Вера Медведева,
г. Тула

“Я хочу говорить о печали”

Рассказ И.А. Бунина “Братья” в 11-м классе

Не может быть братства между людьми до тех пор,
пока они не поймут своё сходство и отношение к Богу
и то великое назначение, для которого дана им жизнь.
У.Чаннинг

Анализировать рассказ в классе начинаю с вопроса: почему Бунин назвал рассказ “Братья”? Разве кто-то в рассказе связан братскими узами? Ребята вспоминают героев: старый рикша, его сын, невеста сына, англичанин. Может, Бунин ошибся? Или мы невнимательно прочли рассказ? Давайте попробуем ещё раз перечитать его вместе.

Бунин начинает рассказ с описания чудесных кокосовых лесов Цейлона, испещрённых солнечным светом. Справа от них “стелются глубокие шелковистые пески, блещет золотое, жаркое зеркало водной глади”. “В тёплой прозрачной воде каменистого прибрежья” плещутся подростки. “Казалось бы, зачем им, этим лесным людям... города, центы, рупии? Разве не всё дают им лес, океан, солнце?” – спрашивает автор. Зачем, войдя в лета, они целый день, обливаясь горячим потом, бегают по городу в поисках работы, быстро превращаясь в стариков со сморщенной “по всему телу, или, лучше сказать, по костям” кожей?

Ответ следует незамедлительно. Люди движимы “земной любовью, тем, что от века призывает все существа к существованию”. Зарабатывая деньги, они хотят счастья не для себя, а для семьи, детей. Но, позволяя себе любить, они нарушают главную заповедь Возвышенного: “Ничем не опьяняйся”. Ничем. Особенно любовью, ибо “все страдания этого мира... все скорби и жалобы его – от любви”.

Выполняет ли завет Возвышенного юный рикша? Нет. Он включается после смерти отца в жизненную суету, потому что любит свою невесту и стремится заработать денег на свадьбу. Но невеста предпочла рубиновое ожерелье и золотые браслеты, став “месячной женой” англичанина. “Стократно страдает имеющий стократно милое”, – говорили предки. Потеряв самое дорогое, что у него было, юноша покончил жизнь самоубийством. Значит, был прав Возвышенный, заповедуя: “Ничем не опьяняйся”?

А есть ли в рассказе герой, который живёт так, как учит Возвышенный? Да. Это англичанин, купивший невесту юного рикши, “победитель”, который “крепкой пятой стоит на горле побеждённого”. Он не знает любви и жалости (“Мы не чувствуем и не можем, разучились чувствовать”). Но счастлив ли он и ему подобные? Всмотримся повнимательнее в их лица. Глаза у них глядят “как-то странно, будто ничего не видя”, голос деревянный, мёртвый, и говорят они так, точно читают “хорошо написанную статью”. Ни одной живой черты – духовные мертвецы (“при всей своей деловитости и жадности, как лёд холодны”).

Невозможность ничем “опьяниться” ощущается англичанами как несчастье (“В сущности, это страшно, очень страшно”). И, чтобы пробудить в себе хоть какие-то чувства, эти так называемые “хозяева жизни” грабят колонии, покупают девочек в “месячные жёны”, бьют палкой по головам “беззащитных обезьяноподобных стариков”, но всё тщетно. Мёртвое сердце спокойно. “Я участник бурской войны, я, приказывая стрелять из пушек, убивал людей сотнями – и вот не только не страдаю, не схожу с ума, что я убийца, но даже не думаю о них никогда”, – цинично признаётся англичанин. Не имея возможности опьяняться чувствами, англичанин и ему подобные опьяняют себя едой, выпивкой, сигарами, кофе.

Огромная пропасть между жалкими обезьяноподобными сингалезами и надменными англичанами, и всё же Бунин назвал рассказ “Братья”. Почему? Я думаю, что ключевыми являются слова Ананды, обращённые к Возвышенному: “Тела наши, господин, различны, но сердце, конечно, одно”. И если Возвышенный убеждён, что в мире “каждый либо убийца, либо убиваемый”, то Ананда утверждает, что мир состоит из братьев. Но братья эти не осознают своего родства. Почему? Обратимся к эпиграфу урока. Быть может, слова американского писателя-проповедника У.Чаннинга помогут нам понять это.

В рассказе “Братья” Бунин мечтает о всеобщем единении людей, но сознаёт утопичность своей мечты, недаром он предпослал рассказу эпиграф: “Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали”.

Дорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей - возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной.

На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. «Зачем, - спросил бы Возвышенный, - старику это?» «Затем, - ответили бы ему, - что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни». У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро.

Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки.

Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога «жажды существования». А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын её стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира - от любви…

Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал её и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги - и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее.

Путь из Коломбо простирался рядом с океаном. На берегу загорали местные подростки. Подрастая, они шли работать на плантации, собирали жемчужины и заменяли лошадей - катали европейцев, так как животные не переносили постоянную жару.

Англичане выдавали рикшам бляшки с номерами. Они должны были вешать их на левое запястье. Бляха с седьмой цифрой досталась старику-рикше, который жил в лесной полу заброшенной хижине недалеко от Коломбо. Мужчина жил с супругой, сыном и маленькими ребятишками, которых надо было прокормить. Рикша был поседевший и худой, но бегал он довольно быстро.

