоровится;

б) глаголом, выражающим безличность в том случае, если предикативная конструкция не допускает подлежащего: Наш. теплоход качало; В лесу после грозы по-особому пахнет. Такой глагол может употребляться и в двусоставном предложении.

Именное сказуемое имеет в качестве при- связочного члена слова категории состоя- н и я, специально предназначенные для выражения безличности: Ему плохо; Вам холодно немножко (И. Т.); На душе было легко и грустно (Act.); Выло душно и тихо (Аст.).

Как глагол, так и присвязочный член в безличных предложениях могут иметь при себе зависимый примыкающий инфинитив: Тебе сегодня ни в коем случае не следует опаздывать; Летом хорошо пожить на даче.

Безличные предложения с зависимым инфинитивом следует отличать от двусоставных предложений с независимым инфинитивом- подлежащим. Это различие осуществляется на такой основе: независимый инфинитив-подлежащее обычно предшествует сказуемому, чаще всего он вообще располагается в начале предложения: Купаться в жаркий день - приятно; в безличном

предложении инфинитив располагается после сказуемого: Нам было приятно купаться в оюаркий день.

Как уже сказано, в безличных предложениях называются такие действия и состояния, которые с точки зрения современных языковых представлений не могут быть приписаны активному лицу. Это общее значение подразделяется на следующие частные значения:

Безличные предложения о стихийных, неведомых силах: В трубах гудело; Воробья понесло вдаль на большой пустой высоте (Плат.); Вдруг как будто ветром колыхнуло девушек и бросило всех к столу (Верес.);

Безличные предложения о состоянии природы: Темнело, в воздухе томило (Верес.); Но как тихо, как невыразимо тихо кругом! (И. Т.); Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч (Бун.);

Безличные предложения о состоянии человека: Хорошо косою в утренний туман Выводить по долам травяные строчки (Ес.); Вам дремлется (И. Т.);

Безличные предложения о желательности, необходимости, преднамеренности и непреднамеренности осуществления действия: Хотелось поехать куда-нибудь на Волгу; Волей-неволей приходилось сокращать хождение по полям и лесам, больше сидеть дома (Рыленк.); И вот наконец собственными глазами удалось мне осмотреть это необыкновенное место (Пол.); [Секретарь думал теперь только об одном, верить ли ему ушам своим или не верить] Приходилось верить (Булг.).

Еще по теме § 104. БЕЗЛИЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ:

