В 1917 г. поступил в Тифлисский медицинский институт, где стал членом еврейской социалистической организации «Бунд». Переехав в Баку, продолжил обучение в Бакинском университете. В 1920 году вступил в РКП(б).

С 1922 года - в Москве, где заканчивает обучение на медицинском факультете 2-го МГУ, работает врачом, ассистентом университетской кафедры, заведующим амбулаторией. По совместительству подрабатывает в Биохимическом институте, руководство которого, заметив способности и интересы Майрановского, предложило ему должность заведующего токсикологическим отделением Центрального санитарно-химического института Наркомздрава.

Позднее Майрановский возглавляет токсикологическую лабораторию Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ), где его исключили из партии «за развал работы спецлаборатории и попытку получить доступ к секретным сведениям». Однако Майрановский написал жалобу в ЦКК, где решение парткома ВИЭМа было отменено. Вернулся в Центральный санитарно-химический институт Наркомздрава на должность заведующего организационно-плановым отделом.

С лета 1937 г. - в 12-м Отделе ГУГБ НКВД СССР. В составе этого отдела с 1937 по 1951 гг. руководил токсикологической лабораторией («Лабораторией-X») - специальным подразделением, занимавшимся исследованиями в области токсических веществ и ядов.

Как утверждает в своих мемуарах высокопоставленный сотрудник органов госбезопасности генерал-лейтенант П. А. Судоплатов, Майрановский был переподчинён НКВД вместе со своей исследовательской группой:

Как стало известно позднее из показаний следствию самого Майрановского и его сотрудников, воздействие различных ядов на человека и способы их применения испытывались в лаборатории на заключённых, приговорённых к высшей мере наказания.

В 1942 году Майрановский, занимаясь экспериментами с ядами на приговоренных к расстрелу, обнаружил, что под влиянием определенных доз препарата "подопытный" начинает исключительно откровенно говорить. После этого, с одобрения руководства, он занялся "проблемой откровенности" на допросах. Такие эксперименты проводились в течение двух лет.

В 1940 г. Майрановский защитил в ВИЭМ докторскую диссертацию на тему «Биологическое действие продуктов при взаимодействии иприта с кожей». Высшая аттестационная комиссия при Комитете по делам высшей школы отклонила решение о присвоении Майрановскому учёной степени доктора медицинских наук и потребовала доработки диссертации. В 1943 году, однако, по представлению наркома госбезопасности В. Н. Меркулова было возбуждено ходатайство о присвоении Майрановскому учёной степени доктора медицинских наук и звания профессора по совокупности работ без защиты диссертации. В ходатайстве указывалось, что «за время работы в НКВД тов. Майрановский выполнил 10 секретных работ, имеющих важное оперативное значение».

Как пишет Судоплатов, «проверка, проведённая ещё при Сталине, после ареста Майрановского, а затем при Хрущёве в 1960 году, в целях антисталинских разоблачений, показала, что Майрановский и сотрудники его группы привлекались для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению правительства в 1937-1947 годах и в 1950 году, используя для этого яды».

Судоплатов заявляет, что ему известно о четырёх фактах ликвидации таких лиц, в которых Майрановский принял участие в 1946-1947 годах (в этих операциях участвовал и сам Судоплатов):

• А. Я. Шумский, один из руководителей украинского националистического движения (был репрессирован в 1930-е гг., позднее был освобождён из заключения по состоянию здоровья и находился в ссылке в Саратове, где установил контакты с эмигрантскими организациями и вёл активную пропагандистскую деятельность; Майрановский был направлен в Саратов в составе спецгруппы, после чего Шумский, согласно официальному заключению, скончался в больнице от сердечной недостаточности;
• Теодор Ромжа, архиепископ украинской униатской церкви в Ужгороде (его подозревали в сотрудничестве с вооружённым националистическим подпольем, а деятельность его расценивалась как угроза политической стабильности Закарпатья, вошедшего в состав СССР лишь в 1945 году; Майрановский был направлен в Ужгород, где передал ампулу с ядом кураре агенту органов безопасности - медсестре в больнице, где Ромжа находился после автомобильной аварии, которая и сделала смертельный укол);
• Самет (польский еврей, интернированный в 1939 году, занимался в Ульяновске секретными работами по использованию трофейного немецкого оборудования на советских подводных лодках, установил контакты с англичанами и намеревался эмигрировать в Палестину; Майрановский сделал Самету во время профилактического осмотра инъекцию яда кураре) и

Судоплатов высказывает предположение, что Майрановский мог быть использован и в ликвидации Рауля Валленберга.

Находясь в тюрьме, Майрановский боролся за свою реабилитацию, написал несколько писем на имя министра государственной безопасности С. Д. Игнатьева, а позднее - Берии. Однако, как пишет Судоплатов, впоследствии эти письма были использованы следствием против самого Майрановского, а также Берии, Абакумова и Меркулова.

После освобождения в начале 1962 г. Майрановскому было запрещено жить в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик. Последние годы жизни он работал в одном из НИИ в Махачкале.

(1937-1951), полковник медицинской службы (1943), доктор медицинских наук, профессор (1943).

Биография

Как пишет Судоплатов, «проверка, проведённая ещё при Сталине, после ареста Майрановского, а затем при Хрущёве в 1960 году, в целях антисталинских разоблачений, показала, что Майрановский и сотрудники его группы привлекались для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению правительства в 1937-1947 годах и в 1950 году, используя для этого яды » .

Судоплатов заявляет, что ему известно о четырёх фактах ликвидации таких лиц, в которых Майрановский принял участие в 1946-1947 годах (в этих операциях участвовал и сам Судоплатов) :

Судоплатов высказывает предположение, что Майрановский мог быть использован и в ликвидации Рауля Валленберга .

13 декабря г. Майрановский был арестован. Вот что пишет по этому поводу Судоплатов :

В 1951 году Майрановский вместе с Эйтингоном , Райхманом, Матусовым и А. Свердловым были арестованы и обвинены в незаконном хранении ядов, а также в том, что они являются участниками сионистского заговора, цель которого - захват власти и уничтожение высших руководителей государства, включая Сталина. Рюмину , который возглавлял следствие по этому делу, удалось выбить фантастические признания у Майрановского (он отказался от них в 1958 году) и заместителя начальника секретариата Абакумова Бровермана. Когда в конце 1952 года Рюмин, будучи заместителем министра госбезопасности С. Д. Игнатьева , был снят с должности, следственная часть не могла представить обвинительное заключение против Майрановского в том виде, как его подготовил Рюмин. Показания начальника токсикологической лаборатории не подкреплялись признаниями врачей, арестованных по делу Абакумова, которые не имели понятия об этой лаборатории.
Никто из арестованных врачей ничего не знал о секретной деятельности Майрановского: он сам проводил эксперименты с ядами на приговорённых к смертной казни в соответствии с установленным правительством и Министерством госбезопасности порядком. Зафиксировать в полном виде признания Майрановского было чересчур рискованно, поскольку он ссылался на указания высших инстанций и полученные им награды. Именно поэтому его дело поступило на рассмотрение во внесудебный орган - Особое совещание при министре госбезопасности… Его оставили в живых и в феврале 1953 года приговорили к десяти годам лишения свободы за незаконное хранение ядов и злоупотребление служебным положением.

Находясь в тюрьме, Майрановский боролся за свою реабилитацию, написал несколько писем на имя министра государственной безопасности С. Д. Игнатьева , а позднее - Берии . Однако, как пишет Судоплатов, впоследствии эти письма были использованы следствием против самого Майрановского, а также Берии, Абакумова и Меркулова.

В апреле 1956 года Президиумом Верховного Совета СССР было принято решение:

Учитывая связи Майрановского с разоблачёнными врагами народа Берия и Меркуловым, выполнение им особо доверительных заданий этих лиц и социальную опасность Майрановского как лица, производившего бесчеловечные опыты над живыми людьми,… действие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 17 марта 1953 года об амнистии на осуждённого Майрановского Григория Моисеевича не распространять и ограничиться отбытием наказания по вынесенному ему приговору .

После отбытия наказания освободился в декабре 1961 года, попытка реабилитироваться привела к ещё одному аресту .

После освобождения в начале 1962 года Майрановскому было запрещено жить в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик. Последние годы жизни он работал в одном из НИИ в Махачкале.

Умер в 1964 году.

