Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Вот скажите, могли в советской послевоенной печати появиться такие строчки:

Нас оставалось пятеро
В промозглом блиндаже.
Командованье спятило
И драпало уже…

Оказывается, вполне, если стих называется «Отступление в Арденнах» и принадлежит перу английского поэта-фронтовика, некоего Джемса Клиффорда. Вот более развернутый отрывок из него:

Ах, как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила.

Нас оставалось пятеро
В промозглом блиндаже.
Командованье спятило
И драпало уже.

Мы из консервной банки
По кругу пили виски,
Уничтожали бланки,
Приказы, карты, списки,

И, отдаленный слыша бой,
Я — жалкий раб Господен —
Впервые был самим собой,
Впервые был свободен!

Джемс Клиффорд родился в 1913 году в Лондоне в семье банковского клерка, уже через три года его отец погиб под Верденом, а мать вскоре умерла от туберкулеза. Клиффорд воспитывался в семье деда, увлекался живописью, работал чертежником. В 1940 году призван в армию, в 1944 году переброшен на континент, где вскоре погиб при отражении немецкой танковой атаки. При жизни он не увидел своих стихов опубликованными, посмертно вышел сборник «Порядок вещей» («The way of things»), состоящий из двадцати трех стихотворений. В СССР стихи Клиффорда неоднократно публиковались в периодической печати в переводах известного поэта Владимира Лифшица. Среди них есть и стихотворение «Квадраты», вчитайтесь, прямо из советской книжки:

Заканчивается стихотворение так:

А если упорствовать станешь ты:
— Не дамся!.. Прежнему не бывать!.. —
Неслышно явятся из темноты
Люди, умеющие убивать.

Ты будешь, как хину, глотать тоску,
И на квадраты, словно во сне,
Будет расчерчен синий лоскут
Черной решеткой в твоем окне.

Удивительно здесь даже не то, что такие тексты публиковались в советской печати. Дело в том, что Джемс Клиффорд, целиком, вместе со стихами и биографией, выдуман собственным «переводчиком», Владимиром Лифшицем. Мистификация прожила до 1974 года, когда вошедшие в свой сборник «Избранные стихи» переводы из Клиффорда Владимир Александрович предварил кратким жизнеописанием «автора» со следующей осторожной ремаркой: «Такой могла бы быть биография этого английского поэта, возникшего в моем воображении и материализовавшегося в стихах, переводы которых я предлагаю вашему вниманию».

А широкой публике Владимир Лифшиц должен быть известен по песенке «Пять минут, пять минут…» из «Карнавальной ночи»…

"Ах, как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила..."

Некоторое время считалось, что поэт Джемс Клиффорд родился в 1913-ом в Англии, а погиб в 1944-ом во Второй Мировой войне на европейском театре военных действий.

Затем выяснилось, что создал он два десятка своих стихотворений сразу на русском языке, минуя английский подстрочник. И помог ему в этом Владимир Лифшиц (1913-1978) -- замечательный ленинградский поэт. Стихотворения Джемса Клиффорда в "переводе" В. Лифшица были впервые опубликованы в батумской городской газете, затем в журнале "Наш современник" в 1964-ом. Затем они вышли в сборнике Владимира Лифшица "Избранные стихи", Сов. Писатель, М., 1974., который я и держу сейчас трепетно в своих руках.

Тиражом 20000, добыт в саратовском букинистическом магазине в конце 1970-ых, эмигрировал вместе со мной.

Если бы кому-то было нынче интересно тогдашнее понятие "Советская власть", то стихи Клиффорда-Лифшица можно было бы назвать "антисоветскими". Потому что они уже тогда просто игнорировали настоятельное присутствие этого всесильного института. Владимир Лифшиц взял псевдоним "Клиффорд" -- и написал то, что хотел. Во всех смыслах. С удивительной смелостью.

Сын Владимира Лифшица, Лев Лосев -- сам замечательный поэт, известный также и как друг и переводчик И. Бродского, написал об этой истории интереснейшую статью, из которой можно многое понять и о самом Владимире Александровиче -- мужественном, талантливом, умном и красивом человеке:

Как-то так случилось, что творчество "Джемса Клиффорда" не прошло мимо нашего саратовского круга. Удалось "заразить" Лифшицем и куйбышевского барда Александра Краснопольского, который написал на стихи поэта свою песню "Датская легенда" -- о том, как весь Копенгаген, включая датского короля, надел желтые нарукавные повязки, когда немецкое оккупационное командование приказало сделать это только датским евреям.

