Казнь колчака. За что большевики расстреляли колчака. Верховный правитель России
Как убили Колчака (несколько вариантов интерпретации событий)
"Мы вошли в камеру к Колчаку и застали его одетым - в шубе и шапке, - пишет И.Н. Бурсак (Иван Николаевич Бурсак, участник Февральской и Октябрьской революций в Петрограде, в Красной Армии находился с начала 1918 года. В 1920 году он являлся комендантом г. Иркутска и так описывает события. 3 февраля Чрезвычайная следственная комиссия представила ревкому список на 18 человек, содержавшихся в тюрьме. В том списке значились А.Колчак, В. Пепеляев и другие наиболее отличившиеся зверствами против рабочих и крестьян главари белогвардейщины. Председатель Чрезвычайной следственной комиссии С.Чудновский и комендант Иркутска И.Бурсак настаивали на расстреле всех 18 белобандитов. Однако военно-революционный комитет с ними не согласился и вынес приговор о расстреле только Колчака и Пепеляева. ("Известия Иркутского Военно-революционного комитета". 8 февраля 1920г.).
- Было такое впечатление, что он чего-то ожидал. Чудновский зачитал ему постановление ревкома. Колчак воскликнул:
- Как! Без суда?
Чудновский ответил:
- Да, адмирал, также как вы и ваши подручные расстреливали тысячи наших товарищей.
Поднявшись на второй этаж, мы вошли в камеру к Пепеляеву. Этот тоже был одет. Когда Чудновский зачитал ему постановление ревкома, Пепеляев упал на колени и, валяясь в ногах, умолял, чтобы его не расстреливали. Он уверял, что вместе со своим братом, генералом Пепеляевым, давно решил восстать против Колчака и перейти на сторону Красной Армии. Я приказал ему встать и сказал: - Умереть достойно не можете...
Снова спустились в камеру Колчака, забрали его и пошли в контору. Формальности закончены.
К 4 часам утра мы прибыли на берег реки Ушаковки, притока Ангары. Колчак все время вел себя спокойно, а Пепеляев - эта огромная туша - как в лихорадке.
Полнолуние, светлая морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шепотом говорит мне:
- Пора.
Я даю команду:
- Взвод, по врагам революции - пли!
Оба падают. Кладем трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь. Так "верховный правитель всея Руси" адмирал Колчак уходит в свое последнее плавание...".
("Разгром Колчака", военное издательство Министерства обороны СССР, М., 1969, стр.279-280, тираж 50 000 экз.).
Где убили адмирала Колчака
и куда делся золотой запас России
Существует устоявшаяся версия, что Колчак был расстрелян на берегу Ушаковки, неподалеку от Знаменского монастыря. Именно там сейчас стоит крест, установленный иркутскими казаками.
Однако факты, сохранившиеся в спецфондах КГБ, свидетельствуют о том, что Верховного правителя убили прямо в тюрьме, в предместье Рабочем.
Геннадий Белоусов, ветеран службы Госбезопасности, занимался историей этого вопроса и нашел архивные материалы.
В 1920 году при Временном совете управления Прибайкалья была создана служба безопасности, во главе которой стоял некто Калашников.
Служба начала свою деятельность с мероприятий по задержанию колчаковских и сычовских карателей, участвовавших в зверской расправе над 31 заключенными на Байкале, на ледоколе "Ангара".
Ею было организовано и наблюдение за передвижением эшелона, в котором находился Колчак. Сопровождавшие его чехи по прибытии в Иркутск (15 января 1920 г.) передали адмирала, руководителей колчаковского совета министров и генералитета сотрудникам калашниковской контрразведки. Комдив Нестеров и комиссар Мерхалев доставили его со свитой в городскую тюрьму на Ушаковке.
6 февраля 1920 года в связи с подходом к Иркутску дивизии отступавшей колчаковской армии и страхом захвата города и освобождения Колчака конвойская команда службы безопасности расстреляла Колчака и часть его правительства и генералитета прямо в тюрьме.
Геннадию Белоусову лично приходилось слышать от родственников участников карательной команды (в частности, от Вагановой Марии), что Колчака и его генералитет на берег Ушаковки не выводили - боялись захвата. Адмирала со свитой расстреляли в подвале тюрьмы, а затем трупы опустили под лед.
Сохранилась легенда о том, что перед смертью, выкурив последнюю папиросу, адмирал бросил свой золотой портсигар расстреливавшим его красноармейцам: "Пользуйтесь, ребята!"
Несмотря на то что Колчак владел 500-тонным золотым запасом России, и вполне мог купить себе и жизнь, и свободу, он не воспользовался деньгами Родины по причине исключительной честности.
