Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

In Memoriam. Поэт Игорь Меламед (1961 - 2014). April 17th, 2014

http://ru.wikipedia.org/wiki/%CC%E5%EB%E0%EC%E5%E4,_%C8%E3%EE%F0%FC_%D1%F3%ED%E5%F0%EE%E2%E8%F7

В среду, 16 апреля, в возрасте 52 лет умер поэт, переводчик и эссеист Игорь Меламед. Об этом сообщила в своем блоге поэт Дарья Данилова. Игорь Сунерович Меламед родился во Львове в 1961 году, в 1981 году окончил филологический факультет Черновицкого университета, в 1986 году - Литературный институт имени Горького (семинар поэзии Евгения Винокурова).

П ервые стихотворные публикации Меламеда вышли в журналах "Литературная учеба" (1981), "Смена" (1982), "Юность" (1983, 1987). В дальнейшем он активно печатался в журналах "Новый мир", "Октябрь", "Арион", "Континент", в "Литературной газете" и различных альманахах. Автор книг "Бессонница" (1994), "В черном раю" (1998) и "Воздаяние" (2010), сообщает Colta.ru .

Из переводов Меламеда наиболее известны стихи Уильяма Вордсворта, также он переводил другую англоязычную поэтическую классику - Джона Донна, Сэмюэла Кольриджа, Эдгара По. В 2011 году вышла в свет целиком переведенная Меламедом книга "Лирические баллады и другие стихотворения" - знаменитый совместный сборник Вордсворта и Кольриджа.

Среди литературно-критических работ Меламеда "Отравленный источник" (1995), "Совершенство и самовыражение" (1997), "Поэт и чернь" (2008).

В 1988-1990 годах Меламед был редактором отдела критики журнала "Юность", в 1990-1997 годах работал научным сотрудником в музее Бориса Пастернака в Переделкине.

Лауреат Горьковской литературной премии (2010), почетного диплома премии "Московский счет" (2011), специальной премии Союза российских писателей "За сохранение традиций русской поэзии" (в рамках Международной Волошинской премии, 2011).

http://www.newsru.com/cinema/16apr2014/melamed.html

Прочитал сегодня в фейсбуке Ефима Бершина:

«Умер Игорь МЕЛАМЕД.
Замечательный поэт. Замечательный друг. Светлый, божий человек. Слов нет. Горько. Обидно. Прощай, Игорь. Прости за все.»

На днях собирался ему опять звонить.
Игорь был другом Жени Блажеевского, в свою очередь друга моей мамы, знал также и ее; я сообщил ему о смерти мамы, зафрендились недавно в ЖЖ и фейсбуке, общались...

Игорь тоже был рад зафрендиться и общаться со мной.

Думал, будем еще долго общаться. Не судьба. Прекрасный поэт и светлый человек.
Я с наслаждением читал те замечательные стихи, которые Игорь размещал в фб., очень глубокие и душевные.
И вот.

Игорь тяжело болел последние лет десять (или больше?), но также умер внезапно. Оторвался тромб. 8 мая 1999 г. Игорь Меламед позвонил моей маме и сообщил о смерти Жени Блажеевского (ночью во сне).

Ему было всего 52 года (полных). Евгений Блажеевский ушел в 51 год.

Подаренный Игорем Меламедом моей маме сборник стихов «Бессонница» (М., 1994) с дарственной надписью автора:

«Дорогой Вере. На добрую память. И.Ме(ламед). 27. XI . 1997».

На другом скане из того же сборника - можно видеть его авторскую правку в стихотворении «Душа моя, со мной ли ты еще?».

И в дань памяти Игоря приведу здесь одно стихотворение из этого же сборника:

Может быть, оттого не должны

умирать мы по собственной воле

чтоб на тех не осталось вины,

кто не смог защитить нас от боли.

Может быть, оттого и должны

мы забыть об отравленных чашах,

чтобы меньше осталось вины

на невольных мучителях наших.

И должны быть, затем не вольны

мы покинуть земную обитель,

чтобы меньше осталось вины

и на тех, кто нас гнал и обидел.

1988.