И вот я предлагаю вашему вниманию стихи "Джемса Клиффорда" из упомянутого выше сборника 1974-ого года. Они будут под тэгом

Это довольно известная в поэтических кругах история. Советский поэт Владимир Лифшиц, не могущий выразить всего, что ему хотелось сказать (про войну, про «советский мир» и т.п.), придумал поэта-англичанина Джеймса Клиффорда, якобы погибшего на фронте в 1944 году. Он как бы переводил его стихи и публиковал их в советских изданиях.
Скажу только, что стихотворение «Квадраты», написанное несуществующим Клиффордом и опубликованное в советском журнале (чуть ли не «Наш современник») как стихотворение про «ужасы жизни в буржуазном мире» - Михаил Борзыкин («Телевизор») положил сейчас на музыку и исполняет как радикальную антипутинскую песню. Никто не верит, что это сочинено в СССР.
Есть у Лифшица-Клиффорда и совершенно потрясающее произведение на «военную тему». Тему, которой я не встречал ни у кого – тему свободы, которую обретает солдат разгромленной армии. Когда все бегут, враг настигает, но враг еще где-то далеко, начальство боится приказывать - и солдат гибнущей армии обретает последнюю в своей жизни радикальную, настоящую свободу. Несуществующий поэт Клиффорд как бы вспоминает разгром в Арденнах:
«Ах, как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила.
Нас оставалось пятеро
В промозглом блиндаже.
Командованье спятило
И драпало уже.
Мы из консервной банки
По кругу пили виски,
Уничтожали бланки,
Приказы, карты, списки,
И, отдаленный слыша бой,
Я - жалкий раб господен -
Впервые был самим собой,
Впервые был свободен!

Я был свободен, видит бог,
От всех сомнений и тревог,
Меня поймавших в сети.
Я был свободен, черт возьми,
От вашей суетной возни
И от всего на свете!..
Я позабуду мокрый лес,
И тот рассвет, - он был белес, -
И как средь призрачных стволов
Текло людское месиво,
Но не забуду никогда,
Как мы срывали провода,
Как в блиндаже приказы жгли,
Как всё крушили, что могли,
И как нам было весело!»
Лифшиц знал, о чем писал. Осенью 1941 года он был политруком в ленинградском ополчении. Часть была разгромлена немцами. Остатки батальона несколько дней пробирались до своих через леса и болота. Лившиц знал, что такое СВОБОДА солдата разгромленной армии. И видимо помнил то испытанное им тогда... счастье.

Кстати, про первые дни войны, про последнее увольнение перед отправкой на фронт, у него получилось тоже очень круто.
«Сегодня ротный в час побудки,
Хоть я о том и не радел,
Мне увольнение на сутки
Дал для устройства личных дел...
Кругом скользили пешеходы,
Нева сверкала, как металл.
Такой неслыханной свободы
Я с детских лет не обретал!
Как будто все, чем жил доселе,
Чему и был, и не был рад,
Я, удостоенный шинели,
Сдал, с пиджаком своим, на склад».

Неплохо, конечно. Но вот то, что он приписал «погибшему английскому поэту», это мегашедевр какой-то.
А ведь никто из военных писателей или поэтов, кажется, не рискнул взяться за эту тему – тему свободы солдата разгромленной армии. Тему последнего в жизни переживания - не страха, а свободы.

Мне стало известно, что я никогда не умру.
О нет, не в стихах - понимать меня нужно буквально.
Был вечер. Темнело. И дуб на холодном ветру
Угрюмые ветви качал тяжело и печально.

От всех навсегда отделен я незримой стеной.
Вы все - не на век, а мои бесконечны ступени.
Останутся тени от тех, кто сегодня со мной,
А время пройдет - постепенно исчезнут и тени.

И ты, дорогая, - ты тоже покинешь меня.
И, все испытав и уж сердца ничем не согрея,
Пойду по земле - никому на земле не родня,
Ни к чему не стремясь, никого не любя, не старея.

Мне как-то приснилось, что я никогда не умру,
И помнится мне, я во сне проклинал эту милость.
Как бедная птица, что плачет в осеннем бору,
Сознаньем бессмертья душа моя тяжко томилась.

