ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА

Перевод с английского

Н.ДАРУЗЕС

Рисунки

Г.ФИТИНГОФА

Оформление

С.ПОЖАРСКОГО

Глава первая

МОИСЕЙ В ТРОСТНИКАХ

Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием “Приключения Тома Сойера”, но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал. Это ничего, я еще не видел таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мэри. Про тетю Полли, - это Тому Сойеру она тетя, - про Мэри и про вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти все правда, только кое-где приврано, - я уже про это говорил.

А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. Получили мы по шесть тысяч долларов на брата - и все золотом. Такая была куча деньжищ - смотреть страшно! Ну, судья Тэтчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год, - не знаю, кто может такую уйму истратить. Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья, залез опять в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя хорошо. Ну, я и вернулся.

Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не было. Опять она одела меня во все новое, так что я только и знал, что потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать - непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не побормочет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только плохо - что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких огрызков и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются соком и проскакивают не в пример легче.

В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства - до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно, - плевать я хотел на покойников.

Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чем и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня, - да и вообще кому он нужен, если давным-давно помер, сами понимаете, - а меня ругает за то, что мне нравится курить. А сама небось нюхает табак - это ничего, ей-то можно.

Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз в это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с букварем. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все приставала: “Не клади ноги на стул, Гекльберри!”, “Не скрипи так, Гекльберри, сиди смирно!”, “Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует!”. Потом она стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того мне у них надоело, а куда - все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны, что она сама нипочем бы так не сказала: она старается не грешить, чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы попасть туда же, куда она попадет, и решил, что и стараться не буду. Но говорить я этого не стал - все равно никакого толку не будет, одни неприятности.

Тут она пустилась рассказывать про рай - и пошла и пошла. Будто бы делать там ничего не надо - знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но говорить я этого опять-таки не стал. Спросил только, как она думает, попадет ли туда Том Сойер? А она говорит: “Нет, ни под каким видом!” Я очень обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.

Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком свечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь веселом, - только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили звезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин - значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, - значит, кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, о чем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что у него на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно в могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паук спустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел опомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, - и все-таки не успокоился: это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью, потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться от беды, когда убьешь паука.

Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперь было тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не узнает. Прошло довольно много времени; я услышал, как далеко в городе начали бить часы: “бум! бум!” - пробило двенадцать, а после того опять стало тихо, тише прежнего. Скоро я услышал, как в темноте под деревьями треснула ветка, - что-то там двигалось. Я сидел не шевелясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: “Мя-у! Мя-у!” Вот здорово! Я тоже мяукнул еле слышно: “Мяу! Мяу!” - а потом погасил свечку и вылез через окно на крышу сарая. Оттуда я соскользнул на землю и прокрался под деревья. Гляжу - так и есть: Том Сойер меня дожидается.

Глава вторая

СТРАШНАЯ КЛЯТВА НАШЕЙ ШАЙКИ

«Приключения Гекльберри Финна»

Роман о Геке начинается точно простое продолжение книги о Томе Сойере. Геку не нравятся строгие порядки, заведенные добродетельной и сердобольной вдовой Дуглас, которая взяла его на воспитание, ему не сидится в ее доме. Неутомимый Том берет на себя инициативу организации новых приключений.

В первых главах книги читатель обнаруживает добродушный юмор и легкую сатиру, совсем как в «Приключениях Тома Сойера». Здесь есть и забавные пародии на приключенческие романы и знакомое противопоставление трезвого разума религиозным предрассудкам скучных ханжей.

Но вскоре становится ясно, что «Приключения Гекльберри Финна» резко отличаются от повести о приключениях Тома Сойера.

Гек и Том теперь куда менее сходны обликом, чем раньше. Поступки Тома все чаще носят характер забав, милых и наивных. Не случайно Твен постоянно подчеркивает, что источником фантазии Тома по большей части служат книги. Эти бесстрашные и кровожадные разбойники, в кругу которых он хочет жить, ничего общего с подлинной действительностью, конечно, не имеют. Том обитает в мире выдумки. Ему ничего не стоит вообразить, например, что школьники на прогулке в лесу — это караван богатых арабов. Он упрекает Гека за незнание книжных правил поведения разбойников. Но в этой книге Том бледен. Центральная фигура здесь Гек.

Он выглядит полнокровным, живым, убедительным. Его чувства сложны и глубоки. Устремления Гека порождены миром подлинных человеческих отношений. Он хочет жить свободно, так, чтобы его не стесняли, не мучали. Это вполне реалистический образ.

И жизнь, окружающая Гека, — реальная жизнь.

Начиная с пятой главы романа, где рассказывается о том, как в городок вернулся отец Гека, все повествование принимает суровый и даже мрачный оттенок.

Нет ничего от романтической выдумки уже в первой сцене встречи героя книги с его отцом. В «Приключениях Тома Сойера» отец Гека, о котором сообщалось лишь мимоходом, казался просто занятным бродягой. Теперь роль этого бродяги и пьяницы в судьбе ребенка показана со всей серьезностью.

Находясь в доме вдовы Дуглас, где многое его раздражало, Гек все же вспоминал о прошлой жизни, жизни с отцом, без всякой радости. Мысль о возможности возвращения отца даже внушала ему ужас. Мальчик не верил, что навсегда избавлен от встречи с ним. И он не ошибся.

Вот как рассказывает Гек о появлении отца: «Я затворил за собой дверь. Потом повернулся, смотрю — вот он, папаша! Я его всегда боялся — уж очень здорово он меня драл. Мне показалось, будто я и теперь испугался, а потом я понял, что ошибся, то есть сперва-то, конечно, встряска была порядочная, у меня даже дух захватило — так он неожиданно появился, только я сразу же опомнился и увидел, что вовсе не боюсь, даже и говорить не о чем».

Но читатель по-настоящему встревожен. Ведь страшного человека, которого рисует Твен, видишь с полной отчетливостью. У этого отвратительного пьяницы черные волосы «совсем без седины», а шляпа с провалившимся верхом похожа на обыкновенную кастрюльку с крышкой. Лицо у него белое, как «рыбье брюхо».

Самые кровавые сцены в «Приключениях Тома Сойера» не производят такого жуткого впечатления, как картины жизни мальчика с отцом в «Приключениях Гекльберри Финна».

«Папаша» заставляет Гека поселиться с ним. Старик Финн пьян, как всегда. Он заболевает белой горячкой, и каждый час пребывания с отцом становится для Гека пыткой. «Отец как сумасшедший, — рассказывает мальчик, — метался во все стороны и кричал: «Змеи!» Он жаловался, что змеи ползают у него по ногам… Я не видывал, чтобы у человека были такие дикие глаза… Скоро он сбросил одеяло, — продолжает Гек, — вскочил на ноги как полоумный, увидел меня и давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате со складным ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьет и тогда я уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил, что это я, Гек; а он только смеялся, да так страшно!.. Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с провалившимся сиденьем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать шуму, и снял со стены ружье. Я засунул в него шомпол, чтоб проверить, заряжено оно или нет, потом пристроил ружье на бочонок с репой, а сам уселся за бочонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснется».

Ни одним словом не выражает мальчик любви к своему отцу. В читателе тоже не просыпается жалость к старому бродяге. И Твен правдиво обосновывает это — ведь отец Гека не только пьяница, который избивает сына, он еще и негроненавистник. По убеждению этого нищего человека, рабовладельческое правительство США еще недостаточно жестоко обращается с неграми.

С решительностью и сосредоточенностью взрослого Гек задумывает и осуществляет побег. Наконец он на воле. Вдвоем с негром Джимом они вывели плот и поплыли.

У Джима есть достаточно своих собственных оснований, чтобы покинуть Санкт-Петербург. Он узнал, что хозяйка собирается продать его на плантации далекого Юга. Джим и Гек мечтают доплыть на своем плоту до места впадения в Миссисипи притока Огайо, ведущего в «свободные» штаты. Там Джим приобретет свободу. Но ночью плот минует устье Огайо. Вверх по течению плыть нельзя, а на берегу беглый негр будет сейчас же пойман, и невольные путешественники вынуждены двигаться все дальше на Юг, в районы хлопковых плантаций и самого жестокого рабовладения.

Если быть придирчивым, то можно сказать, что к книге есть некоторая несуразность. Джиму не нужно было плыть до Огайо, чтобы попасть в штаты, где нет рабовладельчества. Ему достаточно было пересечь Миссисипи в том месте, где находится городок Тома и Гека, чтоб очутиться в «свободном» штате Иллинойс.

Но читатель, взволнованно листающий «Приключения Гекльберри Финна», обычно не обращает на это внимания. И читатель прав. Условность, введенная в роман, оправдана всем его содержанием — ведь это в значительной мере книга о рабовладельческой Америке, и писатель рассказывает правду о судьбе раба на Юге.

«Приключения Гекльберри Финна» вышли в свет через два десятилетия после освобождения негров-рабов. Однако чернокожие по-прежнему оставались на Юге (и не только на Юге) в положении зависимых, эксплуатируемых, повседневно унижаемых «полулюдей». Твен понимал это. И потому такого возмущения полны страницы книги, рассказывающие о жизни невольников.

Нескольких невольников продали торговцам неграми. Они увезли «двоих сыновей вверх по реке, в Мемфис, а их мать — вниз по реке, в Новый Орлеан». «Я думал, — говорит Гек, — что… у негров сердце разорвется от горя…»

Как относились на Юге к неграм, видно также из знаменитого по краткости и выразительности диалога между Геком и сердобольной женой фермера. Гек упомянул о том, что на пароходе взорвалась головка цилиндра. Женщина спрашивает:

«— Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?

— Нет, мэм. Убило негра…

— Ну, это вам повезло, а то бывает, что и ранит кого-нибудь».

Главный путь обличения рабства для Твена — через раскрытие духовного богатства человека с черной кожей, через изображение истинно человеческого в душе негра.

Джим — обаятельнейшее существо, человек, способный на самопожертвование и героизм. Этот беглый негр идет на страшный риск и всякие муки во имя свободы. Он облегчает своему юному другу тяготы путешествия на плоту. Он ставит жизнь на карту, чтобы оказать раненому мальчику помощь.

Джим — истинно сердечный человек, и потому так трогает его обида, когда Гек, как это принято среди белых, начинает «врать да морочить голову старику Джиму».

С какой теплотой и человечностью написана сцена, изображающая, как Джим вспоминает семью, оставленную при побеге! Гек говорит: «Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла моя очередь. Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел и, опустив голову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не обращал на него внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он вспоминал про жену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жизни не расставался с семьей…»

Наконец следует рассказ негра о том, как он обидел свою крохотную дочь, — рассказ, который нельзя читать без волнения.

