Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Ахматова пишет о себе – о вечном…
М. Цветаева.

Лирика Анны Ахматовой - это исповедь женской души в максимальном ее воплощении. Поэт пишет о чувствах своей лирической героини, ее творчество максимально интимно и, в то же время, оно - энциклопедия женской души во всех ее ипостасях.
В 1912 году вышел первый сборник Ахматовой – «Вечер», где воплотились юношеские романтические ожидания героини. Молодая девушка предчувствует любовь, говорит о ее иллюзиях, несбывшихся надеждах, «изящной печали»:
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Во втором поэтическом сборнике – «Четки», принесшем Ахматовой настоящую известность, образ лирической героини развивается и трансформируется. Уже здесь проявляется многоплановость ахматовской героини – это и девушка, и взрослая женщина, и жена, и мать, и вдова, и сестра. Особенно пристально рассматривает поэт «любовные» женские роли. Лирическая героиня Ахматовой может быть любимой, любовницей, разлучницей, блудницей. Широк и ее «социальный диапазон»: странница, староверка, крестьянка и т. д.
Думается, что такая «разветвленность» героини связана с желанием поэта раскрыть не столько индивидуальность, сколько общую женскую психологию. Поэтому можно сказать, что для женских образов Ахматовой характерна вневременная «всеобщность чувств и поступков»:
Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
События первой мировой войны и революций изменяют тональность ахматовской лирики, добавляют новые штрихи к образу ее лирической героини. Теперь она не только частное лицо, живущее личными радостями и горестями, но и человек, сопричастный судьбам страны, народа, истории. В сборнике «Белая стая» усиливаются мотивы трагического предчувствия героиней горькой участи целого поколения русских людей:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так что сделался каждый день
Поминальным днем –
Начали песни слагать о великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве.
Ахматова не приняла революцию 1917 года. Ее героиня 1920-ых годов безысходно тоскует по ушедшим, но невозвратимым временам. И оттого еще непригляднее становится настоящее и еще туманнее – будущее всей страны, всей нации:
Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькает крыло,
Все голодной тоскою изглодано…
Больше того, Октябрьские события воспринимаются героиней Ахматовой карой за неправедную, грешную жизнь. И пусть сама она не творила зла, но героиня чувствует себя сопричастной к жизни всей страны, всего народа. Поэтому она готова разделить их общую горестную судьбу:
Я – голос ваш, жар вашего дыханья,
Я – отражение вашего лица…
Таким образом, после революции образ любящей женщины в лирике Ахматовой отходит на второй план, вперед же выдвигаются роли патриотки, поэтессы, а еще чуть позже – матери, всей душой болеющей не только за своего ребенка, но и за всех страдающих:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Горе Ахматовой–матери сливается с горем всех матерей и воплощается в общечеловеческую скорбь Божьей Матери:
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Таким образом, лирика А. Ахматовой раскрывает все ипостаси женской души. В ранней лирике поэтессы ее героиня - это, прежде всего, любящая женщина во всем многообразии ролей. В более же зрелом творчестве Ахматовой акценты смещаются в сторону роли женщины–матери, патриотки и поэтессы, видящей свой долг в том, чтобы разделить судьбу своего народа и своей родины. .

