Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Виды переработки текста

Виды сокращений (план, тезисы, конспект, тематический конспект, выписки, реферат). Виды оценки текста (рецензия, аннотация, отзыв).

План и тезисы

Тезисы - это краткое изложение основных положений ста-тьи, книги, доклада; это выводы, обобщения, которые чита-тель выписывает в виде цитат или в собственной формули-ровке, если они имеют характер утверждения.

Чтобы правильно составить тезисы готового текста, надо на-учиться находить главное в тексте, в каждой его части. Составление тезисов какого-либо текста целесообразно начинать с составления плана этого текста. Каждый тезис в отличие от соответствующего пункта плана не просто называет ту или иную часть текста, оза-главливает ее, а очень коротко излагает мысль, основное положение, заключенное в этой части.

Тезисы - один из наиболее сложных видов сокращения тек-ста. Правильно составленные тезисы облегчают работу над докладом, рефератом.

Упражнение 1. Составьте сложный план и тезисы отрывка из воспоминаний А.Ф. Ко-ни о Л.Н.Толстом. Разделите страницу тетради на две части: в левой, значи-тельно меньшей, записывайте пункты плана, в правой - тезисы. Мне трудно припомнить все наши разговоры и все узоры той роскошной ткани мыслей, образов и чувств, которыми было полно все, что говорил Толстой. Во время долгих послеобеденных прогу-лок он обращался часто к своим воспоминаниям, и тут мне при-ходилось сравнивать технику его речи с техникой других мастеров литературного слова, которых мне приходилось слышать в жизни. Я помню Писемского. Он не говорил, а играл, изображая людей в ли-цах,- жестом и голосом. Его рассказ не был тонким рисунком ис-кусного мастера, а был декорациею, намалеванною твердою рукой и яркими красками. Совсем другою была речь Тургенева с его мяг-ким и каким-то бабьим голосом, высокие ноты которого так мало шли к его крупной фигуре. Это был искусно распланированный сад, в котором широкие перспективы и сочные поляны английско-го парка перемежались с французскими замысловатыми стрижены-ми аллеями, в которых каждый поворот дороги и даже каждая тро-пинка являлись результатом целесообразно направленной мысли. И опять иное впечатление производила речь Гончарова, напоминавшая картины Рубенса, написанные опытною в своей работе рукою, соч-ными красками, с одинаковою тщательностью изображающею и ши-рокие очертания целого и мелкие подробности частностей. Я не ста-ну говорить ни про отрывистую бранчливость Салтыкова, ни про сдержанную страстность Достоевского, ни про изысканную, под-дельную простоту Лескова, потому что ни один из них не оставлял цельного впечатления и в качестве рассказчика стоял далеко ниже автора написанных им страниц. Совсем иным характером отличалось слово Толстого. За ним как бы чувствовалось биение сердца. Оно всегда было просто и поразительно просто по отношению к создаваемому им изображению, чуждо всяких эффектов в конструк-ции и в распределении отдельных частей рассказа. Оно было хронологично и в то же время сразу ставило слушателя на прямую и неуклонную дорогу к развязке рассказа, в которой обыкновенно за-ключались его цель и его внутренний смысл. Рассказы Толстого почти всегда начинались с какого-нибудь общего положения или афоризма и, отправляясь от него, как от истока, текли спокойною рекою, постепенно расширяясь и отражая в своих прозрачных стру-ях и высокое небо, и глубокое дно... Вспоминая общее впечатление от того, что говорил в 1887 го-ду Лев Николаевич, я могу восстановить в памяти некоторые его мысли по тем заметкам, которые сохранились в моем дневнике и подтверждаются во многом последующими его письмами. Многое из этого, в переработанном виде, вошло, конечно, в его поздней-шие произведения, но мне хочется привести кое-что из этого в том именно виде, в котором оно первоначально выливалось из уст Льва Николаевича. «В каждом литературном произведении,- го-ворил он,- надо отличать три элемента. Самый главный - это содержание, затем любовь автора к своему предмету и, наконец, техника. Только гармония содержания и любви дает полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент - техника - достигает известного совершенства сам собою». У Тургенева, в сущ-ности, немного содержания в произведениях, но большая любовь к своему предмету и великолепная техника. Наоборот, у Достоевско-го огромное содержание, но никакой техники, а у Некрасова есть содержание и техника, но нет элемента действительной любви.Выписки

Наиболее простой вид записи - выписка (выдержка), до-словная или документально точная запись частей текста.