«— Вот отчего мне сейчас так тяжело, — говорит Джим, — я только что слышал, как на берегу что-то шлепнуло или хлопнуло, — от этого мне и вспомнилось, как я обидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре года, она схватила скарлатину и очень тяжело болела, потом поправилась; вот как-то раз стоит она рядом со мной, а я ей и говорю:

— Закрой дверь!

Она не закрывает, стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и улыбается. Меня это разозлило; я опять ей говорю, громко так говорю:

— Не слышишь, что ли? Закрой дверь!

А она стоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:

— Ну, так я же тебя заставлю!

Да как шлепну ее по голове, так она у меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату, пробыл там минут десять и прихожу обратно; смотрю, дверь так же открыта настежь, девочка стоит около самой двери, опустила голову и плачет, а тут как раз — дверь эта отворялась наружу — налетел ветер и — «трах!» — захлопнул ее за спиной у девочки, а она и с места не тронулась. Я так и обмер, а уже что я почувствовал, просто и сказать не могу. Подкрался, — а сам весь дрожу, — подкрался на цыпочках, открыл потихоньку дверь у нее за спиной, просунул осторожно голову да как крикну во все горло! Она даже не пошевельнулась! Да, Гек, тут я как заплачу! Схватил ее на руки и говорю:

— Ох ты, моя бедняжка! Прости, господи, старика Джима, а сам он никогда себе не простит!

Ведь она совсем оглохла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!»

Чудовищно, что подлинный человек — а Джим именно таков! — невольник. К этому выводу подводит читателя Твен.

Действие и «Приключений Тома Сойера» и «Приключений Гекльберри Финна» развертывается лет за десять-пятнадцать до Гражданской войны. Основные герои книги те же, и они не успели состариться. Но, читая и перечитывая роман о Геке, видишь, как много черт реальной жизни Америки середины прошлого века, обойденных вниманием в повести о Томе, теперь находят вполне очевидное и яркое отражение. В книге проявилось также отношение Твена к американской буржуазной действительности конца XIX века. Оно дает себя знать и в общей резко критической тональности романа о далеком довоенном прошлом страны и в некоторых существенных особенностях важнейших его образов.

В городке, где происходят события первой из этих двух книг, очень многое дышало довольством и прелестью. Но теперь Америка поворачивается к читателю своей теневой стороной.

На жителей маленьких земледельческих поселений времен своего детства Твен смотрит глазами человека, который не может отрешиться от впечатлений и мыслей самого последнего времени. Он хорошо помнит, в частности, все, что видел во время недавней поездки по реке. Разочарование простых людей Америки в том, что принесла им жизнь, рост капитализма в сельском хозяйстве, страдания рабочих и их борьба против угнетателей, сомнения в буржуазной демократии — все это с еще невиданной силой сказалось на картинах жизни, нарисованных Твеном, придало новой книге совсем иные тона.

Вспомним солнечный Санкт-Петербург и сравним его с городком, куда попал Гек и где он был свидетелем некоторых важных происшествий. Этот маленький городок, расположенный в чудесном месте, изображен самыми черными красками. Там все говорит о нищете, упадке, навевает тоску. «Почти все лавки и дома здесь были старые, рассохшиеся и испокон веку не крашенные; все это едва держалось от ветхости. Дома стояли точно на ходулях, фута на три, на четыре от земли, чтобы река не затопила, когда разольется. При домах были и садики, только в них ничего не росло, кроме дурмана и подсолнуха, да на кучах золы валялись рваные сапоги и башмаки, битые бутылки, тряпье и помятые ржавые жестянки. Заборы, сколоченные из разнокалиберных досок, набитых как попало одна на другую, покривились в разные стороны, и калитки в них держались всего на одной петле — да и та была кожаная».

Рисуя рядовых американцев из долины Миссисипи, автор книги о Геке будто заливает их светом ярчайшего прожектора, позволяющего разглядеть все морщины, все уродливые черточки этих людей. Твен повторяет нам снова и снова: они лодыри, бездельники. «Под навесами, — говорит Гек, — на пустых ящиках из-под товара, целыми днями сидели здешние лодыри, строгали палочки карманными ножами фирмы Барлоу, а еще жевали табак, зевали и потягивались, — сказать по правде, все это был препустой народ. Все они ходили в желтых соломенных шляпах, чуть не с зонтик величиной, зато без сюртуков и жилетов, звали друг друга попросту Билл, Бак, Хэнк, Джо и Энди, говорили лениво и врастяжку и не могли обойтись без ругани. Почти каждый столбик подпирал какой-нибудь лодырь, засунув руки в карманы штанов; вынимал он их оттуда только для того, чтобы почесаться или одолжить кому-нибудь жвачку табаку».

Обитатели города весьма неумны. Мошенники «король» и «герцог», как и проходимцы проповедники, легко их обманывают.

Если в книге о Томе Сойере возникают образы добрых, трудолюбивых, хотя и несколько ограниченных людей, то в «Приключениях Гекльберри Финна» мы видим нечто совершенно иное. Отупевшие обыватели «гекфинновского» городка не только ленивы и легко поддаются любому влиянию, они жестоки. Их, пишет Твен, «ничем нельзя… так расшевелить и порадовать, как собачьей дракой, разве только если смазать бездомную собачонку скипидаром и поджечь ее…». Они охотно готовы принять участие и в погоне за беглым негром.

Есть в «Приключениях Гекльберри Финна» страшные и замечательные по силе воплощенного в них реализма страницы, повествующие о том, как южанин-«аристократ» Шерборн убил надоедавшего ему, но, по сути дела, безвредного нищего старика Богса. Этот эпизод романа, несомненно, перекликается с историей убийства Смарра ганнибальским торговцем Оусли.

Гек рассказывает:

«Я обернулся поглядеть, кто это крикнул, а это был тот самый полковник Шерборн. Он стоял неподвижно посреди улицы, и в руках у него был двуствольный пистолет со взведенными курками, — он не целился, а просто так держал его дулом кверху. В ту же минуту я увидел, что к нам бежит молоденькая девушка, а за ней двое мужчин. Богс и его приятели обернулись посмотреть, кто это его зовет, и, как только увидели пистолет, оба приятеля отскочили в сторону, а пистолет медленно опустился, так что оба ствола со взведенными курками глядели в цель. Богс вскинул руки кверху и крикнул:

— О господи! Не стреляйте!

«Бах!» — раздался первый выстрел, и Богс зашатался, хватая руками воздух. «Бах!» — второй выстрел, и он, раскинув руки, повалился на землю, тяжело и неуклюже. Молодая девушка вскрикнула, бросилась к отцу и упала на его тело, рыдая и крича:

— Он убил его, убил!»

После того как свершилось это преступление, толпа бросилась к дому Шерборна, чтобы наказать его. Однако полковник вышел с двустволкой на крышу веранды, один против целой толпы, и заставил ее отступить.

Шерборн обращается к собравшимся с речью.

«— Неужели я вас не знаю? — говорит он. — Знаю как свои пять пальцев. Я родился и вырос на Юге, жил на Севере, так что среднего человека я знаю наизусть. Средний человек всегда трус… Ваши газеты так часто называли вас храбрецами, что вы считаете себя храбрей всех, — а ведь вы такие же трусы, ничуть не лучше… Самое жалкое, что есть на свете, — это толпа… Теперь вам остается только поджать хвост, идти домой и забиться в угол».

Итак, этот южный «аристократ» и безжалостный убийца бросает вызов целой толпе. Он обвиняет «среднего человека» в трусости. И Твен с глубокой горечью показывает, что противники Шерборна действительно оказались трусами.

Немало осложнений внесли в жизнь Гека и Джима встретившиеся на их пути мошенники «король» и «герцог». Есть в «короле» и «герцоге» что-то от персонажей из рассказов ранних американских юмористов.

Им нельзя отказать в ловкости. Они присваивают себе имена знаменитых актеров «Дэвида Гаррика-Младшего» и «Эдмунда Кина-Старшего». Они ловко водят за нос провинциалов. Ведь все дураки в городе, по ядовитому замечанию «короля», за них стоят.

Писатель вкладывает в их уста уморительную пародию на знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть». Когда «герцог» читал этот монолог, говорит Гек, он «и зубами скрипел, и завывал, и бил себя в грудь, и декламировал — одним словом, — заключает он, — все другие актеры, каких я только видел, и в подметки ему не годились».

Итак, жулики, проходимцы фигурируют в качестве «короля» и «герцога». Это дает Твену возможность выпустить несколько новых стрел в адрес монархии и дворянства. Замечание Джима, что «наши короли — сущие мошенники», вызывает у Гека возглас: «Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли мошенники, дело известное».

Однако настойчивее всего Твен подчеркивает в «короле» и «герцоге» те черты, которые делают их родными братьями американских дельцов. Ведь в конечном счете «король» и «герцог» — бессовестные стяжатели.

Желая завладеть наследством некоего кожевника, они выдали себя за его родственников и стали изображать безутешное горе. Геку это не показалось смешным. Ему сделалось «стыдно за род человеческий». Он все время мечтал избавиться от непрошеных попутчиков. Казалось, что его желание, наконец, осуществилось. Когда же Гек обнаружил, что «король» и «герцог» нагоняют его и Джима в лодке, он «повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не заплакать».

Такую острую неприязнь эти люди вполне заслужили. Они выше всего на свете ценят деньги и ради золота готовы погубить кого угодно. Вспомним, как «король» и «герцог» жадно хватали золото руками, пропускали его сквозь пальцы, со звоном роняли на пол. Великолепно показал Твен алчность этих воров. Они захватили обманом много денег, принадлежавших кожевнику, но не удовлетворились этим. «Что? А остальное имущество так и не продадим? — говорит «король». — Уйдем, как дураки, и оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того и дожидается, чтобы его прибрали к рукам?» Позднее у этих мерзавцев «хватило духу», как с презрением восклицает Гек, продать Джима, «опять продать его в рабство на всю жизнь за какие-то паршивые сорок долларов, да еще чужим людям».

В конечном итоге «король» и «герцог» — живое воплощение буржуазного духа, достигшего зрелости в Америке послевоенных лет. Это образы-близнецы, и они усиливают друг друга, заставляя читателя полнее ощутить, что частное здесь слепок с целого.

«Приключения Гекльберри Финна» — очень емкая книга. Перед нами целая панорама жизни в США. Твен рассказывает в романе и о буржуазных сторонах американской действительности, и об уходящих в прошлое специфических особенностях быта плантаторского Юга. Он изображает и «белых бедняков» — ремесленников, захудалых фермеров — и богатых рабовладельцев.

