Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

СЕРГЕЙ БУНТМАН: Добрый день! И как вы понимаете, декабрь, подходит к концу 2012 год, и наш цикл тоже, и сама война 200 лет назад подходит к концу. И самое время. Ну, сейчас уже, как хирурги говорят. У нас Алексей Кузнецов в студии.

АЛЕКСЕЙ КУЗНЕЦОВ: Добрый день!

С. БУНТМАН: Хирурги говорят, зашивайте. В общем, уже сейчас зашивайте. Вся операция кончилась практически уже все. Зашивайте. И сейчас у нас будет несколько таких передач до конца года. Сегодня мы посмотрим, как война 812-го года отражалась и изменялась в отечественной историографии. Кстати говоря, обратите внимание, скоро выйдет, через неделю… Да? Уже. У нас сегодня 15-е? Да?

А. КУЗНЕЦОВ: Да.

С. БУНТМАН: Через неделю выйдет 12-й номер «Дилетанта» и помимо темы «Рождество» с дивной совершенно обложкой - Ирод против Иисуса. Так вот. Папочка. Там много всего будет очень интересного и по этой теме, вплоть до того, что где сейчас располагается в библейских местах. Не просто как всегда карта прилагается к Священному писанию, оно… Что там сейчас? Где Сектор Газа у нас? Где какие страны и так далее. Ну, так вот. Но там еще есть, конечно, тоже рефлексия о войне 12-го года и о том, как ее воспринимали и воспринимают. Есть интервью Пиотровского, очень хорошее, в связи с выставкой Эрмитажа. Так что посмотрите. О событиях мы будем говорить этого 2012 года в связи с юбилеем, что получилось, что не получилось, какие мифы вылезли, какие новые появились, какие, может быть, подзабылись. Хотя таких я не помню. Вот, кстати, о мифах и об их создании, описании реальности. Сегодня мы посмотрим на отечественную историографию, как описывалась война 12-го года. Вы, пожалуйста, тоже. Как вы ее учили? Что вы в книгах читали? И вопросы и ваши собственные воспоминания, и размышления - плюс 7 985 970 45 45 плюс твиттерный аккаунт вызван. Итак, с чего все началось?

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, а все началось с очень маленькой книжечки, которая насчитывала 100 с небольшим страничек. Можно сказать, что это была брошюра, которая выходит прямо в 1813 году, причем особенно характерно, что ее автор в этот момент находился в действующей армии, то есть он ее, так сказать, писал ее во время заграничного похода. Первым историком этой войны, робким можно сказать историком, был человек, сейчас совершенно забытый - это Дмитрий Иванович Ахшарумов. На тот момент полковник русской армии, впоследствии он станет генерал-майором, боевой офицер. Вот он счел такой, видимо, своей потребностью, потому что на тот момент в этом не было никакого, разумеется, государственного заказа. Это были чистые его мотивы. Он написал описание войны 1812 года, но, правда, оно было очень фрагментарным. Он рассматривал 2 периода войны: от пересечения французскими войсками границы до Смоленска, а затем перескакивал через все, ну, можно сказать основные события, и дальше самый заключительный вот этот вот финал от Березины и собственно обратно до Немана. Потом он расширит свой труд и через 6 лет в 19-м году выйдет его же книга с таким же названием, но она будет уже в 3 раза больше, и она включит в себя и средний этап войны тоже. Я ее читал. Она есть… Пэдээфовские файлы есть. Она не переиздавалась после революции, но есть соответственно отсканированная эта книга, и первое, и второе, кстати говоря, издание в интернете. Можете ознакомиться. Замечательнейший совершенно слог еще екатерининских времен. Такое определенное, ну, простодушие участника событий никоим образом абсолютно не выпячивавшего свою роль, причем она даже наоборот затушевана, потому что Ахшарумов писал именно не дневник участника, вот он пытался осмыслить то событие, участником которого ему довелось…

С. БУНТМАН: Конечно, в том стиле, в котором он знал.

А. КУЗНЕЦОВ: Разумеется. Конечно. И видно, что человек он был, ну, умеренно, скажем так, образованный, но, тем не менее, он пытается, что невероятно ценно, вот этот первый опыт, он пытается делать какие-то обобщения. Там не только хронология, там вот попытка оценить какие-то, так сказать, решения, принятые, стратегию, очень робкая, очень осторожная, но ее… Эту книгу сейчас, наверное, интересно читать именно как факт историографии, вот с чего все начиналось. Вот.

С. БУНТМАН: Часто… Один вопрос очень важный: часто ли до этого начиналась такая непосредственная рефлексия на события, отзыв на события? Мы ж помним из «Войны и мира» эпизод, когда старый князь Болконский вынимает билет из ящика, показывает князю Андрею, что вот билет, такой вот банковский билет тому, кто напишет историю суворовских войн.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, да.

С. БУНТМАН: То есть не сразу, не сразу.

А. КУЗНЕЦОВ: Нет, конечно.

С. БУНТМАН: … мемуары какие…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, но и более того…

С. БУНТМАН: А здесь понимание исключительности.

А. КУЗНЕЦОВ: Вообще же писать было не очень принято у военных людей. Вот у предыдущего поколения, ну, вот было такое несколько высокомерное отношение к писательскому труду, что наше дело, так сказать, мне бы саблю и коня и на линию огня. Вот. И поэтому да, конечно, нет. Уже и в екатерининское время появлялись какие-то мемуары. Но вот именно попытку осмыслить, как старый князь, историю суворовских войн, конечно, не предпринималось. Ведь действительно, в общем-то, русская литература по большому счету как популярное такое вот в том числе и занятие рождается в 19-м. Все-таки в 18-м она была делом достаточно избранного круга, хотя, в общем, постепенно… В результате в 16-м году очень важная веха. Федор Николаевич Глинка, известный впоследствии своими письмами русского офицера, он обращается с таким призывом о необходимости написать историю Отечественной войны. Но вот интересно, что на последующие 20 с небольшим лет термин «отечественная» будет практически забыт и заброшен, и никто из мемуаристов ее так называть не будет. И пока, наконец, в 39-м году не появится первый грандиозный по объему, безусловно, и по замаху официозный абсолютно, это никак не скрывалось, наоборот всячески подчеркивалось, труд Александра Ивановича Михайловского-Данилевского. Эта книга в отличие от большинства дореволюционных работ по истории 12-го года переиздана несколько лет назад, и поэтому она, в общем, доступна широкому кругу читателей. Она интересна тем, что ее автор не кадровый военный, хотя Михайловский-Данилевский получит потом генерал-лейтенанта и будет заседать в различных военных комиссиях. Но вообще это чрезвычайно образованный человек, получивший совершенно блестящее образование, и собственно на военной службе он впервые оказывается в 1812 году. Вот он, когда Кутузов был избран начальником петербургского ополчения, еще до назначения его главнокомандующим, Михайловский-Данилевский до этого времени штатский чиновник был прикомандирован к нему в качестве одного из его секретарей, дальше сопровождает его уже на войну, дальше принимает участие в Бородинском сражении, получает тяжелое ранение в тарутинском сражении, будет лечиться какое-то время. Потом как офицер главного штаба присоединится к русской армии в Европе, будет принимать участие и будет вторично ранен в нескольких сражениях заграничных походов. Потом он повоюет еще, по-моему, в русско-турецкой войне уже 20-х годов. То есть он станет военным, но при этом естественно он сохранит вот то широкое образование, которое он получил до этого, университетское образование. И, конечно, читая эту книгу, видишь, что она написана человеком серьезным. При всем том, что у него была трудная задача, именное поручение императора, и, конечно… Вот как Корфу было поручено написать официальную историю событий 25-го года - да? - вот Михайловскому… Вообще Николай любил, чтобы история была официальной. И Михайловский-Данилевский, конечно, написал официальную историю. Это очень хорошо видно с…

С. БУНТМАН: А в чем официальность?

А. КУЗНЕЦОВ: А вот официальность в той точке зрения…

С. БУНТМАН: 39-й год.

А. КУЗНЕЦОВ: 39-й год.

С. БУНТМАН: Так самый хороший такой, один из лучших николаевских годов.

А. КУЗНЕЦОВ: Да. Кроме того к юбилейной дате…

С. БУНТМАН: … в это время пишут.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, да. Совершенно верно. Адольф и Кристин. К юбилейной дате планировалось, ну, юбилейная дата, планировалось к 37-му году, не успел Михайловский-Данилевский. Работа оказалась колоссальной. А он был человек добросовестный. Ну, в результате подверстали к 25-летию не Отечественной войны, а к 25-летию взятия Парижа. Тоже неплохо получилось. Да? Вот собственно то, что впоследствии назовут дворянским периодом историографии 12-го года, но это до конца 50-х соответственно годов. Вот собственно Михайловский-Данилевский сформулировал основные тезисы: единение всех сословий вокруг престола, выдающаяся роль императора, Кутузов как выразитель императорской стратегии, как гениальный выразитель императорской стратегии…

С. БУНТМАН: Александр Павлович стратег у него. Император стратег.

А. КУЗНЕЦОВ: Александр Павлович? Да, конечно. Он и стратег, он и символ, он и… Ну. вот он собственно то, без чего победы бы не было. Хотя, это надо сказать, это сделано аккуратно. В этом нет никакого лизоблюдства и холуйства такого вот, так сказать, откровенного. Да? Нет панегириков. И надо сказать, что при этом Михайловский-Данилевский умел отстаивать ту точку зрения даже перед императором, которую он считал правильной. Вот например, у Андрея Григорьевича Тартаковского в его замечательнейшей совершенно книге о Барклае «Неразгаданный Барклай», там описывается как Михайловский-Данилевский не выносил Барклая. Ну, поскольку вот он принадлежал к тому близкому окружению Кутузова в 12-м году, а там Барклая, конечно же, не переваривали - об этом мы много говорили - он с молодых, что называется, ногтей эту точку зрения воспринял. И в первой редакции, в той, которая была представлена императору, вот его труда о Барклае говорится уничижительно, можно сказать, что не обладал, так сказать, качествами необходимыми для вождя и так далее. Николай Павлович надо сказать при всем том, что мы привыкли его изображать таким сугубым, так сказать, вахтмейстером на плац-параде и вообще человеком пеньковатым, он был гораздо сложнее вот этого образа…

С. БУНТМАН: Да, несомненно.

А. КУЗНЕЦОВ: Несомненно. И Николай Павлович дипломатично чрез Чернышева, которого мы тоже неоднократно упоминали, намекнул Михайловскому-Данилевскому, что уж вот так-то принижать-то не надо бы. И Михайловский-Данилевский написал царю личную такую записку с обоснованием своей точки зрения, многостраничную, и хотя Николай Павлович стукнул пальцем, и Михайловскому-Данилевскому пришлось убрать, смягчить многие формулировки, но все равно в его книге безусловный, единственный стратег, одолетель и победитель Наполеона только фельдмаршал Кутузов. Это вот есть. Вот собственно на этом… на этих вот тезисах трех, можно сказать, на этих трех китах и держится официальная вот эта дворянская историография, тремя наиболее яркими выразителями которой были три генерала - это генерал Бутурлин, это генерал Михайловский-Данилевский, и последнее, наверное, крупное такое событие вот этого периода - это очень объемный труд генерала Богдановича. Вот собственно… вот эти первые 40 лет как бы осмысления 12-го года, 45 даже, наверное. Вот они в этих книгах наиболее так ярко, наиболее выпукло, значит, выражены. Вот нас Константин спрашивает: «Отражалась ли роль Николая Павловича в победе?» Слава Богу, нет. Все-таки этим людям было присуще некоторое чувство меры. И, конечно, подросток Николай Павлович… Я имею в виду подросток во время войны 12-го года.

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Хотя я могу себе…

С. БУНТМАН: Да, вот можно было.

А. КУЗНЕЦОВ: Некоторые золотые перья более позднего периода я могу себе представить, которые с этой задачей, шутя, бы справились.

С. БУНТМАН: Ну, вообще немножко, конечно, можно да, но все-таки это не Северная Корея.

А. КУЗНЕЦОВ: Не Северная Корея и не Советский Союз 50-х годов.

С. БУНТМАН: Ну, в общем-то, даже в такой юности там только Володя Ульянов у нас отличился. Но не на поле боя.

А. КУЗНЕЦОВ: Надо сказать, что к чести Николая…

С. БУНТМАН: С сыновьями Раевского мог там Николай Павлович профигурировать?

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да. Но тут, вот как Николай Николаевич Раевский всегда отрицал подлинность этого эпизода, так надо сказать, что, видимо, зная Николая, официальные русские историки даже помыслить не могли о том, что, так сказать, вот такое возможно было.

С. БУНТМАН: Все-таки он не тот человек…

А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно.

С. БУНТМАН: Это не та история.

А. КУЗНЕЦОВ: Если Николай заступался за Барклая, то я могу себе представить, какой бы он разнос устроил любому, кто попытался вписать его в 12-й год. Значит, после этого начинается период, который, ну, в советское время называли периодом буржуазной историографии, и вот она… Этот период очень интересный, хотя он может быть не дал таких вот знаменитых имен историков, которые, я имею в виду, занимались бы именно 12-м годом. Вообще знаменитых историков в этот период, пожалуй, он самый-самый в этом смысле.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, вот, тем не менее, к этому времени появилось множество мемуаров. Дело в том, что мемуары конечно хороши, те, которые пишутся на некотором отдалении, что называется, большое видится на расстоянии. Появляется много работ, так сказать, под таким достаточно узким углом зрения, рассматривающий какие-то отдельные частные - да? - такие кусочки мозаики. Многие полки русской армии к 50-летию войны, к 62-му году заказывают историю полка соответственно в Отечественной войне, там тоже были далеко необязательные только такие пустые какие-то официозные работы, но иногда предпринимались очень интересные исследования. Работают в архивах много. Архивы потихонечку приводятся в порядок. И, конечно, вот самым таким ярким, наверное, событием вот этого дореволюционного периода был вот этот изумительный 7-томник, который мы не раз упоминали, вышедший в 1911-12 годах, написанный очень интересным по своему составу коллективом авторов под редакцией замечательного нашего историка Дживелегова. Причем большинство имен авторов сейчас в общем практически ничего нам не говорят, то есть, разумеется, там есть Тарле, но у Тарле там одна крошечная статья. Там есть Печета, впоследствии крупного очень историка, академик Белорусской академии наук. Но у него тоже, так сказать, там совсем немного. Сам Дживелегов написал буквально 2 или 3 статьи. При всем этом сам замысел этого 7-томника чрезвычайно интересен - война 1812 года и русское общество. Там пожалуй впервые предпринимается попытка, и, на мой взгляд, она в основном удалась, рассмотреть эту войну не в хронологическом порядке как там у того же Михайловского-Данилевского или Богдановича, а рассмотреть ее по аспектам.

С. БУНТМАН: Как сейчас, например, делается 2-ая мировая война.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: И при этом ведь там, если взять 7 томов, то из них собственно, так или иначе, военным действиям посвящены более или менее 4, с 3-го по 6-й. Да? Чрезвычайно интересны очерки о состоянии российского общества, государства, там, скажем, о финансах в Российской империи накануне войны, о литературе 12-го года и посвященной 12-му году. Там же впервые, по-моему, дается в последнем 7-м томе… Он, к сожалению, не отсканирован, не выложен в интернет, только первые пять имеются, но у меня была возможность его прочитать, там дается в самом-самом конце историографический очерк за прошедшие 100 лет. То есть это действительно такая работа очень широкая, широкая по охвату, по проблематике, и этим она по сей день сохраняет, мне кажется, свою научную актуальность методов.

С. БУНТМАН: Алексей Кузнецов. Мы продолжим, и будет, конечно, один важный вопрос прямо перед тем, как мы перейдем к 10-м, 20-м и прочим годам 20-го века.

С. БУНТМАН: Мы говорим о 1812 годе в отечественной историографии. Дошли до 10-х годов, до юбилея 100-летнего, до 10-х годов 20-го века. Алексей Кузнецов у нас в студии. За эти году после 1812, 14-го, 15-го… Здесь забавно спрашивают: «Почему Вы не хотите говорить о продолжении войны на зарубежной территории, на европейской?» Она еще не началась.

А. КУЗНЕЦОВ: Я так понял, не знаю, без контекста трудно, что нас спрашивают, почему мы не хотим наш цикл продолжить в будущий год.

С. БУНТМАН: Вы знаете, это было бы бесчеловечно.

А. КУЗНЕЦОВ: Мне тоже так кажется.

С. БУНТМАН: Да. Просто из соображений гуманизма…

А. КУЗНЕЦОВ: Хотя я так пониманию, что несколько передач, наверное, будет.

С. БУНТМАН: Конечно. О ключевых событиях…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.

С. БУНТМАН: … и Лейпциг в том числе, и взятие Парижа будет еще. Бог даст, Ватерлоо мы доживем еще. Ну, так вот. Насколько была известна и не просто известна (конечно, известна) французская другая, европейская историография о русском походе великой армии? Конечно, известна. Но насколько это было важно? Насколько это обрабатывалось? Насколько была рефлексия, существовала по этому поводу?

А. КУЗНЕЦОВ: Вы знаете, в обществе мне трудно судить. Дело в том, что, ну, конечно, частично французская точка зрения была известна. Один из участников, так сказать, вот скажем так, ну, французская точка зрения, насколько я могу судить, в 19-м веке русскому читателю была наиболее полно представлена книгой Жомини. Собственно об этом Денис Давыдов, как Вы помните, писал: Жомини да Жомини…

С. БУНТМАН: Жомини уже на русской службе.

А. КУЗНЕЦОВ: Да. А о водки не полслова. Но, тем не менее, она была известна читающей публике, переводилась. Но как-то Вы знаете, вот особенной полемики с французской точки зрения, мне кажется, до революции не было. Полемика была, так сказать, и между различными русскими авторами…

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: … особенно вот после реформ Александра II и по-разному оценивались разные, в том числе и полководцы, да собственно полемика и на дворянском этапе кое-где присутствует. Вот знаменитое, так сказать, отстаивание Пушкина его стихотворения «Полководец» о том же самом Барклае…

С. БУНТМАН: Барклае.

А. КУЗНЕЦОВ: Да? Это же все середина 30-х годов, так что и тут случалось. Но вот такого вот против…

С. БУНТМАН: Полемика идет у того же Пушкина с Загоскиным, где…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. С «Расславлевым» Загоскин…

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: … в 1812 году.

С. БУНТМАН: Есть взгляд Загоскина, и есть ответ Пушкина…

А. КУЗНЕЦОВ: Да, да. Совершенно верно.

С. БУНТМАН: … с теми же героями.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, совершенно верно. И вообще надо сказать, что тут вот что не следует забывать: с 1893 года французы уже официально союзники России. Линия на превращение войны 12-го года в своего роде мемориал, ну, не дружбы, конечно это я иронически произношу, но такого… боевой славы обоих народов, она была взята. И вот это апофеозом ее в каком-то смысле является эта история с этим памятником на… который должен был быть установлен на Бородинском поле в 912-м году во время юбилейных торжеств, тот памятник, который сейчас мы можем видеть напротив шевардинского редута - да? - мертвым великой армии, ну, там история у самого памятника, у самого камня получилась достаточно сложная, поэтому доставлен и установлен он был позже. Но вот эта идея, что теперь французы наши союзники и что ощущение войны, предстоящей мировой, уже очень четко разлито в Европе, в том числе в русском обществе, поэтому вот какая-то такая научная полемика и тем более публицистическая полемика, она, в общем, не звучит в это время, чего не скажешь о последующих, естественно, десятилетиях. Вот. А дальше происходит известные события 17-го года, и интерес к этой теме в значительной степени утрачивается, потому что вообще объявлено, что вся прошедшая история - это, в общем, неинтересно. Вот мы начали писать новую страницу, вот с нее давайте и начнем. Хотя по-прежнему работают и на протяжении всех 20-х годов будут работать историки дореволюционной школы, появляются некоторые отдельные труды, но постепенно власть в исторической науке… Историческая наука все больше и больше идеологизируется, а власть в ней захватывает Михаил Николаевич Покровский. Вот это будет довольно важный такой поворот на этап отечественной историографии. Михаил Николаевич Покровский - человек, серьезный историк с прекрасным дореволюционным образованием и уже сформировавшийся как историк до революции, ну, вот так его жизнь сложилась, что он сначала примыкал к либералам, к Милюкову в частности, а потом либералы показались ему недостаточно, скажем так, решительными. Они примыкает к большевикам, так сказать, подружится с Луначарским, и когда установится советская власть, он станет заместителем, товарищем, как тогда говорили, народного комиссара по делам просвещения, и в частности будет заниматься внедрением в общественное сознание своих взглядов. Тех взглядов, которые через 5 лет после его смерти в 37-м году, будут оценены как вульгарный марксизм, как…

С. БУНТМАН: А это уже другое время, потому что примерно 35-36-й год и небезызвестная… Кстати говоря, очень забавный в скобках эпизод сейчас вот с елкой. Да? Были замечания по поводу образов богатырей - да? - были как раз. А в Советском союзе-то многое и началось именно с образа богатырей, когда Таиров поставил оперу «Богатыри» с либретто Демьяна Бедного, и именно с критики «Богатырей» начался поворот к тому, что можно назвать новым советским историческим патриотизмом. Уже это такая… Да, это привело. Да, и что Советский Союз - это наследник вот всей той славы, которой народ добился, может быть, вопреки царям, но это уже не так подчеркивается, но были еще такие люди…

А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно. Где-то ровно вот по середине…

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: … 30-х годов проходит вот эта…

С. БУНТМАН: … 36-й год постановление по поводу «Богатырей-то».

А. КУЗНЕЦОВ: И в 36-м же году постановление по поводу возрождения преподавания истории как отдельного предмета.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: О чем сейчас скажем. В чем суть взглядов Михаила Николаевича Покровского и его школы, как говорится? Это такой, ну, действительно вульгарный классовый подход. То есть с точки зрения Покровского, во-первых, главным и единственным, по сути, виновником войны 12-го года был русский царизм. Наполеон вынужден был начать эту войну с его точки… С его стороны это был акт превентивной войны. Да? Он к ней не стремился. Вся вина лежит на русском царизме. Значит, победа Наполеона была бы прогрессивной, поскольку это была бы победа более прогрессивного буржуазного строя над отсталым феодально-крепостническим. Что касается народной войны, то никакой народной войны не было, что действия крестьян вызывались исключительно озлоблением против захватчика, который там трогал их имущество, так сказать, там отбирал их продовольственные запасы и так далее. Ну, тут, кстати говоря, Покровский совершенно…

С. БУНТМАН: Что, в общем-то, да…

А. КУЗНЕЦОВ: Во-первых, это…

С. БУНТМАН: … я бы сказал.