Поэзия женской души. Ее считали совершенством. Ее стихами зачитывались, Ее гор-боносый, удивительно гармоничный профиль вызывал сравнения с античной скульптурой. На склоне лет она стала почетным доктором наук Оксфорда. Имя этой женщины-Анна Ахматова. «Ахматова -жасминный куст, обугленный туманом серым», - так сказали о ней современники. По утверждению самой поэтессы, огром¬ное влияние на нее оказали Александр Пушкин и Бенжамен Констан - автор нашумевшего романа XIX века «Адольф». Именно из этих источников черпала Ахматова тончайший психологизм, ту афо-ристическую краткость и выразительность, которые сделали ее ли-рику объектом бесконечной любви читателей и предметом исследований нескольких поколений литературоведов.
Я научилась просто, мудро жить, -
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтобы унять ненужную тревогу.
Таков итог этой мудрой страдальческой жизни.
Она родилась на рубеже двух веков - девятнадцатого, «желез-ного» по определению Блока, и двадцатого - века, равного которо-му по страху, страстям и страданиям не было в истории человече-ства. Она родилась на грани веков, чтобы соединить их живой трепетной нитью своей судьбы.
Большое влияние на ее поэтическое становление оказало то, что Ахматова детские годы провела в Царском Селе, где сам воздух был пропитан поэзией. Это место стало для нее одним из самых дорогих на земле на всю жизнь. Потому что «здесь лежала его (Пушкина) треуголка и растрепанный томик Парни». Потому что для нее, семнадцатилетней, именно там «заря была самой себя алее, в апреле запах прели и земли, и первый поцелуй. ». Потому что там, в парке, были свидания с Николаем Гумилевым, другим трагическим поэтом эпохи, который стал судьбой Ахматовой, о котором она потом напишет в страшных по своему траги¬ческому звучанию строчках:
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне…
Поэзия Ахматовой - поэзия женской души. И хотя литература общечеловечна, Ахматова могла с полным правом сказать о своих стихах:
Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить.
В ее произведениях есть много личного, чисто женского, того, что Ахматова пережила своей душой, чем она и дорога русскому читателю.
Первые стихи Ахматовой - это любовная лирика. В них любовь не всегда светлая, зачастую она несет горем. Чаще стихотворения Ахматовой - это психологические драмы с острыми сюжетами, основанными на трагических переживаниях. Лирическая героиня А шатовой отвергнута, разлюблена. Но переживает это достойно, с г рдым смирением, не унижая ни себя, ни возлюбленного.
В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас, быстрые недели
Его любви, воздушной и минутной!
R рой ахматовской поэзии сложен и многолик. Он - любовник, брат, друг, предстающий в различных ситуациях. То между Ахматовой и ее возлюбленным возникает стена непонимания й он уходит от нее; то они расстаются оттого, что им нельзя видеться; то она оплакивает свою любовь и скорбит; но всегда Ахматова любит.
Все тебе: и молитва дневная,
И бессонницы млеющий жар,
И стихов моих белая стая,
И очей моих синий пожар.
Но поэзия Ахматовой - это не только исповедь влюбленной женской души, это и исповедь человека, живущего всеми бедами и страстями XX века. А еще, по словам О. Мандельштама, Ахматова «принеслав русскую лирику всю огромную сложность и психологи-ческое богатство русского романа XX века»:
Проводила друга до передней,
Постояла в золотой пыли,
С колоколенки соседней
Звуки важные текли.
Брошена! Придуманное слово -
Разве я цветок или письмо?
А глаза глядят уже сурово
В потемневшее трюмо.
Самой главной любовью в жизни А. Ахматовой была любовь к родной земле, о которой она напишет после, что «ложимся в нее и становимся ею, оттого и зовем так свободно своею».
В трудные годы революции многие поэты эмигрировали из России за рубеж. Как ни тяжело было Ахматовой, она не покинула свою страну, потому что не мыслила своей жизни без России.
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда».
Но Ахматова «равнодушно и спокойно руками замкнула слух», чтобы «этой речью недостойной не осквернился скорбный дух».
Любовь к Родине у Ахматовой не предмет анализа, размышлений. Будет Родина - будут жизнь, дети, стихи. Нет ее - нет ничего. Ахматова была искренним выразителем бед, несчастий своего века, старше которого она была на десять лет.
Ахматову волновали и судьба духовно обедневшего народа, и тревоги российской интеллигенции после захвата власти в стране большевиками. Она передала психологическое состояние интел-лигентов в тех нечеловеческих условиях:
В кругу кровавом день и ночь
Болит жестокая истома…
Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома.
Во времена сталинизма Ахматова не была подвергнута репрес-сиям, но для нее это были тяжелые годы. Ее единственный сын был арестован, и она решила оставить памятник ему и всем людям, которые пострадали в это время. Так родился знаменитый «Реквием». В нем Ахматова рассказывает о тяжелых годах, о несчастьях и страданиях людей:
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Несмотря на всю тяжесть и трагическую жизнь, на весь ужас и унижения, пережитые ею во время войны и после, отчаяния и рас-терянности у Ахматовой не было. Никто никогда не видел ее с поникшей головой. Всегда прямая и строгая, она была человеком, отличающимся большим мужеством. В своей жизни Ахматова зна¬ла славу, бесславие и снова славу.
Я - голос ваш, жар вашего дыханья,
Я - отраженье вашего лица.
Таков лирический мир Ахматовой: от исповеди женского сердца, оскорбленного, негодующего, но любящего, до потрясающего душу «Реквиема», которым кричит «стомильонный народ».
Когда-то в юности, ясно предчувствуя свою поэтическую судьбу, Ахматова проронила, обращаясь к царскосельской статуе А. С. Пушкина:
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.
И, наверное, напротив ленинградской тюрьмы - там, где она хотела-должен стоять памятник женщине, держащей в руках узелок с передачей для единственного сына, вся вина которого была только в том, что он был сыном Николая Гумилева и Анны Ахматовой - двух великих поэтов, не угодивших властям.
А может, вовсе и не нужно мраморных изваяний, ведь есть уже нерукотворный памятник, который она воздвигла себе вслед за сво¬им царскосельским предшественником - это ее стихи.

В стихах Ахматовой открывается мир женской души, страстной, нежной и гордой. Рамки этого мира были очерчены любовью - чувством, составляющим в стихах Ахматовой содержание человеческой жизни. Нет, кажется, такого оттенка этого чувства, о котором бы не было сказано здесь: от нечаянных оговорок, выдающих глубоко затаенное («И как будто по ошибке Я сказала: "Ты..." до «страсти, раскаленной добела».