Они горды и смелы, эти южные плантаторы старого закала, Грэнджерфорды и Шепердсоны, джентльмены «с головы до пяток», к которым попадает Гек во время своих скитаний. Но феодально-рабовладельческий Юг осужден на гибель. И в «Приключениях Гекльберри Финна» повествуется о том, как Грэнджерфорды и Шепердсоны враждуют между собой и как кровавая месть уносит представителей то одного, то другого рода.

Мальчик Грэнджерфорд рассказывает о гибели своего кузена Бада от руки старика Шепердсона. «Плешивый Шепердсон» долго гнался за Бадом, и когда мальчик понял, что ему не уйти от смерти, он «остановил лошадь и повернулся лицом к старику, чтобы пуля попала не в спину, а в грудь, а старик подъехал ближе и убил его наповал. Только недолго ему пришлось радоваться; не прошло и недели, как наши его уложили».

Все это звучит на первый взгляд неправдоподобно. Но взаимоуничтожение южных «аристократов» было явью.

Чем шире раскрывается перед нами с каждой новой страницей книги жизнь Америки, тем больше духовного богатства мы обнаруживаем в Геке. Ведь о чем бы ни повествовал Твен в «Приключениях Гекльберри Финна», мы воспринимаем все это глазами Гека. Он и основной персонаж романа и главный рассказчик.

От главы к главе Гек мужает, кажется все старше. Том по сравнению с ним просто ребенок. Имеется немало свидетельств тому, что если в образе главного героя «Приключений Тома Сойера» воплотились некоторые черты Сэма Клеменса, то образ Гека был отчасти навеян особенностями жизни и характера обитателя Ганнибала Тома Бланкеншипа. И небезынтересно, что этот Бланкеншип был старше Сэма примерно лет на пять.

У Гека острый, недетский взгляд на мир. Только взрослый человек мог завершить рассказ о белой горячке, которой заболевает отец Гека, восклицанием: «И до чего же медленно и тоскливо потянулось время!» Поведав о судьбе Грэнджерфордов, Гек продолжает: «Все я рассказывать не буду, а то, если начну, мне опять станет нехорошо… До сих пор все это стоит у меня перед глазами…»

Почти по-взрослому воспринимает Гек природу. В его описаниях Миссисипи нет трафаретной «красивости», он точен и конкретен. И в картинах, им создаваемых, мы ощущаем истинную поэзию.

О рассвете на реке Гек рассказывает так: «Нигде ни звука, полная тишина, весь мир точно уснул, редко-редко заквакает где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть вдаль над рекой, — это темная полоса: лес на другой стороне реки, а больше сначала ничего не разберешь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска расплывается все шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не черная, а серая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие черные пятна, — это шаланды и всякие другие суда, и длинные черные полосы — это плоты; иногда слышится скрип весел в уключинах или неясный говор, — когда так тихо, звук доносится издалека; мало-помалу становится видна и рябь на воде, и по этой ряби узнаешь, что тут быстрое течение разбивается о корягу, оттого в этом месте и рябит; потом видишь, как клубится туман над водой, краснеет небо на востоке, краснеет река, и можно уже разглядеть далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на опушке леса — должно быть, сторожка при лесном складе, а сложен домик кое-как, щели такие, что кошка пролезет; потом поднимается мягкий ветерок и веет тебе в лицо прохладой и свежестью и запахом леса и цветов, а иногда и кое-чем похуже, потому что на берегу валяется дохлая рыба и от нее здорово несет тухлятиной; а вот и светлый день, и все вокруг словно смеется на солнце, и певчие птицы заливаются вовсю!»

Только Гек мог от запаха леса и цветов перейти к запаху дохлой рыбы.

Гуманизм Твена проявляется в «Приключениях Гекльберри Финна» сильнее и ярче, нежели в каком-либо его произведении, написанном раньше. И он сливается с гуманизмом Гека — самого значительного из созданных Твеном положительных образов. Гек видит, как неладно живут люди в долине Миссисипи. Ее иногда называют «долиной демократии», но мальчик сознает, что рядовые обитатели маленьких поселков у реки нищи и убоги. И они не имеют мужества противостоять полковникам Шерборнам. Гек не понимает причины этого, но ему очень не по себе. Его гнетет, что даже люди труда зачастую малодушны, жестоки, склонны к лицемерию и обману.

Мальчику хочется, чтобы люди не причиняли друг другу столько зла. И этот маленький гуманист готов, поскольку это доступно ему, ребенку, пойти войной на несправедливость. В конце концов Гек проявляет себя сострадательным и мужественным человеком. Он не раз спасает Джима от его врагов.

Геку приходится бороться не только с теми, кто хочет вновь вернуть негра в рабство, но и с собственными предрассудками. На протяжении многих дней своего путешествия по Миссисипи он озабочен дилеммой — передать или не передать Джима в руки властей.

По всем правилам рабовладельческой этики, впитанной Геком с раннего детства, только бесчестный, гадкий человек стал бы помогать негру бежать из неволи. Недаром решение Тома оказать помощь беглому негру вызывает у него недоумение. Ему невдомек, как это Том, «мальчик из хорошей семьи, воспитанный… не тупица… добрый… забыл и про гордость и про самолюбие» и соглашается освободить негра из рабства. Слово «аболиционист» Гек употребляет с эпитетом «подлый».

Чем ближе Джим к своей цели — стать свободным человеком, тем более сильные угрызения совести испытывает Гек. Твен создает психологически правдивый образ. Вместе с тем, показывая глазами Гека темные стороны действительности, писатель то и дело резко их подчеркивает, чтобы отвратительность враждебных ему явлений жизни предстала перед читателем как можно более выпукло. Ирония и сарказм помогают Твену выразить его отношение к тому низкому и подлому, что есть в реальном мире, со всей силой страсти, на которую он способен.

Твен, конечно, вносит в свой рассказ о мучивших Гека «угрызениях совести» элемент сатирической утрировки.

Все это с особенной ясностью сказывается в главе «Приключений Гекльберри Финна», где изображен завершающий этап спора Гека с самим собой о рабстве, о том, как должно поступить с Джимом.

Только что бессердечные мошенники «король» и «герцог» передали беглого негра в руки рабовладельцев. Гек безмерно возмущен этим поступком, и тут-то, в самый, казалось бы, неподходящий момент, он в очередной раз начинает рассуждать: а правильно ли поступал он сам, спасая Джима? У него даже мелькает мысль, что хорошо бы сообщить владелице Джима — мисс Уотсон о местонахождении ее раба.

А дальше следуют строки, где ирония автора окрашивает чуть ли не каждое слово (хотя сам рассказчик отнюдь не иронизирует). «Но скоро я эту мысль оставил, — говорит Гек, — и вот почему: а вдруг она рассердится и не простит ему такую неблагодарность и подлость, что он взял да и убежал от нее, и опять продаст его?»

Как ни зависим Гек от мировоззрения южных рабовладельцев, он не стал бы, конечно, всерьез упрекать Джима в «неблагодарности и подлости» за попытку высвободиться из рабства. Преувеличивая наивность Гека, автор лишь ярче выявляет уродливость системы рабского труда. В заключительных словах приведенной фразы: «…и опять продаст его» — есть глубокая издевка над самой сутью этики рабовладельцев. Ведь для них стремление к свободе аморально, а закабаляя человека, якобы можно проявить себя поклонником высоких моральных принципов.

Твен продолжает иронизировать, он как бы нагнетает иронию. Повествование развертывается в двух планах: мы видим перед собой и несколько наивного мальчика Гека и стоящего за ним мудрого, богатого иронией автора.

Если Джима и не продадут, то «все равно добра не жди: все будут презирать такого неблагодарного негра, это уж так полагается, и обязательно дадут Джиму почувствовать, какой он подлец и негодяй». Писатель и здесь не все сказал — его сарказм еще не достиг предела. «А мое-то положение! — восклицает Гек. — Всем будет известно, что Гек Финн помог негру освободиться; и если я только увижу кого-нибудь из нашего города, то, верно, со стыда готов буду сапоги ему лизать. Это уже всегда так бывает, — продолжает напластовывать иронию Твен, — сделает человек подлость, а отвечать за нее не хочет, — думает, пока этого никто не знает, так стыдиться нечего. (Нужно ли напоминать, что на самом деле речь здесь идет не о подлости, а о благородном поступке? — М. М.) Вот и со мной так вышло. Чем больше я думал, тем сильней меня грызла совесть, я чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним негодяем и подлецом».

Написав письмо мисс Уотсон, Гек испытал облегчение, он «почувствовал, что первый раз в жизни очистился от греха». Но поневоле Гек начинает вспоминать, каким другом был для него негр Джим, как он любил Гека, как заботился о нем. В том, что теперь говорит Гек, уже нет второго плана, нет иронической окраски. Герой книги заканчивает свой рассказ замечательными словами: «И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо. Оно лежало совсем близко. Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило, потому что тут надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, — это я понимал. Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю себе: «Ну что ж делать, придется гореть в аду». Взял и разорвал письмо».

Решение Гека пойти в ад, вполне реальное место в его понятии, на вечные муки ради негра, ради своего ближнего, ради борьбы с тем, что в глубине души он считал несправедливостью, поднимает этот образ на необычайную высоту. Гек — сын народа.

В книге нет слов восхищения перед Геком — повествование ведется от имени его самого, а иронически-сдержанный Твен вообще предпочитает обходиться без комментариев. Но в последних главах приводится факт, который бросает новый свет на поведение Гека.

Беглый негр Джим находится под замком на ферме некоего Фелпса. Туда же попадает Гек. Фелпс оказывается родственником Тома Сойера, и вот на его ферму по воле автора романа приезжает сам Том. Гек с Томом решают помочь Джиму скрыться. Освободить негра можно было бы довольно просто, но Том, начитавшись всяких приключенческих книжек, изо всех сил старается придать побегу Джима «романтический» характер и в результате только осложняет положение негра и мучает его.

Мы помним, что Гек сначала не может понять, как это его друг соглашается «украсть» негра — даже во имя восстановления справедливости. И Гек правильно оценивает Тома. Ведь на поверку выходит, что Том согласился оказать помощь Джиму лишь после того, как узнал, что негр уже отпущен его владелицей на свободу. Твен роняет замечание об этом мимоходом. Он сам как будто не придает ему значения. Но теперь ясно, что «побег» нужен был не Джиму, а Тому, и только потому, что он любитель приключений. В поступки Тома Твен вносит элемент пародии. Но вся затянувшаяся история с освобождением Джима начинает казаться возмутительной. Нет, Том не согласился бы последовать в ад за Геком, чтобы спасти беглого негра.

В моральном отношении Гек куда выше Тома. Впрочем, можно сказать, что образы Тома и Гека в «Приключениях Гекльберри Финна» вообще несоизмеримы. В образе Тома есть теперь известная условность, а образ Гека трехмерный, выпуклый.