И стихотворение «Памяти Евгения Блажеевского» (1999).

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье…
Е. Блажеевский

Коль водка сладка, как писал ты, родной,
с тобой бы я выпил еще по одной.
Зачем же меня ты покинул?
Как будто в промозглый колодец без дна,
откуда звезда ни одна не видна,
ты черный стакан опрокинул.

Тебе бы к лицу был античный фиал.
Влюбленный в земное, ты не представлял
посмертного существованья.
Но если, родной мой, все это не ложь,
дай знать мне, какую там чашу ты пьешь,
сладка ль тебе гроздь воздаянья?

И если все это неправда - в ночи
явившись ко мне, улыбнись и молчи,
надежде моей не переча.
Позволь мне молиться, чтоб вихорь и град
не выбили маленький твой вертоград,
где ждет нас блаженная встреча.

А здесь Игорь Меламед читает свои стихи

Страница Игоря Меламеда в фейсбуке.

Теперь это страница его памяти:

Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

И́горь Суне́рович Меламе́д (14 июля , Львов , Украинская ССР - 16 апреля , Москва , Россия) - советский и российский поэт, переводчик, эссеист .

Биография

С 1988 по 1990 годы работал редактором отдела критики журнала «Юность », а с 1990 по 1997 годы - научным сотрудником в музее Бориса Пастернака в Переделкине .

После травмы позвоночника утратил возможность самостоятельного передвижения .

Скончался 16 апреля 2014 года от инфаркта миокарда . Отпевание состоялось 19 апреля в Первой Градской больнице .

Творчество

Первые стихотворные публикации в журналах «Литературная учёба » (), «Смена » (), «Юность » ( , ). В дальнейшем активно печатался в журналах «Новый мир », «Октябрь », «Арион », «Континент », в «Литературной газете » и различных альманахах .

Из переводов Меламеда наиболее известны стихи Уильяма Вордсворта ; он переводил также другую англоязычную поэтическую классику (Джон Донн , Сэмюэл Кольридж , Эдгар По). В 2011 году в Издательском центре РГГУ вышла в свет целиком переведённая Меламедом книга «Лирические баллады и другие стихотворения», первое издание () знаменитого совместного сборника Вордсворта и Кольриджа .

Из литературно-критических работ Меламеда наиболее значимы для понимания его творческого кредо - «Отравленный источник» (), «Совершенство и самовыражение» (), «Поэт и Чернь» ().

Рецензии

Ещё в одной рецензии поясняется:

Поэт Игорь Меламед прежде всего поражает пристальным, несколько удивлённым всматриванием в пространство «за чертой» жизни. Когда читаешь его стихи, постепенно возникает ощущение, что это пространство ему неплохо знакомо, словно пейзаж или двор из детства, где он восторженно бегал с сачком за бабочками или плакал, кем-то обиженный .

«Статьи о русской поэзии» Игоря Меламеда носят выдающийся характер и могут быть поставлены в один ряд с лучшими критическими обзорами русской литературы .

Напишите отзыв о статье "Меламед, Игорь Сунерович"

Примечания

Ссылки

• в «Журнальном зале »
• на сайте «Век перевода»
• ЖЖ-автор - Меламед, Игорь Сунерович в «Живом Журнале »
• . Беседа с о. Константином Кравцовым
• Кольридж, С. в «Журнальном зале »
• Вордсворт, У . в «Журнальном зале »
• Вордсворт, У . в «Журнальном зале »
• в «Журнальном зале »
• Куллэ, В.
• Абдуллаев, А. в «Журнальном зале »
• Полякова, Н. в «Журнальном зале »
• Бак, Д . в «Журнальном зале »
• Карпенко, А.
• Крючков, П.