Необходимость в выписках возникает в тех случаях, когда интересующему нас вопросу посвящено не все произведение, а лишь какая-то часть, отдельные фрагменты его или когда мы зна-комимся с несколькими текстами по данному вопросу. Выписки из текстов применяются при работе с любой книгой, статьей для под-готовки доклада, реферата, сочинения.

Выписки необходимо делать точные, заключая в кавычки подлинные слова автора, т. е. оформляя их как цитаты и указывая (лучше в скобках) название произведения, главу, часть, параграф, страницу.

Постоянно при чтении интересующих вас книг делайте выпис-ки, постепенно накапливая и распределяя их по темам, и при не-обходимости используйте их.

Упражнение 2. О Л.Н. Толстом и его творчестве писали многие литературове-ды, критики, писатели, общественные деятели. Сделайте выписки из фраг-ментов статьи В. Лакшина «Черты великого эпоса («Война и мир»)». Ста-райтесь выписывать то, что расширяет, углубляет ваши представления о Толстом и его романе «Война и мир». Полностью прочитать эту статью вы сможете в книге В. Лакшина «Пять великих имен». «Без ложной скромности - это, как «Илиада»,- говорил Тол-стой о «Войне и мире» Горькому. Толстой не тешит свое тщеславие, он просто определяет жанр. Большой эпос, народная эпопея - вот что стоит перед его гла-зами образцом для сравнения. Смелое воображение и точное знание, живое предание и инту-иция художника, пережитый сердцем опыт и огромное наследие культуры потребны были, чтобы возник этот литературный фено-мен - «Война и мир». Толстой говорил, что, прежде чем начать работу, ему важно, чтобы под ногами у него выросли подмостки. Кроме первостепен-ных жизненных впечатлений, душевных поисков и дум, всегда важ-ны подмостки литературные. Готовясь к созданию «Войны и мира», Толстой открыл для се-бя Гомера. «Вот оно! чудо»,- записал он в дневнике. Это было в конце 50-х - начале 60-х годов. Реже отмечают, что в круге его чтения в годы, прямо предшествовавшие созданию «Войны и ми-ра», оказались и русские былины. В 1862 году, занимаясь с кресть-янскими детьми в яснополянской школе, Толстой читает им вслух народные песни, былины, сказки, отрывки из древних летописей, старается объяснить ребятам красоты народной поэзии и сам вос-хищается вместе с ними. «Я заметил,- пишет Толстой в одной из педагогических статей того времени,- что дети имеют более охоты, чем взрослые, к чтению такого рода книг; они перечитывают их по нескольку раз, заучивают наизусть, с наслаждением унося на дом и в играх и разговорах дают друг другу прозвища из древних былин и песен». (...) Толстой эпичен и оттого, что он подкупающе серьезен. Он поднимается сам и поднимает нас от быта, от мелочи и пыли дня тому, что определяет содержание всей жизни человека, составляет тайный смысл истории и мерит всякое живое существо в масштабе вечности. О Толстом можно повторить то, что сам он, как величайшую похвалу, высказал о Лермонтове: «У него нет шуточек... Шуточно не трудно писать, но каждое слово его было словом человека власть имеющего». Его совесть болит, потому что везде и всюду он видит уклонение от того, как надлежало бы людям жить, чувствовать и понимать жизнь. Порой он будто ступает по раскаленной земле - его ступни палит, жжет это несоответствие поступков и речей, какие слышатся в повседневности, его идеалу правды и оттого он так хмурит свои густые брови на поздних фотографиях, придирчиво сверлит глазами своих собеседников. Огромно его недовольство собой, внутренний счет к своей душе. Этой напряженной духовностью он вернее любых проповедей обращает нас, читателей, к главному - вопросу о смысле свое жизни, не потакает безволию души и запрещает человеку измельчиться, пойти в обход, растратиться на пустяки. Мерой серьезности, крупности духовных забот, какими он обременяет своих любимых героев, он напоминает о чем-то важнейшем и порою вызывает стыд за себя. Пьер Безухов, князь Андрей - это правдоискатели, и только оттого они и могли стать главными героями толстовской эпопеи. Но рядом с суровым началом совести, покоряющей серьезностью интонации, есть у Толстого - и в «Войне и мире» это, может быть, высказалось особенно ярко - жадное, природное, нерассуждающее жизнелюбие и как часть его - стихия юмора, смеха. «Война и мир» - эпос нового времени потому, что сам взгляд художника на людей лишен античной высокой бесстрастности Его объективное изображение то глубоко уходит в психологию, то окрашивается в тона сдержанной иронии. Картина как бы «подсвечена» авторским отношением, ненавязчивым, но ровно разлитым на полотне, так что ни на мгновение не разрушается иллюзия самостоятельного существования лиц. В умении проникнуть в человеческую душу, удержавшись от острой субъективности, новизна и сила реализма Толстого. Он, конечно, резко пристрастен в отношении главных мыслей, идей своего творения. Но, заглянув в чужую душу, чувствует себя не вправе быть тенденциозным: его задача - взять характер изнутри, в его логике, в его психологии. Ведь любой человек строит свой внутренний мир по своим осям координат, часто с изощренной систе-мой самооправдания. И как воспроизвести в искусстве это строитель-ство вторично, не дать воли