Адмирал вез золотой запас в спецэшелоне из 18 вагонов в 5143 ящиках и 1678 мешках. Все эти сокровища вместе с верховным правителем сняли с эшелона в Иркутске, а потом под усиленной охраной сотрудников особого отделка 5-й армии переправили в Москву, где его принял Ленин.
Телеграмма: Ленин - Склянскому:
"Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: "Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске".
Подпись: "Ленин" (шифром). "Беретесь ли сделать архинадежно?"
Расстрел А.В.Колчака
7 февраля около 5 часов утра адмирал Колчак и премьер-министр Пепеляев были выведены из тюрьмы на окраину города и расстреляны. Существуют различные рассказы о последних минутах адмирала Колчака; все они свидетельствуют, что он умер так же смело и честно, как всегда жил.
Решение о бессудной казни принял Иркутский ревком. Председателем Иркутского ревкома в то время был Янкель Шумятский. Кроме убийство А. В. Колчака санкционировали комендант Иркутска Иван Бурсак и член Военкома Лазарь Левинсон. В качестве палача выступил Самуил Чудновский. В газете «Советская Сибирь» был напечатан следующий рассказ палача, руководившего убийством А.В. Колчака:
«В начале февраля 1920 года, когда Иркутску грозило наступление белогвардейцев, я сообщил председателю революционного комитета Ширенкову, что, по моему мнению, необходимо без суда убить Колчака и двадцать других белых лидеров, которые попали в наши руки. Мое предложение было принято, и рано утром 5 февраля я поехал в тюрьму, чтобы привести в исполнение волю революционного комитета. Удостоверившись, что караул состоит из верных и надежных товарищей, я вошел в тюрьму и был проведен в камеру Колчака. Адмирал не спал и был одет в меховое пальто и шапку. Я прочитал ему решение революционного комитета и приказал моим людям надеть ему ручные кандалы. «Таким образом, надо мной не будет суда?», - спросил Колчак. Должен сознаться, что этот вопрос застал меня врасплох, но я не ответил и приказал моим людям вывести Колчака. На вопрос, имеет ли он какую-либо последнюю просьбу, он ответил: «Передайте моей жене, которая живет в Париже, что, умирая, я благословляю моего сына». Я (Чудновский) ответил: «Если не забуду, то постараюсь исполнить Вашу просьбу».
Как только я оставил Колчака, один из часовых позвал меня назад и спросил, может ли он позволить заключенному выкурить последнюю папироску. Я разрешил, через несколько минут бледный, возбужденный часовой выбежал в коридор и сказал мне, что Колчак пытался отравиться, приняв капсулу, которая была у него завязана в носовой платок.
Колчак и Пепеляев были выведены на холм на окраине города, их сопровождал священник, они громко молились.
Я поставил их обоих на вершину холма. Колчак, стройный, гладко выбритый, имел вид англичанина. Пепеляев, короткий, тучный, очень бледный, с закрытыми глазами, имел вид трупа.
Наши товарищи выпустили первый залп и затем для верности второй - все было кончено».
Контр-адмирал М.И. Смирнов. Александр Васильевич Колчак (краткий биографический очерк). Издание Военно-морского союза (От Военно-морского союза). Опубликовано: Париж, 1930. Здесь цитируется по кн.: Окрест Колчака: документы и материалы. Составитель доктор исторических наук, профессор А.В. Квакин. М., 2007. С. 175-176.
Расстрел Колчака: свидетельство очевидца
В редакцию обратился Владимир Зенченко, который долгое время жил по соседству с одним из участников казни адмирала
После серии публикаций о памятнике адмиралу Колчаку журналисты "СМ Номер один" потеряли покой. Редакция каждый день получает по несколько писем, в которых читатели высказывают свое мнение об адмирале. Постоянно звонят читатели и делятся своими мыслями о проекте памятника. А несколько дней назад к нам обратился Владимир Петрович Зенченко. Оказалось, что он лично был знаком в одним из семи железнодорожных слесарей, которые расстреливали Александра Васильевича. Маленьким мальчиком он не меньше десяти раз слушал рассказ, как казнили адмирала.
Колчака высадили из поезда, перевели по льду через Ангару. На правом берегу реки, возле Курбатовских бань, адмирала ждал грузовик. На нем арестованного довезли до тюрьмы, возле которой и расстреляли. Подо льдом тело вынесло в Ангару, и нет никаких сведений, что его кто-то нашел. Прямоугольниками с точками Владимир Зинченко обозначил места, где, по его мнению, должен стоять памятник.
Убийца Колчака рассказывал о казни только высокопоставленным коммунистам
- Для меня Колчак - образец высоконравственного человека, - говорит Владимир Петрович. - То, что он сделал для России, трудно переоценить. Люди должны знать о нем, должны помнить таких, как он. Я настоящий коммунист и до сих пор состою в партии, поэтому меня трудно заподозрить в необъективности.