Отрывок, характеризующий Меламед, Игорь Сунерович

– Зачем Анна понадобилась вам, ваше святейшество?! Вы ведь хотели, чтобы она училась там, не так ли? Зачем же было тогда вообще увозить её в Мэтэору?..
– Жизнь уходит, мадонна... Ничто не стоит на месте. Особенно Жизнь... Анна не поможет мне в том, в чём я так сильно нуждаюсь... даже если она проучится там сотню лет. Мне нужны вы, мадонна. Именно ваша помощь... И я знаю, что мне не удастся вас просто так уговорить.
Вот оно и пришло... Самое страшное. Мне не хватило времени, чтобы убить Караффу!.. И следующей в его страшном «списке» стала моя бедная дочь... Моя смелая, милая Анна... Всего на коротенькое мгновение мне вдруг приоткрылась наша страдальческая судьба... и она казалась ужасной...

Посидев молча ещё какое-то время в «моих» покоях, Караффа поднялся, и, уже собравшись уходить, совершенно спокойно произнёс:
– Я сообщу Вам, когда Ваша дочь появится здесь, мадонна. Думаю, это будет очень скоро. – И светски поклонившись, удалился.
А я, из последних сил стараясь не поддаваться нахлынувшей безысходности, дрожащей рукой скинула шаль и опустилась на ближайший диван. Что же оставалось мне – измученной и одинокой?.. Каким таким чудом я могла уберечь свою храбрую девочку, не побоявшуюся войны с Караффой?.. Что за ложь они сказали ей, чтобы заставить покинуть Мэтэору и вернуться в это проклятое Богом и людьми земное Пекло?..
Я не в силах была даже подумать, что приготовил для Анны Караффа... Она являлась его последней надеждой, последним оружием, которое – я знала – он постарается использовать как можно успешнее, чтобы заставить меня сдаться. Что означало – Анне придётся жестоко страдать.
Не в силах более оставаться в одиночестве со своей бедой, я попыталась вызвать отца. Он появился тут же, будто только и ждал, что я его позову.
– Отец, мне так страшно!.. Он забирает Анну! И я не знаю, смогу ли её уберечь... Помоги мне, отец! Помоги хотя бы советом...
Не было на свете ничего, что я бы не согласилась отдать Караффе за Анну. Я была согласна на всё... кроме лишь одного – подарить ему бессмертие. А это, к сожалению, было именно то единственное, чего святейший Папа желал.
– Я так боюсь за неё, отец!.. Я видела здесь девочку – она умирала. Я помогла ей уйти... Неужели подобное испытание достанется и Анне?! Неужели у нас не хватит сил, чтобы её спасти?..
– Не допускай страх в своё сердце, доченька, как бы тебе не было больно. Разве ты не помнишь, чему учил свою дочь Джироламо?.. Страх создаёт возможность воплощения в реальность того, чего ты боишься. Он открывает двери. Не позволяй страху ослабить тебя ещё до того, как начнёшь бороться, родная. Не позволяй Караффе выиграть, даже не начав сопротивляться.
– Что же мне делать, отец? Я не нашла его слабость. Не нашла, чего он боится... И у меня уже не осталось времени. Что же мне делать, скажи?..
Я понимала, что наши с Анной короткие жизни приближались к своему печальному завершению... А Караффа всё так же жил, и я всё так же не знала, с чего начать, чтобы его уничтожить...
– Пойди в Мэтэору, доченька. Только они могут помочь тебе. Пойди туда, сердце моё.
Голос отца звучал очень печально, видимо так же, как и я, он не верил, что Мэтэора поможет нам.
– Но они отказали мне, отец, ты ведь знаешь. Они слишком сильно верят в свою старую «правду», которую сами себе когда-то внушили. Они не помогут нам.
– Слушай меня, доченька... Вернись туда. Знаю, ты не веришь... Но они – единственные, кто ещё может помочь тебе. Больше тебе не к кому обратиться. Сейчас я должен уйти... Прости, родная. Но я очень скоро вернусь к тебе. Я не оставлю тебя, Изидора.
Сущность отца начала привычно «колыхаться» и таять, и через мгновение совсем исчезла. А я, всё ещё растерянно смотря туда, где только что сияло его прозрачное тело, понимала, что не знаю, с чего начать... Караффа слишком уверенно заявил, что Анна очень скоро будет в его преступных руках, поэтому времени на борьбу у меня почти не оставалось.
Встав и встряхнувшись от своих тяжких дум, я решила всё же последовать совету отца и ещё раз пойти в Мэтэору. Хуже всё равно уже не могло было быть. Поэтому, настроившись на Севера, я пошла...