  1. Безличные предложения – членимые, односоставные предложения, в которых семантический субъект действия (состояния) реален или не
На этой же неделе, в субботу, дождь, начавшийся еще в среду, ливший с утра и до вечера, лил как из ведра. Он то и дело припускал в этот день особенно бурно и мрачно. И весь день Митя без устали ходил по саду и весь день так страшно плакал, что порой даже сам дивился силе и обилию своих слез. Параша искала его, кричала на дворе, в липовой аллее, звала обедать, потом чай пить — он не откликался. Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч; на их черноте густая зелень мокрого сада выделялась особенно густо, свежо и ярко. Налетавший от времени до времени ветер свергал с деревьев еще и другой ливень — целый поток брызг. Но Митя ничего не видел, ни на что не обращал внимания. Его белый картуз обвис, стал темно-серый, студенческая куртка почернела, голенища были до колен в грязи. Весь облитый, весь насквозь промокший, без единой кровинки в лице, с заплаканными, безумными глазами, он был страшен. Он курил папиросу за папиросой, широко шагал по грязи аллей, а порой просто куда попало, целиком, по высокой мокрой траве среди яблонь и груш, натыкаясь на их кривые корявые сучья, пестревшие серо-зеленым размокшим лишайником. Он сидел на разбухших, почерневших скамейках, уходил в лощину, лежал на сырой соломе в шалаше, на том самом месте, где лежал с Аленкой. От холода, от ледяной сырости воздуха большие руки его посинели, губы стали лиловыми, смертельно бледное лицо с провалившими щеками приняло фиолетовый оттенок. Он лежал на спине, положив нога на ногу, а руки под голову, дико уставившись в черную соломенную крышу, с которой падали крупные ржавые капли. Потом скулы его стискивались, брови начинали прыгать. Он порывисто вскакивал, вытаскивал из кармана штанов уже сто раз прочитанное, испачканное и измятое письмо, полученное вчера поздно вечером, — привез землемер, по делу приехавший в усадьбу на несколько дней, — опять, в сто первый раз, жадно пожирал его: «Дорогой Митя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю — вы знаете с кем... Вы чуткий, вы умный, вы поймете меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!» Дойдя до этого места, Митя комкал письмо и, уткнувшись лицом в мокрую солому, бешено стискивая зубы, захлебывался от рыданий. Это нечаянное ты, которое так страшно напоминало и даже как будто опять восстанавливало их близость и заливало сердце нестерпимой нежностью, — это было выше человеческих сил! А рядом с этим ты — это твердое заявление, что даже писать ей теперь бесполезно! О, да, да, он это знал; бесполезно! Все кончено и кончено навеки! Перед вечером дождь, обрушившийся на сад с удесятеренной силой и с неожиданными ударами грома, погнал его наконец в дом. Мокрый с головы до ног, не попадая зуб на зуб от ледяной дрожи во всем теле, он выглянул из-под деревьев и, убедившись, что его никто не видит, пробежал под свое окно, снаружи приподнял раму, — рама была старинная, с подъемной половиной, — и, вскочив в комнату, запер дверь на ключ и бросился на кровать. И стало быстро темнеть. Дождь шумел повсюду — и по крыше, и вокруг дома, и в саду. Шум его был двойной, разный, — в саду один, возле дома, под непрерывное журчание и плеск желобов, ливших воду в лужи, — другой. И это создавало для Мити, мгновенно впавшего в летаргическое оцепенение, необъяснимую тревогу и вместе с жаром, которым пылали его ноздри, его дыхание, голова, погружало его точно в наркоз, создавало какой-то как будто другой мир, какое-то другое предвечернее время в каком-то как будто чужом, другом доме, в котором было ужасное предчувствие чего-то. Он знал, он чувствовал, что он в своей комнате, уже почти темной от дождя и наступающего вечера, что там, в зале, за чайным столом, слышны голоса мамы, Ани, Кости и землемера, но вместе с тем уже шел по какому-то чужому дому вслед за уходившей от него молодой нянькой, и его охватывал необъяснимый, все растущий ужас, смешанный, однако, с вожделением, с предчувствием близости кого-то с кем-то, близости, в которой было что-то противоестественно-омерзительное, но в которой он и сам как-то участвовал. Чувствовалось же все это через посредство ребенка с большим белым лицом, которого, перегнувшись назад, несла на руках и укачивала молоденькая нянька. Митя спешил обогнать ее, обогнал и уже хотел заглянуть ей в лицо, — не Аленка ли это, — но неожиданно очутился в сумрачной гимназической классной комнате с замазанными мелом стеклами. Та, что стояла в ней перед комодом, перед зеркалом, не могла его видеть, — он вдруг стал невидим. Она была в шелковой желтой нижней юбке, плотно облегающей округлые бедра, в туфельках на высоких каблучках, в тонких ажурных черных чулках, сквозь которые просвечивало тело, и она, сладко робея и стыдясь, знала, что сейчас будет. Она уже успела спрятать ребенка в ящик комода. Перекинув косу через плечо, она быстро заплетала ее и, косясь на дверь, глядела в зеркало, где отражалось ее припудренное личико, обнаженные плечи и млечно-голубые, с розовыми сосками, маленькие груди. Дверь распахнулась — и, бодро и жутко оглядываясь, вошел господин в смокинге, с бескровным бритым лицом, с черными и короткими курчавыми волосами. Он вынул плоский золотой портсигар, стал развязно закуривать. Она, доплетая косу, робко смотрела на него, зная его цель, потом швырнула косу на плечо, подняла голые руки... Он снисходительно обнял ее за талию — и она охватила его шею, показывая свои темные подмышки, прильнула к нему, спрятала лицо на его груди...

Сочинение

В этом рассказе взят случай из жизни, в некотором роде сенсация, которая занимала московское общество накануне мировой войны. Одна из распространенных московских газет поместила разоблачительную статью об интимной жизни директора театральной школы, артиста А., и его ученицах, которых он превратил в своих фавориток. Газета поместила эту статью не столько из чувства гражданского негодования, сколько потому, что этот пикантный материал привлек внимание избранного общества.

Но, по-видимому, эпизод «светской» жизни Москвы только позднее вошел в рассказ о любви юноши, которого в первых вариантах звали Петей, а сам рассказ имел сначала название «Апрель», затем «Дождь». Вероятно, Бунина привлекала та самая тема, о которой Чехов когда-то писал Григоровичу,- тема самоубийства семнадцатилетнего юноши. Но если в рассказе Чехова «Володя» и в написанном за границей рассказе Бунина «Зойка и Валерия» выведены несчастные, жалкие, обиженные судьбой молодые люди, кончающие с собой после горестного, испытанного ими унижения, то в «Митиной любви» мы видим нечто совсем иное.

