Клюев и есенин отношения презентации. Николай Алексеевич Клюев. «Шаганэ ты моя, Шаганэ…»
Благодаря помощи Клюева Сергею Есенину удалось не только избежать военной службы, но и стать широко известным в самых блестящих литературных салонах дореволюционного Петрограда. На одном из благотворительных вечеров молодой поэт был даже представлен императорской особе. Все это время Клюев безудержно ревновал Есенина к любым его увлечениям. Сергей вспоминал, что стоило ему куда-то выйти за порог дома, как Николай садился на пол и выл.
Это ужасно тяготило амбициозного поэта, который не питал к невзрачному мужчине почти на 10 лет его старше никаких чувств. И все же 1,5 года они были вместе. Потом грянул 1917 год, и пути разошлись. Образ крестьянского стихотворца в косоворотке стал неактуален, поэтому Есенин тут же сменил имидж. Он стал имажинистом и бесшабашным хулиганом. Клюев больше был не нужен, и Есенин без малейшего сожаления бросил своего покровителя.
После первого же знакомства в 1915-ом с Есениным Федор Сологуб сказал, что его «крестьянская простота» наигранная, насквозь фальшивая. Федор Кузьмич со свойственной ему проницательностью сумел прочитать в глубине души молодого поэта неистовую жажду признания и славы. Этого не смог разглядеть Николай Клюев. За что и поплатился. Он очень тяжело переживал расставание со своим «ненаглядным Сереженькой». Боль утраты насквозь пронизала лирику Клюева в тот период:
Ёлушка-сестрица,
Верба-голубица,
Я пришел до вас:
Белый цвет Сережа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ!
Он пришелец дальний,
Серафим опальный,
Руки - свитки крыл.
Как к причастью звоны,
Мамины иконы,
Я его любил.
И в дали предвечной,
Светлый, трехвенечный,
Мной провиден он.
Пусть я некрасивый,
Хворый и плешивый,
Но душа, как сон.
Сон живой, павлиний,
Где перловый иней
Запушил окно,
Где в углу, за печью,
Чародейной речью
Шепчется Оно.
Дух ли это Славы,
Город златоглавый,
Савана ли плеск?
Только шире, шире
Белизна псалтыри -
Нестерпимый блеск.
Тяжко, светик, тяжко!
Вся в крови рубашка...
Где ты, Углич мой?..
Жертва Годунова,
Я в глуши еловой
Восприму покой.
Но едва ли сам Сергей испытывал хоть каплю тех же чувств. Его цель была достигнута – теперь стихи Есенина издавались. Клюев помог ему преодолеть безвестность и остался в прошлом. Теперь впереди была слава, вино, поэзия и женщины.
Николай Алексеевич Клюев (10 (22 октября) 1887, д. Коштуги Олонецкой губернии — 23 или 25 октября 1937, Томск) — русский поэт, представитель так называемого новокрестьянского направления в русской поэзии XX века.
Николай Клюев дружил с Сергеем Есениным, который считал его своим учителем. Из-за того, что некоторые его произведения (в частности, поэма «Погорельщина» противоречили официальной советской идеологии в 1933 Клюев был сослан в Нарымский край, в Колпашево, потом по ходатайству Горького переведён в Томск. В 1937 он был снова арестован и расстрелян.
Клюев был реабилитирован в 1957, однако первая посмертная книга вышла только в 1982.
Клюев - поэт-миссионер, а не чистый лирик. Он вырос в глухом Заонежье, в семье старообрядцев, его неистовая религиозность никак не совпадала с официальной религиозностью, официозным православием Империи. Он чувствовал себя носителем потаенного знания об "истинной поддонной Руси", Руси глухих монастырей, деревнского уклада, тайных церковных книг, был проповедником возрождения и очищения мира через живое поэтическое слово.
Очень сложными были и его отношения с Советской властью, поддержав ее в 1917 году, он потом становился для нее все более нетерпимым врагом, в 1934 году был сослан в Томскую губернию (кстати, формально за гомосексуализм с поэтом Павлом Васильевым), а в 1937 году после страшных пыток расстрелян.
Его поэзия довольна трудна для чтения, она настолько перенасыщена сложнейшими метафорами, даже косноязычна, что похожа на густой суп, в котором "ложка стоит". в отличие от прозрачнейшего акварельного Кузмина.
Клюев был чистым геем, никогда не интересовался женщинами. Но его молодые друзья, самым известным из которых был Сергей Есенин, были не просто его любовниками, властный духовно Клюев, по его собственному выражению, "лепил их душеньку как гнездо касатка, слюной крепил мысли, а слова слезинками", старался полностью подчинить своему духовному влиянию.
Есенин и подчинялся Клюеву, и тяготился им одновременно, писал: "Вот Клюев - ладожский дьячок, его стихи как телогрейка, но я их вслух вчера прочел, и в клетке сдохла канарейка".
Гомосексуальное содержание поэзии Клюева не выпирает так явно, как у Кузмина, но внимательный глаз, конечно, выявит его без труда.
Вот фрагменты из стихов Клюева о Есенине:
Помяни, чёртушко, Есенина
Кутьей из углей да из омылок банных!
А в моей квашне пьяно вспенена
Опара для свадеб да игрищ багряных.
А у меня изба новая -
Полати с подзором, божница неугасимая,
Намел из подлавочья ярого слова я
Тебе, мой совенок, птаха моя любимая!
Пришел ты из Рязани платочком бухарским,
Нестираным, неполосканым, немыленым,
Звал мою пазуху улусом татарским,
Зубы табунами, а бороду филином!
Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,
Слюной крепил мысли, слова слезинками,
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,
Ушел ты от меня разбойными тропинками!
Ёлушка-сестрица,
Верба-голубица,
Я пришел до вас:
Белый цвет Сережа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ!