Старик желал лучшей жизни для сына, поэтому трудился без устали. Языка европейцев он вообще не понимал, бывало бежал не туда, пока англичанин не стукал его тростью по лопаткам. Но иногда удавалось заработать и лишние центы, благодаря жалобному виду.

Однажды мужчина вернулся пораньше, чем обычно. Солнце палило беспощадно, был самый разгар рабочего дня. Он уставший лег на постель, а к вечеру скончался. Супруга старика проплакала тогда всю ночь, старший сын находился с ней. Подросток не ожидал такой скоротечной смерти родителя, все думы его были о невесте - девочки 13-ти лет, которая проживала в деревне по соседству.

Парнишка был крепкого сложения и загорелый. Он забрал бляху отца и спешно направился в город. Сначала парень бегал за другими рикшами, пытаясь запомнить английские уличные названия, потом стал работать и откладывать средства на будущую счастливую семейную жизнь. Вскоре по возвращению в родной дом юноша узнал, что его невеста пропала в городе. Папа девушки искал ее три дня, но вернулся довольный и ничего не объясняя. Узнать правду рикше так и не сумел, он пару суток просидел в хижине и вновь подался в Коломбо. Так трудился парень полгода, откладывая деньги. Со стороны казалось, что о возлюбленной рикша даже не вспоминал..

Однажды утром один европеец выбрал рикшу под седьмым номером. На вид парень был гораздо выносливее и крепче, чем остальные. Англичанин был в белой одежде, спокоен и самоуверен. И молодой рикша побежал на Йорк-Стрит, обгоняя других извозчиков.

Это был март - самый жаркий месяц. Парень бежал быстро-быстро, но пота на нем не было. Компания остановилась недалеко от дома, построенного когда-то голландцами. Европеец пошел выпить чаю и покурить сигары, рикша же дожидался его под развесистым деревом на улице.

Потом англичанин долго ходил по местным улицам, а юноша следовал за ним, волоча деревянные оглобли. В обед европеец зашел в одну пароходную контору, а парень накупил недорогих папирос и выкурил несколько штук подряд. Он сидел молча и наблюдал, как в конторе обсуждали англичане обед в честь прибывшего европейского парохода.

Вечер был далек. Рикша доставил хозяина к отелю и сел наблюдать за приезжими. Его влекла та жизнь, - интересная и неизведанная, которой жили европейцы. Юноша думал, что его невеста была ничуть не хуже тех прекрасных дам, что проходили мимо него - девушка со смуглой кожей, круглыми глазами и милым лицом. Рикша направился в бар, где выпил стакан крепкого виски. До вечера он пребывал в радостном настроении..

Из отеля европеец вышел пьяным. Он приказал рикше возить его по городу, то в одно место, то в другое... Англичанин словно хотел скрыться от чего-то, убить время до званного обеда. К вечеру усталый рикша смотрел на седока с негодованием. Пока господин приводил себя в порядок перед встречей, парень отдыхал в бунгало.

Темнело. Во дворе показался старый индус - заклинатель змей. Рикша прогнал старика, когда тот было собирался достать свою дудку. Пришел европеец и юноша вновь повез его..

Ночью они прибыли к большому двухэтажному дому. На балконе виднелся длинный стол и мужчины в смокингах. Господин вышел из коляски, а рикша попытался проскользнуть во двор, где сидели остальные "коллеги". Вдруг он заметил на одном из этажей девушку в красном японском халате из шелка, с шикарным рубиновым ожерельем и в золотых браслетах на запястьях. Это была пропавшая невеста, не узнать ее было невозможно.

Рикша смотрел на балкон, пока девушка не ушла. Потом юноша осознал, что следует сделать дальше и побежал. Съев чашку риса по пути, парень прибежал к тому самому индусу. Обратно он быстро выходил с коробкой, в которой извивалась змея. Парень купил самую дорогую и маленькую, чей яд убивал сразу. Рикша прибежал на площадь и безбоязненно сел на скамейку, как садились только люди в белых одеждах. От укуса молодой человек съежился на скамейке. Он лежал без чувств..

Вскоре к российскому отплывающему пароходу причалила шлюпка, в которой сидел тот самый господин, пользовавшийся услугами седьмого рикши. После долгих уговоров капитан все же взял его на борт.

До обеда англичанин что-то записывал в тетрадке, а затем быстрыми шагами отправился к остальным. Команда с легкостью разговаривала по-английски с господином, он внимательно слушал и рассказывал о своих путешествиях. Капитан сменил тему разговора и стал спрашивать о колониальных европейских задачах.

Англичанин отвечал, что это страшное явление. Он был уверен, что люди разучились чувствовать и бояться. Вскоре команда ушла и остался лишь капитан. Европеец продолжил.. Господин рассказывал, что в Европе давно потеряна вера в Всевышнего. Люди же совсем не ощущают страха..

Путешествуя по всему земному шару, восторгаясь им, мы лишь пытаемся убежать от самих себя! Среди туземцев, на первозданной земле, которую мы зовем своими колониями, грабя местных и превращая в рабов - лишь здесь мы ощущаем божество и смерть. Порабощение других - это по-нашему "колониальные задачи".. Когда деление земель закончится воцарится хаос! Мы привыкли возносить свое эго до небес, но лишь в открытом океане можно понять, насколько ничтожна человеческая жизнь, - пояснял европеец.

