Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

К. ЛАРИНА: Начинаем программу «Книжное казино». Ведущие передачи Ксения Ларина и Майя Пешкова. Сегодня у нас «Молодая гвардия» в гостях, в лице директора и главного редактора Андрея Петрова. Андрей, приветствуем.

А. ПЕТРОВ: Добрый день.

К. ЛАРИНА: И Семен Экштут - писатель, историк. Здравствуйте. Семен.

С. ЭКШТУТ: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Семен у нас сегодня присутствует как автор одной из книг, которую мы сегодня вам подарим. Это серия «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи великих реформ до серебряного века», то, что нам сейчас больше всего и нужно. Интеллигенция так же себя вела, как и сегодня?

С. ЭКШТУТ: Абсолютно.

К. ЛАРИНА: Такая же была. Т.е. Ленин был прав. У нас сегодня самая популярная слушательская фраза, когда мы про интеллигенцию говорим, – «прав был Ленин». Андрей, вы тоже считаете, что Ленин был прав?

А. ПЕТРОВ: Пошутить экспромтом мне не удастся. Смотря в чем. Но книга актуальная.

К. ЛАРИНА: Когда Ленин говорил про интеллигенцию.

А. ПЕТРОВ: Он же разное говорил про интеллигенцию.

К. ЛАРИНА: Выкручивается Петров.

А. ПЕТРОВ: Я как раз о книге. Какая актуальная книга, где одна из глав – это о 19-м веке речь идет. Глава называется «Люди стали мельче, жулики стали крупнее».

К. ЛАРИНА: В принципе, ничего не меняется, увы. Мы, естественно, подробно об этой книжке сегодня поговорим. Кроме этого, у нас еще есть книги из этой же серии – «Средневековая Москва», Сергей Шокарев.

А. ПЕТРОВ: Сергей Шокарев «Повседневная жизнь средневековой Москвы».

К. ЛАРИНА: «Московские градоначальники», это ЖЗЛ, Александр Васькин. Здесь какой период?

А. ПЕТРОВ: Здесь 4 градоначальника, 19 век.

К. ЛАРИНА: «Боярыня Морозова», Кирилл Кожурин, это тоже ЖЗЛ, малая серия. Все книги я назвала, которые мы сегодня дарим?

А. ПЕТРОВ: Да.

К. ЛАРИНА: Внимание, вопрос на смс +7-985-970-4545. Считается, что слово «интеллигенция» первым внедрил в русский язык писатель Петр Боборыкин. А кто сделал это на самом деле? Давайте с этой книжки и начнем. Андрюша, это ваш заказ был, или это идея автора, с интеллигенцией 19 века?

А. ПЕТРОВ: Тут мы встречными курсами двигались Семеном Аркадьевичем. Вообще, мне кажется, что Семен Аркадьевич, притом что он сейчас уже и автор книги в серии «Жизнь замечательных людей» о Федоре Ивановиче Тютчеве. Она буквально со дня на день поступит в продажу. Мне кажется, что он создан именно для серии «Живая история: Повседневная жизнь». Потому что такой кладезь различных интересных примеров, малоизвестных, людских судеб, истории быта, истории морали и нравственности. Это на самом деле находка. И я надеюсь, что мы с этим автором, с Семеном Аркадьевичем сделаем еще много-много книг, именно в рамках серии «Живая история: Повседневная жизнь человечества». Как насчет серии ЖЗЛ, я не знаю, наверное, ограниченный круг героев, которые могут заинтересовать Семенова Аркадьевича, но по повседневной жизни, особенно по 19-му веку и по началу 20-го, я думаю, у нас будет не одна книга. И это наша находка. Я, как главный редактор, должен себя укорять, что мы могли бы познакомиться и раньше на базе этой серии.

К. ЛАРИНА: Давайте про эту книгу подробнее поговорим с автором. Семен, все-таки кто герой этой книги. Это же не абстрактная социальная группа под названием интеллигенция, это конкретные люди. Что за люди действуют у вас в качестве героев?

С. ЭКШТУТ: Это реальные люди, которые по сути были Обломовыми, которые по разным причинам вели себя безответственно и которые абсолютно не хотели считаться с той реальностью, которая вокруг них трансформировалась. Это, может быть, жестоко, это слишком коротко, но, тем не менее, это так. Потому что родовым признаком русской интеллигенции была обломовщина, нравится это кому-то или не нравится. Уже начиная с 30-х годов 19 века в Европе шел промышленный переворот, и образованный человек там мог служить бизнесу. В России в течение десятилетий производилось очень большой количество образованных людей, которые свои знания не могли применить на практике. И вот когда Владимир Ильич Ленин говорил, что старая школа давала девять десятых знаний ненужных и одну десятую бесполезных, он был прав абсолютно, он знал, о чем говорил. К сожалению, эта ситуация продолжалась и продолжается по сию пору.

К. ЛАРИНА: Давайте вернемся к обломовщине, поскольку все-таки у каждого свое толкование этого понятия. Что вы в него вкладываете?

С. ЭКШТУТ: Я вкладываю нежелание человека считаться с окружающей действительностью. Не лежание на диване, не безынициативность.

К. ЛАРИНА: Такая социопатия.

С. ЭКШТУТ: Да. Прежде всего безответственность. Я цитирую эту фразу, когда Обломов говорит: «Жизнь трогает». Это нежелание, чтобы тебя трогала жизнь, это желание любой ценой уйти от этой реальной жизни.