На этот раз не было ни гор, ни прекрасных цветов... Меня встретил лишь просторный, очень длинный каменный зал, в дальнем конце которого зелёным светом сверкало что-то невероятно яркое и притягивающее, как ослепительная изумрудная звезда. Воздух вокруг неё сиял и пульсировал, выплёскивая длинные языки горящего зелёного «пламени», которое, вспыхивая, освещало огромный зал до самого потолка. Рядом с этой невиданной красотой, задумавшись о чём-то печальном, стоял Север.
– Здравия тебе, Изидора. Я рад, что ты пришла, – обернувшись, ласково произнёс он.
– И ты здравствуй, Север. Я пришла ненадолго, – изо всех сил стараясь не расслабляться и не поддаваться обаянию Мэтэоры, ответила я. – Скажи мне, Север, как вы могли отпустить отсюда Анну? Вы ведь знали, на что она шла! Как же вы могли отпустить её?! Я надеялась, Мэтэора будет её защитой, а она с такой легкостью её предала... Объясни, пожалуйста, если можешь...
Он смотрел на меня своими грустными, мудрыми глазами, не говоря ни слова. Будто всё уже было сказано, и ничего нельзя было изменить... Потом, отрицательно покачав головой, мягко произнёс:
– Мэтэора не предавала Анну, Изидора. Анна сама решила уйти. Она уже не ребёнок более, она мыслит и решает по-своему, и мы не вправе держать её здесь насильно. Даже если и не согласны с её решением. Ей сообщили, что Караффа будет мучить тебя, если она не согласится туда вернуться. Поэтому Анна и решила уйти. Наши правила очень жёстки и неизменны, Изидора. Стоит нам преступить их однажды, и в следующий раз найдётся причина, по который жизнь здесь быстро начнёт меняться. Это непозволимо, мы не вольны свернуть со своего пути.
– Знаешь, Север, я думаю, именно ЭТО и есть самая главная ваша ошибка... Вы слепо замкнулись в своих непогрешимых законах, которые, если внимательно к ним присмотреться, окажутся совершенно пустыми и, в какой-то степени, даже наивными. Вы имеете здесь дело с удивительными людьми, каждый из которых сам по себе уже является богатством. И их, таких необычайно ярких и сильных, невозможно скроить под один закон! Они ему просто не подчинятся. Вы должны быть более гибкими и понимающими, Север. Иногда жизнь становится слишком непредсказуемой, так же, как непредсказуемы бывают и обстоятельства. И вы не можете судить одинаково то, что п р и в ы ч н о, и то, что уже не вмещается более в ваши давно установленные, устаревшие «рамки». Неужели ты сам веришь в то, что ваши законы правильны? Скажи мне честно, Север!..
Он смотрел изучающе в моё лицо, становясь всё растеряннее, будто никак не мог определиться, говорить ли мне правду или оставить всё так, как есть, не беспокоя сожалениями свою мудрую душу...
– То, что являет собою наши законы, Изидора, создавалось не в один день... Проходили столетия, а волхвы всё так же платили за свои ошибки. Поэтому даже если что-то и кажется нам иногда не совсем правильным, мы предпочитаем смотреть на жизнь в её всеобъемлющей картине, не отключаясь на отдельные личности. Как бы это ни было больно...
Я отдал бы многое, если бы ты согласилась остаться с нами! В один прекрасный день ты, возможно, изменила бы Землю, Изидора... У тебя очень редкий Дар, и ты умеешь по настоящему МЫСЛИТЬ... Но я знаю, что не останешься. Не предашь себя. И я ничем не могу помочь тебе. Знаю, ты никогда не простишь нам, пока будешь жива... Как никогда не простила нас Магдалина за смерть своего любимого мужа – Иисуса Радомира... А ведь мы просили её вернуться, предлагая защиту её детям, но она никогда более не вернулась к нам... Мы живём с этой ношей долгие годы, Изидора, и поверь мне – нет на свете ноши тяжелей! Но такова наша судьба, к сожалению, и изменить её невозможно, пока не наступит на Земле настоящий день «пробуждения»... Когда нам не нужно будет скрываться более, когда Земля, наконец, станет по-настоящему чистой и мудрой, станет светлей... Вот тогда мы и сможем думать раздельно, думать о каждом одарённом, не боясь, что Земля уничтожит нас. Не боясь, что после нас не останется Веры и Знания, не останется ВЕДАЮЩИХ людей...