Капитан внимательно слушал собеседника. Позже он удалился вместе с лакеем. Англичанин погасил лампу и побрел в предоставленную каюту. В темноте шум волн казался еще громче, небо было усыпано мелкими звездами. Судно то и дело мягко переваливалось по волнам, вдали виднелись отдельные всполохи.

Дорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей - возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной. На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. «Зачем, - спросил бы Возвышенный, - старику это?» «Затем, - ответили бы ему, - что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни». У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро. Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки. Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога «жажды существования». А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын её стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира - от любви… Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал её и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги - и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее. Благополучно и с виду даже счастливо проработал он так с полгода. И вот сидел он как-то утром, вместе с другими рикшами, под баньяном, когда у одного из бунгало показался человек в белом - европеец, англичанин. Стая рикш налетела на него, но человек, грозно взмахнув тростью, выбрал седьмой номер, он показался ему сильнее прочих. Европеец был невысок и крепок, в золотых очках, с черными короткими усами и оливковым цветом лица, на котором солнце и болезнь печени уже оставили свой смуглый след. Глаза его смотрели как-то странно, будто ничего не видя, деревянный голос его был тверд и спокоен. И рикша понесся на Йорк-Стрит, лавируя среди других рикш, бегущих взад и вперед. Был конец марта, самое знойное время. Уже с утра было жарко, как в полдень. Но рикша бежал быстро, и ещё ни одной капли пота не было на его спине. В самом конце улицы он вдруг остановился, и англичанин удивленно услышал: «Бетель». Не ответив, он ударил рикшу тростью по лопаткам, но тот только дернул плечом и стрелой полетел к лавкам. «Не убивай, не воруй, не прелюбодействуй, не лги и ничем не опьяняйся», - заповедал Возвышенный. Но смутно звучала эти заповеди в сердце рикши… Сунув бетель в рот, рикша опять побежал по направлению в город (Форт, как называют его англичане). Англичанин рассеянно смотрел вокруг… Возле старого голландского здания они остановились. Англичанин ушел пить чай и курить сигару, а рикша бросил оглобли и сел у дерева дожидаться его. О чем думал этот юноша, уже вкусивший самой сильной отравы - любви к женщине? Мара ранит, но Мара и залечивает раны; Мара вырывает что-то из рук человека, но Мара и разжигает человека снова схватить отнятое… Затем англичанин долго бродил по улицам; а рикша ходил позади англичанина, возя за собой свою колясочку. В полдень англичанин ушел в пароходную контору, а рикша купил дешевых папирос и выкурил пять штук подряд. Сладко одурманенный, сидел он против конторы и смотрел на своего седока и других англичан, обсуждавших обед в честь прибытия парохода из Европы. До обеда, до вечера было ещё далеко. И опять побежал рикша, - на этот раз к отелю, - и опять, как собака, сел на мостовую, смотря на толпу только что прибывших из Европы, у каждого из которых в душе было то, что заставляет человека жить и желать сладкого обмана жизни. А рикше, рожденному на земле первых людей, разве не вдвойне был сладок этот обман? Разве та, что пропала в этом городе, была хуже женщин в белых нарядах, идущих мимо него и пробуждающих вожделение? У нее была смуглая кожа и круглые сияющие глаза, в которых детская робость уже смешивалась с радостным любопытством жизни, с затаенной женственностью, нежной и страстной. Вскочив с места, рикша побежал в ближайший бар, где вытянул целый стакан виски. Смешав этот огонь с бетелем, он обеспечил себя блаженным возбуждением до самого вечера. Пьян был и англичанин, выйдя из отеля. Не зная, как убить время, он приказал везти себя сперва на почту, где опустил в ящик три открытки; от почты - к саду Гордона, куда даже не зашел, а потом - куда глаза глядят: к Черному Городу, к рынку, к реке Келани. И пошел, пошел мотать его пьяный и с головы до ног мокрый рикша, возбужденный ещё и надеждой получить целую кучу центов. Он бежал в самую жару в угоду англичанину, не знавшему, как дотянуть до обеда, точно спасаясь от кого-то… Потом англичанин приказал вернуться в Форт, побрился, купил сигары, сходил в аптеку… Рикша, мокрый, похудевший, смотрел на него уже неприязненно, глазами собаки, чувствующей приступы бешенства… В шестом часу он побежал к бунгало англичанина, мимо баньяна, под которым сидел ещё утром в жажде заработка от этих беспощадных и загадочных белых людей, в упрямой надежде на счастье. В течение получаса рикша отдыхал, пока англичанин переодевался к обеду. Сердце у него колотилось как у отравленного, губы побелели, черты лица обострились, глаза ещё больше почернели и расширились. Солнце меж тем закатилось. Пожилая девушка сидела на террасе. Увидев её с улицы, во двор зашел старик-индус, немой заклинатель змей. Старик уже вынимал из-за пояса свою тростниковую дудку, как рикша вскочил и криками прогнал его. Уже в темноте вышел англичанин, и рикша покорно кинулся к оглоблям… Была ночь, когда он подбежал к большому ярко освещенному двухэтажному дому, большой балкон которого уже белел скатертью длинного стола и смокингами сидевших за ним. Рикша номер семь подлетел к балкону. Гость выскочил из колясочки, а рикша понесся вокруг дома, чтобы попасть во двор, к другим рикшам, и, обегая дом, вдруг шарахнулся назад, точно его ударили в лицо палкой: из окна второго этажа - в японском халатике красного шелка, в тройном ожерелье из рубинов, в золотых широких браслетах - на него глядела круглыми сияющими глазами его пропавшая невеста. Она не могла видеть его внизу, в