Бунин Иван Алексеевич обращается в эмиграции к прошлому, которое он в преображенном виде создает. О том, насколько велика тяга этого писателя к своим соотечественникам, как сильна и глубока его любовь к Родине, свидетельствует рассказ под названием "Косцы". В нем речь идет о крестьянах рязанской земли, их труде, пении во время покоса, которое берет за душу. Очень лиричным произведением являются "Косцы" Бунина. Краткое содержание мы представим ниже.

В чем заключена главная прелесть этого рассказа для автора?

Не только в дивном пении мужиков. Она заключалась в том, что и рассказчик, и крестьяне - дети своей Родины, и все были вместе, всем было спокойно, хорошо, хотя ясно эти чувства они не понимали, поскольку их и не следует понимать. В этом была еще одна (не сознаваемая уже тогда) прелесть: Родина, общий дом их - Россия, и лишь ее душа могла петь именно так, как это делали косцы в березовом лесу, откликающемся на любой их вздох. Об этом мы еще расскажем вам подробнее, когда будем описывать краткое содержание произведения Бунина "Косцы".

О чем писал Иван Алексеевич в эмиграции?

Особо следует отметить, что все творения Бунина, относящиеся к эмигрантскому периоду, построены (за редким исключением) на русском материале. Иван Алексеевич вспоминал на чужой земле Родину, ее деревни и поля, дворян и крестьян, природу. Писатель отлично знал русского дворянина и мужика, у него имелся богатый запас воспоминаний и наблюдений, относящихся к России. О Западе, чуждом ему, писать он не мог и не обрел никогда во Франции второй родины. Бунин остался верен традициям русской классической литературы и продолжил в своем творчестве их, пытаясь решить вопросы любви, жизни, будущего мира.

Чувство обреченности, сгущение времени

Он, как и прежде, сдвигает смерть и жизнь, ужас и радость, отчаяние и надежду. Но ранее никогда в его произведениях с такой обостренностью не выступало ощущение обреченности и бренности всего сущего: могущества, славы, счастья, красоты - как в творениях эмигрантского периода. Россия была неотторжима от писателя, как бы далеко он ни находился. Но это была отодвинутая страна, не та, что начиналась раньше за выходящим в сад окном- она была и одновременно как будто не существовала. В ответ на сомнение и боль в образе нашей страны все яснее начало проступать то русское, что должно было из прошлого идти дальше, что исчезнуть не могло. Иногда во власти особо тяжелого чувства отдаленности от своей Родины Бунина посещали различные озаряющие мысли, но горизонт так и оставался беспросветен.

Светлые стороны творчества эмигрантского периода

Однако далеко не всегда пребывал в унынии Бунин. Краткое содержание ("Косцы", 1921 год) доказывает, что он, напротив, стал видеть больше, чем, возможно, раньше, когда все казалось ему очевидным и не нуждающимся в утверждении. У него теперь вырвались слова, которые раньше он держал в себе, не произносил - вылились прозрачно, свободно, ровно. Трудно себе представить что-либо более просветленное, чем произведение "Косцы" Бунина. Краткое содержание не передает всех его особенностей и настроения, но даже из него можно сделать вывод о том, что рассказ этот является взглядом издалека, со всеми присущими ему особенностями. Произведение само по себе будто бы малозначительное: в березовом лесу идут пришедшие на Орловщину косцы из рязанской земли, поют и косят. Но Бунину снова удалось разглядеть в едином моменте далекое и безмерное, связанное со всей Россией. Заполнилось небольшое пространство и получилось а не рассказ. И в этом озере отразился великий град.

Мыслью о непростой, трагической судьбе нашей страны пронизано все эмигрантского периода.

Рассказчик вспоминает о том, как он шел по дороге, а недалеко от нее в молодом березовом лесу пели и косили косцы. События эти произошли очень давно. Жизнь, которой все жили в то время, не вернется уже никогда.

