Венчике из роз впереди иисус христос. В белом венчике из роз

Вот последняя, важнейшая строфа поэмы «Двенадцать», в которой, как я думаю, содержатся и загадка, и разгадка. Строфа, написанная Блоком-поэтом, снявшим с себя кожанку, переодевшимся в свою обычную одежду и передавший нам то, что смог увидеть только он. Больше этого не видел, я думаю, никто. Блок - единственный, кто создал для нас этот чёрно-белый фильм, чем-то похожий на «Броненосца «Потёмкина» Эйзенштейна. Цитирую - снова - добуквенно:

Так идут державным шагом -
Позади - голодный пёс,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.

Давайте думать.

Что увидел Блок?

Нас учили, что Иисус, в руках у которого красный флаг, ведёт красногвардейцев-апостолов в светлое будущее. Таким образом, дело Революции освящено Богом. Революция - настолько святое дело, что Христос возглавил его: гвардейцы не замечают своего вождя, но идут туда, куда ведёт их Господь. Значит, Иисус - истинный вождь революции?

Вы согласны с такой трактовкой? Если да, то, значит, вы можете себе представить Иисуса, повернувшегося спиной к людям? В Евангелии он - всегда среди людей, даже когда ведёт их за собой, он говорит с ними, он - в центре. А здесь - отвернулся.

И потом: почему у Иисуса в руках флаг, да к тому же «кровавый»? Неужели он так проникся идеями революции, что пошёл «гулять» и проповедовать открытие «етажей» и правомерность грабежей? Гвардейцы только что застрелили девушку и, обозвав её падалью, оставили труп на снегу. Выходит, Иисус это благословляет?

А что у него на голове? Почему «белый венчик из роз»? Зачем ему понадобилось надевать на голову венок?

Нет, концы с концами тут явно не сходятся. Возможно, есть другая версия?

Есть. Оказывается, говорят её сторонники , Иисус не ведёт гвардейцев, а, наоборот, уходит от них. Иными словами, поскольку креста на Двенадцати нет, уход Господа от них - это символ безбожия революции.

Вас такая трактовка убеждает? Если да, то вы сможете помочь мне понять, почему Иисус уходит от гвардейцев той же дорогой, по которой идут они. Не логичнее ли было бы ему просто свернуть в первый же переулок? И потом, если он уходит, то зачем ему знамя? Чтобы, символически отобрав его у боевика Революции, возглавить собственную революцию? А белые розы на голове? Нет, эта гипотеза ничуть не лучше предыдущей.

Итак, тупик? Ответа нет? Загадка без разгадки?

Разгадка есть. Начнём разгадывать загадку с первоисточника - Евангелия.

«Тогда воины правителя..., раздевши Его, надели на Него багряницу. И, сплетши венок из тёрна, возложили Ему на голову и дали ему в правую руку трость...»

Так римские воины издевались на Иисусом. Не только избили его бичами, но и нарядили в красную солдатскую мантию, водрузили Ему на голову вместо царской короны - терновый «венок», не менее прочный, чем если бы он был сделан из колючей проволоки, с толстыми, длинными, острыми шипами, впившимися в голову, как чуть позже, на Кресте, гвозди вонзились в руки и ноги. В руку ему дали палку. И всё это должно было изображать пародию на лидера чуждого народа, ведь Иисус, по их мнению, называл себя «царём». Вполне на уровне чувства юмора римских «иванушек», с их «загадочной римской душой».

Наиздевавшись, боевики повели Иисуса на Голгофу, на казнь. Вот как описывает это событие Александр Мень:

«По жестокому правилу обречённые сами несли... перекладины крестов, на которых их распинали... Иисус шёл медленно. Он был истерзан бичами и ослабел после бессонной ночи. Власти же стремились кончить с делом поскорее... Поэтому центурион задержал некоего Симона... и приказал ему нести крест Назарянина».

Однако сцена крестного хода ассоциируется в нашем сознании с тем, что Иисус сам несёт свой крест: «Нести свой крест» - это всем нам известное выражение, имеющее и распространённое переносное значение. Таковым это выражение было и для Блока, который представлял себе Иисуса, взвалившего на плечи тяжёлую ношу и поднимающегося с этим крестом на Голгофу. Кроме того, Иисус, как известно, сказал людям: «Возьми свой крест и следуй за мной». Человек, несущий крест веры, - это признанный христианский символ, одна из главных идей христианства.

Теперь снова обратимся к финальной сцене «Двенадцати». Ещё раз представим себе картину: двенадцать вооружённых бандитов, с ружьями наперевес и приставленными к ружьям штыками, идут по тёмной улице. Впереди идёт Иисус. Штыки направлены ему в спину. Вместо креста у него в руках - красное, точнее - кровавое, как пишет Блок, знамя. Свой - нет, не крест, а это самое кровавое знамя - он несёт сам. И такое же знамя - такой же крест - в руках у отрядного знаменосца.

Что это означает? Не вторую ли Голгофу? Сходство - поразительно и очевидно. В Римской империи особо опасных преступников распинали на кресте. В революционной России - пускали в расход.

Вот оно - задание особой важности. Вот она - главная, сердцевинная идея любой революции. Так считает Блок. Конечно, с ним можно не соглашаться, но нельзя не видеть увиденный и переданный нам с вами образ: двенадцать вооружённых солдат революции ведут Иисуса на расстрел. Убить Иисуса - вот главная и, по большому счёту, единственная задача идеологов любой революции. Убить - чтобы занять его место в душе человека. Свято место пусто не бывает - надо только сделать это место пустым.

«Раб, который стал на место Божие, на место царя царствующих, и есть последний величайший Хам».

Однако им не дано не только убить его - это никогда и никому не удавалось и, слава Богу, не удастся: он «от пули невредим», - им не дано даже увидеть его. Ни на этом, ни на том свете - они ведь отреклись от него. Он - в «снежной россыпи жемчужной», он - над вьюгой, Царство его не от мира сего.

Да, задание получено. Да, условия созданы. Но уничтожить его - невозможно. Попытаться унизить, как сделали это их духовные предтечи почти две тысячи лет назад, - несложно. Вместо окровавленной красной мантии, близкой «сердцу» римского солдата, и перекладины креста - окровавленный красный флаг - самое «дорогое», что есть у солдата (то есть красногвардейца) российского. Вместо ещё одной грубой насмешки - раздирающего кожу тернового «венка» - игривый веночек из белых роз. Такие веночки богатые римляне надевали себе на голову во время дружеских попоек: считалось, что розовый венок остуживает и отрезвляет. Идеологам революции христианство тем самым кажется безнадёжно униженным: в руках у проповедника любви - символ революционного насилия. На голове у основателя христианства - символ язычества.