Мой отец был из слесарей. Работал на Иннокентьевской станции паровозного депо в Иркутске II. Он всегда поддерживал таких же рабочих, как сам. Когда отца назначили руководителем фабрики в Усолье-Сибирском, где делали фанеру для самолетов, он разрешил в одном из домиков во дворе жить чернорабочему Солуянову. К сожалению, уже не помню, как его зовут. Зато хорошо помню имена его трех сыновей, с ними мы играли. Так вот оказалось, что этот Солуянов был одним из семи расстреливавших Колчака в 1920 году.
К нам домой постоянно приезжали высокие партийные работники из Иркутска и Москвы. У них всегда была одна просьба к отцу - позвать Солуянова, чтобы тот рассказал, как на самом деле был расстрелян Колчак. Я был совсем мальчишкой, сидел на диване и чуть дыша слушал один тот же рассказ Солуянова. Партийные работники сидели за большим столом, пили чай. Солуянову же ставили табуретку около двери. Он почему-то каждый раз садился на порог.
Перед смертью Колчак долго смотрел на Полярную звезду
По его словам, охрану в тюрьме, где сидел Колчак, сменили за день до его расстрела. Дело было рано утром. В камеру к Колчаку пришли ровно в четыре часа и сказали, что есть постановление местного революционного комитета о том, чтобы его расстрелять. Он спокойно спросил: "Что, без суда?" Ему ответили, что без суда. Потом оставили адмирала в камере, а сами пошли к председателю его правительства Пепеляеву. Тот, когда узнал о казни, сразу бросился на колени и стал просить прощения, умолять о пощаде.
Сначала вывели из камеры Пепеляева, потом вывели Колчака и повели их на Ушаковку. В пятидесяти метрах от тюрьмы была прорубь, где обычно полоскали белье. Из семи сопровождавших Колчака только один был с карабином. Он освободил прорубь ото льда. Колчак все время оставался спокойным, не сказал ни одного слова. Его подвели к проруби и предложили встать на колени.
По словам Солуянова, адмирал молча бросил шинель на меху около проруби и выполнил требование. Все это время он смотрел на небо в сторону севера, где ярко горела звезда. Мне кажется, что Колчак смотрел на полярную звезду и думал о чем-то своем. Приговор, конечно, никому не зачитывали. Самый главный у них сказал: "Давай так шлепнем - что церемонию разводить?"
Сначала расстреляли Колчака. К его затылку все семь человек приставили револьверы. Солуянов так испугался, что при нажатии на спусковой крючок закрыл глаза. Когда после выстрелов открыл их, то увидел, как шинель уходила под воду. Второго расстреляли немного позже. Потом все вернулись в тюрьму и уже там составили протокол, расписав казнь поминутно.
Протокол составили в пять часов. В нем сказано, что Колчака расстреляли на Ушаковке. Конкретное место не описано. Судя по времени, после того как о расстреле объявили Колчаку и составили протокол, прошел один час, казнь была недалеко от тюрьмы. К тому же потом гражданская жена адмирала писала в своих дневниках, что выстрелы были недалеко от тюрьмы.
Где и когда умер Солуянов, я не знаю. Он любил выпить. Возможно, умер именно от этого своего пристрастия. Те, кто приказывал казнить Колчака, были расстреляны в 1937-1938 годах. О причинах быстрой расправы над Колчаком теперь можно только догадываться. В архивах об этом ничего не говорится. Постановление о расстреле адмирала вынес Иркутский политцентр, который состоял из эсеров и меньшевиков. В феврале к городу стремительно продвигалась 30-я дивизия Красной армии. Возможно, чтобы сохранить себе жизнь и показать, что они не с Колчаком, члены политцентра вынесли свое решение. Возможно, боялись, что Колчака освободят остатки дивизии Каппеля, которые вели бои недалеко от Иркутска.
Колчак дорожил жизнью каждого человека
А почему вы считаете Колчака высоконравственным человеком?
Об этом говорит вся его жизнь. Да и то, как он вел себя в последние дни своей жизни. Поезд Колчака вместе с золотым запасом России сопровождали чехи, которые стремились на Дальний Восток, чтобы морем попасть на родину. Их встретил отряд черемховских рабочих. Они предупредили, что если чехи не отдадут Колчака, то будут взорваны три моста. А это означало, что домой они уже никогда не попадут. После этого большевикам никто не мешал арестовывать адмирала. Как бы повел себя обычный человек? Наверное, убежал бы. А Колчак приказом передал власть Деникину и велел все золото в целости и сохранности отдать большевикам. Золотой запас России к Колчаку попал, когда его войска заняли Казань. Золото готовили к погрузке на баржи для отправки в Астрахань. Туда, где действовали интервенты и мародеры. Скорее всего, золото увезли бы из России. А так оно было описано, составлен точный список - всего 28 вагонов. Так вот все эти 28 вагонов были переданы большевикам в Иркутске, о чем есть соответствующие документы.