Он пришелец дальний,
Серафим опальный,
Руки - свитки крыл.
Как к причастью звоны,
Мамины иконы,
Я его любил.
И в дали предвечной,
Светлый, трехвенечный,
Мной провиден он.
Пусть я некрасивый,
Хворый и плешивый,
Но душа, как сон.
Сон живой, павлиний,
Где перловый иней
Запушил окно,
Где в углу, за печью,
Чародейной речью
Шепчется Оно.
Дух ли это Славы,
Город златоглавый,
Савана ли плеск?
Только шире, шире
Белизна псалтыри -
Нестерпимый блеск.
Тяжко, светик, тяжко!
Вся в крови рубашка...
Где ты, Углич мой?..
Жертва Годунова,
Я в глуши еловой
Восприму покой.
Буду в хвойной митре,
Убиенный Митрий,
Почивать, забыт...
Грянет час вселенский,
И Собор Успенский
Сказку приютит.
Сергею Есенину...
Падает снег на дорогу -
Белый ромашковый цвет.
Может, дойду понемногу
К окнам, где ласковый свет?
Топчут усталые ноги
Белый ромашковый цвет.
Вижу за окнами прялку,
Песенку мама поет,
С нитью веселой вповалку
Пухлый мурлыкает кот,
Мышку-вдову за мочалку
Замуж сверчок выдает.
Сладко уснуть на лежанке...
Кот - непробудный сосед.
Пусть забубнит впозаранки
Ульем на странника дед,
Сед он, как пень на полянке -
Белый ромашковый цвет.
Только б коснуться покоя,
В сумке огниво и трут,
Яблоней в розовом зное
Щеки мои расцветут
Там, где вплетает левкои
В мамины косы уют.
Жизнь - океан многозвенный
Путнику плещет вослед.
Волгу ли, берег ли Роны -
Все принимает поэт...
Тихо ложится на склоны
Белый ромашковый цвет.
Супруги мы…В живых веках
Заколосится наше семя,
И вспомнит нас младое племя
На песнотворческих пирах!
Забудет ли пахарь гумно,
Луна - избяное окно,
Медовую кашку - пчела
И белка - кладовку дупла?
Разлюбит ли сердце мое
Лесную любовь и жилье,
Когда, словно ландыш в струи,
Гляделся ты в песни мои?
И слушала бабка-Рязань,
В малиновой шапке Кубань,
Как их дорогое дитя
Запело о небе, грустя.
Вот живые свидетельства отношений Клюева и Есенина:
"Есенин, которому было тогда только около двадцати лет, излучал обаяние юности в облике золотокудрого, голубоглазого Леля. По воспоминаниям современников, он казался прекрасным человеческим видением. Однако не только физическая красота отрока (впечатление коего Есенин производил и в двадцать лет) привлекла к себе Клюева. В поэте рязанской стороны он почувствовал огромные духовные возможности, которые могли бы сделать его помазанником на поэтический престол России, неким царевичем русской поэзии".
А это свидетельства уже тех, кто нашел захоронение самого Клюева:
"Мне привелось быть свидетелем того, как строительным отрядом студентов была обнаружена яма массового захоронения расстрелянных в 1930-е годы на территории томской тюрьмы (на Каштаке). “Однажды, когда я с прорабом Пятовым из подрядного управления закрывал наряды, меня позвали в котлован. Студенты густой толпой окружили место в забое, где что-то раскопали двое, Тамара Крузова и Францев. Обвалилась тяжелая глиняная стена забоя, и <открылось> жуткое зрелище. Беспорядочно, вперемешку с узлами и чемоданами лежали не скелеты, а люди, но их тела были не из мяса, а из чего-то похожего на воск или мыло. Со многими стало плохо. Часа через два на двух “Победах” приехали какие-то руководители. Наши доброхоты на совковой лопате подали голову в зимней шапке с истлевшим верхом. На лице черепа сохранились ткани, из головы текло... С краю лежал чемодан, сооруженный, видимо, каким-то сельским умельцем... Меня попросили открыть чемодан. Несмотря на нарядный лак чемодан подгнил и легко развалился. В нем — беспорядочно скомканное белье, шевиотовый черный костюм, несколько книжечек стихов, одна из них — “Москва кабацкая”, фотографии... На одной из фотографий были двое, С. Есенин и мужичок в шляпе”. Такая фотография, действительно, существует,— это Есенин с Клюевым (1916 г.).
И все — как когда-то увиделось ему в своем дантовском сне о Есенине: головы, головы, головы... Мертые, разлагающиеся головы....
Описывая свое тело прямо-таки в космических терминах, Николай Клюев особо отмечал такую его часть как "ядра", то есть мужские яйца:
"Я здесь", - ответило мне тело, -
Ладони, бедра, голова -
Моей страны осиротелой
Материки и острова.
Вот остров Печень. Небесами
Над ним раскинулся Крестец.
В долинах с желчными лугами
Отары пожранных овец.
Но дальше путь, за круг полярный,
В края Желудка и Кишек,
Где полыхает ад угарный
Из огнедышащих молок.
О, плотяные Печенеги,
Не ваш я гость! Плыви, ладья,
К материку любви и неги,
Чей берег ладан и кутья!
Здесь Зороастр, Христос и Брама
Вспахали ниву ярых уд,
И ядра - два подземных храма
Их плуг алмазный стерегут.
Ядра - из любимейших слов Клюева. Есть у него такие строчки: "Радуйтесь, братья, беременен я от поцелуев и ядер коня!" (из поэмы "Мать-Суббота").
"Ниву ярых уд" - имеются ввиду также мужские половые органы - "уд", удилище, удочка, - простонародное обозначение мужского полового члена.
"Плуг алмазный" - великолепная метафора для этого органа.