Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Едва успели глуповцы поправиться, как бригадирово легкомыслие чуть-чуть не навлекло на них новой беды.

Фердыщенко вздумал путешествовать.

Это намерение было очень странное, ибо в заведовании Фердыщенка находился только городской выгон, который не заключал в себе никаких сокровищ ни на поверхности земли, ни в недрах оной. В разных местах его валялись, конечно, навозные кучи, но они, даже в археологическом отношении, ничего примечательного не представляли. "Куда и с какою целью тут путешествовать?" Все благоразумные люди задавали себе этот вопрос, но удовлетворительно разрешить не могли. Даже бригадирова экономка - и та пришла в большое смущение, когда Фердыщенко объявил ей о своем намерении.

Ну, куда тебя слоняться несет? - говорила она, - на первую кучу наткнешься и завязнешь! Кинь ты свое озорство, Христа ради!

Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. "Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", - бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. "Прост он был, - поясняет летописец, - так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".

Очевидно, он копировал в этом случае своего патрона и благодетеля, который тоже был охотник до разъездов (по краткой описи градоначальникам, Фердыщенко обозначен так: бывый денщик князя Потемкина) и любил, чтоб его везде чествовали.

План был начертан обширный. Сначала направиться в один угол выгона; потом, перерезав его площадь поперек, нагрянуть в другой конец; потом очутиться в середине, потом ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда глаза глядят. Везде принимать поздравления и дары.

Вы смотрите! - говорил он обывателям, - как только меня завидите, так сейчас в тазы бейте, а потом зачинайте поздравлять, как будто я и невесть откуда приехал!

Слушаем, батюшка Петр Петрович! - говорили проученные глуповцы; но про себя думали: "Господи! того гляди, опять город спалит!"

Выехал он в самый Николин день, сейчас после ранних обеден, и дома сказал, что будет не скоро. С ним был денщик Василий Черноступ да два инвалидных солдата. Шагом направился этот поезд в правый угол выгона, но так как расстояние было близкое, то как ни медлили, а через полчаса поспели. Ожидавшие тут глуповцы, в числе четырех человек, ударили в тазы, а один потрясал бубном. Потом начали подносить дары: подали тешку осетровую соленую, да севрюжку провесную среднюю, да кусок ветчины. Вышел бригадир из брички и стал спорить, что даров мало, "да и дары те не настоящие, а лежалые", и служат к умалению его чести. Тогда вынули глуповцы еще по полтиннику, и бригадир успокоился.

Ну, теперь показывайте мне, старички, - сказал он ласково, - каковы у вас есть достопримечательности?

Стали ходить взад и вперед по выгону, но ничего достопримечательного не нашли, кроме одной навозной кучи.

Это в прошлом году, как мы лагерем во время пожара стояли, так в ту пору всякого скота тут довольно было! - объяснил один из стариков.

Хорошо бы здесь город поставить, - молвил бригадир, - и назвать его Домнославом, в честь той стрельчихи, которую вы занапрасно в то время обеспокоили!

И потом прибавил:

Ну, а в недрах земли как?

Об этом мы неизвестны, - отвечали глуповцы, - думаем, что много всего должно быть, однако допытываться боимся, как бы кто не увидал да начальству не пересказал!

Боитесь?! - усмехнулся бригадир.

Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и начал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики - ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.

Вам бы следовало корабли заводить, кофей-сахар развозить, - сказал он, - а вы что!

Переглянулись между собой старики, видят, что бригадир как будто и к слову, а как будто и не к слову свою речь говорит, помялись на месте и вынули еще по полтиннику.

На этом спасибо, - молвил бригадир, - а что про мореходство сказалось, на том простите!

Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир этой забаве несказанно, сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще много времени остается.

Ах, прах те побери! Здесь и солнце-то словно назад пятится! - сказал бригадир, с негодованием поглядывая на небесное светило, медленно выплывающее по направлению к зениту.

Наконец, однако, сели обедать, но так как со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на "деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.

Пустое ты дело затеял! - сразу оборвал он бригадира, - кабы не я, твой приставник, - слова бы тебе, гунявому, не пикнуть, а не то чтоб за экое орудие взяться!

Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью. Обедали-обедали, пили-пили, а солнце все высоко стоит. Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец начали вставать.