темноте, но он сразу узнал её. Сердце его не разорвалось, оно было слишком молодо и сильно. Постояв с минуту, он присел под вековой смоковницей и смотрел на стоявшую в раме окна, до тех пор, пока она не ушла. А затем он вскочил, схватил оглобли и пустился бежать, - на этот раз уже твердо зная, куда и зачем. «Проснись! - кричали в нем тысячи беззвучных голосов его предков. - Стряхни с себя обольщения Мары, сон этой краткой жизни! Тебе ли спать, отравленному ядом. Все скорби от любви - убей её! Недолгий срок пребудешь ты в покое отдыха, пока снова не переродишься в тысяче воплощений». Рикша забежал в одну из лавочек, жадно съел чашечку риса и кинулся дальше. Он знал, где живет тот старик-индус… Рикша вбежал в хижину, а назад выскочил с большой коробкой от сигар. Он заплатил за нее большую цену, и то, что в ней лежало, шуршало и стукало в крышку тугими кольцами. Зачем-то захватив с собой колясочку, он прибежал на пустой плац Голь-Фэса, темневший под звездным небом. Он в последний раз бросил тонкие оглобли и сел уже не на землю, а на скамью, сел смело, как белый человек. За свой фунт он потребовал самую маленькую и самую смертоносную. Она была сказочно красива и необыкновенно злобна, особенно после того, как её помотали в деревянной коробке. Укус её огненно жгуч и с головы до ног пронзает все тело несказанной болью. Ощутив этот огненный удар, рикша колесом перевернулся на скамье. Он потерял сознание, чтобы снова и снова ненадолго приходить в себя, расставаясь с жизнью, памятью, зрением, болью, радостью, ненавистью и любовью… Дней через десять, в сумерки перед грозой, к большому русскому пароходу, готовому уже отплыть, прибыла шлюпка, в которой сидел седок рикши номер семь. Капитан сперва наотрез оказался взять его на борт, но после настойчивых просьб уступил и поселил в свободную каюту. Пароход уже снялся с якоря, когда сверкнула яркая молния. Англичанин оглянулся на свинцовую даль океана и скрылся в каюте. До обеда он писал что-то в толстой тетради, и выражение его лица было тупо, и вместе с тем удивленно. Затем оделся к обеду и вышел к команде, которая встретила его преувеличенно любезно, щеголяя друг перед другом знанием английского языка.Затем оделся к обеду и вышел к команде, которая встретила его преувеличенно любезно, щеголяя друг перед другом знанием английского языка. Он отвечал им не менее любезно, рассказал о своем пребывании в Индии, на Яве и на Цейлоне, где захворал печенью и расстроил нервы. Капитан, человек с умными и твердыми глазами, во всем старающийся быть европейцем, завел речь о колониальных задачах Европы. Англичанин внимательно слушал, отвечал складно, будто читал хорошо написанную статью. И порой смолкал, прислушиваясь к шороху волн в темноте за открытыми дверями. Влажно дуло из этой тьмы свободным дыханием чего-то от века свободного. Беззвучно и широко распахивалась вокруг парохода голубая бездна, чернотой заливало горизонты - и оттуда, как тяжкий ропот самого творца, ещё погруженного в довременный хаос, доходил мрачный и торжественный гул грома. И тогда англичанин как бы каменел на минуту. - В сущности, это страшно! - сказал он своим мертвым, но твердым голосом после одного особенно ослепительного сполоха. - И страшнее всего то, что мы не думаем, не чувствуем, разучились чувствовать, как это страшно - эта бездонная глубина вокруг. Наверное, очень жутко быть капитаном, но не лучше лежать в каюте, за тончайшей стеной которой всю ночь кипит эта бездонная хлябь… Да, разум наш слабей, чем разум зверя. У зверя, у дикаря есть хотя бы инстинкт, а у нас, европейцев, он выродился. Мы ничего не боимся, даже смерти не боимся по-настоящему, ни жизни, ни тайн, ни бездн, нас окружающих! Я участник бурской войны, я убивал людей сотнями - и вот нисколько не страдаю от того, что я убийца. Я даже не думаю об этом никогда… Ветер дул сильнее, черная тьма шумела тяжелее. Чувствовалось, как снизу что-то нарастает, приподнимает, потом расступается. Команда вышла. Остался один капитан. - Нам страшно только то, - сказал англичанин, - что мы разучились чувствовать страх! Бога в Европе давно уже нет. Мы, при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни, и к смерти: если и боимся её, то рассудком. Мы, спасаясь от собственной тупости и пустоты, бродим по всему миру, притворно им восторгаясь. Но только здесь, на земле древнейшего человечества, в этом потерянном нами эдеме, который мы называем нашими колониями и жадно ограбляем, среди грязи, чумы и цветных людей, обращенных нами в скотов, только здесь чувствуем в некоторой мере жизнь, смерть, божество. Порабощение мы, люди железного века, называем нашими колониальными задачами. И когда этот дележ придет к концу, когда в мире воцарится какой-нибудь новый Рим, английский или немецкий, тогда повторится Апокалипсис… Будда, говоривший: «О вы, князья, обращающие друг против друга жадность свою, ненасытно потворствующие своим похотям!», понял, что значит жизнь Личности в этом мире, который мы не постигаем, - и ужаснулся. Мы же возносим нашу Личность превыше небес, сосредоточиваем в ней весь мир, что бы там ни говорили братстве и равенстве, - и вот только в океане, где чувствуешь, как растворяется человек в этом страшном Все-Едином, - только там понимаем в слабой мере, что ́ значит эта наша Личность… - Знаете ли вы, - спросил он капитана, - буддийскую легенду о вороне? Слон бежал с горы к океану; он бросился в волны, и ворон, томимый «желанием», кинулся за ним. Слон захлебнулся, и ворон стал жадно клевать его тушу. Когда же очнулся, то увидал, что отнесло его далеко в море, и закричал ворон жутким голосом, тем, которого так чутко ждет Смерть… Ужасная легенда! Из темноты раздались звуки склянки. Капитан, посидев из приличия ещё минут пять, ушел. Ушел и лакей. Англичанин потушил свет. Во мраке шум волн сразу стал как будто слышнее, сразу раскрылось звездное небо. Пароход переваливался с одной волны на другую, и в снастях его носились то в бездну кверху, то в бездну книзу, Канопус, Ворон, Южный Крест, по которым ещё мелькали отдельные сполохи. © Наталья БубноваДорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей - возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной. На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. «Зачем, - спросил бы Возвышенный, - старику это?» «Затем, - ответили бы ему, - что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни». У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро. Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки. Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога «жажды существования». А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын её стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира - от любви… Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал её и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги - и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее. Благополучно и с виду даже счастливо проработал он так с полгода. И вот сидел он как-то утром, вместе с другими рикшами, под баньяном, когда у одного из бунгало показался человек в белом - европеец, англичанин. Стая рикш налетела на него, но человек, грозно взмахнув тростью, выбрал седьмой номер, он показался ему сильнее прочих. Европеец был невысок и крепок, в золотых очках, с черными короткими усами и оливковым цветом лица, на котором солнце и болезнь печени уже оставили свой смуглый след. Глаза его смотрели как-то странно, будто ничего не видя, деревянный голос его был тверд и спокоен. И рикша понесся на Йорк-Стрит, лавируя среди других рикш, бегущих взад и вперед. Был конец марта, самое знойное время. Уже с утра было жарко, как в полдень. Но рикша бежал быстро, и ещё ни одной капли пота не было на его спине. В самом конце улицы он вдруг остановился, и англичанин удивленно услышал: «Бетель». Не ответив, он ударил рикшу тростью по лопаткам, но тот только дернул плечом и стрелой полетел к лавкам. «Не убивай, не воруй, не прелюбодействуй, не лги и ничем не опьяняйся», - заповедал Возвышенный. Но смутно звучала эти заповеди в сердце рикши… Сунув бетель в рот, рикша опять побежал по направлению в город (Форт, как называют его англичане). Англичанин рассеянно смотрел вокруг… Возле старого голландского здания они остановились. Англичанин ушел пить чай и курить сигару, а рикша бросил оглобли и сел у дерева дожидаться его. О чем думал этот юноша, уже вкусивший самой сильной отравы - любви к женщине? Мара ранит, но Мара и залечивает раны; Мара вырывает что-то из рук человека, но Мара и разжигает человека снова схватить отнятое… Затем англичанин долго бродил по улицам; а рикша ходил позади англичанина, возя за собой свою колясочку. В полдень англичанин ушел в пароходную контору, а рикша купил дешевых папирос и выкурил пять штук подряд. Сладко одурманенный, сидел он против конторы и смотрел на своего седока и других англичан, обсуждавших обед в честь прибытия парохода из Европы. До обеда, до вечера было ещё далеко. И опять побежал рикша, - на этот раз к отелю, - и опять, как собака, сел на мостовую, смотря на толпу только что прибывших из Европы, у каждого из которых в душе было то, что заставляет человека жить и желать сладкого обмана жизни. А рикше, рожденному на земле первых людей, разве не вдвойне был сладок этот обман? Разве та, что пропала в этом городе, была хуже женщин в белых нарядах, идущих мимо него и пробуждающих вожделение? У нее была смуглая кожа и круглые сияющие глаза, в которых детская робость уже смешивалась с радостным любопытством жизни, с затаенной женственностью, нежной и страстной. Вскочив с места, рикша побежал в ближайший бар, где вытянул целый стакан виски. Смешав этот огонь с бетелем, он обеспечил себя блаженным возбуждением до самого вечера. Пьян был и англичанин, выйдя из отеля. Не зная, как убить время, он приказал везти себя сперва на почту, где опустил в ящик три открытки; от почты - к саду Гордона, куда даже не зашел, а потом - куда глаза глядят: к Черному Городу, к рынку, к реке Келани. И пошел, пошел мотать его пьяный и с головы до ног мокрый рикша, возбужденный ещё и надеждой получить целую кучу центов. Он бежал в самую жару в угоду англичанину, не знавшему, как дотянуть до обеда, точно спасаясь от кого-то… Потом англичанин приказал вернуться в Форт, побрился, купил сигары, сходил в аптеку… Рикша, мокрый, похудевший, смотрел на него уже неприязненно, глазами собаки, чувствующей приступы бешенства… В шестом часу он побежал к бунгало англичанина, мимо баньяна, под которым сидел ещё утром в жажде заработка от этих беспощадных и загадочных белых людей, в упрямой надежде на счастье. В течение получаса рикша отдыхал, пока англичанин переодевался к обеду. Сердце у него колотилось как у отравленного, губы побелели, черты лица обострились, глаза ещё больше почернели и расширились. Солнце меж тем закатилось. Пожилая девушка сидела на террасе. Увидев её с улицы, во двор зашел старик-индус, немой заклинатель змей. Старик уже вынимал из-за пояса свою тростниковую дудку, как рикша вскочил и криками прогнал его. Уже в темноте вышел англичанин, и рикша покорно кинулся к оглоблям… Была ночь, когда он подбежал к большому ярко освещенному двухэтажному дому, большой балкон которого уже белел скатертью длинного стола и смокингами сидевших за ним. Рикша номер семь подлетел к балкону. Гость выскочил из колясочки, а рикша понесся вокруг дома, чтобы попасть во двор, к другим рикшам, и, обегая дом, вдруг шарахнулся назад, точно его ударили в лицо палкой: из окна второго этажа - в японском халатике красного шелка, в тройном ожерелье из рубинов, в золотых широких браслетах - на него глядела круглыми сияющими глазами его пропавшая невеста. Она не могла видеть его внизу, в темноте, но он сразу узнал её. Сердце его не разорвалось, оно было слишком молодо и сильно. Постояв с минуту, он присел под вековой смоковницей и