Идеологи революции сделали максимум, на что способны: на долгие годы они обрекли народ на попытку расстрелять того, кто учил его, народ, что кесарю нужно отдать лишь кесарево - законопослушание и выплату налогов, большего он не заслуживает, а Богу - богово - душу. И Царство Небесное возникает в душе человека. Оно или есть, или его нет. И уходит оно от человека вместе с загубленной душой.

Революционные же идеологи пытались - и никогда не перестанут пытаться - заменить человеку Царство Божье царством земным, называя это последнее - то нерушимым союзом, то тысячелетним рейхом, то ещё как-то.

И стоит только людям поверить в эту сказку о земном царстве, стоит только начать придумывать себе апельсиновые рощи и загадочную душу, стоит только попытаться объяснить, оправдать гажение и обозвать убитого падалью, как палец ляжет на курок поднятого по верховной команде ружья, направленного в спину основателя христианства.

Революцию нигде и никогда не совершает народ. Революция - удел «иванушек», не имеющих ни национальной принадлежности, ни «загадочной души», ни души как таковой. Основа любой революции - это не недовольство народа жизнью, какой бы тяжелой и даже жестокой она ни была и какими бы вескими ни были у народа основания всё «разрушить, а затем…». «Гадить», «дырявить», «рубить» - народ не будет. Основа революции - это критическая масса «иванушек» в обществе. Без них - никаким вождям, председателям и ляйтерам с фюрерами революцию не организовать. Совершить революцию - сначала на радость, а потом на ужас заскучавшим было интеллектуалам, - могут только скучающие же от беспробудного безделья «иванушки».

Революция - это тот самый бунт, бессмысленный и беспощадный. Такова любая революция - как бы её ни называли, стараясь выдать индульгенцию организаторам и исполнителям погрома. И оправдать революцию - значит присоединиться к погромщикам.

Не зовите революцию. Если она стрясётся, то уничтожит призывавших её. И народ она уничтожит тоже.

Но уничтожить, победить его, невредимого от пули, не удастся - никому и никогда.

В этом - главная надежда (вне зависимости от того, осознают они это или нет) тех миллионов, кто, как бы тяжко и горько ни было, никогда не переступит черту, за которой - неизбежное превращение в «иванушку» - или «зигфрида», или «белокурую бестию» - или в какого-нибудь ещё грядущего или грянувшего хама.

Об этом мне своими десятью страницами сказал Александр Блок.

Хотя, вполне возможно, он пытался сказать совсем не то. Ведь в стихотворении, написанном в 1905 году , Блок уже однажды упоминал Иисуса и розы:

Вот Он - Христос - в цепях и розах -
За решёткой моей тюрьмы.
Вот Агнец Кроткий в белых ризах
Пришёл и смотрит в окно тюрьмы.

В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо,
Но Лик и синее небо - одно.

Значит, уже тогда, за 13 лет до «Двенадцати», Блоку виделся Иисус с какими-то, только ему понятными, розами и цепями в придачу? Значит, возможно, в «Двенадцати» образ Иисуса с венчиком из роз и красным флагом в руках - это просто попытка «сделать красиво»? «Компилятивный» образ, как отзывался о нём сам Блок?

Нам неизвестно, что именно замыслил поэт. Зато - есть его поэма, живущая своей собственной жизнью. А в ней - то, что видим мы. Или то, что хотим увидеть? Или - то, что можем?

Возможно, сняв свой чёрно-белый, с двумя красными пятнами, фильм и проявив плёнку, Блок ужаснулся, и ему стало больно и стыдно за свою «Интеллигенцию и революцию», писавшуюся в те же дни и ночи, что и поэма «Двенадцать». Возможно, проявив свою ставшую бессмертной плёнку, он понял, что «Интеллигенция и революция» может обесчестить его, но «Двенадцать» - обессмертит? Возможно, потому и записал в дневнике: «Сегодня я гений»?

В одном человеке уживались и полное, почти физиологическое, отторжение революции - подобно тому, как человеческий организм отторгает протухшую воду, и попытка оправдать или хотя бы - для самого себя - объяснить собственное кошмарное заблуждение. Он писал статью и поэму и при этом, я думаю, боролся с самим с собой, сам себя мучая и пытая смертельным сравнением цветного сна с чёрно-белой реальностью за окном.

Но ему удалось победить в этой битве: великая поэма искупила статью и перечеркнула - увы, не в реальности, а в нашем сознании - самоё революцию. По статье Блока нам всем нужно учиться тому, насколько опасно жить навязанными иллюзиями, кто бы и как бы красиво нам эти иллюзии ни навязывал. А поэма «Двенадцать» - это и хроника революции, и документальный фильм о том, что происходит и кто приходит на смену иллюзиям: штурмовики, голодная собака и штыки, направленные в спину Иисуса.

Послесловие

Эта работа была начата намного раньше, чем завершена. И вот, через некоторое время после того, как была поставлена последняя, как мне думалось, точка, я, к счастью, открыл для себя (а к своему стыду - не сделал этого раньше) замечательного союзника, узнав, что мы с Максимилианом Волошиным одинаковым образом трактуем заключительную сцену поэмы «Двенадцать». Ну, а там, где двое или трое собрались в Его имя, Он - среди нас.
Большое спасибо Ольге Бежановой за помощь в написании этой статьи.
Харьков - 1992 г. - Монреаль, 2006 г.
____________________________
Блехман Михаил Самойлович

4. ИЗ ЛЕКЦИИ Дм. БЫКОВА

Я, подумавши, решил всё-таки поговорить про Блока, потому что очень много заявок на него. Про Соловьёва я поговорю отдельно, но я не очень понимаю, что собственно про Соловьёва можно говорить. Что касается Блока, то, конечно, 15 минут - это глупость. И ни за 15, ни за 20 минут это нельзя сделать. Я очень хорошо помню, как к нам пришёл Богомолов на семинар…

Я слушал семинар Николая Алексеевича Богомолова о поэтах Серебряного века, и он должен был нам читать Блока. Он пришёл и сказал: «Ребята, я понял, что Блока не могу, потому что это всё равно, что про Пушкина рассказывать. Давайте я вам про Сологуба». И мы Блока перескочили. Подвиг, что Владимир Новиков умудрился в довольно тонкой книге в серии «ЖЗЛ» о Блоке так много сказать, потому что «Гамаюн» орловский, 800-страничный, мне кажется неполным.