О душевном состоянии в стихах Ахматовой не рассказывается - оно воспроизводится как переживаемое сейчас, пусть и переживаемое памятью. Воспроизводится точно, тонко, и тут важна каждая - даже самая незначительная - подробность, позволяющая, уловив, передать переливы душевного движения, о котором прямо могло и не говориться. Эти подробности, детали порою вызывающе заметны в стихах, говоря о происходящем в сердце их героини больше, чем могли бы сказать пространные описания. Примером такой поразительной психологической насыщенности стиха, емкости стихового слова могут служить строки «Песни последней встречи»:

Так беспомощно грудь холодела,
Ho шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Поэзия Ахматовой представляет собой словно бы роман, насыщенный тончайшим психологизмом. Здесь есть свой «сюжет», который нетрудно восстановить, проследив, как возникает, развивается, разрешается порывом страсти и уходит, становится достоянием памяти чувство, которое в ранних стихах Ахматовой и определяет главное в жизни человека. Вот лишь предчувствие любви, неясное еще томление, заставляющее трепетать сердце: «Безвольно пощады просят Глаза. Что мне делать с ними, Когда при мне произносят Короткое, звонкое имя?» Оно сменяется другим чувством, которое резко учащает биение сердца, уже готового вспыхнуть страстью: «Было душно от жгучего света, А взгляды его как лучи. Я только вздрогнула: этот Может меня приручить». Состояние это передано с физической ощутимостью, обжигающий свет здесь обладает странно - и пугающе - притягивающей силой, а последнее в стихах слово выдает меру беспомощности перед нею. Угол зрения в этих стихах, пожалуй, не широк, а само зрение сосредоточенно. И это потому, что здесь речь идет о том, что составляет ценность человеческого существования, в любовном поединке испытывается достоинство человека. К героине стихов придет и смирение, однако прежде у нее вырвется гордое: «Тебе покорной? Ты сошел с ума! Покорна я одной Господней воле. Я не хочу ни трепета, ни боли, Мне муж - палач, а дом его - тюрьма». Ho главные здесь слова те, что появятся вслед за только что приведенными: «Ho видишь ли! Ведь я пришла сама...» Подчинение - и в любви тоже - возможно в лирике Ахматовой лишь по собственной воле.

О любви Ахматовой написано много, и, наверное, никто в русской поэзии не воссоздал столь полно, столь глубоко это возвышенное и прекрасное чувство.

В ранних стихах поэтессы сила страсти оказывалась неодолимой, роковой, как любили тогда говорить. Отсюда - пронзительная резкость слов, которые вырываются из опаленного любовью сердца: «He любишь, не хочешь смотреть? О, как ты красив, проклятый!» А далее здесь же: «Мне очи застит туман». И много их, строк, запечатлевших почти горестную беспомощность, которая приходит на смену вызывающему непокорству, приходит вопреки очевидному. Как это увидено - безжалостно, точно: «Полуласково, полулениво Поцелуем руки коснулся...», «Как не похожи на объятья Прикосновенья этих рук».

И это тоже о любви, о которой в лирике Ахматовой сказано с той беспредельной откровенностью, что позволяет читателю относиться к стихам как к строкам, ему лично адресованным.

Любовь у Ахматовой одаривает и радостью, и горем, но всегда это счастье, потому что позволяет преодолеть все разъединяющее людей («Ты дышишь солнцем, Я дышу луною, Ho живы мы любовию одною»), позволяет их дыханию слиться, отозвавшись в рожденных этим стихах:

Лишь голос твой поет в моих стихах,
В твоих стихах мое дыханье веет.
И есть костер, которого не смеет
Коснуться ни забвение, ни страх.
И если б знал ты, как сейчас мне любы
Твои сухие, розовые губы.

В стихах Ахматовой разворачивается жизнь, суть которой в первых ее книгах и составляет любовь. И когда она оставляет человека, уходит, то остановить ее не могут даже справедливые укоры совести: «В недуге горестном моя томится плоть, А вольный дух уже почиет безмятежно». Только это кажущаяся безмятежность, она опустошительна, порождая горестное осознание, что в покинутом любовью доме «не совсем благополучно».

Ахматова не стремится вызвать у читателя сочувствие, а тем более жалость: в этом героиня ее стихов не нуждается. «Брошена! Придуманное слово - Разве я цветок или письмо?» И дело тут вовсе не в пресловутой силе характера - в стихах Ахматовой всякий раз схватывается мгновение: не остановленное, а ускользающее. Чувство, состояние, лишь наметившись, изменяется. И может быть, именно в этой смене состояний - их зыбкости, неустойчивости - очарование, прелесть воплощаемого в ранней лирике Ахматовой характера: «Радостно и ясно Завтра будет утро. Эта жизнь прекрасна, Сердце, будь же мудро». Даже облик героини стихов намечен легким штрихом, едва уловим: «У меня есть улыбка одна. Так, движенье чуть видное губ». Ho эта зыбкость, неопределенность уравновешивается обилием деталей, подробностей, принадлежащих самой жизни. Мир в стихах Ахматовой не условно поэтический - он реален, выписан с осязаемой достоверностью: «Протертый коврик под иконой, В прохладной комнате темно...», «Ты куришь черную трубку, Как странен дымок над ней. Я надела узкую юбку, Чтоб казаться еще стройней». И героиня стихов появляется здесь «в этом сером будничном платье, на стоптанных каблуках...». Однако ощущение заземленности при этом не возникает - тут другое: «...Нет земному от земли И не было освобожденья».

Погружая читателя в жизнь, Ахматова позволяет почувствовать течение времени, властно определяющего судьбу человека. Впрочем, вначале это находило выражение в столь часто встречающейся у Ахматовой прикрепленности происходящего к точно - по часам - обозначенному моменту: «Я сошла с ума, о мальчик странный, Вереду в три часа». Позднее ощущение движущегося времени будет поистине материализовано:

Что войны, что чума? Конец им виден скорый;
Их приговор почти произнесен.
Ho как нам быть с тем ужасом, который
Был бегом времени когда-то наречен.