А. КУЗНЕЦОВ: А во-вторых, Покровский здесь совершенно не оригинален, потому что на самом деле эта мысль как вот… Интересно вот такой… Да, раз уж мы заговорили о марксистском подходе, такая диалектика интересная. Как говорил товарищ Сталин, тот, кто пойдет налево, неизбежно когда-нибудь перейдет направо. В данном случае марксистский историк Покровский повторяет мысль, высказанную за 100 лет до него консервативнейшим реакционнейшим дворянским историком Дмитрием Руничем, который как раз и говорил, что патриотами в 12-м году были только дворяне, а крестьяне вот, так сказать, исключительно занимались тем, что пытались оборонить свое имущество и никаких других, так сказать, ни о каких там гражданских правах естественно не помышляли, пишет Рунич. Да? Так вот получилось, - да? - что крайне левый согласился с крайне правым через 100, правда, лет. И что изгнание Наполеона из России, так сказать, и поражение его отбросило Европу обратно в руки монархической реакции, что отчасти, в общем, действительно правильно. И вообще вот так вот очень-очень все просто: бездарный Кутузов, бездарный Александр, бездарный генералитет. Как выиграли войну? Ну, вот пространство.

С. БУНТМАН: Ну, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Интересно, что сейчас вот на современном этапе иногда…

С. БУНТМАН: Бывает. Многим нравится.

А. КУЗНЕЦОВ: … осколочки взглядов Покровского вдруг начинают сверкать в современной историографии.

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Правда, в основном не исторической, а около исторической. Значит, затем Покровский умирает в 32-м году. Слава его гремит. Мало кто сейчас помнит, но московский университет переименовывают в честь Михаила Николаевича Покровского. Так будет до 37-го года носить это имя. И затем вот то, о чем Вы говорите: начинается переосмысление, а после войны этого будет еще гораздо больше естественно.

С. БУНТМАН: А во время войны?

А. КУЗНЕЦОВ: Во время войны особая статья, там все-таки не история, а пропаганда. Сейчас обязательно об этом поговорим. И начинается вот это осмысление действительно Советского Союза как наследника, ну, по крайней мере, какой-то части в области воинской славы, несомненно, того, что было раньше. И здесь осуждается взгляд школы Покровского, репрессируются его ученики. Причем интересно, что список репрессированных учеников, начали с репрессий тех, кто при жизни Покровского как раз с ним бодался и критиковал его. Ну, так уж часто, так сказать, бывало, что первым под репрессию…

С. БУНТМАН: Ну, да.

А. КУЗНЕЦОВ: … совсем не те, кто предполагался. И как раз в это время приходящий в себя после предыдущих репрессий после дела историков, который во многом Покровским не к чести его инспирировано, Евгений Викторович Тарле пишет одну за другой две своих великих работы: биографию Наполеона и затем, так сказать, нашествие Наполеона на Россию. Ну, биография Наполеона непосредственно 12-го года касается мало, потому что там эта, так сказать, тема не рассматривается так очень уж подробно, собственно, видимо, поэтому Тарле и счел своей потребностью в отдельной книге эту тему расписать.

С. БУНТМАН: То, что объективно, скажем, драматический эпизод во многом переломный, но все-таки это не основной эпизод наполеоновской биографии.

А. КУЗНЕЦОВ: Безусловно. Но это же замечательно…

С. БУНТМАН: Но для нас это квинтэссенция столкновения…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно же. Но это повторится. Мы это все будем видеть в совершенно гениальной монографии Альберта Захаровича Манфреда о Наполеоне.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Ведь там к 12-му году… там Альберт Захарович оговаривается, это тема, о которой надо писать отдельно. Да? И у него там буквально несколько страниц.

С. БУНТМАН: Для наших историков особенно сложно избежать, пройти вот в это игольное ушко…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. А как же?

С. БУНТМАН: … биографии Наполеона, не говорить об этом томами, и тоже не…

А. КУЗНЕЦОВ: И вот в этой небольшой сравнительно по объему книги Тарле о 12-м годе, там очень много всего интересного. Она и по сей день, в общем, читается… Я специально на себе проверял, вот она у меня стоит на почетном месте, естественно, в моей библиотеке. Я ее сегодня утром взял, перелистал. Хотел ответить себе на вопрос: вот мне захочется ее еще раз в ближайшее время перечитать? Да, захочется. Там много всего интересного, причем там есть вещи, которые, скажем, чем лучше знаешь историографию, тем интереснее.

С. БУНТМАН: … тем любопытнее.

А. КУЗНЕЦОВ: Вот, например, эта концепция золотого моста, который якобы Кутузов строил Наполеону, так сказать, не желая тратить жизни русских солдат лишние, и желая, чтоб Европа тоже свой счет оплатила, чтобы не все только кровью русского солдата решались европейские проблемы. И, так сказать, сложные отношения Кутузова к Англии там и так далее. Все это у Евгения Викторовича есть. Этот же тезис, который начали развивать еще историки 2-й половины 19-го века. Вот это действительно очень спорно, по сей день вызывающее споры. Был золотой мост или не было золотого моста. Это стремление Кутузова или это нераспорядительность Кутузова. Да? Так сказать, вот та некоторая пассивность, которая действительно наблюдается в сопровождении Наполеона из России. Вопрос, на который нет ответа до сих пор такого вот однозначного, окончательного. А затем война. И во время войны выходит множество брошюр, журнальных статей, они обычно тоже потом управлением пропаганды, так сказать, издаются отдельными брошюрами, но это понятно. Конечно, тема «Партизаны 12-го года» адресована партизанам Великой Отечественной. Конечно, разумеется, вот эта вещь о скифском плане вот специально заманили в Москву…

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Ну. это всем, кто учился в школе в 70-е годы и кому памятен анекдот про Вовочку, который знал 3-х великих полководцев, соответственно Кутузова. Сталина и Ясера Арафата, который заманил евреев в Палестину и ждет холодной зимы. Все это понятно. Но с другой стороны над этим мне даже смеяться не очень хочется, потому что это война.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Это война. Это пропаганда. Это, конечно, никакая не история и, собственно, это не прикидывалось во время войны историей. Это выполняло совершенно определенные задачи, и если эти брошюры в какой-то степени помогали советскому солдату быть врага, они свою функцию выполнили.

С. БУНТМАН: Так же как помогал и водевиль «Давным-давно».

А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Вот.

С. БУНТМАН: Но здесь очень важная вещь: двоякая роль Великой Отечественной войны, то есть 2-й мировой в понимании войны 1812 года. Прежде всего, эта война стала отечественной именно в память о 12-м годе, новая отечественная война. Второе: вызвало интерес, снова всплеск интереса и к героям войны Отечественной 12-го года, события 12-го года, описание планов, что вот мы отступали… отступаем сейчас, только что отступали, потому что не до того было…

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да.

С. БУНТМАН: … когда до Москвы доходил Гитлер. И они отступали. Они победили, и мы победим. Это очень важно. Но с другой стороны не кажется ли вам, дорогие друзья, что после Великой Отечественной войны, особенно и в сталинское время и до сих пор сохранилась, такая проекция нацистов, такая проекция нацистского вторжения на французов и Гитлера на Наполеона. Восприятие войны, как мы ее понимаем, 2-й мировой на территории Советского Союза, что проецируется на картину и французского варварства, и французского зверства…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.

С. БУНТМАН: … и озлобленности русских против французов, и что и через 200 лет нельзя там прощать, они были. Вот проецируется 2-ая мировая война.

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Это будет мейнстримом в советском историческом официозе еще несколько десятилетий после войны. Я думаю, что у многих, особенно представителей старшего поколения, на полке стоит книга Жилина о войне 12-го года, одного из главных, так сказать, официальных советских историков послевоенного периода. И вот если Вы откроете…

С. БУНТМАН: Мама всегда спрашивала, а где же Костылин меня…

А. КУЗНЕЦОВ: Ну, да. Понятно. И Вы ее откроете и, так сказать, в послесловии, конечно, заканчивается тем, что вот, так сказать, подвиг нашего народа, он вот уже много лет служит предупреждением и дальше параллель естественно с войной 41-45-го. Ну, это неизбежно, видимо, было. Тут уж параллель действительно…

С. БУНТМАН: Остается. Это такая вещь, которая укореняется просто…

А. КУЗНЕЦОВ: Тем более что, конечно, керосину, так сказать, в огонь подлил лично величайший историк всех времен и народов, который в своем очень подробном ответе на письмо известного военного историка генерал-майора Разина, автора 5-томного курса истории военного искусства, которые черненькие 5 томов, наверное, тоже у многих наших слушателей, интересующихся историей, есть. Вот этот Разин написал Сталину письмо,в котором Сталин ответил, ну, скажем так, расставив определенные точки на «ё», в том числе в войне 12-го года, ну, и в частности, что Кутузов как полководец на несколько голов выше Барклая, что Кутузов разгромил Наполеона в ходе хорошо спланированного контрнаступления. До этого термин контрнаступление вообще не применялся к заключительному этапу 12-го года. Преследование. Да. Но не контрнаступление. А тут понятно, аналогия. Вот контрнаступление под Москвой, контрнаступление под Сталинградом, контрнаступление под Курском и так далее. Вот. Очень долгое время, до середины 50-х годов, а на самом деле эхо еще несколько десятилетий будет слышно, вот советская историческая наука во всем вот в этом. Тарле вынудили написать два очерка, о которых он, наверное, посмертно стыдится. Он уже умирает, ему уже не до этого. Но вот, так сказать, там… Ну, это после смерти Сталина, значит. И три, так сказать, кита, на которых в отечественной историографии, значит, вот в это время это все держится, это упомянутый Жилин, это Бескровный и самый, пожалуй, одиозный из авторов - это генерал-майор, участник войны, Великой Отечественной войны, Николай Федорович Гарнич.

С. БУНТМАН: Хорошо, что сказали…

А. КУЗНЕЦОВ: … Извините. Конечно, Великой Отечественной войны. Николай Федорович Гарнич, который утверждал, что Бородино - это величайшая победа, что последний этап Бородинского сражения - это контрнаступление русской армии на Бородинском поле, что французов заставили, так сказать, перейти к отступлению прям при Бородине, что вот прям после Бородина начинается этап контрнаступления. То есть отступление к Москве и к Тарутино и сожжение Москвы - это все входит в контрнаступление. Даже Жилин его мягко поправлял за это. Вот. А дальше еще в недрах позднесоветской исторической науки постепенно начинают появляться отдельные работы. Авторам препятствуют, мешают публиковаться, да и, так сказать, внутренний цензор не пускает. Куда уж деваться? Появляются работы, которые по чуть-чуть, по крупицам какие-то отдельные вещи начинают ставить под сомнение. Официальные числа численности. Отсутствие, так сказать, каких бы то ни было ошибок у Кутузова. Да? Там и то, и другое, и третье, и четвертое, и классовую борьбу крестьян и прочее. И когда наступает перестройка, в общем, то, что произойдет, уже подготовлено. Произойдет собственно что? Слишком много вопросов накопилось вот к этому советскому официозу. На некоторые из них уже появились версии ответов. Некоторые пока еще остаются вопросами. И тут появляется много раз, так сказать, мной упоминавшаяся в нашей передаче действительно ставшая таким переломным моментом книга саратовского историка Николая Александровича Троицкого «1812. Великий год России», где огромное место уделено именно историографии и разбору… не столько изложению событий, где разбор вот этих темных мест, которые накопились в истории. И нынешний, современный этап историографии он как раз… Ведь видите, глобальных монографий война 12-го года, ну, можно сказать, не появляется, потому что те несколько, что появились там, Сироткина например, ну, это ниже плинтуса. Это читать не рекомендуется. Идет этап переосмысления материала. Очень интересный. Идет этап, продолжается этап накопления, потому что я несколько раз тоже говорил в передачах, появляются очень интересные работы по совсем маленьким частным фрагментам историков-краеведов, но потрясающе интересный материал. Документы из местных архивов публикуются, которые вот для того…

С. БУНТМАН: Это еще влияние, конечно, 20-го века…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.

С. БУНТМАН: … наконец-то освоенного и школа анналов…

А. КУЗНЕЦОВ: И школа анналов, конечно. И вот, что называется, вот такая будущая, следующая, так сказать, грандиозная монография по 12-му году, она, конечно, своего автора ждет. И это должна быть работа титаническая, и может быть…

С. БУНТМАН: Интересно у кого билет в ящике стола бюро?

А. КУЗНЕЦОВ: Я надеюсь, что найдется какой-нибудь меценат, причем надеюсь, что он не будет из - ура! - патриотического лагеря, что он…

С. БУНТМАН: И ошибок очень много, мы будем говорить…

А. КУЗНЕЦОВ: Очень много ошибок. Очень много передергиваний. Очень много того, что называется методом Копипаста. То есть просто воровство. Просто, просто воровство.

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Очень много. Очень много совершенно каких-то действительно ошибок фантастических у того же Сироткина - замечательный историк, как школьник 11-классник написал статью, и она была опубликована в журнале «История», в нашем профессиональном. Он перечисляет добросовестно просто ошибки маститого профессора. Их там больше 20, причем грубых ляпов. Не дискуссионных вопросов, а просто ошибок. Это, к сожалению, видимо, неизбежное следствие демократизации общества. Это плата за возможность, так сказать, говорить и спорить. Да? Но появляется и большое количество очень низкокачественной литературы.

С. БУНТМАН: Да. Два важных вопроса, две детали, которые, наверное, надо. Вот Таня настоятельно спрашивает о патриотизме и патриотизме в 19-м веке. Была ли идея патриотизма? Мне кажется, что Таня немножко путает или заблуждается в оценке патриотизма.

А. КУЗНЕЦОВ: Мне кажется, я не знаю…

С. БУНТМАН: Все равно патриотично в основном о 12-м годе. Конечно.

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. Только патриотично в том смысле, который вот в 19-м веке… о чем писал Белинский, что патриотизм - восхищаешься тем, что достойно восхищения, но ни в коем случае патриотизм не должен уходить от тех неприятных моментов, которые есть в истории любой страны. Я приблизительно по памяти сейчас сказал.

С. БУНТМАН: Да. Ну, это достаточно спокойная вещь. И второе, очень любопытное, на мой взгляд, спрашивают… Вот мы говорили, я во всяком случае говорил о проекции Гитлера на Наполеона естественный для 2-й мировой войны и России, Великой Отечественной. Была ли проекция Наполеона на Карла XII, на события Северной войны? Кто-нибудь об этом как-то говорил?

А. КУЗНЕЦОВ: Мне сейчас в голову ничего не приходит.

С. БУНТМАН: Потому, что это следующая. Ведь все-таки война на территории собственно России. Но мне кажется, что нет. Другое мышление.

А. КУЗНЕЦОВ: Мне не приходит, к сожалению, ничего в голову.

С. БУНТМАН: Другое мышление.

А. КУЗНЕЦОВ: Вот что почитать? Ну, я в каждой передаче стараюсь называть. Из последнего - это, безусловно, биография Багратиона анисимовская безусловно. Я ее много раз называл. Сейчас вышли, появились биографии Ермолова Гордина, Якова Гордина. Замечательный историк. Но мне показалось, что она не получилась. Ну, вот это мое субъективное мнение, хотя все равно там много интересного.

С. БУНТМАН: Читайте. Все равно читайте.

А. КУЗНЕЦОВ: Читайте, читайте.

С. БУНТМАН: Сейчас биографий много. И читайте вот именно литературу, которая есть по узким предметам. Обобщающие передачи…

А. КУЗНЕЦОВ: Земцова. Обязательно читайте Владимира Николаевича Земцова…

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: … замечательного пермского историка.

С. БУНТМАН: Да. А мы с Алексеем Кузнецовым сейчас прерываемся, потому что цикл еще будет продолжаться до конца года.

А. КУЗНЕЦОВ: Всего доброго!

На правах рукописи

Шистеров Максим Валерьевич

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1812 ГОДА

В ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Специальность 07.00.09 – Историография, источниковедение и

методы исторического исследования

диссертации на соискание ученой степени

кандидата исторических наук

Екатеринбург – 2009

Работа выполнена на кафедре всеобщей истории

ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»

Защита состоится «25» ноября 2009 г. в ____ часов на заседании Диссертационного совета Д 004.011.01 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Учреждении Российской академии наук Институт истории и археологии Уральского отделения РАН по адресу: 620026, г. Екатеринбург, ул. Розы Люксембург, 56.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Учреждения Российской академии наук Институт истории и археологии Уральского отделения РАН.

Ученый секретарь

Диссертационного совета,

доктор исторических наук Е.Г. Неклюдов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

Актуальность работы. События последних десятилетий, связанные с радикальной трансформацией всех составляющих общественной структуры и индивидуального сознания в России, предъявляют к отечественной исторической науке новые требования, ответить на которые отнюдь не просто без существенных изменений как тематического, так и теоретико-методологического плана. Осуществляемый в настоящее время российскими научными и политическими элитами поиск философско-идеологических оснований для будущего развития в условиях постиндустриального когнитивного общества вряд ли может быть успешен без обращения к национально-исторической памяти народов.

В настоящее время только осознается проблема недостаточной изученности темы войны 1812 г. Длительный и довольно стойкий интерес к этой проблематике предопределил возникновение всеобщей иллюзии о некой «изученности» событий, об очевидности причин, хода и последствий вторжения Наполеона в Россию. В действительности, все работы о «русском походе» императора французов легко «встраиваются» в общую для той или иной страны национально-мифологическую конструкцию, повторяя и варьируя, в сущности, одни и те же «национально ограниченные сюжеты». Историческая память народов (в том числе и русского), создавших историографическую традицию восприятия «1812 года», формировалась как на основе конкретно-исторических сюжетов, восходящих к коллективным представлениям и культурному опыту участников событий, так и находясь под воздействием государственной идеологии и «государственного интереса», культивируемых Властью. Тем не менее, замкнутость национальных историографических традиций стран Запада никогда не была полной, разрушаясь в настоящее время под воздействием интеграционных процессов в Европе и мире. Каким будет в этих условиях завтрашний российский миф? Будет ли он вообще? Можно ли (нужно ли?) совершенно демифологизировать российский «1812 год»? Поиск ответов на эти вопросы вряд ли будет плодотворен без обращения к развитым историографическим традициям западных стран, прошедшим (как и российская историография) длительный путь развития в «поле притяжения» национальной исторической памяти, а потому предоставляющим немало примеров ее хитроумных «ловушек». Думается, что сегодня, накануне 200-летнего юбилея Отечественной войны 1812 г., назрела необходимость в расширении исследовательского поля российской исторической науки за счет включения в него национальных историографических традиций зарубежных стран. В этом нам видится актуальность данного исследования.

Объектом исследования выступает комплекс многожанровой литературы исторического, историко-публицистического, мемуарного и иного характера, посвященной проблемам войны 1812 г. в России.

Предметом исследования являются государственно-политические, культурно-исторические и социально-психологические процессы формирования, развития и изменения «больших» историографических традиций стран Запада; их соперничество, взаимовлияние и взаимопроникновение; а также факторы, детерминирующие их стабильное состояние, трансформации или метаморфозы.

Целью исследования является комплексный историографический анализ основных зарубежных национально-историографических традиций изучения войны 1812 г., позволяющий представить общественно-исторические условия развития зарубежной науки, ее генезис, методы, круг и характер источников, провести сравнительное изучение историографических традиций, выявить их специфические особенности, степень и глубину разработки основных проблем кампании 1812 г.

Поставленная цель работы требует решения ряда конкретных задач :

• проанализировать существующие в зарубежной науке национально-историографические традиции изучения темы войны 1812 г., показать их генезис и эволюцию;

• охарактеризовать и систематизировать исторические работы, представленные в рамках изучаемых традиций;
• прояснить мифологическую основу национально-историографических традиций, определить особенности формирования и функционирования национального мифа;
• выявить и изучить специфические факторы, оказывающие воздействие на формирование и развитие национальной историографии «1812 года»;
• обобщить результаты изучения темы русской кампании Наполеона в зарубежной науке, определить степень взаимосвязи и взаимопроникновения различных традиций друг в друга.

Хронологические рамки исследования охватывают обширный, почти двухсотлетний период от событий 1812 г. и зарождения историографии русской кампании в странах Запада до настоящего времени.

Фрактальными оказываются и территориальные рамки исследования , охватывающие большую часть Европы и США. В территориальное поле исследования косвенным образом включена Россия.

Источниковая база исследования представлена монографиями, статьями, воспоминаниями и другими жанрами литературы, полностью или частично посвященными рассмотрению различных аспектов войны 1812 г.

Наиболее широко представленным видом историографических источников являются проблемные исследования, анализирующие войну 1812 г. как целостный феномен, или рассматривающие отдельные сюжеты русской кампании Наполеона. Они представлены, главным образом, монографиями и научными статьями, неравнозначными по объему, значимости и глубине изложения материала .

Следующую группу историографических источников составляют общие труды, рассматривающие войну 1812 г. на широком фоне наполеоновской эпохи, либо в контексте с предыдущими и последующими кампаниями Наполеона в Европе .

Отдельную группу историографических источников составляют так называемые мемуары-«современные истории» (особенно характерные для ранних этапов французской историографии), в которых находит отражение не только личный опыт автора, но и элементы конкретно-исторического исследования .

Для написания работы были привлечены также справочно-энциклопедические издания, электронные ресурсы сети Интернет .

С точки зрения национально-культурной принадлежности круг историографических источников охватывает труды, изданные на территории Франции, Германии, Италии, Польши, Швеции, Австрии, Швейцарии, Великобритании и США, а также России и стран «постсоветского пространства». В ряде случаев при работе с зарубежными материалами привлекались их известные русские переводы.

Для достижения поставленных задач в работе использовались исторические источники , которые можно разделить на несколько групп.

Первую группу составили источники личного происхождения (письма, записки, дневники и др.), среди которых особое значение имела переписка высшего командного состава армии и, разумеется, самого императора Наполеона I . Большую ценность представляли дневники офицеров Великой армии (M. Фезенсака, Б. Кастелана, Г. Бонне и др.) , а также мемуары-автобиографии .

Вторую группу письменных источников составили материалы официального делопроизводства. Это, главным образом, официальная переписка императора Наполеона, представленная 23 и 24 томами его «Корреспонденции» (нами было использовано классическое издание 1867–1868 гг.), где были отражены подготовка и проведение русской кампании . В начале XX в. рядом французских исследователей (Л. Маргероном, Г. Фабри, А. Шюке и др.), а также российскими архивистами (на основе трофейных документов) были опубликованы многочисленные материалы, освещающие военно-оперативные вопросы подготовки и проведения войны 1812 г. Эти материалы, равно как и данные военной статистики, изданные А. Мартиньеном, имеют исключительное значение .

Отдельную группу исторических источников, имеющую самостоятельное значение, составили изобразительные источники. Нами были привлечены, прежде всего, рисунки непосредственных участников похода А. Адама и К.Г. Фабер дю Фора, работавших с натуры . Нами также привлекались картографические материалы, включая образцы карт, которыми пользовалось высшее командование Великой армии в России .

Методологическая база современного историографического исследования предполагает знакомство с основными теоретико-концептуальными моделями исторического познания и обращение к принципам междисциплинарности, представляющим возможность изучения «человека прошлого» в системе социокультурных и культурно-исторических феноменов.