Поэтому говорить будем об одной только вещи, а именно о поэме, столетний юбилей которой скоро мы уже будем отвечать, будем говорить о «Двенадцати». О той самой поэме, про которую князь Святополк-Мирский когда-то сказал: «Если бы был передо мной выбор - оставить ли в вечности всю русскую литературу или только эту поэму, - я бы, по крайней мере, серьёзно задумался».

Почему «Двенадцать» - главная поэма для русской литературы, и о чём собственно там идёт речь? Ведь очень многие, кто читал Блока и любил Блока, даже видя в ней явное сходство со «Снежной маской», со структурой «Снежной маски», даже помня триолет Сологуба про то, что «стихи Александра Блока - заметённый снег», всё равно замечают очень много неожиданного.

Во-первых, потому, что эта вещь написана на языке улицы, а для Блока вообще принципиально быть транслятором, а не ритором; он воспроизводит тот язык, который слышит и на котором думает. Поэтому поздние свои стихи он сам никогда практически не читал со сцены, во всяком случае не читал «Двенадцать». У него нет голоса, нет голосовых возможностей для этой вещи. Читала Любовь Дмитриевна.

Точно так же он не понимал свои ранние стихи и говорил, что очень многие слова в собственных ранних стихах, в ранней прозе и в ранних статьях ему уже просто не понятны.

«Двенадцать» написана человеком, который говорит на совершенно новом языке, и этот уличный язык отражает всю какофонию Петрограда 1918 года. Это и проститутки, которые проводят у себя профсоюзные собрания:

На время - десять, на ночь - двадцать пять…
… И меньше - ни с кого не брать…

Это и писатель Вития, который повторяет: «Предатели! Погибла Россия!» Это и пёс, который здесь же воет. Это и поп. Кстати, вы себе не представляете, с какой новой волной кощунства, увы, придётся ещё столкнуться России, когда она будет избавляться от всего нынешнего фарисейства. Тогда Блок ещё будет казаться почти ангелом.

А вон и долгополый -
Сторонкой - за сугроб…
Что нынче невесёлый,
Товарищ поп?
Помнишь, как бывало
Брюхом шёл вперёд,
И крестом сияло
Брюхо на народ?
- это ещё играми покажется.

Но, конечно, суть «Двенадцати» не в этом. Суть и сюжет поэмы «Двенадцать» в том, что это история апостолов, которые убили Магдалину. Вот так странно звучит этот сюжет в пересказе. Совершенно очевидно, что двенадцать - это революционный патруль, который возглавляется Христом, и не потому возглавляется, что он идёт впереди этого патруля, что они его конвоируют, как пытались думать некоторые (у Вознесенского была такая идея), но на самом деле это не так. На самом деле Христос идёт во главе двенадцати, потому что они несут возмездие, несут гибель страшному миру:

Пальнём-ка пулей в Святую Русь -
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!

Блок это ненавидел искренне. Не нужно думать, что революция была разгулом мятежа, разгулом стихии. Революция была актом конечной невыносимой усталости от всего. Революция была актом уничтожения всего кондового. Это был акт реформаторский, модернизаторский, а вовсе это не разгул и раздолье древней стихии. И Блок видел в этом как раз прорыв к новому, прорыв к чистому воздуху после долгой душной спёртости.

Но ужас-то весь в том, что в результате этой революции в России гибнет то единственное, что было ему дорого. Вот об этом написан его замечательный отрывок «Русский бред», который он пытался сделать поэмой и не довёл до конца, где сказано:

Есть одно, что в ней скончалось
Безвозвратно,
Но нельзя его оплакать
И нельзя его почтить,
Потому что там и тут
В кучу сбившиеся тупо
Толстопузые мещане
Злобно чтут
Дорогую память трупа -
Там и тут,
Там и тут…

Вот это «одно, что в ней скончалось безвозвратно» и есть вечная женственность по Блоку, и есть, может быть, сама душа Блока, он себя хоронит вместе с Россией.
Убита Катька, но Катька-Магдалина, блудница - это и есть на самом деле тот символ вечной женственности, который для Блока очень важен.

Мы могли бы провести здесь довольно длинную аналогию, привести целый ряд текстов, в которых проститутка, святая блудница (как в последней неоконченной пьесе Уайльда), выступает новой инкарнацией Магдалины. И вообще русская литература к проституткам относилась всегда как к святым, потому что, как вы помните, по Достоевскому, Сонечке Мармеладовой говорит Раскольников: «Мы оба переступили».

Только разница в том, что Раскольников переступил через другого, а она - через себя. И в этом, собственно говоря, суть её святости. Проститутка - это та, которая раздала себя всем. И она гибнет в поэме. Гибнет Катька потому, что её убивает за измену Андрюха. Ну, вы понимаете, что все имена апостолов (Пётр, Андрей) там появляются: Ванюха, Андрюха, Петруха. И как раз Катька гибнет, потому что… Помните:

Ох, товарищи, родные,
Эту девку я любил…
Ночки черные, хмельные
С этой девкой проводил…
- Из-за удали бедовой
В огневых её очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча… ах!

Действительно он её любил. И она погибла собственно потому, что в новой, нынешней России должно погибнуть всё, что в ней Блоку по-настоящему дорого - в том числе и женственность, в том числе и любовь.

Сюжет о том, как апостолы убили Магдалину, странен. Почему на самом деле так происходит? На это некоторый ответ можно получит в достаточно любопытной (для меня, например, просто путеводной во многих отношениях) книге Александра Эткинда «Хлыст». Эткинд - наверное, мой любимый современный мыслитель и историк литературы.

Он очень интересно интерпретирует блоковскую «Катилину» и, соответственно, «Двенадцать» и наброски неосуществлённой пьесы о Христе. Для Блока, утверждает Эткинд на основании этих текстов, революция - это отказ от пола. Пол - это то, что тяготит, это то, что делает человека прежним, архаичным, ветхозаветным. В пьесе Блока Христос не мужчина и не женщина. Почему надо убить Катьку? Потому что Катька - это воплощение той самой зависимости, того бремени, того первородного греха, который до революции был.