Майрановский был удостоен орденов и медали «Партизану Отечественной войны» 1-й степени .

Напишите отзыв о статье "Майрановский, Григорий Моисеевич"

Литература

«Лаборатория Майрановского» упоминается в повести Э. Рязанова «Предсказание» (1992).

Источники

• Энциклопедия секретных служб России / Авт. - сост. А. И. Колпакиди. - М.: Астрель, АСТ, Транзиткнига, 2004. - 800 с.
• Судоплатов П. А.

Примечания

2. 12-й Отдел ГУГБ НКВД СССР , обеспечивавший оперативные подразделения специальной техникой, был создан 7 августа 1937 года. В 1938 году в ходе реорганизации структуры НКВД Отдел опертехники (2-й Специальный отдел) стал самостоятельным и впоследствии сохранял этот статус. В феврале 1941 года при разделении НКВД на два наркомата - НКВД СССР во главе с наркомом Л. П. Берией и Народный комиссариат государственной безопасности СССР под руководством наркома В. Н. Меркулова - Отдел оперативной техники был передан в структуру НКГБ (4-й отдел). В июле 1941 года НКВД и НКГБ были вновь объединены в единый наркомат - НКВД СССР. В ходе реорганизации 4-й отдел НКГБ вновь стал 2-м Специальным отделом НКВД. С апреля 1943 по март 1946 года в результате очередного разделения НКВД на два ведомства Отдел оперативной техники - вновь в составе НКГБ (нарком В. Н. Меркулов). С апреля 1946 - в составе Министерства государственной безопасности (министр В. Н. Меркулов, которого вскоре сменил В. С. Абакумов). /Ист.: Воронцов С. А. Спецслужбы России: Учебник. Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. - 512 с./
4. цит. по изданию «Энциклопедия секретных служб России» / Авт. - сост. А. И. Колпакиди. - М.: Астрель, АСТ, Транзиткнига, 2004. - стр. 609
8. . Проверено 29 марта 2013. .

Отрывок, характеризующий Майрановский, Григорий Моисеевич

Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.

Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l"imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd"hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m"avez fait l"honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l"eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c"est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu"elle s"y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l"encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l"horloger n"a pas la faculte de l"ouvrir, il ne peut la manier qu"a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.

Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.

1899 - 1964

Родился в городе Батуми. В 1917 г. после окончания гимназии поступил на медицинский факультет Тифлисского университета, где вступил в еврейскую социалистическую организацию «Бунд» (Всеобщий еврейский рабочий союз). Одновременно в течение 5 лет занимался репетиторством Позднее он перебрался в Баку, где учился в Бакинском университете. В 1920-1922 гг. - начальник отдела кустовой промышленности СНХ АзССР.
В 1922 году Майрановский переезжает в Москву, где в 1923г. заканчивает медицинский факультет 2-го МГУ, преподает на вечерних общеобразовательных курсах Хамовнического района, работает сначала врачом в терапевтической клинике МГУ, затем ассистентом на университетской кафедре, а позднее заведующим амбулаторией на одной из московских фабрик.
С 1928 года он был аспирантом, научным и потом старшим научным сотрудником Биохимического института им. А.Н. Баха, а в 1933-1935 годах руководил токсикологическим отделом того же института; кроме того, в 1934 году назначен заместителем директора этого института.
В 1935 году Майрановский перешел во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ), где по 1937 год заведовал секретной токсикологической спецлабораторией засекреченном Отделе фармакологии

С лета 1937 г. Г.Майрановский в 12-м отделе ГУГБ НКВД СССР.
В 1938-1940 годах он был старшим научным сотрудником отдела патологии терапии 0В (отравляющих веществ). С 1940 года до момента ареста (13 декабря 1951 года) Майрановский целиком отдавал себя работе в «лаборатории смерти».
Задачу перед ним руководство НКВД поставило четкую: создать яды, которые бы “маскировали” свое гибельное действие под естественные причины смерти или болезни человека. За время существования этого секретного объекта у него было несколько “имен” — “Лаборатория №12”, “Лаборатория Х”, “Камера”.
Для проведения экспериментов Г. Майрановскому выделили большую комнату в угловом доме по Варсонофьевскому переулку. В помещении было отгорожено пять отсеков, двери которых, снабженные смотровыми глазками, выходили в просторный “приемный покой”. Перед этими дверьми во время отработки очередной серии опытов постоянно дежурил кто-нибудь из сотрудников, контролируя “процесс".

Еще в 1926-м по распоряжению наркома Менжинского в ОГПУ начала действовать лаборатория по использованию ядов и наркотиков. Она была включена в состав секретной группы Якова Серебрянского, которая занималась проведением террористических акций за границей. 12 лет спустя, с приходом нового наркома Лаврентия Берии, решено было модернизировать это “научное подразделение”. В наркомате создали две новые лаборатории. Бактериологическую, возглавил профессор С.Муромцев, другую Г.Майрановский, назначенный начальником 7-го отделения 2-го спецотдела НКВД. Спецотдел подчинялся непосредственно наркому Л.Берии и его заместителю В.Меркулову.
«Лаборатория смерти» просуществовала до 1946 года, когда была включена в состав Отдела оперативной техники (ООТ) и стала Лабораторией № 1 ООТ при новом министре госбезопасности В.Абакумове*.

Первые опыты в “лаборатории смерти” Майрановский проводил с производными соединениями иприта. Такой яд казался очень удобным: безвкусный, действует наверняка. Однако был и существенный минус: проводимый после вскрытия умершего химический анализ позволял остановить его наличие в организме. Тогда Майрановский стал экспериментировать с дигитоксином, колхицином, таллием, рицином, варьируя концентрацию этих веществ и способы их введения в организм человека.

Каждый вариант опробовался на 10 “подопытных”. Для всех испытуемых устанавливался определенный период наблюдения за действием яда: от 10 до 14 дней. Если за это время смерти не наступало, несчастного “объекта” “списывали в расход”.

После долгих опытов удалось создать яд, идеально подходящий для работы чекистских агентов. Этому препарату присвоили обозначение К-2. После его приема человек “как бы становился меньше ростом, слабел, становился все тише и через 15 минут умирал”. Ради пущей надежности для К-2 устроили “независимую экспертизу”: труп одного из отравленных был привезен в морг института им. Склифосовского, и там патологоанатомы произвели обычное вскрытие. Диагноз ничего не подозревающих врачей был однозначный: человек умер от острой сердечной недостаточности.
В лаборатории отрабатывали и различные способы введения ядов в организм жертвы. Их подмешивали в пищу, в воду, делали инъекции, брызгали на кожу…

В 1940 г. Майрановский защитил в Институте экспериментальной медицины докторскую диссертацию на тему: «Биологическое действие продуктов при взаимодействии иприта с кожей». ВАК при Комитете по делам высшей школы отклонил решение ученого совета института, требуя доработки диссертации. Однако во время войны в 1943 г. по представлению наркома НКГБ Меркулова было возбуждено ходатайство о присвоении Майрановскому степени доктора медицинских наук и звания профессора по совокупности работ без защиты диссертации. В своем ходатайстве Меркулов указывал, что «за время работы в НКВД тов. Майрановский выполнил 10 секретных работ, имеющих "важное оперативное значение».

Трудно определить общее количество жертв экспериментов, проводившихся в лаборатории Майрановского. Судя по некоторым данным, это число достигало 250 человек. Среди тех, кто расстался с жизнью в пресловутой “Камере”, были не только наши зэки, получившие “вышку”. Здесь нашли смерть и германские, и японские военнопленные, поляки, корейцы, китайцы, обвиненные в “шпионаже”. В конце 1945-го для проведения опытов привезли трех немцев- политэмигрантов, бежавших в свое время в Россию от нацистов и получивших здесь вместо спасения смертельную инъекцию.

В послевоенные годы “доктора Смерть”, “набившего руку” на лабораторных экспериментах, решили использовать в осуществлении операций по ликвидации. Его руководителями в этом деле стали признанные специалисты из госбезопасности Павел Судоплатов и Наум Эйтингон. Сам Майрановский такими подвигами гордился до последних дней жизни:
“Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов Советской власти, в том числе и националистов всяческого рода. Об этом известно генерал-лейтенанту П.А.Судоплатову”.