А то, что он сделал для России как ученый? По сути именно он открыл для мира Северный морской путь. В поисках экспедиции Толля он потерял половину зубов, был обморожен. За свою стойкость был награжден Большой Константиновской медалью, высшей медалью за полярные исследования. О героической доблести Колчака на Русско-японской войне говорили даже сами японцы. Уже после сдачи Порта-Артура Колчак со своей батарей продолжал отстреливаться и только раненым был схвачен в плен. Японцы, чтобы показать свое уважение к его храбрости, построили две шеренги самураев и пронесли через них на носилках Колчака.
Во время Первой мировой войны на Балтийском море его корабль потопил пять немецких кораблей, не потеряв ни одного моряка. На Черном море при нем было потоплено пять подводных лодок Германии, и опять же ни один моряк не погиб. Он очень бережно относился к людям, ценил каждого человека. Когда его офицеры расстреляли трех депутатов Учредительного собрания и Колчак об этом узнал, то приказал отдать виновных под суд.
Памятник должен стоять около Вечного огня
- Теперь самое главное, для чего вам звонил. Сейчас идет поиск места для памятника Колчаку. Я изучал исторические документы, просмотрел все места в Иркутске, которые связаны с Колчаком, и пришел к выводу, что самым хорошим местом для памятника является набережная около Вечного огня. Ведь именно здесь его ждала машина - он от вокзала шел через Ангару с конвоем, когда его переводили в тюрьму. Здесь, можно сказать, Колчак сделал последние свои шаги. С набережной возле Вечного огня можно увидеть Знаменский монастырь, около которого стоит крест Колчаку; вокзал, куда привезли адмирала; место, где стоял состав с золотом. Я хочу, чтобы городские власти подумали над моим предложением.
Досье
Владимир Петрович Зенченко родился 30 октября 1931 года в Усолье-Сибирском. Там же закончил школу. В 1948 году поступил в горный институт (нынче политехнический университет). С 1955-го по 1992 год занимался поисками урановых месторождений. В 1970 году удостоен Ленинской премии за вклад в науку. Именно он открыл и потом дал название Краснокаменскому месторождению урана в Читинской области. На сегодня Краснокаменское месторождение - самое крупное в мире и единственное в России. Сейчас Владимир Петрович на пенсии, дважды женат, вырастил трех сыновей, которые пошли по стопам отца и стали инженерами.
И куда делся золотой запас России
Существует устоявшаяся версия, что Колчак был расстрелян на берегу Ушаковки, неподалеку от Знаменского монастыря. Именно там сейчас стоит крест, установленный иркутскими казаками.
Однако факты, сохранившиеся в спецфондах КГБ, свидетельствуют о том, что Верховного правителя убили прямо в тюрьме, в предместье Рабочем.
Геннадий Белоусов, ветеран службы Госбезопасности, занимался историей этого вопроса и нашел архивные материалы.
В 1920 году при Временном совете управления Прибайкалья была создана служба безопасности, во главе которой стоял некто Калашников.
Служба начала свою деятельность с мероприятий по задержанию колчаковских и сычовских карателей, участвовавших в зверской расправе над 31 заключенными на Байкале, на ледоколе "Ангара".
Ею было организовано и наблюдение за передвижением эшелона, в котором находился Колчак. Сопровождавшие его чехи по прибытии в Иркутск (15 января 1920 г.) передали адмирала, руководителей колчаковского совета министров и генералитета сотрудникам калашниковской контрразведки. Комдив Нестеров и комиссар Мерхалев доставили его со свитой в городскую тюрьму на Ушаковке.
6 февраля 1920 года в связи с подходом к Иркутску дивизии отступавшей колчаковской армии и страхом захвата города и освобождения Колчака конвойская команда службы безопасности расстреляла Колчака и часть его правительства и генералитета прямо в тюрьме.
Геннадию Белоусову лично приходилось слышать от родственников участников карательной команды (в частности, от Вагановой Марии), что Колчака и его генералитет на берег Ушаковки не выводили - боялись захвата. Адмирала со свитой расстреляли в подвале тюрьмы, а затем трупы опустили под лед.
Сохранилась легенда о том, что перед смертью, выкурив последнюю папиросу, адмирал бросил свой золотой портсигар расстреливавшим его красноармейцам: "Пользуйтесь, ребята!"