(14.07.1961 - 16.04.2014)

Родился во Львове.

Русский поэт, переводчик, эссеист.

В 1978-1981 годах учился в Черновицком университете на филологическом факультете, затем поступил в Литературный институт имени Горького на семинар поэзии Евгения Винокурова (окончил в 1986-м).

Первые стихотворные публикации в журналах «Литературная учёба» (1981), «Смена» (1982), «Юность» (1983, 1987). В дальнейшем активно печатался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Арион», «Континент», в «Литературной газете» и различных альманахах.

Автор книг: «Бессонница» (1994, Литературно-издательское агентство Руслана Элинина), «В чёрном раю» (стихотворения, переводы и статьи о русской поэзии, 1998, издательство «Книжный сад») и «Воздаяние» (2010, издательство «Воймега»).

Из переводов Меламеда наиболее известны стихи Уильяма Вордсворта; он переводил также другую англоязычную поэтическую классику (Джон Донн, Сэмюэл Кольридж, Эдгар По).

В 2011-м в Издательском центре РГГУ вышла в свет целиком переведённая Меламедом книга «Лирические баллады и другие стихотворения», первое издание (1798) знаменитого совместного сборника Вордсворта и Кольриджа.

Из литературно-критических работ Меламеда наиболее значимы для понимания его творческого кредо - «Отравленный источник» (1995), «Совершенство и самовыражение» (1997), «Поэт и Чернь» (2008).

В 1988-1990 годах работал редактором отдела критики журнала «Юность». В 1990-1997 - научным сотрудником в музее Бориса Пастернака в Переделкине.

Лауреат Горьковской литературной премии (2010) за книгу стихов «Воздаяние». Книга «Воздаяние» отмечена также Почётным дипломом премии «Московский счёт» (2011) и специальной премией Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии» (в рамках Международной Волошинской премии, 2011).

Первоисточник: Википедия

Смерть Мастера

Памяти Игоря Меламеда

Тяжёлый запах роз

и бестолочь гвоздик.

И вот ты в полный рост

пред Господом возник.

И в свой последний пост,

в свой бесконечный миг

ты перед Ним так прост,

как вечный ученик.

По капле время мир цедил.

И столько лет смогло собраться.

Но я тебя не посетил,

и нечем в этом оправдаться.

Я лишь у гроба сердцу внял:

как горе наше благодатно.

И то, что я не понимал,

вдруг стало мне стократ понятно.

Виктор Владимиров

Вспоминает Эвелина Ракитская...

Я училась с Игорем Меламедом в одном поэтическом семинаре - Евгения Винокурова.

Игорь Меламед году примерно в 84-м прочитал мне стих.

Я неожиданно пойму:

какая ночь бы ни нависла -

никто, свою лелея тьму,

не просветляется до смысла.

Никто, в себе лелея мрак,

не прозревает своевольно.

И не бессмыслен мир, но так

бывает тяжело и больно...

Так холодна моя рука

поверх чужого одеяла.

Так бесконечно далека

моя любовь от идеала…

И всё ж мне чудится порой

какой-то смутный шорох рядом,

как будто кто-то надо мной

склонился с предпоследним взглядом.

И как бы я ни пал на дно

жестокого миропорядка -

я верю вновь, что всё равно

мне суждена его оглядка,

что всех нас ждёт его ответ,

быть может, и невыразимый,

что нас зальёт какой-то свет,

быть может, и невыносимый.

О, как я счастлив осознать,

что я ещё люблю и плачу,

что в этом мире благодать

я не меняю на удачу.