Историк Никита Петров, занимавшийся изучением “боевых операций” чекистов:

“В июне 1946 года с санкции Сталина в Ульяновске Судоплатов и его сотрудники убили польского гражданина инженера Самета. Его захватили, вывезли за город, Майрановский сделал ему смертельную инъекцию, после чего была имитирована случайная смерть… В сентябре в поезде был также смертельной инъекцией убит украинский националист Шумский. В купе к этому парализованному инвалиду для проведения “боевой операции” входили Судоплатов и Майрановский…”
В том же, 1946 году от укола шприцем, наполненным ядом, погиб коммунист из США Оггинс, работавший в 1930-е агентом НКВД на Дальнем Востоке и позднее арестованный в Москве за “шпионаж”. Американцы добивались его возвращения из советских застенков на родину, но руководители МГБ очень не хотели, чтобы Оггинс оказался в Штатах. Ядовитый укол, который сделал американцу “доктор Смерть” в тюремной больнице, разом решил все проблемы. А вот в другом случае Майрановский был “только” посредником: предоставил исполнителям дозу разработанной им отравы. Этим ядом был убит архиепископ украинской униатской церкви Ромжа.

Дьявольская работа, которой занимались сотрудники “лаборатории Х”, не могла не сказываться на их состоянии. Выдержать такой “конвейер смерти” не могли даже самые закаленные “спецы”. Сотрудник госбезопасности М.Филимонов, участвовавший в испытаниях отравленных пуль, ушел в безнадежный запой уже после 10 “экспериментов”. Еще двое его коллег получили серьезные психические расстройства. Сотрудники спецлаборатории Щеголев и Щеглов покончили жизнь самоубийством.
Но сам Майрановский, казалось, был совершенно не подвержен каким-либо “сантиментам”. Судьба-мстительница приготовила Григорию Моисеевичу иной удар.

13 декабря 1951-го он был неожиданно арестован “органами”, — обвинения звучали весьма неожиданно: “должностная халатность” и “незаконное хранение сильнодействующих веществ”.

Причем “халатность” Майрановского состояла в том, что при выполнении нескольких “спецакций” его яды не сработали, и операции чекистов оказались провалены. Следователи МГБ работали больше года, наконец, зимой 1953 года состоялся суд. Решением Особого совещания при министре госбезопасности от 14 февраля 1953 года “доктор Смерть” получил 10 лет тюрьмы.

Но надобность в его знаниях и опыте не исчезла. Даже находясь в заключении, Майрановский продолжал консультировать “органы”: для этого несколько раз его вывозили из Владимирской спецтюрьмы №2 в Москву. Неугомонный отравитель пытался добиться освобождения, аргументируя это необходимостью совершенствования работы с ядами в СССР.

“У меня есть предложения по использованию некоторых новых веществ как из ряда снотворного, так и смертельного действия. Техника применения наших средств в пищевых продуктах и напитках устарела, и необходимо искать новые пути воздействия через вдыхаемый воздух…” (Из письма на имя Л.Берии.) Это послание оказалось очень кстати для тех, кто устроил “свержение” Л.Берии. Показания Майрановского были в числе самых веских аргументов, определивших смертные приговоры Берии и его помощникам.

Самому Г. Майрановскому добиться пересмотра дела так и не удалось. Он отсидел свою “десятку” полностью и был выпущен на свободу лишь в декабре 1961-го. Попробовал хлопотать о реабилитации, но результат оказался прямо противоположным: Майрановского сначала еще раз арестовали, а после освобождения в конце 1962 года он получил предписание в 24 часа уехать из Москвы.
Бывшему профессору и полковнику “подсказали” место его будущей работы: заштатная биохимическая лаборатория в Махачкале.
Но заведовать этим учреждением ему суждено было недолго. В 1964 году “доктор Смерть” скоропостижно скончался… от острой сердечной недостаточности.

В 1989 году сыновья Майрановского попытались вновь подать прошение о посмертной реабилитации их отца. В своем ответе на это прошение старший помощник Генерального прокурора СССР В.И. Илюхин писал: «Его [Майрановского] вина в совершении преступлений материалами уголовного дела доказана. Оснований к пересмотру дела и реабилитации Майрановского Г.М. не имеется».

Отравители из НКВД

Никита Петров, "Мемориал": "Одной из наиболее мрачных страниц в деле Берии стала история возникновения и деятельности спецлаборатории, в которой ставились смертельные опыты на людях. Об этом постеснялись писать в кратком газетном отчете о суде над Берией, опубликованном 24 декабря 1953 года. В приговоре, тем не менее, говорилось: "Установлены также другие бесчеловечные преступления подсудимых Берия, Меркулова, Кобулова, заключающиеся в производстве опытов по испытанию ядов на осужденных к высшей мере уголовного наказания и опытах по применению наркотических веществ при допросах". Что скрывалось за этой фразой и каковы были размах и организационные формы этой деятельности?"

В ходе следствия по делу Берии в 1953-м это стало одним из "ударных" эпизодов, хотя подобрались к нему не сразу. Посаженный еще при Сталине в ходе разоблачения т. н. сионистского заговора в МГБ полковник медицинской службы Григорий Майрановский (приговорен ОСО МГБ 14 февраля 1953-го к 10 годам) сам обратил на себя внимание прокуратуры.

Весной 1953-го в надежде выйти на свободу он неоднократно обращался к новому министру внутренних дел Берии и в письмах открыто писал о своей "особой работе" в спецлаборатории и упирал на свои заслуги.

В первом, из Владимирской тюрьмы 21 апреля 1953-го, он писал: "Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов Советской власти, в том числе националистов всяческого рода (и еврейских) - об этом известно генерал-лейтенанту П.А.Судоплатову" — и заверял Берию: готов выполнить "все Ваши задания на благо нашей могучей Родины".

После ареста Берии эти письма попали в руки следствия, и ниточка стала раскручиваться. 18 августа 1953-го дело Майрановского было передано в прокуратуру.

На допросе 27 августа 1953-го Майрановский подробно рассказал, как в конце 1938-го или начале 1939-го обратился к Берии с просьбой разрешить ему проводить опыты над людьми и в результате: "Берия одобрил мое предложение. Мне было поручено провести эти исследования над осужденными".

Теперь настала очередь допросить главного обвиняемого. На прямой вопрос об испытании ядов на приговоренных к расстрелу 28 августа 1953-го Берия ответил: "Не помню".

Но после зачтения ему показаний Майрановского понял, что отпираться бессмысленно: "Я признаю, что то, о чем свидетельствует Майрановский, является страшным, кровавым преступлением. Я давал задание Майрановскому о производстве опытов над осужденными к ВМН, но это не являлось моей идеей".

Тут же Берию спросили, был ли его заместитель Всеволод Меркулов посвящен в тайну деятельности спецлаборатории. Берия ответил - "безусловно", уточнив, что тот "больше занимался этим".

Еще немного подумав, Берия решил, что недостаточно внятно объяснил свою подчиненную роль в этом деле: "Хочу дополнить, что указания об организации спецлаборатории мною было получено от И.В. Сталина и в соответствии с этими указаниями производились опыты, о которых речь шла выше".

К этому времени Меркулов, занимавший должность министра госконтроля СССР, еще не был арестован. Но следствие имело на него виды как на ближайшего сподвижника Берии и пока допрашивало в качестве свидетеля.

К удивлению прокурорских следователей, Меркулов на допросе 29 августа 1953-го не только не отрицал наличия в НКВД такой лаборатории, но и взялся теоретически обосновывать ее необходимость.

На вопрос, не считает ли он, что эти опыты - преступление против человечности, Меркулов изрек: "Я этого не считаю, так как конечной целью опытов была борьба с врагами советского государства. НКВД - это такой орган, который мог применять подобные опыты над осужденными врагами Советской власти и в интересах советского государства. Как работник НКВД, я выполнял эти задания, но, как человек, считал подобного рода опыты нежелательными".

Так в лице Меркулова государство победило человека.

Подобными откровениями свидетель Меркулов проторил себе прямую дорогу в обвиняемые. Генеральный прокурор Руденко 1 сентября 1953-го направил Маленкову справку о Меркулове с просьбой санкционировать его арест как одного из "соратников Берии", руководившего деятельностью секретной лаборатории, где проводились опыты над людьми.

Между тем Берия по ходу дела пытался всячески умалить свою роль в организации и функционировании "лаборатории Икс".

На допросе 31 августа заявил: "Майрановского я видел всего два или три раза. Он мне докладывал о работе лаборатории и об опытах над живыми людьми", а санкции на проведение конкретных экспериментов давал Меркулов".