О том, как рождаются стихи, Ахматова рассказала в цикле «Тайны ремесла». Примечательно соединение этих двух слов, совмещение сокровенного и обыденного - одно из них буквально неотделимо от другого, когда речь заходит о творчестве. Оно у Ахматовой явление того же ряда, что и жизнь, и процесс его идет по воле сил, что диктуют ход жизни. Стих возникает как «раскат стихающего грома», как звук, побеждающий «в бездне шепотов и звонов». И задача поэта - уловить его, расслышать прорывающиеся откуда-то «слова и легких рифм сигнальные звоночки».

Процесс творчества, рождение стиха у Ахматовой приравнивается к процессам, что происходят в жизни, в природе. И обязанность поэта, казалось бы, не выдумывать, а всего-то лишь, расслышав, записать. Ho давно уже замечено, что художник в своем творчестве стремится не к тому, чтобы делать как в жизни, а творит как сама жизнь. В соперничество с жизнью вступает и Ахматова: «У меня не выяснены счеты С пламенем и ветром, и водой...» Впрочем, тут, пожалуй, точнее говорить не о соперничестве, а о сотворчестве: поэзия позволяет добраться до сокровенного смысла того, что делается и сделано жизнью. Это Ахматовой было сказано: «Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда». Ho земной сор становится почвой, на которой поэзия вырастает, поднимая с собой человека: «...Мне мои дремоты Вдруг такие распахнут ворота И ведут за утренней звездой». Вот почему в лирике Ахматовой у поэта и мира отношения на равных - счастье быть одаренной им неотделимо в стихах от осознания возможности одарить щедро, по-царски:

Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим:
То, что бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.

Для Ахматовой искусство способно вбирать в себя мир и тем самым делать его богаче, и этим определяется его действенная сила, место и роль художника в жизни людей.

С ощущением этой - дарованной ей - силы Ахматова прожила свою жизнь в поэзии. «Осуждены - и это знаем сами - Мы расточать, а не копить», - сказано ею в самом начале поэтического пути, в пятнадцатом году. Именно это позволяет стиху обрести бессмертие, о чем сказано афористически точно:

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле - печаль
И долговечней - царственное слово.

При встрече со стихами Ахматовой невольно вспоминается имя Пушкина: классическая ясность, интонационная выразительность ахматовского стиха, отчетливо выраженная позиция приятия мира, противостоящего человеку, - все это позволяет говорить о пушкинском начале, явственно обнаруживающем себя в поэзии Ахматовой. Имя Пушкина было для нее самым дорогим - с ним связывалось представление о том, что составляет суть поэзии. Прямых перекличек с пушкинскими стихами в поэзии Ахматовой почти не встретить, воздействие Пушкина сказывается здесь на ином уровне - философии жизни, настойчивом стремлении быть верным лишь одной поэзии, а не силе власти или требованиям толпы.

Именно с пушкинской традицией связывается свойственная Ахматовой масштабность поэтической мысли и гармонической точности стиха, возможность выявить всеобщее значение неповторимого душевного движения, соотнести чувство истории с чувством современности, наконец, многообразие лирических тем, скрепляемых личностью поэта, который всегда современник читателю.

Сочинение на тему «лирика Ахматовой как поэзия женской души»

Многие поэты восхваляли женскую природу и посвящали ей свои стихи и произведения. Но поистине гармоничные стихи, проникающие в душу, писала Ахматова. Ее стихами можно было зачитаться, в каждой строчке было что-то таинственное и глубокое. Мир женской души занимал центральное место в творчестве талантливой поэтессы. Сотни стихов, посвященных любви и женскому началу можно справедливо назвать гениальными.
Творчество раннего периода Анны напоминает автобиографический дневник, где она раскрывает душу. Поэзия Ахматовой отражает простые земные радости женщины, а так же рассказывает о печалях, которые знакомы каждой представительнице прекрасного пола. Она красочно рисует долгожданные встречи и минуты расставания, трогательные моменты и грубые ссоры. Все это знакомо любой женщины, ее творения реалистичны. Поэтому стихи Ахматовой так легко читаются и отражают всю глубину женской души.
Любовные стихи Анны направлены на изображение самых важных моментов в жизни девушки: ее первые чувства, неудержимая страсть, момент гибели любви, минуты расставания. Особенностью стихов Ахматовой является талант передать читателю все самое интимное, что есть в поэтессе. Она гостеприимно открывает дверь в собственную душу.
Лирика поэтессы охватывает не только тему любви и разлуки. Анна Ахматова так же затрагивает вопросы личностного роста женщины, ее саморазвития. В ее стихах даже звучит некий призыв. В каждом стихе Анны есть частичка ее души. Она не писала бездумные стихи. Каждое творение из ее лирики отражает жизнь поэтессы в тот или иной момент. Ее стихи пропитаны талантом и женственностью.
Анна обладала удивительным даром находить и отображать внутренний мир человека, его переживания и стремления. Она, как тонкий психолог, могла увидеть что-то неуловимое и запечатлить это в стихах. Передаваемая тема женской души особенно обостряется в лирике Ахматовой при помощи тонких описаний деталей и нюансов. Поэтому ее поэзию часто называют отражением женской души.