Твен горячо любит Гека Финна, честного, смелого героя своего романа. Вместе с Джимом Гек представляет то положительное начало, которое, несмотря на все грустные картины, возникающие в «Приключениях Гекльберри Финна», придает книге утверждающий характер.

Уолт Уитмен, чувствовавший биение жизни на всем континенте Америки, спрашивал вскоре после войны Севера и Юга: почему в американской литературе еще не находит отражения подлинная действительность Миссисипи, Запада, Юга? Воинствующий демократ, поднимавший идею демократии на неприемлемую для «позолоченного века» высоту, Уитмен требовал создания положительных образов рядовых американцев.

Своим романом о Геке и Джиме Марк Твен вписал в американскую литературу одну из тех страниц, отсутствие которых Уитмен так остро ощущал.

В «Приключениях Гекльберри Финна» жизнь обитателей долины Миссисипи, да и всей Америки отражена в своем многообразии и противоречиях.

Иные буржуазные литературоведы склонны видеть в книге Твена лишь гимн во славу прекрасной реки и прославление ухода от действительности. Верно, что Гек иногда с грустью противопоставляет прелесть самой реки безрадостной жизни на ее берегах. «Везде кажется душно и тесно, — говорит он, — а на плоту — нет. На плоту чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно». Но и плот оказывается частью реального и недоброго мира. Ведь там находятся не только Гек и Джим, но и «король» и «герцог». Гек не может и не хочет прятаться от жизни. На протяжении всего романа он то и дело уходит от любимой реки в окружающий его мир моральной духоты и несправедливости. Не в характере Гека бояться правды, бояться трудностей.

В «Приключениях Гекльберри Финна», этой суровой книге, много комизма. В лучшем психологическом романе Твена мы обнаруживаем и элементы «дикого юмора», и бытовой юмор, и острейшую сатиру.

Немало прекрасных образцов юмора и сатиры, уходящих своими корнями в народное творчество, дают читателю беседы Гека и Джима. Бессознательно высмеивая религиозные представления о мироздании, Гек ссылается, например, на предположение Джима, что луна мечет звезды, как лягушка икру…

А вот рассказ о званом ужине в маленьком городке. Хозяйка, с добродушной улыбкой пишет Твен, говорила всем, что «печенье не удалось, а соленья никуда не годятся, и куры попались плохие, очень жесткие, — словом, все те пустяки, которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на комплименты; а гости отлично видели, что все удалось как нельзя лучше, и все хвалили, — спрашивали, например: «Как это вам удается так подрумянить печенье?» или: «Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные пикули?» — все в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за ужином — переливают из пустого в порожнее».

Комическое помотает Твену создавать характеры, лепить образы. Порою это образы второстепенных или даже третьестепенных персонажей. Но мы видим их, как живых. И созданная Твеном богатая галерея ярчайших образов дает возможность читателю как бы изнутри познать американскую жизнь.

Вот забавный и удивительно точный образ «мягкого и обходительного» гробовщика. Писатель показывает, почему «никого другого в городе так не любили», как гробовщика. Мы следим за каждым движением этого персонажа, мы видим во всех деталях обстановку, в которой он действует. Нам до конца понятна психология собравшихся на похороны горожан. Когда священник начал говорить речь у гроба, рассказывает Гек, «в подвале поднялся страшнейший визг, просто неслыханный, это была всего-навсего одна собака, но шум она подняла невыносимый и лаяла не умолкая, так что пастору пришлось замолчать и дожидаться, стоя возле гроба, — ничего нельзя было расслышать, даже что ты сам думаешь. Получилось очень неловко, и никто не знал, как тут быть. Однако долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору, словно говоря: «Не беспокойтесь, я все устрою». Он стал пробираться по стенке к выходу, весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны были одни его плечи. А пока он пробирался, шум и лай становились все громче и неистовей; наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через две мы услышали сильный удар, собака оглушительно взвыла еще раз или два, и все стихло — наступила мертвая тишина, и пастор продолжал свою торжественную речь с того самого места, на котором остановился. Минуту-другую спустя возвращается гробовщик, и опять его плечи пробираются по стенке; он обошел три стороны комнаты, потом выпрямился, прикрыл рот рукой и, вытянув шею, хриплым шепотом сообщил пастору: «Она поймала крысу!» После этого он опять согнулся и по стенке пробрался на свое место. Заметно было, что всем это доставило большое удовольствие — им, само собой, хотелось узнать, в чем дело. Такие пустяки человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками, — иронизирует Твен в заключение, — и приобретается общее уважение и любовь».

Добродушная насмешка и смертоносный сарказм соседствуют в романе, заставляя его сверкать самыми неожиданными красками. Печальная ирония, глубокое проникновение в духовный мир людей переплетаются с едкой сатирой и грубоватыми народными шутками. (Твен говорит, например, что «доктор отправлял больного на тот свет, а пастор показывал ему дорогу».) Сочетание тонкого психологизма, жгучего социального обличения, детального показа жизни разных слоев американского общества, светлого юмора и простонародного комизма, помноженное на искренне демократические симпатии автора и его любовь к людям, — такова, если угодно, формула, определяющая привлекательность и значение романа.

Язык Твена в этой книге простой, народный, ясный. Гоуэлс справедливо говорил, что Твен умеет найти неуловимое золотое зернышко — нужное слово. Автор «Приключений Гекльберри Финна» гордился своей способностью работать над словом, гордился тем, что умеет писать диалоги, по которым каждый узнает, из какой местности говорящие. Вместе с Уитменом Твен ввел речь простых людей в художественную литературу США, обогатил ее энергичными, точными и меткими оборотами народной речи.

Книга «Приключения Гекльберри Финна» успела завоевать столь широкую известность и популярность во всем мире, что может создаться впечатление, будто она сразу же была встречена всеми самым дружелюбным образом. Между тем дело обстояло совсем иначе. Печатая в «Сенчюри мегэзин» главы из «Приключений Гекльберри Финна» (до выхода романа в свет отдельным изданием), редактор журнала Р. Гилдер счел нужным опустить некоторые эпизоды. Были изъяты сцены с Шерборном, рассказ Джима о том, как он побил свою дочку, и многое другое. И все же Гилдер не избежал нападок за опубликование «сомнительной» книги и вынужден был уверять «респектабельных» читателей, что Твен отнюдь не насмехается над религией и моралью.

Роман не раз выбрасывали из библиотек. В нем видели нечто грязное. Но Гоуэлс и некоторые другие критики, а также сотни тысяч читателей в США и в Европе высоко оценили эту превосходную книгу. Твен горячо благодарил тех, кто поддержал его добрым словом в трудные минуты.

Американские литературоведы подчеркивают коренное отличие в приеме, который был оказан современниками писателя «Принцу и нищему» и роману о Геке. Так, один исследователь пишет, что «среди образованных классов, которые так полюбили «Принца и нищего», «Гекльберри Финн» вызвал разочарование». Обитатели Хартфорда ощутили в демократизме босоногого американца Гека Финна нечто новое по сравнению с демократизмом Тома Кенти, нечто вызывающее и даже опасное.

Недоверчивое отношение к «Приключениям Гекльберри Финна» отнюдь не исчезло в США и по сей день. Л. Фейхтвангер засвидетельствовал, что многие американские читатели воспринимают этот роман как произведение только для детей. Они «не замечают, — говорит он, — той проникнутой глубокой горечью любви к родине, какой полна эта книга. Немецкий или русский читатель гораздо сильнее чувствует всю глубину, горечь и мировое значение юмора Марка Твена».

Многие буржуазные литературоведы вот уже более трех четвертей века изображают автора «Приключений Гекльберри Финна» писателем, который стремился только забавлять свою аудиторию и приукрашивать действительность. Сегодня иные критики в США стремятся интерпретировать реалистические произведения Твена в еще более нелепом духе. Для них Гек, например, покорный слуга «бога реки». Делаются попытки принизить значение творчества писателя с помощью всякого рода измышлений психопатологического толка. Но широкие слои читателей в разных странах с каждым годом все лучше понимают, что автор «Приключений Гекльберри Финна» был великим реалистом.

Критическое направление, которое, по мысли Чернышевского, в русскую художественную литературу прочно ввел Гоголь, в американской литературе XIX века связано прежде всего с именем Твена.

«Ничто не может меня сделать более гордым, чем признание моей подлинности, — писал Твен еще на заре своей литературной деятельности. — Я стремился к этому так долго и добился этого наконец. Мне безразлично, буду ли я писать с юмором, или поэтически, или красноречиво, или что-либо в этом роде, моя конечная мечта и желание — быть «подлинным», считаться «подлинным».

Твен говорил, что американский писатель может начать писать по-настоящему лишь после того, как будет впитывать в себя действительность по меньшей мере четверть века.

«Приключения Гекльберри Финна» — произведение художника слова, умудренного огромным жизненным опытом. В романе сказались серьезные перемены в родной Твену стране и в нем самом.

Создатель сказок «дядюшки Римуса» Джоэл Гаррис в письме к Твену, относящемся к 1885 году, проницательно заметил, что роман о Геке «представляет собой самый оригинальный вклад в американскую литературу, который сделан до сих пор».

Высоко оценивают это выдающееся произведение американского реализма и другие крупные деятели культуры США. Э. Хемингуэй в своей книге «Зеленые холмы Африки» говорит: «Вся американская литература вышла из одной книги Марка Твена, из его «Гекльберри Финна»… лучшей книги у нас нет».

Главы 1-8

Повествование ведется от первого лица. Гек Финн жалуется на свое тяжелое существование в приемышах у вдовы: курить нельзя, ноги на стул класть нельзя. Вдова Дуглас и ее сестра, старая дева мисс Уотсон, совсем замучили Гека своими нравоучениями и молитвами.

Одно спасение — Том Сойер с его бесконечными выдумками. Однажды, отправляясь ночью в пещеру на собрание шайки разбойников, мальчишки утащили из кухни вдовы Дуглас свечи, а в уплату оставили пять центов. На пороге кухни дремлет негр (раб вдовы Дуглас) Джим. Том снимает с него шляпу и подвешивает на сучок над головой.

Джим рассказывает всем окрестным неграм о том, как над ним шутили ведьмы — чуть ли не объехали на нем вокруг света. А в пятицентовике проделал дырочку и сделал своим талисманом.

Том собирает шайку разбойников, плохо себе представляя, кого они будут убирать и грабить, и что, собственно, такое выкуп. Месяц дети играли в разбойников, а потом им надоело, и шайка распалась.

После каникул Гек начинает ходить в школу, выучивается читать и писать. Вот только математика у него не идет: выучил только до «шестью семь — тридцать пять». Маленький бродяга постепенно начинает привыкать к новой жизни.