Никак солнце-то высоко взошло! - сказал бригадир, просыпаясь и принимая запад за восток.

Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время, но старик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.

Слава Богу! не видали, как и день кончился! - сказал бригадир и, завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз.

На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.

Сказывай, в чем был твой умысел? - допрашивал бригадир с пристрастием.

Но пастух на все вопросы отвечал мычанием, так что путешественники вынуждены были, для дальнейших расспросов, взять его с собою и в таком виде приехали в другой угол выгона.

Тут тоже в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и в него грешным делом из малой пушечки стреляли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы.

На третий день, отпустив пастуха, отправились в середку, но тут ожидало бригадира уже настоящее торжество. Слава о его путешествиях росла не по дням, а по часам, и так как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным. Одевшись в лучшие одежды, они выстроились в каре и ожидали своего начальника. Стучали в тазы, потрясали бубнами, и даже играла одна скрипка. В стороне дымились котлы, в которых варилось и жарилось такое количество поросят, гусей и прочей живности, что даже попам стало завидно. В первый раз бригадир понял, что любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное. Он вышел из брички и прослезился.

Плакали тут все, плакали и потому, что жалко, и потому, что радостно. В особенности разливалась одна древняя старуха (сказывали, что она была внучка побочной дочери Марфы Посадницы).

О чем ты, старушка, плачешь? - спросил бригадир, ласково трепля ее по плечу.

Ох ты наш батюшка! как нам не плакать-то, кормилец ты наш! век мы свой все-то плачем… все плачем! - всхлипывала в ответ старуха.

В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана и начал говорить, что ему нужно бежать.

Ну, куда тебе без ума бежать? - урезонивали его почетные глуповцы, сидевшие по сторонам.

Куда глаза глядят! - бормотал он, очевидно припоминая эти слова из своего маршрута.

После второй перемены (был поросенок в сметане) ему сделалось дурно; однако он превозмог себя и съел еще гуся с капустою. После этого ему перекосило рот.

Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жилка, дрожала-дрожала и вдруг замерла… Глуповцы в смятении и испуге повскакали с своих мест.

Кончилось…

Кончилось достославное градоначальство, омрачившееся в последние годы двукратным вразумлением глуповцев. "Была ли в сих вразумлениях необходимость?" - спрашивает себя летописец и, к сожалению, оставляет этот вопрос без ответа.

На некоторое время глуповцы погрузились в ожидание. Они боялись, чтоб их не завинили в преднамеренном окормлении бригадира и чтоб опять не раздалось неведомо откуда: "туру-туру!"

Встаньте гуще!

Чтобы пуще

Побеждать врага!

К счастью, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.