И задыхаюсь, и молю,

и трепещу перед расплатой.

И называю жизнь мою

то лучезарной, то проклятой.

В блистанье солнечного дня,

в сиянье лунного разлива

он только смотрит на меня

то потрясённо, то брезгливо.

Игорь прочитал это стихотворение, а я спрашиваю: «Кто автор?» - а он отвечает: Александр Блок!... и я поверила:)

У Игоря Меламеда - «тяжёлая», по выражению Владислава Ходасевича, лира. Но как же прекрасен, как завораживающе точен его язык! Как богат оттенками! Язык поэта - сын его души. Чем сильнее привязанность человека к земным вещам, тем острее он переживает их потерю. И то, что на одного человека просто наводит грусть, другому не даёт дышать. Это касается не только поэтов. Это - всеобще.

Иногда мне кажется, что Игорь Меламед - автор одного большого, нескончаемого стихотворения, которое он пишет всю свою жизнь - и никак не может закончить. Точнее, он уже его много раз заканчивал, но атмосфера души за это время нисколько не поменялась, и поэт начинает писать его заново. И мне, читателю, вовсе не хочется, чтобы это бесконечное стихотворение закончилось - настолько близко мне мироощущение невозможности выскочить из чёрной полосы утрат, болью отзывающейся в сердце поэта. Так болит, уходя, время. Такое миро/море/ощущение было у Игоря Меламеда всегда. Это человек, который пришёл в мир с готовым знанием. Даже у признанных классиков редко встретишь написанные в 20 лет стихи, пронизанные опытом долгожителя и путешественника по мирам иным. Когда в жизни многое не получается, трудно быть оптимистом. Даже поэтический гений не может компенсировать человеку нехватку любви или невостребованность счастья, о котором столько грезилось. Есть люди, обладающие странной особенностью притягивать к себе и к своему окружению рок. Почему это происходит, часто и сам человек понять не может. Может быть, это просто внутренняя философия индивидуума. Установка на животворящее страдание.

Люди не похожи друг на друга, прежде всего, своим отношением к преходящему и неизбежному. Некоторым людям неотвратимость судьбы тоже кажется преходящей, и они весело смотрят в глаза року. Это не хорошо и не плохо: это - просто данность, с которой человек ничего не может поделать. Труднее всего нам освободиться от собственного отношения к окружающему миру. «Так тихо, что я сам здесь словно лишний», - пишет Игорь Меламед.

В бездушной вечности, увы,

мы все уже смежили веки.

Вы, современники, и вы,

рождённые в грядущем веке,

для вечности давно мертвы,

как ионические греки.

Душа, разбился твой сосуд,

забудь о бренном человеке,

и пусть, как встарь, тебя несут

мифологические реки

в подземный плен, на Страшный суд,

в огонь, не гаснущий вовеки,

в сиянье, где тебя спасут.

У Игоря Меламеда происходит «развенчание» вечности как античеловечного континуума. С одной стороны, мы для вечности словно бы не существуем, причём не только ушедшие, но и ныне живущие, и ещё не родившиеся люди. С другой стороны, Игорь Меламед даёт нам «непрерывность» человеческого времени, к нему постоянно приходят те, кто сопутствовал поэту по жизни. Ушедшие не просто приходят, они прописались в сердце поэта, постоянно в нём живут и не желают оттуда уходить. Мы видим, что трагическое начало в поэзии Меламеда носит изначально метафизический характер. Это отсутствие того самого «оптимизма», который обычно преследует нас, пока наши жизненные силы ещё нам не изменяют.

Всё навсегда похоронено

и не воскреснет вовек.

Только небесная родина

есть у тебя, человек.

И превратилось в проклятие,

в камень незримых могил

все, что, сжимая в объятии,

ты в этой жизни любил.

Я думаю, есть необыкновенные люди, для которых вся наша планета - не-родина. Им родина - небо. Такие люди особенно остро ощущают «транзитность» бытия. А жизненные потери лишний раз их в этом убеждают. Но истинная поэзия пробивает и эту преграду, соединяя фрагментарность бытия в единое целое.