И вдруг в город возвращается отец Гека — жестокий пьяница. Мальчик понимает, что его судьба круто изменится к худшему. Отец отберет все состояние сына и потратит его на разгульную жизнь. Судья Тэтчер понимает страх Гека и якобы приобретает у него капитал. У Гека теперь нет денег!

Отец является к Геку, упрекает его в том, что сынок, видите ли, зазнался, да еще и читать выучился. Обещает драть его нещадно, отбирает оставшиеся несколько долларов, безобразно напивается, шатается по улицам и хулиганит. Хулигана бросают в тюрьму. Новый судья пытается перевоспитать старикана: берет его к себе в дом, одевает во все новое, уговаривает не пить.

Однако старик удирает из дома и пропивает все обновки.

Пьяница пытается отсудить у Тэтчера деньги сына, однако суд все время нарочно откладывают. Бродяга похищает Гека и отвозит его в деревянную хибарку на берегу реки.

Вольная жизнь у реки и в лесу нравилась бы Геку, да старик колотит его палкой — мальчик весь в рубцах. Допившись до белой горячки, папаша гоняется за сыном с ножом.

Гек не выносит этого и умудряется сбежать. Он обставляет свой побег так, чтобы люди подумали, что мальчик убит неизвестными грабителями. Гек плывет по реке к острову Джексона.

На острове мальчик обнаруживает следы еще горячего костра. Оказывается, это негр Джим. Он убежал от своей хозяйки, старой мисс Уотсон, которая собиралась продать его в Орлеан. Не могла устоять против обещанной кучи денег — восьмисот долларов. Гек воспитан в убеждениях, что негры должны быть рабами, и не выдать беглого — преступление. Однако Джима он клянется не выдавать. Изголодавшийся негр жадно поедает припасы, захваченные предусмотрительным Геком в доме свихнувшегося папаши. Взрослый негр и белый мальчик ведут увлекательные беседы о суевериях, которые они считают истинной правдой, о богатстве и бедности, о судьбе и удаче.

Главы 9-14

Джим и Гек находят на острове пещеру и переселяются в нее. Как раз вовремя — начинается гроза, потом проливные дожди, которые вызывают сильное наводнение. Река поднимается. Плавая на челноке, беглецы натыкаются на плавучий дом, который унесло водой. А в доме Джим обнаруживает мертвеца, убитого в спину ножом, и прикрывает его лицо тряпками — очень уж страшное. Гек и не собирается глядеть на покойника.

В доме приятели нашли много полезных, по их мнению, вещей, — в частности, заношенные ситцевые платья. Да еще и целых восемь долларов, зашитых в подкладке мужского пальто!

Наскучив жизнью на острове, Гек наряжается девочкой, надевает на голову капор и отправляется в городок на разведку. В небольшом домике он, заглянув в окошко, видит милую женщину, которая вяжет при свете свечи. Женщина впускает «девочку» в дом и начинает рассказывать о том, как убили Гека Финна. Многие думали, что его убил отец, и хотели линчевать старого хулигана, однако тот скрылся. За его поимку объявлена награда — двести долларов. За поимку негра Джима — триста долларов. Есть версии, что Гека убил именно негр. На Джима началась охота — триста долларов ведь на дороге не валяются!

Рассказчица заметила на острове Джексона дымок — не там ли прячется беглец? Она говорит, что нынче же ночью ее муж отправится туда «с одним соседом».

Гек страшно волнуется: надо успеть предупредить Джима! От волнения, не зная, чем занять руки, он начинает вдевать нитку в иголку... По его неуклюжим манерам хозяйка определяет, что это мальчик, а не девочка.

Геку удается убедить ее, что он — сирота, убежавший от жестокого хозяина-фермера к дяде.

Мальчик успевает предупредить своего чернокожего друга об опасности. Они впопыхах сгружают пожитки и припасы на плот (плот нашли во время наводнения) и покидают остров. На плоту парочка обустроилась основательно: построила уютный прочный шалаш. Пропитание друзья добывают рыбалкой и охотой, иногда «заимствуя» арбуз или дыню (а то и зазевавшуюся курицу) с огородов.

Однажды путешественники находят полузатопленный пароход и поднимаются на него, чтобы что-нибудь там взять. Инициатором является Гек. На пароходе Гек обнаруживает шайку бандитов, которые никак не могут поделить добычу и собираются кого-то убить. Мальчик решает увести лодку, на которой бандиты приплыли к пароходу, и донести о шайке шерифу ближайшего городка.

Дрожащий от страха Джим сообщает своему молодому приятелю, что плот отвязался и уплыл. В какое-то ужасное мгновение Геку и Джиму кажется, что в лодку сесть они не смогут: двое преступников сгружают в нее какие-то награбленные вещи и собираются отплыть, оставив третьего, чем-то им неугодного, на обреченном на гибель пароходе. На счастье беглецов, бандиты опять поднимаются наверх: забрать долю добычи у того, кого они обрекли на смерть.

Джим и Гек мгновенно прыгают в лодку и пускаются наутек! Им удалось найти свой плот — повезло! А вот пароход затонул прежде, чем до него добрались спасатели, направленные туда Геком при помощи невероятного вранья.

В узлах с добром, что бандиты награбили на пароходе и сгрузили в уведенную беглецами лодку, обнаружилось немало ценного: и сапоги, и одеяло, и одежда, и подзорная труба, много книг и три ящика сигар.

На каком-то очередном острове путешественники устраивают привал, курят первосортные сигары.

Гек читает Джиму вслух книги — все больше о королях и герцогах, а потом друзья рассуждают о жалованье правителей разных стран и о том, был ли мудр царь Соломон — по мнению Джима, так не очень, иначе зачем бы ему столько жен? Разве умный человек будет жить в таком кавардаке?

Главы 15, 16

Гек и Джим плывут не без цели. На Севере Штатов (после Гражданской войны) негры не считаются рабами. Стоит беглецам достигнуть города Кайро (в некоторых переводах — Каира), и Джим — свободен! Беглец уже мечтает, как он упорной работой скопит денег для выкупа своих детей и жены. А если их откажутся продавать — то и украдет!

Гека мучает совесть: он помогает беглому негру, а тот до того распустился, что собирается выкрасть своих детей!

Плыть по реке становится все труднее. Повсюду рыщут охотники за беглыми неграми. Не один Джим в бегах. Геку то и дело приходится что-то врать.

— Да, сэр... На плоту белый... Вы можете проверить. Я даже прошу вас помочь... На плоту — мой папаша, он совсем болен... У него... Ничего страшного, сэр... Черная оспа...

Такие враки отпугивают людей, боящихся заразы.

Однажды плот сталкивается с пароходом. Гек едва не утонул и потерял Джима.

Главы 17, 18

Промокший мальчик набредает впотьмах на старый бревенчатый дом. Испугавшись лая собак, он застывает на месте. Его с большими предосторожностями впускают в дом. Гек привычно врет, что он упал с парохода. Ехал один, вся его многочисленная родня померла, кроме сестрички Мэри Энн, которая убежала из дому и вышла замуж... Бедного сиротку переодевают в сухую одежду, кормят вкусными кукурузными лепешками со свежим маслом. Геку предлагают остаться, тем более что в этом богатом гостеприимном доме у него есть сверстник — Бак.

Полковник Грэнджерфорд, хозяин дома, — настоящий джентльмен. Доброты он был необыкновенной, а если хмурился — только на полминуты, но всей семье этого хватало, чтобы неделю ходить по струнке. У него была жена, которую Гек называет «старушка», две взрослых дочери и три сына: Боб, Том, Бак. Прежде были еще три сына — но их убили. Очень талантливая дочка Эммелина умерла. Она рисовала и сочиняла стихи — и все о грустном, о смерти...

Один случай показывает Геку, что не все так благополучно в доме старого богатого аристократа. Между его семьей и семьей Шепердсонов — кровная вражда. Никто не знает, из-за чего она началась, но то и дело кто-то из членов обеих семей падает ее жертвой.

Негр, приставленный прислуживать Геку, однажды зовет его в лес — чтобы показать водяных змей. Удивленный Гек следует за ним — и на полянке видит Джима! Тому удалось добраться до леса и спасти старый плот путешественников поневоле.

О дальнейших событиях Геку не хочется и говорить: слишком они потрясли его душу. Дочь полковника София сбежала с молодым Гарри Шепердсоном. Влюбленным удалось перебраться за реку, а их родственники вышли на новый виток войны. В результате были убиты отец и двое братьев Бака. Со стороны Шепердсонов тоже были жертвы.

Сидя на дереве, Гек наблюдал, как раненых Бака и его двоюродного брата, плывущих по реке, преследовали враги с криком: «Смерть им! Смерть!» Эта ужасная сцена долго еще вспоминалась ему и даже снилась...

Правда, выясняется, что город свободы Кайро путники каким-то образом проскочили — и теперь плывут на Юг, где Джима каждую минуту могут схватить. Поэтому плот двигается ночью, а днем приходится спать.

Главы 19-24

По широкой реке плывут Джим и Гек — тихо и спокойно. Однако недолго длится это спокойствие: на плот прыгают двое: один — старик лет семидесяти, лысый, с седыми баками, другой— человек лет тридцати. Оба одеты, как бродяги. За ними гонятся обманутые ими люди — это мошенники, зарабатывающие чем придется. Но весь их заработок строится на обмане.

На плоту молодой мошенник называет себя герцогом, а старый — королем. Джим и Гек начинают прислуживать «сиятельным особам», хотя и довольно скоро понимают: все это — обман.

Плот пристает у небольшого городка. Герцог изображает бродячего проповедника. На проповедь собираются наивные жители. Они каются и плачут.

Громче всех кается и рыдает король. Он объявляет себя пиратом, который — благодаря проповеди — вернулся в лоно церкви. Вот если бы собрать денег, чтобы призвать к покаянию других пиратов. Растроганная публика кидает в шляпу старого мошенника деньги.

Много фокусов для доверчивых людей запасено у пройдох. Так, например, они объявляют себя владельцами типографии и набивают заказы на объявления. Естественно, не бесплатно.

Да уж, врать эти джентльмены горазды! Джима придумано было выдавать за пойманного беглого негра, которого везут для возвращения хозяевам. Теперь можно плыть и днем...

Когда Джим жалуется, что уж слишком часто приходится ему плыть связанным, его вымазывают синей краской и выдают за «бешеногоараба».

В одном городке мошенники устроили театральное представление: на сцену выскочил голый, размалеванный разноцветными полосами король и принялся кривляться. Все это длилось очень недолго. Публика была очень разозлена. Но, не желая остаться в дураках, порекомендовала это представление своим знакомым.