своеволию, оставаясь неравнодушным. Победить субъективность - вот задача художника. Наглый Долохов, с его холодным взглядом в упор, по-человечески неприятен, когда выхватывает за столом у Пьера афишку и провоцирует его, обманутого им мужа, на дуэль. Он ненавистен нам, когда обчищает в карты молоденького Николая Ростова, а потом еще предлагает простить ему карточный долг за то, чтобы тот от-ступился от понравившейся ему Сони. Герой-подлец как будто ясен до конца. Но вдруг мы узнаем, что раненный на дуэли Долохов в от-чаянии от мысли о том, как огорчится его мать. Оказывается, он нежнейший сын и брат, и кто мог бы догадаться, как любит этот хо-лодный, злой человек свою одинокую мать и горбатенькую сестру! А Анатоль Курагин? Этого мерзейшего светского хлыща Тол-стой приведет на Бородинское поле и покажет нам его в санитар-ной палатке, где ему, тяжко раненному, будут ампутировать ногу. Не только его соперник, князь Андрей, простит его в эту минуту,- кто из читателей не испытает к нему чувства сострадания, жалости? Так обходится Толстой с «отрицательными», условно говоря, персонажами. Но и положительных героев он не щадит. Мечты князя Андрея о славе - почти смешны своим открытым, яростным детским тщеславием. И Толстой безжалостно отметит к тому же слабость героя быть на виду: он любит парить и действовать в «высших сферах». Но Болконский человек воли. А стоит ли гово-рить, что мучительное безволие, даже слабодушие Пьера делает его порой, как в сцене сватовства к Элен, почти комедийным персона-жем. Полнота изображения движущегося характера, однако, такова, что в конечном счете и это не роняет героя в глазах читателя. Нам говорят правду - так долой всякую романтическую брезгливость! Нам остро интересно у Толстого познание людей, не подмятых авторской идеей. Художник сам отдается процессу счастливого во-ображения, постижения человека в творчестве, и мы благодарно следуем за ним. Он дает нам радость понимания незнакомых прежде людей, постижения их характеров, идеалов, привычек и причуд - и оставляет иллюзию, что все это делается не по его ав-торской воле, а нами самими, свободно и самостоятельно, как в жизни. А это и есть искусство. (...) В философско-исторических отступлениях, в «Эпилоге» к ро-ману Толстой задирист, полемичен: ему важно было показать зна-чение народной войны, массы, которая в историческом действии ув-лекает за собой или подминает под себя вождей и героев. «Стихийность», защищаемая Толстым, как исконное доброе свой-ство души и чувств, сказалась и в психологическом строе романа, в изображении «частных лиц». «Стихийное» - главная прелесть Ната-ши Ростовой,- ее искренность, близость к природе, родной почве. Толстой считал важнейшим психологическим «узлом» романа порыв страсти Наташи к Анатолю Курагину. И не оттого лишь, что героиня получает нелегкий жизненный урок. Здесь вырвалась на-ружу сила жизни - непредсказуемой, незапланированной наперед. Наташа объясняет брату свою антипатию к Долохову: «У него все назначено, а я этого не люблю». Она не терпит в людях сухо-го расчета, заранее навязанного взгляда,- ее чувство открыто на-встречу жизни. В этом ее незащищенность, но и ее сила. (...) В художественных сценах «Войны и мира» - ощущение един-ственного мига, свершающегося сейчас, переживаемого и не отго-ревшего. Не воздыхание, не элегия, а страсть. Не воспоминание, а живое переживание и действие. «Ну, как можно спать! - взывает Наташа к Соне, забравшись на подоконник в лунную ночь в Отрадном...- Да проснись же, Со-ня... Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало!» (...) Героев Толстого молодое счастье жить, чувствовать заполняет до краев, порой до слез, до судороги в горле. Толстой - это вели-чайшие метания духа и огромное здоровье натуры художника. Это радость, как норма бытия. Возрождается убитая, казалось, горем и стыдом Наташа Росто-ва, и улыбка на ее лице медленно проступает навстречу Пьеру, «как отворяется заржавленная дверь». Но, может быть, еще ярче другое толстовское сравнение оживающей души Наташи с молодой травой, победной силой природы. «Она не знала этого, не повери-ла бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлав-шим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные, молодые иглы тра-вы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и незаметно. Рана заживала изнутри». Сама погибель, потеря, смерть, по ощущению Толстого, не ужас бездонный, а тоже часть жизни, переход к чему-то иному, и тяжел лишь момент прощанья и изживанья прошлого, а жизнь не перечеркнута никогда. (...) Великий эпос - «Война и мир», напоминает человеку всегда, человеку, вдруг поникшему под ношей обстоятельств или безрадо-стных впечатлений дня, будничной усталости: жизнь огромна, ее проявления и дары неожиданны, завтра может случиться нечто хо-рошее, о чем и не ведаешь сегодня. Даже в дурном часто есть смысл, сразу нами не разгаданный, от которого идет дорога к до-бру. И вообще - дар жизни есть радость. Радость любви, семьи, победы, высокой думы, природы, воздуха, неба над головой в го-лубой день... С таким чувством расстаемся мы с героями Толстого в этой ве-ликой, нестареющей книге. Виды переработки текста