Более того, Берия пояснил, что вскоре после своего назначения наркомом он "интересовался этими ядами в связи с наметившейся акцией в отношении Гитлера".

На вопрос, "как вы оцениваете опыты над живыми людьми, тайные похищения и убийства людей", Берия ответил: "Это недопустимые явления и кровавые преступления".

Меркулов, будучи арестованным, на допросе 28 сентября признал, что лично дал разрешение Майрановскому на применение ядов к 30-40 осужденным, пояснив, что никто, кроме него и Берии, не мог давать такое разрешение.

Он вновь повторил, что не считает это незаконным, так как речь шла о приговоренных к высшей мере и имелась санкция Берии.

Правда, оговорился: "Я, в частности, не предполагал, что эти опыты носят мучительный характер. Я полагал даже, что процедура незаметного отравления осужденного менее мучительна, чем процедура расстрела. Конечно, я обязан был интересоваться деталями проведения опытов и создать в них должные рамки или даже прекратить их вовсе".

Майрановский на допросах 6 и 7 августа 1953-го подробно рассказал, какие яды он испытывал на заключенных.

В списке полтора десятка наименований, от неорганических соединений мышьяка и таллия, цианистых калия и натрия до сложных органических веществ: колхицина, дигитоксина, аконитина, стрихнина и природного яда - кураре.

Причем параллельно шли испытания этих же ядов и на животных, и результаты Майрановский опубликовал в 1945-м. Понятно, что об испытаниях на людях он в публикациях умалчивал.

Он подробно рассказывал о картине отравления тем или иным ядом. Например, о том, что наиболее мучительной была смерть от аконитина, которым он отравил десять человек: "Должен сказать, что мне самому становится жутко, когда я вспоминаю все это".

Помимо Майрановского, занятого токсикологическими исследованиями, в опытах на людях принимали участие старший химик спецлаборатории Александр Григорович и бактериолог Сергей Муромцев, испытывавший на заключенных ботулинический токсин.

Допуск в лабораторию имели: Судоплатов, Эйтингон, Филимонов и начальник лаборатории Аркадий Осинкин.

Как пояснил на следствии Майрановский, помимо руководителей НКВД об опытах на людях знали и подчиненные коменданту Лубянки Блохину сотрудники комендатуры: братья Василий и Иван Шигалевы, Демьян Семенихин, Иван Фельдман, Иван Антонов, Василий Бодунов, Александр Дмитриев, которые обычно производили расстрелы, а в случае передачи приговоренных в лабораторию Майрановского были избавлены от необходимости выполнять свои палаческие обязанности.

Трудно сказать, были ли они рады этому обстоятельству, не видели ли в Майрановском конкурента, способного "отобрать работу" - заменит пробиркой с ядом их натруженные и мозолистые от рукояток пистолетов руки. И что тогда - увольняться?

Подробно об истории создания лаборатории рассказал комендант Василий Блохин на допросе 19 сентября 1953-го.

Берия вскоре после назначения наркомом внутренних дел вызвал его и сказал, что нужно подготовить помещение для производства опытов над заключенными, приговоренными к расстрелу. Блохин датирует этот разговор 1938 годом.

Сначала Берия выяснил, нельзя ли использовать для этого помещение в доме № 2 (в главном здании НКВД на Лубянке). Блохин ответил, что такую работу в доме № 2 проводить нельзя и есть возможность оборудовать помещение в другом доме (как явствует из показаний Майрановского, это было здание НКВД в Варсанофьевском переулке).

Блохин набросал план и передал Мамулову. Из помещения 1-го этажа было сделано 5 камер и при них приемная.

Майрановский вводил яд заключенным через пищу, путем уколов тростью или шприцем, а также проводил опыты с беззвучным оружием.

Блохин рассказал: "При умерщвлении доставленных арестованных путем введения различных ядов присутствовал я, а чаще дежурные, но во всех случаях, когда умерщвление уже было произведено, я приходил в помещение Майрановского для того, чтобы закончить всю операцию. Из управления Судоплатова - чаще других в помещении Майрановского бывал Эйтингон, несколько реже бывал Судоплатов. Во всех случаях умерщвления бывали представители отдела "А" Подобедов, Герцовский, Воробьев".

Задания спецотделу, а с 1943-го - отделу "А" подобрать приговоренных для передачи их в лабораторию давали Берия и его заместители Меркулов и Кобулов. Арестованных, подлежащих доставке к Майрановскому, доставляли и размещали по камерам, обязательно с участием работников отдела "А".

"После умерщвления арестованных также обязательно присутствовал представитель отдела "А", который на обороте предписания составлял акт о приведении приговора в исполнение, который подшивался работником отдела "А", а также мною и иногда представителем управления Судоплатова. Эти акты хранятся в отделе "А"..."

Блохин пояснил, что умерщвление таким способом приговоренных шло с конца 1938 по 1947 год. Больше всего в 1939 - 1940 гг. - около 40 человек.

С началом войны это прекратилось, и с 1943-го, когда опыты на людях возобновились, - около 30 человек.

Блохин вел тетрадку, куда по собственному почину заносил фамилии подопытных, но в 1941-м сжег ее, потом возобновил записи в 1943-м и, уходя на пенсию в 1953-м, передал тетрадку своему заместителю Яковлеву, а тот с согласия Блохина ее сжег.

В декабре 1953-го Берия и его ближайшие соратники были осуждены и расстреляны.

Но расследование прокуратурой истории спецлаборатории продолжалось. Вот что рассказал о своем участии в деятельности спецлаборатории и опытах на людях 4 марта 1954-го на допросе в прокуратуре Муромцев. В 1942-м его вызвал Судоплатов и в присутствии Филимонова предложил участвовать в дежурствах в спецлаборатории. В обязанности входило наблюдение и запись результатов наблюдений.

"Лично я, - сказал Муромцев, — участия во введении ядов не принимал". Согласно показаниям Муромцева, почти ежедневно в "Лаборатории Икс" бывал Филимонов, "один раз при мне был Судоплатов (приходил вместе с Филимоновым) - осмотрел обстановку, прошел по коридорчику, посидел несколько минут в приемной, задал несколько вопросов Майрановскому и ушел".

Как рассказал Муромцев, он дежурил в спецлаборатории недолго - 2-3 месяца, потом отказался, так как не был "в состоянии переносить эту обстановку": непрерывное пьянство Майрановского, Григоровича, Филимонова вместе с работниками спецгруппы.

"Кроме того, сам Майрановский поражал своим зверским, садистским отношением к заключенным". Некоторые препараты вызывали у заключенных тяжелые мучения.

У Муромцева стали портиться отношения с женой (ей не нравилось, что он не ночует дома). Муромцев поговорил с Блохиным, тот доложил Судоплатову, и его не стали больше брать на дежурства. Как пояснил Муромцев, "с Филимоновым я не стал говорить, так как он к тому времени спился".

За время дежурств Муромцева были проведены опыты над примерно 15 осужденными. На вопрос, испытывал ли Муромцев свои препараты, он ответил: "Однажды мне Филимонов сказал, что по предложению Судоплатова я должен проверить действие токсина бутулинуса (так в тексте, речь идет о ботулиническом токсине. - Н. П.) в спецлаборатории, куда я был ими введен для дежурств у Майрановского".

Опыт Муромцев провел вместе с Майрановским, токсин был дан вместе с пищей. "Таких опытов было три, кажется, со смертельным исходом. Смерть наступила в течение 48 часов". Во всех случаях наблюдались слабые желудочные боли, тошнота и паралич. Результаты опытов по ботулиническому токсину Филимонов докладывал Судоплатову.

Еще Муромцев вспомнил, как один раз по распоряжению Судоплатова, переданному через Филимонова, он выдал во время войны Майрановскому одну дозу ботулинического токсина для применения, как ему сказал Филимонов, за кордоном, в Париже.

Потом Муромцева вызвал Судоплатов и в присутствии Филимонова ругал за то, что препарат оказался не действующим.

Майрановского на допросе 13 марта 1954-го спросили, почему он скрыл, что исследование ядов вел в конце 1938-го еще во внутренней тюрьме.

Майрановский признал, что исследования начал в комнате, находящейся в доме в Варсанофьевском переулке, но один раз, когда нужно было проверить какое-то средство, чтобы дать его руководству, производил опыты во внутренней тюрьме НКВД.

