VIII Загадка Бухарина В обвинительной речи Вышинский уделил Бухарину особое внимание. На протяжении целого часа он излагал обширную хронологию «преступлений» Бухарина, к которым относил все случаи теоретических и политических разногласий последнего с Лениным, а затем -

К трагической годовщине Большого террора 1937-1938 гг. «Совершенно секретно» продолжает публиковать архивные документы. В этом номере - о том, как Сталин лично редактировал показания Николая Бухарина

В архиве Политбюро собраны уникальные документы о партийной деятельности Николая Ивановича Бухарина и его сторонников, а также документы о подготовке и проведении суда над так называемым Антисоветским правотроцкистским блоком. Вплотную с этими документами мне довелось познакомиться в 1987-1988 годах во время работы комиссии под председательством А.Н. Яковлева по реабилитации видных советских партийных и государственных деятелей, среди которых особое место принадлежит Н.И. Бухарину.

Как свидетельствуют документы, 13 января 1937 года в ЦК КПСС в присутствии Сталина, Ворошилова, Ежова, Кагановича, Молотова и Орджоникидзе были проведены две очные ставки Бухарина с К.Б. Радеком и В.Н. Астровым. (Радек К.Б. - журналист, публицист, работал заведующим иностранным отделом газеты «Известия». Астров В.Н. - член редколлегии журнала «Большевик» и газеты «Правда». В 1924-1928 годах примыкал к «бухаринской школе».) Радек обвинял Бухарина в связях с троцкистами, Астров подтвердил это обвинение.

В письме Сталину от 19 января 1937 года Бухарин ищет аргументы в пользу своей невиновности. Любопытна строчка из черновика письма, не вошедшая в окончательный текст: «Ты сказал мне об оклеветании некоторых военных товарищей. Я не знаю, кто, как оклеветал, кто допрашивал клеветников и т. д. Все это крайне важно. Но это не для меня в моем положении. Я хочу сказать вот что. Вспомни старую теорию Троцкого о том, что нужно стравливать членов ЦК. Теперь это делается на расширенной основе и ядовитейшими методами. Они хотели ударить по верхушке армии. Понятно, почему».

Вероятно, Сталин хотел проверить реакцию Бухарина на судьбу арестованных в августе 1936 года военачальников, комкоров Примакова и Путну, разделявших до 1927 года троцкистские взгляды. На тот момент это были единственные арестованные высокопоставленные военные. Девять месяцев они отрицали обвинения в троцкизме, но в начале 1937 года, после пыток, дали показания о существовании в армии военно-фашистского заговора. Во главе его якобы стоял Тухачевский. К этому мы еще вернемся. А тем временем Бухарин получает постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 16 января 1937 года «Об Известиях ЦИК СССР», где сообщается о его освобождении от обязанностей редактора «Известий».

В письме членам Политбюро от 20 февраля 1937 года Бухарин писал: «Положение, в которое поставила меня клевета, когда я не могу ни радоваться вместе с моими товарищами по партии, вместе со всей страной (Пушкинские дни), ни печалиться и скорбеть над телом Серго, есть положение невыносимое, я его больше терпеть не могу. Я вам еще раз клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках, моей горячей любовью к Серго, всем святым для меня, что все эти терроры, вредительство, блоки с троцкистами и т. д. - по отношению ко мне есть подлая клевета, неслыханная…»

Сталин пишет на полях документа: «Вранье».

«Логика» Молотова

Доклады Молотова, Кагановича, Ежова, Ворошилова на пленуме ЦК ВКП(б), проходившем с 23 февраля по 5 марта 1937 года, были посвящены в сущности одному вопросу: «Уроки вредительства, диверсий японо-немецких троцкистских агентов». Сталин выступил с докладом «О недостатках партийной работы по ликвидации троцкистских и других двурушников». Бухарину и Рыкову были предъявлены обвинения в том, что они после осуждения их политических взглядов и исключения из состава Политбюро продолжали борьбу с партией, поставив себе целью захват власти. Однажды на пленуме Бухарин прервал выступление Молотова: «Я не Зиновьев и не Каменев, и лгать на себя не буду!» «Не будете признаваться - этим и докажете, что вы фашистский наймит, - ответил Молотов. - Они же в своей прессе пишут, наши процессы провокационные. Арестуем - сознаетесь!»

В личном архиве Сталина сохранилась стенограмма его выступления на заседании пленума 27 февраля 1937 года. Сталин доложил о результатах работы комиссии, избранной для определения наказания Бухарину и Рыкову. Сталин сообщил, что «в комиссии не было никаких разногласий» насчет того, чтобы мерой наказания Бухарина и Рыкова считать, как минимум, исключение из кандидатов в члены ЦК и из рядов ВКП(б). Единодушны члены комиссии были и в необходимости суда над Бухариным и Рыковым. Разногласия возникли лишь в определении меры судебного наказания. Так, одни предлагали судить и вынести смертный приговор, другие судить и ограничиться 10 годами тюремного заключения, третьи - оставить меру наказания на рассмотрение суда. В итоге победило четвертое предложение, внесенное Сталиным и принятое единогласно: «Исключить их из состава кандидатов в члены ЦК и из рядов ВКП(б) и направить дело Бухарина и Рыкова в Наркомвнудел». Участники пленума единогласно поддержали проект резолюции, предложенный Сталиным. Бухарин и Рыков от голосования воздержались.

По выходе из зала заседания Бухарин и Рыков были арестованы и препровождены во внутреннюю тюрьму НКВД. Начались ежедневные допросы, очные ставки. В течение трех месяцев Бухарин отвергал обвинения и отказывался сотрудничать со следствием. И только 2 июня 1937 года Бухарин, а затем и Рыков согласились дать «нужные» показания.

«Наркомвнудел Н.И. Ежову. Заявление. После длительных колебаний я пришел к выводу о том, что необходимо полностью признать свою вину перед партией, рабочим классом и страной и покончить раз и навсегда со своим контрреволюционным прошлым. Я признаю, что являлся участником организации правых до последнего времени, что входил, наряду с Рыковым и Томским, в центр организации, что эта организация ставила своей задачей насильственное свержение Советской власти (восстание, государственный переворот, террор), что она вошла в блок с троцкистско-зиновьевской организацией.

О чем и дам подробные сведения.

Арестов. Н. Бухарин»

Патентованные подстрекатели

Наговорить на себя Бухарина и Рыкова побудила тревога за семью и родственников, а также желание доказать свою невинность на предстоящем процессе. И, само собой, пытки. По моему мнению, свою роль в самооговоре Бухарина и Рыкова могли сыграть показания, выбитые следствием у маршала Тухачевского, арестованного 22 мая. 29 мая 1937 года на допросе у Ежова Тухачевский заявил: «Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934 году я лично связался с Бухариным. С немцами я установил шпионскую связь с 1925 года, когда ездил в Германию на учения и маневры…» Когда протокол допроса был предъявлен Бухарину, последнему ничего не оставалось, как написать заявление Ежову.