Фантастический путешественник

Едва успели глуповцы поправиться, как бригадирово легкомыслие чуть-чуть не навлекло на них новой беды. Фердыщенко вздумал путешествовать. Это намерение было очень странное, ибо в заведовании Фердыщенка находился только городской выгон, который не заключал в себе никаких сокровищ ни на поверхности земли, ни в недрах оной. В разных местах его валялись, конечно, навозные кучи, но они, даже в археологическом отношении, ничего примечательного не представляли. "Куда и с какою целью тут путешествовать?" Все благоразумные люди задавали себе этот вопрос, но удовлетворительно разрешить не могли. Даже бригадирова экономка -- и та пришла в большое смущение, когда Фердыщенко объявил ей о своем намерении. -- Ну, куда тебя слоняться несет? -- говорила она, -- на первую кучу наткнешься и завязнешь! Кинь ты свое озорство, Христа ради! Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. "Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", -- бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. "Прост он был, -- поясняет летописец, -- так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил". Очевидно, он копировал в этом случае своего патрона и благодетеля, который тоже был охотник до разъездов (по краткой описи градоначальникам, Фердыщенко обозначен так: бывый денщик князя Потемкина) и любил, чтоб его везде чествовали. План был начертан обширный. Сначала направиться в один угол выгона; потом, перерезав его площадь поперек, нагрянуть в другой конец; потом очутиться в середине, потом ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда глаза глядят. Везде принимать поздравления и дары. -- Вы смотрите! -- говорил он обывателям, -- как только меня завидите, так сейчас в тазы бейте, а потом зачинайте поздравлять, как будто я и невесть откуда приехал! -- Слушаем, батюшка Петр Петрович! -- говорили проученные глуповцы; но про себя думали: "Господи! того гляди, опять город спалит!" Выехал он в самый Николин день*, сейчас после ранних обеден, и дома сказал, что будет не скоро. С ним был денщик Василий Черноступ да два инвалидных солдата. Шагом направился этот поезд в правый угол выгона, но так как расстояние было близкое, то как ни медлили, а через полчаса поспели. Ожидавшие тут глуповцы, в числе четырех человек, ударили в тазы, а один потрясал бубном. Потом начали подносить дары: подали тёшку осетровую соленую, да севрюжку провесную среднюю, да кусок ветчины. Вышел бригадир из брички и стал спорить, что даров мало, "да и дары те не настоящие, а лежалые", и служат к умалению его чести. Тогда вынули глуповцы еще по полтиннику, и бригадир успокоился. -- Ну, теперь показывайте мне, старички, -- сказал он ласково, -- каковы у вас есть достопримечательности? Стали ходить взад и вперед по выгону, но ничего достопримечательного не нашли, кроме одной навозной кучи. -- Это в прошлом году, как мы лагерем во время пожара стояли, так в ту пору всякого скота тут довольно было! -- объяснил один из стариков. -- Хорошо бы здесь город поставить, -- молвил бригадир, -- и назвать его Домнославом, в честь той стрельчихи, которую вы занапрасно в то время обеспокоили! И потом прибавил: -- Ну, а в недрах земли как? -- Об этом мы неизвестны, -- отвечали глуповцы, -- думаем, что много всего должно быть, однако допытываться боимся: как бы кто не увидал да начальству не пересказал! -- Боитесь?! -- усмехнулся бригадир. Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики -- ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости. -- Вам бы следовало корабли заводить, кофей-сахар развозить, -- сказал он, -- а вы что!* Переглянулись между собою старики, видят, что бригадир как будто и к слову, а как будто и не к слову свою речь говорит, помялись на месте и вынули еще по полтиннику. -- На этом спасибо, -- молвил бригадир, -- а что про мореходство сказалось, на том простите! Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир этой забаве несказанно, сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще много времени остается. -- Ах, прах те побери! Здесь и солнце-то словно назад пятится! -- сказал бригадир, с негодованием поглядывая на небесное светило, медленно выплывавшее по направлению к зениту. Наконец, однако, сели обедать, но так как со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на "деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо. -- Пустое ты дело затеял! -- сразу оборвал он бригадира, -- кабы не я, твой приставник, -- слова бы тебе, гунявому, не пикнуть, а не то чтоб за экое орудие взяться! Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью. Обедали-обедали, пили-пили, а солнце все высоко стоит. Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец начали вставать. -- Никак солнце-то высоко взошло! -- сказал бригадир, просыпаясь и принимая запад за восток. Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, жгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад. -- Слава богу! не видали, как и день кончился! -- сказал бригадир и, завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз. На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч. -- Сказывай, в чем был твой умысел? -- допрашивал бригадир с пристрастием. Но пастух на все вопросы отвечал мычанием, так что путешественники вынуждены были, для дальнейших расспросов, взять его с собою, и в таком виде приехали в другой угол выгона. Тут тоже в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и в него грешным делом из малой пушечки стреляли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы. На третий день, отпустив пастуха, отправились в середку, но тут ожидало бригадира уже настоящее торжество. Слава о его путешествиях росла не по дням, а по часам, и так как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным. Одевшись в лучшие одежды, они выстроились в каре и ожидали своего начальника. Стучали в тазы, потрясали бубнами и даже играла одна скрипка. В стороне дымились котлы, в которых варилось и жарилось такое количество поросят, гусей и прочей живности, что даже попам стало завидно. В первый раз бригадир понял, что любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное. Он вышел из брички и прослезился. Плакали тут все, плакали и потому, что жалко, и потому, что радостно. В особенности разливалась одна древняя старуха (сказывали, что она была внучка побочной дочери Марфы Посадницы). -- О чем ты, старушка, плачешь? -- спросил бригадир, ласково трепля ее по плечу. -- Ох ты наш батюшка! как нам не плакать-то, кормилец ты наш! век мы свой всё-то плачем... всё плачем! -- всхлипывала в ответ старуха. В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана, и начал говорить, что ему нужно бежать. -- Ну, куда тебе без ума бежать? -- урезонивали его почетные глуповцы, сидевшие по сторонам. -- Куда глаза глядят! -- бормотал он, очевидно припоминая эти слова из своего маршрута. После второй перемены (был поросенок в сметане) ему сделалось дурно; однако он превозмог себя и съел еще гуся с капустою. После этого ему перекосило рот. Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жилка, дрожала-дрожала, и вдруг замерла... Глуповцы в смятении и испуге повскакали с своих мест. Кончилось... Кончилось достославное градоначальство, омрачившееся в последние годы двукратным вразумлением глуповцев. "Была ли в сих вразумлениях необходимость?" -- спрашивает себя летописец и, к сожалению, оставляет этот вопрос без ответа. На некоторое время глуповцы погрузились в ожидание. Они боялись, чтоб их не завинили в преднамеренном окормлении бригадира и чтоб опять не раздалось неведомо откуда: "туру-туру!" Встаньте гуще! Чтобы пуще Побеждать врага! К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их... Потому что это были ассигнации.*