1. 
   Виды сокращений (план, тезисы, конспект, тематический конспект, выписки, реферат).
2. 
   Виды оценки текста (рецензия, аннотация, отзыв).

План и тезисы

Тезисы - это краткое изложение основных положений ста­тьи, книги, доклада; это выводы, обобщения, которые чита­тель выписывает в виде цитат или в собственной формули­ровке, если они имеют характер утверждения.

Чтобы правильно составить тезисы готового текста, надо на­учиться находить главное в тексте, в каждой его части. Составление тезисов какого-либо текста целесообразно начинать с составления плана этого текста. Каждый тезис в отличие от соответствующего пункта плана не просто называет ту или иную часть текста, оза­главливает ее, а очень коротко излагает мысль, основное положение, заключенное в этой части.

Тезисы - один из наиболее сложных видов сокращения тек­ста. Правильно составленные тезисы облегчают работу над докладом, рефератом.

Упражнение 1. Составьте сложный план и тезисы отрывка из воспоминаний А.Ф. Ко­ни о Л.Н.Толстом. Разделите страницу тетради на две части: в левой, значи­тельно меньшей, записывайте пункты плана, в правой - тезисы.

Мне трудно припомнить все наши разговоры и все узоры той роскошной ткани мыслей, образов и чувств, которыми было полно все, что говорил Толстой. Во время долгих послеобеденных прогу­лок он обращался часто к своим воспоминаниям, и тут мне при­ходилось сравнивать технику его речи с техникой других мастеров литературного слова, которых мне приходилось слышать в жизни. Я помню Писемского. Он не говорил, а играл, изображая людей в ли­цах,- жестом и голосом. Его рассказ не был тонким рисунком ис­кусного мастера, а был декорациею, намалеванною твердою рукой и яркими красками. Совсем другою была речь Тургенева с его мяг­ким и каким-то бабьим голосом, высокие ноты которого так мало шли к его крупной фигуре. Это был искусно распланированный сад, в котором широкие перспективы и сочные поляны английско­го парка перемежались с французскими замысловатыми стрижены­ми аллеями, в которых каждый поворот дороги и даже каждая тро­пинка являлись результатом целесообразно направленной мысли. И опять иное впечатление производила речь Гончарова, напоминавшая картины Рубенса, написанные опытною в своей работе рукою, соч­ными красками, с одинаковою тщательностью изображающею и ши­рокие очертания целого и мелкие подробности частностей. Я не ста­ну говорить ни про отрывистую бранчливость Салтыкова, ни про сдержанную страстность Достоевского, ни про изысканную, под­дельную простоту Лескова, потому что ни один из них не оставлял цельного впечатления и в качестве рассказчика стоял далеко ниже автора написанных им страниц. Совсем иным характером отличалось слово Толстого. За ним как бы чувствовалось биение сердца. Оно всегда было просто и поразительно просто по отношению к создаваемому им изображению, чуждо всяких эффектов в конструк­ции и в распределении отдельных частей рассказа. Оно было хронологично и в то же время сразу ставило слушателя на прямую и неуклонную дорогу к развязке рассказа, в которой обыкновенно за­ключались его цель и его внутренний смысл. Рассказы Толстого почти всегда начинались с какого-нибудь общего положения или афоризма и, отправляясь от него, как от истока, текли спокойною рекою, постепенно расширяясь и отражая в своих прозрачных стру­ях и высокое небо, и глубокое дно...