Несмотря на то что Колчак владел 500-тонным золотым запасом России, и вполне мог купить себе и жизнь, и свободу, он не воспользовался деньгами Родины по причине исключительной честности.
Адмирал вез золотой запас в спецэшелоне из 18 вагонов в 5143 ящиках и 1678 мешках. Все эти сокровища вместе с верховным правителем сняли с эшелона в Иркутске, а потом под усиленной охраной сотрудников особого отделка 5-й армии переправили в Москву, где его принял Ленин.
{Телеграмма
: Ленин - Склянскому:
"Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: "Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске".
Подпись
: "Ленин" (шифром). "Беретесь ли сделать архинадежно?"}
Материал из Википедии - свободной энциклопедии
Адмирал держался во время допросов спокойно и с большим достоинством, вызывая этим невольное уважение у следователей, подробно рассказывая о своей жизни и охотно отвечая на вопросы. Колчак был довольно откровенен и открыт, стремился оставить для истории и собственные биографические данные, и сведения о важных исторических событиях, участником которых ему довелось быть .
Причины расстрела
Вопрос о расстреле Колчака неоднократно освещался в мемуарной и исследовательской литературе. До 1990-х годов считалось, что все обстоятельства и причины этого события досконально выяснены. Некоторые расхождения в литературе существовали лишь в вопросе о том, кто отдал приказ о расстреле Колчака. Одни мемуаристы и исследователи утверждали вслед за советскими историками, что такое решение принял Иркутский военно-революционный комитет по собственной инициативе и в силу объективно сложившихся военно-политических обстоятельств (угроза нападения на Иркутск подошедших с запада остатков колчаковской армии под командованием генерала Войцеховского) , другие приводили сведения о наличии директивы, исходившей от председателя Сибревкома и члена Реввоенсовета 5-й армии И. Н. Смирнова . О причине расстрела без суда Г. З. Иоффе в монографии 1983 года писал: «Судьбу Колчака фактически решили каппелевцы, рвавшиеся в Иркутск, и контрреволюционные элементы, готовившие восстание в городе» . Историк привёл практически полностью текст «Постановления № 27», принятого Военно-революционным комитетом 6 февраля:Обысками в городе обнаружены во многих местах склады оружия, бомб, пулеметных лент и пр.; установлено таинственное передвижение по городу этих предметов боевого снаряжения; по городу разбрасываются портреты Колчака и т. п.
С другой стороны, генерал Войцеховский, отвечая на предложение сдать оружие, в одном из пунктов своего ответа упоминает о выдаче Колчака и его штаба.
Все эти данные заставляют признать, что в городе существует тайная организация, ставящая своей целью освобождение одного из тягчайших преступников против трудящихся - Колчака и его сподвижников. Восстание это безусловно обречено на полный неуспех, тем не менее может повлечь за собою ещё ряд невинных жертв и вызвать стихийный взрыв мести со стороны возмущенных масс, не пожелающих допустить повторение такой попытки.
Обязанный предупредить эти бесцельные жертвы и не допустить город до ужасов гражданской войны, а равно основываясь на данных следственного материала и постановлений Совета народных комиссаров Российской социалистической федеративной советской республики, объявившего Колчака и его правительство вне закона, Иркутский военно-революционный комитет постановил:
1) бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и
2) бывшего председателя Совета министров Пепеляева
р а с с т р е л я т ь.
Лучше казнить двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв.
Постановление подписано членами ВРК А. Ширямовым, А. Сноскаревым, М. Левенсоном и Обориным.
Текст постановления об их расстреле был впервые опубликован в статье бывшего председателя Иркутского военно-революционного комитета А. Ширямова . В 1991 году Л. Г. Колотило сделал предположение, что постановление было составлено уже после расстрела, как оправдательный документ, поскольку датировано оно седьмым февраля, а в тюрьму предгубчека С. Чудновский и И. Н. Бурсак прибыли во втором часу ночи седьмого февраля, якобы уже с текстом постановления, причём до этого составляли из коммунистов расстрельную команду .
Лишь в начале 1990-х годов в СССР была опубликована записка Ленина заместителю Троцкого Э. Склянскому для передачи по телеграфу члену Реввоенсовета 5-й армии , председателю Сибревкома И. Смирнову, которая к этому моменту была известна за границей уже 20 лет - с момента опубликования в Париже издания «Бумаги Троцкого» :
Шифром. Склянскому: Пошлите Смирнову (РВС 5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин. Подпись тоже шифром.
1. Беретесь ли сделать архи-надежно?
2. Где Тухачевский?
3. Как дела на Кав. фронте?4. В Крыму?