С 1-го по 4 июня в Кремле на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны с участием членов Политбюро обсуждали доклад Ворошилова «О раскрытии органами НКВД контрреволюционных заговоров в РККА». 2 июня на Военном совете выступил Сталин. Сославшись на показания арестованных, он сделал вывод, что в стране созрел «военно-политический заговор против советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами». По его утверждению, руководителями заговора были Троцкий, Рыков, Бухарин, Рудзутак, Карахан, Енукидзе, Ягода, а по военной линии - Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Гамарник. Из названных Сталиным 13 руководителей заговора 10 человек были представлены им как «патентованные» шпионы немецкой разведки, а Рыков, Бухарин и Гамарник как «патентованные» подстрекатели шпионов. Таким образом, судьба Рыкова и Бухарина была решена.

В июне-августе 1937 года Бухарин пишет под контролем следователя: «В настоящих показаниях я хочу дать историческое развитие контрреволюционной организации правых, начиная с ее зародышевых форм и включая в анализ ее организационные истоки и предпосылки». Основная часть рукописи насчитывает 22 листа и состоит из семи глав: I - Общие теоретические взгляды Бухарина, II - Зарождение «бухаринской школы», III - Переход «бухаринской школки» к политической деятельности, IV - Оформление контрреволюционной правой оппозиции, V - Поиск блока с Каменевым и Зиновьевым, VI - Переход к двурушнической тактике, VII - Переход к тактике насильственного свержения руководства. Основная часть рукописи не датируется, предположительно она была написана 2 июня. Дополнения были написаны в основном к IV, VI и VII главам, датированным 23 июня и 26 августа 1937 года.

Вот что пишет арестованный Бухарин о причине своей оппозиции к политике Сталина: «В 1928 году в стране пролетарской диктатуры обозначились известные элементы кризиса в отношениях между пролетариатом и крестьянством, и руководство партии во главе с И. В. Сталиным стало намечать пути преодоления этих элементов на основе дальнейшего победоносного продвижения к социализму. Я стал в оппозицию к ряду мероприятий, намечавшихся И. В. Сталиным. Это объяснялось моим непониманием всей сложности процесса, известной паникой перед мелкобуржуазной стихией, что объяснялось и рядом неверных защищавшихся еще раньше мною теоретических положений: недооценкой мощи государственного аппарата, примитивным и недиалектическим представлением о дальнейшем ходе классовой борьбы в стране (исключением периода обострения классовой борьбы), переоценкой рыночных отношений обычного типа, неверным толкованием ленинского кооперативного плана (теория врастания «кулацких гнезд» через кооперативную и банковскую систему в социализм) и т. д. На этой основе выросла также и недиалектическая трактовка последних предсмертных статей Влад. Ильича.

Все эти неверные установки, имевшиеся у меня, помножались на соответствующую неверную в корне оценку политической конъюнктуры.

Непосредственным толчком, особенно меня взбудоражившим, был следующий факт. Однажды я пришел вместе с Е. В. Цетлиным, который работал со мной в Коминтерне, в ГПУ, куда я был вхож и при Дзержинском, и при Менжинском, и в кабинете у Ягоды стал спрашивать его о том, что делается с мужиком по данным ГПУ. Ягода вызвал тогда специального работника (его фамилия, если не ошибаюсь, была Алексеев) и сказал, чтобы он доложил мне соответствующие данные (я был тогда членом ПБ). Тот сделал устный доклад, иллюстрированный рядом цифровых данных, касавшихся числа и размеров всяческих проявлений крестьянского недовольства. Этот доклад (сухой и фактический) меня особенно взволновал. Я спросил Ягоду: «Что же вы не докладываете обо всем этом в Политбюро?», на что он сказал: «Это ваше дело, Н. И.» (Разумеется, я не ручаюсь за абсолютно точную передачу всех слов до последнего, но ручаюсь за смысл и его точность). После этого я побежал к К. Е. Ворошилову в Реввоенсовет, застал у него, как помню, Бубнова (он, кажется, был начальником ПУРА) и взволнованно стал говорить о том, что слышал. К. Е. Ворошилов сказал мне: «Ты вот впадаешь в панику и истерику» и затем, как мне было это ясно в ближайшие же дни, рассказал и Сталину о моих настроениях. Вспоминаю, что я стал тогда собирать и в ЦСУ и в других местах различные экономико-статистические материалы, и в голове моей стали складываться, с большим давлением ряда моих неверных теоретических установок, мысли о политике по отношению к крестьянству, которые шли вразрез с рядом мероприятий, намечавшихся и формулировавшихся И. В. Сталиным.

…Одновременно я систематически делился своими мыслями с так наз. учениками, зараженными моими неверными теоретическими установками, показывал им соответствующие материалы, недопустимым и антипартийным образом рассказывал им о конфликтах на закрытых заседаниях П.б. и таким образом держал их в «курсе дела», воспитывал их на установках, шедших вразрез с партийными решениями».

Все показания написаны Бухариным мелким, четким почерком, почти без исправлений. Дополнительные ответы Бухарин давал на вопросы следователя о его встречах с Караханом (Л.М. Карахан в 1927-1934 гг. был заместителем наркома иностранных дел, затем до 1937 года послом в Турции), Томским и Енукидзе по поводу переговоров и соглашений с немцами после прихода к власти оппозиции. Эти три листа написаны торопливым подчерком с многочисленными исправлениями и вставками, очевидно, под воздействием следователя. В конце записано: «Разговор с Караханом был очень короткий. Он повторил мне уже сказанное Томским. Помню только, что от него я узнал, что немцы требуют не только разрыва с Францией и Чехословакией, но и заключение военного союза с Германией».

Верховный редактор

В архиве Политбюро ЦК КПСС сохранилась стенограмма судебного процесса по делу так называемого Антисоветского правоцентристского блока, собственноручно подготовленная Сталиным для публикации. Сегодня известны многие подробности политических процессов тридцатых годов, в том числе последнего из них, когда по обвинению в создании Антисоветского правотроцкистского блока на скамье подсудимых оказались Бухарин, Рыков, Крестинский и другие партийные и государственные деятели. Имеются неопровержимые свидетельства, что режиссура этого процесса, как, впрочем, и других, осуществлялась лично Сталиным. Еще в начале шестидесятых годов об этом сообщил комиссии ЦК бывший следователь по особым делам Прокуратуры СССР Л.Р. Шейнин.

«В конце 1937 года, - говорил он, - Прокурор СССР Вышинский получил личное приказание Сталина произвести прокурорский передопрос Бухарина, Рыкова и других обвиняемых в связи с решением о проведении открытого судебного процесса так называемого Антисоветского правоцентристского блока. Следствие по этому делу было проведено и закончено органами НКВД под личным руководством Ежова и Фриновского, которыми в свою очередь непосредственно руководил Сталин.