Обнаглевшие артисты объявили третье представление! Не миновать бы им хорошей взбучки, да только мошенники собрали деньги и тихонько уплыли на плоту. Денег оказалась целая груда: четыреста шестьдесят долларов за три вечера!

Джим и Гек приходят к выводу, что «все короли дрянь». Да еще и спиртным от них разит постоянно...

Главы 25-30

Один молодой человек рассказал королю, что в небольшом городке у реки умер некий Питер Уилкс. Его братья Гарви и глухонемой Вильяме собирались приехать из Англии, но опоздали — Питер простился с этим светом. Остались три девушки-сироты: девятнадцатилетняя Мэри Джейн, пятнадцатилетняя Сюзанна и тринадцатилетняя Джоанна с заячьей губой (она посвятила себя добрым делам). Молодой человек вываливает на короля целую груду информации, фамилий, имен...

Узнав, что богатый покойник оставил наследство, король все тщательно запоминает.

Король и герцог являются в городок под видом английских родственников. Прощаясь с покойным, они проливают реки слез. Выясняется, что дом и три тысячи долларов достаются девочкам, а кожевенный завод и другие три тысячи долларов — братьям. Деньги зарыты в погребе.

Доверчивая Мэри Джейн отдает и свои деньги «добрым дядюшкам» — пусть положат их на ее имя в какой-нибудь банк или вложат в дело. Местный доктор предупреждает, что эти двое — лжецы и мошенники, но ему никто не верит.

Гек, которого считают слугой братьев, сочувствует обманутым девушкам — они ведь относятся к нему очень по-доброму. И такие милые существа будут обокрадены парочкой мошенников?

Гек решает украсть деньги у короля и герцога, спрятать их в другом месте и уплыть потихоньку, оставив Мэри Джейн записку с указанием места и сообщением, что «братья» — обманщики.

Мальчик похищает деньги и прячет их в гробу под крышкой.

Король и герцог распродают рабов-негров, причем разлучают матерей с детьми. Девушки плачут, но не могут пойти против воли старших.

Жадные мерзавцы собираются продать и дом, и завод. Гек не выдерживает и рассказывает правду Мэри Джейн. Он просит девушку уехать к кому-нибудь погостить, потому что она такая искренняя и правдивая, что по ее лицу можно прочитать все мысли и чувства.

В городе появляются настоящие братья Уилкс. Разгораются скандалы и споры: король и герцог нагло не сдают своих позиций.

Грозовая ночь. В качестве доказательства подлинный Уилкс говорит, что на груди покойного Питера была татуировка — буквы. Поддельный Уилкс утверждает, что татуировка другая. Почти все мужское население бросается на кладбище — раскапывать могилу. На груди покойника находят мешок с золотом! Во время всеобщего волнения Геку удается сбежать.

Увы, сбежать удается и мошенникам. Король с герцогом вновь взбираются на плот и тут же начинают скандалить: один обвиняет другого в том, что тот украл и спрятал деньги. Впрочем, через некоторое время они подвыпили, помирились и захрапели, обнявшись.

Главы 31—42

Дела у мошенников идут из рук вон плохо. Не удается заработать ни театром, ни гаданием, ни проповедями. Тогда король продает Джима как беглого негра фермеру мистеру Фелпсу.

Гек отправляется в дом плантатора, чтобы придумать, как спасти друга. Неожиданно и хозяйка и хозяин встречают его как долгожданного гостя и родственника. В конце концов выясняется, что Гека принимают за Тома Сойера, которого как раз пригласили погостить. Вскоре приезжает и сам Том, но он называется именем своего брата — Сидом.

Том обещает Геку помочь выкрасть Джима. Гек признается, что «стал меньше уважать Тома Сойера». Себя-то Гек считает пропащим, но чтобы мальчик из приличной семьи согласился участвовать в освобождении беглого негра!

В город со своим представлением «Королевский жираф» приезжают король и герцог. Жители вываливают их в смоле и перьях и проносят по городу верхом на шесте. Геку страшно смотреть на это. Он забывает все зло, которое сделали эти бесчестные люди, и жалеет их.

«Будь у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она занимает больше, чем все другие внутренности, а толку от нее никакого», — думает Гек.

Из освобождения Джима Том, с его склонностью к тайнам, клятвам и играм в разбойников, устраивает себе многодневное развлечение. Чтобы выпустить Джима из сарая, где его держат, достаточно только отпереть или сбить замок и открыть дверь.

Но Том заставляет несчастного негра рыть подкоп, выцарапывать на оловянных тарелках загадочные письмена, писать на специально притащенном мальчишками жернове «Здесь разорвалось сердце узника» и дрессировать крыс — без дрессированной крысы в одиночке никак нельзя: так написано в книгах. Том запугивает домочадцев таинственными записками с костями и черепами и запекает в пирог для Джима веревочную лестницу.

В конце концов Джим убегает, по настоянию Тома переодевшись в ситцевое платье.

В доме поднимается переполох, сбегаются окрестные фермеры с ружьями. В перестрелке (в лесу) ранят Тома Сойера.

Обследовав сарай, жители приходят к выводу, что сбежавший негр — точно полоумный. Зачем эти надписи? Откуда взялся жернов? Для чего понадобилась лестница?

Джима находят в лесу и связанным приводят обратно. Раненого Тома несут на носилках.

Негра собираются линчевать, но отказываются от этой мысли — вдруг объявится хозяин и потребует возмещения ущерба?

Старичок доктор вступается за Джима: когда негр увидел, что Том ранен, беглец сам вышел из укрытия, чтобы ухаживать за раненым мальчиком.

Приезжает тетя Полли. Выясняется, что «Сид» — это Том, а «Том» — это Гек Финн.

Том, очнувшись от забытья, рассказывает, как он «здорово придумал» освободить Джима. Оказывается, старая мисс Уотсон умерла, а в завещании велела дать Джиму свободу.

— Зачем же ты затеял всю эту кутерьму?

— А приключения?

Глава последняя

Джима освобождают. Том дарит ему сорок долларов — за то, что негр подыгрывал озорнику в его игре. Джим чувствует себя богачом.

Гек тоже не потерял своих денег: Джим признался ему, что тот покойник, которого они в начале путешествия видели в плавучем доме, был его отцом.

Пьяница и бандит был кем-то застрелен — и Геку больше некого бояться, а деньги его целехонькие лежат в банке.

Тетя Салли (жена фермера) собирается его усыновить и воспитывать. Вот Гек и подумывает: не сбежать ли ему опять?

Приключения Гекльберри Финна

ПРЕДИСЛОВИЕ

Большая часть приключений, о которых рассказано в этой книге, взяты из жизни: одно-два пережиты мною самим, остальные мальчиками, учившимися вместе со мной в школе. Гек Финн списан с натуры, Том Сойер также, но не с одного оригинала - он представляет собой комбинацию черт, взятых у трех мальчиков, которых я знал, и потому принадлежит к смешанному архитектурному ордеру.
Дикие суеверия, описанные ниже, были распространены среди детей и негров Запада в те времена, то есть тридцать - сорок лет тому назад.
Хотя моя книга предназначена главным образом для развлечения мальчиков и девочек, я надеюсь, что ею не побрезгуют и взрослые мужчины и женщины, ибо в мои планы входило напомнить им, какими были они сами когда-то, что чувствовали, думали, как разговаривали и в какие странные авантюры иногда ввязывались.
Хартфорд, 1876
Автор

Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут отданы под суд; лица, которые попытаются найти в нем мораль, будут сосланы; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны.
По приказу автора,
Генерал-губернатор
Начальник артиллерийского управления

ОБЪЯСНЕНИЕ

В этой книге использовано несколько диалектов, а именно: негритянский диалект штата Миссури, самая резкая форма захолустного диалекта Пайк-Каунти, а также четыре несколько смягченных разновидности этого последнего. Оттенки говора выбирались не наудачу и не наугад, а, напротив, очень тщательно, под надежным руководством, подкрепленным моим личным знакомством со всеми этими формами речи.
Я даю это объяснение потому, что без него многие читатели предположили бы, что все мои персонажи стараются в говоре подражать один другому и это им не удается.
Автор

ГЛАВА I

Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал. Это ничего, я еще не видел таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мэри. Про тетю Полли, - это Тому Сойеру она тетя, - про Мэри и про вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти все правда, только кое-где приврано, - я уже про это говорил.
А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. Получили мы по шесть тысяч долларов на брата - и все золотом. Такая была куча деньжищ - смотреть страшно! Ну, судья Тэтчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год, - не знаю, кто может такую уйму истратить. Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья, залез опять в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя хорошо. Ну, я и вернулся.
Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не было. Опять она одела меня во все новое, так что я только и знал, что потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать - непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не побормочет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только плохо - что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких огрызков и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются соком и проскакивают не в пример легче.
В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства - до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно, - плевать я хотел на покойников.
Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чем и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня, - да и вообще кому он нужен, если давным-давно помер, сами понимаете, - а меня ругает за то, что мне нравится курить. А сама небось нюхает табак - это ничего, ей-то можно.
Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз в это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с букварем. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все приставала: "Не клади ноги на стул, Гекльберри! ", "Не скрипи так, Гекльберри, сиди смирно! ", "Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует! ". Потом она стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того мне у них надоело, а куда - все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны, что она сама нипочем бы так не сказала: она старается не грешить, чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы попасть туда же, куда она попадет, и решил, что и стараться не буду. Но говорить я этого не стал - все равно никакого толку не будет, одни неприятности.
Тут она пустилась рассказывать про рай - и пошла и пошла. Будто бы делать там ничего не надо - знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но говорить я этого опять-таки не стал. - Спросил только, как она думает, попадет ли туда Том Сойер? А она говорит: «Нет, ни под каким видом!» Я очень обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.
Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком свечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь веселом, - только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили звезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин - значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, - значит, кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, о чем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что у него на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно в могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паук спустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел опомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, - и все-таки не успокоился: это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью, потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться от беды, когда убьешь паука.
Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперь было тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не узнает. Прошло довольно много времени; я услышал, как далеко в городе начали бить часы: «бум! бум!» - пробило двенадцать, а после того опять стало тихо, тише прежнего. Скоро я услышал, как в темноте под деревьями треснула ветка, - что-то там двигалось. Я сидел не шевелясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: «Мя-у! Мя-у!» Вот здорово! Я тоже мяукнул еле слышно: «Мяу! Мяу!» - а потом погасил свечку и вылез через окно на крышу сарая. Оттуда я соскользнул на землю и прокрался под деревья. Гляжу - так и есть: Том Сойер меня дожидается.