КУЛЬТУРА И КУЛЬТУРОЛОГИЯ

Н. Н. Скатов

КНИГА ЖЕНСКОЙ ДУШИ (о поэзии Анны Ахматовой)

На рубеже прошлого и нынешнего столетий, хотя и не буквально хронологически - недаром Ахматова писала о «настоящем», «не календарном» Двадцатом веке - накануне великой революции, в эпоху, потрясенную двумя мировыми войнами, в России возникла и сложилась, может быть, самая значительная во всей мировой литературе нового времени «женская» поэзия - поэзия Анны Ахматовой. Впервые женщина обрела поэтический голос такой силы. Женская эмансипация заявила себя и поэтическим равноправием. «Я научила женщин говорить», - заметила Ахматова в одной эпиграмме.

Уже в девятнадцатом веке было много женщин, писавших стихи, часто даже стихи хорошие, и все-таки в целом это была поэтическая периферия: полузабытые сейчас Каролина Павлова или Юлия Жадовская, совсем забытые Елизавета Шахова или Евдокия Растопчина. Недаром герой одного из лирических стихов уже даже Ахматовой еще цедил, «что быть поэтом женщине нелепость». Веками копившаяся духовная энергия женской души получила выход в революционную эпоху в России, в поэзии женщины, родившейся в 1889 году под скромным именем Анны Горенко и под именем Анны Ахматовой приобретшей за пятьдесят лет поэтического труда всеобщее признание, переведенной ныне на все основные языки мира. Последними внешними знаками признания стали присуждение в 1965 году почетной степени доктора литературы Оксфордского университета, а годом ранее торжественное вручение в Италии международной поэтической премии «Этна Таормино».

Ахматова почти не прошла школы литературного ученичества, во всяком случае, той, что совершалась бы на глазах читателей, - участь, которой не избегли даже крупнейшие поэты, - и в литературе выступила сразу как стихотворец вполне зрелый. Хотя путь предстоял долгий и трудный. Ее первые стихи в России появились в 1911 году в журнале «Аполлон», а уже в следующем вышел и поэтический сборник - «Вечер». Почти сразу же Ахматова была дружно поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Чуть позднее ее имя все чаще сопоставляется с именем самого Блока и выделяется самим Блоком, а уже всего через какой-нибудь десяток лет один из критиков даже писал, что Ахматовой «после смерти Блока бесспорно принадлежит первое место среди русских поэтов». В то же время приходится признать, что после смерти Блока музе Ахматовой пришлось вдоветь, ибо в литературной судьбе Ахматовой Блок сыграл колоссальную роль. Это подтверждено многими ее прямо Блоку адресованными

стихами. Но дело не только в них, в этих «персональных» стихах. С Блоком связан почти весь мир ранней, а во многом и поздней лирики Ахматовой.

И если я умру, то кто же Мои стихи напишет вам, Кто стать звенящими поможет Еще не сказанным словам.

Бытовое читательское восприятие тоже связало имя Ахматовой с именем Блока, связало по бытовому же, и Ахматовой пришлось шутливо назвать свои объяснения по этому поводу - «О том, как у меня не было романа с Блоком».

И все же читательская интуиция не совсем обманула. Все-таки у Ахматовой был роман с Блоком. Правда особый, так сказать, роман в стихах. Муза Блока действительно оказалась повенчана с музой Ахматовой.

Блок на подаренных Ахматовой книгах писал просто «Ахматовой - Блок»: равный - равному. «Блока,- свидетельствовала Ахматова,- я считаю не только величайшим европейским поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, то есть самым характерным представителем своего времени». Именно от образов Блока во многом идет герой ахматовской лирики. Герой (не героиня) ее поэзии сложен и многолик. Собственно, его даже трудно определить в том смысле, как мы определяем, скажем, героя лирики Лермонтова. Это он - любовник, брат, друг, представший в бесконечном разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий, первый и последний.

Но если Блок действительно самый характерный герой своего времени, то Ахматова, конечно, самая характерная его героиня, явленная в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала «целую книгу женской души». Другая выдающаяся революционерка, прототип знаменитого комиссара в «Оптимистической трагедии» Лариса Рейснер писала: «Она вылила в искусстве все мои противоречия, которым столько лет не было выхода... Как я ей благодарна». Ахматова «вылила в искусстве» сложную историю женского характера переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становления. Вот почему в 1921 году, в драматическую пору своей и общей жизни, Ахматова сумела написать поражающие духом обновления строки, революционнее иных и многих:

Все расхищено, предано, продано, Черной смерти мелькало крыло, Все голодной тоскою изглодано, Отчего же нам стало светло? Днем дыханьями веет вишневыми, Небывалый под городом лес, Ночью блещет созвездьями новыми Глубь прозрачных июльских небес, - И так близко подходит чудесное К развалившимся грязным домам... Никому, никому неизвестное, Но от века желанное нам.