смотрел на стоявшую в раме окна, до тех пор, пока она не ушла. А затем он вскочил, схватил оглобли и пустился бежать, - на этот раз уже твердо зная, куда и зачем. «Проснись! - кричали в нем тысячи беззвучных голосов его предков. - Стряхни с себя обольщения Мары, сон этой краткой жизни! Тебе ли спать, отравленному ядом. Все скорби от любви - убей её! Недолгий срок пребудешь ты в покое отдыха, пока снова не переродишься в тысяче воплощений». Рикша забежал в одну из лавочек, жадно съел чашечку риса и кинулся дальше. Он знал, где живет тот старик-индус… Рикша вбежал в хижину, а назад выскочил с большой коробкой от сигар. Он заплатил за нее большую цену, и то, что в ней лежало, шуршало и стукало в крышку тугими кольцами. Зачем-то захватив с собой колясочку, он прибежал на пустой плац Голь-Фэса, темневший под звездным небом. Он в последний раз бросил тонкие оглобли и сел уже не на землю, а на скамью, сел смело, как белый человек. За свой фунт он потребовал самую маленькую и самую смертоносную. Она была сказочно красива и необыкновенно злобна, особенно после того, как её помотали в деревянной коробке. Укус её огненно жгуч и с головы до ног пронзает все тело несказанной болью. Ощутив этот огненный удар, рикша колесом перевернулся на скамье. Он потерял сознание, чтобы снова и снова ненадолго приходить в себя, расставаясь с жизнью, памятью, зрением, болью, радостью, ненавистью и любовью… Дней через десять, в сумерки перед грозой, к большому русскому пароходу, готовому уже отплыть, прибыла шлюпка, в которой сидел седок рикши номер семь. Капитан сперва наотрез оказался взять его на борт, но после настойчивых просьб уступил и поселил в свободную каюту. Пароход уже снялся с якоря, когда сверкнула яркая молния. Англичанин оглянулся на свинцовую даль океана и скрылся в каюте. До обеда он писал что-то в толстой тетради, и выражение его лица было тупо, и вместе с тем удивленно. Затем оделся к обеду и вышел к команде, которая встретила его преувеличенно любезно, щеголяя друг перед другом знанием английского языка.Затем оделся к обеду и вышел к команде, которая встретила его преувеличенно любезно, щеголяя друг перед другом знанием английского языка. Он отвечал им не менее любезно, рассказал о своем пребывании в Индии, на Яве и на Цейлоне, где захворал печенью и расстроил нервы. Капитан, человек с умными и твердыми глазами, во всем старающийся быть европейцем, завел речь о колониальных задачах Европы. Англичанин внимательно слушал, отвечал складно, будто читал хорошо написанную статью. И порой смолкал, прислушиваясь к шороху волн в темноте за открытыми дверями. Влажно дуло из этой тьмы свободным дыханием чего-то от века свободного. Беззвучно и широко распахивалась вокруг парохода голубая бездна, чернотой заливало горизонты - и оттуда, как тяжкий ропот самого творца, ещё погруженного в довременный хаос, доходил мрачный и торжественный гул грома. И тогда англичанин как бы каменел на минуту. - В сущности, это страшно! - сказал он своим мертвым, но твердым голосом после одного особенно ослепительного сполоха. - И страшнее всего то, что мы не думаем, не чувствуем, разучились чувствовать, как это страшно - эта бездонная глубина вокруг. Наверное, очень жутко быть капитаном, но не лучше лежать в каюте, за тончайшей стеной которой всю ночь кипит эта бездонная хлябь… Да, разум наш слабей, чем разум зверя. У зверя, у дикаря есть хотя бы инстинкт, а у нас, европейцев, он выродился. Мы ничего не боимся, даже смерти не боимся по-настоящему, ни жизни, ни тайн, ни бездн, нас окружающих! Я участник бурской войны, я убивал людей сотнями - и вот нисколько не страдаю от того, что я убийца. Я даже не думаю об этом никогда… Ветер дул сильнее, черная тьма шумела тяжелее. Чувствовалось, как снизу что-то нарастает, приподнимает, потом расступается. Команда вышла. Остался один капитан. - Нам страшно только то, - сказал англичанин, - что мы разучились чувствовать страх! Бога в Европе давно уже нет. Мы, при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни, и к смерти: если и боимся её, то рассудком. Мы, спасаясь от собственной тупости и пустоты, бродим по всему миру, притворно им восторгаясь. Но только здесь, на земле древнейшего человечества, в этом потерянном нами эдеме, который мы называем нашими колониями и жадно ограбляем, среди грязи, чумы и цветных людей, обращенных нами в скотов, только здесь чувствуем в некоторой мере жизнь, смерть, божество. Порабощение мы, люди железного века, называем нашими колониальными задачами. И когда этот дележ придет к концу, когда в мире воцарится какой-нибудь новый Рим, английский или немецкий, тогда повторится Апокалипсис… Будда, говоривший: «О вы, князья, обращающие друг против друга жадность свою, ненасытно потворствующие своим похотям!», понял, что значит жизнь Личности в этом мире, который мы не постигаем, - и ужаснулся. Мы же возносим нашу Личность превыше небес, сосредоточиваем в ней весь мир, что бы там ни говорили братстве и равенстве, - и вот только в океане, где чувствуешь, как растворяется человек в этом страшном Все-Едином, - только там понимаем в слабой мере, что ́ значит эта наша Личность… - Знаете ли вы, - спросил он капитана, - буддийскую легенду о вороне? Слон бежал с горы к океану; он бросился в волны, и ворон, томимый «желанием», кинулся за ним. Слон захлебнулся, и ворон стал жадно клевать его тушу. Когда же очнулся, то увидал, что отнесло его далеко в море, и закричал ворон жутким голосом, тем, которого так чутко ждет Смерть… Ужасная легенда! Из темноты раздались звуки склянки. Капитан, посидев из приличия ещё минут пять, ушел. Ушел и лакей. Англичанин потушил свет. Во мраке шум волн сразу стал как будто слышнее, сразу раскрылось звездное небо. Пароход переваливался с одной волны на другую, и в снастях его носились то в бездну кверху, то в бездну книзу, Канопус, Ворон, Южный Крест, по которым ещё мелькали отдельные сполохи. © Наталья Бубнова