ГЛАВА II

Мы пошли на цыпочках по дорожке между деревьями в самый конец сада, нагибаясь пониже, чтобы ветки не задевали по голове. Проходя мимо кухни, я споткнулся о корень и наделал шуму. Мы присели на корточки и затихли. Большой негр мисс Уотсон - его звали Джим - сидел на пороге кухни; мы очень хорошо его видели, потому что у него за спиной стояла свечка. Он вскочил и около минуты прислушивался, вытянув шею; потом говорит:
- Кто там?
Он еще послушал, потом подошел на цыпочках и остановился как раз между нами: можно было до него дотронуться пальцем. Ну, должно быть, времени прошло порядочно, и ничего не было слышно, а мы все были так близко друг от друга. И вдруг у меня зачесалось одно место на лодыжке, а почесать его я боялся" потом зачесалось ухо, потом спина, как раз между лопатками. Думаю, если не почешусь, просто хоть помирай. Я это сколько раз потом замечал: если ты где-нибудь в гостях, или на похоронах, или хочешь заснуть и никак не можешь - вообще, когда никак нельзя чесаться, - у тебя непременно зачешется во всех местах разом.
Тут Джим и говорит:
- Послушайте, кто это? Где же вы? Ведь я все слышал, свинство какое! Ладно, я знаю, что мне делать: сяду и буду сидеть, пока опять что-нибудь не услышу.
И он уселся на землю, как раз между мной и Томом, прислонился спиной к дереву и вытянул ноги так, что едва не задел мою ногу. У меня зачесался нос. Так зачесался, что слезы выступили на глазах, а почесать я боялся. Потом начало чесаться в носу. Потом зачесалось под носом. Я просто не знал, как усидеть на месте. Такая напасть продолжалась минут шесть или семь, а мне казалось, что много дольше. Теперь у меня чесалось в одиннадцати местах сразу. Я решил, что больше минуты нипочем не вытерплю, но кое-как сдержался: думаю - уж постараюсь. И тут как раз Джим начал громко дышать, потом захрапел, и у меня все сразу прошло.
Том подал мне знак - еле слышно причмокнул губами, - и мы на четвереньках поползли прочь. Как только мы отползли шагов на десять. Том шепнул мне, что хочет для смеха привязать Джима к дереву. А я сказал: «Лучше не надо, он проснется и поднимет шум, и тогда увидят, что меня нет на месте». Том сказал, что у него маловато свечей, надо бы пробраться в кухню и взять побольше. Я его останавливал, говорил, что Джим может проснуться и войти в кухню. Но Тому хотелось рискнуть; мы забрались туда, взяли три свечки, и Том оставил на столе пять центов в уплату. Потом мы с ним вышли; мне не терпелось поскорее убраться подальше, а Тому вздумалось подползти на четвереньках к Джиму и сыграть с ним какую-нибудь шутку. Я его дожидался, и мне показалось, что ждать пришлось очень долго, - так было кругом пусто и молчаливо.
Как только Том вернулся, мы с ним побежали по дорожке кругом сада и очень скоро очутились на самой верхушке горы по ту сторону дома. Том сказал, что стащил шляпу с Джима и повесил ее на сучок как раз над его головой, а Джим немножко зашевелился, но так и не проснулся. На другой день Джим рассказывал, будто ведьмы околдовали его, усыпили и катались на нем по всему штату, а потом опять посадили под дерево и повесили его шляпу на сучок, чтобы сразу видно было, чье это дело. А в другой раз Джим рассказывал, будто они доехали на нем до Нового Орлеана; потом у него с каждым разом получалось все дальше и дальше, так что в конце концов он стал говорить, будто ведьмы объехали на нем вокруг света, замучили его чуть не до смерти, и спина у него была вся стерта, как под седлом. Джим так загордился после этого, что на других негров и смотреть не хотел. Негры приходили за много миль послушать, как Джим будет про это рассказывать, и он стал пользоваться таким уважением, как ни один негр в наших местах. Повстречав Джима, чужие негры останавливались, разинув рот, и глядели на него, словно на какое-нибудь чудо. Как стемнеет, негры всегда собираются на кухне у огня и разговаривают про ведьм; но как только кто-нибудь заведет об этом речь, Джим сейчас же вмешается и скажет: "Гм! Ну что ты можешь знать про ведьм! " И этот негр сразу притихнет и замолчит. Пятицентовую монетку Джим надел на веревочку и всегда носил на шее; он рассказывал, будто этот талисман ему подарил сам черт и сказал, что им можно лечить от всех болезней и вызывать ведьм, когда вздумается, стоит только пошептать над монеткой; но Джим никогда не говорил, что он такое шепчет. Негры собирались со всей окрути и отдавали Джиму все, что у них было, лишь бы взглянуть на эту монетку; однако они ни за что на свете не дотронулись бы до нее, потому что монета побывала в руках черта. Работник он стал теперь никуда не годный - уж очень возгордился, что видел черта и возил на себе ведьм по всему свету.
Ну так вот, когда мы с Томом подошли к обрыву и поглядели вниз, на городок, там светилось всего три или четыре огонька, - верно, в тех домах, где лежали больные; вверху над нами так ярко сияли звезды, а ниже города текла река в целую милю шириной, этак величественно и плавно. Мы спустились с горы, разыскали Джо Гарпера с Беном Роджерсом и еще двух или трех мальчиков; они прятались на старом кожевенном заводе. Мы отвязали ялик и спустились по реке мили на две с половиной, до большого оползня на гористой стороне, и там высадились на берег.
Когда подошли к кустам, Том Сойер заставил всех нас поклясться, что мы не выдадим тайны, а потом показал ход в пещеру - там, где кусты росли гуще всего. Потом мы зажгли свечки и поползли на четвереньках в проход. Проползли мы, должно быть, шагов двести, и тут открылась пещера. Том потолкался по проходам и скоро нырнул под стенку в одном месте, - вы бы никогда не заметили, что там есть ход. По этому узкому ходу мы пролезли вроде как в комнату, очень сырую, всю запотевшую и холодную, и тут остановились.
Том сказал:
- Ну вот, мы соберем шайку разбойников и назовем ее «Шайка Тома Сойера». А кто захочет с нами разбойничать, тот должен будет принести клятву и подписаться своей кровью.
Все согласились. И вот Том достал листок бумаги, где у него была написана клятва, и прочел ее. Она призывала всех мальчиков дружно стоять за шайку и никому не выдавать ее тайн; а если кто-нибудь обидит мальчика из нашей шайки, то тот, кому велят убить обидчика и всех его родных, должен не есть и не спать, пока не убьет их всех и не вырежет у них на груди крест - знак нашей шайки. И никто из посторонних не имеет права ставить этот знак, только те, кто принадлежит к шайке; а если кто-нибудь поставит, то шайка подаст на него в суд; если же он опять поставит, то его убьют. А если кто-нибудь из шайки выдаст нашу тайну, то ему перережут горло, а после того сожгут труп и развеют пепел по ветру, кровью вычеркнут его имя из списка и больше не станут о нем поминать, а проклянут и забудут навсегда.
Все сказали, что клятва замечательная, и спросили Тома, сам он ее придумал или нет. Оказалось, кое-что он придумал сам, а остальное взял из книжек про разбойников и пиратов, - у всякой порядочной шайки бывает такая клятва.
Некоторые думали, что хорошо бы убивать родных у тех мальчиков, которые выдадут тайну. Том сказал, что это недурная мысль, взял и вписал ее карандашиком.
Тут Бен Роджерс и говорит:
- А вот у Гека Финна никаких родных нет; как с ним быть?
- Ну и что ж, ведь отец у него есть? - говорит Том Сойер.
- Да, отец-то есть, только где ты его теперь разыщешь? Он, бывало, все валялся пьяный на кожевенном заводе, вместе со свиньями, но вот уже больше года его что-то не видно в наших краях.
Посоветовались они между собой и уж совсем собрались меня вычеркнуть, потому что, говорят, у каждого мальчика должны быть родные или кто-нибудь, кого можно убить, а то другим будет обидно. Ну, и никто ничего не мог придумать, все стали в тупик и молчали. Я сперва чуть не заплакал, а потом вдруг придумал выход: взял да и предложил им мисс Уотсон - пускай ее убивают. Все согласились.
- Ну что ж, она годится. Теперь все в порядке. Гека принять можно.
Тут все стали колоть себе пальцы булавкой и расписываться кровью, и я тоже поставил свой значок на бумаге.
- Ну, а чем же эта шайка будет заниматься? - спрашивает Бен Роджерс.
- Ничем, только грабежами и убийствами.
- А что же мы будем грабить? Дома, или скотину, или…
- Чепуха! Это не грабеж, если угонять скотину и тому подобное, это воровство, - говорит Том Сойер. - Мы не воры. В воровстве никакого блеску нет. Мы разбойники. Наденем маски и будем останавливать дилижансы и кареты на большой дороге, убивать пассажиров и отбирать у них часы и деньги.
- И непременно надо их убивать?
- Ну еще бы! Это самое лучшее. Некоторые авторитеты думают иначе, но вообще считается лучше убивать - кроме тех, кого приведем сюда в пещеру и будем держать, пока не дадут выкупа.
- Выкупа? А что это такое?
- Не знаю. Только так уж полагается. Я про это читал в книжках, и нам, конечно, тоже придется так делать.
- Да как же мы сможем, когда не знаем, что это такое?
- Ну, как-нибудь уж придется. Говорят тебе, во всех книжках так, не слышишь, что ли? Ты что же, хочешь делать все по-своему, не так, как в книжках, чтобы мы совсем запутались?
- Ну да, тебе хорошо говорить, Том Сойер, а как же они станут выкупаться, - чтоб им пусто было! - если мы не знаем, как это делается? А ты сам как думаешь, что это такое?
- Ну, уж не знаю. Сказано: надо их держать, пока они не выкупятся. Может, это значит, что надо их держать, пока они не помрут.
- Вот это еще на что-нибудь похоже! Это нам подойдет. Чего же ты раньше так не сказал? Будем их держать, пока они не выкупятся до смерти. И возни, наверно, с ними не оберешься - корми их да гляди, чтобы не удрали.
- Что это ты говоришь, Бен Роджерс? Как же они могут удрать, когда при них будет часовой? Он застрелит их, как только они пошевельнутся.
- Часовой? Вот это ловко! Значит, кому-нибудь придется сидеть и всю ночь не спать из-за того только, что их надо стеречь? По-моему, это глупо. А почему же нельзя взять дубину, да и выкупить их сразу дубиной по башке?
- Потому что в книгах этого нет - по этому по самому. Вот что, Бен Роджерс: хочешь ты делать дело как следует или не хочешь? Ты что же - думаешь, люди, которые пишут книжки, не знают, как по-настоящему полагается? Учить их ты собираешься, что ли? И не мечтай! Нет, сэр, мы уж будем выкупать их по всем правилам.
- Ну и ладно. Мне-то что! Я только говорю: по-дурацки получается все-таки… Слушай, а женщин мы тоже будем убивать?
- Ну, Бен Роджерc, если бы я был такой неуч, я бы больше молчал. Убивать женщин! С какой же это стати, когда в книжках ничего подобного нет? Приводишь их в пещеру и обращаешься с ними как можно вежливей, а там они в тебя мало-помалу влюбляются и уж сами больше не хотят домой.
- Ну, если так, тогда я согласен, только смысла в этом не вижу. Скоро у нас в пещере пройти нельзя будет: столько набьется женщин и всякого народу, который дожидается выкупа, а самим разбойникам и деваться будет некуда. Ну что ж, валяй дальше, я ничего не говорю.
Маленький Томми Барнс успел уже заснуть и, когда его разбудили, испугался, заплакал и стал проситься домой к маме, сказал, что больше не хочет быть разбойником.
Все подняли его на смех и стали дразнить плаксой, а он надулся и сказал, что сейчас же пойдет и выдаст все наши тайны. Но Том дал ему пять центов, чтобы он молчал, и сказал, что мы все сейчас пойдем домой, а на будущей неделе соберемся и тогда кого-нибудь ограбим и убьем.
Бен Роджерс сказал, что он не может часто уходить из дому, разве только по воскресеньям, и нельзя ли начать с будущего воскресенья; но все мальчики решили, что по воскресеньям грешно убивать и грабить, так что об этом не может быть и речи. Мы уговорились встретиться и назначить день как можно скорее, потом выбрали Тома Сойера в атаманы шайки, а Джо Гарпера - в помощники и разошлись по домам.
Я влез на крышу сарая, а оттуда - в окно уже перед самым рассветом. Мое новое платье было все закапано свечкой и вымазано в глине, и сам я устал как собака.