Митя был вначале безмерно счастлив в своей любви к Кате, любви, которая сочеталась с мучительной ревностью. Разрыв с любимой означал для него конец жизни, и самоубийство избавляло его от невыносимых мук, отчаяния, смертельной тоски.

В рукописях Бунина сохранился первоначальный вариант рассказа, под названием «Дождь», помеченный 7 июня 1924 года. Но закончен был рассказ «Митина любовь» 14 августа того же года. Эти два с небольшим месяца рассказ «Дождь» - четыре страницы рукописи - превратился в «Митину любовь» - сорок пять страниц печатного текста, один из лучших, вдохновенно написанных рассказов писателя.

Для того чтобы ясно представить себе творческий труд писателя, приведем почти полностью никогда не публиковавшийся первоначальный вариант под названием «Дождь». «Дождь шел вторую неделю, почти без перерыва. В этот день он то и дело припускал особенно сильно, и погода была особенно мрачна. И весь день Петя скитался в саду и весь день плакал. Горничная искала его, кричала на дворе, в главной аллее, звала обедать, потом чай пить - он не откликался.

Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч, на их черноте майская густая зелень мокрого сада выделялась особенно густо, свежо и ярко. Но Петя ни на что не обращал внимания, от слез даже ничего не видел.

Он так вытянулся и похудел, что на него все дивились. Теперь, весь облитый, длинный, без единой кровинки в лице, с заплаканными безумными глазами,- а их когда-то шутя называли византийскими,- он был страшен.

Он курил папиросу за папиросой, шагал по грязным дорожкам и по высокой мокрой траве самой дальней части сада, сидел на разбухших, почерневших от дождя скамейках, лежал на сырой соломе в шалаше на разлучье. Он был в белом теперь сером, насквозь промокшем картузе, в гимназической тужурке и высоких охотничьих сапогах. От холода и сырости огромные руки его посинели, губы стали лиловыми, бледное, обтянутое лицо приобрело фиолетовый оттенок. Он лежал навзничь, положив нога на ногу, а руки под голову, дико и тупо уставившись в соломенную крышу. Потом скулы его стискивались, губы и брови начинали прыгать… Он, порывшись, поднимался и вытаскивал из кармана брюк уже сто раз прочитанное, испачканное и измятое письмо, полученное им вчера, после целых трех недель сумасшедшего ожидания, и опять жадно пожирал его строки:

«Милый Петя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю жизнь и искусство! Я решилась, жребий брошен! Вы чуткий, вы умный, вы поймете меня… Умоляю, не пиши мне ничего. Письмо легко может попасть в его руки…»

Дойдя до этого места, Петя комкал письмо, падал набок и, уткнувшись лицом в мокрую и прелую солому, бешено стискивал зубы, захлебывался от рыданий. Это нечаянное «ты», которое как будто опять восстанавливало их прежнюю близость и наполняло сердце нестерпимой нежностью…» От отчаяния, от сознания своего бессилия, безнадежности юноша доходит до галлюцинаций. С необыкновенной реальностью перед ним возникают видения, какая-то комната, его любимая сидит у зеркала, он видит ее припудренное лицо, обнаженные плечи, она заплетает косу…

«Дверь распахнулась, и бодро вошел господин в смокинге, с бескровным бритым лицом, с короткими черными вьющимися волосами. Она доплела косу, робко смотрела на него, потом швырнула косу за плечо, подняв голые руки. Он снисходительно обнял ее за талию - и она быстро охватила его шею…»

То, что с такой отчетливостью видел в своем воображении юноша, исчезло:

«Петя очнулся весь в поту, с бьющимся сердцем, с потрясающе ясным сознанием [понял], что он погиб». Он возвращается в дом: «В комнате была тьма, за окнами шумело и плескалось, и этот шум и плеск был физически ужасен… Из дальних комнат слышны были голоса и смех. И они были до ужаса страшны и противоестественны своей грубостью жизни, ее весельем, ее беспощадностью. Не думая, что он делает, не сознавая, что из всего эт°го выйдет, страстно желая только одного - хоть на минуту избавиться от своего ужаса и боли, Петя скинул ноги с дивана, дрожащей рукой нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный тяжелый револьвер и, глубоко и радостно вздохнув, глубоко сунул дуло в рот и с силой нажал гашетку».