Принимая общие принципы историографического исследования, важнейшими из которых являются принцип историзма, понимаемый как изучение процесса накопления знаний через выявление качественных этапов его развития, и стремление к научной объективности, мы исходим из более широкого, междисциплинарного понимания историографии, предложенного в зарубежной науке (в работах М. Блока, Ф. Броделя, Й. Хейзинги, А. Макинтайра и др.) и разрабатываемого в дальнейшем рядом отечественных специалистов-методологов (А.Я. Гуревичем, О.М. Медушевской, Л.П. Репиной, М.Ф. Румянцевой, О.С. Поршневой и др.) . Исходя из этих общетеоретических положений, достаточно продуктивным представляется культурно-антропологический подход, позволяющий сравнительно глубоко проанализировать причины и последствия политических, государственно-идеологических, социальных, а также культурно-исторических процессов и явлений. Учитывая ценностно-мировоззренческие последствия «эпохи постмодернизма» и несомненные достижения «новой интеллектуальной истории», воплотившиеся в «новой историографии», остро встает вопрос о понимании и «прочтении» национальных временных кодов, транслируемых многоголосыми участниками войны 1812 г. своим потомкам и формирующих, таким образом, межвременной диалог той или иной нации со временем.

В качестве конкретных (прикладных) методов историографического исследования мы использовали сравнительно-исторический, проблемно-хронологический и историко-генетический методы. Основными критериями для сравнительно-исторического анализа были мотивы, цели, установки и ценности, тематические и методологические особенности, присущие различным национальным традициям (равно как и конкурирующие внутри каждой из них). Проблемно-хронологический метод был реализован через выделение стержневых проблем, получивших превалирующее значение на определенном этапе развития той или иной историографической традиции. Использование историко-генетического метода позволило на значительном временном отрезке (порядка двух столетий) проанализировать и представить характер эволюционных изменений, преемственностей и разрывов коллективной памяти, определившей специфику формирования национальных историографических традиций. Помимо этого, в ряде случаев был привлечен инструментарий герменевтики, без чего невозможна корректная интерпретация исторических текстов и проникновение в конкретно-психологическую ситуацию эпохи, а также методы семиотики, позволившие реконструировать взаимосвязь субъективного и объективного, уловить «импульсы» исторической памяти . Значительное влияние на характер работы оказали также теоретико-методологические достижения исторической психологии .

Таким образом, для лучшего понимания проблем формирования и развития зарубежной историографии войны 1812 г. нами были использованы как традиционные методы историографического исследования, так и новые методы, получившие распространение относительно недавно.

Степень изученности темы. Историографические дискуссии вокруг темы «1812 года» разгорелись еще до того, как навсегда смолкли залпы наполеоновских орудий. Уже в первых работах, вышедших из-под пера французских, английских, немецких и русских авторов в 1813–1820 гг. (Э. Лабома, Ф. Гийома де Водонкура, Дж. Хэмингуэя, Р. Портера, К.Г. Бретшнейдера, Ф.Л.А. Либенштейна, П.А. Чуйкевича, Ф.Н. Глинки и др.), обнаруживается стремление к анализу нарождающейся историографии «памятной» войны Наполеона с Россией, полемике с оппонентами. В острых дискуссиях того времени, с одной стороны, фиксировались реальные процессы оформления национальной памяти народов Европы, а с другой, стимулировалось развитие национальной памяти европейцев (и русских) в определенном культурно и политически обусловленном направлении.

В России обращение к зарубежной историографии войны 1812 г. изначально было осложнено политико-идеологическими мотивировками власти и культурно-историческим «опытом» взаимодействия с Западом. Тем не менее, в первых исторических работах отечественных авторов (Д.И. Ахшарумова, Д.П. Бутурлина, Н.А. Окунева) заметно не только стремление активно использовать источники «не русского» происхождения, но и концептуальное влияние зарубежной историографии. В николаевское время оформляется официально-патриотическая концепция Отечественной войны 1812 г., представленная в официозном труде А.И. Михайловского-Данилевского . Но традиция обращения к зарубежным источникам и историографии сохраняется и даже получает новое развитие в масштабной работе М.И. Богдановича . Интерес к зарубежным материалам проявляли также историки «критического направления» (И.П. Липранди, А. Горяйнов и др.), выступавшие с антизападнических и квазипатриотических позиций.

В зарубежной исторической науке внимание к русской историографии было менее пристальным. Французские историки (Ж. Шамбрэ, Г. Гурго, А. Фэн, А. Жомини, А. Тьер и др.) предпочитали «проверенную» работу Д.П. Бутурлина патриотическому сочинению А.И. Михайловского-Данилевского. При этом во второй половине XIX в. исследователи Франции уже практически не интересовались историографией других стран, игнорируя не только русские работы, но и большинство трудов, выходящих в Германии и Великобритании. По другую сторону Ла-Манша, в Англии – под влиянием, прежде всего, В. Скотта и Р. Вильсона – сформировался отличный от «континентального» взгляд на войну Наполеона с Россией, однако собственно историографических работ в этот период в Британии не выходило. В немецкой науке историографические проблемы, как правило, поднимались в конкретно-историческом контексте: в сочинениях-мемуарах К.Ф. Церрини ди Монте Варчи, Г. Рооса, Ф.В. Бисмарка, Ф. Редера, Л.Э. Рот фон Шрекенштайна оспаривались многие тезисы французской и/или российской историографии, однако обобщающих выводов и системного историографического анализа не проводилось. Между тем, огромное влияние на историографию войны 1812 г. оказали творческие поиски немецкого военного теоретика К. Клаузевица, французского историка А. Тьера и русского писателя Л.Н. Толстого, гениально воплотившего русское представление о войне с Наполеоном в романе-эпопее «Война и мир».

В конце XIX – начале XX в. в России историки «научно-критического направления» (А.Н. Попов, В.П. Харкевич, К.А. Военский, А.К. Дживелегов, Н.П. Михневич и др.) стремились пересмотреть выводы официозной историографии, обратившись к так называемым «объективным закономерностям» исторического процесса. Благодаря их деятельности была значительно расширена источниковая база изучения темы 1812 г. Особое значение имела публикация А.М. Васютинским, А.К. Дживелеговым и С.П. Мельгуновым сборника «Французы в России», содержащего воспоминания многих участников русского похода Наполеона . Накануне 100-летнего юбилея 1812 г. общие выводы авторов этого направления были представлены в знаменитом 7-томном издании «Отечественная война и русское общество» . В рамках этого коллективного труда была предпринята попытка комплексно представить достижения зарубежной историографии, используя в качестве классификационного критерия национальное происхождение историографических материалов. В этот период многочисленные материалы о кампании Наполеона в России публикуются также во Франции (силами Г. Фабри, Л. Маргерона, А. Дю Касса, А. Шюке, А. Мартиньена и др.) и Германии (в основном, мемуарная литература). Однако историографических трудов не выходило.

В советской историографии тема изучения войны 1812 г. за рубежом по политико-идеологическим и теоретико-методологическим причинам оказалась не только непопулярной, но даже нередко опасной. И если «школа М.Н. Покровского», доминировавшая в период 1920-х – начала 1930-х гг., с марксистских позиций продолжала развитие «научно-критического направления», то с середины 30-х гг. прошлого века началось возрождение традиций «официозно-легендарного периода». Игнорирование достижений зарубежной науки постепенно становится историографической нормой (работы В.В. Прунцова, П.А. Жилина, Н.И. Казакова, Н.Ф. Гарнича и др.), а обращение к иностранным источникам могло послужить поводом для нападок и обвинений (как в случае с академиком Е.В. Тарле). Между тем, ситуация в зарубежной науке также демонстрировала в 40–50-е гг. XX в. заметное возрождение узко-национальных и даже националистических мифов и интерпретаций (работы Л. Мадлена, А. Фюжье, О. Герхардта, Е. Бланкена, Г.Ф. Джексона, Л. Яреша и др.), что было особенно заметно на фоне творчества польского историка М. Кукеля, представившего в 1937 г. исследование, в котором некоторое место было уделено характеристике историографии 1812 г. (в том числе российской).

Ситуация изменилась в 1960-е гг. В трудах отечественных военных историков Л.Г. Бескровного, П.А. Жилина и Н.Г. Павленко появляются краткие обзоры или оценки зарубежной историографии, призванные продемонстрировать ограниченность буржуазной науки и оттенить достижения советских историков-марксистов. Более предметный интерес к зарубежной (главным образом, французской) историографии 1812 г. представил в своих статьях и монографиях специалист по русско-французским отношениям эпохи наполеоновских войн В.Г. Сироткин. Однако вплоть до конца 1980-х гг., когда в отечественной исторической науке начали происходить значительные теоретико-методологические и ценностно-мировоззренческие изменения, внимание к историографии зарубежных стран войны 1812 г. было поверхностным и неустойчивым. Во Франции в это время появляются работы К. Грюнвальда, Д. Оливье и Ж. Тири, демонстрирующие возросший интерес французов к материалам русского, немецкого и польского происхождения (включая новейшую историографию). В Британии и США выходят знаковые работы Д. Чандлера, К. Даффи, А. Палмера и К. Кэйта, также во многом чуждые мифотворчеству предыдущего периода. Оформляется восточногерманский взгляд на войну 1812 г., тесно связанный с российско-советской историографией.

Новый подход к зарубежной историографии 1812 г. был представлен в конце XX в. в работах саратовского профессора Н.А. Троицкого. Уже в монографии, опубликованной в 1988 г., он отметил «наиболее объективные» работы Ж. Шамбрэ, А. Жомини, К. Клаузевица, Г. Хатчинсона, Д. Чандлера и Ж. Тири . Более внимательно к анализу зарубежной историографии Н.А. Троицкий обратился в исследовании «Отечественная война 1812 года. История темы», в котором разбору иностранной литературы посвящена небольшая глава. В этой работе «фундаментальные» труды советских историков (хотя и являющиеся, с точки зрения автора, методологически передовыми) уже «далеко уступают лучшим западным образцам», «более творческим, профессионально добросовестным, опирающимся на подлинные, а не на предвзято интерпретированные факты» . В целом, несмотря на то, что Н.А. Троицкий, по собственному признанию, обозрел лишь наиболее крупные, характерные и доступные труды зарубежных авторов, он пришел к выводу о необходимости изучения зарубежной историографии в целях получения «объективного представления» о войне 1812 г. Работа саратовского историка, появившаяся на фоне крупных общественно-политических изменений в стране, заметно стимулировала интерес отечественных специалистов к более широкому привлечению иностранных (теперь уже не только французских) источников и литературы.

Внимание к французским источникам по Отечественной войне 1812 г. вновь привлек московский историк В.М. Безотосный . Великолепное знание зарубежных материалов (в особенности, немецких и польских) продемонстрировал в своих работах исследователь из Самары А.И. Попов . Новые методы изучения отечественной и зарубежной историографии (применительно к Бородинскому сражению) предложил екатеринбургский историк В.Н. Земцов. В его новаторской монографии «Великая армия Наполеона в Бородинском сражении» , написанной на богатом источниковом и историографическом материале (преимущественно иностранного происхождения), не только представлена убедительная картина участия наполеоновской армии в генеральном сражении войны 1812 г., но и предпринята попытка выйти за рамки традиционных представлений об историографии, вскрыв глубинные пласты коллективной исторической памяти народов, сражавшихся когда-то на Бородинском поле.

Значительные изменения на рубеже тысячелетий произошли в зарубежной (прежде всего англо-американской) исторической науке о войне 1812 г. В работах французских историков Ф. Бокура и Ж.О. Будона, британца американо-польского происхождения А. Замойского и, особенно, американца грузинского происхождения А. Микаберидзе чувствуется возросшее внимание к российской традиции изучения войны с Наполеоном в 1812 г. В небольшом историографическом обзоре к своей работе «Роковой марш на Москву» А. Замойский отметил не только творчество историков Д.П. Бутурлина и А.И. Михайловского-Данилевского, но также подчеркнул идеологическое влияние романа Л.Н. Толстого и попытался проследить эволюцию российской историографической традиции на протяжении двух веков. Еще более заметно воздействие современной российской историографии на выводы А. Микаберидзе, который основательно познакомился не только с трудами С.В. Шведова и Н.А. Троицкого, но и более поздними исследованиями В.М. Безотосного, А.И. Попова, В.Н. Земцова и др.

Тем не менее, несмотря на значительные достижения отечественной и зарубежной историографии последнего времени, до настоящего времени не существует обобщающих и соответствующих современному состоянию исторической науки работ о развитии зарубежной исторической мысли, изучающей феномен войны 1812 г. В этом нам также видится актуальность избранной темы диссертационной работы.

Научная новизна исследования состоит в том, что на основе современных методологических подходов и широкого круга источников автором предпринята попытка создать обобщающую работу, посвященную комплексному исследованию историографических традиций изучения войны 1812 г. за рубежом. Научная новизна данного диссертационного исследования отражена также в постановке основных проблем и способах их разрешения с привлечением как традиционных, так и «новых» методов историографического и конкретно-исторического анализа.

В диссертации впервые в отечественной науке на обширном историографическом материале предлагается исследование национальных историографических традиций стран Запада, отнюдь не совпадающих с формальным начертанием европейских границ. Поставлена и разрешается задача выявить процессы трансформации и взаимовлияния этих традиций.

Научная новизна работы обусловлена также тем, что ряд привлеченных историографических источников никогда ранее не использовался и не анализировался в исторической науке.

Теоретическая и практическая значимость диссертации связана с тем, что обращение к внутренним и внешним процессам, протекавшим в рамках различных историографических традиций, помогает понять особенности внутрикультурных и межкультурных взаимоотношений, степень взаимовлияния и взаимозависимости культурологических конструктов. Исследование «природы» историографических традиций призвано способствовать лучшему пониманию особенностей функционирования мифологических сюжетов и их трансформации под воздействием культурных импульсов.

Фактические выводы и материалы, полученные в ходе исследования, могут быть использованы как в ходе более конкретного изучения культурно-исторических процессов, развивавшихся в Европе в начале XIX в., так и для исследований, осуществляемых на более широком историческом фоне в рамках смежных наук. Они могут быть также использованы при подготовке общих и специальных курсов по проблемам зарубежной и отечественной историографии.

Апробация основных положений и результатов исследования отражена в публикациях автора, сообщениях и докладах на научных конференциях, общим объемом 2,6 п. л.

Структура работы определяется задачами диссертационного исследования. Она состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы, обозначаются объект и предмет исследования, анализируется степень изученности проблемы, формулируются цели и задачи, определяются хронологические и территориальные рамки работы, ее методологические принципы, научная новизна и практическая значимость, характеризуется источниковая база.

В первой главе «Поход Наполеона в Россию: историографический дискурс в рамках “большой” французской традиции» , состоящей из трех параграфов, на основе историографического материала рассматривается проблема формирования и развития образов русского похода в исторической памяти французов, итальянцев и поляков. В соответствии с авторской классификацией по национальным течениям обосновывается внутренняя структура главы.

В первом параграфе «Французская историография: в тени “наполеоновской легенды”» рассматривается процесс становления и развития историографии во Франции.

Формирование французской историографии началось уже в 1812 г. с появлением бюллетеней Великой армии, в которых, несмотря на официозно-пропагандистский характер, нашли отражение не только «государственный интерес», но и чувства простого французского солдата, столкнувшегося с непривычными и исключительными трудностями. Впоследствии на остров Св. Елены свергнутый император Наполеон – большой знаток военной психологии и мастер исторического мифотворчества – ловко соединил культурно-исторические стереотипы восприятия противника с политико-идеологическим обоснованием похода в Россию (эти идеи были отражены в работах Ф. Гийома де Водонкура, Г. Гурго, А. Фэна и др.). Однако сразу после падения Первой империи французская историография развивалась в рамках «роялистского мифа» (работы Р.Ж. Дюрдана и др.), основная слабость которого заключалась в отказе от опоры на «живую» коллективную память французов о войне 1812 г. Первые же попытки (в творчестве Э. Лабома) привлечь «реальные» воспоминания французских участников похода выявили несостоятельность роялистской интерпретации, которая быстро потеряла конкурентоспособность. В то же время влиянию «наполеоновской легенды» (в 20-е гг. XIX в. уже весьма значительному) до некоторой степени противостояло «научно-критическое» направление, представленное работами Ж. Шамбрэ, А. Жомини и Ж. Пеле-Клозо. Принципы этих двух конкурирующих направлений в дальнейшем в различной степени оказали воздействие на многие работы, выходившие во Франции (Л. Гувийона Сен-Сира, М. Дюма, П.П. Денье, Э.М. Сент-Илера, Ф. Шапюи, П. Бертезена и др.), среди которых необходимо выделить получившие заметный резонанс в Европе сочинения Ф.П. Сегюра и А.О.Л. Коленкура, в которых был представлен психолого-биографический метод интерпретации событий 1812 г. Между тем, несмотря на продолжавшиеся в рамках французской историографии дискуссии (между Э. Лабомом и Ф. Гийомом де Водонкуром, Ф.П. Сегюром и Г. Гурго), начиная с 30-х гг. XIX в. заметное преобладание получила версия, апеллирующая к «наполеоновской легенде». Новое оформление (в духе идеи «государства-нации») она получила в творчестве А. Тьера, в некотором роде разделившем французскую историографию на периоды «до» и «после». Влияние его идей на последующих историков оказалось чрезвычайно велико (А. Рамбо, Л. Пинго, А. Сорель, А. Вандаль, Э. Дрио, Л. Мадлен и др.). Лишь в 60-е гг. прошлого столетия отдельными исследователями (К. Грюнвальдом, Д. Оливье, Ж. Тири) предпринимались слабые попытка вырваться из плена «наполеоновской легенды». Однако их сочинения смотрелись явным диссонансом на общем фоне (работы А. Кастело, Т. Транье и Ж. Карминьяни, Ф. Уртуля и др.). И тем не менее, в начале нового тысячелетия во Франции созрели необходимые условия для преодоления границ наполеоновского мифа, что нашло некоторое отражение в работах французских историков Ф. Бокура, Ж.О. Будона и др.

Во втором параграфе «Под французскими орлами: итальянская историография» рассматривается процесс формирования историографии «1812 года» на Апеннинском полуострове.

Начало итальянской историографии было связано с появлением перевода работы Э. Лабома и, особенно, оригинального сочинения Ч. Ложье де Белькура, которые были участниками похода в Россию и писали свои воспоминания, ориентируясь на культурно-исторический приоритет Франции, что, само по себе, являлось свидетельством несамостоятельности нарождавшейся итальянской историографии. В дальнейшем итальянцы еще дважды (в середине XIX в. и накануне Первой мировой войны) обращались к истории войны 1812 г. (работы Ф. Туротти, Ф. Пинелли, Дж. Капелло, Е. Салариса и др.), однако предложить сколько-нибудь новое прочтение привычных для французской традиции сюжетов им так и не удалось. В целом, интерес итальянских исследователей к русской кампании явно носил ситуационный характер, то угасая, то вновь возрождаясь под влиянием политических стимулов. Такое положение определялось, по-видимому, слабостью «национального» чувства у итальянских воинов Великой армии в 1812 г., не сумевшего оформиться в устойчивую коммеморативную традицию. Кроме того, роль «1812 года» в становлении государства-нации в Италии не была столь значительной, чтобы отстаивать право на собственную интерпретацию войны, оставшейся на периферии национальной памяти жителей Апеннин.

В третьем параграфе «“Французы Севера”: особенности польской историографии» приводится характеристика польской историографии войны 1812 г., также генетически восходящей к французской традиции.

Польская историография складывается на волне антирусских настроений после поражения восстания 1830–1831 гг. В первых эмигрантских работах польских авторов, написанных, главным образом, по французским источникам, война с Россией рассматривалась как своего рода борьба с дикостью и варварством во имя цивилизации, причем полякам в этой борьбе отводилась важнейшая роль (С. Богуславский, Р. Солтык и др.). В дальнейшем пафос антироссийской борьбы, прослеживаемый по опубликованным мемуарам, ослабевает лишь после Первой мировой войны, когда происходит возрождение польской государственности. Этот период был отмечен наибольшими успехами польской историографии, связанными с творчеством М. Кукеля, представившего наиболее достоверное «польское» описание войны 1812 г. Причем традиции, заложенные М. Кукелем, сохранялись и в социалистический период развития Польши (Г. Зых, Р. Билецкий и др.). В настоящее время польская историография, по-прежнему сохраняя тесные связи с французской традицией, стала в то же время более открытой к взаимодействию с другими традициями (прежде всего, российской) и, как следствие, более осторожной в своих оценках.

Во второй главе «Война 1812 года в немецкой историографической традиции: между Западом и Востоком» рассматриваются проблемы, связанные с эволюцией немецкой историографии, представлен анализ ее истоков, специфические условия становления и причины последующих метаморфоз.

Важной особенностью исторической памяти немцев, во многом объясняющей специфику развития национальной историографии, была изначальная двойственность их положения: в кампании 1812 г. немцы воевали как в составе Великой армии, так и на стороне русских. Это предопределило тесное переплетение немецкой традиции изучения войны с традициями других стран (прежде всего, французской и российской). Другим важным фактором, повлиявшим на процесс развития немецкой историографии, был рост национальных настроений в ходе освободительной войны 1813 г.

Интерес немцев к истории русского похода устойчиво сохранялся на протяжении 20–30-х гг. XIX в., когда появились работы О.Р. Бомсдорфа, Ф.Л.А. Либенштейна, К.Г. Бретшнейдера, К. Церрини ди Монте Варчи, Л. Хохенхаузена, Г. Рооса, К. Клаузевица, Ф. Штегера, Ф. Редера и др. Вместе с тем критическое отношение к французской историографической традиции, усилившееся в середине XIX в. (в сочинениях Ф. Шлоссера, Г. Байцке, Л.Г.Э. Рот фон Шрекенштайна и др.), сопровождалось также переоценкой политического значения событий 1812 г. Отныне немцы предпочитали не видеть связи между поражением Наполеона в России и последующим освобождением Германии. В дальнейшем, основным лейтмотивом немецкой историографии была мысль о бесполезности и бессмысленности жертв, принесенных германскими государями во имя чуждых немцам интересов (работы К. Блейбетрау, М. Дитфурта, К. Остен-Сакена и др.). Заметное место в немецкой историографии на рубеже XIX–XX вв. занимали также работы, выполненные с «практическими целями», как правило, под патронажем Генерального штаба (исследования М. Йорка фон Вартенбурга и Х. Фрейтаг-Лорингофена). Ситуация несколько изменилась после поражения Германии в Первой мировой войне, однако потребовался трагический опыт «Третьего рейха» для того, чтобы немецкая историография окончательно отказалась от романтизированно-воинственных оценок наполеоновской эпохи. «Разорванный» характер немецкой традиции во второй половине XX в. был оформлен политически: историки ФРГ (Г. Риттер, Г. Крафт, Ф. Шуберт и др.) и ГДР (А. Абуш, Л. Штерн, Г. Бок, А. Норден и др.) во многом по-разному оценивали события 1812 и 1813 гг. (как и их взаимосвязь). На рубеже нового тысячелетия интерес к русскому походу Наполеона в объединенной Германии заметно ослаб. В то же время наметилась тенденция к активному взаимодействию немецкой традиции с традициями других стран (показательно в этом отношении творчество англичанина Д. Смита, долгое время проживавшего в ФРГ и творившего под «немецким» псевдонимом).