Григорович стал помогать в дежурствах, когда опыты проводились еще в одной комнате в Варсанофьевском переулке, помогал и В.Д.Щеголев (он в апреле 1940-го в ходе экспериментов отравился и покончил с собой).

Был задан вопрос об опытах с отравленными пулями, и Майрановский рассказал, что опыты им проводились при Филимонове. Участовали сам Майрановский, Григорович, Филимонов и спецгруппа Блохина.

Это были облегченные пули, внутри которых был аконитин: "Начали эти опыты в верхней камере в Варсанофьевском переулке, но тогда, когда уже в шести нижних проводились исследования ядов".

Майрановский: "В Варсанофьевском переулке, в верхней камере мы проделали опыты, кажется, на трех человеках. Потом эти опыты проводились в подвале, где приводились приговоры в исполнение, в том же здании Варсанофьевского переулка. Здесь примерно было проведено опытов над десятью осужденными".

Производились выстрелы в "неубойные" места разрывными пулями. Смерть наступала в промежуток от 15 минут до часа, в зависимости от того, куда попала пуля. Стреляли в "подопытных" Филимонов или кто-либо из спецгруппы.

"Мне кажется, - добавил Майрановский, - Григорович не стрелял, сам я тоже ни разу не стрелял… все случаи при применении отравленных пуль кончались смертью, хотя я вспоминаю один случай, когда подопытного достреливали работники спецгруппы". И был случай, когда пуля остановилась у кости, и подопытный ее вытащил. При опытах с отравленными пулями в подвале присутствовали Майрановский, Филимонов, Григорович, Блохин и его работники из спецгруппы.

Еще Майрановский вспомнил об опытах с отравленной ядом подушкой, что вызывало сон, и о том, как давали большие дозы снотворного, что вызывало смерть.

Ряд преступных эпизодов так и не был расследован.

Майрановский на допросе 27 августа 1953-го рассказал, что участвовал в операциях по устранению людей в ходе тайных встреч на конспиративных квартирах.

Задания он получал через Судоплатова. Обсуждение предстоящих акций проходило у Берии или Меркулова, и во всех случаях в обсуждении участвовал Судоплатов (иногда Эйтингон и Филимонов).

Как пояснил Майрановский, "мне никогда не говорилось, за что то или иное лицо должно быть умерщвлено, и даже не назывались фамилии".

Майрановскому организовывали встречу с потенциальной жертвой на конспиративной квартире, и во время еды, выпивки, как он пояснил, "мною подмешивались яды", а иногда предварительно "одурманенное лицо" убивал посредством инъекции.

Как сообщил Майрановский, "это несколько десятков человек".

Дал показания о спецлаборатории и Судоплатов. На допросе 1 сентября 1953-го он рассказал, что в курс дела о "Лаборатории Икс" и опытах его ввел начальник 4-го спецотдела НКВД Филимонов, когда его отдел вошел в управление, руководимое Судоплатовым.

Работу в "особой лаборатории" проводили Филимонов, Майрановский и Муромцев и отчитывались о ней перед Меркуловым и Берией. Согласно сохранившимся протоколам испытаний, работа началась в 1937 или 1938 годах. Всего сохранилось 150 протоколов.

По свидетельству Судоплатова, Абакумов в 1946-м отдал распоряжение ликвидировать лабораторию, а протоколы испытаний - хранить у себя. И Судоплатов хранил эти документы вплоть до своего ареста в августе 1953-го.

После ареста Судоплатова протоколы находились в Генеральной прокуратуре.

В 1954-м папка с названием "Материалы лаборатории Х" была передана из Генеральной прокуратуры на постоянное хранение в КГБ.

Интересно, как долго ФСБ намерена хранить в тайне имена жертв преступных экспериментов сталинских чекистов?

Одной из наиболее мрачных страниц в деле Берии стала история возникновения и деятельности спецлаборатории, в которой ставились смертельные опыты на людях. Об этом постеснялись писать в кратком газетном отчете о суде над Берией, опубликованном 24 декабря 1953 года. В приговоре, тем не менее, говорилось: «Установлены также другие бесчеловечные преступления подсудимых Берия, Меркулова, Кобулова, заключающиеся в производстве опытов по испытанию ядов на осужденных к высшей мере уголовного наказания и опытах по применению наркотических веществ при допросах». Что скрывалось за этой фразой и каковы были размах и организационные формы этой деятельности?

В ходе следствия по делу Берии в 1953-м это стало одним из «ударных» эпизодов, хотя подобрались к нему не сразу. Посаженный еще при Сталине в ходе разоблачения т. н. сионистского заговора в МГБ полковник медицинской службы Григорий Майрановский (приговорен ОСО МГБ 14 февраля 1953-го к 10 годам) сам обратил на себя внимание прокуратуры. Весной 1953-го в надежде выйти на свободу он неоднократно обращался к новому министру внутренних дел Берии и в письмах открыто писал о своей «особой работе» в спецлаборатории и упирал на свои заслуги. В первом, из Владимирской тюрьмы 21 апреля 1953-го, он писал: «Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов Советской власти, в том числе националистов всяческого рода (и еврейских) - об этом известно генерал-лейтенанту П.А.Судоплатову» — и заверял Берию: готов выполнить «все Ваши задания на благо нашей могучей Родины». После ареста Берии эти письма попали в руки следствия, и ниточка стала раскручиваться. 18 августа 1953-го дело Майрановского было передано в прокуратуру.

На допросе 27 августа 1953-го Майрановский подробно рассказал, как в конце 1938-го или начале 1939-го обратился к Берии с просьбой разрешить ему проводить опыты над людьми и в результате: «Берия одобрил мое предложение. Мне было поручено провести эти исследования над осужденными».

Теперь настала очередь допросить главного обвиняемого. На прямой вопрос об испытании ядов на приговоренных к расстрелу 28 августа 1953-го Берия ответил: «Не помню». Но после зачтения ему показаний Майрановского понял, что отпираться бессмысленно: «Я признаю, что то, о чем свидетельствует Майрановский, является страшным, кровавым преступлением. Я давал задание Майрановскому о производстве опытов над осужденными к ВМН, но это не являлось моей идеей». Тут же Берию спросили, был ли его заместитель Всеволод Меркулов посвящен в тайну деятельности спецлаборатории. Берия ответил - «безусловно», уточнив, что тот «больше занимался этим». Еще немного подумав, Берия решил, что недостаточно внятно объяснил свою подчиненную роль в этом деле: «Хочу дополнить, что указания об организации спецлаборатории мною было получено от И.В. Сталина и в соответствии с этими указаниями производились опыты, о которых речь шла выше».

К этому времени Меркулов, занимавший должность министра госконтроля СССР, еще не был арестован. Но следствие имело на него виды как на ближайшего сподвижника Берии и пока допрашивало в качестве свидетеля. К удивлению прокурорских следователей, Меркулов на допросе 29 августа 1953-го не только не отрицал наличия в НКВД такой лаборатории, но и взялся теоретически обосновывать ее необходимость. На вопрос, не считает ли он, что эти опыты - преступление против человечности, Меркулов изрек: «Я этого не считаю, так как конечной целью опытов была борьба с врагами советского государства. НКВД - это такой орган, который мог применять подобные опыты над осужденными врагами Советской власти и в интересах советского государства. Как работник НКВД, я выполнял эти задания, но, как человек, считал подобного рода опыты нежелательными». Так в лице Меркулова государство победило человека.

Подобными откровениями свидетель Меркулов проторил себе прямую дорогу в обвиняемые. Генеральный прокурор Руденко 1 сентября 1953-го направил Маленкову справку о Меркулове с просьбой санкционировать его арест как одного из «соратников Берии», руководившего деятельностью секретной лаборатории, где проводились опыты над людьми.

Между тем Берия по ходу дела пытался всячески умалить свою роль в организации и функционировании «лаборатории Икс». На допросе 31 августа заявил: «Майрановского я видел всего два или три раза. Он мне докладывал о работе лаборатории и об опытах над живыми людьми», а санкции на проведение конкретных экспериментов давал Меркулов». Более того, Берия пояснил, что вскоре после своего назначения наркомом он «интересовался этими ядами в связи с наметившейся акцией в отношении Гитлера».

На вопрос, «как вы оцениваете опыты над живыми людьми, тайные похищения и убийства людей», Берия ответил: «Это недопустимые явления и кровавые преступления».