…Потом начался процесс. Обвиняемых защищали адвокаты, обвинял Вышинский. Он же писал и сам подписывал обвинительное заключение, предварительно, как я точно знаю, доложив его Сталину, который лично внес какие-то поправки и утвердил текст документа. Я при этом не был, но знаю об этом со слов Вышинского. Вообще, Сталин непосредственно руководил этим делом в мельчайших деталях. Ежедневно, в перерывах, Вышинский и Ульрих ездили к нему с докладом, а он давал им указания. Кроме того, были созданы две комиссии ЦК: одна по руководству процессом. (Кажется, ею руководил Молотов, и в нее входил Ежов.) Вторая - по освещению процесса в печати, ею руководили зав. агитпропом ЦК и его работники. Они получали, работая в задних комнатах Дома Союзов, все стенограммы и правили их для печати. Доступ к ним был запрещен. Приговор также предварительно редактировался и утверждался Сталиным».

Через две недели после окончания процесса, 28 марта 1938 года, был подписан в печать «Полный стенографический отчет», насчитывающий семьсот страниц. Однако название «полный» было рассчитано на неосведомленных читателей - уже тогда было известно, что имеются, мягко говоря, расхождения между текстом отчета и тем, что говорилось на суде. Сопоставление первоначального документа, подписанного председательствовавшим на суде Ульрихом и секретарем Батнером, дает наглядное представление о том, как осуществлялось редактирование стенограммы, с тем чтобы ни у кого не осталось сомнений в виновности подсудимых.

Остановимся на той части первоначальной стенограммы, где идет речь о контактах Бухарина и Рыкова с эмигрантом Масловым, через которого, как пыталось доказать обвинение, осуществлялись связи с иностранной разведкой. По этому поводу, в частности, допрашивался подсудимый Бессонов, которому якобы сам Маслов говорил о контактах с Бухариным и Рыковым. Вот как звучали его ответы в первоначальной стенограмме: «Маслов сказал, что он хорошо ориентирован о развитии внутрипартийной борьбы в Советском Союзе и о развитии оппозиционных группировок внутри Советского Союза».

В изданном отчете с помощью карандаша оппозиционные группировки превращаются в «антисоветские группировки внутри Советского Союза», а упоминание о внутрипартийной борьбе вычеркивается, поскольку может вызвать определенные сомнения. Далее Вышинский, как зафиксировано в первичной стенограмме, спрашивает Бессонова: «Вам говорил Маслов о том, что он в курсе подпольной деятельности Бухарина?»

«Он говорил, что он в курсе эволюционных взглядов правой оппозиции и их подпольной деятельности», - отвечает Бессонов. В изданном отчете «эволюционные взгляды» превращаются в «контрреволюционные взгляды».

Редакции подвергались не только выступления подсудимых, но и свидетелей, и даже самого прокурора Вышинского. Так, в первоначальной стенограмме записано:

«Вышинский. Гражданин Осинский, скажите, пожалуйста, какие у вас имеются факты о причастности Бухарина к покушению на жизнь Владимира Ильича Ленина в 1918 году?

Осинский. Конкретно о причастности Бухарина к этому делу я фактов не имею.

Вышинский. А что вы имеете?»

Далее Осинский рассказывает о своем уходе из фракции левых коммунистов и пересказывает разговор со Стуковым. Вышинский продолжает допрос свидетеля: «Следовательно, вам Стуков говорил о том, что выстрел правой эсерки Каплан в Ленина является результатом чего?

Осинский. Результатом тех мероприятий, которые были…

Вышинский. Тех установок и тех организационных мероприятий, которые в свое время были разработаны и приняты кем?

Осинский. Блоком».

В судебном отчете: «гражданин Осинский» исправлено на «свидетель Осинский», слово «факты» - на слово «данные», полностью вычеркиваются отрицательный ответ Осинского и последующий вопрос Вышинского «А что вы имеете?» Остается рассказ Осинского о разговоре со Стуковым. Далее два вопроса Вышинского объединяются в один, а ответ на первый из этих вопросов свидетеля Осинского вычеркиваются. Остается последний краткий ответ Осинского: «Блоком».

Особое внимание Сталин обратил на запись последнего слова Бухарина. На полях стенограммы в тексте сохранились его пометки: рукой Сталина вычеркнуты как отдельные фразы, так и целые абзацы, и наоборот, восстановлены некоторые «безобидные» строки, которые предлагала изъять специальная комиссия. Сталин сначала намеревался восстановить ту часть последнего слова, где идет речь о смерти Горького, и даже написал «Восстановить. Печать» - а затем вычеркнул свою резолюцию.

«10 января 1938 года гражданин прокурор, - говорил Бухарин, - допрашивал меня по поводу смерти А. М. Горького. Я дал показания и на этот счет. Наконец, 20 февраля, буквально за несколько дней до процесса, гражданин прокурор допрашивал меня по «левому коммунизму», организовал пять очных ставок, опять поставил вопрос об убийстве А. М. Горького. На допросе 10/1 гражданин прокурор не предъявил мне никакого юридически сформулированного обвинения». Справедливость этого замечания была слишком очевидна, и оставить его Сталин не мог.

В своем последнем слове Н.И. Бухарин, по существу, разбил многие обвинения, показав всю их надуманность и несуразность. В этом убеждаешься, знакомясь с некоторыми частями его речи, изъятыми из официальной стенограммы, которые говорят сами за себя.

«Сейчас я перехожу ко второй части моего последнего слова, а именно - обоснования обвинений, - говорит Бухарин. - Я опровергаю прежде всего свой якобы факт принадлежности к группе сидящих на скамье подсудимых, ибо такой группы, как таковой, вовсе не было и вовсе не эта группа носила название «правотроцкистского блока»… А раз это так, то ясно, что эта несуществующая группа не может быть вопреки обвинительному заключению сформирована по заданиям разведок.

…Гражданин прокурор утверждает, что «я наравне с Рыковым был одним из крупнейших организаторов шпионажа». Далее вычеркивается следующий абзац: «А почему об этом нет ни слова в следственном материале по моему делу, за исключением показаний провокатора Иванова? А почему гражданин прокурор при своем допросе меня не спрашивал по этому предмету? Как же можно, гражданин прокурор, впервые спрашивать об этом только во время суда, хотя я сидел в тюрьме больше года?»

Как бы подытоживая сказанное, Бухарин с иронией замечает (эти его слова также отсутствуют в официальной стенограмме): «Признаю ответственность даже за те преступления, о которых я не знал и о которых не имел ни малейшего представления».

Последнее испытание

Работая над текстом своего последнего слова в камере №81 внутренней тюрьмы НКВД, Бухарин понимал, что обречен, но в то же время в глубине души надеялся на замену смертной казни тюремным заключением, как это было сделано в отношении Радека и Сокольникова, осужденных на предыдущем процессе. Конспект выступления Бухарин собирался сперва закончить фразой, написанной по-латыни: «Слава коммунизму, идущие на смерть приветствуют тебя!» Но затем вычеркнул ее.

В этот день ровно 75 лет назад - в 1938 году - в Москве завершился очередной громкий политический судебный процесс. Третий по счету. На сей раз судили антисоветский правотроцкистский блок во главе с Бухариным и Рыковым. С подробностями - Андрей Светенко на радио .