ГЛАВА III

Ну и пробрала же меня утром старая мисс Уотсон за мою одежду! Зато вдова совсем не ругалась, только отчистила свечное сало и глину и такая была печальная, что я решил вести себя это время получше, если смогу. Потом мисс Уотсон отвела меня в чулан и стала молиться, но ничего не вышло. Она велела мне молиться каждый день - и чего я попрошу, то и дастся мне. Но не тут-то было! Я пробовал. Один раз вымолил себе удочку, только без крючков. А на что она мне сдалась, без крючков-то! Раза три или четыре я пробовал вымолить себе и крючки, но ничего почему-то не вышло. Как-то на днях я попросил мисс Уотсон помолиться вместо меня, а она обозвала меня дураком и даже не сказала, за что. Так я и не мог понять, в чем дело.
Один раз я долго сидел в лесу, все думал про это. Говорю себе: если человек может вымолить все, что угодно, так отчего же дьякон Уинн не вымолил обратно свои деньги, когда проторговался на свинине? Почему вдова не может вымолить серебряную табакерку, которую у нее украли? Почему мисс Уотсон не помолится, чтоб ей потолстеть? Нет, думаю, тут что-то не так. Пошел и спросил у вдовы, а она говорит: можно молиться только о «духовных благах». Этого я никак не мог понять; ну, она мне растолковала; это значит: я должен помогать другим и делать для них все, что могу, заботиться о них постоянно и совсем не думать о себе. И о мисс Уотсон тоже заботиться, - так я понял.
Я пошел в лес и долго раскидывал умом и так и этак и все не мог понять, какая же от этого польза, разве только другим людям; и решил в конце концов не ломать над этим голову, может, как-нибудь и так обойдется. Иной раз, бывало, вдова сама возьмется за меня и начнет рассказывать о промысле божием, да так, что прямо слеза прошибает; а на другой день, глядишь, сэр Уотсон опять за свое и опять собьет меня с толку. Я уж так и рассудил, что есть два бога: с богом вдовы несчастный грешник еще как-нибудь поладит, а уж если попадется в лапы богу мисс Уотсон, тогда спуску не жди. Все это я обдумал и решил, что лучше пойду под начало к богу вдовы, если я ему гожусь, хотя никак не мог понять, на что я ему нужен и какая от меня может быть прибыль, когда я совсем ничего не знаю, и веду себя неважно, и роду самого простого.
Моего отца у нас в городе не видали уже больше года, и я совсем успокоился; я его и видеть-то больше не хотел. Трезвый, он, бывало, все меня колотит, попадись только ему под руку; хотя я по большей части удирал от него в лес, как увижу, что он околачивается поблизости. Так вот, в это самое время его выловили из реки, милях в двенадцати выше города, - я слыхал это от людей. Во всяком случае, решили, что это он и есть: ростом утопленник был как раз с него, и в лохмотьях, и волосы длинные-предлинные; все это очень на отца похоже, только лица никак нельзя было разобрать: он так долго пробыл в воде, что оно и на лицо не очень было похоже. Говорили, что он плыл ко реке лицом вверх. Его выловили из воды и закопали на берегу. Но я недолго радовался, потому что вспомнил одну штуку. Я отлично знал, что мужчина-утопленник должен плыть по реке не вверх лицом, а вниз. Вот потому-то я и догадался, что это был вовсе не отец, а какая-нибудь утопленница в мужской одежде. И я опять стал беспокоиться. Я все ждал, что старик вот-вот заявится, а мне вовсе этого не хотелось.
Почти целый месяц мы играли в разбойников, а потом я бросил. И все мальчики тоже. Никого мы не ограбили и не убили - так только, дурака валяли. Выбегали из леса и бросались на погонщиков свиней или на женщин, которые везли на рынок зелень и овощи, но никогда никого не трогали. Том Сойер называл свиней «слитками», а репу и зелень - «драгоценностями», а после, вернувшись в пещеру, мы хвастались тем, что сделали и сколько человек убили и ранили. Но я не видел, какая нам от этого прибыль. Раз Том послал одного мальчика бегать по всему городу с горящей палкой, которую он называл «пароль» (знак для всей шайки собираться вместе), а потом сказал нам, что он получил от своих лазутчиков тайное сообщение, будто завтра около пещеры остановится целый караван богатых арабов и испанских купцов, с двумя сотнями слонов, шестью сотнями верблюдов и тысячей вьючных мулов, нагруженных алмазами, а охраняют их всего-навсего четыреста солдат; так что мы устроим засаду, перебьем их всех и захватим добычу. Он велел наточить мечи, вычистить ружья и быть наготове. Он даже на воз с брюквой не мог напасть без того, чтобы не наточить мечи и начистить ружья, хотя какой толк их точить, когда это были простые палки и ручки от щеток, - сколько ни точи, ни на волос лучше не будут. Мне как-то не верилось, что мы можем побить такую массу испанцев и арабов, хотелось только поглядеть на верблюдов и слонов, поэтому на другой день, в субботу, я был тут как тут и сидел вместе с другими в засаде; и как только дали сигнал, мы выскочили из кустов и скатились с горы вниз. Но никаких испанцев и арабов там не было, верблюдов и слонов тоже. Оказалось, что это всего-навсего экскурсия воскресной школы, да и то один первый класс. Мы на них набросились и разогнали ребят по всей долине. Но только никакой добычи нам не досталось, кроме пряников и варенья, да еще Бон Роджерс подобрал тряпичную куклу, а Джо Гарпер - молитвенник и душеспасительную книжонку; а потом за нами погналась учительница, и мы все это побросали - и бежать. Никаких алмазов я не видел, так я и сказал Тому Сойеру. А он уверял, что они все-таки там были, целые горы алмазов, и арабы, и слоны, и много всего. Я спрашиваю: "Почему же тогда мы ничего не видели? " А он говорит: «Если бы ты хоть что-нибудь знал, хоть прочел бы книжку, которая называется „Дон-Кихот“, тогда бы не спрашивал. Тут, говорит, все дело в колдовстве». А на самом деле там были сотни солдат, и слоны, и сокровища, и все прочее, только у нас оказались враги - чародеи, как Том их назвал, - то все это они превратили в воскресную школу нам назло. Я говорю: «Ладно, тогда нам надо напасть на этих самых чародеев». Том Сойер обозвал меня болваном.

Марк Твен

Приключения Гекльберри Финна

Объяснение

Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут от– даны под суд; лица, которые попытаются найти в нем мораль, будут сосланы; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны.

В этой книге использовано несколько диалектов, а именно: негритянский диалект штата Миссури, самая резкая форма захолустного диалекта Пайк-Каунти, а также четыре несколько смягченных разновидности этого последнего. Оттенки говора выбирались не наудачу и не наугад, а, напротив, очень тщательно, под надежным руководством, подкрепленным моим личным знакомством со всеми этими формами речи.

Я даю это объяснение потому, что без него многие читатели предположили бы, что все мои персонажи стараются в говоре подражать один другому и это им не удается.

Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не так уж наврал. Это ничего, я еще не видел таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мэри. Про тетю Полли, – это Тому Сойеру она тетя, – про Мэри и про вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти все правда, только кое-где приврано, – я уже про это говорил.

А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. Получили мы по шесть тысяч долларов на брата – и все золотом. Такая была куча деньжищ – смотреть страшно! Ну, судья Тэтчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год, – не знаю, кто может такую уйму истратить. Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья, залез опять в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя хорошо. Ну, я и вернулся.

Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не было. Опять она одела меня во все новое, так что я только и знал, что потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать – непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не побормочет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только плохо – что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких огрызков и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются соком и проскакивают не в пример легче.

В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства – до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно, – плевать я хотел на покойников.

Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чем и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня, – да и вообще кому он нужен, если давнымдавно помер, сами понимаете, – а меня ругает за то, что мне нравится курить. А сама небось нюхает табак – это ничего, ейто можно.

Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз в это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с букварем. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все приставала: «Не клади ноги на стул, Гекльберри! «, «Не скрипи так, Гекльберри, сиди смирно! «, «Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует! «. Потом она стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того мне у них надоело, а куда – все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны, что она сама нипочем бы так не сказала: она старается не грешить, чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы попасть туда же, куда она попадет, и решил, что и стараться не буду. Но говорить я этого не стал – все равно никакого толку не будет, одни неприятности.

Тут она пустилась рассказывать про рай – и пошла и пошла. Будто бы делать там ничего не надо – знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но говорить я этого опять-таки не стал. Спросил только, как она думает, попадет ли туда Том Сойер? А она говорит: «Нет, ни под каким видом!» Я очень обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.

Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком свечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь веселом, – только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили звезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин – значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, – значит, кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, о чем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что у него на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно в могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паук спустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел опомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, – и все-таки не успокоился: это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью, потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться от беды, когда убьешь паука.