В третьей главе «Англо-американская традиция изучения русской кампании Наполеона: проблемы историографической идентификации» проводится анализ исторической памяти тех народов, которые сами непосредственно не участвовали в боевых действиях на территории России, но вместе с тем создали уникальную традицию изучения этих событий. Глава состоит из двух параграфов.

Первый параграф «Британская традиция: от наполеонофобии к историографическому плюрализму» посвящен рассмотрению британской интерпретации «1812 года». Англия была жизненно заинтересована в поражении Великой армии в России, поэтому интерес к русской кампании Наполеона возник на Британских островах почти сразу (работы Дж. Хэмингуэя, Дж. МакКвина, Р.К. Портера). Однако оформление историографической традиции в большей степени было связано с творчеством писателя В. Скотта, обратившегося к эмоционально-психологическим аспектам войны в России (в дальнейшем его идеи получили развитие в работах А. Алисона, Дж. Каткарта, А. Розбери и др.). Окончательно же британская традиция сложилась в 60-е гг. XIX в. под влиянием работ Р. Т. Вильсона, состоявшего в 1812 г. комиссаром при Главной квартире русской армии. Все последующие британские историки обращались к его сочинениям (Ч. Файф, Х.Д. Хатчинсон, Р.Дж. Бартон, Д. Чандлер и др.). Заметные перемены, связанные с угасанием в английском сознании наполеонофобии, начали происходить в историографии Великобритании во второй половине XX в. В это время были опубликованы наиболее значительные сочинения Д. Чандлера, А. Палмера и К. Даффи. По-прежнему появлялись работы, исследующие эмоционально-психологические аспекты русской кампании (П.Б. Остин). Вопросами униформологии занимались Д. Смит и Ф.Дж. Хэйторнтуэйт. Однако еще более значительные перемены произошли в британской историографии в начале нового тысячелетия. В работах Д. Ливена и А. Замойского была представлена обновленная картина войны 1812 г., во многом апеллирующая к российской историографической традиции.

Во втором параграфе «Американская историография: заокеанская модификация британской версии» рассматривается американская историография русской кампании Наполеона, развивающаяся (с середины XIX в.) в неразрывном единстве с британской традицией.

Формирование американской модификации британской традиции связано с работами В. Слоона, Х. Джонса, Е. Фурда, Х. Беллока, Т. Доджа и др. По большей части сочинения американцев были неоригинальны, зачастую повторяя, либо варьируя выводы британских историков (работы Л. Страховского, Л. Яреша, В.Дж. Эспозито и др.). Самостоятельное лицо у историографии США появилось только в 80-е гг. XX в., когда были опубликованы труды К. Кэйта, Дж. Нафзигера и Р.К. Рьена, в которых отразились как сильные (методологическая вариативность и стремление к объективности), так и слабые (пренебрежение первоисточниками) стороны «американского взгляда» на события 1812 г. В целом, американская историография в начале XXI в. по-прежнему сохраняет «родовую» связь с британской традицией, демонстрируя в то же время определенную открытость для новых прочтений (работы А. Микаберидзе).

В заключении подводятся наиболее значимые итоги исследования, резюмируются основные положения работы, делаются общие выводы.

Изучение «больших» историографических традиций в исследовании русской кампании, начиная с этапа их формирования в 10-х гг. XIX в. и заканчивая процессами трансформации этих традиций в начале XXI в., показало, что они могут рассматриваться одновременно и как способ, и как механизм осмысления разнообразного опыта войны 1812 г.

«Большая» французская традиция сыграла структурообразующую роль в контексте исторической памяти европейских народов о войне 1812 г. Ее раннее формирование и внутренняя монолитность обеспечили стабильное функционирование и воспроизведение основных стереотипных положений и ценностных ориентаций восприятия войны через мифологизированные образы исторических событий 1812 г. В то же время эта традиция в большей степени, нежели любая другая, несет на себе отпечаток первоначального мифа-основания, которым является «наполеоновская легенда». Немногочисленная итальянская историография лишь оттеняла и уточняла роль в войне уроженцев Апеннин, оставаясь в концептуальном отношении полностью в русле французской традиции. Большее своеобразие проявила польская историография, также генетически восходящая к французской традиции, однако сумевшая предложить ряд самостоятельных и уникальных трактовок. Во многом это было связано с более развитым чувством «национального» у польских участников наполеоновского нашествия и не реализовавшимися ожиданиями от «второй польской войны». Лишь на рубеже нового тысячелетия французская традиция начинает выходить из тени «наполеоновской легенды», открывая для себя иные национальные интерпретации и потенциальные направления, не реализовавшиеся в XIX–XX вв.

«Большая» немецкая историографическая традиция формировалась в иных конкретно-исторических условиях и идейно-политической атмосфере, что обусловило ее большее разнообразие и внутреннюю пластичность. Черпая из нескольких источников коллективной памяти, она оказалась духовно и идейно разнородной и в то же время идеологически податливой для воздействий со стороны Власти. Развитие немецкой традиции было осложнено также ее «промежуточным» положением между французским и российским историографическими дискурсами, влияние которых в отдельные исторические периоды было весьма значительным. Трагические события первой половины XX в. разрушительным образом сказались на немецкой историографии, подорвав веру в прежние ориентиры. На рубеже нового тысячелетия немцы в значительной степени утратили интерес к войне 1812 г. Вместе с тем их богатая и многогранная традиция в настоящее время по-прежнему является источником вдохновения для других национальных интерпретаций: значение немецкой историографии все еще велико для многих «малых» стран Европы (Австрии, Швейцарии, стран Балтии).

Собственный уникальный путь изучения русской кампании 1812 г. представила англо-американская традиция. Опыт осмысления континентальной войны здесь балансировал от выраженной наполеонофобии до геополитических разработок и модернизаторства. В то же время англо-американская традиция оказалась наименее восприимчива к «стереотипам памяти», восходящим к коллективному опыту участников войны. В результате, в начале нового тысячелетия историография Великобритании и США в большей степени, чем историографические традиции других стран, свободна от стереотипных суждений и традиционных «ловушек» исторической памяти. Нынешнее активное «освоение» российского историографического опыта в англоязычной науке, осуществляемое через творческую деятельность выходцев из Восточной Европы (А. Замойский, А. Микаберидзе), только подчеркивает принципиальную «открытость» и плюралистичность англо-саксонской традиции.

В целом, исследование позволило выявить ряд слабоизученных в отечественной науке проблем зарубежной историографии, связанных с особенностями функционирования национальной исторической памяти и ее мифологических оснований. Проведение историографического исследования показало, что в настоящее время «большие» историографические дискурсы стран Запада вступили в полосу метастабильности. Во многом это связано с разрушением культурных перегородок, долгое время предохранявших мифологические ядра национально-ориентированных традиций от соприкосновения. Далеко зашедший процесс формирования культурно-политического единства Европы и все более осознаваемое внутреннее родство Западной цивилизации, как и высокая степень мобильности информационно-коммуникативных потоков, создающих инфосферу современного наднационального общества, привели на рубеже нового тысячелетия к принципиально новой историографической ситуации, связанной с ослаблением национальных дискурсов и поиском иных идентификационных оснований.

Исследование историографических традиций зарубежных стран также позволило обнаружить присутствие как глубинных долговременных факторов, определяющих характерные особенности «национального взгляда» на события 1812 г., так и манипулятивных действий, имеющих, как правило, конъюнктурно-политическое происхождение, «упакованных» в виде искусственных мифологических конструкций и задействованных с целью трансформации исторической памяти или ее корректировки. Думается, что в современных российских условиях требуется максимально бережное отношение к национальной исторической памяти и в то же время выстраивание конструктивного диалога с теми национальными традициями, которые формируются в настоящее время на территориях бывшего Советского Союза. Умелое использование потенциала российской историографической традиции и ее успешная интеграция в мировую науку может способствовать новым теоретико-методологическим и философско-мировоззренческим поискам в контексте построения в России уникального когнитивного проекта в условиях конкурентного будущего.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Публикации в ведущих научных рецензируемых изданиях, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией:

1. Русская кампания 1812 г. и геостратегия Наполеона // Уральский исторический вестник. Екатеринбург, 2009. № 3 (24). С. 12–18. (0,6 п.л.).

Публикации в сборниках научных трудов,

материалы докладов и сообщений:

1. Отечественная война 1812 г. глазами британского историка Д. Чандлера // Роль исторического образования в формировании исторического сознания общества: сб. науч. ст. / Урал. гос. пед. ун-т. В 2 ч. Ч. 2. Екатеринбург, 2007. С. 70–73. (0,3 п.л.).

2. Отечественная война 1812 г. в британской историографии // Воспитательный потенциал исторического образования: сб. науч. ст. / ГОУ ВПО «Урал. гос. пед. ун-т». В 2 ч. Ч. 2. Екатеринбург, 2008. С. 441–443. (0,2 п.л.).

3. Англо-американские историки и Отечественная война 1812 г.: опыт историографической идентификации // Запад, Восток и Россия: национально-культурная идентичность в историческом контексте: Вопросы всеобщей истории. Вып. 10 / Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2008. С. 86–91. (0,4 п.л.).

4. Дэвид Чандлер (1934–2004) // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. VII: сб. материалов. К 200-летию Отечественной войны 1812 г. // Труды ГИМ. Вып. 179. М., 2008. С. 426–434. (в соавт. 0,5/0,25 п.л.).

5. Русская кампания Наполеона: геостратегический аспект // Вестник Челябинского государственного университета. История. Вып. 31. Челябинск, 2009. № 12 (150). С. 120–124. (0,5 п.л.).

6. Поход Наполеона в Россию глазами маркиза Ж. де Шамбрэ // Новейшая история России в образовательном пространстве школы и вуза: традиции и новации: сб. науч. ст. / ГОУ ВПО «Урал. гос. пед. ун-т». В 2 ч. Ч. 1. Екатеринбург, 2009. С. 333–339. (0,3 п.л.).

Chambray G. Histoire de l’expdition de Russie. P., 1823. T. 1–2 ; Plet J.-J.-J. Bataille de la Moskova // Spectateur militaire. 1829. Т. 8. P. 105–160 ; Saint-Hillaire E.M. Histoire de la campagne de Russie pendant l’anne 1812 et de la captivit des prisonniers franais en Sibrie et dans les autres provinces de l’empire. P., 1846. T. 1–2 ; Grnwald C. La campagne de Russie. 1812. P., 1963. 390 p. ; Thiry J. La campagne de Russie. P., 1969. 374 p. ; Tranie J., Carmigniani J.-C. La campagne de Russie. Napolon – 1812. P., 1981. 288 p. ; Hourtoulle F.-G. La Moskowa – Borodino. La Bataille des Redoutes. P., 2000. 120 p. ; Porter R.K. A Narrative of the Campaign in Russia during the year 1812. L., 1815. 434 p. ; Wilson R. Narrative of Events during the Invasion of Russia by Napoleon Bonaparte, and the Retreat of the French Army, 1812. L., 1860. 422 p. ; Palmer A. Napoleon in Russia. L., 1967. 318 p. ; Duffy Ch. Borodino and the War of 1812. L., 1972. 208 p. ; Parkinson R. The Fox of the North. Life of Kutusov, general of War and Peace. L., 1976. 253 p. ; Pivka O. Armies of 1812. Cambridge, 1977. 160 p. ; Josselson M., Josselson D. The Commander: a Life of Barclay de Tolly. Oxford, 1980. 275 p. ; Nicolson N. Napoleon: 1812. N. Y., 1985. 192 p. ; Austin P.B. 1812: The March on Moscow. L., 1993. 416 p. ; Idem. 1812: Napoleon in Moscow. L., 1995. 264 p. ; Idem. 1812: The Great Retreat. L., 1996. 464 p. ; Smith D. Borodino. Moreton-in-March, 1998. 185 p. ; Zamoyski A. 1812: Napoleon"s Fatal March on Moscow. L., 2004. 644 p. ; George H. Napoleon’s Invasion of Russia. L., 1899. 451 p. ; Foord E. Napoleon’s Russian campaign of 1812. Boston, 1915. 424 p. ; Strakhofsky L. Alexander I of Russia. The man who defeated Napoleon. N. Y., 1947. 302 p. ; Cate C. The War of the Two Emperers. The Duel between Napoleon and Alexander: Russia, 1812. N. Y., 1985. 487 p. ; Nafziger G. Napoleon’s Invasion of Russia. Novato; CA, 1988. 649 p. ; Riehn R.K. 1812. Napoleon’s Russian Campaign. N. Y., 1991. 525 p. ; Mikaberidze A. The Battle of Borodino. Napoleon Against Kutuzov. Barnsley, 2007. 276 p. ; Steger F. Der Feldzug von 1812. Braunschweig, 1845. 373 s. ; Beitske H. Geschichte des Russischen Krieges im Jahre 1812. Berlin, 1856. 360 s. ; Frster F. Napoleon I russischer Feldzung 1812. Berlin, 1856. 134 s. ; Krauss T. Geschichte der bayerschen Heersabteilung im Feldzuge gegen Russland 1812. Augsburg, 1857. 241 s. ; Ditfurth M. Die Schlacht bei Borodino am 7. September 1812. Marburg, 1887. 134 s. ; Bleibеtreu K. Der russische Feldzug. 1812. Leipzig, 1893. 143 s. ; Osten-Sacken C. Der Feldzug von 1812. Berlin, 1901. 343 s. ; Holzhausen P. Die Deutschen in Russland 1812. Berlin, 1912. Bd. 1–2 ; Blankenhorn E. 1812. Badischen Truppen in Russland. Karlsruhe, 1937. 190 s. ; Gerhardt O. Die Wrttemberger in Russland 1812. Stuttgart, 1937. 250 s. ; Kukiel M. Wojna 1812 roku. Krakw, 1937. T. 1–2 ; Bielecki R. Berezyna. Warszawa, 1990. 246 str. ; etc.

Jomini A.-H. Vie politique et militaire de Napolon, raconte par lui-mme, au tribunal de Csar, d’Alexandre et de Frdric. P., 1827. T. 4. 350 p. ; Thiers L.-A. Histoire du Consulat et de l’Empire. P., 1856. T. 14. 687 p. ; Michelet J. Histoire du XIXe sicle. P., 1875. T. 3. 475 p. ; Rambaud A. Franais et Russes. Moscou et Svastopol. 1812–1854. P., 1877. 412 p. ; Driault E. Napolon et l’Europe. La Grand Empire (1809–1812). P., 1924. 424 p. ; Aubry O. Napolon. P., 1936. 384 p. ; Madelin L. Histoire de Consulat et de l’Empire. P., 1949. T. 12. 404 p. ; Fugier A. La Rvolution franaise et l’Empire napolonien. P., 1954. T. 4. 422 p. ; Castelot A. Histoire de Napolon Bonaparte. P., 1969. T. 8. 392 p. ; Blond G. La Grande Arme. 1804–1815. P., 1979. 585 p. ; Boudon J.-O. La France et l’Europe de Napolon. P., 2006. 344 p. ; McQueen J. The Campaigns of 1812, 1813 and 1814. Glasgow, 1815. Vol. 1–2 ; Scott W. The life of Napoleon Buonaparte, Emperor of the French. L., 1827. Vol. 7. 623 p. ; Alison A. History of Europe from the commencement of the French Revolution to the Restoration of the Bourbons in 1815. L., 1841. Vol. 8. 435 p. ; Cathcart G. Commentaries on the War in Russia and Germany, 1812 and 1813. L., 1850. 381 p. ; Rosebery A.Ph. Napoleon: The last phase. L., 1900. 261 p. ; Chandler D.G. The Campaigns of Napoleon. L., 1966. 1172 p. ; Исдейл Ч.Дж. Наполеоновские войны. Ростов н/Д, 1997. 544 с. ; Sloane W.N. Life of Napoleon Bonapart. L.; N. Y., 1896. Vol. 1–4 ; Dodge T.A. Napoleon. A history of the art of war. Boston ; N. Y., 1906. Vol. 3. 747 p. ; Elting J.R. Swords around a Throne. Napoleon’s Grand Arme. N. Y.; L., 1988. 769 p. ; Liebenstein F.L.A. Der Krieg Napoleons gegen Russland in den Jahren 1812 und 1813. Frankfurt a M., 1819. Bd. 1–2 ; Cerrini di Monte Varchi C.F. Die Feldzuge der Sachen in den Jahren 1812 und 1813. Dresden, 1821. 510 s. ; Шлоссер Ф. Всемирная история / Пер. с нем. СПб.; М., 1872. Т. 6. 673 c. ; Leyh M. Die Feldzge des kniglich bayerischen Heeres unter Max I. Joseph von 1805–1815. Mnchen, 1935. 537 s. ; Lunsmann F. Die Armee des Knigsreichs Westfalen 1807–1813. Berlin, 1935. 326 p. ; Ritter G. Staatskunst und Kriegshandwerk. Mnchen, 1954–1968. Bd. 1–4; Абуш А. Ложный путь одной нации. К пониманию германской истории. М., 1962. 349 c. ; Gembarzewski B. Wojsko polskie. Ksistwo Warszawskie. 1807–1814. Warszawa, 1912. 350 str. ; Chelminski J.V., Malibran A. L’arme du duch de Varsovie. P., 1913. 316 p. ; Kukiel M. Wojny napoleoskie. Warszawa, 1927 Str. 219–223 ; Zych G. Armia Ksistwa Warszawskiego 1807–1812. Warszawa, 1961. 423 s. ; Kirkor S. Legia Nadwilaska 1808–1814. Londyn, 1981. 264 s. ; etc.

Labaume E. Relation circonstanci de la campagne de Russie en 1812. P., 1814. 404 p. ; Mmoires pour servir l’histoire de la guerre entre la France et la Russie, en 1812. L., 1815. T. 1–2 ; Sgur Ph.-P. Histoire de Napolon et de la Grande Arme pendant l’anne 1812. P., 1824. T. 1–2 ; Fain A.-J.-F. Manuscrit de mil huit cent douze contenant le prcis des vnements de cette anne; pour servir l’Histoire de l’Empereur Napolon. P., 1827. T. 1–2 ; Caulaincourt A.-A.-L. Souvenirs du duc de Vicence. Bruxelles, 1838. T. 1–2 ; Dumas M. Souvenirs du lieutenant gnral comte Mathieu Dumas, de 1770 1836. P., 1839. T. 3. 612 p. ; Dennie P.-P. Itinraire de l’Impereur Napolon pendant la campagne de 1812. P., 1842. 212 p.; Berthezne P. Souvenirs militaires de la Rpublique et de l’Empire. P., 1855. T. 2. P. 1–220 ; Pelleport P. Souvenirs militaries et intimes. P., 1857. T. 1–2 ; Fzensac M. Souvenirs militaires. P., 1863. 215 p. ; Lejeune L.-F. Souvenirs d’un officiers de l’Empire. P., 1895. 350 p. ; Soltyk R. Napolon en 1812. Mmoires historiques et militaires sur la campagne de Russie. P., 1836. 464 p. ; etc.

Haythornthwaite Ph.J. The Napoleonic source book. L., 1990. 414 p. ; Dictionary of the Napoleonic Wars / Ed. by D.G. Chandler. Ware, 1999. 567 p. ; Fierro A., Palluel-Guillard A., Tulard J. Histoire et Dictionnaire du Consulat et de l’Empire. P., 1995. 1350 p. ; Tulard J. Dictionnaire Napolon. P., 1999. T. 1–2 (первое изд. знаменитого «Словаря» Ж. Тюлара вышло в 1987 г.) ; Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004. 880 с.

Mmoires et correspondance politique et militaire du Prince Eugne. P., 1858–1860. T. 7–8 ; D’Eckmhl A.-L. (de Blocqueville). Le marchal Davout, prince D’Eckmhl. P., 1880. T. 3. 563 p. ; Correspondance du marchal Davout. P., 1885. T. 3 ; Chuquet A. Lettres de 1812. P., 1911. Sr.1. 342 p. ; Idem. 1812. La Guerre de Russie: Notes et documents. P., 1912. Sr. 1–3 ; Idem. Ordres et apostilles de Napoleon I-er. P., 1911–1912. T. 1–3 ; Ternaux-Compans N.-D.-M. Le gnral Compans. P., 1912. 360 p. ; Napolon. Lettres indits de Napolon Marie-Louise. 1810–1814. P., 1935. 290 p. ; etc.

Fzensac M. Journal de la campagne de Russie en 1812. P., 1849. 204 p. ; Castellane E.-V.-E.-B. Journal. P., 1895. T. 1. P. 107–208 ; Fantin des Odoards L.-F. Journal. tapes d"un officier de la Grande Arme. P., 1895. 231 p. ; Franois C. Journal du capitaine Franois. P., 1904. T. 1–2 ; Bonnet. Journal // Carnet de la Sabretache. 1912. P. 641–672 ; Lagneau L.-V. Journal d’un chirurgien de la Grande Arme. P., 1913. 127 p. ; etc.

Bourgeois R. Tableau de la campagne de Moscou en 1812. P., 1814. 156 p. ; Larrey D.-J. Mmoires de chirurgie militaire et campagne. P., 1817. T. 4. 286 p. ; Rapp J. Memoires. L., 1823. 431 p. ; Bausset L.-F.-J. Mmoires anecdotiques sur l’intrieur du Palais et de quelques vnements de l’Empire, du 1805–1814. Bruxelles, 1827. T. 2. 358 p. ; Aubry Th.-J. Souvenirs du 12-me de chasseurs. P., 1889. 320 p. ; Pion des Loches A.-A. Mes campagnes. P., 1889. 190 p. ; Dupuy V. Souvenirs militaires. P., 1892. 316 p. ; Boulart J.-F. Mmoires militaires sur les guerres de la Rpublique et de l"Empire. Paris. 1892. 368 p. ; Le Manuscrit des carabiniers // Revue de cavalerie. Paris; Nancy, 1894. P. 208–215 ; Le Roy C.-F.-M. Souvenirs // Mmoires de la Socit Bourguignonne de geographic et d’histoire. Dijon, 1894. T. 29. 321 p. ; Seruzier T.-J.-J. Mmoires militaires. P., 1894. 344 p. ; Planat de la Faye N.-L. Vie de Planat de la Faye. P., 1895. 700 p. ; Bellot de Kergorre A. Un commissaire des guerres pendant le Premier Empire. P., 1899. 190 p. ; Dutheillet de Lamothe A. Mmoires. Bruxelles, 1899. 236 p. ; Vionnet de Maringon L.-J. Souvenirs. P., 1899. 192 p. ; Dedem de Gelder. Mmoires du gnral Dedem de Gelder. P., 1900. 310 p. ; Biot H.-F. Souvenirs anecdotiques et militaires. P., 1901. 554 p. ; Bertrand V. Mmoires de capitaine Bertrand. Augers, 1909. 312 p. ; Griois L. Mmoires du gnral Griois. P., 1909. T. 2. 391 p. ; Henckens J.L. Mmoires. La Haye, 1910. 250 p. ; Teste F.-A. Souvenirs // Carnet de la Sabretache. 1911. Р. 662–672, 740–752 ; Bro L. Mmoires du gnral Bro. P., 1914. 305 p. ; Dumonceau F. Mmoires. Bruxelles, 1958. T. 1–2 ; Burkersroda. Die Sachsen in Russland. Ein Beitrag zur Geschichte des russischen Feldzugs im Jahre 1812, besonders im Bezug auf das Schicksal der knigl. schsischen Truppen-Abtheilung bei der grossen franzsischen Armee. Naumburg, 1846. 64 s. ; Meerheim F.L.A. von. Erlebnisse eines Veteranen der grossen Armee, whrend des Feldzuges in Russland, 1812. Dresden, 1860. 327 s. ; Wedel C.A.W., von. Geschichte eines Officiers im Kriege gegen Russland 1812. Berlin. 1897. 310 s. ; Chlapowski D. Lettres sur les vnements militaires en Pologne et en Lithuanie. P., 1832. 262 p. ; Ложье Ц. Дневник офицера Великой армии в 1812 году. М., 1912. 367 с. ; Bertolini B. La campagna di Russia. Milano, 1940. 270 p. ; etc.