Апрель 2012, фото А. Барбуха

…Однажды, в другой нашей программе – в «Рифмах жизни» – я читал стихи прекрасного русского поэта, Игоря Меламеда, чья удивительная земная жизнь, длившаяся пятьдесят три года, закончилась весной 2014-го.

Поэта и эссеиста, друга своих друзей, отца, мужа и – непременно скажу это здесь – долгого страдальца (последние годы он мучился тяжелейшими болями после позвоночной травмы) отпевали в храме святого благоверного царевича Димитрия при Первой Градской больнице, чин погребения совершал священник (и поэт) отец Константин Кравцов, который за несколько лет до того крестил усопшего. Стояла Великая Суббота. «Вот – гроб Господень, – сказал отец Константин, глядя на не погребенную ещё Плащаницу Христову. – И вот – Игорь. Он рядом с Христом».

Вослед поэтическим книгам Меламеда – «Бессонница», «В черном раю» и последней, прижизненной – «Воздаяние», – вышел, посмертно, сборник его статей и эссе «О поэзии и поэтах». Вот там, уже не вдохновенно-стихотворным, но раздумчивым читательским голосом, он заговорил с нами – оставаясь на привычном ему литературном поле – о самом главном, о том, что не пишут (а если пишут, то редко) – в аналитических исследованиях о словесности.
Он заговорил о Промысле, об Истине, о Благодати.

«…Благодатная истина не имеет ничего общего с истинами просветительскими. Христос приходит к неграмотным рыбакам, сатана является к Фаусту. Паскаль отвергает “Бога профессоров” во имя “Бога Авраама, Исаака и Иакова”. Пушкин с горечью замечает:

“Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран”.

В терминологии нового времени самое, пожалуй, бессмысленное выражение – “поиски истины”. Это всегда и наиболее бесплодное занятие.

Тому, кто обрел Христа, больше нечего искать. Самое трудное отныне – не потерять Его.

Даже мудрый Розанов постоянно пенял “сладчайшему Иисусу” за то, что христианство – религия страдания. Но он окончательно принял Христа не в умствованиях “за нумизматикой”, а в нищете, голоде, предсмертной скорби. Либеральному сознанию и вовсе не понятно, отчего “блаженны плачущие”. Поэты в этом отношении гораздо прозорливей: “Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…”. Поэты интуитивно знают, что божественный свет лучше всего виден из черного туннеля».

Фрагмент из обширного исследования Меламеда под названием «Поэт и Чернь» читал поэт и друг Игоря – Михаил Иверов, который своим добрым житейским и душевным участием постоянно скрашивал и наполнял трудные игоревы месяцы и недели, помогая старшему товарищу учиться жить в новых, почти невыносимых для обычной жизни условиях бытия…

Сами названия статей Меламеда – «Отравленный источник», «Я не люблю иронии твоей…», «Варвары», «Искусство красить заборы», «Совершенство и самовыражение» и помянутая – «Поэт и Чернь» уже сообщают нам о том, на уровне какой планки пойдет разговор об искусстве, о литературе, и, прежде всего о поэзии.

Читая эту удивительную, прямо скажу – отважную, мужественную книгу я жалел об одном, что не совпало стать её читателем приснопамятному Михаилу Дунаеву, богослову и автору труда «Православие и русская литература».

Дорога Игоря к вере неуклонно прорастала повышенной точностью его поэтического и читательского слова. Так, к давним мыслям о благодати (о том, что приближение к ней не связано с пресловутым «совершенством» и «мастерством»), прибавились ценнейшие размышления о тайне Божьего Промысла. И все это оказалось увязанным с поэзией, как высшей формой человеческой речи.