Произведение Салтыкова-Щедрина «История одного города» является своего рода пародией на других авторов и их творчество. Некоторые моменты, имена и исторические события заимствованы у других известных писателей того времени.

Также можно проследить и сатирическое изображение героев и России. «История одного города» - антиутопия в русской классике. Мастерски автор создает и комичность своих героев, показывает сущность каждого из них. Остановимся подробнее на главе «Фантастический путешественник».

Тематика главы такова: главным действующим лицом является бригадир Петр Петрович Фердыщенко. Именно о нем и идет повествование. Дело в том, что этот градоначальник решил отправиться путешествовать по своему выгону. Никто не мог понять, зачем ему это, ведь огромными денежными средствами Петр Петрович не обладал, «но бригадир был непоколебим»: «Прост он был, - поясняет летописец, - так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил». Видимо, Фердыщенко подражал своему «патрону и благодетелю, который тоже был охотник до разъездов» - князю Потемкину. Несмотря на мнение окружающих, Петр Петрович все-таки собрался и поехал. Сказал, что вернется нескоро и взял с собой денщика Василия Черноступа и двух инвалидных солдат. Фердыщенко ведет себя заинтересованно, много о чем спрашивает. Первый его осмотр кончился быстро – за полчаса, а отбытие с этого пункта было назначено только на другой день. Почувствовав скуку, долго не задумываясь, Фердыщенко стал во всем упрекать глуповцев. Решили они подкупить бригадира и дали ему денег и в пушку пострелять – тут он немного и поутих. Но это продолжалось недолго – за обедом Фердыщенко напился и вел себя довольно буйно.

Гуляния продолжались долго, пока квас с водкой не перевелись, а после этого на следующий день путешественники двинулись дальше. По дороге встретили пастуха и, не дождавшись от него вразумительных ответов, взяли с собой.

В этом эпизоде есть интересная фраза, которую нельзя оставить без внимания: «В первый раз бригадир понял, что любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное. Он вышел из брички и прослезился».

Дальше сюжет произведения незамысловат – герой пьет, ест без меры и в завершении всего ему приходит конец: «Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жилка, дрожала-дрожала и вдруг замерла...»

Так и кончилось достославное градоначальство Фердыщенко. Жители Глупова задумались о случившемся – они боялись, чтобы «их не завинили в преднамеренном окормлении бригадира». Однако их опасения оказались напрасными, так как через неделю прибыл из губернии новый градоначальник – Василиск Семенович Бородавкин, «с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова».

В этой главе переплетаются комичность и, в то же время, трагичность. Здесь проявляются пародийность произведения и его историчность. В главе упоминаются князь Потемкин, Марфа Посадница, да и тот же самый Фердыщенко – один из героев романа Ф.М. Достоевского.

Основной проблематикой главы является «пир во время чумы». В окружении бедности и нищеты, закрывая глаза на все это, народ гуляет, пьет и не хочет замечать негативных сторон жизни. Во время правления Фердыщенко город подвергся голоду и пожару, но, несмотря на это, люди всячески пытаются «ублажить» бригадира.