Бухарин считался "любимцем партии", ее главным теоретиком, одним из вождей мировой революции, был упомянут в завещании Ленина. Рыков вообще заменил умершего Ильича на посту председателя Совнаркома в 1924 и оставался на этом важнейшем посту до 1930 года. До таких верных ленинцев Сталин добирался постепенно. На первом шумном процессе в 1936 Каменев и Зиновьев "показали" на Бухарина и Рыкова в связи с убийством Кирова. Начато было расследование, но вскоре прекращено. На втором процессе в 1937 судили Карла Радека - между прочим, соавтора (вместе с Бухариным) текста советской конституции, той самой, которую народ считал сталинской. Какая горькая ирония судьбы. Но в марте 1938, после того как в распыл пошли уже даже не политики, а весь цвет Красной Армии и просто герои Гражданской войны - Тухачевский, Якир, Уборевич, почва созрела для того, чтобы объявить врагами народа кого угодно.

Кроме Бухарина и Зиновьева, на скамье подсудимых были еще 19 человек. Бывшие руководители НКВД во главе с Ягодой, бывшие наркомы - Крестинский и Раковский, а также группа врачей. Особенность этого процесса - эдакий коктейль из политических и сугубо криминальных обвинений. Если с первыми всё понятно - они всегда облыжны и для сталинистов неопровержимы, в данном случае за "составление заговорщицкой группы с целью восстановления капитализма в СССР и отторжения от него союзных республик и Приморья", то обвинение в убийстве Максима Горького и его сына Пешкова - это чистая уголовщина, которая вроде бы доказана через признания Генриха Ягоды. Кроме того, был и такой абсурдно звучавший пункт обвинения: "Организация кулацких восстаний в тылу Красной Армии в случае будущей войны". Судить за то, что будет... Но откуда, спрашивается, кулаки? Они же уже уничтожены как класс! Единственным основанием для вынесения приговора стали признательные показания обвиняемых, их утверждения о том, что они - шпионы вражеских разведок. А доказательств этого не требовалось.

В итоге уже в середине 50-х годов исчезли упоминания об этих московских процессах, тогда же, как-то само собой, перестали говорить о том, что великий пролетарский писатель Горький был убит. Просто умер. В общем, уголовные инвективы были сняты еще в хрущевскую оттепель. А четверо в 1963 году даже были полностью оправданы. С Бухариным и Зиновьевым это произошло только спустя полвека - в 1988 году (пик горбачевской перестройки). И только один Генрих Ягода не реабилитирован. Такой вот юридический казус, доставшийся нам в наследство от сталинщины.

Популярное

07.03.2019, 08:07

"Рубль должен стать инвестиционной валютой"

МИХАИЛ ХАЗИН: "Всю программу экономического роста в России можно описать одной фразой: нужно сделать рубль инвестиционной валюты, чтобы было выгодно делать инвестиции в рублях. Это очень легко сделать: нужны институты развития, которые будут инвестировать проектным образом в создание импортозамещающих предприятий".

13.03.2019, 09:07

Британские элиты хотят восстановить Империю

МИХАИЛ ХАЗИН: "У них было несколько планов. У них был план сделать империю на базе Арабского мира – правда, тогда пришлось бы ликвидировать Израиль. Киссинджер, про которого ходят слухи, что он близок к этой группе, говорил о том, что к 2022 году Израиля не будет. Этот план не прошёл, потому что в США стал президентом Трамп. Понятно, что при Трампе ликвидировать Израиль не получится".

Политическая биография Сталина. Том 2 Капченко Николай Иванович

2. Презумпция виновности: процесс Бухарина - Рыкова и др.

Процесс над военными потряс всю страну. Но ее ожидали еще более крупные потрясения. В планы Сталина входило и проведение публичного процесса, который стал бы своего рода венцом всей этой кампании. На очереди явственно проступали контуры подготовки самого грандиозного из всех процессов. И было совершенно очевидно, что центральными фигурами предстоявшего судебного действа должны стать Бухарин и Рыков. Принятые на февральско-мартовском пленуме решения не могли не получить своего логического развития в организации процесса. Видимо, Сталин испытывал чувство неудовлетворенности в связи с тем, как были проведены два предыдущих судебных спектакля, поскольку в их ходе, как уже отмечалось, несмотря на тщательную подготовку, имелись существенные накладки, вызывавшие у некоторых, особенно за границей, обоснованные сомнения в виновности осужденных. Новый процесс, в числе прочих задач, призван был развеять эти сомнения. Но главное - он должен был продемонстрировать полное и безоговорочное банкротство всех бывших политических оппонентов вождя. Причем важно было представить их перед всей страной и перед всем миром не в качестве политических противников, а как группу политических бандитов, шпионов зарубежных разведок, террористов и изменников, людей, не имеющих ничего общего с партией большевиков. Масштабы замыслов Сталина, конечно, наводят на мысль, что ему изменило чувство меры и здравого смысла, поскольку он решил соединить в одно целое вещи несовместимые. Идея существования объединенного правотроцкистского блока, положенная вождем в основу готовившегося процесса, у любого, знакомого с историей внутрипартийной борьбы в 20-е годы, не могла не вызвать больших сомнений.

Ведь Бухарин на практике показал себя непримиримым противником Троцкого и его политических концепций. Порой он в борьбе с троцкизмом проявлял себя даже более жестким, чем сам Сталин. Известно, что в ряде случаев Сталин занимал по отношению к Троцкому более мягкую позицию, чем приверженцы правой линии. А сейчас вождь решил объединить их в нечто единое целое. Хотя надо сказать, что их скорее всего объединяло лишь то, что они оказались на одной скамье подсудимых. Не считая, разумеется, ненависти к вождю, в одинаковой степени присущей как тем, так и другим. Сталин, конечно, знал из истории и собственного опыта политической борьбы, что общая ненависть порой сплачивает гораздо сильнее и надежнее, чем общинность идейных платформ и т. п. Короче, у вождя были свои веские расчеты и всякого рода морально-этические и иные соображения его не особенно беспокоили, они отступали на второй план перед перспективой сконструировать некий общий правотроцкистский заговор, в котором Троцкий играл главную роль, а Бухарин, Рыков и другие танцевали под его дудку.

Подготовка нового процесса в виду его, можно сказать, универсального характера (как по содержанию предъявленных обвинений, так и по персональному составу подсудимых) потребовала немало времени и усилий. Нужно было сломить сопротивление прежде всего главных фигур предстоявшего судебного спектакля - Бухарина и Рыкова. Особую трудность представлял в этом плане Бухарин. Сталин, конечно, знал не только его слабые, но и сильные стороны и отдавал отчет, что сломить Бухарина будет не так просто, как это было с Зиновьевым и Каменевым, а также Пятаковым, Радеком и Сокольниковым.

Тем более, что после своего ареста 27 февраля 1937 г. прямо на пленуме ЦК Бухарин на допросах проявлял стойкость и отсутствие всякой готовности идти навстречу следствию. Протоколы допросов посылались лично Сталину, и он, можно сказать, давал основное направление ходу всего следствия. Со своей стороны, Бухарин многократно обращался с личными письмами к Сталину, в которых решительно отметал обвинения, предъявлявшиеся ему. А эти обвинения, в частности, базировались на показаниях секретного сотрудника НКВД В. Астрова, принадлежавшего в свое время к школе Бухарина. Этот сексот усердно выполнял роль провокатора, в чем он позднее, когда в послесталинские времена осуществлялась проверка обоснованности приговора и всего процесса, признался сам.