"Вокруг простирались поля," - пишет Бунин. Краткое содержание ("Косцы") открывается описанием природы. Большая старая дорога, изрезанная колеями, вела в бесконечную даль. Солнце постепенно склонялось на запад, стадо овец серело впереди. На меже сидел старик-пастух вместе с подпаском. Казалось, что времени в этой забытой (возможно, благословенной) стране не существует. А косцы все шли и шли, и при этом пели среди тишины. Так же свободно и легко им отвечал березовый лес, что отмечено в произведении "Косцы" Бунина. Краткое содержание продолжим описанием крестьян.

Косцы

Они были рязанские, неместные, проходили через эти земли, продвигаясь в места более плодородные. Дружные и беззаботные, ничем не обремененные, они любили работу. Одежда их была добротнее, чем у местных. Так можно описать крестьян, освещая кратко рассказ И. А. Бунина "Косцы".

Автор неделю назад проезжал верхом и наблюдал, как в ближнем лесу они косили. Сладко напившись из жбанов чистой родниковой воды, мужики бодро сбегались к рабочему месту. А затем рассказчик наблюдал, как они ужинали: сидели вокруг потухшего костра, доставали куски чего-то розового из чугуна. Приглядевшись, он понял с ужасом, что ели эти люди грибы-мухоморы. А они лишь посмеивались: "Они сладкие, словно курятина".

Песнь косцов

Косцы напевали теперь:"Ты прости-прощай, любезный друг!" Медленно продвигались они по лесу. А рассказчик вместе со своим спутником слушал их, стоя на месте, понимая, что он не забудет никогда этот предвечерний час. Он осознавал, что невозможно понять, в чем состоит прелесть этой песни. Именно о ней рассуждает далее Бунин И. А. Краткое содержание ("Косцы") не передаст всей драматургии произведения, но отметим, что прелесть была во всем: и в звучании березового леса, и в том, что песня эта существовала не отдельно, сама по себе, а была неразрывно связана с чувствами и мыслями рассказчика и его спутника, а также с чувствами и мыслями самих рязанских косцов. Ощущалось в ней, что человек не ведает о своих талантах и силах и настолько наивен в этом своем неведении, что стоит лишь вздохнуть немного, как лес сразу же отзовется на данную песню.

В чем же еще состояло очарование ее, несмотря на всю будто бы безнадежность? Заключалось оно в том, что человек не верил в эту безнадежность. Он говорил, оплакивая себя, что все пути ему заказаны. Но не плачут и не выражают в песне своей скорби те, кому действительно нет нигде пути-дороги. Пелось в ней, что закатилось счастье, ночь с ее темной глушью обступает со всех сторон. И как близок кровно человек был с этой, живой для него глушью, с ее волшебными силами и девственностью. Везде был для него ночлег, приют, заступничество кого-то, шепчущий чей-то голос: "Утро вечера мудренее, не тужи, спи спокойно, нет ничего невозможного." Человека из всех бед выручали звери и птицы лесные, премудрые, прекрасные царевны и даже Баба-Яга. Для него были шапки-невидимки, ковры-самолеты, таились самоцветные клады, текли молочные реки, а от чар смерти были ключи с живой водой. Милосердный Бог прощал за все удалые посвисты горячие, острые ножи.

В этой песне было еще одно - то, что хорошо знали в глубине души и слушатели, и эти рязанские мужики. В те дни они были бесконечно счастливы, а сейчас это время уже невозвратимо, бесконечно далеко.

Миновала сказка, так как всему свой срок. Божьему прощению настал конец. Так заканчивает свое произведение Бунин Иван Алексеевич ("Косцы"). Краткие содержания, конечно, не способны передать всю прелесть художественного текста. Особенно это относится к произведениям, изображающим мысли и чувства. Полностью проникнуться ими возможно лишь прочитав полное содержание. "Косцы" (Бунин И. А.) - произведение, маленькое по объему, поэтому вы всегда можете к нему обратиться - это не займет много времени.