В целом глава «Фантастический путешественник» является сатирической. В ней центральным событием является то, что Фердыщенко умирает от объедения.

В повествовании мы видим множество ярких и конкретных описаний «явств»: «подали тешку осетровую соленую, да севрюжку провесную среднюю, да кусок ветчины»; «сначала пили квас, потом чай, потом водку; поросенок в сметане или гусь с капустою», который и стал для Фердыщенко смертельным. Это лишний раз показывает, как простые люди относятся к начальству, что труду они предпочитают шумные пирушки.

Главной идеей любого произведения является все-таки то, что возникло в сознании писателя под воздействием внешних факторов и настойчиво требующим своей постановки важным для людей вопросом. В главе – комическая ситуация в трагичное время, то есть если говорить конкретнее, то в довольно непростой голодный и тяжелый период бригадир Фердыщенко умирает от переедания.

Своей сатирой Салтыков-Щедрин высмеивает глупость людей, жадность бригадира и его склонность к подражательству, чрезмерную любовь народа к веселью. После прочтения этой главы начинаешь задумываться над тем, что каждое явление в нашей жизни должно иметь меру. Юмор Салтыкова-Щедрина можно назвать «смехом сквозь слезы». В простой, легкочитаемой форме он сумел показать отрицательные стороны русских людей, затронул важные проблемы своего времени. И читать его произведения интересно в любое время, ведь описываемые им события можно увидеть и в современном обществе.

Салтыков-Щедрин: История одного города

Краткое содержание главы: Фантастический путешественник

Новая глупость Фердыщенко едва ли навлекла новую беду на горожан: он отправился в путешествие по городскому выгону, заставляя жителей одаривать себя съестными припасами. Путешествие закончилось спустя три дня смертью Фердыщенко от обжорства. Глуповцы испугались, что их обвинят в намеренном «окормлении бригадира». Однако спустя неделю страхи горожан рассеялись - прибыл из губернии новый градоправитель. Решительный и деятельный Бородавкин положил начало «золотого века Глупова». Люди стали жить в полном изобилии.

История одного города

Полное содержание главы: Фантастический путешественник

ЕЕдва успели глуповцы поправиться, как бригадирово легкомыслие чуть-чуть не навлекло на них новой беды.

Фердыщенко вздумал путешествовать.

Это намерение было очень странное, ибо в заведовании Фердыщенка находился только городской выгон, который не заключал в себе никаких сокровищ ни на поверхности земли, ни в недрах оной. В разных местах его валялись, конечно, навозные кучи, но они, даже в археологическом отношении, ничего примечательного не представляли. «Куда и с какою целью тут путешествовать?» Все благоразумные люди задавали себе этот вопрос, но удовлетворительно разрешить не могли. Даже бригадирова экономка - и та пришла в большое смущение, когда Фердыщенко объявил ей о своем намерении.

Ну, куда тебя слоняться несет? - говорила она, - на первую кучу наткнешься и завязнешь! Кинь ты свое озорство, Христа ради!

Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. «Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», - бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. «Прост он был, - поясняет летописец, - так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил».

Очевидно, он копировал в этом случае своего патрона и благодетеля, который тоже был охотник до разъездов (по краткой описи градоначальникам, Фердыщенко обозначен так: бывый денщик князя Потемкина) и любил, чтоб его везде чествовали.

План был начертан обширный. Сначала направиться в один угол выгона; потом, перерезав его площадь поперек, нагрянуть в другой конец; потом очутиться в середине, потом ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда глаза глядят. Везде принимать поздравления и дары.

Вы смотрите! - говорил он обывателям, - как только меня завидите, так сейчас в тазы бейте, а потом зачинайте поздравлять, как будто я и невесть откуда приехал!

Слушаем, батюшка Петр Петрович! - говорили проученные глуповцы; но про себя думали: «Господи! того гляди, опять город спалит!»