ЭЛЕГИЯ

За годом год и день за днем,
Без бога в сердце или с богом,
Мы все безропотно идем
По предначертанным дорогам.

И тихо, исподволь, не вдруг -
За этим уследить не в силах -
Все у же делается круг
Единомышленников милых.

Одни, - числа им нынче нет, -
Живут вполне благополучно,
Порывы юношеских лет
Давно расторговав поштучно.

Другие, потерпев урон
Из-за незнанья здешних правил,
Шагнули в лодку - и Харон
Их через реку переправил.

И невдали от той реки.
Я тоже начал понемногу
Жечь письма, рвать черновики,
Сбираться в дальнюю дорогу.

ЗДРАВСТВУЙ, МИЛЫЙ

Здравствуй, милый! Расскажи,
Как ты жил все эти годы?
Много ль в жизни знал свободы?
Не притерся ли ко лжи?
Не потеряна ль тобой
Ясность мысли, свежесть чувства?
Ну, а как насчет искусства?
Не сыграл ли ты отбой?
Впрочем, может быть, теперь
Ты обрел покой и счастье, -
Это было бы отчасти
Оправданьем всех потерь?..

Собеседник мой небрит.
Жаждет выпить кружку пива.
Он из зеркала глядит,
Улыбаясь как-то криво.

КВАДРАТЫ

И все же порядок вещей нелеп.
Люди, плавящие металл,
Ткущие ткани, пекущие хлеб, -
Кто-то бессовестно вас обокрал.

Не только ваш труд, любовь, досуг -
Украли пытливость открытых глаз;
Набором истин кормя из рук,
Уменье мыслить украли у вас.

На каждый вопрос вручили ответ.
Все видя, не видите вы ни зги.
Стали матрицами газет
Ваши безропотные мозги.

Вручили ответ на каждый вопрос…
Одетых и серенько и пестро,
Утром и вечером, как пылесос,
Вас засасывает метро.

Вот вы идете густой икрой,
Все, как один, на один покрой,
Люди, умеющие обувать,
Люди, умеющие добывать.

А вот идут за рядом ряд -
Ать -
ать -
ать -
ать, -
Пока еще только на парад,
Люди, умеющие убивать…

Но вот однажды, средь мелких дел,
Тебе дающих подножный корм,
Решил ты вырваться за предел
Осточертевших квадратных форм.

Ты взбунтовался. Кричишь: - Крадут!.. -
Ты не желаешь себя отдать.
И тут сначала к тебе придут
Люди, умеющие убеждать.

Будут значительны их слова,
Будут возвышенны и добры.
Они докажут, как дважды два,
Что нельзя выходить из этой игры.

И ты раскаешься, бедный брат.
Заблудший брат, ты будешь прощен.
Под песнопения в свой квадрат
Ты будешь бережно возвращен.

А если упорствовать станешь ты:
- Не дамся!.. Прежнему не бывать!.. -
Неслышно явятся из темноты
Люди, умеющие убивать.

Ты будешь, как хину, глотать тоску,
И на квадраты, словно во сне,
Будет расчерчен синий лоскут
Черной решеткой в твоем окне.

БЕТТИ

Была ты молчалива, Бетти,
Была ты холодна, как глетчер,
Когда тебя при лунном свете
Я целовал в последний вечер.

На пустыре,
При лунном свете,
От фонаря не отличимом,
Ты мне была чужою, Бетти,
Не знаю по каким причинам.

Но только знаю, что сначала,
Еще за стойкой бара, в Сохо,
Упрямо ты не замечала,
Что было мне чертовски плохо.

А было мне чертовски плохо.
Кончался отпуск на рассвете.
Ты мне была чужою, Бетти.
Совсем, совсем чужою, Бетти.

ДЕЖУРЮ НОЧЬЮ

По казарме, где койки поставлены в ряд,
Я иду и гляжу на уснувших солдат.

На уставших и крепко уснувших солдат.
Как они непохоже, по-разному спят.

А у этого сны, как подснежник, чисты.
Он - ладонь под щекой - так доверчиво спит,
Как другие не спят. Как спала только ты.
Он, я думаю, первым и будет убит.

ОТКРОВЕНИЯ РЯДОВОГО ЭНДИ СМАЙЛЗА

О казарме

Что ночлежка, что казарма, что тюрьма
Те же койки, так же кормят задарма.

О морской пехоте

На дно мне, ребята, идти неохота,
Для этого служит морская пехота.