По мере того, как шла его обработка со стороны следователей, Бухарин все больше осознавал ту зловещую неизбежность, которой ему уже не миновать. Он отчаянно пытается пробудить в Сталине хотя бы какие-то остатки человечности. Дело доходит до того, что он в письме от 10 октября 1937 г. пишет ему: «Когда у меня были галлюцинации, я видел несколько раз тебя и один раз Надежду Сергеевну (Н.С. Аллилуеву, покойную жену Сталина - Н.К. ). Она подошла ко мне и говорит: «Что же это такое сделали с Вами, Н.И.? Я Иосифу скажу, чтобы он Вас взял на поруки» Это было так реально, что я чуть было не вскочил и не стал писать, чтоб… ты взял меня на поруки! Так у меня реальность была перетасована с бредом. Я знаю что Н.С., не поверила бы ни за что, что я злоумышлял против тебя, и не даром подсознательное моего несчастного «я» вызвало этот бред. А с тобой я часами разговаривал» .

Конечно, было наивностью со стороны Бухарина прибегать к таким способам разубедить Сталина, вымолить у него пощаду. Подобная аргументация явно не могла растрогать вождя. И в смятении Бухарин переходит от лести к скрытым угрозам не подчиниться воле следователей, т. е. воле самого Сталина. Он не раз заявляет в своих письмах Сталину, что рассчитывать на его, Бухарина, «сотрудничество» со следователями не стоит, что он не пойдет на признание в суде своей вины: «Я отлично знаю, что со мной можно сделать теперь решительно все, что угодно (и «технически» и политически). Но на этих пунктах у меня собираются моментально для протеста все силы души, и я ни при каких условиях не пойду на такую подлость, чтобы клеветать на самого себя из страха или из других аналогичных мотивов»

Письма Бухарина - это крик человеческой души. И, конечно, у объективного человека не возникнет желания обвинить его в том, что он пресмыкается перед своим палачом. Нужно было побывать на его месте, чтобы иметь какое-то право ставить ему в упрек его неумеренные восторги в отношении Сталина и его политики. Хотя, разумеется, Бухарин прекрасно сознавал, что происходит в действительности и какая судьба его ожидает в ближайшие месяцы. В своем обращении к будущему поколению руководителей партии он давал трезвую оценку сложившейся ситуации: «…В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД - это переродившаяся организация безыдейных разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела, кстати, не понимая, что одновременно уничтожают самих себя - история не терпит свидетелей грязных дел!

Любого члена ЦК, любого члена партии эти «чудодейственные» органы могут стереть в порошок, превратить в предателя-террориста, диверсанта, шпиона. Если бы Сталин усомнился в самом себе, подтверждение последовало бы мгновенно»

Особенно любопытна последняя мысль - «если бы Сталин усомнился в самом себе», то его судьба также была бы предрешена. Думаю, что в данном случае Бухарин явно преувеличивает, отдавая дань какому-то непостижимому, стоящему над человеческим разумом, историческому фатализму. Сталин просто не мог стать жертвой кампании, которую он развязал сам. И едва ли правомерно исходить из того, что органы НКВД осмелились бы поднять руку на своего истинного хозяина. Это - явное преувеличение, не имеющее никакого реального подтверждения фактами и даже подобием фактов. НКВД не определял стратегию репрессий, он был лишь главным реализатором этой стратегии. Дальнейшие события с полной убедительностью подтвердили это.

В данном контексте интересны рассуждения по вопросу репрессий одного из биографов Сталина Р. Пэйна. Он писал: «Только человек, обладающий абсолютной властью в стране, мог осуществить эти процессы. Они не были необходимы и они не были даже опасны для него, но он не был обеспокоен проблемами необходимости или угрозы. Они не добавляли ничего к его власти, так как он уже привел русский народ в состояние унизительной покорности его воле. Его действительные враги находились не среди обвиняемых, а в Берлине. Но ему нужна была «кровавая баня» . И далее Р. Пэйн делает весьма категорический и, на мой взгляд, довольно сомнительный вывод: Сталин уже «не мог остановить чистки или изменить их каким-либо образом, даже если бы захотел этого» .

Еще как мог, если бы захотел! Но пока все шло по разработанной схеме.

2 - 12 марта 1938 г. в Москве в Доме Союзов проходил процесс по делу т. н. антисоветского правотроцкистского блока. На скамье подсудимых оказались сразу три бывших члена Политбюро - Н.И. Бухарин, А.И. Рыков и Н.Н. Крестинский. Вместе с ними там были бывший нарком внутренних дел Г.Г. Ягода, бывший нарком внешней торговли А.П. Розенгольц, бывший нарком земледелия М.А. Чернов, секретарь Ягоды П.П. Буланов, бывший работник Наркомата путей сообщения СССР В.А. Максимов-Диковский, бывший глава советского правительства Украины и бывший активный деятель Коминтерна X.Г. Раковский, бывший нарком финансов Г.Ф. Гринько, бывший председатель Центросоюза И.А. Зеленский, бывший нарком лесной промышленности В.И. Иванов, бывший заместитель наркома земледелия П.Т. Зубарев, бывший советник полпредства СССР в Германии С.А. Бессонов, бывший первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана А.И. Икрамов, бывший первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии В.Ф. Шарангович, бывший председатель Совнаркома Узбекской ССР Ф.У. Ходжаев. Трагическую судьбу высокопоставленных партийных и советских работников в этом процессе разделили и беспартийные - врачи Д.Д. Плетнев, И.Н. Казаков и Л.Г. Левин, а также личный секретарь А.М. Горького П.Л. Крючков.

Персональный состав подсудимых свидетельствовал об универсальном характере самого процесса: он призван был с максимальной убедительностью продемонстрировать широту и разветвленность антисоветского заговора и одновременно давал возможность путем такого подбора подсудимых мотивировать характер предъявленных обвинений. Неизвестно, мыслил ли Сталин этот процесс как последний, подводящий своего рода общий итог всех предыдущих процессов. Но есть веские основания полагать, что так оно и было в действительности, поскольку уже не оставалось сколько-нибудь видных фигур из прежних политических противников вождя, которых можно было бы предать публичному суду.

Здесь необходимо сделать одно немаловажное дополнение: помимо открытых судебных процессов сталинская чистка включала в себя и серию закрытых судилищ, в ходе которых в упрощенном и ускоренном порядке выносились приговоры (как правило, самые суровые) тем обвиняемым, которых по тем или иным причинам нельзя было предавать открытому суду. То ли подследственные не поддавались обработке следователями, то ли в силу иных причин их предпочитали ликвидировать без лишней огласки. Таких дел было значительно больше, чем тех, которые фигурировали во время публичных процессов. При этом надо отметить, что Сталин, организуя судебные спектакли, первостепенное внимание уделял не тому, как они будут восприняты за границей, хотя и это обстоятельство играло отнюдь не второстепенную роль. Главный акцент делался на значении этих процессов для широких слоев населения самой страны.