Гуманистический смысл рассказа И.А. Бунина «Братья»

Творчество выдающегося русского мастера слова Ивана Алексеевича Бунина отличается художественной многоплановостью и тематическим разнообразием. Писатель совмещал в своей душе и любовь к родине, России, и интерес к странам древних цивилизаций, и неустанные поиски смысла жизни, и смирение перед непостижимостью мироздания. Вечный путешественник, оторванный от благодатной отечественной почвы и тяжело переживающий разрыв с ней, он многое видел, и это не могло не отразиться в его творчестве. 1900-е годы являются особым периодом в жизни писателя: Бунин отправляется в долгое путешествие по странам Востока, открывшее для него новые горизонты. Так, в 1914 году Иван Алексеевич создает рассказ «Братья», импульсом к которому послужили впечатления, полученные автором во время пребывания в колонии Британии Цейлоне.

На наш взгляд, анализ данного произведения следует начать с выявления смысла его названия. Христианская религия, в лоне которой развивались Старый Свет и Россия, утверждает, что все люди — братья. Эти простые слова известны каждому из нас с детства, приняты как непреложная истина. В рассказе И.А. Бунина один из основных христианских постулатов подтверждается словами Ананды: «Тела наши, господин, различны, но сердце, конечно, одно».

Если мы вернемся к страницам Библии, то перед нами предстанет история о Каине и Авеле, история первого братоубийства на земле. С тех пор ужасный грех, совершенный старшим братом, сердцем которого овладела ненависть, повторяется много раз в самых разнообразных интерпретациях. Библейская история даёт нам ясно понять, что жадность, злоба и прочие грехи приводят к страшным последствиям.

Но естественная, понятная для каждого необходимость «любить ближнего своего», живущая в душе христиан, часто сталкивается со страстями, противоположными ей и порождаемыми искушениями, которые присутствовали во все времена и обострялись в самые трудные для человечества исторические периоды. Те верные, прямые пути, ведущие к гармонии с собой и миром, к христианскому спасению, оказываются в такие минуты забытыми и попранными. Вечные ценности духа — любовь, смирение, сострадание, христианское прощение все чаще подменяются ложными мирскими благами. Звон монет заглушает глухие мольбы о помощи к ближнему своему, исторгающиеся из груди грешника. Тяжелые цепи себялюбия сковывают наше сердце, делают его черствым, бесчувственным к страданиям наших братьев, и вот уже образ «золотого тельца» вытесняет из нашей грешной души образ Божий, к которому должен стремиться каждый христианин. В гонке за властью, материальными благами, страстями нет места смирению.