Меркулов, будучи арестованным, на допросе 28 сентября признал, что лично дал разрешение Майрановскому на применение ядов к 30-40 осужденным, пояснив, что никто, кроме него и Берии, не мог давать такое разрешение. Он вновь повторил, что не считает это незаконным, так как речь шла о приговоренных к высшей мере и имелась санкция Берии. Правда, оговорился: «Я, в частности, не предполагал, что эти опыты носят мучительный характер. Я полагал даже, что процедура незаметного отравления осужденного менее мучительна, чем процедура расстрела. Конечно, я обязан был интересоваться деталями проведения опытов и создать в них должные рамки или даже прекратить их вовсе».

Помимо Майрановского, занятого токсикологическими исследованиями, в опытах на людях принимали участие старший химик спецлаборатории Александр Григорович и бактериолог Сергей Муромцев, испытывавший на заключенных ботулинический токсин. Допуск в лабораторию имели: Судоплатов, Эйтингон, Филимонов и начальник лаборатории Аркадий Осинкин. Как пояснил на следствии Майрановский, помимо руководителей НКВД об опытах на людях знали и подчиненные коменданту Лубянки Блохину сотрудники комендатуры: братья Василий и Иван Шигалевы, Демьян Семенихин, Иван Фельдман, Иван Антонов, Василий Бодунов, Александр Дмитриев, которые обычно производили расстрелы, а в случае передачи приговоренных в лабораторию Майрановского были избавлены от необходимости выполнять свои палаческие обязанности. Трудно сказать, были ли они рады этому обстоятельству, не видели ли в Майрановском конкурента, способного «отобрать работу» - заменит пробиркой с ядом их натруженные и мозолистые от рукояток пистолетов руки. И что тогда - увольняться?

Подробно об истории создания лаборатории рассказал комендант Василий Блохин на допросе 19 сентября 1953-го. Берия вскоре после назначения наркомом внутренних дел вызвал его и сказал, что нужно подготовить помещение для производства опытов над заключенными, приговоренными к расстрелу. Блохин датирует этот разговор 1938 годом. Сначала Берия выяснил, нельзя ли использовать для этого помещение в доме № 2 (в главном здании НКВД на Лубянке). Блохин ответил, что такую работу в доме № 2 проводить нельзя и есть возможность оборудовать помещение в другом доме (как явствует из показаний Майрановского, это было здание НКВД в Варсанофьевском переулке). Блохин набросал план и передал Мамулову. Из помещения 1-го этажа было сделано 5 камер и при них приемная.

Майрановский вводил яд заключенным через пищу, путем уколов тростью или шприцем, а также проводил опыты с беззвучным оружием. Блохин рассказал: «При умерщвлении доставленных арестованных путем введения различных ядов присутствовал я, а чаще дежурные, но во всех случаях, когда умерщвление уже было произведено, я приходил в помещение Майрановского для того, чтобы закончить всю операцию. Из управления Судоплатова - чаще других в помещении Майрановского бывал Эйтингон, несколько реже бывал Судоплатов. Во всех случаях умерщвления бывали представители отдела «А» Подобедов, Герцовский, Воробьев». Задания спецотделу, а с 1943-го - отделу «А» подобрать приговоренных для передачи их в лабораторию давали Берия и его заместители Меркулов и Кобулов. Арестованных, подлежащих доставке к Майрановскому, доставляли и размещали по камерам, обязательно с участием работников отдела «А». «После умерщвления арестованных также обязательно присутствовал представитель отдела «А», который на обороте предписания составлял акт о приведении приговора в исполнение, который подшивался работником отдела «А», а также мною и иногда представителем управления Судоплатова. Эти акты хранятся в отделе «А»...»

Блохин пояснил, что умерщвление таким способом приговоренных шло с конца 1938 по 1947 год. Больше всего в 1939 - 1940 гг. около 40 человек. С началом войны это прекратилось, и с 1943-го, когда опыты на людях возобновились, - около 30 человек. Блохин вел тетрадку, куда по собственному почину заносил фамилии подопытных, но в 1941-м сжег ее, потом возобновил записи в 1943-м и, уходя на пенсию в 1953-м, передал тетрадку своему заместителю Яковлеву, а тот с согласия Блохина ее сжег.

В декабре 1953-го Берия и его ближайшие соратники были осуждены и расстреляны. Но расследование прокуратурой истории спецлаборатории продолжалось. Вот что рассказал о своем участии в деятельности спецлаборатории и опытах на людях 4 марта 1954-го на допросе в прокуратуре Муромцев. В 1942-м его вызвал Судоплатов и в присутствии Филимонова предложил участвовать в дежурствах в спецлаборатории. В обязанности входило наблюдение и запись результатов наблюдений. «Лично я, - сказал Муромцев, — участия во введении ядов не принимал». Согласно показаниям Муромцева, почти ежедневно в «Лаборатории Икс» бывал Филимонов, «один раз при мне был Судоплатов (приходил вместе с Филимоновым) - осмотрел обстановку, прошел по коридорчику, посидел несколько минут в приемной, задал несколько вопросов Майрановскому и ушел». Как рассказал Муромцев, он дежурил в спецлаборатории недолго - 2-3 месяца, потом отказался, так как не был «в состоянии переносить эту обстановку»: непрерывное пьянство Майрановского, Григоровича, Филимонова вместе с работниками спецгруппы. «Кроме того, сам Майрановский поражал своим зверским, садистским отношением к заключенным». Некоторые препараты вызывали у заключенных тяжелые мучения. У Муромцева стали портиться отношения с женой (ей не нравилось, что он не ночует дома). Муромцев поговорил с Блохиным, тот доложил Судоплатову, и его не стали больше брать на дежурства. Как пояснил Муромцев, «с Филимоновым я не стал говорить, так как он к тому времени спился».

За время дежурств Муромцева были проведены опыты над примерно 15 осужденными. На вопрос, испытывал ли Муромцев свои препараты, он ответил: «Однажды мне Филимонов сказал, что по предложению Судоплатова я должен проверить действие токсина бутулинуса (так в тексте, речь идет о ботулиническом токсине. - Н. П.) в спецлаборатории, куда я был ими введен для дежурств у Майрановского». Опыт Муромцев провел вместе с Майрановским, токсин был дан вместе с пищей. «Таких опытов было три, кажется, со смертельным исходом. Смерть наступила в течение 48 часов». Во всех случаях наблюдались слабые желудочные боли, тошнота и паралич. Результаты опытов по ботулиническому токсину Филимонов докладывал Судоплатову.

Еще Муромцев вспомнил, как один раз по распоряжению Судоплатова, переданному через Филимонова, он выдал во время войны Майрановскому одну дозу ботулинического токсина для применения, как ему сказал Филимонов, за кордоном, в Париже. Потом Муромцева вызвал Судоплатов и в присутствии Филимонова ругал за то, что препарат оказался не действующим.

Майрановского на допросе 13 марта 1954-го спросили, почему он скрыл, что исследование ядов вел в конце 1938-го еще во внутренней тюрьме. Майрановский признал, что исследования начал в комнате, находящейся в доме в Варсанофьевском переулке, но один раз, когда нужно было проверить какое-то средство, чтобы дать его руководству, производил опыты во внутренней тюрьме НКВД. Григорович стал помогать в дежурствах, когда опыты проводились еще в одной комнате в Варсанофьевском переулке, помогал и В.Д.Щеголев (он в апреле 1940-го в ходе экспериментов отравился и покончил с собой).

Был задан вопрос об опытах с отравленными пулями, и Майрановский рассказал, что опыты им проводились при Филимонове. Участовали сам Майрановский, Григорович, Филимонов и спецгруппа Блохина. Это были облегченные пули, внутри которых был аконитин: «Начали эти опыты в верхней камере в Варсанофьевском переулке, но тогда, когда уже в шести нижних проводились исследования ядов». Майрановский: «В Варсанофьевском переулке, в верхней камере мы проделали опыты, кажется, на трех человеках. Потом эти опыты проводились в подвале, где приводились приговоры в исполнение, в том же здании Варсанофьевского переулка. Здесь примерно было проведено опытов над десятью осужденными».