Так началась работа над произведением, которое потом, спустя почти три месяца, получило название «Митина любовь». Из первоначального варианта сохранилось почти все - эта последняя глава рассказа, дождливый день, и гибель юноши. Все остальные славы, которые подводят к трагической развязке, были дописаны, и рукопись с четырех

страниц увеличилась в черновике до ста восьмидесяти шести страниц.

Появилась Катя с ее свежестью, молодостью, женственностью и детскостью, Аленка - дочь лесника, барский угодник и сводник староста, из гимназиста главный герой рассказа стал студентом Митей, и, наконец, появилось поразительное описание пробуждения природы, весны, неразрывно связанное с мучительной и безнадеяшой любовью юноши.

Даже второстепенные образы врезываются в память - самодовольный актер, говоривший всем своим ученицам «ты», о котором знали, что он развращал учениц театральной школы, каждое лето увозил какую-нибудь из них на Кавказ, в Финляндию. Для него Катя была случайным эпизодом его бесстыдной и развратной жизни.

Для Мити Катя была вся его жизнь и все будущее. Чистой и правдивой душой он не мог принять театральную школу, где Катя читала на экзамене «с той пошлой певучестью, фальшью и глупостью в каждом звуке, которые считались высшим искусством чтения в той ненавистной Мите среде, в которой уже всеми помыслами жила Катя…»

Но была же счастливая пора Митиной любви - морозный декабрь в Москве, «день за днем украшавший Москву густым инеем и мутно-красным шаром низкого солнца». Потом весна в деревне - подвенечная белизна яблонь, груш, черемух… И всюду в мечтах с

Митей была Катя, и стихи старых поэтов в старых журналах говорили ему о том, чем была полна его душа,- о любви…

Иван Алексеевич Бунин

Митина любовь (отрывки)

В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта. Так, по крайней мере, казалось ему.

Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару. Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Как будто правда прилетели жаворонки и принесли с собой тепло, радость. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно синеющим небом. Вдали с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь. Но лучше всего было то, что Катя, в этот день особенно хорошенькая, вся дышала простосердечием и близостью, часто с детской доверчивостью брала Митю под руку и снизу заглядывала в лицо ему, счастливому даже как будто чуть-чуть высокомерно, шагавшему так широко, что она едва поспевала за ним.

…Быстро пролетело то незабвенное легкое время, когда они только что встретились, когда они, едва познакомившись, вдруг почувствовали, что им всего интереснее говорить (и хоть с утра до вечера) только друг с другом, – когда Митя столь неожиданно оказался в том сказочном мире любви, которого он втайне ждал с детства, с отрочества. Этим временем был декабрь – морозный, погожий, день за днем украшавший Москву густым инеем и мутно-красным шаром низкого солнца. Январь, февраль закружили Митину любовь в вихре непрерывного счастья, уже как бы осуществленного или, по крайней мере, вот-вот готового осуществиться. Но уже и тогда что-то стало (и все чаще и чаще) смущать, отравлять это счастье. Уже и тогда нередко казалось, что как будто есть две Кати: одна та, которой с первой минуты своего знакомства с ней стал настойчиво желать, требовать Митя, а другая – подлинная, обыкновенная, мучительно не совпадавшая с первой. И все же ничего подобного теперешнему не испытывал Митя тогда.

Все можно было объяснить. Начались весенние женские заботы, покупки, заказы, бесконечные переделки то того, то другого, и Кате действительно приходилось часто бывать с матерью у портних; кроме того, у нее впереди был экзамен в той частной театральной школе, где училась она. Вполне естественной поэтому могла быть ее озабоченность, рассеянность. И так Митя поминутно и утешал себя. Но утешения не помогали – то, что говорило мнительное сердце вопреки им, было сильнее и подтверждалось все очевиднее: внутренняя невнимательность Кати к нему все росла, а вместе с тем росла и его мнительность, его ревность. Директор театральной школы кружил Кате голову похвалами, и она не могла удержаться, рассказывала Мите об этих похвалах. Директор сказал ей: «Ты гордость моей школы», – он всем своим ученицам говорил «ты» – и, помимо общих занятий, стал заниматься с ней потом еще и отдельно, чтобы блеснуть ею на экзаменах особенно. Было же известно, что он развращал учениц, каждое лето увозил какую-нибудь с собой на Кавказ, в Финляндию, за границу. И Мите стало приходить в голову, что теперь директор имеет виды на Катю, которая хотя и не виновата в этом, все-таки, вероятно, это чувствует, понимает и потому уже как бы находится с ним в мерзких, преступных отношениях. И мысль эта мучила тем более, что слишком очевидно было уменьшение внимания Кати.