Идеализированный образ Родины

В написанном в 1921 году произведении возникает идеализированный образ Родины, которая была когда-то, и которой не будет больше никогда. Надеемся, вам удалось это понять, прочитав краткое содержание рассказа И. А. Бунина "Косцы". Автор отражает в данном произведении огромную любовь к России. В начале повествования изображается им картина русской природы, удивительно поэтичная. Это поля, глушь исконной, серединной России. Предвечернее время одного из июньских дней. Большая старая дорога, которая заросла муравой, изрезана колеями, следами жизни дедов и отцов, уходит в даль...

В этом описании читатель находит все атрибуты России дореволюционных лет. Дорога является одним из излюбленных символов нашей Родины, напоминанием о связи поколений, о предках, с ней связана также потеря представлений о существовании времени. Затем нам представлено описание косцов, которые поют песню, где отразилось кровное родство с родной землей. Она вызывает восхищение у слушателей.

Горечь утраты

Все это могло бы у читателей произведения вызвать лишь самые лучшие чувства, если бы не предваряющая повествование фраза о том, что было это бесконечно давно, так как жизнь, которой в то время жили, уже вовеки не вернется. Произведение "Косцы" Бунина, краткое содержание которого было вам представлено, отображает сложные чувства, которые владели в эмигрантское время душой писателя. Разрыв связи с Родиной всегда переживается тяжело. Вдвойне трудно приходится, если осознавать, что ее никак уже не вернуть - прежней страны больше не существует. Пересказ произведения Бунина "Косцы" отображает это.

• Вспоминаем классику. Краткое содержание "Деревня" Бунин
• Краткое содержание "Цифры" Бунина по главам

Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу по близости от нее - и пели.
Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже во веки.
Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им.
Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут... Казалось, что нет да никогда и не было ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой - или благословенной - Богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.
Они были "дальние", рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были "охочи к работе", несознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками (1), белыми ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами (2).
Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными как бритва косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.
Я сказал:
- Хлеб-соль, здравствуйте.
Они приветливо ответили:
- Доброго здоровья, милости просим!
Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:
- Ничего, они сладкие, чистая курятина!
Теперь они пели: - "Ты прости, прощай, любезный друг!" - подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их пения.
Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем несознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.
Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъемы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной легкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось - человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекрасное. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса.
Конечно, они "прощались, расставались" и с "родимой сторонушкой" и со своим счастьем, и с надеждами и с той, с кем это счастье соединялось:

Ты прости, прощай, любезный друг,
И родимая ах да прощал сторонушка! -

Говорили, вздыхали они каждый по разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.

Ты прости, прощай, любезная, неверная моя,
По тебе ли сердце черней грязи сделалось! -

Говорили они, по разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг все разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, - точно встряхивали головами и кидали на весь лес:

Коль не любишь, не мил - Бог с тобою,
Коли лучше найдешь - позабудешь! -

И по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:

Ах, коли лучше найдешь - позабудешь,
Коли хуже найдешь - пожалеешь!

В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадежность. - "Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!" - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачу! сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. - "Ты прости, прощай, родимая сторонушка!" - говорил человек - и знал, что все-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с родиной, что куда бы ни забросила его доля, все будет над ним родное небо, а вокруг - беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. - "Закатилось солнце красное за темные леса, ах, все пташки приумолкли, все садились по; местам!" - Закатилось мое счастье, вздыхал он, темная ночь с ее глушью обступает меня, - и все-таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чье-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: - "Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!" - И из всяческих бед, по вере его, выручали его птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга, жалевшая его "по его младости". Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар били ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его, улетал из темниц, скинувшись ясным соколом, о сырую Землю-Мать ударившись, заступали его от лихих соседей и ворогов дебри дремучие, черные топи болотные, пески летучие - и прощал милосердный Бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие...
Еще одно, говорю я, было в этой песне, - это то, что хорошо знали и мы и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок - миновала и для нас сказка: отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел Божьему прощению.

Париж, 1921 г.