Так что в известном - и большом, может быть, даже главном,- смысле Ахматова была и революционным поэтом. Она действительно оказалась открывателем обширнейшей и неведомой до того в поэзии области. При всем том внешне Ахматова почти всегда оставалась поэтом традиционным, поставившим себя под знак русской классики, прежде всего Пушкина.

Еще в 1914 году она написала стихи:

Земная слава как дым, Не этого я просила. Любовникам всем моим Я счастие приносила. Один и сейчас живой, В свою подругу влюбленный, И бронзовым стал другой На площади оснежненной.

И если Блок стал одним ее поэтическим «любовником», то другим был Пушкин.

Пушкин, как когда-то говорили, воспел знаменитую царскосельскую статую-фонтан. Вернее, сделал ее знаменитой, воспев:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;

Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит!

Ахматова своей «Царскосельской статуей» ответила раздраженно, почти разъяренно:

И как могла я ей простить Восторг твоей хвалы влюбленной... Смотри, ей весело грустить Такой нарядно обнаженной.

Освоение пушкинского мира продолжалось всю жизнь. Желание досконального знания и проникновения потребовало и академических штудий - литературоведческих занятий и биографических разысканий, отмеченных особым пристрастием. Работы Ахматовой-пушкиниста широко известны. Пушкинские темы постоянны у Ахматовой-поэта: Бахчисарай, море, Петербург и, конечно же, Царское Село. И любимый эпитет, которым она наделяет сестру-Музу, смуглорукую, смуглоногую, любим, наверное, потому, что он от него, царскосельского «смуглого отрока».

Многое из послепушкинского литературного будущего аккумулировано в поэзии Ахматовой: Баратынский и Лермонтов, Тютчев и Фет. Подчас ее стихи почти цитатны:

Не повторяй - душа твоя богата - Того, что было сказано когда-то, Но, может быть, поэзия сама - Одна великолепная цитата.

Но, может быть, - решимся добавить - и этими повторениями богата душа поэта. Впрочем, любая даже почти цитата у Ахматовой обретает иной и новый смысл. Скажем, стих «из мглы магических зеркал», конечно же, немедленно вызывает онегинское - «я сквозь магический кристалл». Но в ряду образов ахматовской поэзии зеркало обретает особое значение, связанное уже с идущими от Достоевского двойниками. А какой неожиданный «женский» и резко полемический поворот приобрел древний, еще библейский сюжет о Лотовой жене, оглянувшейся вопреки запрету на оставленный Содом и превратившейся в соляной столп. Веками он понимался лишь как притча о неистребимом женском любопытстве и непослушании. Ахматовская жена Лота не могла не обернуться:

На красные башни родного Содома, На площадь, где пела, на двор, где пряла, На окна пустые высокого дома, Где милому мужу детей родила.

Рассказ стал у Ахматовой рассказом о самоотвержении, исходящем из самой сути женского характера - не любопытного, а любящего:

Кто женщину эту оплакивать будет? Не меньшей ли мнится она из утрат? Лишь сердце мое никогда не забудет Отдавшую жизнь за единственный взгляд.

Вообще, как и образ героя, образ женщины-героини ахматовской лирики не всегда можно свести к одному лицу. При необычайной конкретности переживаний это не только человек конкретной судьбы и биографии, вернее, это носитель бесконечного множества биографий и судеб:

Мне с Морозовою класть поклоны, С падчерицей Ирода плясать, С дымом улетать с костра Дидоны, Чтобы с Жанной на костер опять. Господи! Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить...

Ахматова действительно могла адресовать стихи, как она одно из них и озаглавила, «Многим»: «Я голос ваш, жар вашего дыханья, / Я отраженье вашего лица».

«Великая земная любовь» - вот движущее начало всей ее лирики. В одном из своих стихотворений Ахматова назвала любовь «пятым временем года». Из этого-то необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с удесятеренной силой. Мир открывается в дополнительной реальности: «Ведь звезды были крупнее, Ведь пахли иначе травы». Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувствовать. «Над засохшей повиликою / Мягко плавает пчела» - это увидено впервые.

Но стихи Ахматовой - не фрагментарные зарисовки, не разрозненные психологические этюды: острота взгляда сопровождена остротой мысли. Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как непритязательная песенка:

Я на солнечном восходе Про любовь пою, На коленях в огороде Лебеду полю.

А заканчивается оно библейски:

Будет камень вместо хлеба Мне наградой злой. Надо мною только небо, А со мною голос твой.

Личное («голос твой») восходит к общему, сливаясь с ним: здесь к всечеловеческой притче и от нее - выше, выше - к небу. И так всегда в стихах Ахматовой. А вот какой романной силы психологический сгусток начинает стихотворение:

Столько просьб у любимой всегда!

У разлюбленной просьб не бывает.

Не подобно ли открывается «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему... » Образ такой «больной» любви у ранней Ахматовой был и образом больного предреволюционного времени 10-х годов и образом больного старого мира. Недаром поздняя Ахматова в стихах и особенно в «Поэме без героя» будет вершить над ним суровый суд и самосуд, нравственный и исторический.

Любовь у Ахматовой почти никогда не предстает в спокойном пребывании. Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении - взлета или падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертной тоски. Потому же Ахматова так тяготеет к лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо капризным концом психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и таинственной («Город сгинул», «Новогодняя баллада»).