В соответствии с такой задумкой и составлялась формула обвинения. Вкратце изложу основные пункты обвинения, в той или иной мере касавшиеся всех представших перед судом. Им вменялось в вину то, что они организовали заговорщическую группу под названием правотроцкистский блок, ставившую своей целью свержение существующего в СССР социалистического общественного и государственного строя, восстановление в СССР капитализма и власти буржуазии, расчленение СССР и отторжение от него в пользу враждебных нашей стране государств (имелись в виду в первую очередь Германия и Япония) Украины, Белоруссии, среднеазиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана и Приморья. Конкретно им предъявлялось обвинение в шпионаже против советского государства и измене родине, в убийстве Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и в заговоре против Ленина в 1918 году. Наряду с этими главными пунктами формула обвинения включала также вредительство, диверсии, террор, подрыв военной мощи СССР, провокацию военного нападения на советское государство. Обвинение в заговоре против Ленина было расширено и сформулировано как намерение физически уничтожить Ленина, Сталина и Свердлова.

Сталин принимал активное личное участие в подготовке процесса. Это выражалось в том, что он определял основные направления обвинительного заключения, а на стадии предварительного следствия участвовал также и в допросах Бухарина на очных ставках. Так, он обвинял Н.И. Бухарина в том, что тот в период Брестского мира блокировался с эсерами и скрыл это. На что Н.И. Бухарин ответил: «Какой мне смысл врать насчет Брестского мира. Однажды пришли левые эсеры и сказали: «Давайте создадим кабинет. Мы арестуем Ленина и составим кабинет». Я это после рассказал Ильичу. «Дайте мне честное слово, что Вы об этом никому не скажете», - сказал мне Ильич. Потом, когда я дрался вместе с Вами против Троцкого, я это привел в качестве примера, - вот до чего доводит фракционная борьба. Это произвело тогда взрыв бомбы» .

Несмотря на всю абсурдность данного обвинения, оно было включено в обвинительное заключение и в ходе процесса фигурировало в качестве чуть ли не основного «факта», призванного скомпрометировать Бухарина как любимца партии. Дело доходило и до явно смехотворных вещей: непосредственный исполнитель судебного фарса Ежов даже включил в состав преступления обвиняемых попытку его собственного отравления путем распыления ртутного раствора в его кабинете. Словом, и авторы сценария, и режиссеры судебного процесса явно хватили лишку, нагромоздив несусветную кучу обвинений, которые, по их мнению, должны были окончательно пригвоздить подсудимых к позорному столбу.

Я не стану углубляться в детали данного процесса. Но полагаю, что стоит остановиться на некоторых наиболее примечательных его моментах, в первую очередь на поведении Бухарина во время судебных слушаний. Надо отметить, что в целом процесс, на первый взгляд, прошел вроде бы успешно с точки зрения его главного организатора. Однако на самом деле не все протекало так, как было первоначально задумано. Все обвиняемые, за исключением Крестинского, признали себя виновными. Хотя, как потом выяснилось в ходе процесса, эти признания нельзя считать полными, поскольку по ряду пунктов обвинения подсудимые категорически отрицали свою вину. Крестинский же вообще отказался в первый день процесса признать себя виновным. Однако вскоре он взял свой отказ назад, причем мотивировал это следующим образом: «Я признаю, что мой отказ признать себя виновным объективно являлся контрреволюционным шагом, но субъективно для меня это не было враждебной вылазкой. Я просто все последние дни перед судом находился под тяжелым впечатлением тех ужасных фактов, которые я узнал из обвинительного заключения и, особенно, из его второго раздела. Мое отрицательное отношение к преступному прошлому после ознакомления с этими фактами, конечно, не уменьшилось, а только обострилось, но мне казалось выше моих сил перед лицом всего мира, перед лицом всех трудящихся признать себя виновным. Мне казалось, что легче умереть, чем создать представление у всего мира о моем хотя бы отдаленном участии в убийстве Горького, о котором я действительно ничего не знал» .

Трудно сказать, что за этим эпизодом скрывалось: или действительное нежелание Крестинского признавать свою вину в чудовищных преступлениях или же своего рода не столь уж хитроумная задумка организаторов процесса продемонстрировать его от начала до конца объективный характер. Любопытно, что такую версию еще до начала процесса предсказал Троцкий. Он, в частности, писал буквально за день до открытия судилища: «В новом процессе можно ждать некоторых усовершенствований по сравнению с предшествовавшими. Монотонность покаяний подсудимых на первых двух процессах производила удручающее впечатление даже на патентованных «друзей СССР». Возможно, поэтому, что на этот раз мы увидим и таких подсудимых, которые, в порядке своей роли, будут отрицать свою виновность, чтобы затем, под перекрестным допросом, признать себя побежденными. Можно, однако, предсказать заранее, что ни один из подсудимых не причинит никаких затруднений прокурору Вышинскому» .

Ход процесса подтвердил гипотезу Троцкого, хотя, надо сказать, до настоящего времени затруднительно дать ясный и четкий ответ на вопрос: был ли эпизод с Крестинским инсценировкой или же подсудимый действительно проявил силу воли и мужество, отвергнув обвинения в свой адрес. Однако эти детали не меняют общих контуров картины.

Но наиболее действенную линию поведения на процессе проявил Бухарин. Хотя он и признавал свою вину вообще, когда дело касалось конкретных обвинений он зачастую их умело опровергал или давал им такую трактовку, которая при внимательном анализе вообще ставила под вопрос многие пункты обвинительного заключения, их доказательную базу. Главное - он довольно умело и юридически грамотно обесценил основную доказательную базу обвинения - признания самих подсудимых. Он, как бы мимоходом бросил в зал фразу: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип» . Если принять во внимание, что по существу вся доказательная база обвинения состояла из признаний самих обвиняемых, то становится очевидным, что использование этого средневекового принципа, когда пытки играли роль главного инструмента отыскания истины, в условиях существования советской власти выглядело как возврат к средневековью. Уже одной этой фразой Бухарин как бы ставил весь процесс за рамки допустимого и юридически обоснованного.

Любопытны и его контраргументы на утверждения прокурора Вышинского. Бухарин: «Гражданин Прокурор разъяснил в своей обвинительной речи, что члены шайки разбойников могут грабить в разных местах и все же ответственны друг за друга. Последнее справедливо, но члены шайки разбойников должны знать друг друга, чтобы быть шайкой и быть друг с другом в более или менее тесной связи. Между тем, я впервые из обвинительного заключения узнал фамилию Шаранговича и впервые увидел его на суде. Впервые узнал о существовании Максимова. Никогда не был знаком с Плетневым, никогда не был знаком с Казаковым, никогда не разговаривал с Раковским о контрреволюционных делах, никогда не разговаривал о сем же предмете с Розенгольцем, никогда не разговаривал о том же с Зеленским, никогда в жизни не разговаривал с Булановым и так далее. Кстати, и Прокурор меня ни единым словом не допрашивал об этих лицах.

«Право-троцкистский блок» есть прежде всего блок правых и троцкистов. Как сюда вообще может входить, например, Левин, который здесь на суде показал, что он и сейчас не знает, что такое меньшевики? Как сюда могут входить Плетнев, Казаков и прочие?