Выехал он в самый Николин день*, сейчас после ранних обеден, и дома сказал, что будет не скоро. С ним был денщик Василий Черноступ да два инвалидных солдата. Шагом направился этот поезд в правый угол выгона, но так как расстояние было близкое, то как ни медлили, а через полчаса поспели. Ожидавшие тут глуповцы, в числе четырех человек, ударили в тазы, а один потрясал бубном. Потом начали подносить дары: подали тёшку осетровую соленую, да севрюжку провесную среднюю, да кусок ветчины. Вышел бригадир из брички и стал спорить, что даров мало, «да и дары те не настоящие, а лежалые», и служат к умалению его чести. Тогда вынули глуповцы еще по полтиннику, и бригадир успокоился.

Ну, теперь показывайте мне, старички, - сказал он ласково, - каковы у вас есть достопримечательности?

Стали ходить взад и вперед по выгону, но ничего достопримечательного не нашли, кроме одной навозной кучи.

Это в прошлом году, как мы лагерем во время пожара стояли, так в ту пору всякого скота тут довольно было! - объяснил один из стариков.

Хорошо бы здесь город поставить, - молвил бригадир, - и назвать его Домнославом, в честь той стрельчихи, которую вы занапрасно в то время обеспокоили!

И потом прибавил:

Ну, а в недрах земли как?

Об этом мы неизвестны, - отвечали глуповцы, - думаем, что много всего должно быть, однако допытываться боимся: как бы кто не увидал да начальству не пересказал!

Боитесь?! - усмехнулся бригадир.

Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики - ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.

Вам бы следовало корабли заводить, кофей-сахар развозить, - сказал он, - а вы что!*

Переглянулись между собою старики, видят, что бригадир как будто и к слову, а как будто и не к слову свою речь говорит, помялись на месте и вынули еще по полтиннику.

На этом спасибо, - молвил бригадир, - а что про мореходство сказалось, на том простите!

Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир этой забаве несказанно, сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще много времени остается.

Ах, прах те побери! Здесь и солнце-то словно назад пятится! - сказал бригадир, с негодованием поглядывая на небесное светило, медленно выплывавшее по направлению к зениту.

Наконец, однако, сели обедать, но так как со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на «деревянного дела пушечку», угрожал всех своих амфитрионов перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.

Пустое ты дело затеял! - сразу оборвал он бригадира, - кабы не я, твой приставник, - слова бы тебе, гунявому, не пикнуть, а не то чтоб за экое орудие взяться!

Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью. Обедали-обедали, пили-пили, а солнце все высоко стоит. Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец начали вставать.

Никак солнце-то высоко взошло! - сказал бригадир, просыпаясь и принимая запад за восток.

Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, жгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.

Слава богу! не видали, как и день кончился! - сказал бригадир и, завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз.

На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.

Сказывай, в чем был твой умысел? - допрашивал бригадир с пристрастием.

Но пастух на все вопросы отвечал мычанием, так что путешественники вынуждены были, для дальнейших расспросов, взять его с собою, и в таком виде приехали в другой угол выгона.

Тут тоже в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и в него грешным делом из малой пушечки стреляли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы.

На третий день, отпустив пастуха, отправились в середку, но тут ожидало бригадира уже настоящее торжество. Слава о его путешествиях росла не по дням, а по часам, и так как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным. Одевшись в лучшие одежды, они выстроились в каре и ожидали своего начальника. Стучали в тазы, потрясали бубнами и даже играла одна скрипка. В стороне дымились котлы, в которых варилось и жарилось такое количество поросят, гусей и прочей живности, что даже попам стало завидно. В первый раз бригадир понял, что любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное. Он вышел из брички и прослезился.

Плакали тут все, плакали и потому, что жалко, и потому, что радостно. В особенности разливалась одна древняя старуха (сказывали, что она была внучка побочной дочери Марфы Посадницы).

О чем ты, старушка, плачешь? - спросил бригадир, ласково трепля ее по плечу.

Ох ты наш батюшка! как нам не плакать-то, кормилец ты наш! век мы свой всё-то плачем… всё плачем! - всхлипывала в ответ старуха.

В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадир был так неосторожен, что еще перед закуской пропустил три чарки очищенной. Глаза его вдруг сделались неподвижными и стали смотреть в одно место. Затем, съевши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана, и начал говорить, что ему нужно бежать.

Ну, куда тебе без ума бежать? - урезонивали его почетные глуповцы, сидевшие по сторонам.