Napolon I. Correspondance de Napolon I-er. P., 1868. T. 23–24.

Fabry G. Campagne de Russie 1812: Operations militaires. P., 1900–1903. T. 1–5 ; Margueron L. Campagne de Russie. P., 1898–1906. T. 1–4 ; Martinien A. Liste des officiers gnraux, tus ou blesses sous le Premier Empire de 1805 1815. P., 1895. 36 p. ; Idem. Tableaux par corps et par batailles des officiers tus et blesses pendant les Guerres de l’Empire. 1805–1815. P., 1899. 824 p. ; Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива главного штаба. Отд. 2. Бумаги, отбитые у противника. СПб., 1903. Т. 1. 336 c. ; Goriainow S.E. Lettres interceptees par les Russes durant la campagne de 1812. P., 1913 440 p. Многие делопроизводственные материалы содержаться также в ранее указанных изд.: Op. cit. ; Correspondance du marchal Davout. T. 3 ; Chuquet A. 1812. La Guerre de Russie. Sr. 1–3 ; Idem. Ordres et apostilles de Napoleon I-er. T. 1–3.

Adam A. Voyage pittoresque et militaire de Willenberg en Prusse jusqu’ Moscou fait en 1812, pris sur le terrain mme, et lithographi par Albert Adam. Munich, 1828. 95 pl. ; Faber du Faur. Blatter aus meinen Portfeuille, im Laufe des Feldzug 1812 in Russland, an Ort und Stelle gezeichnet. Stuttgart, 1831–1843. 196 s.

Chambray G. Op. cit. T. 1–2 ; Fabry G. Op. cit. T. 3 ; Beaucour F. Autour de Sept lettres indites de Murat son Ministre Agar pendant la campagne de Russie de 1812 // tudes napoloniennes. 2000. P. 730–731.

Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и методология истории. Сб. переводов / Под ред. И.С. Кона. М., 1977. С. 115–142 ; Коллингвуд Р.Дж. Идея истории / Пер. с англ. М., 1980. 485 c. ; Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. с франц. М., 1986. 254 c. ; Февр Л. Бои за историю / Пер. с франц. М., 1991. 629 c. ; Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня / Пер. с голл. М., 1992. 464 c. ; Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка / Пер. с англ. М., 2000. 296 c. ; и др.

Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. 328 с. ; Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. Методология истории. М., 1997. 72 с. ; Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. 278 с. ; Её же. Комбинационные возможности микро- и макроанализа: историографическая практика // ДсВ. 2001. Вып. 7. С. 61–88 ; Её же. Междисциплинарность и история // Там же. 2004. Вып. 11. С. 5–17 ; Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. М., 2004. 288 с. ; Поршнева О.С. Междисциплинарные методы в историко-антропологических исследованиях. Екатеринбург, 2005. 136 с. ; и др.

Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства. СПб., 2002. 544 с. ; Рюзен Й. Может ли вчера стать лучше? О метаморфозах прошлого в истории // ДсВ. М., 2003. Вып. 10. С. 48–65 ; Вин Ю.Я., Гриднева А.Ю., Кондратьев Д.Е., Тихонова О.В. Концепция семантического поля исторического источника // ДсВ. М., 2004. Вып. 12. С. 84–99 ; Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Пер. с англ. М., 2004. 256 с. ; и др.

Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997. 688 с. ; Шкуратов В.А. Историческая психология. М., 1997. 505 с. ; Оруджев З.М. Способ мышления эпохи. Философия прошлого. М., 2004. 400 с.

Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. СПб., 1839. Ч. 1–4.

Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. СПб., 1859–1860. Т. 1–3.

Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев / Сост. А.М. Васютинский, А.К. Дживелегов, С.П. Мельгунов. М., 1912. Ч. 1–3.

Отечественная война и русское общество / Под ред. А.К. Дживелегова, С.П. Мельгунова, В.И. Пичеты. М., 1911–1912. Т. 1–7.

Троицкий Н.А. 1812. Великий год России. М., 1988. С. 8.

Он же. Отечественная война 1812 года. История темы. Саратов, 1991. С. 112.

Безотосный В.М. Французские источники по истории Отечественной войны 1812 года // История СССР. 1990. № 3. С. 212–219.

Попов А.И. Великая армия в России. Погоня за миражом. Самара, 2002. 440 с.

Земцов В.Н. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. Екатеринбург, 2001. 573 с.

Zamoyski A. Op. cit. P. xv–xxi.

Mikaberidze A. Op. cit. P. xi–xiii.

1. НОВОЕ В НАУЧНОЙ ПОЛЕМИКЕ И ЭТИКЕ

Мы живем в пору почти абсолютной свободы слова, которую я считаю единственным благом для ученого люда от посткоммунистического режима. Для полемики нет цензурных ограничений: любой россиянин может говорить и печатать (если есть деньги) практически все - хоть самый несусветный вздор, пошлость, халтуру. Казалось бы, теперь легче, нежели при Советской власти, двигать вперед науку, докапываясь в спорах до истины. Но мой почти полувековой опыт научной полемики позволяет в этом усомниться. Прежде нас критиковали сверху, "исправляя" нашу позицию в угоду "верхам". Теперь мы критикуем друг друга без оглядки наверх, воспринимая позицию оппонентов в меру собственной профессиональной и нравственной достаточности или испорченности. Я могу судить обо всем этом сравнительно-исторически на примерах, пережитых мною за последние 40 лет, - и при том, и при этом режиме.

Впервые затеял я дискуссию, на тему именно "Двенадцатого года", в 1963 г., предложив в журнал "Вопросы истории" статью с пересмотром официозных оценок войны 1812 г. (особенно вульгарной идеализации М.И. Кутузова). Редакция "Вопросов истории" в испуге отпрянула от статьи. Тогда я переслал ее в Идеологическую комиссию при ЦК КПСС. Та предложила Отделению истории АН СССР обсудить статью. Руководство Отделения засуетилось. Его академик-секретарь Е. М. Жуков трижды писал мне, молодому тогда кандидату наук, о том, что обсуждение моей статьи назначено, перенесено и, наконец (когда хрущевскую "оттепель" уже сменил брежневский "застой"), отменено. Вместо обсуждения мне был прислан "развернутый отзыв", подписанный Л.В. Черепниным и И.В. Бестужевым.

Полагаю, что сочинил тот отзыв именно Бестужев (он тогда еще не называл себя, как теперь, Бестужевым-Лада), а Черепнин лишь подмахнул его для солидности - уж очень далек был 1812 год от его "средневековых" интересов. Козыряя цитатами из Маркса и Ленина (все ссылки в отзыве были сделаны только на эти две фамилии), авторы отзыва похерили все мои суждения как "бездоказательные". Сделать это по отношению к Кутузову им было нелегко. Ведь ни у Маркса, ни у Ленина нет ни одного доброго слова о Кутузове. Черепнин и Бестужев поучали меня так: Ленин "называл Клаузевица, Гнейзенау, Шарнгорста, Блюхера "лучшими людьми Пруссии", а ПОЭТОМУ и "Кутузов вполне заслуживает столь же высокой оценки".

Я понял тогда, что тема "Двенадцатого года" для меня закрыта, и на два десятилетия, до горбачевской "перестройки", отошел от работы над ней, занявшись историко-революционными темами. Но и здесь, кстати говоря, мне довелось пережить не единожды предвзято-критическую проработку моих исследований в научно-чиновничьих и партийных "верхах", вплоть до журнала ЦК КПСС "Коммунист", о чем я подробно рассказал в автобиографическом очерке.

Что касается 1812 года, то, вернувшись к этой теме с началом "перестройки", я оказался вновь зачинщиком дискуссий, которые, однако, теперь стали вольготнее. Так, после моей рецензии под названием "Кладезь ошибок" о дилетантски-конъюнктурной книге О.В. Орлик "Гроза двенадцатого года…" (жур. "В мире книг". 1988. № 4) новый академик-секретарь Отделения истории АН СССР И.Д. Ковальченко и проф. А.А. Преображенский потребовали от редакции журнала напечатать не только их письмо против "абсурдных" нападок "разнузданного" рецензента, но и "объяснение по поводу самого факта публикации" моей рецензии. При этом Ковальченко и Ко в поисках карательных санкций против журнала обратились в ЦК КПСС и Госкомиздат СССР. Увы! - времена изменились: "верхи" на этот раз промолчали, а редакция "В мире книг" напечатала - вместе с письмом трех историков - мой ответ им и "Взгляд со стороны" А.Г. Тартаковского, который солидарно со мною опроверг "раздраженные инвективы" авторов письма в защиту книги, "изобилующей ошибками, само количество которых превышает всякую меру".

Следующую "почтовую дуэль" мне пришлось выдержать уже после распада СССР. В № 2 журнала "Отечественная история" за 1992 г. была опубликована моя рецензия о совместном труде Б.С. Абалихина и В.А. Дунаевского "1812 год на перекрестках мнений советских историков" - рецензия в целом положительная, но с научной полемикой. Оба историка, вероятно, почитавшие собственный труд как непогрешимый шедевр, приняли мою полемику с ними в штыки. Не уловив духа времени, они по-старинке сопроводили выпад против моей рецензии - выпад снобистски пустозвонный, но гневный, оснащенный почти матерной бранью (Троицкий, мол, "фальсифицирует", "непрерывно поносит" и т. д.) - сопроводили его жалобой начальству, на этот раз, в отсутствие ЦК КПСС, - к руководству РАН. Журнал "Отечественная история", подведомственный РАН, опубликовал текст Абалихина и Дунаевского, но дал и мне возможность ответить им в № 3 за 1993 г., где я подчеркнул, что говорим мы на разных языках - и по существу (у меня факты, у них домыслы), и по тону.

Отмечу здесь, что во время "почтовой дуэли" с О.В. Орлик и ее покровителями я предлагал журналу "В мире книг" на роль арбитра любого из трех: не только А.Г. Тартаковского, но и Б.С. Абалихина с В.А. Дунаевским. Андрей Григорьевич, узнав об этом, тогда же меня предуведомил (считаю возможным процитировать письмо одного покойника о двух других; теперь это - исторические документы): "Дунаевский - подхалим, состоит при Ковальченко, лизоблюдствовал перед Нарочницким и я не уверен, что он в состоянии занять честную позицию, тем более, что и дела толком не знает. Абалихин - человек глупый, малообразованный, тесно связанный с Дунаевским, и их позиция будет, мне думается, примерно одинаковой". Вспоминаю здесь, как студенты моего спецсеминара без всякого зла на Абалихина и Дунаевского просто для краткости соединили две их фамилии в одну: Абалдун.

Ту характеристику, которую дал Абалихину Тартаковский, подтвердил посмертно изданный (почему-то в Калмыкии) труд Бориса Сергеевича, очень показательный и с научной, и с этической точки зрения для современной историографии "Двенадцатого года". Его отличительные черты - амбициозная категоричность при малой компетентности и большой предвзятости. Они налицо и в панегирическом предисловии В.Г. Сироткина, который величает Абалихина академиком, не уточняя, что Абалихин был членом академии… города Балашова Саратовской области.

Впрочем, к Сироткину я еще вернусь. А пока - речь об умозаключениях Абалихина. Он не согласен со мной в том, что термин "Отечественная" применительно к войне 1812 г. был введен в научный обиход А.И. Михайловским-Данилевским в 1839 г., ибо, мол, "так называли войну те, кто в грозный 1812 год проливал свою кровь на полях Отечества". Борис Сергеевич так и не понял: мало ли кто и как называл войну где-либо - не об этом речь; в научный обиход ввел термин Михайловский-Данилевский, до него никто из историков ни в каком исследовании "отечественной" войну 1812 г. не называл.

Малая компетентность и большая предвзятость Б.С. Абалихина сквозят в его работе с источниками. Поражаясь "наивности", с которой я определяю численность "Великой армии" Наполеона в Бородинской битве по ведомости, опубликованной Ж. Шамбре, Абалихин (скорее всего, и не лицезревший эту ведомость) сообщает, что она "была составлена 22 августа", т. е. за 4 дня до сражения и потому не важна. А ведь там учтены и те части, которые 21 августа были откомандированы от армии, но присоединились к ней 26 августа, т. е. к самому началу битвы.

Далее. Оспаривая мою ссылку на данные Военного министерства Франции о потерях французов при Бородине, опубликованные П. Денье, Абалихин возмущается: "Такие цифры фигурировали в наполеоновских бюллетенях", а "в русском обществе даже ходила пословица: "Лжешь, как бюллетень". Либо Борис Сергеевич не заглядывал ни к Денье, ни в "бюллетени", либо он все перепутал (трудно сказать, что хуже), но цифры там разные: у Денье - 28 086, в 18-м "Бюллетене Великой армии" - 10 000 человек.

По убеждению Абалихина, французские данные о потерях Наполеона - это "миф, рассчитанный на простаков". "Патриотически" отмахнувшись от них, он без всяких ведомостей, умозрительно, но с присущей ему категоричностью "сосчитал" потери французов в 60 тыс. человек.

Прощаюсь с Б.С. Абалихиным на веселой ноте: только смех (если не вздох…) могут вызвать у серьезных специалистов его попытки оправдать "перебеганье" русских войск весь день Бородинской битвы справа налево, реанимировать опровергнутую еще царскими историками версию о том, что Л.Л. Беннигсен при Бородине помешал Кутузову выигрышно использовать "засадный корпус", доказать, что Березинская операция не удалась россиянам в главном по вине… Александра I и, самое забавное, что Кутузов не был царедворцем, а как полководец превосходил Наполеона.

Я так подробно остановился на Б.С. Абалихине, во-первых, потому, что и полемика его, и этика перекликаются, как вы еще увидите, с творчеством ныне действующих историков, а также потому, что его калмыцкое издание рекламировано похвальной рецензией в журнале "Вопросы истории" (№ 11-12 за 2001 г.). Авторы этой рецензии - присутствующий здесь С.А. Малышкин и А.А. Орлов - внушают нам, что Абалихин все "скрупулезно подсчитывает" и "стремится объективно показать", что его концепция "в целом возражений не вызывает", хотя (как скромно признают рецензенты) "поводы для критики Абалихина, безусловно, есть".

Вернусь ненадолго к В.Г. Сироткину. Этот историк, очень бойкий и в жизни и в творчестве, не любит глубокого рытья источников и пишет книги на темы 1812 года поверхностно, но с абалихинским апломбом. Впрочем, его монография "Дуэль двух дипломатий", изданная в 1966 г., когда в СССР, по крайней мере, старалась бдеть научная редактура, весьма основательна. Другая же его книга, "Отечественная война 1812 г.", увидевшая свет на волне "перестройки" (1988 г.), написана столь небрежно, что даже школьник Иван Емельянов, насчитав в ней более 40 ошибок, опубликовал разносную рецензию (на целую полосу "Учительской газеты") и заключил не без оснований, что "читать такую книгу просто вредно".

Еще поверхностнее недавний труд Сироткина "Наполеон и Россия" (М., 2000). Достаточно сказать, что Владлен Георгиевич полагает, будто из "всемирной историографии" "странным образом выпала (?? - Н. Т.) одна из ключевых тем - "Наполеон и Россия", тогда как ее освещают 7-томник "Отечественная война и русское общество" (М., 1911-1912), 3?томник А. Вандаля "Наполеон и Александр I" (рус. изд.: СПб., 1910-1913) и десятки монографий российских, французских, польских, англоязычных и прочих историков от Ж. Шамбре и Д.П. Бутурлина до наших современников В.Н. Земцова и А.И. Попова. Столь же странным образом Сироткин доселе не находит ответа на "вечный вопрос" "Кто все же поджег Москву в 1812 году?" (С. 6, 341), хотя на него вполне определенный ответ дали еще современники и герои 1812 г. (М.И. Кутузов, А.П. Ермолов, Д.В. Давыдов и др.), а затем и специалисты-историки.

При этом В.Г. Сироткин по обыкновению вальяжно-снисходительно судит о своих предшественниках - даже о таких, как Е.В. Тарле. Кстати, я в его представлении "специалист по народникам", занимающийся почему-то и его, Сироткина, темой "Двенадцатого года". Выходит, 6 моих книг и полсотни статей специально о 1812 г., не считая разделов на ту же тему в моих учебниках - вузовских и школьных, не "тянут" до уровня специалиста.

Особый (я бы назвал его абалихинско-сироткинским) стиль в современной историографии "Двенадцатого года", а именно сочетание поверхностности и претенциозности при малой компетентности, довел в последнее время до крайности А.В. Шишов. Его книга "Неизвестный Кутузов" с подзаголовком "Новое прочтение биографии" и с эмблемой на обложке "Архив" (М., 2001) - это циничный вызов специалистам. В ней нет ничего нового, ничего неизвестного, а ссылок на архивы - 3 (три), и все они списаны из монографии Ю.Н. Гуляева и В.Т. Соглаева "Фельдмаршал Кутузов" (М., 1995), как, впрочем, списаны оттуда же названия всех глав книги Шишова и значительные куски текста. Я уж не говорю о том, что треть книги (120 с.!) составили приложения - сплошь давно опубликованные документы.

Кстати, - о монографии Ю.Н. Гуляева и В.Т. Соглаева. Она намного серьезнее опуса Шишова. В ней действительно есть и новые факты, и отказы от старых версий (например, отвергнут надуманный тезис П. А. Жилина о "конфликте между Кутузовым и царским правительством" и опровергнуто расхожее мнение о том, что после смерти Кутузова его семья будто бы бедствовала по вине Александра I. Но большей частью Гуляев и Соглаев следуют в русле официозной трактовки, навязчиво идеализируя Кутузова и старательно замалчивая критические отзывы о нем его соратников и современников. Назвав трех лиц (Л.Л. Беннигсена, А.Ф. Ланжерона и А.П. Ермолова), позволивших себе высказаться "о так называемых (! - Н.Т.) негативных качествах Кутузова", они объясняют такие высказывания "завистью" и "недопониманием масштабности" их героя. Но ведь резко критически отзывались о Кутузове генералиссимус А.В. Суворов, П.И. Багратион, Н.Н. Раевский, М.А. Милорадович, Д.С. Дохтуров, канцлер АА. Безбородко и многие другие знаменитости. Что - все они (включая Суворова) завидовали Кутузову и "недопонимали" его "масштабность"?

В последнее десятилетие выдвинулся ряд специалистов по нашей теме, работающих более творчески, чем "Абалдун" и В. Г. Сироткин, или даже Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев. Это - В.М. Безотосный, А.А. Смирнов, А.И. Попов. Однако их исследовательские приемы и этические нормы бывают (возможно, не всегда по их инициативе, а иногда и по стечению обстоятельств) более предосудительны, чем даже партийная цензура в СССР. Имею в виду соавторство, редактуру и, главное, прямо-таки абалихинскую предвзятость. Поясню это на примерах из собственного опыта.

Безотосный, с которым мы, судя по его рецензии о моей книге "Отечественная война 1812 г. История темы", принципиально расходимся в самом подходе к нашей теме, записан ко мне (без моего ведома) соавтором двух статей о российских генералах в энциклопедии "Немцы России", а Смирнов точно так же - соавтором статьи о Кутузове в энциклопедии "Отечественная история", куда Александр Александрович вписал новую дату рождения Кутузова. Она, по-моему, абсолютно безосновательна, но за нее теперь и я ответствен… как соавтор Смирнова.

А какова теперь редактура? Заказанную мне статью о пожаре Москвы для энциклопедии "Отечественная война 1812 г." (под ред. В.М. Безотосного) отредактировали так, что она возымела, по сути дела, обратный смысл: сожгли Москву не столько россияне, сколько французы. В советское время ни один редактор не позволял себе такого "творчества" с моими текстами. Естественно, я потребовал снять мою фамилию с переиначенного варианта этой статьи.

Что касается предвзятости, то она у специалистов по нашей теме, как ни жаль, сегодня по-прежнему в моде. Вот, например, А.И. Попов (автор серьезного труда о Бородинской битве) по-сироткински уничижает своих предшественников, авторитетных ученых. Дело даже не столько в том, что тексты его пестрят такими вердиктами: В.А. Федоров "фальсифицирует", А.В. Фадеев "лгал" и "беспардонно фальсифицировал", Л.Н. Бычков "высосал из пальца", П.Г. Рындзюнский "врал", Е.В. Тарле "выдумал" и т. д. Главное, он судит о позиции Тарле не по его классическим монографиям ("Наполеон" и "Нашествие Наполеона на Россию"), а по статьям о Кутузове и Бородине, написанным перед смертью под давлением сверху и не характерным для его творчества.

А вот и самый разительный пример научной и этической непозволительности в полемике по нашей теме. Его выказал присутствующий здесь А.А. Смирнов (я рад его присутствию). Он процитировал в одной из своих публикаций мое частное письмо к нему от 1 июня 1999 г. - процитировал без моего ведома. Согласитесь, это уже не этично. Но Александр Александрович, цитируя и комментируя мое письмо, оглупил его смысл. Вот что сказано в моем письме. "Более всего шокирует меня Ваш пиетет к письму Кутузова французам, в котором "Кутузов поручал попечению неприятеля оставшихся в Москве наших раненых" <…> Верхом цинизма надо считать поведение Кутузова, который зажег Москву, лишил ее "огнегасительного снаряда", бросил в городе, заведомо обреченном на сожжение, десятки тысяч своих раненых и ПОСЛЕ ЭТОГО… поручил их "попечению неприятеля". Вы полагаете, что "аналогично (?? - Н. Т.) поступали и французы". По-моему, дико даже вообразить, чтобы французы в 1814 г. зажгли Париж, вывезли бы из него "огнегасительный снаряд", бросили бы в нем 20 тыс. своих раненых и поручили бы их "попечению неприятеля". Уверен, что любой француз поднимет Вас на смех за такое воображение".