По мнению ряда современных российских историков, эту записку следует расценивать как прямой приказ Ленина о бессудном и тайном убийстве Колчака .
Председатель Сибревкома И. Н. Смирнов утверждал в своих воспоминаниях, что ещё во время пребывания в Красноярске (с середины января 1920 г.) получил шифрованное распоряжение Ленина, «в котором он решительно приказал Колчака не расстреливать», ибо тот подлежит суду . Однако после получения этого распоряжения штаб авангардной 30-й дивизии направил в Иркутск телеграмму, в которой сообщался приказ Реввоенсовета 5-й армии, согласно которому расстрел Колчака допускался: «…адмирала Колчака содержать под арестом с принятием исключительных мер стражи и сохранения его жизни…, применив расстрел лишь в случае невозможности удержать Колчака в своих руках » , а Ленину и Троцкому Смирнов телеграфировал 26 января: «Сегодня… дан… приказ… чтобы Колчака в случае опасности вывезли на север от Иркутска, если не удастся спасти его от чехов, то расстрелять в тюрьме ». «Вряд ли возможно», - пишет биограф Колчака Плотников, чтобы такой приказ Смирнов мог дать «без санкции не только партийного центра, но и лично Ленина» . Плотников полагает в связи с этим и на основании косвенных данных (упоминаемых в записке обстоятельств, не имеющих отношения к основному содержанию), что записка Ленина была ответом на телеграмму Смирнова, и датирует её концом двадцатых чисел января 1920 г. Таким образом, историк считает очевидным, что Смирнов имел установку на расстрел Колчака непосредственно от Ленина, на основании которой он выбрал подходящий момент - выход белогвардейцев к Иркутску - и 6 февраля направил телеграмму исполкому Иркутского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов: «Ввиду возобновившихся военных действий с чехо[словацкими] войсками, движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения советской власти в Иркутске, настоящим приказываю Вам: находящихся в заключении у Вас адмирала Колчака, председателя Совета министров Пепеляева, всех, участвовавших в карательных экспедициях, всех агентов контрразведки и охранного отделения Колчака с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить » .
Г. З. Иоффе обратил внимание на то, что хотя и А. В. Колчак, и «все ставленники и агенты Колчака» были объявлены вне закона ещё в августе 1919 года постановлением Совнаркома и ВЦИК Советов , бессудно были казнены только А. В. Колчак и В. Н. Пепеляев. Остальных арестованных состоявшийся в мае 1920 года трибунал, исходя из того, что «острый момент гражданской войны миновал», нашёл возможным предать суду .
Некоторые современные историки считают, что смысл действий Ленина здесь, как и в случае с убийством Царской Семьи , состоял в попытке снять с себя ответственность за бессудную казнь, представив дело как народную инициативу и «акт возмездия» . К этому мнению близка точка зрения историка А. Г. Латышева, согласно которой Ленин мог именно так поступить по отношению к царской семье, но посчитал это нецелесообразным . В. И. Шишкин, не отрицая наличия ленинской директивы о необходимости расстрела Колчака, не считает Ленина единственным виновником бессудного убийства, указывая, что в советской России в то время не существовало иной точки зрения по этому вопросу. По его мнению, освобождение А. В. Колчака было делом нереальным, и его расстрел был инициирован верхушкой большевистского руководства как акт политической расправы и устрашения .
Г. З. Иоффе оставил открытым вопрос о корректной датировке записки Ленина Склянскому , но обратил внимание на неясности в тексте записки, если считать, что она была написана уже после расстрела .
Каппелевцы под Иркутском
На выручку попавшему в беду адмиралу поспешил оставшийся ему до конца верным генерал В. О. Каппель во главе ещё сохранивших боеспособность остатков частей Восточного фронта Русской армии , несмотря на лютую стужу и глубокие снега, не щадя ни себя, ни людей . В результате при переправе через реку Кан Каппель провалился с конём под лед, обморозил ноги, и уже 26 января скончался от воспаления легких.
Войска белых под командованием генерала С. Н. Войцеховского продолжили движение вперед. Их оставалось всего 4-5 тысяч бойцов. Войцеховский планировал взять штурмом Иркутск и спасти Верховного правителя и всех томившихся в тюрьмах города офицеров. Больные, обмороженные, 30 января они вышли на линию железной дороги и у станции Зима разбили высланные против них советские войска. После короткого отдыха, 3 февраля , каппелевцы двинулись на Иркутск. Они с ходу взяли Черемхово в 140 км от Иркутска, разогнав шахтёрские дружины и расстреляв местный ревком .
В ответ на ультиматум командующего советскими войсками Зверева о сдаче Войцеховский направил красным встречный ультиматум с требованием освобождения адмирала Колчака и арестованных с ним лиц, предоставления фуража и выплаты контрибуции в размере 200 млн руб., обещая обойти в этом случае Иркутск стороной .