Следовательно, сидящие на скамье подсудимых не суть какая-либо группа, они суть на разных линиях соучастники заговора, но не группа в строгом и юридическом смысле этого слова. Все подсудимые были так или иначе связаны с «право-троцкистским блоком», некоторые из них и с разведками, но и только. Но это не дает никакого основания заключать, что эта группа есть «право-троцкистский блок» .

Категорически отрицал Бухарин и свою причастность к шпионажу. Он спрашивал: «Гражданин Прокурор утверждает, что я наравне с Рыковым был одним из крупнейших организаторов шпионажа. Какие доказательства? Показания Шаранговича, о существовании которого я и не слыхал до обвинительного заключения» . Отрицал он и свою причастность к организации убийства Кирова и других деятелей Советского государства.

Другой отличительной чертой поведения на суде Бухарина было то, что он порой играл роль, которую должен был исполнять не подсудимый, а прокурор. Это, видимо, по его замыслу, должно было продемонстрировать всю несостоятельность и нелепость обвинений не только в его адрес, но и в адрес других подсудимых. Так, например, он заявил: «Тягчайший характер преступления - очевиден, политическая ответственность - безмерна, юридическая ответственность такова, что она оправдает любой самый жестокий приговор. Самый жестокий приговор будет справедливым потому, что за такие вещи можно расстрелять десять раз. Это я признаю совершенно категорически и без всяких сомнений» .

Обращают на себя внимание и попытки Бухарина «защитить» Сталина и опровергнуть возможные сомнения и подозрения в отношении правомерности данного процесса. Довольно странная ирония исторической судьбы, когда жертва стремится в своем последнем слове на суде возвысить человека, обрекшего его на смерть! Вполне возможно, что таким способом он рассчитывал, что в последнюю минуту Сталин оценит его старания и дарует ему жизнь. Чем-то иным трудно объяснить следующий пассаж из последнего слова обреченного: «Мне случайно из тюремной библиотеки попала книжка Фейхтвангера, в которой речь шла относительно процессов троцкистов. Она на меня произвела большое впечатление. Но я должен сказать, что Фейхтвангер не дошел до самой сути дела, он остановился на полдороге, для него не все ясно, а на самом деле все ясно. Мировая история есть мировое судилище. Ряд групп, лидеров троцкизма обанкротился и брошен в яму. Это правильно. Но нельзя делать так, как делает Фейхтвангер в отношении, в частности, Троцкого, когда он ставит его на одну доску со Сталиным. Здесь у него рассуждения совершенно неверные. Ибо в действительности за Сталиным стоит вся страна, надежда мира, он творец. Наполеон однажды заметил - судьба это политика. Судьба Троцкого - контрреволюционная политика» .

Бухарин, как бы предвидя то, что за рубежом, и в первую очередь со стороны Троцкого, сам процесс и озвученные на нем поистине фанатсмогорические признания, вызовут целый океан возмущения и критики, счел нужным заблаговременно отвергнуть такого роду защиту. «Я a priori могу предполагать, что и Троцкий, и другие мои союзники по преступлениям, и II Интернационал, тем более потому, что я об этом говорил с Николаевским, будут пытаться защищать нас, в частности, и в особенности меня. Я эту защиту отвергаю, ибо стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом. Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР. Пусть этот процесс будет последним тягчайшим уроком, и пусть всем будет видна великая мощь СССР, пусть всем будет видно, что контрреволюционный тезис о национальной ограниченности СССР повис в воздухе как жалкая тряпка. Всем видно мудрое руководство страной, которое обеспечено Сталиным» .

Читая эти дифирамбы Сталину, невольно задаешься мыслью: а, может быть, Бухариным двигало не только стремление таким способом завоевать снисхождение у вождя, но и иные расчеты? Нельзя исключить того, что, превратив скамью подсудимых в трибуну восхваления Сталина, Бухарин таким способом хотел как бы оттенить мысль, что весь этот процесс есть не что иное как reductio ad absurdum, т. е. доведение до абсурда. Недюжинный талант оратора подсудимый использовал для исторического оправдания Сталина и его политического курса - ведь в этом есть что-то противоестественное, выходящее за пределы здравого смысла. И вполне можно допустить, что таким путем Бухарин апеллировал к тем в нашей стране, кто не утратил способность мыслить самостоятельно, анализировать факты и делать собственные выводы.

Обращают на себя внимание не только приведенные выше высказывания Бухарина, но и то, что он в своем последнем слове наряду с замаскированной интерпретацией данного процесса как юридически несостоятельного фарса, также всячески опровергал высказывавшиеся тогда предположения о том, что признательные показания были получены путем пыток и применения всякого рода психотропных препаратов. Он отмел как пустую выдумку версию о некоей загадочной славянской натуре, тибетском порошке и прочих, как он выразился, небылиц и вздорных контрреволюционных россказней. Свое признание он мотивировал так: «Я около 3 месяцев запирался. Потом я стал давать показания. Почему? Причина этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое. Ибо, когда спрашиваешь себя: если ты умрешь, во имя чего ты умрешь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютно черная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И, наоборот, все то положительное, что в Советском Союзе сверкает, все это приобретает другие размеры в сознании человека. Это меня в конце концов разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед партией и страной. И когда спрашиваешь себя: ну, хорошо, ты не умрешь; если ты каким-нибудь чудом останешься жить, то опять-таки для чего? Изолированный от всех, враг народа, в положении нечеловеческом, в полной изоляции от всего, что составляет суть жизни… И тотчас же на этот вопрос получается тот же ответ. И в такие моменты, граждане судьи, все личное, вся личная накипь, остатки озлобления, самолюбия и целый ряд других вещей, они снимаются, они исчезают» .

Полагаю, что процитированных выше высказываний вполне достаточно, чтобы представить хотя бы в самом общем виде происходившее на процессе, и прежде всего линию поведения главного обвиняемого - Бухарина. Реакция советской общественности на процесс была заранее запрограммирована. Проходили массовые митинги, публиковались гневные статьи с единственным требованием - сурово покарать преступников, расстрелять их, как бешеных собак. Думаю, что для характеристики господствовавшей тогда атмосферы вполне подходят следующие строки великого русского поэта Н. Некрасова:

«Душу вколачивать в пятки

Правилом было тогда…»

За границей, однако, сам процесс и в особенности поведение на нем Бухарина вызвали совсем иные отклики, чем в нашей стране. Один американский корреспондент дал такую оценку последнему слову Бухарина: «Один Бухарин, который, произнося свое последнее слово, совершенно очевидно знал, что обречен на смерть, проявил мужество, гордость и почти что дерзость. Из пятидесяти четырех человек, представших перед судом на трех последних открытых процессах по делу о государственной измене, он первым не унизил себя в последние часы процесса…

Во всей бухаринской речи не было и следа напыщенности, язвительности или дешевого краснобайства. Это блестящее выступление, произнесенное спокойным, безучастным тоном, обладало громадной убедительной силой. Он в последний раз вышел на мировую арену на которой, бывало, играл большие роли и производил впечатление просто великого человека, не испытывающего никакого страха, а лишь пытающегося поведать миру свою версию событий»

Имели место во время процесса и некоторые другие, мягко говоря, недоработки со стороны следствия, а, можно сказать, и со стороны Сталина, поскольку он самолично определял, какие обвинения следует предъявлять главным его фигурантам. Так, опровергая обвинение в шпионаже, наиболее одиозная фигура на этом процессе бывший нарком внутренних дел Ягода вполне резонно возразил: «Прокурор безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это не верно. Я - не шпион и не был им. Я думаю, что в определении, что такое шпион или шпионаж, мы не разойдемся. Но факт есть факт. У меня не было связей непосредственно с заграницей, нет фактов непосредственной передачи мною каких-либо сведений. И я не шутя говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки - им незачем было бы держать в Союзе такую массу шпионов, которая сейчас переловлена» .