Для революции поэтика тела не существует; для революции существует освобождение от проблемы пола. И в этом смысле не зря Блок в статье о «Катилине» (в замечательной статье!) цитирует последнее, странным ритмом написанное стихотворение Катулла «Аттис». Вот это, помните:

По морям промчался Аттис на летучем, лёгком челне,
Оскопил он острым камнем молодое тело своё.
И почуял лёгкость духа, ощутив безмужнюю плоть…

Он после этого начинает носиться радостно. Вот эта идея скопчества, идея отказа от пола, от любви, от того символа любви, которым является Катька, - вот в этом для Блока истинная революция. Поэтому «Двенадцать» - это поэма о том, что любовь должна быть преодолена, что плотской, человеческой любви больше не будет, а будет другая.

Что касается образа Христа в поэме. Сам Блок много раз говорил и в частности писал первому иллюстратору Юрию Анненкову: «Я сам понимаю, что там должен быть не Христос. Я вижу Христа, ничего не поделаешь…» Он даже писал однажды: «Я сам глубоко ненавижу этот женственный призрак, но вижу Христа - и ничего не могу с собой поделать! Может быть, - он пишет, - во главе их не должен быть Христос». Но в поэтике Блока, в рамках его текстов именно Христос («Несут испуганной России // Весть о сжигающем Христе»). Христос приходит как свобода, как революция и как гибель. «Я люблю гибель», - повторяет Блок всё время. Для него после революции жизни не может быть, он в этом костре должен сгореть. То, что у него была некоторая христологическая идентификация - безусловно, как и у всякого большого поэта. Я помню, как всегда с какой силой Житинский читал это знаменитое стихотворение:

Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь,-
Когда палач рукой костлявой
Вобьёт в ладонь последний гвоздь,-
Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте…

Конечно, у Блока есть эта христология. Почему? Да потому же, видимо, почему самоубийство Бога является одним из главных сюжетов в мировой литературе (по Борхесу), потому что Христос - это тот идеал, к которому Блок с самого начала стремится. И у Христа нет никакого способа убедить Иудею в своей правоте, кроме как погибнуть у неё на глазах. Конечно, Христос приходит в Россию, принеся не мир, но меч. Это сжигающий Христос, это Бог Возмездия, потому что: «Доигрались? Спасибо». Но, разумеется, Блок не должен это возмездие пережить - он должен погибнуть вместе с той страной, которая так для него мучительна, так для него чудовищна.

Конечно, невозможно не вспомнить строки, которые Катаев называл «может быть, самыми прекрасными во всей мировой поэзии». Я помню их, конечно, наизусть, но почему бы, собственно, не процитировать их, чтобы уж ничего не переврать, с достаточной точностью по оригиналу. Это финал поэмы, 12-я глава:

… Вдаль идут державным шагом…
- Кто ещё там? Выходи!
Это - ветер с красным флагом
Разыгрался впереди…
Впереди - сугроб холодный,
- Кто в сугробе - выходи!..
Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади…
- Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались - поколочу!
… Скалит зубы - волк голодный -
Хвост поджал - не отстаёт -
Пёс холодный - пёс безродный …
- Эй, откликнись, кто идёт?
- Кто там машет красным флагом?
- Приглядись-ка, эка тьма!
- Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?
- Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьём!
- Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнём!
Трах-тах-тах! - И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…
… Так идут державным шагом -
Позади - голодный пёс,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.

Это так прекрасно, что невозможно это просто воспринимать! Хочется над этим как-то поиздеваться, как-то это адаптировать. Поэтому Маяковский и переделывал это бесконечно:

В белом венчике из роз
Впереди Абрам Эфрос.
В белом венчике из роз
Луначарский наркомпрос.

Что тоже довольно забавно и верно. Но можно понять, почему это так действовало. Почему Маяковскому не нравилась эта вещь? Мало того что он понимал, что он так никогда не сможет. Ему же принадлежат эти замечательные слова: «У меня из десяти стихов пять хороших, а у Блока - два. Но таких, как эти два, мне не написать никогда», - это он Льву Никулину говорил.

Но, помимо этой забавной статистики, у него к Блоку была и чисто нравственная, я бы сказал - чисто идеологическая претензия. Он говорил, что революция - это не двенадцать, «революция - это сто пятьдесят миллионов». Поэтому это такая своеобразная битва числительных. Поэма Маяковского «150 000 000» - это ответ на «Двенадцать» Блока. И надо сказать, что ответ абсолютно неудачный. Это хорошая поэма со смешными кусками, но 150 миллионов не видно, а двенадцать видно, и они вошли в эту мифологию.

Двенадцать - это революционный патруль, белые солдаты, солдаты, сбежавшие с фронта, которые теперь мобилизованы уже революцией, которые ходят по ночам охранять петроградскую сторону. Ночь, «чёрный ветер, белый снег» - эта картина вошла уже в мировую историю.

Тут меня поправляют, что убил не Андрюха, а Петруха:

И Петруха замедляет
Торопливые шаги…
Он головку вскидавает,
Он опять повеселел…
Н
у, Петруха, да. А в чём там, собственно говоря, принципиальная разница между Петрухой, Андрюхой и Ванюхой? Двенадцать абсолютно безликие. Но в любом случае спасибо Андрею за коррективу.

Что мне кажется особенно важным в этой поэме? Что Блок увидел в двенадцати не антицерковную, не антихристианскую, вообще не античеловеческую силу. Двенадцать - это сила преображения, это преображённые люди; люди, для которых революция открыла нечто абсолютно новое. Блок всегда ведь, прямо скажем, презирал жизнь в реальности, и любой побег из реальности - для него счастье. Ведь про что написан «Соловьиный сад»? Про то, что когда герой убежал в соловьиный сад и ему там было хорошо, он глупо, напрасно вернулся к реальности. Реальность всегда пошлая.

Реальность прекрасно обошлась бы и без него. Помните:

Пусть укрыла от дольнего горя
Соловьиного сада стена, -
Заглушить рокотание моря
Соловьиная песнь не вольна!

Ну, это очень плохо, это очень напрасно, потому что море там себе рокочет что-то, и там два краба подрались и пропали, и это скучно.
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.

Надо было остаться с ней, которую он любит. Надо было остаться в соловьином саду, раз уж его туда пустили. Любой побег из реальности, из быта, из нормы - для Блока это счастье. Поэтому «Двенадцать», поэтому революция - это всё-таки, что ни говорите, торжество восторга.