Производились выстрелы в «неубойные» места разрывными пулями. Смерть наступала в промежуток от 15 минут до часа, в зависимости от того, куда попала пуля. Стреляли в «подопытных» Филимонов или кто-либо из спецгруппы. «Мне кажется, - добавил Майрановский, - Григорович не стрелял, сам я тоже ни разу не стрелял… все случаи при применении отравленных пуль кончались смертью, хотя я вспоминаю один случай, когда подопытного достреливали работники спецгруппы». И был случай, когда пуля остановилась у кости, и подопытный ее вытащил. При опытах с отравленными пулями в подвале присутствовали Майрановский, Филимонов, Григорович, Блохин и его работники из спецгруппы.

Еще Майрановский вспомнил об опытах с отравленной ядом подушкой, что вызывало сон, и о том, как давали большие дозы снотворного, что вызывало смерть.

Ряд преступных эпизодов так и не был расследован. Майрановский на допросе 27 августа 1953-го рассказал, что участвовал в операциях по устранению людей в ходе тайных встреч на конспиративных квартирах. Задания он получал через Судоплатова. Обсуждение предстоящих акций проходило у Берии или Меркулова, и во всех случаях в обсуждении участвовал Судоплатов (иногда Эйтингон и Филимонов). Как пояснил Майрановский, «мне никогда не говорилось, за что то или иное лицо должно быть умерщвлено, и даже не назывались фамилии». Майрановскому организовывали встречу с потенциальной жертвой на конспиративной квартире, и во время еды, выпивки, как он пояснил, «мною подмешивались яды», а иногда предварительно «одурманенное лицо» убивал посредством инъекции. Как сообщил Майрановский, «это несколько десятков человек».

Дал показания о спецлаборатории и Судоплатов. На допросе 1 сентября 1953-го он рассказал, что в курс дела о «Лаборатории Икс» и опытах его ввел начальник 4-го спецотдела НКВД Филимонов, когда его отдел вошел в управление, руководимое Судоплатовым. Работу в «особой лаборатории» проводили Филимонов, Майрановский и Муромцев и отчитывались о ней перед Меркуловым и Берией. Согласно сохранившимся протоколам испытаний, работа началась в 1937 или 1938 годах. Всего сохранилось 150 протоколов.

По свидетельству Судоплатова, Абакумов в 1946-м отдал распоряжение ликвидировать лабораторию, а протоколы испытаний - хранить у себя. И Судоплатов хранил эти документы вплоть до своего ареста в августе 1953-го. После ареста Судоплатова протоколы находились в Генеральной прокуратуре.

В 1954-м папка с названием «Материалы лаборатории Х» была передана из Генеральной прокуратуры на постоянное хранение в КГБ. Ее содержание нынешняя ФСБ хранит в тайне, хотя это противоречит ст. 7 «Закона о государственной тайне», запрещающей засекречивать сведения о репрессиях и преступлениях против правосудия. Интересно, как долго ФСБ намерена хранить в тайне имена жертв преступных экспериментов сталинских чекистов?

Григорий Майрановский возглавлял главную лабораторию ядов НКВД/МГБ до начала 1950-х. Через его опыты прошли сотни советских заключённых – многих добивал главный палач СССР Василий Блохин. Ядами Майрановского были отравлены десятки противников Сталина, в т.ч. за границей. Доктор-садист отделался только 10 годами тюрьмы.

После окончания Второй мировой войны общественность ужаснула вскрывшаяся правда о врачебных экспериментах нацистов в концлагерях. Основные экспериментаторы были казнены, а имя доктора Менгеле стало нарицательным, означая врача-садиста.

В СССР тоже были свои учёные-садисты, проводившие свои эксперименты на живых людей, тоже, как и в Германии – в основном на заключённых концлагерей (ГУЛАГа). В отличие от Германии, их имена не то что не стали именем нарицательным, но даже по-настоящему эти люди не были осуждены, а их «работа» считалась простой службой на благо НКВД/МГБ, а значит – и всей страны.

Один из таких советских экспериментаторов-садистов - Григорий Моисеевич Майрановский.

Григорий Майрановский (1899-1964), обучался в Тифлисском университете и потом во 2-м Московском медицинском институте, который окончил в 1923 году. С1928 года был аспирантом, научным и старшим научным сотрудником Биохимического института им. А.Н.Баха, а в 1933-1935 годах руководил токсикологическим отделом того же института; в 1934-м назначен заместителем директора института. В 1935 году Майрановский перешел во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ), где по 1937 год заведовал секретной токсикологической спецлабораторией.

В 1938-1940 годах он был старшим научным сотрудником отдела патологии терапии ОВ (отравляющих веществ) и одновременно начал работать в системе НКВД. С 1940 года до момента ареста (13 декабря 1951 года) Майрановский целиком отдавал себя работе в «лаборатории смерти», стал полковником госбезопасности, доктором медицинских наук, профессором.

(Григорий Майрановский)

Работа лаборатории Майрановского определялась Положением, утвержденным правительством, и приказами по НКВД-МГБ. Непосредственно её работу курировал министр госбезопасности или его первый заместитель. За время существования этого засекреченного объекта у него было несколько названий: Лаборатория №1, Лаборатория №12, Лаборатория X, Камера. Основная цель лаборатории состояла в поиске ядов, которые нельзя было бы идентифицировать при вскрытии. Яды и способы их применения испытывались на заключённых.

Лаборатория размещалась в угловом доме по Варсонофьевскому переулку, где было отгорожено пять отсеков, на дверях которых были смотровые глазки. Действие каждого препарата, как правило, опробовалось на 10 «подопытных». За мучениями жертв, не умерших сразу, экспериментаторы наблюдали в течение 10-14 дней, после чего их добивали. В конце концов был найден яд с требуемыми свойствами - «К-2» (карбиламинхолинхлорид), который убивал жертву быстро и не оставлял следов. Для проверки надежности яда К-2 была проведена «независимая экспертиза»: труп одного из отравленных этим ядом был доставлен в морг института им. Склифосовского, и там патологоанатомы произвели обычное вскрытие. Диагноз ничего не подозревающих врачей был однозначный: человек умер от острой сердечной недостаточности.

В 1942 году Майрановский обнаружил, что под влиянием определённых доз рицина «подопытный» начинает исключительно откровенно говорить, и получил одобрение руководства НКВД-НКГБ на работу по «проблеме откровенности» на допросах. Два года ушло на эксперименты по получению «откровенных» и «правдивых» показаний на допросах под влиянием медикаментов. Допросы с использованием медикаментов проводились не только в лаборатории, но и в тюрьмах Лубянки №1 и №2. Оценивались и способы введения ядов в организм жертвы. Сначала яды подмешивались к пище или воде, давались под видом «лекарств» до и после еды или вводились с помощью инъекций. Было опробовано и введение яда через кожу - ее обрызгивали или смачивали ядовитыми растворами. Проверялась возможность использования колющей трости и стреляющей авторучки.

Из доклада старшего следователя МГБ Молчанова в Прокуратуру СССР в 1953 году следует, что по заданию Берии «Майрановский до конца 1949 года занимался разработкой вопроса об отравлении пылеобразными ядовитыми веществами через вдыхаемый воздух». Трудно назвать общее число жертв экспериментов врача-садиста с ядами, проводимых в лаборатории; разные источники называют цифры от 150 до 300 человек. По утверждению полковника КГБ Владимира Бобренева, имевшего доступ к следственным делам Берии, Судоплатова и Майрановского, часть жертв составляли уголовники, но большую часть - проходившие по статье 58. Среди жертв также были немецкие и японские военнопленные, польские граждане, корейцы и китайцы.

Бобренев указывает, что по меньшей мере четверо немецких военнопленных в 1944 году, а в конце 1945 года ещё трое немецких граждан были «использованы» для экспериментов. Последние трое были антифашистами-политэмигрантами, бежавшими из нацистской Германии; они умерли через 15 секунд после летальных инъекций. Тела двух жертв были кремированы, третье тело было доставлено в институт скорой помощи им. Склифосовского. Патологоанатомическое вскрытие показало, что покойный умер от паралича сердца; следов яда патологоанатомы не нашли. Японские военнопленные, офицеры и рядовые, а также арестованные японские дипломаты использовались в экспериментах по «проблеме откровенности».

Судоплатов позднее писал: «Проверка, проведённая еще при Сталине, после ареста Майрановского, а затем при Хрущеве в 1960 году в целях антисталинских разоблачений показала, что Майрановский и сотрудники его группы в 1937-1947 годах и в 1950 году привлекались для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению правительства, используя для этого яды».