Однако все это были не более, чем пикантные эпизоды данного процесса, возможно, выходившие за рамки заранее прописанного сценария его хода. Окончательный вердикт суда ни для кого не представлял собой неожиданности, ибо сам суд руководствовался не презумпцией невиновности - как основополагающего принципа правосудия - а принципом презумпции виновности. Подсудимые уже до суда были фактически осуждены - такова была установка Сталина. Сам процесс лишь выступал как юридическое прикрытие расправы.

Приговор был таков: 18 подсудимых приговорены к высшей мере наказания - расстрелу, врач Плетнев - к тюремному заключению сроком на 25 лет, Раковский и Бессонов, как не принимавшие прямого участия в организации террористических и диверсионно-вредительских действий - к тюремному заключению первый - на двадцать лет, второй - на пятнадцать лет. Приговор был приведен в исполнение. Еще накануне суда Бухарин в письме Сталину просил не применять к нему такую форму казни, как расстрел. Он писал: «…Если меня ждет смертный приговор, то я заранее тебя прошу, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфию, чтоб я заснул и не просыпался). Для меня этот пункт крайне важен, я не знаю, какие слова я должен найти, чтобы умолить об этом, как о милости: ведь политически это ничему не помешает, да никто этого и знать не будет. Но дайте мне провести последние секунды так, как я хочу. Сжальтесь! Ты, зная меня хорошо, поймешь… Так если мне суждена смерть, прошу о морфийной чаше. Молю об этом…» Но и к этой просьбе Бухарина вождь остался глух. Он просто не любил отступлений от правил.

Итак, самый главный публичный судебный процесс завершился. Тем самым Сталин как бы подвел итог растянувшейся на 18 с лишним лет борьбе со своими политическими оппонентами. Политической борьбе вождь уготовил чисто уголовный финал. Он, конечно, мог торжествовать, ибо победа была не просто полная и окончательная, но и тотальная - она завершилась физическим уничтожением оппонентов. Вокруг всей этой проблемы до сих пор не утихают страстные споры. Лично для меня принципиально важным является следующий вопрос-, действительно ли Сталин верил тому, в чем обвинялись его противники? Или же хладнокровно шел по пути их не только политического, но и физического уничтожения? На этот вопрос однозначно ответить трудно. С одной стороны, Сталин, конечно, не был настолько наивным и примитивным, чтобы всерьез верить в чудовищные обвинения, которые предъявлялись подсудимым. С другой стороны, присущая ему подозрительность, очевидно, сыграла свою зловещую роль во всем этом. Он никогда не забывал о том, как его политические противники не раз меняли свои позиции и часто смыкали свои ряды, несмотря на существенные разногласия, порой разделявшие их. Он им не верил и считал, что они никогда и ни при каких условиях не откажутся от борьбы против него лично и против его политического курса. Все говорит за то, что он исходил из принципа, что политическая схватка окончательно завершается лишь с физическим устранением противника. Отсюда и проистекали его жесткость и жестокость, его яростная непримиримость к своим поверженным политическим противникам.

Завершая этот раздел, хочу сделать еще одно замечание. Когда некоторые авторы, порой весьма солидные, в качестве доказательства того или иного отстаиваемого ими положения ссылаются на показания обвиняемых, данных на публичных судебных процессах, трудно удержаться от сардонической усмешки. Только беспредельно наивные люди или люди, которые мыслят в заранее определенном русле, могут всерьез поверить в то, что большевистские деятели, посвятившие себя революции, утверждению Советской власти чуть ли не сразу после завершения Гражданской войны (с начала 20-х годов) стали на путь предательства и шпионажа против советского государства. Еще более фантастическим и невероятным представляется то, что эти самые люди готовили заговоры с целью реставрации капитализма в СССР. Они исповедовали марксистские взгляды и прекрасно отдавали себе отчет в том, что такой глубокий общественный переворот, каким могла быть реставрация капитализма, относился к разряду совершенно иных исторических процессов, чтобы его можно было осуществить посредством какого-либо даже самого разветвленного дворцового заговора.

Защищать Сталина от несправедливых обвинений - это не значит оправдывать его реальные преступные деяния. Для него политика не имела моральных измерений. Политика, по его мнению, могла быть правильной или неправильной. Других характеристик для ее определения он, по существу, не разделял. Политический курс Сталина в 20–30 годы был безусловно обоснован в своих главных параметрах, и те, кто выступал против этого курса, в конечном счете оказались банкротами с точки зрения истории. Их политическое банкротство очевидно не только потому что Сталин оказался победителем. Оно было обусловлено коренными пороками и изъянами всей политической стратегии оппонентов Сталина. Этими же причинами можно объяснить и закономерную победу Сталина. Это - вещи принципиального плана. Что же касается физического уничтожения своих поверженных оппонентов, то здесь для вождя нет оправданий. Возможно, имеются какие-то аргументы для объяснения этого его поступка. Но не для оправдания.

Меня могут упрекнуть в непоследовательности и внутренних противоречиях, присущих моей аргументации. Дескать, это выражается в том, что я защищаю в целом правильность общей политической стратегии Сталина, сыгравшей, несомненно, решающую роль в укреплении могущества Советского Союза. Это - с одной стороны. А с другой стороны - подвергаю критике политику репрессий, выразившуюся не только в политическом, но и в физическом устранения противников вождя. Эта непоследовательность и внутренняя противоречивость носят не внутренний, содержательный, а скорее формально-логический характер. Поскольку в сущности речь идет о явлениях разного плана, хотя и органически взаимосвязанных друг с другом. Кто считает, что у Сталина не было иного выбора, разве что физически уничтожить противников своей политической линии, на мой взгляд отстаивает однобокую и явно тенденциозную позицию. Наряду с этим совершенно очевидным фактом, защита вождем выбранного курса, опасения, что этот курс будет радикально пересмотрен в случае компромисса с бывшими оппонентами, толкали его зачастую на шаги, явно выходившие за пределы политической целесообразности. Конечно, история - это не карточный пасьянс, где можно оперировать различными раскладами, и то, что произошло, представляется нам порой в качестве фатально неизбежного хода событий. Тем не менее, объективное освещение политической биографии Сталина предполагает анализ различных вариантов возможного развития событий, поскольку это позволяет глубже вникнуть в саму суть его политической философии.