Большевики не выполнили требований белых, и Войцеховский перешел в атаку: каппелевцы прорвались к Иннокентьевской в 7 км от Иркутска. Иркутский ВРК объявил город на осадном положении, а подступы к нему были превращены в сплошные линии обороны. Началось сражение за Иркутск - по ряду оценок, не имевшее себе равных за всю гражданскую войну по ожесточённости и ярости атак. Пленных не брали .
Каппелевцы взяли Иннокентьевскую и смогли прорвать линии городской обороны красных. На 12 часов дня был назначен штурм города. В этот момент в события вмешались чехи, заключившие с красными соглашение, имевшее целью обеспечение их собственной беспрепятственной эвакуации. За подписью начальника 2-й чехословацкой дивизии Крейчего белым было направлено требование не занимать Глазковского предместья под угрозой выступления чехов на стороне красных. Сражаться со свежим хорошо вооруженным чешским контингентом у Войцеховского уже не хватило бы сил. Одновременно пришли вести о гибели адмирала Колчака. В сложившихся обстоятельствах генерал Войцеховский приказал отменить наступление. Каппелевцы с боями начали отход в Забайкалье .
Как пишет историк С. П. Мельгунов , в этом штурме Иркутска каппелевцами было многое и морального порядка, что должно было стать душевным облегчением для идущего на смерть Верховного правителя. Адмирал мог со спокойной совестью встретить расстрельные выстрелы: его солдаты и офицеры в самый критический момент испытания не изменили делу, которому служил А. В. Колчак, не изменили и самому адмиралу, оставшись ему верными до конца .
Расстрел
В ночь на 25 января (7 февраля) 1920 года в тюрьму, где содержались А. В. Колчак и бывший Председатель Совета Министров Российского правительства В. Н. Пепеляев , прибыл отряд красноармейцев с начальником И. Бурсаком. Сначала со второго этажа был выведен Пепеляев, затем - А. В. Колчак. Адмирал шел среди кольца солдат совершенно бледный, но спокойный. Все время своего ареста и до смерти А. В. Колчак держался мужественно и совершенно спокойно, хотя и не питал иллюзий относительно своей участи. Внутренне же адмирал за эти дни нечеловечески устал, ко дню своей смерти, в возрасте 46 лет, он был уже совершенно седым .
Перед расстрелом А. В. Колчаку было отказано последний раз повидаться с его любимой - А. В. Тимиревой , добровольно пошедшей под арест вместе с Александром Васильевичем, не желая его покидать. Адмирал отверг предложение палачей завязать глаза и отдал Чудновскому кем-то ему ранее переданную капсулу с цианистым калием, так как считал самоубийство неприемлемым для православного христианина , попросил передать своё благословение жене и сыну .
Общее руководство расстрелом осуществлял председатель губчека Самуил Чудновский , расстрельной командой руководил начальник гарнизона и одновременно комендант Иркутска Иван Бурсак.
Полнолуние, светлая, морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом. Взвод построен, винтовки наперевес. Чудновский шепотом говорит мне:
– Пора.Я даю команду
– Взвод, по врагам революции – пли!
Оба падают. Кладем трупы на сани-розвальни, подвозим к реке и спускаем в прорубь. Так «верховный правитель всея Руси» адмирал Колчак уходит в своё последнее плавание.Из воспоминаний И. Бурсака
Как отмечает историк Хандорин, в своих «неофициальных» воспоминаниях, Бурсак пояснял: «Закапывать не стали, потому что эсеры могли разболтать, и народ бы повалил на могилу. А так - концы в воду» .
Даже сами расстрельщики, враги, отмечали впоследствии, что адмирал встретил смерть с солдатским мужеством, сохранил достоинство и перед лицом смерти .
Могила адмирала Колчака
Историк Ю. В. Чайковский считает убедительными предположения архивиста С. В. Дрокова, что официальная версия о расстреле Колчака на берегу Ангары выдумана и могилу Александра Васильевича следует искать в стенах иркутской тюрьмы. Указывая на многие нестыковки в официальной версии (например, на оставшуюся в тюрьме и попавшую потом в перечень личных вещей шубу Колчака), Чайковский соглашается с Дроковым, что большевики боялись выводить Колчака за стены тюрьмы, при этом командарм Смирнов уже телеграфировал в Москву, что приказал властям Иркутска вывезти Колчака на север от города, а если это не удастся, то «расстрелять в тюрьме». Исполнители могли шумно и прилюдно вывести смертников в шубах из камер, а убить их тайком в подвале. Официальная версия, пишет Чайковский, могла служить лишь тому, чтобы скрыть место захоронения останков Колчака .