Судоплатов в своих мемуарах заявлял, что ему известно о четырех фактах ликвидации «опасных врагов» Советского государства, в которых принимал участие Майрановский. В этих операциях участвовал и сам Судоплатов. Это были А.Я. Шумский - один из руководителей украинского националистического движения, Теодор Ромжа - архиепископ украинской униатской церкви в Ужгороде, Самет - польский еврей, установивший контакты с англичанами и намеревавшийся эмигрировать в Палестину, и Исайя Оггинс - американский гражданин, исполнявший задания НКВД за рубежом и арестованный по подозрению в двойной игре. Судоплатов высказывает предположение, что Майрановский мог быть использован также и в ликвидации Рауля Валленберга. Он пишет: «Валленберг был переведён в спецкамеру «Лаборатории-Х», где ему сделали смертельную инъекцию под видом лечения. Медслужба тюрьмы не имела ни малейшего представления об этом, и его смерть была констатирована в обычном порядке. Однако министр госбезопасности Абакумов, очевидно, осведомленный о подлинной причине смерти Валленберга, запретил вскрытие тела и приказал кремировать его».

Судоплатов также упоминает о других случаях, когда спецагент Эйтингон (который свободно говорил на нескольких языках) приглашал иностранцев на специальные квартиры МГБ в Москве, где их ждал с «осмотром» «доктор» Майрановский. Судоплатов повторял, что всё это происходило по прямому указанию высшего руководства ВКП(б) и членов правительства.

Известны имена сотрудников лаборатории: это помощник Майрановского А.Григорович, химик В.Щеголев, руководитель бактериологической группы профессор (с 1948 года академик ВАСХНИЛ) С.Муромцев, фармацевт В.Наумов, Кирильцева, Маг, Дмитриев, Емельянов, Щеглов. Сотрудники МГБ М.Филимонов, Н.Эйтингон и Ф.Осинкин присутствовали при экспериментах и участвовали в них. К постановке экспериментов привлекались также учёные - заключенные Аничков и Горский.

«Специфика» работы лаборатории «давала свои плоды»: Филимонов начал серьезно пить после 10 «экспериментов», а Муромцев не смог продолжать работу после 15 «опытов». В своём прошении о реабилитации, посланном на имя генерального секретаря ЦК КПСС, Майрановский писал, что из-за стресса сотрудники Щеголев и Щеглов покончили жизнь самоубийством, Филимонов, Григорович и Емельянов превратились в алкоголиков или заболели психически, а Дмитриев и Маг стали неработоспособны.

После окончания войны Майрановский и два других сотрудника лаборатории были командированы в Германию для розыска немецких специалистов по ядам, экспериментировавших на людях. Однако достижения нацистских учёных в этой области оказались более скромными, чем у советских. В 1946-м, после ухода с поста заведующего лабораторией, Майрановский под руководством Судоплатова и Эйтингона стал «трудиться» в «Управлении спецопераций» в качестве палача, орудием убийства у которого были яды. В 1951 году Майрановский вместе с Эйтингоном, Райхманом, Матусовым и А.Свердловым (сыном Якова Свердлова) были арестованы и обвинены в незаконном хранении ядов, а также в том, что они являются участниками сионистского заговора с целью захвата власти и уничтожения руководителей государства, включая Сталина. Следователям удалось выбить необходимые признания у Майрановского (он отказался от них в 1958 году) и у заместителя начальника секретариата Абакумова - Бровермана. Сам Майрановский на допросах 6 и 7 августа 1953 года подробно рассказал, какие яды он испытывал на заключённых. В списке полтора десятка наименований, от неорганических соединений мышьяка и таллия, цианистых калия и натрия до сложных органических веществ: колхицина, дигитоксина, аконитина, стрихнина и природного яда - кураре.

Ему был задан вопрос и об опытах с отравленными пулями. При таких опытах в подвале присутствовали Майрановский, Филимонов, Григорович, Блохин (сталинский палач-рекордсмен – ) и его работники из спецгруппы. Применялись облегчённые пули, внутри которых был аконитин: «В Варсанофьевском переулке, в верхней камере мы проделали опыты, кажется, на трёх человеках. Потом эти опыты проводились в подвале, где приводились приговоры в исполнение, в том же здании Варсанофьевского переулка. Здесь было проведено опытов над десятью людьми. Производились выстрелы в «неубойные» места разрывными пулями. Смерть наступала в промежуток от 15 минут до часа, в зависимости от того, куда попала пуля. Стреляли в «подопытных» Филимонов или кто-либо из спецгруппы. Все случаи при применении отравленных пуль кончались смертью, хотя я вспоминаю один случай, когда подопытного достреливали работники спецгруппы. И был случай, когда пуля остановилась у кости, и подопытный её вытащил». Майрановский вспомнил также об опытах с отравленной ядом подушкой, что вызывало сон, и о том, как подопытным давали большие дозы снотворного, что приводило к смерти.

Его дело рассматривалось Особым совещанием при министре госбезопасности. Майрановского приговорили к 10 годам лишения свободы за незаконное хранение ядов и злоупотребление служебным положением. Срок наказания он отбывал во Владимирской тюрьме. По иронии судьбы в той же тюрьме содержался и нацистский коллега Майрановского, один из самых страшных врачей-экспериментаторов Освенцима Карл Клауберг. Вместе с другими военнопленными он был освобожден в 1955 году, вернулся в Германию, где открыл собственную врачебную практику. Он не только не скрывал своего участия в «медицинских» экспериментах по стерилизации женщин в Освенциме, но даже широко рекламировал их. Он был вновь арестован и в 1957 году умер в Киевской тюрьме, ожидая нового процесса.

Находясь в тюрьме, Майрановский боролся за своё освобождение и написал несколько писем на имя министра госбезопасности С.Игнатьева, а позднее - Берии. В феврале 1953 года он писал Берии: «Я обращаюсь к Вашему великодушию: простите совершенные мною преступные ошибки. У меня есть предложения по использованию некоторых новых веществ: как снотворного, так и смертельного действия; в осуществление этой вполне правильной Вашей установки, данной мне, что наша техника применения наших средств в пищевых продуктах и напитках устарела и что необходимо искать новые пути воздействия через вдыхаемый воздух. Мы яды давали через пищу, различные напитки, вводили яды при помощи уколов шприцем, тростью, ручкой и других колющих, специально оборудованных предметов. Также вводили яды через кожу, обрызгивая и поливая её».

В письме из Владимирской тюрьмы в апреле 1953-го он писал: «Моей рукой был уничтожен не один десяток заклятых врагов Советской власти, в том числе националистов всяческого рода (и еврейских) - об этом известно генерал-лейтенанту Судоплатову» - и заверял Берию: готов выполнить «все Ваши задания на благо нашей могучей Родины». Меркулов, будучи арестованным, на допросе признал, что лично давал разрешение Майрановскому на применение ядов к 30-40 осужденным, пояснив, что никто, кроме него и Берии, не мог давать таких разрешений.

На допросе 27 августа 1953-го Майрановский показал, что участвовал в операциях по устранению людей в ходе тайных встреч на конспиративных квартирах. Задания получал через Судоплатова. Обсуждение предстоящих акций проходило у Берии или Меркулова и во всех случаях в обсуждении принимал участие Судоплатов, а иногда Эйтингон и Филимонов. Как пояснил Майрановский, «мне никогда не говорилось, за что то или иное лицо должно быть умерщвлено, и даже не назывались фамилии». Майрановскому организовывали встречу с потенциальной жертвой на конспиративной квартире, и во время еды и выпивки, как он пояснил, «мною подмешивались яды», а иногда предварительно «одурманенное лицо» убивал посредством инъекции. Как сообщил Майрановский, «это несколько десятков человек».

После освобождения в начале 1962 года Майрановскому было запрещено жить в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик. Последние годы жизни он работал в НИИ в Махачкале. В 1989 году сыновья Майрановского попытались вновь подать прошение о посмертной реабилитации их отца. В своём ответе на это прошение старший помощник Генерального прокурора СССР В.Илюхин писал: «Его (Майрановского) вина в совершении преступлений материалами уголовного дела доказана. Оснований к пересмотру дела и реабилитации Майрановского Г.М. не имеется».

(Цитаты: Владимир Игнатов, "Палачи и казни в истории России и СССР", изд-во "Вече", 2014)

Ещё в Блоге Толкователя о буднях НКВД.