Книга эта оказалась чуть ли не первым публичным исследованием о стихах, сделанным человеком, вышедшим из широкого, так сказать, секулярного литературного пространства и вошедшего в пространство духовное. Как он открыл для себя – единственно верное. Это отражалось на всем, даже когда рассуждал о «боковых», казалось бы частностях, например, о явлении патриотической лирики:

«…Традиция высокой патриотической лирики в нашей поэзии фактически прервана. Более того, существует как бы негласное либеральное табу на стихи о России. Да и само слово “русский”, где возможно, политкорректно заменяется на “российский”. Эти либеральные фобии своими корнями уходят отчасти в советские времена. В брежневскую пору “свободомыслящий” пиит считал для себя зазорным воспевать отечество. Потому что в перечне гражданских тем стихи о Родине (с ненавистной Набокову прописной буквы) через запятую стояли со стихами о партии, шпалах БАМа и прочей идеологической дрянью. Для дебютанта такие вирши были обязательным “паровозом”, вывозящим всю подборку, печатавшуюся в престижной центральной прессе.

Русская тема словно была отдана на откуп графоманам консервативного направления. Бывали, разумеется, замечательные исключения и невероятные прорывы. Достаточно вспомнить Николая Рубцова, поднявшего патриотическую лирику на классические высоты…»

Хорошо сказал во вступлении критик (и давний) друг Меламеда Павел Басинский. Обмолвившись, что кому-то эти статьи возможно и не понравятся, Басинский уточнил, что они – результат собственного поэтического опыта, а не просто случайные интеллектуальные упражнения автора.

«…Он излагает нам законы того поэтического государства, за которое он отдал жизнь».

Какое точное, и какое редкое определение в нашей сегодняшней литературной действительности.

→ Россия Россия

И́горь Суне́рович Меламе́д (14 июля , Львов , Украинская ССР - 16 апреля , Москва , Россия) - советский и российский поэт, переводчик, эссеист .

Биография

С 1988 по 1990 годы работал редактором отдела критики журнала «Юность », а с 1990 по 1997 годы - научным сотрудником в музее Бориса Пастернака в Переделкине .

После травмы позвоночника утратил возможность самостоятельного передвижения .

Скончался 16 апреля 2014 года от инфаркта миокарда . Отпевание состоялось 19 апреля в Первой Градской больнице .

Творчество

Первые стихотворные публикации в журналах «Литературная учёба » (), «Смена » (), «Юность » ( , ). В дальнейшем активно печатался в журналах «Новый мир », «Октябрь », «Арион », «Континент », в «Литературной газете » и различных альманахах .

Из переводов Меламеда наиболее известны стихи Уильяма Вордсворта ; он переводил также другую англоязычную поэтическую классику (Джон Донн , Сэмюэл Кольридж , Эдгар По). В 2011 году в Издательском центре РГГУ вышла в свет целиком переведённая Меламедом книга «Лирические баллады и другие стихотворения», первое издание () знаменитого совместного сборника Вордсворта и Кольриджа .

Из литературно-критических работ Меламеда наиболее значимы для понимания его творческого кредо - «Отравленный источник» (), «Совершенство и самовыражение» (), «Поэт и Чернь» ().

Рецензии

Ещё в одной рецензии поясняется:

Поэт Игорь Меламед прежде всего поражает пристальным, несколько удивлённым всматриванием в пространство «за чертой» жизни. Когда читаешь его стихи, постепенно возникает ощущение, что это пространство ему неплохо знакомо, словно пейзаж или двор из детства, где он восторженно бегал с сачком за бабочками или плакал, кем-то обиженный .

«Статьи о русской поэзии» Игоря Меламеда носят выдающийся характер и могут быть поставлены в один ряд с лучшими критическими обзорами русской литературы .

Напишите отзыв о статье "Меламед, Игорь Сунерович"

Примечания

Ссылки

• в «Журнальном зале »
• на сайте «Век перевода»
• - Меламед, Игорь Сунерович в «Живом Журнале »
• . Беседа с о. Константином Кравцовым
• Кольридж, С. в «Журнальном зале »
• Вордсворт, У . в «Журнальном зале »
• Вордсворт, У . в «Журнальном зале »
• в «Журнальном зале »
• Куллэ, В.
• Абдуллаев, А. в «Журнальном зале »
• Полякова, Н. в «Журнальном зале »
• Бак, Д . в «Журнальном зале »
• Карпенко, А.
• Крючков, П.

Отрывок, характеризующий Меламед, Игорь Сунерович

– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.

Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.