Мне могут сказать, что в результате революции очень много народу погибло. Да, конечно. И вообще Россия не такая страна, где легко происходят перемены. Но тут ведь вот что важно: умрут-то все, но не все перед этим испытают веяние великого вдохновения. Весь смысл происходящего, весь смысл человеческой жизни в несколько звёздных часах человечества. И вот то, что происходило с Блоком в 1918 году, - это звёздные часы человечества. Блок же записал тогда в дневнике (хотя Блок вообще довольно самоироничен, довольно критичен к себе самому): «Сегодня я гений». Больше того, он пишет: «Я понял Фауста! «Knurre nicht, Pudel» - «Не ворчи, пудель». Почему? Потому что пудель (Мефистофель) ворчанием своим заглушает музыку эпохи!

Вот Бунин пишет: «Как смеет Блок смеет писать про музыку революции, когда убили столько народу?» Но в том-то и ужас, что одно другому не противоречит: отдельно - убили столько народу, а отдельно - музыка революции. Эта музыка всё равно была, всё равно звучала; и сделать вид, что её не было, совершенно невозможно. И сколько бы ни писал Бунин, что «Блок - это автор чудовищных кощунств», но Бунин в качестве духовного цензора - это тоже, знаете, на самом деле очень сомнительная роль.

Конечно, Блок в своей собственной, личной, совершенно апостольской святости - фигура бесконечно более христианская и бесконечно более трогательная, чем Бунин, при всём уважении к нему. И «Двенадцать» - это глубоко христианская поэма; поэма о том, как выглядит на самом деле главная, истинная цель и главное содержание этой революции. Я уже не говорю о том, что это просто превосходно сделано по стиху. Она же разноразмерная вся, и вставлена эта замечательная стилизация под городской романс:

Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового -
Гуляй, ребята, без вина!
Стоит буржуй на перекрёстке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмётся шерстью жёсткой
Поджавший хвост паршивый пёс.
Стоит буржуй, как пёс голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пёс безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.

Надо вам сказать, что на самом деле образ пса, который здесь возникает постоянно, - он же не случайный, это не просто старый мир. Блок, который так любил собак, у которого был любимый сеттер Джой, Блок, у которого как раз собака садится на ковёр и говорит: «Пора смириться, со:р», - он так офранцузил английское «сэр».

Собака - ещё же символ и любви, и дружбы, и уюта, и души очень часто в русской литературе. И вот то, что душа изгнана на улицу - это прямая рифма к замечательной блоковской прозе, к его новелле «Ни сны, ни явь», где есть эти страшные слова: «Душа мытарствует по России в XX столетии. Бродячая, изгнанная душа». «Уюта - нет. Покоя - нет», ничего не поделаешь. Ему всегда казалось, что гибель близко:

Дикий ветер
Окна гнёт.
Ставни с петель
Дико рвёт.

И когда этот ветер ворвался, глупо прятаться, надо стихии отдаваться! - что собственно и есть главный блоковский урок.

ФОТО ИЗ ИНТЕРНЕТА

Давайте думать.

А что у него на голове? Почему «белый венчик из роз»? Зачем ему понадобилось надевать на голову венок?

Нет, концы с концами тут явно не сходятся. Возможно, есть другая версия?

Итак, тупик? Ответа нет? Загадка без разгадки?

Разгадка есть. Начнём разгадывать загадку с первоисточника - Евангелия.

Наиздевавшись, боевики повели Иисуса на Голгофу, на казнь. Вот как описывает это событие Александр Мень:

«Раб, который стал на место Божие, на место царя царствующих, и есть последний величайший Хам».

Не зовите революцию. Если она стрясётся, то уничтожит призывавших её. И народ она уничтожит тоже.

Но уничтожить, победить его, невредимого от пули, не удастся - никому и никогда.

Об этом мне своими десятью страницами сказал Александр Блок.

В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо,
Но Лик и синее небо - одно.

Послесловие

В белом венчике из роз впереди

Когда уже не бог весть какие молодые люди спрашивают у меня: «а как было в советские времена?» – я приосаниваюсь и чувствую себя своей прабабкой Пелагеей, отчётливо помнившей царствование Александра Третьего. Что и говорить, страшно лестно быть живой легендой и пережитком проклятого прошлого. Я даже в зеркало теперь смотрюсь, как в дореволюционный даггеротип в рамочке. Ничего выглядит, не очень даже ещё и выцвел.

Вот – недавно спросили о преподавании литературы в начальной школе; были ли в нём какие-нибудь ярко выраженные тенденции. Поразмыслив, я решила, что были. Хотя первая моя учительница Г.Е. запросто могла и не знать такого слова. В общем-то, я её почти любила – она была смирной малообразованной женщиной, довольно молодой, но сухой, как прутик от веника, и искренне считавшей меня диким невоспитанным ребёнком из-за того, что во время городских экскурсий я не стремилась схватить её за руку и повиснуть на ней, преданно заглядывая в лицо снизу вверх. Впрочем, её явная ко мне холодность никак не сказывалась на моих оценках, и уже за одно это я ей была благодарна.

Произведение было написано после февральской и октябрьской революции. Сам Блок признается, что поэма складывалась у него очень быстро, ведь он писал ее, находясь в предвкушении перемен. Сначала он написал отдельные строфы, а потом собрал их в единую композицию, и в итоге поразился, как мало в ней зачеркнутого. Любопытно, что поэма выросла всего с нескольких слов ("уж я ножичком полосну, полосну"), за которыми мгновенно появились 8 строф. Стояли вьюжные январские дни, и это настроение поэт пронес через все свое произведение. Поэма Блока могла и не сохраниться до наших дней, поскольку автор в предсмертном бреду потребовал, чтобы жена Любовь Менделеевна сожгла его детище, но она этого не сделала. Александр Александрович вмиг превратился во врага народа и поэтов, за что Николай Гумилев вынес ему приговор: служба Антихристу, вторичное распятие Христа и расстрел государя.