А вот как интерпретировал меня Смирнов. "В ответ на мое доверие к письму Кутузова Троицкий заявил: "Уверен, что любой француз поднимет Вас на смех за такое воображение". Как же тогда расценить ответ Мюрата на это письмо: "Прочитав письмо, Мюрат отвечал: "Касательно больных и раненых излишне поручать их великодушию французских войск: французы на пленных неприятелей не смотрят, как на врагов"? По Троицкому, это - лицемерие маршала Франции. По-моему, именно такая оценка Троицкого может вызвать возмущение французов".

Вот уж истинно: "ему - про Фому, а он - про Ерему". Сравните. Я говорю: дико даже вообразить, чтобы французы поступили АНАЛОГИЧНО россиянам, т. е. зажгли бы Париж, вывезли бы из него противопожарные средства, бросили бы в нем своих раненых и после этого (!) поручили бы их "попечению неприятеля". Смирнов же выбирает отсюда только то, что и французы поручали своих раненых попечению неприятеля; следовательно, мнение Троицкого возмутит французов. Это напоминает мне случай из моей жизни в начальной школе, когда мой одноклассник Ваня, по прозвищу "Телепень", заспорил со мной о том, кто больше, - лев или тигр. Я говорю - лев, он - тигр, и показывает мне напечатанное в учебнике: "Тигр еще больше, чем лев, похож на кошку". Ваня - Телепень видел здесь только "тигр еще больше, чем лев", - остальное его не интересовало.

Заканчиваю. "Отечественная война 1812 года" как историографическая проблема остается столь же дискуссионной, сколь и актуальной. Меняются времена и подходы к проблеме, но по-прежнему мешают поиску истины как объективные, так и субъективные мотивы. Если в советское время это были цензура, конъюнктурщина и недосказанность, то сегодня - вседозволенность, безответственность и дилетантизм. Мешают исследователям во все времена и "розовые очки" ложного патриотизма - именно ложного, а не истинного, который, по мудрому определению В.Г. Белинского, "обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но и в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему <…> во всяком отечестве".

Тем не менее, есть прогресс в изучении "Двенадцатого года". Содержательны и полезны иные труды и тех историков, с кем я сегодня дискутировал: В.М. Безотосного, А.А. Смирнова, А.И. Попова, А.С. Малышкина. Особо выделю новаторские исследования В.Н. Земцова о Бородинском и А.А. Васильева о Малоярославецком сражениях, А.И. Ульянова о Тарутинском периоде, цикл статей С.В. Шведова о комплектовании, численности и потерях русских войск. Уверен, будут подлинно научные выступления и в рамках нашей конференции.

Здесь уместно, по-моему, объяснить, почему мои историографические обзоры, доклады, рецензии носят преимущественно критический, а не похвальный характер. В свое время М. Е. Салтыков-Щедрин оценил свой журнал "Отечественные записки" как "дезинфицирующее начало в русской литературе", ибо "читать русскую книгу" нередко "все равно, что нюхать портки чичиковского Петрушки". Мне давно и очень захотелось, чтобы такое "дезинфицирующее начало" было и в нашей историографии, а поскольку желающих выступить в сколько-нибудь похожей роли не нашлось, я взял эту неблагодарную, но, полагаю, необходимую роль на себя, рискуя, конечно, обзаводиться недругами даже из числа бывших друзей.

Вопрос интерпретации причин и последствий Отечественной войны 1812 года до сих пор дискутируется. Славные страницы российской истории давно пролистаны, казалось бы, заучены назубок, а потому малоинтересны. Лишь юбилеи приковывают блуждающие взгляды общественности к некой проблеме. Так, нынешнее 190-летие Отечественной войны 1812 года стало поводом задуматься, правильно ли мы себе представляем, кому обязаны победой...

Кто достоин победы? Для французов неведомо понятие "война 1812 года" - это лишь эпизод наполеоновских захватнических кампаний, которые велись с начала XIX в. Вместе с тем поход в Россию стал роковым для Наполеоновской империи (в историографии нет понятия "Французская империя", есть "Наполеоновская империя", или "Первая империя"). Хотя вопрос, кто выиграл войну, по-прежнему дискутируется. "Некоторые, их и историками-то не назовешь, занимаются тем, что втискивают факты и документы в прокрустово ложе "заказной схемы". Вписывается тот или иной факт в эту схему - его берут на вооружение, нет - "забывают" о нем, - рассказывает Петр

Черкасов, доктор исторических наук, руководитель Центра французских исторических исследований Института всеобщей истории РАН, лауреат премии Е.В. Тарле. - Такой подход к работе с источниками был распространен в советские времена". Первым, кто обратил внимание на подобные "ошибки", был профессор Николай Алексеевич Троицкий. Ученый обнаружил в архивах и опубликовал первоисточники: точное число солдат в русской и французской армиях на всех этапах войны. Троицкий выяснил, что общая численность армии Наполеона, разбросанной по всей Европе, составляла 1 046 567 человек. В Россию же французский император привел 448 тыс., которым реально противостояли три русские армии общей численностью 317 тыс. солдат. Окончание военных действий увидели 30 тыс. солдат Наполеона и 120 тыс. - наших. До границы под предводительством Кутузова русских дошло 40 тыс. Петр Черкасов считает, что чем больше документально подтвержденных фактов будет обнародовано, тем меньше специалисты смогут "фантазировать". Тогда-то наши и европейские историки придут к более или менее единому мнению относительно Отечественной войны. Тирания за гуманизм Наполеон пришел в Россию не только как завоеватель, но и как реформатор. К примеру, император организовал в Москве городское управление по типу мэрии. Говорят, Бонапарт собирался даже отменить крепостное право. В "Ответе французского гренадера" великий корсиканец писал: "Недалеко то время, когда мы дадим свободу вашим братьям, уничтожим рабство в Российской империи и восстановим вас в правах". Позже Наполеон высказывался о русских в том духе, что "они столь же темны, сколь и бесправны". Отмена крепостничества обернулась тем, что белорусы стали грабить и жечь усадьбы помещиков. Эксперимент со свободой прекратили. Черкасов считает, что в 1812 г. Наполеон думал только о легитимизации своего трона: "Бонапарт обращался к европейским монархам: мой кузен, мой брат. Выскочка, достигший вершины славы на революционной волне и укротивший породившую его революцию, хотел войти в круг богоизбранных монархов! Наполеон не помышлял подрывать основы монархии в России, он лишь хотел примерно наказать Александра I, уклонявшегося от договоренностей, достигнутых в Тильзите. Российский император не желал участвовать в блокаде Англии, это наносило тяжелый урон нашей экономике. Наполеон пытался увлечь Александра (как ранее его отца - Павла I) идеей захвата Индии, "жемчужины" Британской империи. "Русская кампания" была задумана Бонапартом как наказание строптивого Александра, никаких реформ для России запланировано не было". Зато они были запланированы для Польши. Ни одно славянское государство не помогло России в годину Отечественной войны. Мало того, братья-славяне, чьи земли тогда входили в состав Австрийской империи, воевали против нас. Раньше было не принято обсуждать семейные споры между славянами. Спустя многие годы "вспомнились" хулиганские стишки Дениса Давыдова: "Поляки, с Русскими вы не вступайте в схватку: мы вас глотнем в Литве, а вы...м в Камчатку". С кем уж точно нашли общий язык русские, так это с... евреями.

Евреи на стороне антисемитов Положение еврейской нации, традиционно гонимой в России, было унизительным. Евреи, лично свободные люди, не имели паспортов, им было запрещено жить в столице. Тем удивительнее, что изгои сыграли важную роль в войне 1812 г. Петр Черкасов отыскал в Военно-историческом архиве любопытные документы - открылось имя разведчика Ушера Жолквера, который сообщал о передвижениях французских войск еще до начала войны! Этот добытчик информации пережил плен, выдержал пытки (не признавшись в шпионаже, съел инструкцию, полученную от Багратиона). Некоторое время после окончания войны 1812 г. он не давал о себе знать, пока нужда не принудила написать прошение императору. Разведчик перечислил свои заслуги, привел свидетельства военных, с которым работал. Его вызвали в Петербург на аудиенцию к начальнику Главного штаба. Жолквер получил, что просил, - паспорт и немалую по тем временам сумму в 300 рублей. Случай с Жолквером не был единичным. Десятки агентов-евреев самоотверженно помогали русским. "Удивительно, что они (евреи) в 1812 г. отменно верны нам были, даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни", - писал в дневнике будущий император Николай I. В войну 1812 г. вышел законодательный акт "Учреждение для управления Большой действующей армии". На основе одного из секретных дополнений этого документа - "Образования высшей воинской полиции" - была организована русская контрразведка. Курировал ее начальник Главного штаба армии. Полковник Турский был одним из руководителей русской армейской разведки. Еще в 1811 г. он обосновался в Белостоке, где создал широкую сеть осведомителей из числа местных евреев, с помощью которых получал ценную информацию о составе, численности и передвижении французских войск на территории Герцогства Варшавского. Французское военное командование тоже пыталось организовать в приграничном районе сеть осведомителей, но евреи не шли на контакт с французами. Пришлось "окучивать" поляков. "Надо сказать, русская (еврейская) агентура действовала куда более эффективно, нежели французская (польская), - утверждает Черкасов. - Благодаря евреям русское военное командование не было застигнуто врасплох, когда 12 июня по старому стилю 1812 г. армия Наполеона вторглась в Россию. Агентура также блестяще сработала, когда отступавшие от Москвы французы в ноябре 1812 г. вторично оказались на территории Западного края". Почему же евреи помогали России? Семиты были чрезвычайно патриархальными. Они жили в замкнутых общинах, многие не знали державного языка и жили по указаниям раввина. Русское правительство безуспешно пыталось вовлечь "отколовшееся" население в хозяйственную жизнь страны, предлагая им заняться земледелием. Власти даже не знали, сколько евреев проживает в России - те скрывали количество детей, видимо, опасаясь налогообложения и рекрутской повинности... Глубоко религиозные семиты считали, что европейская революция под предводительством атеиста разрушила уклад жизни французских евреев. Так Бонапарт снискал себе славу посланника дьявола. Начальник III отделения, генерал-адъютант Бенкендорф (в начале войны 1812 г. полковник, командир одного из первых партизанских отрядов) вспоминал: "Мы не могли нахвалиться усердием и привязанностью, которые выказывали нам евреи". Генерал от инфантерии граф Милорадович тоже был в восторге от "общинного" народа: "Эти люди самые преданные слуги государя, без них мы не победили бы Наполеона и я не был бы украшен орденами за войну 1812 г.". Милорадович даже позволял своим любимцам, вопреки императорскому запрету, проживать в столице. На Западе давно обратили внимание на проблему соотнесения национальной и общемировой истории. Принцип "наши - хорошие, остальные - плохие" доминирует почти во всех странах. Переломить это ханжеское отношение к истории, пожалуй, основная задача современных ученых. Недаром академик Александр Чубарьян, директор Института всеобщей истории РАН, ректор Государственного университета гуманитарных наук, президент Российского общества историков-архивистов, подчеркивает: "Правда истории, какая бы она ни была горькая, полезна! Нужно решить, чему отдать предпочтение: покаянию или забвению?" Наталья Сергеева

2. ИСТОРИОГРАФИЯ О КРЫМСКОТАТАРСКИХ ПОЛКАХ РУССКОЙ АРМИИ (1807-1817)

Несмотря на то, что на общем фоне недостаточного изучения вопроса истории военной службы крымских татар в русской армии (1784-1920 гг.) период истории крымских конно-татарских полков (I807-1817 гг.) исследован лучше всего, тем не менее нельзя не признать факта, что он изучен не полностью.

До сих пор не появилось отдельной работы по данной проблеме. В тех работах, которыми мы располагаем на сегодняшний день, недостаточно полно (порой даже с ошибками) отражены вопросы формирования, комплектования, боевого пути крымско-татарских полков в ходе, а особенно - после военных действий. Совершенно отсутствует анализ боевых операций, в которых принимали участие крымские татары, в общем контексте военно-стратегических планов русского главнокомандования и сражений, в которых принимали участие крымские конно-татарские полки. Недостаточно исследованы биографические данные об офицерах полков, не говоря уже о нижних чинах. Не опубликованы именные списки нижних чинов. Именные списки офицеров, которыми мы располагаем, даны без привязки последних к сотенному расписанию полков, что затрудняет представление об организации сотенного командования и лишает четкости и организованности имеющийся в научном обороте материал.

Недостаточно освещается вопрос об истории первых воинских формирований крымских татар - Таврических татарских дивизионах бешлейского войска (1784-1796 гг.) в контексте истории крымских конно-татарских полков. А ведь немалую роль в истории этих полков сыграл опыт службы бешлейских дивизионов. Он оказался поистине бесценным при формировании полков, прошедших свой боевой путь в составе русской армии. Появившиеся недавно две публикации в некоторой степени восполняют данный пробел, однако этого явно недостаточно. В настоящее время в издательстве "Доля" вышла книга, посвящённая вышеозначенным формированиям.

Недостаточны и скупы сведения о командирах полков - Кая бее Балатукове, Ахмед бее Хункалове, Абдулле are Мамайском и Али мурзе Ширинском.

Обратившись к досоветской историографии проблемы изучения.крымских конно-татарских полков, необходимо отметить, что в обобщающих трудах, посвящённых Отечественной войне 1812 года и заграничным походам русской армии крайне мало можно узнать о боевом пути и истории вышеозначенных крымско-татарских формированиях. В лучшем случае имеются скользкие упоминания о существовании полков, сформированных из крымских татар, в худшем - о них вообще замалчивается и их история прослеживается лишь в контексте истории иррегулярных воинских формирований казачьего войска.

Таким недостатком страдают всем известные работы Д.И. Ахшарумова, Д.П. Бутурлина, А.И. Михаиловского-Данилевского, М.И. Богдановича.

Труды крупнейших представителей так называемой русской буржуазной историографии также игнорируют тему участия национальных формирований в воине 1812 года (в том числе и крымско-татарских).Таковы работы А.Н. Попова , В.И. Харкевича , К.А. Военского , А.Н. Витмера , а также изданный в 1911-1912 гг. коллективный труд "Отечественная война и русское общество" в семи томах под редакцией А.К. Дживегелова, С.П. Мельгунова, В.И. Пичеты. Этот труд был издан к столетию войны и по праву считается "высшим достижением буржуазной и вообще всей русской дореволюционной историографии 1812 г" . Таким образом, мы действительно видим, что в дореволюционных обобщающих трудах, посвященных Отечественной войне 1812 года и заграничным походам русской армии, можно мало узнать о боевом пути и истории крымско-татарских формирований. В лучшем случае там есть скользкие упоминания, в худшем - о них вообще замалчивается.

Изучение Отечественной воины 1812 года не прекращалось и при Советской власти.

Из наиболее ярких работ первого периода советской историографии (1917- 1930 гг.) о войне 1812 года следует отметить труды одного из выдающихся отечественных историков - М.Н. Покровского . Впрочем, ход войны 1812 года М.Н. Покровский обозревал лишь в общих чертах , поэтому, естественно, за глобальным характером работ, участие национальных формирований в войне против агрессора (в том числе, естественно, и крымско-татарских), не рассматривалось этим историком.

Второй период советский историографии (вторая половина 1930-х - середина 1950-х годов) характеризуется появлением довольно большого количества обобщающих работ, однако и в этих трудах крымские татары оказались обойдёнными вниманием .

Третий период советской историографии не внёс радикальных изменений в процесс изучения национальных (в том числе и крымско-татарских) формировании, в войне 1812 года .

Впрочем, в работе В.И. Бабкина можно встретить упоминание о том, что крымские татары приняли решение о сформировании четырёх конных полков с обязательством обеспечить ратников продовольствием, обмундированием, амуницией на весь период действий ополчения .

Другой достаточно авторитетный советский исследователь Л.П. Богданов упоминает о существовании крымско-татарских конных полков, рассказывая о русской кавалерии на начало войны 1812 года . В то же время необходимо заметить, что Л.П. Богданов всего лишь привел данные, которые задолго до него были известны дореволюционному исследователю Г.С. Габаеву .

Таким образом, можно сделать вывод, что в обобщающих трудах, посвященных Отечественной войне 1812 года (как в русской дореволюционной, так и в советской историографии) о военной службе крымских татар в русской армии в указанный период в лучшем случае мы имеем редкие упоминания о существовании полков, сформированных из крымских татар, в худшем - о них вообще замалчивается и их история прослеживается лишь в контексте истории иррегулярных воинских формировании казачьего войска.

Такова ситуация с обобщающими работами. Теперь необходимо обратиться к работам, посвященным истории русской кавалерии, ведь воинские формирования из крымских татар служили в кавалерийских войсках (за исключением сформированной 17 апреля 1882 г. из сверхштатных новобранцев, составлявших пеший эскадрон Крымской стрелковой роты, которая была упразднена 24 декабря 1893 г. .

Из наиболее значительных дореволюционных исследований по истории русской кавалерии необходимо назвать труды В. Броневского , С. Маркова , В.Х. Казина , а также всем известное издание 1914 года (одна из серии справочных книжек императорской главной квартиры) .

Впрочем, и эти обобщающие работы дореволюционных авторов не меняют общей картины недостаточного изучения проблемы истории военной службы крымских татар в период Отечественной войны 1812 года. В лучшем случае мы имеем лишь упоминания о крымских татарах.

В советский же период вовсе происходило замалчивание сведений об участии крымских татар в войнах против наполеоновской Франции. Впрочем, в указанный период практически не появлялось (за редким исключением) работ по истории русской кавалерии .

Вышедшая в 1992 г. книга А.И. Бегуновой (выход которой был бесспорно выдающимся событием в истории изучения русской кавалерии) лишь вскользь упоминает об участии Симферопольского конно-татарского полка в Бородинском сражении .

Таким образом, ни обобщающие работы по истории Отечественной войны 1812 года, ни общие работы по истории русской кавалерии не дают нам цельной картины истории крымско-татарских конных полков. Поэтому нам необходимо обратиться к краеведческим работам, в той или иной степени затрагивающим вопросы военной службы крымских татар в русской армии.

Первым серьёзным исследователем, который обратился к проблеме изучения военной службы крымских татар под знаменами русской армии, был полковник Исмаил Мурза Муфтизаде (3.05.1841 - 1917 гг.) (до настоящего времени годы жизни были неизвестны - М.М.), сын генерал-майора Батыр-Челеби Муфтизаде.

В 1899 г. в N 30 "Известий Таврической учёной архивной комиссии" появляется работа И.М. Муфтизаде . В этом же году в Таврической губернской типографии издаётся оттиск этой же работы .

В данном сочинении история крымских конно-татарских полков излагается на девяти страницах . Автор излагает историю формирования, боевого пути, касается судеб отдельных офицеров, приводит именные списки штаб- и обер-офицеров Симферопольского, Перекопского, Евпаторийского и Феодосийского полков. В заключение Исмаил Мурза пишет по поводу участия крымских конно-татарских полков в войнах против наполеоновской Франции следующее: "Из всех вышеозначенных фактов видно, что татарские полки Крыма вернулись домой через шесть с половиною лет, вернулись не в том составе и не в том виде, как вышли из Крыма, но зато в точности исполнив долг присяги и послужив Отечеству с некоторою пользою и славой, о чем свидетельствуют раны, полученные крымцами, и знаки отличия, а также свидетельства их начальства" .

Во второй своей работе первый историк военной службы крымских татар под знамёнами русской армии уделяет участию крымских конно-татарских полков несколько больше места , но дополнения автора не столь существенны. Вместе с тем весьма ценен помещённый на трех страницах список генералов, штаб- и обер-офицеров Симферопольского конно-татарского полка, возвратившихся в Крым с Отечественной воины 5 октября 1814 г. в Симферополь.

Достаточно важными для нас представляются работы полковника русской армия Г.С. Габаева, а именно: "Крымские татары под русскими знаменами" и "Законодательные акты и другие документы о военной службе Крымских татар в рядах войсковых частей, предков нынешнего Крымского конного Её Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка" .

В первой своей работе Г.С. Габаев уделяет истории крымских конно-татарских полков менее семи страниц текста , что, таким образом, не вносит ничего нового по сравнении с данными, внесёнными И.М. Муфтиэаде (у последнего, как мы видим, даже больше места посвящено участию крымско-татарских конных полков в войнах против наполеоновской Франции). Тем не менее работа Г.С. Габаева имеет большую ценность в историографии проблемы. Кроме того материал изложен более последовательно, чётко и компактно, нежели у И.М. Муфтизаде.

Вторая работа Г.С. Габаева вносит большой вклад в развитие источниковедения проблемы изучения военной службы крымских татар под русскими знамёнами (и, конечно же, службы в период войн против наполеоновской Франции) .

Наибольший вклад в развитие проблемы военной службы крымских татар под знамёнами русской армии в период наполеоновских войн внёс патриарх крымского исторического краеведения Арсений Иванович Маркович (1855-1942) .

Несмотря на то, что работа А.И. Марковича посвящена в целом ситуации в указанный промежуток времени в Таврической губернии, тем не менее последний останавливается достаточно подробно на истории крымских конно-татарских полков (1807-1817 гг.). И хотя исследование А.И. Марковича не является достаточным для создания цельной картины участия крымских татар в войне под знамёнами русской армии, тем не менее представление об их участии складывается довольно чёткое. История крымских конно-татарских полков нашла отражение в следующих разделах довольно обширного труда А.И. Марковича: "Сформирование татарских конных полков. Жертвы обывателей Таврической губернии" , "Отправление Симферопольского и Перекопского полков на прусскую границу" , "Выступление Евпаторийского и Феодосийского полков. Настроение татар" , "Укомплектование татарских полков. Наводнение 1811 г. Меры правительства относительно татарского населения Таврической губернии" , "Участие крымских конно-татарских полков в Отечественной воине. Настроение татар в Крыму " , "Комплектование крымских конно-татарских полков. Возмущение татар Симферопольского и Евпаторийского уездов" , "Укомплектование Евпаторийского и Феодосийского полков" , "Составление капитала для пособия раненым ратникам крымско-татарских полков. Сведения о раненых" , "Высочайшие милости населению Таврической губернии .

Таким образом, история крымских конно-татарских полков изложена у A.И. Марковича на 53 страницах. Для общего представления об участии крымских татар в войнах против наполеоновской Франции этого вполне достаточно.

Однако более серьёзное исследование по вышеуказанной проблематике требует существенного дополнения и расширения А.И. Маркевича. Обращает на себя внимание ряд существенных недостатков работы патриарха отечественного краеведения. В частности, если выступлению полков на прусскую границу А.И Маркевич отвел шесть страниц текста, то боевому пути полков, их участию в сражениях - всего четыре! Отсутствует у него изложение истории боевого пути полков в общем контексте стратегических планов генерального штаба русской армии и ряд других недостатков.

Тем не менее выводы, сделанные А.И. Маркевичем, актуальны и абсолютно справедливы и на сегодняшний день.