(1) Бахилки - полусапожки.
(2) Ластовицы - вставные полосы.

Рассказчик вспоминает, как шли они по большой дороге, а в молодом березовом лесу поблизости косцы косили и пели. Это было очень давно. И та жизнь, которой жили все в то время, уже не вернется никогда. Кругом были поля. Старая большая дорога, изрезанная колея­ми, уходила в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, впереди серело стадо овец. Старик-пастух с подпаском сидел на меже. Казалось, что нет никакого деления на время в этой забытой - или благословенной - богом стране. А косцы шли и пели среди этой вечной тишины, и березовый лес отвечал так же легко и свободно. Косцы были дальние, рязанские, проходившие через эти зем­ли на заработки, подвигаясь в более плодородные земли. Безза­ботные и дружные, не обремененные ничем, они были «охочи» до работы. И одеты они были добротнее местных. Неделю назад рассказчик проезжал верхом и видел, как они косили в ближнем лесу. На работу они заходили пополудновавши: сладко пили из деревянных жбанов родниковую воду и бодро сбе­гались к месту. Косы пускали враз, играючи. А потом он видел их ужин, когда они сидели возле потухшего костра и таскали из чугуна куски чего-то розового. Приглядевшись, рассказчик с ужасом понял, что ели они грибы-мухоморы. А те только по­смеивались: «Ничего, они сладкие, как курятина».
Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» и про­двигались по березовому лесу. А рассказчик со спутником стояли и слушали, понимая, что им никогда не забыть этого предвечер­него часа, а самое главное, никогда не понять, в чем прелесть этой песни. А прелесть была во всем - и в звучности березового леса, и в том, что песня эта не существовала сама по себе, а была тесно связана с их мыслями и чувствами и с мыслями и чувства­ми рязанских косцов. Чувствовалось, что человек настолько наи­вен в неведении своих сил и талантов, что стоит только немного вздохнуть, как весь лес тут же отзовется в ответ на песню. В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил, да и не мог верить в эту безнадежность. «Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!» - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. «Закатилось мое счастье, - здыхал он, - темная ночь с ее глушью обступает меня», - и так кровно близок он был с этой глушью, живой для него, дев­ственной и преисполненной волшебными силами! Всюду для него был приют, ночлег, чье-то заступничество, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ниче­го невозможного, спи спокойно, дитятко!» И из всяких бед чело­века, по вере его, выручали птицы и звери лесные, царевны пре­красные, премудрые и даже сама Баба-Яга. Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, та­ились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды. Прощал милосердный бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие… Еще одно было в этой песне - это то, что хорошо знали и мы, и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что беско­нечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок, миновала сказка. Настал конец, предел божьему прощению.

Все произведения школьной программы по литературе в кратком изложении. 5-11 класс Пантелеева Е. В.

«Косцы» (Рассказ) Пересказ

(Рассказ)

Пересказ

У кромки молодого березового леса автор с попутчиком застают за работой косцов. Они привлекают внимание писателя своим благообразным видом, своей опрятностью и трудолюбием. Эти люди были беззаботны и дружны, что показывало их упоение от своего занятия.

Ближе к вечеру автор словно бы ищет новой встречи с косарями - и находит их за ужином. Они весело едят дурман-грибы, уверяя, что те сладкие, точно курятина. Затем отдохнувшие труженики запели, наполняя пахучий лесной воздух звонкими голосами.

Песня их была грустна, но пели ее мужички с какой-то удалью. И автор вместе с ними ощутил то, что нет в этой жизни безнадежности. Велика Русь и всем поможет, всякого выручит. До ночи слушал писатель песню косцов и наслаждался свежим дыханием медвяных трав в лесу, поражаясь гармонии человека и природы.

Автор заканчивает рассказ печальным воспоминанием о косцах и их песне. Та радость, которую дарила людям эта песня, свидетельствовала, что «бесконечно счастливы были мы в те дни». Бунин сожалеет о том, что сказочные дни эти - увы! - невозвратимы.