Казалось, что вообще что-то стало отвлекать ее от него. Он не мог спокойно думать о директоре. Но что директор! Казалось, что вообще над Катиной любовью стали преобладать какие-то другие интересы. К кому, к чему? Митя не знал, он ревновал Катю ко всем, ко всему, главное, к тому общему, им воображаемому, чем втайне от него уже будто бы начала жить она. Ему казалось, что ее непреоборимо тянет куда-то прочь от него и, может быть, к чему-то такому, о чем даже и помыслить страшно…

…И вот однажды, выйдя в зал, полный предвечернего солнца, к чаю, Митя неожиданно увидел возле самовара почту, которую он напрасно ждал все утро. Он быстро подошел к столу – уж давно должна была Катя ответить хоть на одно из писем, что отправил он ей, – и ярко и жутко блеснул ему в глаза небольшой изысканный конверт с надписью на нем знакомым жалким почерком. Он схватил его и зашагал вон из дома, потом по саду, по главной аллее. Он ушел в самую дальнюю часть сада, туда, где через него проходила лощина, и, остановясь и оглянувшись, быстро разорвал конверт. Письмо было кратко, всего в несколько строк, но Мите нужно было раз пять прочесть их, чтобы наконец понять, – так колотилось его сердце. «Мой любимый, мой единственный!» – читал и перечитывал он – и земля плыла у него под ногами от этих восклицаний. Он поднял глаза: над садом торжественно и радостно сияло небо, вокруг сиял сад своей снежной белизной, соловей, уже чуя предвечерний холодок, четко и сильно, со всей сладостью соловьиного самозабвения, щелкал в свежей зелени дальних кустов – и кровь отлила от его лица, мурашки побежали по волосам...

Домой он шел медленно – чаша его любви была полна с краями. И так же осторожно носил он ее в себе и следующие дни, тихо, счастливо ожидая нового письма…

Было холодно, пронзительно сыро, темно от туч; на их черноте густая зелень мокрого сада выделялась особенно густо, свежо и ярко. Налетавший от времени до времени ветер свергал с деревьев еще и другой ливень – целый поток брызг. Но Митя ничего не видел, ни на что не обращал внимания... Он лежал на спине, положив нога на ногу, а руки под голову, дико уставившись в черную соломенную крышу, с которой падали крупные ржавые капли. Потом скулы его стискивались, брови начинали прыгать. Он порывисто вскакивал, вытаскивал из кармана штанов уже сто раз прочитанное, испачканное и измятое письмо, полученное вчера поздно вечером, – привез землемер, по делу приехавший в усадьбу на несколько дней, – и опять, в сто первый раз, жадно пожирал его:

«Дорогой Митя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю – вы знаете, с кем... Вы чуткий, вы умный, вы поймете меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!»

Дойдя до этого места, Митя комкал письмо и, уткнувшись лицом в мокрую солому, бешено стискивая зубы, захлебывался от рыданий. Это нечаянное «ты», которое так страшно напоминало и даже как будто опять восстанавливало их близость и заливало сердце нестерпимой нежностью, – это было выше человеческих сил!

…Дождь шумел повсюду – и по крыше, и вокруг дома, и в саду. Шум его был двойной, разный, – в саду один, возле дома, под непрерывное журчание и плеск желобов, ливших воду в лужи, – другой. И это создавало для Мити, мгновенно впавшего в летаргическое оцепенение, необъяснимую тревогу и вместе с жаром, которым пылали его ноздри, его дыхание, голова, погружало его точно в наркоз, создавало какой-то как будто другой мир, какое-то другое предвечернее время в каком-то как будто чужом, другом доме, в котором было ужасное предчувствие чего-то…

– Катя! – сказал он, садясь на кровати, сбрасывая с нее ноги. – Катя, что же это такое! – сказал он вслух, совершенно уверенный, что она слышит его, что она здесь, что она молчит, не отзывается только потому, что сама раздавлена, сама понимает непоправимый ужас всего того, что она наделала. – Ах, все равно, Катя, – прошептал он горько и нежно, желая сказать, что он простит ей все, лишь бы она по-прежнему кинулась к нему, чтобы они вместе могли спастись, – спасти свою прекрасную любовь в том прекраснейшем весеннем мире, который еще так недавно был подобен раю…