События происходят зимой в Петрограде. Веет вьюга, через которую слышны крик, визг. По ночному городу движется отряд из двенадцати красноармейцев – так называемых борцов со старым миром, которые беспощадно стреляют и все уничтожают на своем пути. Один из них, чувственный Ванька, убивает свою подругу Катьку и впоследствии переживает ее смерть, но товарищи приказывают ему собраться с силами: "не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой". Отряд предупреждает граждан о предстоящем грабеже: они искоренят все, что напоминает им о старом мире. Они забывают о Боге, шествуют "без имени святого" и молящемуся Петьке напоминают, что на нем уже есть "кровь девки", а значит, ему не следует ожидать помощи господа. Однако в последней, двенадцатой главе Он появляется: "В белом венчике из роз Впереди – Исус Христос". Кто это – спаситель или губитель, – Блок ответа не дает, поэтому смысл финала поэмы "Двенадцать" трактуется по-разному.

Образ Иисуса

Âïåðåäè - Èñóñ Õðèñòîñ ."

Эх, эх, без креста!

Буйну голову сложить!В красной гвардии служить –В красной гвардии служить – Как пошли наши ребята

Австрийское ружье!Рваное пальтишко,Сладкое житье! Эх ты, горе-горькое,

Господи, благослови!Мировой пожар в крови –Мировой пожар раздуем, Мы на горе всем буржуям

Ах, ах, пади!..На оглобельках...Елекстрический фонарикВанька с Катькою летит – Снег крутит, лихач кричит,

Да пошучивает...Да покручивает,Крутит, крутит черный ус,С физиономией дурацкой Он в шинелишке солдатской

Заговаривает...Катьку-дуру обнимает,Вот так Ванька – он речист! Вот так Ванька – он плечист!

Толстоморденькая...Ах ты, Катя, моя Катя,Зубки блещут жемчугом... Запрокинулась лицом,

Та царапина свежа!У тебя под грудью, Катя,Шрам не зажил от ножа. У тебя на шее, Катя,

Поэма очень символична. А христианское наполнение символов делает ее столь же содержательной, сколь и непонятной. Можно предположить, что для Блока появление христианства и его многовековое шествие были содержательным символом того, чего он ожидал от современных ему событий. Оттого в поэме столько аллюзий: двенадцать большевиков - апостолы новой эпохи; Петруха - камень, на котором воздвигается диктатура угнетенных, сегодня их время приводить аргументы. Российская монархия пала, как некогда пала империя Римская. А общество ожидает провозвестника, который наполнит новую эпоху позитивным смыслом и придаст ей направленность и цель. Блок этот ориентир и стремится распознать. Для самих же «апостолов» нового режима он так и остается невидим. Похоже, именно эта раздвоенность и тревожит поэта: «Свобода, свобода, Эх, эх, без креста!»Появление Христа в последней строке поэмы слишком уж неожиданно. Но это заставляет нас прокрутить ее сюжет еще раз, теперь уже в новом, контрастном противопоставлении правды абсолютной и правды гнева народного. Видимо, Блоку хотелось видеть их совпадающими, поэтому он и принял эту революцию. С другой стороны, сам поэт не до конца был уверен в своем восприятии происходящего, оттого у него такая размытость, неясность, интуитивность и неосознанное предчувствие… Он вглядывается, оценивает, предполагает. Видно, как долго он ищет, стремится распознать финальный образ. Кого же преследует эта банда? В кого стреляют эти люди? Блок увидел там Христа. От такого финала действительно как-то неловко и за что-то стыдно. При этом, как бы ни интерпретировали финал поэмы, трудно представить, чтобы Христос банду возглавлял. Его появление вряд ли случайно, это подтверждают другие произведения Блока. Христос идет впереди, потому что Он есть смысл любых преобразований. Революция для поэта - это прежде всего подвиг духа; не борьба со старым миром, а его преображение. И безусловно, никак не демонстрация грубой силы. Это более «нежная поступь» искреннего обновления и менее - «державный шаг». Христос становится как бы нравственным фоном, на котором ретроспективно проясняется, что не революция шествует, а происходит откровенный разбой – девку пристрелили, кого-то ножичком «почикали», ограбили, словом: «Запирайте етажи, Нынче будут грабежи!» - хамство да и только!.. И пес голодный, что сзади ковыляет, пожалуй, вовсе не символ старого мира, а знак грядущих жертв. Тех жертв, что эти двенадцать принесут в последующие семь десятилетий на алтарь своей идеи. Идеи красивой, но бездушной, если не сказать безумной. Вот вам и поэтическая прозорливость.Финал поэмы - своего рода вершина, на которую Блок стремится взойти, чтобы с нее увидеть перспективу происходящего. По крайней мере, то, какой эта перспектива должна быть. И чем более ясной эта перспектива становится, тем все более случайным и неуместным видится присутствие двенадцати.

В этом произведении показано восприятие Октября интеллигентом. Не будучи революционером, соратником большевиков, «пролетарским» писателем или «выходцем из низов», Блок принял революцию, но принял Октябрь как роковую неизбежность, как неотвратимое событие истории, как сознательный выбор русской интеллигенции, приблизившей тем самым великую национальную трагедию, историческую трагедию.

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

«Кровавому флагу» противопоставлен «белый венчик из роз» на голове у Христа. Это делает его более «женственным», по мысли автора, а, соответственно, и более ярким символом святости и непорочности, заключенных в понятиях Абсолютной Истины и Высшей Справедливости.

В заключении остается сделать вывод о том, что же вкладывал Блок в образ-символ самого Иисуса Христа. Для поэта Христос – это нравственный эталон человеческого бытия, имя которому Любовь, это символ будущего, оправдывающего настоящее. В этом образе заключена для Блока высшая духовность человечества, его культурные ценности, которые «россыпью жемчужной» достанутся тем, кто будет жить в соответствии с этими идеалами. В поэме эти ценности не востребованы, но они «надвьюжны», непреходящи, а значит, могут достаться тем, кто их будет искать.

Проучить эту публику так, чтобы...

Обратимся еще раз к Солоухину, книга "Присвете дня": "Не знаю, чем объяснитьособенную лютую ненависть В.И. именно кцеркви и духовенству. Возможно, это местьза унижение деда, который был вынужден радипрофессии и должности фельдшера...отречься от собственной религии, даже отсобственного имени и принять чужую веру, авместе с тем чужие имя и отчество. Перешлали ненависть к христианству во ВладимираИльича сама собой, вместе с генами? Научилсяли он этой ненависти у французских революционеров?..В шестнадцать лет он сорвал крестик сосвоей шеи. Позже он потребует, чтобы всесделали то же самое".