Символическая могила А.В. Колчака находится на месте его «упокоения в водах Ангары» недалеко от иркутского Знаменского монастыря , где установлен православный крест.
Правовые оценки расстрела
Память
Напишите отзыв о статье "Расстрел адмирала Колчака"
Примечания
Источники
- Советско-польская война : Бои за Двинск ;
- 4 января адмирал Колчак передал полномочия Верховного правителя генералу Деникину;
- 15 января образована Первая трудармия ;
- 16 января основана Российская Восточная Окраина во главе с атаманом забайкальских казаков Семёновым;
- 7 февраля Колчак расстрелян вместе со своим премьер-министром Пепеляевым В. Н. ;
- «Красный потоп»: 20 февраля РККА ликвидировала Северную область .
- «Красный потоп»: окончательный крах деникинского фронта. 4 апреля генерал Деникин покинул Россию, остатки ВСЮР укрепились в Крыму под командованием барона Врангеля;
- 6 апреля основана Дальневосточная Республика ;
- Советско-польская война: 7 мая поляки заняли Киев ;
Отрывок, характеризующий Расстрел адмирала Колчака
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили. И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену, и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu"il vous donne l"amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
О книге С.С. Арутюнова «То, что всегда с тобой» (изд-во «БУКИ ВЕДИ» Москва 2018)
№ 2020/7, 27.02.2020
Поэзия С.С. Арутюнова поражает, удивляет. Иногда даже возмущает, но не оставляет холодным. Она выходит далеко за рамки той «обыденки», казёнщины, зарифмованных рефератов, которыми изобилуют сегодня страницы поэтических сборников, интернет-площадок, студий и проч. Он необычен и ярок. И всем, своим опытом, убеждением и мастерством – он противостоит той бледной (иногда – вызывающей) графомании, которая одолела в нынешнем бесцензурье, перешла все рамки приличия.(О книге Дмитрий Терентьев, «Пламень веры»: повесть, Нижний Новгород, ИП Гладкова О.В., 2019г.,71 с.)
№ 2020/7, 27.02.2020
Смотрит человек: из-под бровей, из-под шапки, из-под руки, ладошки. Но, в конце концов, он смотрит всегда, если осознанно, то из-под ведения. Малыш, держащийся и рукой и взглядом за маму, ведает детскую, дом, двор и его обитателей. Обрастает знанием с каждым днём – нет, он даже этим каждым днём и обрастает. Пытаясь порой от лишних из них, нежелательных, нелюбимых или неудачных, избавиться. Взрослый избавляется легче: и от дней, и от людей. Только от знания людей ему избавляться нельзя – жизнь не простит. Накажет за забывчивость.Рубрика в газете: На конкурс «Мой родной язык», № 2020/7, 27.02.2020
В конце ноября, когда нежданно завьюжило и стало не по-осеннему студёно, Иван Власович занемог. У него вдруг стали ватными ноги, и по этой причине испортилась походка. Выйдя утром во двор, он неуклюже ковылял по мокрому рыхлому снегу, стараясь придумать себе какое-то неотложное дело. Но дел в эту пору было не много, а из неотложных только одно: нужно было срочно, до больших морозов, вытащить из воды и поднять на высокий берег лодку. Спотыкаясь, и борясь с невесть откуда подступившей одышкой, он спустился к реке.Объединятся ли писатели Тверской области под крылом Союза писателей России, или это никому не нужно?
№ 2020/7, 27.02.2020
Как-то в Тверь приехал известный писатель и публицист Дмитрий Воденников. На встрече с ним кто-то задал вопрос: «А знаете ли Вы тверских писателей?» Ответ многих привёл в недоумение, но для меня оказался неожиданным открытием. Дмитрий Борисович сказал, что никогда не классифицирует писателей по месту жительства, потому что тогда литература превращается в краеведение. Применяя его теорию к тверскому региону, я могу с уверенностью сказать, что многие писатели живут своими заботами, мелкими клубами по интересам, и не хотят выходить из «зоны комфорта», которую очертили вокруг себя.Артисты всё чаще ставят во главу угла не искусство, а деньги
Рубрика в газете: В поисках идеала, № 2020/7, 27.02.2020
Анна Русских – артистка балета Большого театра, педагог-репетитор, блоггер (на Яндекс-Дзен ведёт канал «Записки балерины»). Недавно в соавторстве с Германом и Андреем Ситниковыми она выпустила книгу «Из глубины памяти. Герман Борисович Ситников». Но мы решили поговорить с Анной Русских не только о книге, но и о современном балете, о проблемах воспитания нового поколения артистов. 
автор: Дмитрий ФИЛИППОВ (г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ)