Вспоминая общее впечатление от того, что говорил в 1887 го­ду Лев Николаевич, я могу восстановить в памяти некоторые его мысли по тем заметкам, которые сохранились в моем дневнике и подтверждаются во многом последующими его письмами. Многое из этого, в переработанном виде, вошло, конечно, в его поздней­шие произведения, но мне хочется привести кое-что из этого в том именно виде, в котором оно первоначально выливалось из уст Льва Николаевича. «В каждом литературном произведении,- го­ворил он,- надо отличать три элемента. Самый главный - это содержание, затем любовь автора к своему предмету и, наконец, техника. Только гармония содержания и любви дает полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент - техника - достигает известного совершенства сам собою». У Тургенева, в сущ­ности, немного содержания в произведениях, но большая любовь к своему предмету и великолепная техника. Наоборот, у Достоевско­го огромное содержание, но никакой техники, а у Некрасова есть содержание и техника, но нет элемента действительной любви.

Выписки

Наиболее простой вид записи - выписка (выдержка), до­словная или документально точная запись частей текста.

Необходимость в выписках возникает в тех случаях, когда интересующему нас вопросу посвящено не все произведение, а лишь какая-то часть, отдельные фрагменты его или когда мы зна­комимся с несколькими текстами по данному вопросу. Выписки из текстов применяются при работе с любой книгой, статьей для под­готовки доклада, реферата, сочинения.

Выписки необходимо делать точные, заключая в кавычки подлинные слова автора, т. е. оформляя их как цитаты и указывая (лучше в скобках) название произведения, главу, часть, параграф, страницу.

Постоянно при чтении интересующих вас книг делайте выпис­ки, постепенно накапливая и распределяя их по темам, и при не­обходимости используйте их.

Упражнение 2. О Л.Н. Толстом и его творчестве писали многие литературове­ды, критики, писатели, общественные деятели. Сделайте выписки из фраг­ментов статьи В. Лакшина «Черты великого эпоса («Война и мир»)». Ста­райтесь выписывать то, что расширяет, углубляет ваши представления о Толстом и его романе «Война и мир». Полностью прочитать эту статью вы сможете в книге В. Лакшина «Пять великих имен».

«Без ложной скромности - это, как «Илиада»,- говорил Тол­стой о «Войне и мире» Горькому.

Толстой не тешит свое тщеславие, он просто определяет жанр. Большой эпос, народная эпопея - вот что стоит перед его гла­зами образцом для сравнения.

Смелое воображение и точное знание, живое предание и инту­иция художника, пережитый сердцем опыт и огромное наследие культуры потребны были, чтобы возник этот литературный фено­мен - «Война и мир».

Толстой говорил, что, прежде чем начать работу, ему важно, чтобы под ногами у него выросли подмостки. Кроме первостепен­ных жизненных впечатлений, душевных поисков и дум, всегда важ­ны подмостки литературные.