Именно Ленин! Вот отрывок из егосекретного письма, посланного во времястрашного голода 1920 года членам Политбюро,впервые опубликованного лишь в 1990 году:"...Изъятие ценностей, в особенности самыхбогатых лавр, монастырей и церквей, должнобыть проведено с беспощадной решительностью,безусловно ни перед чем не останавливаясьи в самый кратчайший срок. Чем большее числопредставителей реакционной буржуазии и реакционногодуховенства удастся нам по этому поводурасстрелять, тем лучше. Надо именно теперьпроучить эту публику так, чтобы на несколькодесятков лет ни о каком сопротивлении онине смели и думать".

Мне хочется закончить свой экскурс висторию красного террора опять жевозвышенными словами Ивана Бунина: "Вдикой и ныне мертвой русской степи, гдепочиет белый ратник, тьма и пустота. Незнает Господь, что творит где-то врата, где-топламя, что были бы достойны этой могилы.Ибо там гроб Христовой России. И толькоодной ей я поклонюсь в тот день, когда Ангелотвалит камень от гроба ее".

Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?

Шум и грохот «мировой истории», с которого начиналась поэма «Двенадцать», постепенно затихнул, уступив место тишине, давящей тишине, а потом и мёртвой. В феврале 1919 года Блок был арестован петроградской Чрезвычайной Комиссией. Его подозревали в участии в антисоветском заговоре. Через день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, так как за него вступился Луначарский. Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В 1920 году Блок записал в дневнике: «...под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией - ныне».

Поэма «Двенадцать», однако, успела пробить брешь в широкую толпу, ту толпу, которая никогда раньше Блока не читала. Поэму «Двенадцать» эта толпа опознала по слуху, как родственную ей по своей словесной конструкции, словесной фонетике, которую вряд ли можно было тогда назвать «книжной» и которая скорее приближалась к частушечной форме. Несмотря на наступившее творческое молчание поэта, его популярность, благодаря «уличной» фонетике «Двенадцати», росла со дня на день.

Ю. П. Анненков «Воспоминания о Блоке».

Ранней осенью 1918 года я встретил на Невском проспекте Александра Блока. Поэт стоял перед витриной продовольственного магазина, за стёклами которой висели две бумажные полосы. На них были ярко оттиснуты слова: на одной - «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», а на другой - «Революцьонный держите шаг! неугомонный не дремлет враг!» Под каждой из этих строк стояла подпись: «Александр Блок». Поэт смотрел на эти слова, словно не узнавая их, круглыми спокойно-тревожными глазами, взор которых для меня всегда был полон содержания, привлекавшего к себе, но трудно объяснимого… - Признаюсь, для нас радость и неожиданность, что и вы вошли в нашу борьбу, - по-мальчишески самоуверенно продолжал я, показывая на плакаты за витриной.- Да, - смутился Блок, - но в поэме эти слова произносят или думают красногвардейцы. Эти призывы не прямо же от моего имени написаны, - и поэт будто с укоризной посмотрел на меня.

"Стихи о любви и стихи про любовь" - Любовная лирика русских поэтов & Антология русский поэзии. © Copyright Пётр Соловьёв Александр Блок - поэма двенадцать (12).

Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер -
На всем божьем свете!

Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком - ледок.
Скользко, тяжко,
Всякий ходок
Скользит - ах, бедняжка!

От здания к зданию
Протянут канат.
На канате - плакат:

Старушка убивается - плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий - раздет, разут…

Старушка, как курица,
Кой-как перемотнулась через сугроб.
- Ох, Матушка-Заступница!
- Ох, большевики загонят в гроб!

Ветер хлесткий!
Не отстает и мороз!
И буржуй на перекрестке
В воротник упрятал нос.

А это кто?- Длинные волосы
И говорит в полголоса:
- Предатели!
- Погибла Россия!
Должно быть, писатель -
Вития…

А вон и долгополый -
Стороночкой и за сугроб…
Что нынче не веселый,
Товарищ поп?

Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?

Вон барыня в каракуле
К другой подвернулась:
- Уж мы плакали, плакали…
Поскользнулась
И - бац - растянулась!

Ай, ай!
Тяни, подымай!

Ветер весёлый.
И зол и рад.

Крутит подолы,
Прохожих косит.
Рвет, мнет и носит
Большой плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
И слова доносит:

…И у нас было собрание…
…Вот в этом здании…
…Обсудили -
Постановили:
На время - десять, на ночь - двадцать пять…
…И меньше ни с кого не брать…
…Пойдем спать…

Поздний вечер.
Пустеет улица.
Один бродяга
Сутулится,
Да свищет ветер…

Эй, бедняга!
Подходи -
Поцелуемся…

Хлеба!
Что впереди?
Проходи!

Черное, черное небо.

Злоба, грустная злоба
Кипит в груди…
Черная злоба, святая злоба…

Товарищ! Гляди
В оба!

Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни
Кругом - огни, огни, огни…

В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!

Тра-та-та!

Холодно, товарищи, холодно!

А Ванька с Катькой в кабаке…
- У ей керенки есть в чулке!

Ванюшка сам теперь богат…
- Был Ванька наш, а стал солдат!

Ну, Ванька, сукин сын, буржуй,
Мою, попробуй, поцелуй!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята -
Чем, чем занята?..

Тра-та-та!

Кругом - огни, огни, огни…
Оплечь - ружейные ремни…

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнём-ка пулей в Святую Русь -

В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!

Как пошли наши ребята
В Красной Армии служить -
В Красной Армии служить -
Буйну голову сложить!

Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житьё!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружьё!

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи благослови!

Снег крутит, лихач кричит,
Ванька с Катькою летит -
Елекстрический фонарик
На оглобельках…
Ах, ах, пади!

н в шинелишке солдатской
С физиономией дурацкой
Крутит, крутит черный ус,
Да покручивает,
Да пошучивает…

Вот так Ванька - он плечист!
Вот так Ванька - он речист!
Катьку-дуру обнимает,
Заговаривает…

Запрокинулась лицом,
Зубки блещут жемчугом…
Ах ты, Катя, моя Катя,
Толстоморденькая…

У тебя на шее, Катя,
Шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя,
Та царапина свежа!

Эх, эх, попляши!
Больно ножки хороши!

В кружевном белье ходила -
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила -
Поблуди-ка, поблуди!

Эх, эх, поблуди!
Сердце ёкнуло в груди!

Помнишь, Катя, офицера -
Не ушел он от ножа…
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?

Эх, эх, освежи,
Спать с собою положи!

Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала.
С юнкерьем гулять ходила -
С солдатьем теперь пошла?