Обычно ее стихи - начало драмы, или только ее кульминация, или еще чаще финал и окончание. И здесь опиралась она на богатый опыт русской уже не только поэзии, но и прозы. «Этот прием, - писала Ахматова, - в русской литературе великолепно и неотразимо развил Достоевский в своих романах-трагедиях; в сущности, читателю-зрителю предлагается присутствовать только при развязке». Стихи самой Ахматовой, подобно многим произведениям Достоевского, являют свод пятых актов трагедий. Поэт все время стремится занять позицию, которая бы позволяла предельно раскрыть чувство, до конца обострить коллизию, найти последнюю правду. Вот почему у Ахматовой появляются стихи, как бы произнесенные даже из-за смертной черты. Но никаких загробных, мистических тайн они не несут.

Народная стихия в поэзии Ахматовой очень сильна и заявила себя в ней, по сути, очень рано - еще в первых сборниках. Легко обнаруживаемые внешние приметы ее (элементы просторечия, плача, заклинания или причети) органичны и естественны потому, что они выражают глубоко национальное народное мироощущение. В чем его суть? И опять приходится сказать о любви. Стихи Ахматовой, и правда, часто грустны: они несут особую стихию любви-жалости. Есть в народном русском языке, в русской народной песне синоним слова «любить» - слово «жалеть»; «люблю» - «жалею». Уже в самых первых стихах Ахматовой живет не только любовь любовников. Она часто переходит в другую, любовь-жалость, или даже ей противопоставляется, или даже ею вытесняется:

О нет, я не тебя любила, Палима сладостным огнем, Так объясни, какая сила В печальном имени твоем.

Вот это сочувствие, сопереживание, сострадание в любви-жалости делает многие стихи Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь близкими ей и любимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из мира камерной, замкнутой, эгоистической любви-страсти, любви-забавы к подлинно «великой земной любви» и больше - вселюбви, для людей и к людям.

И может быть потому же почти от самых первых стихов вошла в поэзию Ахматовой еще одна любовь - к родной земле, к Родине, к России.

Мне голос был. Он звал утешно, Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь Россию навсегда. Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид». Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух.

«Замкнула слух» - не от искушения, не от соблазна, а от скверны. И отвергается мысль не только о внешнем, скажем, отъезде из России, но и вероятность какой бы то ни было внутренней эмиграции по отношению к ней, любая возможность иного, «нового имени». Это стихи 1917 года. А вот - 1922:

Не с теми я, кто бросил землю На растерзание врагам, Их грубой лести я не внемлю, Им песен я своих не дам.

Такие стихи не были эпизодическими эмоциональными всплесками. Это заявлялась жизненная позиция. Недаром строки стихотворения 1922 года стали эпиграфом к стихам 1961 - «Родная земля».

Любовь к Родине у Ахматовой не предмет анализа, размышлений или расчетливых прикидок. Будет она - будет жизнь, дети, стихи. Нет ее - ничего нет. Вот почему Ахматова писала во время войны, уже Великой Отечественной:

Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, - И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово.

А начались «военные» стихи Ахматовой так, как начинается всякая солдатская служба - с присяги:

И та, что сегодня прощается с милым, - Пусть боль свою в силу она переплавит, Мы детям клянемся, клянемся могилам, Что нас покориться ничто не заставит.

Июль 1941 Ленинград

В «военных» стихах ее поражает удивительная органичность, отсутствие неуверенности, сомнения, казалось бы, столь естественных в таких тяжких условиях в устах создательницы, как многие полагали, лишь рафинированных «дамских» стихов. Но это и потому, что характер ахматовской героини или героинь зиждется еще на одном начале, тоже прямо связанном с народным мироощущением. Это осознание и приятие судь-

бы, или, как она чаще и по-народному говорит, доли. Однако готовность приятия здесь отнюдь не означает того, что можно было бы назвать фаталистической пассивностью и смирением, если не равнодушием. У Ахматовой сознание судьбы, доли рождает прежде всего готовность вытерпеть и выстоять; не от упадка сил идет оно, а от пробуждения их.

В 1946 году грянуло постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», ныне отмененное. Но кто отменит память обо всем том, что им было уничтожено, раздавлено, искажено и погребено. Как известно, постановление в большей мере замкнулось на два имени: Михаил Зощенко и Анна Ахматова. Какая-то странная и страшная историческая причуда сказалась в этом совмещении художников, столь разных и связанных разве что местом жительства да скромными журнальными площадками Ленинграда. Разность двух этих художников, может быть, особенно резко проявилась и в реакции на обрушившуюся беду. Впрочем, и пришли они к ней с разными итогами. Длительное и усиленное творчество одного, сопровождавшееся более или менее постоянным сочувствием критики. Вынужденная, долгая (с 1924 по 1939 год) безгласность другой после приступа исступленной травли (Г. Лелевич и др.), по характеристике Ахматовой, «планомерной и продуманной»: в этом смысле конец 40-х годов у Ахматовой в полной мере был подготовлен началом уже 20-х.