Обличая бесчеловечный порядок, при котором один брат убивает другого, И.А. Бунин раскрывает перед читателем разные пути двух людей, братьев не во Христе, а в общечеловеческом смысле: юноши-рикши и англичанина-буржуа.

Повествование начинается с идиллической картины единения человека с природой: берега земли прародителей омывает мировой океан, свет, льющийся с небес, согревает людей этой бедной страны. Почему бы не оставить тревоги и не насладиться тихим счастьем? Однако уже зреет конфликт «натурального», «природного» человека и сына цивилизации — англичанина, приехавшего на эту благодатную землю за «золотым тельцом».

Старый рикша тащит на спине живой груз — колонизаторов, пришедших в его страну, чтобы отнять землю у коренных жителей. Он кровью и потом зарабатывает каждую рупию в надежде обеспечить существование своей семьи: «Движимый любовью, он не для себя, а для семьи, для сына хотел счастья, того, что не суждено было, не далось ему самому…». Счастье же это — скромный достаток, спокойствие, честь. Старик, проведший всю свою жизнь в изнурительной гонке за минутой свободы и покоя, получает целую вечность, найдя последний приют в своей бедной лачуге. «Все в лесах пело…, все гонялось друг за другом, радовалось краткой радостью, истребляя друг друга, а старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения своих мучений, лег в душном сумраке своей мазанки, под ее пересохшей лиственной крышей, шуршащей красными змейками, и к вечеру умер…Жизнь его угасла вместе с солнцем… ». Теперь жестяная бляха переходит с сухой руки мертвеца на сильное запястье юноши, как бы связывая его судьбу с каторжным трудом извозчика на берегу этого цветного, яркого мира.

Что является вечной ценностью для человека? К чему стоит стремиться юноше, не вкусившему от чаши горя, не успевшему очернить свою светлую душу? И.А. Бунин даёт ответ — к любви, единению со своей второй половиной, к семейной жизни в гармонии с ней. Но как быть, если невеста отправлена на невольничий рынок и затем в публичный дом? Молодой человек впрягается в ту же лямку, которую тянул его умерший отец. На руке его горит все та же сакральная цифра 7, как крест, который он должен нести всю свою жизнь, как клеймо, стершее молодость и красоту. Юный рикша заранее обречен на пожизненные физические страдания, говорит И.А. Бунин. Однако это чувство безнадежности связано еще и с испытанием духа юноши. К сожалению, юный рикша выбирает страшный путь — путь самоубийства.

Используя прием контраста, И.А. Бунин описывает другой путь — жизнь англичанина, греховную и порочную. Его душа закостенела, «разучилась чувствовать», он уже не способен сострадать чужому горю. Англичанин в диалоге с капитаном судна говорит: «Бога, религии в Европе давно уже нет, мы при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни и к смерти: если и боимся ее, то рассудком или же только остатками животного инстинкта. Иногда мы даже стараемся внушать себе эту болезнь, увеличить ее — и все же не воспринимаем, не чувствуем в должной мере… ». Эти слова отражают всю суть того аморального образа жизни, в основе которого лежит пренебрежение к Истине, данной человеку свыше. Герой цинично замечает: «Я участник бурской войны, я, приказывая стрелять из пушек, убивал людей сотнями — и вот не только не страдаю, не схожу с ума, что я убийца, но даже не думаю о них никогда…». Англичанин, преступив одну из основных заповедей Иисуса Христа, даже не раскаивается в содеянном, его сердце мертво, а «глаза его холодны». В Японии он «покупал девочек в месячные жены, в Китае бил палкой по головам беззащитных обезьяноподобных стариков, на Яве и на Цейлоне до предсмертного хрипа загонял рикш…».

Чтобы заполнить пустоту своего внутреннего мира, воскресить в себе хоть какие-то эмоции, англичанин бросается в пучину плотских наслаждений, играет судьбами и жизнями своих бедных «братьев», не задумываясь о том, что его земной жизни когда-то придет конец.

И.А. Бунин сталкивает «братьев» на берегу Индийского океана. Но законы, согласно которым устроен мир несчастного рикши, сводятся к тому, что каждый здесь (в этом мире) «либо убийца, либо убиваемый». Для бедного человека совершенно очевидно, что мировое братство невозможно, так как сытый не поймет голодного, в сердце бесстрастного англичанина не проснется христианское сочувствие к полудикому индийцу. Мечта о христианском братстве утопична и несбыточна при абсолютном развращении нравов с одной стороны и безысходной убогости с другой, считает И.А. Бунин. Люди, рожденные братьями, угнетают, убивают ближнего своего, лишаются человеческого облика. Тем символичней эпиграф, выбранный Буниным для рассказа: «Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали». Конец рассказа пессимистичен, так как автор не допускает раскаяния и обращения к Богу ни одного из братьев и уж тем более объединения их в одной вере.