Эх, эх, согреши!
Будет легче для души!

…Опять навстречу несётся вскач,
Летит, вопит, орет лихач…

Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..

Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах!
Вскрутился к небу снежный прах!..

Лихач - и с Ванькой - наутёк…
Ещё разок! Взводи курок!..

Трах-тарарах! Ты будешь знать,
. . . . . . . . . . . . . . .
Как с девочкой чужой гулять!..

Утек, подлец! Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!

А Катька где?- Мертва, мертва!
Простреленная голова!

Что, Катька, рада?- Ни гу-гу…
Лежи ты, падаль, на снегу!

Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

И опять идут двенадцать,
За плечами - ружьеца.
Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица…

Всё быстрее и быстрее
Уторапливает шаг.
Замотал платок на шее -
Не оправится никак…

Что, товарищ, ты не весел?
- Что, дружок, оторопел?
- Что, Петруха, нос повесил,
Или Катьку пожалел?

Ох, товарищи, родные,
Эту девку я любил…
Ночки черные, хмельные
С этой девкой проводил…

Из-за удали бедовой
В огневых её очах,
Из-за родинки пунцовой
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча… ах!

Ишь, стервец, завел шарманку,
Что ты, Петька, баба, что ль?
- Верно душу наизнанку
Вздумал вывернуть? Изволь!
- Поддержи свою осанку!
- Над собой держи контроль!

Не такое нынче время,
Что бы нянчиться с тобой!
Потяжеле будет бремя
Нам, товарищ дорогой!

И Петруха замедляет
Торопливые шаги…

Он головку вскидавает,
Он опять повеселел…

Эх, эх!
Позабавиться не грех!

Запирайти етажи,
Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба -
Гуляет нынче голытьба!

Ох ты горе-горькое!
Скука скучная,
Смертная!

Ужь я времячко
Проведу, проведу…

Ужь я темячко
Почешу, почешу…

Ужь я семячки
Полущу, полущу…

Ужь я ножичком
Полосну, полосну!..

Ты лети, буржуй, воронышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку,
Чернобровушку…

Упокойся, господи, душу рабы твоея…

Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового -
Гуляй, ребята, без вина!

Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.

Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.

Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой, вьюга, ой, вьюга!
Не видать совсем друг друга
За четыре за шага!

Снег воронкой завился,
Снег столбушкой поднялся…

Ох, пурга какая, спасе!
- Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?
Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво -
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?
- Шаг держи революционный!
Близок враг неугомонный!

Вперед, вперед, вперед,
Рабочий народ!

…И идут без имени святого
Все двенадцать - вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль…

Их винтовочки стальные
На незримого врага…
В переулочки глухие,
Где одна пылит пурга…
Да в сугробы пуховые -
Не утянешь сапога…

В очи бьется
Красный флаг.

Раздается
Мерный шаг.

Вот - проснётся
Лютый враг…

И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет!…

Вперёд, вперёд,
Рабочий народ!

…Вдаль идут державным шагом…
- Кто ещё там? Выходи!
Это - ветер с красным флагом
Разыгрался впереди…

Впереди - сугроб холодный.
- Кто в сугробе - выходи!
Только нищий пёс голодный
Ковыляет позади…

Отвяжись ты, шелудивый,
Я штыком пощекочу!
Старый мир, как пёс паршивый,
Провались - поколочу!

…Скалит зубы - волк голодный -
Хвост поджал - не отстаёт -
Пёс холодный - пёс безродный…
- Эй, откликнись, кто идет?

Кто там машет красным флагом?
- Приглядись-ка, эка тьма!
- Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?

Всё равно, тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
- Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!

Трах-тах-тах!- И только эхо
Откликается в домах…
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах…

Трах-тах-тах!
Трах-тах-тах!
…Так идут державным шагом -
Позади - голодный пёс.
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой неведим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз -
Впереди - Исус Христос.

Анализ поэмы «Двенадцать» Блока

Многие считают поэму «Двенадцать» главным произведением в творчестве Блока. Она была написана поэтом в начале 1918 г. и отражает его взгляд на российскую революцию.

Поэма 12 – оригинальное стихотворение. Она написана в новаторском стиле. Язык поэмы максимально приближен к малограмотному «солдату революции». Высокообразованного человека приводят в недоумение некоторые фрагменты стихотворения. Крайний цинизм и откровенность «двенадцати апостолов революции» — характерная особенность стиха.

Сюжет основан на обходе красноармейского патруля, состоящего из двенадцати человек. Люди, представляющие собой рождение нового мира, — хладнокровные преступники и убийцы, для которых нет ничего святого. Ими движет крайняя ненависть ко всему, что символизирует собой старое общество. До сих пор до конца не ясно подлинное отношение Блока к созданным персонажам. В воспоминаниях и произведениях советских писателей главные герои подвергались излишней идеализации. Борьба за строительство коммунизма ассоциировалась только со светлыми и справедливыми идеями. Для персонажей Блока одна из главных целей – «пальнуть пулей в Святую Русь».

Стихотворение перенасыщено кровожадными садистскими лозунгами и фразами: «мировой пожар в крови», «простреленная голова», «выпью кровушку» и мн. др. Речь главных героев изобилует грубостью и ругательствами.

Сам патрульный обход выглядит совершенно бессмысленным действием. У красноармейцев нет какой-нибудь определенной цели. Они, как стервятники, хотят найти любой предлог для грабежа или убийства.

С каким-то нездоровым упорством Блок постоянно вводит в текст своего произведения христианские образы. Число «героев» равно количеству апостолов. «Черная злоба» приравнивается к «святой злобе». Все чудовищные деяния революционеров сопровождаются пожеланием «Господи, благослови!». Наконец, предводителем опьяненной кровью шайки убийц и головорезов становится главный символ христианства – Иисус Христос. Сам Блок утверждал, что просто не смог подобрать более значимой фигуры на эту роль.

Поэма «Двенадцать» оставляет после себя неоднозначные чувства. Считать ее произведением, прославляющим рождение нового мира, может только неисправимый борец за всеобщую революцию или психически ненормальный человек. Не подпадает она и под категорию «суровой правды жизни» хотя бы потому, что «ножичком полосну, полосну» как-то не сочетается с «упокой, Господи, душу рабы Твоея». Есть мнения, что Блок попросту издевался над новым строем, но сам он этого не подтверждал. Известно, что у поэта возникало желание сжечь свою поэму.