В заключение своего труда А.И. Маркевич писал: "... Таврида с честью и самоотвержением исполнила свой гражданский долг и не щадила никаких средств для спасения достоинства, свободы и целости государства. Не говоря о материальных жертвах населения, особенно русского всех сословий, кровь жителей Тавриды, к тому же инородцев, была пролита в защиту России и у стен Смоленска, древнего оплота Москвы против западных врагов, и на святых полях Бородина, и у Москвы - сердца России, и под Вильной, древней столицей Литвы, и под Данцигом, Дрезденом, и на высотах Монмартра. Плохо одетые и вооружённые, незнакомые с военной службой, не знавшие русского языка, среди чуждых условий жизни, крымские татары честно исполнили свой долг, и за их верную службу потомки 26 августа 1912 года, вместе с представителями таврического дворянства и земства представляли Тавриду на Бородинском поле пред лицом Государя и всей России" . Таким образом, дореволюционные краеведы Крыма создали неплохой задел в процессе изучения проблемы военной службы крымских татар под знаменами русской армии в период противостояния России и наполеоновской Франции. Этот задел весьма важен для дальнейших исследований.

В советское же время вопрос о военной службе крымских татар в вооружённых силах России не получил дальнейшего развития, что связано с целым комплексом субъективных и объективных причин; это и разгром краеведческих организаций в З0-е годы, и ситуация, связанная с положением крымских татар, оказавшихся в депортации (а поскольку крымские татары были признаны коммунистическими властями предателями, то и история "народа-предателя" не имела права на существование). Ситуация сдвинулась с мертвой точки лишь с начала 90-х годов XX столетия, события которых всем известны.

В июле 1917 года Осман Акчокраклы публикует в издававшейся в Крыму А. Боданинским и Х. Чапчакчи газете "Голос татар" статью "Военная служба крымских татар" , которая была перепечатана в ноябре 1996 года в газете "Голос Крыма" . Статья О.А. Акчокраклы была написана па злобу дня, когда остро стоял вопрос о национальных воинских формированиях крымских татар, вызвавший после февральской революции 1917 г. острую полемику и даже временный арест крымского муфтия Н. Челебиджихана. Работу в этой области Осман Акчокраклы так и не продолжил, а жизнь его трагически оборвалась в 1938 году во время репрессий .

Трагически закончилась жизнь еще одного выдающегося человека занимавшегося проблемой военной службы крымских татар и опубликовавшего работу "Война в джунглях" , лидера Национального движения крымских татар (НДКТ) и редактора газеты "Арвкет" Юрия Бекировича Османова.

Из исследователей, затрагивающих проблему военной службы крымских татар в русской армии необходимо назвать В.П. Петрова и А. Бобкова .

Проблема военной службы крымских татар волнует и автора этих строк. Им был опубликован ряд работ, посвящённых данному вопросу (где есть также немало сведений, посвященных истории крымских конно-татарских полков): "Крым во внешней политике России" (монография) , "Крымские татары: в русской армии" (на крымско-татарском яэыке) , "Они служили России" , "Крымские татары в вооружённых силах Российской империи" , "Крымские татары в вооружённых силах России" , "Полтора века службы татар Крыма державе Российской..." , "История Украины..." , "К вопросу о службе крымских татар в вооружённых силах Российской империи" , "Таврические бешлейские дивизионы конного войска" , "Крымско-татарские полки в Отечественной войне 1812 года и в заграничных походах русской армии I8I3-I8I4 годов" , "О службе татар Крыма Державе Российской" , "Что можно прочитать о службе крымских татар в русской армии" (на крымско-татарском языке) , "Таврические татарские дивизионы конного войска: краткий очерк истории (1784-1796 гг)" , "Таврические татарские дивизионы бешлейского войска (1784-1796). Документы и материалы" .

Однако перечисленные работы М.В. Масаева, несмотря на солидное их количество, отражают проблему истории крымских конно-татарских полков (1807-1817 гг) фрагментарно и недостаточно, что требует продолжения исследований.

Таким образом, на основании анализа перечисленных выше работ, можно сделать следующие выводы об основных тенденциях развития историографии вопроса военной службы крымских татар в период войн России с наполеоновской Францией: 1) несмотря на то, что на общем фоне недостаточного изучения истории военной службы крымских татар в русской армии период истории крымских конно-татарских полков (1807-1817 гг.) исследован лучше всего, тем не менее нельзя не признать факта, что он изучен не полностью, 2) мы, видим, что в обобщающих трудах, посвящённых Отечественной войне 1812 года (как в русской дореволюционной, так и в советской историографии) о военной службе крымских татар в русской армии в указанный период в лучшем случае мы имеем мимолётные упоминания о существовании полков, сформированных из крымских татар, в худшем - о них вообще замалчивается и их история прослеживается лишь в контексте истории иррегулярных воинских формирований казачьего войска; 3) следует также отметить, что ни обобщающие работы по истории Отечественной войны 1812 года, ни общие работы по истории русской кавалерии не дают нам цельной картины истории крымских конно-татарских полков;

4) дореволюционные краеведы Крыма создали неплохой задел в процессе изучения вопроса военной службы крымских татар под знаменами русской армии в период противостоянии России и наполеоновской Франции; этот задел весьма важен для дальнейших исследований; 5) в советское время проблема службы крымских татар в вооружённых силах России не получила дальнейшего развития, что связано с целым комплексом субъективных и объективных причин: это и разгром краеведческих организаций в 30-е годы, и ситуация, связанная с положением крымских татар, оказавшихся в депортации (а поскольку крымские татары были признаны коммунистическими властями предателями, то история "народа-предателя" не имела права на существование). Ситуация сдвинулась с мёртвой точки лишь с начала 90-х годов XX столетия, события которых всем известны.

Бесспорно, что история крымских конно-татарских полков (1807-I817) под знаменами русской армии (как в целом и вся военная служба крымских татар) требует дальнейшего изучения и наша статья, будем надеяться, станет ещё одним шагом вперёд в изучении этой проблемы.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Подобные документы

Причины отечественной войны 1812 года, ее основные события. История Бородинского сражения. Участие русского народа в ходе отечественной войны 1812 года. Итоги и последствия отечественной войны. Ускорение сложного процесса консолидации русской нации.

контрольная работа , добавлен 25.02.2010


Причины и характер войны Отечественной войны 1812 года. Участие отрядов А.С. Фигнера и Д.В. Давыдова в разгроме войск Наполеона. Оценка и значение партизанского движения. Социальная и политическая обстановка в России, сложившаяся во время войны.

курсовая работа , добавлен 22.04.2009


Предпосылки к началу Отечественной войны 1812 года. Подготовка к войне, характеристика военных сил Франции и России накануне войны. Начало военных действий. История Бородинского сражения. Окончание войны, Тарутинское сражение. Последствия войны 1812 года.

реферат , добавлен 25.03.2014


Предпосылки Отечественной войны 1812 года, участие России в антифранцузской коалиции. Причины поражения и потери армии Наполеона. Историческое значение французского нашествия. Попытки решения крестьянского вопроса, разработка Конституции после войны.

реферат , добавлен 27.04.2013


Справедливый характер Отечественной войны 1812 года. Усилия фальсификаторов истории: клевета на гениального полководца М.И. Кутузова. Отечественная война 1812 года и ее герои. Ход Бородинского сражения, причины пожаров в Москве и разочарование Наполеона.

реферат , добавлен 07.12.2010


Причины наполеоновского нашествия. Сражение за Смоленск и начало партизанской войны. Отношения между Багратионом и Барклаем. Бородинское сражение и московский пожар. Потери французской армии при переправе у реки Березины. Исход отечественной войны 1812 г.

реферат , добавлен 18.01.2011


Участие полков, сформированных на территории Башкирии, в Отечественной войне 1812 г. Влияние войны на различные жанры башкирского фольклора. Указ императора Александра I. Исторические песни и изобразительные произведения, посвященные башкирским воинам.

контрольная работа , добавлен 29.06.2009

I . Введение

2012 год объявлен в нашей стране годом истории. Мы будем отмечать 400-летие Ополчения К.Минина - Д.Пожарского, изгнания интервентов и восстановление русской государственности.

Особое место в военной летописи нашего Отечества заняла война 1812 года. Победа россиян над объединенными силами крупнейших держав Европы стала предметом национальной гордости для современников и до настоящего времени пробуждает высокие патриотические чувства у их потомков.

Интерес к войне 1812года ни когда не ослабевал. Основные пики научных работ, публикаций, телевизионных передач и выступлений политиков приходятся обычно на юбилеи. Так же и в этом году у нас отмечалась 200-летие Отечественной войны 1812 года.

Поражение Наполеона в России во многом было предопределено тем, что вооруженная борьба приняла всенародный характер. Вместе с генералами, офицерами и солдатами свой личный вклад в разгром врага внесли патриотически-настроенные представители дворянства, купечества, крестьянства. Тем самым был создан уникальный исторический прецедент, когда сильнейшая армия мира, не проигравшая к началу своего отступления ни одного крупного сражения, в короткий срок оказалась фактически полностью уничтоженной. Наверное, поэтому крах русской кампании Наполеона у многих, в первую очередь зарубежных аналитиков, не находит в достаточной мере аргументированного объяснения .

Война 1812 года, закончившаяся крушением наполеоновской империи и радикальным изменением всей политической обстановки в Европе, оставила неизгладимый след в мировой истории. До сих пор по многим вопросам истории эпопеи 1812 года ведется полемика. Поэтому эта тема остается актуальной в истории. Ныне история наполеоновского нашествия на Россию насчитывает тысячи работ советских и российских историков - монографий, коллективных трудов, брошюр, статей, рецензий, документальных публикаций.

Есть необходимость подведения некоторых итогов большой и плодотворной работы, проделанной отечественными историками, публицистами по изучению Отечественной войны1812 года.

Чем дальше уходят грозные события Отечественной войны 1812 года, тем с большим вниманием и повышенным интересом возвращаются специалисты-историки к изучению этого периода истории Российского государства. Нашествие Наполеона на Россию превратилось в неисчерпаемую исследовательскую проблему, актуальность которой можно объяснить следующими обстоятельствами:

Во-первых , эпохальностью исторических событий. 1812 год стал переломным в судьбе русского народа. Именно в этот относительно небольшой исторический отрезок времени определялись пути дальнейшего развития русского общества.

Во-вторых , масштабностью и противоречивостью событий 1812 года, объективно создающих трудности в их изучении. Накопление фактов, их систематизация и обобщение осуществлялись постепенно. Этот процесс не завершен и в настоящее время. В-третьих , спорным и дискуссионным характером исследуемой научной проблемы. В-четвертых , интернациональным характером войны. Прямо или косвенно в нее были втянуты другие европейские государства. По данной причине история похода Наполеона в Россию представляет интерес не только для отечественных, но и зарубежных историков. В-пятых, огромным морально-нравственным потенциалом, заключенным в примерах высокого патриотизма, проявленного армией и народом в борьбе с завоевателями.

Для меня побудительным стимулом данного исследования стал проблемный вопрос, который возник на уроке истории " Гроза 12 года настала – кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог?

Захотелось узнать; где помимо учебника можно дополнительно прочитать о наполеоновском нашествии? Как на протяжении многих лет шло описание войны с различных взглядов? Что такое историография?

В рамках моей небольшой работы я провела исследование, которое в некоторой мере позволяет ответить на выше указанные вопросы. Кроме этого материал данного исследовательского проекта может быть использован на уроках истории, а также во внеклассной работе при проведении классных часов и бесед.

Объектом исследования является поход Наполеона в Россию. Отечественная война 1812года. Оценки военных потерь с обеих сторон.

Предметом исследования выбрана историография с X I X по начало XXI века по Отечественной войне 1812 г..

Цель и задачи работы . Целью работы является анализ комплекса историографических и источниковедческих работ, изданных в X I X - начале XXI вв . Реализация этой цели потребовала решения комплекса взаимосвязанных задач :

1. Дать периодизацию историографии войны 1812 года, выделить основные этапы ее развития.

2. Определить вклад ученых в изучение темы в целом, а так же ее узловых проблем.

3. Определить дискуссионные вопросы по теме.

4. Проследить изменения взглядов историков на тему.

Методы исследования:

Сбор информации (Библиотека, СМИ, Интернет- ресурсы).

Сравнительный анализ.

Научное исследование.

Оформление результатов.

II .Историография войны 1812года

Историографические обзоры литературы в научных исследованиях впервые появились во второй половине XIX в. Одним из первых, кто сопроводил свой труд обстоятельным историографическим комментарием, стал военный историк М.И. Богданович. (2) Он дал характеристику наиболее известным русским и иностранным сочинениям, которые использовал при подготовке своего научного труда. Авторские оценки положительных и отрицательных сторон этих работ легли в основу указанного разбора. Со второй половины XIX столетия они приобрели критическую направленность. Наиболее типичным примером в этом отношении могут служить отклики И.П. Липранди на публикуемые монографии и статьи. Например, рецензент довольно скептически относился к зарубежной военной историографии, объяснявшей поражение наполеоновской армии географическими и климатическими особенностями театра военных действий. Как непосредственный участник войны, И.П. Липранди критически оценивал современные ему официальные истории А.И. Михайловского-Данилевского и М.И. Богдановича за фактические неточности, содержащиеся в их трудах. Критический анализ военной литературы характерен также для трудов Б.М. Колюбакина и Н.П. Поликарпова. (9)

В дальнейшем, в начале XX в., историографические обзоры начинают приближаться к самостоятельным историографическим исследованиям. В некоторых из них отмечается тенденция к более глубоким обобщениям и выводам. Показательна в этом отношении вводная часть работы Ю. Карцова и К. Военского, в которой они предприняли попытку создать научную периодизацию историографии темы. Одновременно историки попытались выявить определенные тенденции в развитии историографии и показать её зависимость от социальных факторов. (7)

Рецензии приобретают характер критики в начале XX столетия, для которых таковая являлась уже обязательным элементом. Их отличительная особенность состояла в том, что оценке стали подвергаться авторские воззрения на социальную сторону войны. Наиболее показательны в этом отношении аналитические разборы новых публикаций С.П. Мельгунова и М.Н. Покровского. (12)

О начале специального и целенаправленного научного изучения отечественной историографии войны 1812 года можно говорить лишь применительно к началу XX столетия, когда вся совокупность посвященной этой теме литературы выделилась в особый предмет исследований. Одной из первых работ подобного плана стала публикация В.П. Алексеева «Отечественная война в русской исторической литературе», в которой автор наряду с аналитическим разбором основных научных трудов попытался доказать прямую зависимость историографии темы от окружающей социокультурной среды.

Война 1812 года в советской историографии

В советский период традиция характеристики предшествующей историографии была продолжена и фактически стала нормой для монографических работ. Анализ работ, вышедших в 50 -60-е гг. прошедшего столетия, свидетельствует о том, что историография Отечественной войны 1812 года постепенно начинает оформляться в самостоятельное научное направление.

Наиболее распространенной формой историографического анализа являются рецензии на печатные издания. Первоначально в историографии исследуемой проблемы рецензии представляли собой своеобразные расширенные аннотации к новым книгам. В советский период практика рецензирования сочинений о 1812 годе также получила широкое распространение.

В начале 60-х гг. в качестве ведущего историографа войны 1812 года заявил о себе Л.Г. Бескровный. Выполненный им в монографии «Отечественная война 1812 года» историографический обзор, представлял собой самостоятельную научную работу. Бесспорное достоинство труда состояло в привлечении к историографическому анализу широкого круга литературы. На фоне общего развития исторической науки историк обстоятельно проследил развитие темы, затронув эволюцию взглядов на историю похода Наполеона в Россию не только в отечественной, но и в зарубежной историографии. Однако многие его выводы подгонялись под заранее разработанную схему, в которой с узкоклассовых позиций не учитывалась многофакторность развития исторической науки. Поэтому значительная часть авторских суждений предвзято отражала реальное положение дел в историографии. Субъективизм исследователя проявился и в характеристиках советской историографии, особенно в односторонних оценках взглядов К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина на войны наполеоновской эпохи. (2) (4)

В дальнейшем, как показал опыт изучения литературы второй половины 80-х 20 века, острые полемические рецензии помогали утверждению новых взглядов на историю 1812 года. Наиболее ярко такая тенденция проявлялась в критических статьях Н.А. Троицкого, который первым из советских историков встал на путь кардинального пересмотра концепции войны, сложившейся в 50 - 80-е гг. Историк решительно выступил против односторонних подходов к объяснению причин военного конфликта между Россией и Францией. На основе архивных документов он критиковал распространенные в литературе субъективистские суждения о силах и средствах, потерях противоборствующих сторон, итогах сражений и по некоторым другим вопросам. (14)

Изучению военной публицистики посвятил свои первые историографические работы А.Г. Тартаковский, в которых он обстоятельно рассмотрел развитие этого вида литературы, издаваемой в годы войны типографией при Главной квартире русской армии. Изучив архивные материалы и литературу, историк указал на относительную самостоятельность и прогрессивную направленность летучих изданий армейской типографии в потоке публицистики. (14) См. приложение.

Среди последних работ историографического плана особо выделяется монография Б.С. Абалихина «1812 год: актуальные проблемы истории», в которой историк выступил против развития конъюнктурных, по его мнению, подходов к изучению Отечественной войны 1812 года, обозначившихся в современной исторической науке. Одновременно ученый попытался более доказательно обосновать ряд собственных, ранее уже высказываемых, положений. (1)

Особого внимания из специальных исследований темы заслуживает работа М.А. Бойцова и В.В. Ильина, посвящённая проблеме восприятия событий Отечественной войны российскими современниками. (М.А. Бойцов, В.В. Ильин. (Отечественная война 1812 года в эпистолярном наследии современников ) В постсоветский период появилось всего одно монографическое исследование, специально посвященное российскому обществу в 1812 г. (А.Ю. Андреев).

Плодотворным результатом стало использование опыта западной исторической науки (в частности работ К. Грюнвальда (К. Grunwald) и П.Б. Остина, целиком посвященных человеческому измерению истории кампании 1812 г., создание аналогичных трудов о русской армии 1812 г. Это стало настоящим прорывом для историографии; принципиально новый взгляд на эпоху 1812 г. содержится в работе JI.A. Вестлинга (L.A. Westling), посвященной теме Наполеона в русской культурной мифологии.

По-прежнему малоисследованной остаётся история боевых действия 1812 г. на северном и юго-западном направлениях. Историки всё чаще стали заострять внимание на ошибках, допущенных русским командованием (в частности и М.И. Кутузовым), стали признавать высокую боевую эффективность, продемонстрированную армией Наполеона и т. д. Особое внимание постсоветских историков привлекает история Бородина. Относительно итогов битвы историки по-прежнему ведут активные споры, вызванные часто личными пристрастиями авторов. Наиболее основательно из военных тем 1812 г. рассмотрена история народной войны и партизанского движения 1812 г.

Наиболее дискуссионной темой в историографии войны 1812 г. Является оценка военных потерь, на чём я хочу также заострить некоторое внимание.

IV .Оценки военных потерь в бородинском сражении.

Численность потерь русской армии неоднократно пересматривалась историками. Разные источники дают разные числа:

38−45 тысяч человек, в том числе 23 генерала. Надпись «45 тысяч» выбита на Главном монументе на Бородинском поле, возведённом в 1839 году, указана на 15-й стене галереи воинской славы храма Христа Спасителя.

58 тысяч убитыми и ранеными, до 1000 пленными. Данные о потерях приведены здесь на основании сводки дежурного генерала 1-й армии сразу после сражения, потери 2-й армии оценены историками XIX века совершенно произвольно в 20 тысяч. Эти данные перестали рассматриваться как достоверные ещё в конце XIX века, они не приняты во внимание, где указано количество потерь «до 40 тысяч».

42,5 тысяч человек указываются потери русской армии в книге С. П. Михеева, изданной в 1911 году. (11)

Согласно сохранившимся ведомостям из архива РГВИА, русская армия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести 39 300 человек (21 766 в 1-й армии, 17 445 во 2-й армии), но с учётом того, что данные ведомостей по разным причинам неполны (не включают потери ополчения и казаков), историки обычно увеличивают это количество до 44-45 тысяч человек. Согласно Н. А. Троицкому, данные Военно-учётного архива Главного штаба дают цифру 45,6 тысяч человек. (13)

Большая часть документации Великой армии погибла при отступлении, поэтому оценка потерь французов чрезвычайно затруднительна. Вопрос об общих потерях французской армии остаётся открытым. Наиболее распространённое во французской историографии число потерь наполеоновской армии в 30 тысяч основывается на подсчётах французского офицера Денье, служившего инспектором при Главном штабе Наполеона, который определил общие потери французов только за 3 дня сражения при Бородино в 49 генералов, 37 полковников и 28 тысяч нижних чинов, из них 6 550 убитых и 21 450 раненых. (16) В российской литературе часто приводилось число французских потерь 58 478 человек. Это число основано на ложных сведениях перебежчика Александра Шмидта, якобы служившего в канцелярии маршала Бертье. В дальнейшем эта цифра была подхвачена патриотическими исследователями, указана на Главном монументе. (10)

Для современной французской историографии традиционная оценка французских потерь - 30 тысяч при 9-10 тысяч убитыми(14) Российский историк А. Васильев указывает, в частности, что количество потерь в 30 тысяч достигается следующими методами подсчёта- сопоставлением данных о личном составе сохранившихся ведомостей с вычетом потерь в авангардных делах и примерного количества больных и отсталых.

В. Земцов пытается поставить под сомнение исчисления П. Денье-младшего. Однако в его распоряжении оказались в основном лишь вторичные исследования и мемуары, включая и справочник Мартиньена, которому Земцов отдает предпочтение, считая, например, что цифра потерь по рапорту - официальному документу - командира 57-го линейного полка Ж.-Л. Шарьера (1215 человек) «явно завышена» ( 14)

По мнению Васильева, точно известно (33 854 человека, в том числе 42 генерала и 1 820 офицеров; при Бородино, по мнению Васильева, считается потерь командного состава 1 792 человека, из них 49 генералов).

Потери генералитета сторон убитыми и ранеными составили у французов - 49 генералов, в том числе убитых 8: 2 дивизионных (Огюст Коленкур и Монбрен см. приложение ) и 6 бригадных. У русских выбыло из строя 23 генерала, однако следует отметить, что в бородинском сражении участвовало 70 французских генералов против 43 русских.

Однако В. Н. Земцов показал, что расчёты Васильева ненадёжны, так как опираются на неточные данные. Так, согласно составленным Земцовым спискам, " было убито и ранено 1 928 офицеров и 49 генералов", то есть всего потери командного состава составили 1 977 человек, а не 1 792, как полагал Васильев. Проведённое Васильевым сопоставление данных о личном составе Великой армии также, по мнению Земцова, дало неверные результаты, так как не были учтены ранены. Васильев учёл не все части французской армии.

Следует отметить, что к нескольким тысячам убитых следует прибавить умерших от ран, а их число было огромно. В Колоцком монастыре, где находился главный военный госпиталь французской армии, по свидетельству капитана 30-го линейного полка Ш. Франсуа, за 10 следующих за сражением дней скончалось 3/4 раненых. Французские историки считают, что к нескольким тысячам убитых следует прибавить умерших от ран, а их число было огромно. (См приложение)

Заключение

Исследовав степень научной разработанности проблемы, можно сделать следующие выводы:

1 . За 200-летний период, прошедший со времени окончания Отечественной войны 1812 года, историки уделяли большое внимание её историографии и достигли в этом позитивных результатов. Сегодня историографические работы отражают различную степень обобщения научного знания об истории нашествия Наполеона на Россию. Однако большинство из них ограничено по хронологии или имеет узкую тематическую направленность.