О нашем капрале

Так много разных было дел, -
Всегда везде одни изъяны, -
Что он, бедняга, не успел
Произойти от обезьяны.

О качестве и количестве

Нет, Сэр, я отрицаю начисто,
Что я - солдат плохого качества,
Поскольку энное количество
Есть хуже у Его Величества.

О жалости

И если друзья, со слезами во взорах,
Меня закопают на том берегу,
Жалею девчонок - тех самых, которых
Обнять никогда не смогу.

ТОТ ДЕНЬ

Что ж, наверно, есть резон.
В том, чтоб был солдат унижен.
Первым делом я пострижен
Под машинку, как газон.

А теперь я расскажу,
Как мы дрогли у причала.
Сыпал дождик, и качало
Самоходную баржу.

И бригадный генерал,
Глядя, как идет посадка:
- Нет порядка, нет порядка, -
С наслажденьем повторял.

Ей сказали: мэм, нельзя…
Мэм, вы зря пришли сегодня…
Я, как все, шагал по сходням,
Оступаясь и скользя.

Я узнал тебя, узнал,
Но не мог сойти со сходен,
Надо мной, как гнев господен,
С бабьим голосом капрал.

ПУЛОВЕР

Мать сына провожает на войну,
Ему пуловер вяжет шерстяной.
Носи его, сынок, не простудись,
В окопах очень сыро, говорят…
Ей кажется:
Окопы - это дом,
Но только неуютный, - ведь война.
Шерсть удалось достать с большим трудом,
В Берлине стала редкостью она.
Пуловер сын недолго проносил.
Теперь меня он греет, - ведь война.
Он грубой вязки.
Серо-голубой.
И дырка в нем от пули не видна.

КАФЕ

Сижу в кафе, отпущен на денек
С передовой, где плоть моя томилась,
И мне, сказать по правде, невдомек -
Чем я снискал судьбы такую милость.

Играет под сурдинку местный джаз.
Солдатские притопывают ноги.
Как вдруг - сигнал сирены, свет погас,
И все в подвал уходят по тревоге.

А мы с тобой крадемся на чердак,
Я достаю карманный свой фонарик,
Скрипит ступенька, пылью пахнет мрак,
И по стропилам пляшет желтый шарик.

Ты в чем-то мне клянешься горячо.
Мне все равно - грешна ты иль безгрешна.
Я глажу полудетское плечо.
Целую губы жадно и поспешно.

Я в Англию тебя не увезу.
Во Франции меня ты не оставишь.
Отбой тревоги. Снова мы внизу.
Все тот же блюз опять слетает с клавиш.

Хозяйка понимающе глядит.
Мы с коньяком заказываем кофе.
И вертится планета и летит
К своей неотвратимой катастрофе.

ОТСТУПЛЕНИЕ В АРДЕННАХ

Ах как нам было весело,
Когда швырять нас начало!
Жизнь ничего не весила,
Смерть ничего не значила.
Нас оставалось пятеро
В промозглом блиндаже.
Командованье спятило.
И драпало уже.
Мы из консервной банки
По кругу пили виски,
Уничтожали бланки,
Приказы, карты, списки,
И, отдаленный слыша бой,
Я - жалкий раб господен -
Впервые был самим собой,
Впервые был свободен!
Я был свободен, видит бог,
От всех сомнений и тревог,
Меня поймавших в сети,
Я был свободен, черт возьми,
От вашей суетной возни
И от всего на свете!..
Я позабуду мокрый лес,
И тот рассвет, - он был белес, -
И как средь призрачных стволов
Текло людское месиво,
Но не забуду никогда,
Как мы срывали провода,
Как в блиндаже приказы жгли,
Как все крушили, что могли,
И как нам было весело!

ПРОЩАНИЕ С КЛИФФОРДОМ

Good bye, my friend!.. С тобой наедине
Ночей бессонных я провел немало.
Ты по-британски сдержан был сначала
И неохотно открывался мне.

Прости за то, что по моей вине
Не в полный голос речь твоя звучала
О той, что не ждала и не встречала,
О рухнувших надеждах и войне.

Мы оба не стояли в стороне,
Одною непогодой нас хлестало,
Но хвастаться мужчинам не пристало.

Ведь до сих пор устроен не вполне
Мир, о котором ты поведал мне,
Покинувший толкучку зазывала.