Соответственно один (Зощенко), вероятно, воспринимал все как роковую случайность и вопиющую несправедливость, другая (Ахматова) явно все принимала как роковую судьбу и очередное испытание. В одном случае рождались естественное раздражение, почти истеричное, и горечь. В другом - сдержанность и спокойствие почти неестественные. Но ведь недаром Ахматова писала: «Мы не единого удара не отклонили от себя». Одному внезапная беда, конечно, помешала работать, другой, может быть, еще и «помогала» в работе над «Поэмой без героя», постоянным спутником которой еще раньше стал «Реквием». «Рядом с ней,- писала Ахматова,- такой пестрой (несмотря на отсутствие красочных эпитетов) и тонущей в музыке, ночи траурный Requiem, единственным аккомпанементом которого может быть только Тишина и редкие отдаленные удары похоронного звона».

В 1964 году в Париже Борис Зайцев, патриарх русского литературного зарубежья, знавший Ахматову еще в «русском» 1913 году и потому, может быть, острее других ощутивший «бег времени», обратился к ней: «Все мы тогда (говорю о круге литературном) жили довольно беспечно, беззаботно и грешно, о будущем не думали, ничего не подозревали (кроме Блока и Белого: те предчувствовали).

Мне представили Вас как молодую поэтессу, Вы уже и тогда выдвинулись. Литературно я Вас знал, но мало. Да и позже - не скажу, чтоб очень. "Четки" и другие книги. Все изящная дама.

Но вот грянуло. Ураган кровавый, дикий, все перевернувший. Правого и виноватого без разбору косивший. Но некие души и зажигавший. В нем они очищались, росли, достигали всей силы...

Буря Вас взрастила, углубила - подняла...

Некогда Достоевский сказал юноше Мережковскому: "Молодой человек, чтобы писать, страдать надо". Если бы Достоевский не стоял у столба смерти и не побывал в "Мертвом доме"... - был ли бы он вполне Достоевским?

Вы ни в ссылке, ни в " Мертвом доме" не были, но около него стояли. Бились ли дома головой об стенку за близкого - не знаю. Но искры излетели из сердца. Вылетели стихами, не за одну Вас, а за всех страждущих, жен, сестер, матерей, с кем делили Вы Голгофу тюремных стен, приговоров, казней.

Вот о них, как и о себе, Вы сказали позже:

Буду я, как стрелецкие женки, Под кремлевскими башнями выть.

С даром поэзии Вы родились. Вначале безраздумно расточали, но судьбе угодно было по-другому:

Чашу с темным вином Подала мне богиня печали.

Вот и выросла "веселая грешница", насмешница царскосельская из юной элегантной дамы в первую поэтессу Родной Земли, голосом сильным и зрелым, скорбно звенящим, стала как бы глашатаем беззащитных и страждущих, грозным обличителем зла, свирепости».

И если героиня ахматовской поэзии рано осознала свою жизнь как судьбу, то Ахматова-поэт рано и ответственно осознала свою творческую миссию, поэтическую долю. Случайно ли самые большие поэты постоянно, напряженно и мучительно рождают своеобразные творческие самоотчеты, стихи, обычно именуемые нами как стихи о поэте и поэзии? У Ахматовой они постоянны. Об этом большинство ранних стихов, вошедших даже в особый цикл «Тайны ремесла». Почему же мы, читатели, не поэты, так взволнованно вовлекаемся в этот как будто бы сугубо профессиональный литературный мир стихов о поэте и поэзии. Да потому, что они вообще о творчестве, к которому каждый должен и может быть причастен, потому что совершается общее заражение энергией творчества, его радости, его подвижничества и его муки, сосредоточенных в поэте, принятых им на себя. При этом поэтическое самоопределение в стихах Ахматовой прямо связано с самоопределением нравственным. В одной из последних, уже прозаических, работ она писала: «Это - столбовая дорога русской литературы, по которой шли и Толстой и Достоевский».

В ощущении судьбы, которое появилось уже у ранней Ахматовой и которое стало одним из главных залогов становления Ахматовой зрелой, есть действительно замечательное свойство. Оно зиждется на исконной национальной особенности - чувстве сопричастности миру, сопереживаемости с миром и ответственности перед ним,- получающей в новых общественных условиях и острый нравственный смысл: моя судьба - судьба страны, судьба народа - история. В автобиографическом отрывке в третьем лице, уже как бы глядя на себя посторонне и обдумывая себя в истории, Ахматова сказала: «... поздняя А[хматова] выходит из жанра "любовного дневника" ("Четки") - жанра, в котором она не знает соперников и который она оставила, м[ожет] б[ыть], даже с некоторым опасением и оглядкой, и переходит на раздумья о роли и судьбе поэта, о ремесле, на легко набросанные широкие полотна. Появляется острое ощущение истории». Именно это ощущение проникает «поздние» книги Ахматовой, «книги женской души», книги души человеческой.

Анна Ахматова прожила долгую и счастливую жизнь. Как счастливую? Не кощунственно ли сказать так о женщине, муж которой был расстрелян и чей подрасст-рельный сын переходил из тюрьмы в ссылку и обратно, которую гнали и травили и на чью голову обрушивались толики хулы и кары, которая почти всегда жила в бедности и в бедности умерла, познав, может быть, все лишения, кроме лишения Родины - изгнания.

И все же - счастливую. Она была - поэт: «Я не переставала писать стихи. Для меня в них - связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».