Готовясь к созданию «Войны и мира», Толстой открыл для се­бя Гомера. «Вот оно! чудо»,- записал он в дневнике. Это было в конце 50-х - начале 60-х годов. Реже отмечают, что в круге его чтения в годы, прямо предшествовавшие созданию «Войны и ми­ра», оказались и русские былины. В 1862 году, занимаясь с кресть­янскими детьми в яснополянской школе, Толстой читает им вслух народные песни, былины, сказки, отрывки из древних летописей, старается объяснить ребятам красоты народной поэзии и сам вос­хищается вместе с ними. «Я заметил,- пишет Толстой в одной из педагогических статей того времени,- что дети имеют более охоты, чем взрослые, к чтению такого рода книг; они перечитывают их по нескольку раз, заучивают наизусть, с наслаждением унося на дом и в играх и разговорах дают друг другу прозвища из древних былин и песен». (...)

Толстой эпичен и оттого, что он подкупающе серьезен. Он поднимается сам и поднимает нас от быта, от мелочи и пыли дня тому, что определяет содержание всей жизни человека, составляет тайный смысл истории и мерит всякое живое существо в масштабе вечности.

О Толстом можно повторить то, что сам он, как величайшую похвалу, высказал о Лермонтове: «У него нет шуточек... Шуточно не трудно писать, но каждое слово его было словом человека власть имеющего». Его совесть болит, потому что везде и всюду он видит уклонение от того, как надлежало бы людям жить, чувствовать и понимать жизнь. Порой он будто ступает по раскаленной земле - его ступни палит, жжет это несоответствие поступков и речей, какие слышатся в повседневности, его идеалу правды и оттого он так хмурит свои густые брови на поздних фотографиях, придирчиво сверлит глазами своих собеседников.

Огромно его недовольство собой, внутренний счет к своей душе. Этой напряженной духовностью он вернее любых проповедей обращает нас, читателей, к главному - вопросу о смысле свое жизни, не потакает безволию души и запрещает человеку измельчиться, пойти в обход, растратиться на пустяки. Мерой серьезности, крупности духовных забот, какими он обременяет своих любимых героев, он напоминает о чем-то важнейшем и порою вызывает стыд за себя.

Пьер Безухов, князь Андрей - это правдоискатели, и только оттого они и могли стать главными героями толстовской эпопеи.

Но рядом с суровым началом совести, покоряющей серьезностью интонации, есть у Толстого - и в «Войне и мире» это, может быть, высказалось особенно ярко - жадное, природное, нерассуждающее жизнелюбие и как часть его - стихия юмора, смеха.

«Война и мир» - эпос нового времени потому, что сам взгляд художника на людей лишен античной высокой бесстрастности Его объективное изображение то глубоко уходит в психологию, то окрашивается в тона сдержанной иронии. Картина как бы «подсвечена» авторским отношением, ненавязчивым, но ровно разлитым на полотне, так что ни на мгновение не разрушается иллюзия самостоятельного существования лиц.

В умении проникнуть в человеческую душу, удержавшись от острой субъективности, новизна и сила реализма Толстого. Он, конечно, резко пристрастен в отношении главных мыслей, идей своего творения. Но, заглянув в чужую душу, чувствует себя не вправе быть тенденциозным: его задача - взять характер изнутри, в его логике, в его психологии. Ведь любой человек строит свой внутренний мир по своим осям координат, часто с изощренной систе­мой самооправдания. И как воспроизвести в искусстве это строитель­ство вторично, не дать воли своеволию, оставаясь неравнодушным. Победить субъективность - вот задача художника.

Наглый Долохов, с его холодным взглядом в упор, по-человечески неприятен, когда выхватывает за столом у Пьера афишку и провоцирует его, обманутого им мужа, на дуэль. Он ненавистен нам, когда обчищает в карты молоденького Николая Ростова, а потом еще предлагает простить ему карточный долг за то, чтобы тот от­ступился от понравившейся ему Сони. Герой-подлец как будто ясен до конца. Но вдруг мы узнаем, что раненный на дуэли Долохов в от­чаянии от мысли о том, как огорчится его мать. Оказывается, он нежнейший сын и брат, и кто мог бы догадаться, как любит этот хо­лодный, злой человек свою одинокую мать и горбатенькую сестру!

А Анатоль Курагин? Этого мерзейшего светского хлыща Тол­стой приведет на Бородинское поле и покажет нам его в санитар­ной палатке, где ему, тяжко раненному, будут ампутировать ногу. Не только его соперник, князь Андрей, простит его в эту минуту,- кто из читателей не испытает к нему чувства сострадания, жалости?