Куда глаза глядят! - бормотал он, очевидно припоминая эти слова из своего маршрута.

После второй перемены (был поросенок в сметане) ему сделалось дурно; однако он превозмог себя и съел еще гуся с капустою. После этого ему перекосило рот.

Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жилка, дрожала-дрожала, и вдруг замерла… Глуповцы в смятении и испуге повскакали с своих мест.

Кончилось…

Кончилось достославное градоначальство, омрачившееся в последние годы двукратным вразумлением глуповцев. «Была ли в сих вразумлениях необходимость?» - спрашивает себя летописец и, к сожалению, оставляет этот вопрос без ответа.

На некоторое время глуповцы погрузились в ожидание. Они боялись, чтоб их не завинили в преднамеренном окормлении бригадира и чтоб опять не раздалось неведомо откуда: «туру-туру!»

Встаньте гуще!
Чтобы пуще
Побеждать врага!

К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.

Вы читали краткое содержание (главы) и полный текст произведения: История одного города: Салтыкова-Щедрина М Е (Михаила Евграфовича).
Всё произведение полностью и краткие содержания (по главам) вы можете читать, по содержанию справа.

Классика литературы (сатиры) из коллекции произведений для чтения (рассказы, повести) лучших, известных писателей сатириков: Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. .................

Едва успели глуповцы поправиться, как бригадирово легкомыслие чуть-чуть не навлекло на них новой беды.

Фердыщенко вздумал путешествовать.

Это намерение было очень странное, ибо в заведовании Фердыщенка находился только городской выгон, который не заключал в себе никаких сокровищ ни на поверхности земли, ни в недрах оной. В разных местах ᴇᴦο валялись, конечно, навозные кучи, но они, даже в археологическом отношении, ничего примечательного не представляли. "Куда и с какою целью тут путешествовать?" Все благоразумные люди задавали себе этот вопрос, но удовлетворительно разрешить не могли. Даже бригадирова экономка - и та пришла в большое смущение, когда Фердыщенко объявил ей о своем намерении.

Ну, куда тебя слоняться несет? - говорила она, - на первую кучу наткнешься и завязнешь! Кинь ты свое озорство, Христа ради!

Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон. "Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", - бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока. "Прост он был, - поясняет летописец, - так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".

Очевидно, он копировал в данном случае своего патрона и благодетеля, который тоже был охотник до разъездов (по краткой описи градоначальникам, Фердыщенко обозначен так˸ бывый денщик князя Потемкина) и любил, чтоб ᴇᴦο везде чествовали.

План был начертан обширный. Сначала направиться в один угол выгона; потом, перерезав ᴇᴦο площадь поперек, нагрянуть в другой конец; потом очутиться в середине, потом ехать опять по прямому направлению, а затем уже куда глаза глядят. Везде принимать поздравления и дары.

Вы смотрите! - говорил он обывателям, - как только меня завидите, так сейчас в тазы бейте, а потом зачинайте поздравлять, как будто я и невесть откуда приехал!

Слушаем, батюшка Петр Петрович! - говорили проученные глуповцы; но про себя думали˸ "Господи! того гляди, опять город спалит!"

Выехал он в самый Николин день, сейчас после ранних обеден, и дома сказал, что будет не скоро. С ним был денщик Василий Черноступ да два инвалидных солдата. Шагом направился этот поезд в правый угол выгона, но так как расстояние было близкое, то как ни медлили, а через полчаса поспели. Ожидавшие тут глуповцы, в числе четырех человек, ударили в тазы, а один потрясал бубном. Потом начали подносить дары˸ подали тешку осетровую соленую, да севрюжку провесную среднюю, да кусок ветчины. Вышел бригадир из брички и стал спорить, что даров мало, "да и дары те не настоящие, а лежалые", и служат к умалению ᴇᴦο чести. Тогда вынули глуповцы ещё по полтиннику, и бригадир успокоился.

Ну, теперь показывайте мне, старички, - сказал он ласково, - каковы у вас есть достопримечательности?

Стали ходить взад и вперед по выгону, но ничего достопримечательного не нашли, кроме одной навозной кучи.

Это в прошлом году, как мы лагерем во время пожара стояли, так в ту пору всякого скота тут довольно было! - объяснил один из стариков.