2 . Как правило, исследователи темы свое отношение к анализируемым сочинениям определяли в связи со складывавшейся в стране политической конъюнктурой. В сочетании с недостаточной оснащенностью исследований, узостью источниковой базы это зачастую приводило к схематизму и поверхностному теоретическому анализу, формулировкам обобщений и выводов, подгоняемым под требуемые идеологические установки.

3 . Изучение историографических работ последнего десятилетия показывает, что в настоящее время в исторической науке складывается принципиально новое отношение к научному наследию предшествующих поколений историков. Заметны новые, более объективные подходы в освещении темы войны.

В настоящее время можно констатировать, что дальнейшее развитие историографии войны 1812 г. будет базироваться на изучении и интерпретации мемуарных произведений современников и участников войны, изменении отношения к самим источникам как к носителям разноплановой информации. Этот огромный пласт (всего более 700 наименований) обладает колоссальным информационным потенциалом и фактически до сих пор не освоен в мировой историографии.

Итак, таким образом, я выяснила, что историография играет важную роль в процессе изучения истории. Изменения, происходящие в современном обществе, предполагают формирование новых направлений совершенствования исследований. Большое место в этом процессе занимает работа с источниками знаний, прежде всего с фрагментами текстов, мемуарной отечественной и зарубежной литературой.

Изучение истории немыслимо без документов, исторических первоисточников, произведений выдающихся историков.

Самостоятельная работа учащихся с источниками знаний является более успешной, если в ее основе лежит конкретная программа действий, выстроенная в соответствии с определенной задачей и содержанием учебного материала, с учетом подготовленности и компетентности.

Подбор источников должен вестись таким образом, чтобы они отражали различные взгляды на проблему. Работа с историческими источниками приближает нас к изучаемому событию, создает особый эмоциональный фон восприятия. Это позволяет выработать свое собственное отношение к рассматриваемой проблеме. Учебный процесс приобретает исследовательский характер.

Список использованной литературы.

1.Абалихин Б. С. 1812 год: актуальные проблемы истории. Элиста, 2000. С. 10.

2. Сочинение генерал-майора М.И Богдановича: В 3 т. СПб., 1859-1860. Т. 3. С. 529-5412.

3. Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 года. С. 7-104

4. Бескровный Л.Г. Некоторые вопросы истории Отечественной войны 1812 года // Вопросы истории. 1962. № 10. С. 50-60; Его же. Отечественная война 1812 года: некоторые итоги изучения и задачи дальнейших исследований // Вестник АН СССР. 1962. № 9. С. 97-103.

5. Василевская М. Отечественная война 1812 года на страницах русских журналов первой четверти XIX в. (1802-1825 гг.): Дис. . канд. филол. наук. М., 1950.

6. .Жилин П.А. Контрнаступление Кутузова в 1812 году. М., 1950. С. 6-30.

7. Карцов Ю., Военский К. Причины войны 1812 года. СПб., 1911. С. V-XIV.

Бородинское поле: история, культура, экология. Бородино, 2008.

8. Ильин В.В. Классика неклассика - неоклассика: три эпохи в развитии науки //Вестник МГУ. 1993. № 2. С. 16-34. (Сер. « Философия» )

9. Липранди И.П. Некоторые замечания по поводу двух сочинений, вышедших под заглавием «Малая война». СПб., 1851. «История Отечественной войны 1812 г». ген.-майора М. Богдановича. СПб., 1859. Кн. 3. С. 165-221

10. Надпись на Главном монументе. 6-я грань:”Европа оплакала падение храбрых сыновей своих на полях Бородинских - Неприятеля: Генералов Убито – 9 Ранено – 30 Воинов Убито – до 20000 Ранено - 40000

11. Михеев С.П. История русской армии. – М.: издание С. Михеева и А. Казачкова, 1911

12. Покровский М.Н. К отчету о деятельности Академия наук за 1926 год // Звенья: Исторический альманах. М., 1992. Вып. 2. С. 552-589.

13. Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты. М., 2002. С. 11-50

5.М. [Рецензия] // Сын Отечества. 1813.

14. Троицкий Н.А. Кладезь ошибок: О книге О.В. Орлик «Гроза двенадцатого года.» // В мире книг. 1988. № 4. С. 86-87. Повторение пройденного // Вопросы истории. 1989. № 2. С. 155-162

15. Тартаковский А.Г. Из истории русской военной публицистики 1812 года // 1812 год: к 150-летию Отечественной войны: Сб. ст. М., 1962. С. 233-16.Русская армейская публицистика Отечественной войны 1812 года: Дис. . канд. ист. наук. М., 1965

17. Отечественная война 1812 года: Энциклопедия. – М, 2004..

adjudant . ru / fr - march

www . patrio . ru / borodino . ht

Приложение№1

Поликарпов Николай Петрович. К истории Отечественной войны 1812 года.

Приложение№2

СОСТАВ И ПОТЕРИ ВЕЛИКОЙ АРМИИ

НАПОЛЕОНА В БОРОДИНСКОМ СРАЖЕНИИ

(по материалам французских архивных данных)

Г. Сен-Сира, принимал, как член штаба, участие в работе комиссии Национальной обороны и по роду своей деятельности часто навещал Военное депо при министерстве обороны Франции (Depot de la guerre). С 1820 по 1830 г. Пеле активно работал с документами, собранными в депо, в результате чего появились исследования кампании маршала Массена на Дунае (1809), вошедшие затем в четырехтомник его мемуаров . Создав вместе с бывшими однополчанами (и финансируемый частным образом) журнал Le Spectateur militaire, Пеле предполагал, что новое издание будет посвящено славным событиям войн Революции и Первой империи. В одном из выпусков Пеле опубликовал тактическое исследование о Бородинском сражении, переведенное затем и на русский язык .

В своей работе Пеле указал на общий состав армии перед Бородинским сражением, а также ее численность на 2 сентября 1812 г. По его подсчетам, «по перекличке налицо», в строю находилось 123 662 солдат и офицеров , а с учетом прибывших 3-6 сентября соединений (и произошедших потерь) численность главных сил Великой армии, принявших участие в генеральном сражении 7 сентября, вполне могла превышать 130 тыс. человек. Однако в своем дневнике, изданном в 1842 г. бароном Пьером Денье-младшим, Пеле приводит цифру 140 тыс. человек .

Наибольший интерес в этой группе первоисточников представляют два отдельных документа, посвященных непосредственно Бородинскому сражению, - результаты «выписок состава различных корпусов» на второе и третье сентября 1 S 12 г. Эти данные, собранные вместе и составленные в виде таблицы, никому конкретно не адресованы и не подписаны. «Выписка» на 2 сентября выглядит как наспех составленный черновой набросок и представляет собой прошнурованную брошюру из трех листов плотной желтоватой бумаги формата А4. Это и есть те самые цифры расчетов, приложенные к статье Пеле, которые присутствуют, так или иначе, в большинстве изданий. Однако при повторном пересчете «Выписки» на 2 сентября были выявлены математические ошибки; разница, впрочем, невелика -итоговая сумма составляет 131 026 солдат и офицеров против цифры 130 580, отраженной в архивном документе .

Наиболее полной информативностью отличаются «полумесячные» рапорты корпусных командиров - в SHD / DAT имеются полные данные (situation des troupes ), представленные начальниками штабов 4-го и 5-го армейских корпусов на 1 сентября и 8-го корпуса на 15 сентября 1812 г

Чтобы представить картину делопроизводства, рассмотрим для примера рапорт 4-го армейского корпуса вице-короля, составленного начальником его штаба, бригадным генералом А.-Ш. Гийемино . Корпус состоял из штаба (49 человек, включая офицеров и генералов разных рангов, их адъютантов, а также служащих военной администрации); сил 13-й, 14-й, 15-й пехотных дивизий, Итальянской королевской гвардии, дивизии легкой кавалерии, резервной артиллерии и большого парка. Рапорт вобрал сведения о наличном составе на период от 15 августа до 1 сентября 1812 г. и включает, по подсчетам на 15 августа, 43 286 человек в пехоте (в том числе Итальянскую гвардию), а на 1 сентября - 43 275 солдат и офицеров; в легкой кавалерии, соответственно 2786 на 15 августа и 2787 на 1 сентября 1812 г. В отдельную таблицу сведены данные по дивизионной и резервной артиллерии (108 орудий), боеприпасам и материальной части. Всего, согласно рапорту, на 1 сентября 1812 г. силы корпуса насчитывали 48 649 солдат и офицеров при 8187 лошадях.

Однако при переложении на «выписку» от 2 сентября состав корпуса уменьшился чуть ли не вдвое (25 021 человек)! Здесь можно предположить, насколько осведомлен был штаб корпуса о реальном положении вещей с личным составом в полках и дивизиях. Невзирая на скрупулезно собранные данные, приведенные Гийемино на 1 сентября, настоящая картина представляется совсем иной, что косвенно подтверждается данными «выписки» дополнительно и за 3 сентября (22 416 человек). Аналогичная картина прослеживается по рапорту начальников штабов 5-го армейского корпуса (20 августа - 1 сентября), и 8-го корпуса (31 августа - 15 сентября).

Далее, в том же издании 1842 г. на с. 186-188 приводится «Именной список генералов и полковников, убитых и раненных пятого и седьмого сентября 1812», составленный 21 сентября в Москве, также за подписью Денье. В переиздании 1997 г. эти сведения помещены на с. 40 (потери при Бородине) и с. 80-83 («Именной список...») соответственно. Данные, составленные в виде таблицы, никому конкретно не адресованы, кроме упоминания внизу, что этот «"Именной список..." конфирмован его сиятельством князем и Генеральным штабным начальником на основании данных, предоставленных начальниками штабов армии».

Оригинал рапорта в архивах пока обнаружить не удалось. Однако вместе с Денье в списках Главного штаба (на период Бородинского сражения) присутствует и некто барон Дюфрен (Dufrense ), ответственный за общую численность армии (inspecteur aux revues le personnel des corps ). Никаких документов, составленных этим военным чиновником, также пока не обнаружено.

Но, как известно, рапорт, даже самый общий, нельзя составить сразу после сражения. Армия приходила в себя, собиралась c силами, множество команд было отряжено за продовольствием, на поиски раненых и пр. Документы стекались к начальникам штабов корпусов медленно. Например, в 1-м пехотном корпусе маршала Л.-Н. Даву новый начальник штаба Л.-Ф. Лежен (вместо погибшего Ж. Ромефа) был назначен на должность лишь 23 сентября, т.е. когда Денье уже сдал свои списки.

28 сентября 1812 г. штаб маршала Бертье подал рапорт на имя императора Наполеона, где были приведены данные о состоянии войск на 20 сентября; этот рапорт также приведен в работе Шамбре . Уцелевшие архивные данные 2-го корпуса резервной кавалерии указывают на то, что такая перекличка имела место (так же как и последующая перекличка от 25 сентября - по сохранившемуся рапорту 5-го пехотного корпуса).

Этот же рапорт Бертье, только с отдельным учетом офицерского состава (там, где он фигурирует), приводит в своей работе военный писатель генерал В.-Б. Дерекагэ в книге «Маршал Бертье» . Общая численность армии, находящейся в Москве, составляет 95 585 человек, включая 2373 офицера (в эту ведомость не вошли части корпуса Жюно, артиллерия, обозы и Главная императорская квартира).

Двумя днями ранее, 26 сентября, свой список подал генерал О.-Д. Бельяр, начальник штаба резервной кавалерии Великой армии. Данный список опубликован все тем же генералом В.-Б. Дерекагэ в его новой работе «Дивизионный генерал граф Бельяр» . Однако при сопоставлении с вышеуказанной его работой о Бертье оказывается, что по кавалерии эта сводка имеет все те же численные показатели. Вероятно, цифры взяты у Шамбрэ (только на этот раз без учета офицерского состава). Таким образом, налицо явное переписывание известных фактов, а не аналитический подход.

И наконец, последний поименный список потерь офицерского и генеральского состава при Бородине от 11 октября 1812 г., также составленный в Москве за подписью Денье. Он опубликован в работе Э.-М. Сент-Илэра «История похода в Россию» . Сохранившийся рапорт 1-го армейского корпуса маршала Даву от 10 октября за подписью начальника его штаба генерала Лежена подтверждает эту перекличку .

Не являются вполне состоятельными и попытки подсчитать общие потери по убыли офицерского состава, сделанные с использованием известного справочника А. Мартиньена «Списки... убитых и раненых офицеров» , составленного спустя почти столетие после описываемых событий. Так, например, согласно полковой истории 9-го линейного полка, в русской кампании (со ссылками на архивные документы 8НБ/Е)АТ), по прибытии в Москву 15 сентября 1812 г., 4-й корпус Великой армии (куда входил 9-й линейный полк) насчитывал в своих рядах 1331 офицера и 26 996 унтер-офицеров и солдат .

По этим же архивным данным, потери в офицерском составе по 9-му линейному полку составили 38 человек (включая четверых убитых и четверых смертельно раненных). Однако, согласно справочнику Мартиньена, их насчитывается 44 (число убитых и смертельно раненных соответствует, но раненых на шесть больше); иначе говоря, не вызывает сомнения поименное расхождение между оригиналом рапорта и данными французского исследователя .

Расхождение со справочником Мартиньена подтверждено и при изучении рапорта офицерских потерь 15-го легкого полка в Русской кампании, составленного в июле 1813 г. и скрепленного печатью административного совета полка (расхождение потерь при Бородине составляет шесть офицеров в меньшую сторону) .

В известной работе о Бородинском сражении В. Земцов справедливо пытается поставить под сомнение исчисления П. Денье-младшего. Однако в его распоряжении оказались в основном лишь

Приложение№3

Рапорт

О ВЫБЫТИИ И ПРИБЫТИИ ГЕНЕРАЛОВ И СТАРШИХ ОФИЦЕРОВ ВСЕХ ЗВАНИЙ, ПРИПИСАННЫХ К ШТАБУ И ВСЕМ ДРУГИМ РОДАМ ВОЙСК

8-й [армейский] корпус [под командованием дивизионного генерала А. Жюно, герцога д"Абрантес] достойно проявил себя в сражении 7-го сентября, в котором потерял 13 офицеров убитыми и 117 ранеными; в этом же деле убито 294 и ранено 1676 солдат и унтер-офицеров.

Убиты

Бригадный генерал Дама

Командир батальона ла Грав, адъютант его сиятельства [герцога д"Абрантес]

Капитан [помощник при штабе] Лауманн

Капитан Сен-Сернэ, адъютант [бригадного] генерала Хаммерштайна

Ранены и временно не могут нести службу

Дивизионный генерал барон Тарро

Полковник Хессберг, [командир] 2-го гусарского полка

Майор Мюльднер, гренадерского [батальона] гвардии

Командиры эскадрона Черницки, Штокхаузен, 1-го гусарского полка

Капитаны [помощники при штабе] де Куази, де Лойвен, Барбару

Капитан [помощник при штабе] 23-й пехотной дивизии де Вульф

Соответствие сего по штатам отдельных подразделений удостоверил 16 сентября 1812 г. в штаб-квартире г. Можайска аджюдан-командан, начальник штаба 8-го [армейского] корпуса [Жан] Реве

SHD/DAT C2 529. Situation des troupes composant

8 Corps d"armée, 15 September 1812 (Mojaisk).

Приложение№4

Документ 1

«Местных жителей не было видно; пленных не удавалось взять; отставших по пути не попадалось; шпионов мы не имели. Мы находились среди русских поселений, и тем не менее, если мне позволено будет воспользоваться этим сравнением, мы были подобны кораблю без компаса, затерявшемуся среди безбрежного океана, и не знали, что происходит вокруг нас. Наконец, от двух захваченных нами крестьян мы узнали, что русская армия ушла далеко вперед и что она начала свое движение еще четыре дня тому назад».

А.Коленкур, адъютант Наполеона

Документ 2

«Здесь приходит конец таким местам, где население за нас; все готовы либо защищаться, либо бежать; везде меня встречали неприязненно, с упреками и бранью. Никто ничего не хотел давать; мне приходилось брать самому, насильственно и с риском, меня отпускали с угрозами и проклятьями. Мужики вооружены пиками, многие на конях; бабы готовы к бегству, и ругали нас так же, как и мужики. Верховые разъезжают от места до места, сообщают о том, что делается; есть у них доски для подачи сигнала, а распоряжаются ими помещики».

Французский офицер Роос.

Документ 3

«Въезд Наполеона в Смоленск был еще более зловещ, чем это было даже в Вильне, несмотря на то, что наше вступление в Вильну сопровождалось ее полным разорением. Вся армия считала Смоленск концом своего утомительного похода. Войска, утомленные тяжелым и гибельным походом, видя, как цель этого похода все удаляется и удаляется от них, начали беспокоиться, вспоминая огромное расстояние, отделяющее их от Франции; было решено остановиться в Смоленске, но теперь это стало невозможным. Немудрено, что войска упали духом! Теперь этот город представлял из себя лишь огромный костер, покрытый трупами и ранеными».

Французский офицер Жомини

Документ 4

«Утром мы были изумлены: русская армия исчезла. Какое грустное зрелище представляло поле битвы! Никаккое бедствие, никакое проигранное сражение не сравняется по ужасам с Бородинским полем, на котором мы остались победителями. Все потрясены и подавлены. Армия неподвижна, она теперь больше походит на авангард. Многие солдаты отправляются в окрестности искать пропитания или дров.

Решительно ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища. Куда не посмотреть, везде трупы людей и лошадей, умирающие, стонущие и плачущие раненые, лужи крови, кучи покинутого оружия; то здесь, то там сгоревшие или разрушенные дома».

Французский офицер Боссе

Документ 5

«Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. Бомбы, ядра и картечи летали здесь так густо, как обыкновенно летают пули: а сколько здесь пролетело пуль!.. Вечер наступал, и неприятель начал уклоняться. Русские устояли… Они сражались под отечественным небом и стояли на родной земле».

Русский офицер Ф.Н. Глинка

Документ 6

«Французская армия расшиблась о русскую армию».

А.П. Ермолов.

«Из всех моих сражений самое страшное то, которое я дал под Москвой. Французы показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

Наполеон

Документ 7

«Мы стоим теперь на Калужской дороге в 63 верстах от Москвы.

Партии наши в несколько дней взяли около 3 тысяч человек в плен, сожгли пропасть их обозу и несколько со снарядами ящиков... С Дону идут 20 полков казачьих и уже начинают соединяться с армиею. Неприятель терпит большой недостаток во всем, наша же армия все имеет...

... Теперешнее положение нашей армии имеет все выгоды. Продовольствием армия наша снабжена по 1 ноября, неприятель же, лишенный всех способов снабжения, терпит во всем недостаток, питается лошадьми и не имеет в виду получить хлеба ниоткуда. Крестьяне, оживляемые любовью к родине, забыв мирную жизнь, все вообще вооружаются против общего врага. Всякий день приходят они на главную квартиру и просят ружей и пороха. То и другое выдают им без малейшего задержания, и французы боятся сих воинов более, чем регулярных, ибо озлобленные разорениями, делаемыми неприятелем, истребляют его без всякой пощады».

Русский офицер С.Н. Марин

Документ 8

«С 23 сентября по 1 октября армия наша при селе Тарутине пришла в грозное могущество через присоединение к ней резервов, рекрутских депо, партий и команд выздоровевших от ран и болезней... »

Полковник М. М. Петров

Народный характер войны

Документ 9

«А война против вторгшегося Наполеона была истинно народной войной. Наполеон подсчитывал в своей стратегии количество своих войск и войск Александра, а сражаться ему пришлось с русским народом, о котором Наполеон позабыл. Рука-то народа и нанесла величайшему полководцу всемирной истории непоправимый, смертельный удар».

Историк Е. В. Тарле

Документ 10

«Крестьяне одной Калужской губернии с того времени, как неприиятель коснулся их границ, будучи вспомоществуемы казаками Быхалова, убили и взяли в плен с лишком 6000 человек неприятелей; ежедневно приходят они просить оружие, умоляют начальников отрядов дать им случай к поражению врага, и просьбы их по возможжности выполняются.

... Артиллерии капитан Фигнер, равно как и полковник князь Кудашев и гвардии капитан Сеславин, до сих пор наносят повсюду отборным войскам неприятельским в самом их тылу и во флангах большое поражение доставлением множества пленных; истреблением его запасов, где бы он ни собирал, и отнятием сокровищ святотатски ограбленных храмов наших. Генерал-адьютант барон Винценгероде, находящийся с отрядом легких войск на дорогах С.-Петербургской, Ярославской и Владимирской, в течение последних трех недель взял в плен до 50 штаб - и обер-офицеров и до 3000 нижних чинов... » лова, убили и взяли в плен с лишком 6000 человек неприятелей; ежедневно приходят они просить оружие, умоляют начальников отрядов дать им случай к поражению врага, и просьбы их по возможности выполняются» .

Из листовок времен Отечественной войны 1812 г.

Документ 11

«Еще одна такая победа,- говорили солдаты, - и у Наполеона не будет больше армии». Вторая истина была та, что мы должны были отказаться от похода на Калугу и Тулу, и этим мы теряли последнюю надежду на более спокойное отступление, так как неприятель, опередив нас после этого сражения, не только мешал нашим колоннам отступать по дороге через Ельню, предоставляя нам, таким образом, печальную необходимость вернуться к Можайску ».

Француский офицер Лабре

Документ 12

«К столь многочисленным бедствиям следует присоединить еще сонмы казаков и вооруженных крестьян, которые окружают нас. С каждым днем становится все холоднее, и вскоре мороз должен соединиться с голодом, чтобы уничтожить нашу армию, эту армию, которая была столь прекрасною при переходе через Неман!»

Французский офицер Франсуа

Документ 13

« ... Кроме лошадиного мяса, им есть нечего. По оставлении Москвы и Смоленска они едят человеческие тела... Они погибли больше от голода, изнурения, беспорядка, грабительств и потери всякой дисциплины, а кавалерия - от тех же причин и от весьма дурной и безрассудной ковки лошадей».

Русский генерал Крейц

Howard D. Jean-Jacques Pelet: Warrior of the Sword and Pen // The Journal of Military History. 1989. Vol. 53. January, № 1. P. 1-22; Pelet J. Mémoires sur la guerre de 1809 en Allemagne... par le général Pelet. P ., 1824-1826. Vol . 1-1.

Бородинское сражение: Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 г. // Чтение в Обществе истории и древностей российских. М., 1872. Кн. 1. C SHD/DAT. С 2 529 Relevé des seuilles d"appel des deférens corps d"armée, au 2 Septembre содержит оригинал статьи Пеле для журнала «Le Spectateur militaire», а также хорошо 1664-1812-1962 / Pref. du general P. Koenig. P., 1966. Со ссылкой на SHD/DAT. С 2 527 . Situation des troupes composant le 4eme Corps de la Grande Armee.