Так обходится Толстой с «отрицательными», условно говоря, персонажами. Но и положительных героев он не щадит. Мечты князя Андрея о славе - почти смешны своим открытым, яростным детским тщеславием. И Толстой безжалостно отметит к тому же слабость героя быть на виду: он любит парить и действовать в «высших сферах». Но Болконский человек воли. А стоит ли гово­рить, что мучительное безволие, даже слабодушие Пьера делает его порой, как в сцене сватовства к Элен, почти комедийным персона­жем. Полнота изображения движущегося характера, однако, такова, что в конечном счете и это не роняет героя в глазах читателя. Нам говорят правду - так долой всякую романтическую брезгливость!

Нам остро интересно у Толстого познание людей, не подмятых авторской идеей. Художник сам отдается процессу счастливого во­ображения, постижения человека в творчестве, и мы благодарно следуем за ним. Он дает нам радость понимания незнакомых прежде людей, постижения их характеров, идеалов, привычек и причуд - и оставляет иллюзию, что все это делается не по его ав­торской воле, а нами самими, свободно и самостоятельно, как в жизни. А это и есть искусство. (...)

В философско-исторических отступлениях, в «Эпилоге» к ро­ману Толстой задирист, полемичен: ему важно было показать зна­чение народной войны, массы, которая в историческом действии ув­лекает за собой или подминает под себя вождей и героев.

«Стихийность», защищаемая Толстым, как исконное доброе свой­ство души и чувств, сказалась и в психологическом строе романа, в изображении «частных лиц». «Стихийное» - главная прелесть Ната­ши Ростовой,- ее искренность, близость к природе, родной почве. Толстой считал важнейшим психологическим «узлом» романа порыв страсти Наташи к Анатолю Курагину. И не оттого лишь, что героиня получает нелегкий жизненный урок. Здесь вырвалась на­ружу сила жизни - непредсказуемой, незапланированной наперед. Наташа объясняет брату свою антипатию к Долохову: «У него все назначено, а я этого не люблю». Она не терпит в людях сухо­го расчета, заранее навязанного взгляда,- ее чувство открыто на­встречу жизни. В этом ее незащищенность, но и ее сила. (...)

В художественных сценах «Войны и мира» - ощущение един­ственного мига, свершающегося сейчас, переживаемого и не отго­ревшего. Не воздыхание, не элегия, а страсть. Не воспоминание, а живое переживание и действие.

«Ну, как можно спать! - взывает Наташа к Соне, забравшись на подоконник в лунную ночь в Отрадном...- Да проснись же, Со­ня... Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало!» (...)

Героев Толстого молодое счастье жить, чувствовать заполняет до краев, порой до слез, до судороги в горле. Толстой - это вели­чайшие метания духа и огромное здоровье натуры художника. Это радость, как норма бытия.

Возрождается убитая, казалось, горем и стыдом Наташа Росто­ва, и улыбка на ее лице медленно проступает навстречу Пьеру, «как отворяется заржавленная дверь». Но, может быть, еще ярче другое толстовское сравнение оживающей души Наташи с молодой травой, победной силой природы. «Она не знала этого, не повери­ла бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлав­шим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные, молодые иглы тра­вы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и незаметно. Рана заживала изнутри».

Сама погибель, потеря, смерть, по ощущению Толстого, не ужас бездонный, а тоже часть жизни, переход к чему-то иному, и тяжел лишь момент прощанья и изживанья прошлого, а жизнь не перечеркнута никогда. (...)

Великий эпос - «Война и мир», напоминает человеку всегда, человеку, вдруг поникшему под ношей обстоятельств или безрадо­стных впечатлений дня, будничной усталости: жизнь огромна, ее проявления и дары неожиданны, завтра может случиться нечто хо­рошее, о чем и не ведаешь сегодня. Даже в дурном часто есть смысл, сразу нами не разгаданный, от которого идет дорога к до­бру. И вообще - дар жизни есть радость. Радость любви, семьи, победы, высокой думы, природы, воздуха, неба над головой в го­лубой день...

С таким чувством расстаемся мы с героями Толстого в этой ве­ликой, нестареющей книге.

Конспект

Умение сокращать текст важно не только для составления плана и тезисов, но и для составления конспекта. В чем от­личие конспекта от других видов сокращения текста? План - это самая короткая форма изложения текста, его ло­гическая схема в виде кратких формулировок; тезисы - основ­ные положения текста, в них коротко, но четко выделены и сфор­мулированы главные мысли автора по тому или иному вопросу.

Конспект - это краткое письменное изложение содержания текста. Это особый вид текста, который создается в результате си­стематизации и обобщения первоисточника. Конспект ближе к пол­ному, исходному тексту, он занимает больше места, чем тезисы и тем более план.

Конспект - это последовательная фиксация информации, ото­бранной или обдуманной в процессе чтения. Конспекты бывают четырёх типов: плановые (каждому вопросу плана соответствует определенная часть конспекта); текстуальные (состоящие из цитат); свобод­ные (сочетающие выписки, цитаты, тезисы); тематические (содержа­щие ответ на поставленный вопрос по нескольким источникам).

Кроме конспекта, составленного по отдельному тексту (па­раграфа, статьи, доклада, брошюры, главы книги или ее ча­сти), иногда бывает необходим конспект по нескольким источникам, посвященный одной теме,-

Мне трудно припомнить все наши разговоры и все узоры той роскошной ткани мыслей, образов и чувств, которыми было полно все, что говорил Толстой. Во время долгих послеобеденных прогулок он обращался часто к своим воспоминаниям, и тут мне приходилось сравнивать технику его речи с техникой других мастеров литературного слова, которых мне приходилось слышать в жизни. Я помню Писемского. Он не говорил, а играл, изображая людей в лицах, — жестом и голосом. Его рассказ не был тонким рисунком искусного мастера, а был декорациею, намалеванною твердою рукой и яркими красками. Совсем другою была речь Тургенева с его мягким и каким-то бабьим голосом, высокие ноты которого так мало шли к его крупной фигуре. Это был искусно распланированный сад, в котором широкие перспективы и сочные поляны английского парка перемежались с французскими замысловатыми стрижеными аллеями, в которых каждый поворот дороги и даже каждая тропинка являлись результатом целесообразно направленной мысли. И опять иное впечатление производила речь Гончарова, напоминавшая картины Рубенса, написанные опытною в своей работе рукою, сочными красками, с одинаковою тщательностью изображающею и широкие очертания целого, и мелкие подробности частностей. Я не стану говорить ни про отрывистую бранчливость Салтыкова, ни про сдержанную страстность Достоевского, ни про изысканную, поддельную простоту Лескова, потому что ни один из них не оставлял цельного впечатления и в качестве рассказчика стоял далеко ниже автора написанных им страниц. Совсем иным характером отличалось слово Толстого. За ним как бы чувствовалось биение сердца. Оно всегда было просто и поразительно просто по отношению к создаваемому им изображению, чуждо всяких эффектов в конструкции и в распределении отдельных частей рассказа. Оно было хронологично и в то же время сразу ставило слушателя на прямую и неуклонную дорогу к развязке рассказа, в которой обыкновенно заключались его цель и его внутренний смысл. Рассказы Толстого почти всегда начинались с какого-нибудь общего положения или афоризма и, отправляясь от него, как от истока, текли спокойною рекою, постепенно расширяясь и отражая в своих прозрачных струях и высокое небо, и глубокое дно...

Вспоминая общее впечатление от того, что говорил в 1887 году Лев Николаевич, я могу восстановить в памяти некоторые его мысли по тем заметкам, которые сохранились2в моем дневнике и подтверждаются во многом последующими его письмами. Многое из этого, в переработанном виде, вошло, конечно, в его позднейшие произведения, но мне хочется привести кое-что из этого в том именно виде, в котором оно первоначально выливалось из уст Льва Николаевича. «В каждом литературном произведении, — говорил он, — надо отличать три элемента. Самый главный — это содержание, затем любовь автора к своему предмету и, наконец, техника. Только гармония содержания и любви дает полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент — техника — достигает известного совершенства сам собою». У Тургенева, в сущности, немного содержания в произведениях, но большая любовь к своему предмету и великолепная техника. Наоборот, у Достоевского огромное содержание, но никакой техники, а у Некрасова есть содержание и техника, но нет элемента действительной любви.