К. ЛАРИНА: Т.е. сделать свой круг, в котором имитируется какая-то жизнь, эксплуатируется какая-то идея.

С. ЭКШТУТ: Да, полностью с вами согласен. Тут еще маленький нюанс. После отмены крепостного права развивались буржуазные отношения. Русская интеллигенция на дух не переносила эта буржуазные отношения, она называла их царством вала, царством чистогана. Хотя именно благодаря торжеству этих буржуазных отношений русская интеллигенция и получила возможность более-менее прилично жить. Я очень много пишу о строительстве железных дорог. Ведь кто главный герой русской литературы, неодушевленный главный герой? Это железная дорога. Она и в «Анне Карениной», она отчасти и в «Вишневом саде», не говоря уже о «Бешеных деньгах» или «Волках и овцах». Железная дорога присутствует практически в каждом произведении. А что такое железная дорога? Это паровозы, это рельсы, это прокат стали, это шпалы, это вокзалы. А что такое вокзал? Это картины, которые украшают здания вокзала. И что такое вокзал, помимо буфета и ресторана? Это еще книжный киоск. Вместе с железными дорогами в российскую глубинку шла цивилизация. И книжные новинки поступали прежде всего в те киоски, которые были на вокзалах. И это телеграф. Помните, телеграфист Ять, который всегда по-непонятному говорит?

К. ЛАРИНА: Как вам кажется, самое точное русское произведение о русской интеллигенции, литературное произведение, художественное, какое, чтобы можно было сказать, что да, точно он угадал, именно такая она и была, русская интеллигенция?

С. ЭКШТУТ: Я думаю, весь Чехов, может быть, самое лучшее произведение – это «Вишневый сад». У нас не понимают, почему это комедия. А на самом деле это комедия для Чехова. Представьте себе ситуацию сегодняшнего дня: наш современник получает наследство – скажем, квартиру на Арбате, – он ее закладывает в банке и едет в кругосветное путешествие. Он возвращается из кругосветного путешествия, а надо платить проценты банку. Вот она ситуация «Вишневого сада». Потому что Раневская заложила имение. Чехов вскользь говорит, что вишня дает урожай раз в два года. Что это значит? Что ее не удобряют, не обрабатывают, она дичает. В пьесе несколько действий, ни в одном действии не пьют чай с вишневым вареньем. Какая же жизнь в имении без чаепития? Вишневый сад есть, а вишневого варенья нет. Уже комедия. А потом она взяла эти деньги в банке, прокутила их в Европах. А в тот момент, когда нужно платить по закладной, денег нет. Она же не употребила их на то, чтобы обустроить свое имение. Не обязательно было в тот момент его дробить на дачные участки.

К. ЛАРИНА: Непрактичный народ. Ну что делать? В этом его прелесть.

С. ЭКШТУТ: Так жизнь трогала. В этом прелесть, не спорю. Прелестная дама, обаятельная, привлекательная. Но жизнь шла по другой колее, и нужно было этому соответствовать.

К. ЛАРИНА: Нужно было это видеть и замечать.

С. ЭКШТУТ: К сожалению, да. Я историк, я диагностирую проблему.

К. ЛАРИНА: А вы интеллигент?

С. ЭКШТУТ: В таком смысле, как у нас принято говорить, безусловно, нет. Я не считаю, что я должен быть на ножах с властью. Для меня состояние внутренней свободы важнее, чем всё остальное. Вот если у меня есть свобода творчества, это для меня самое главное. Вы можете зайти в Интернет, посмотреть мои книги, их довольно много. Ни одна из них не написана при грантовой поддержке, я никогда не стоял с протянутой рукой. И это дает мне уверенность в том, что я говорю. Я ни от кого не завишу в том, что я пишу.

К. ЛАРИНА: Я хочу назвать наших победителей, которые правильно ответили на вопрос, кто на самом деле является автором слова интеллигенция. Это поэт Василий Жуковский. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ.

С. ЭКШТУТ: Какие молодцы.

К. ЛАРИНА: Я задаю следующий вопрос. Какого русского писателя чаще всего цитировал в своих трудах Владимир Ильич Ленин? И это не домыслы, это медицинский факт, поскольку с карандашом в руках или с компьютером в руках сам автор этого вопроса подсчитал количество упоминаний различных писателей.

С. ЭКШТУТ: Это правда.

К. ЛАРИНА: По поводу Жуковского и Боборыкина. Каким образом вы нашли подтверждение своим словам, что именно Жуковский это понятие ввел?

С. ЭКШТУТ: Эта честь мне не принадлежит. Еще Сигурд Оттович Шмидт установил это в конце 20 века и опубликовал работу об этом. Жуковский писал о русской интеллигенции в 1836 году, причем он объединял в это понятие и придворных, и гвардейское офицерство – тех, кто был на уровне европейской образованности. Тот, кто соответствует Европе, тот для Жуковского интеллигент. Если внимательно почитать «Войну и мир», то там сказано, что у князя Андрея собиралась петербургская интеллигенция. А это, слава богу, 1805 год. Но потом слово интеллигенция стали понимать в несколько ином смысле.

К. ЛАРИНА: А вы как его понимаете?

С. ЭКШТУТ: Я употребляю в этой книге как рабочее понятие – это образованные люди. Дальше можно говорить о том, что для них характерны нравственные искания, они думают о смысле жизни (что правда), они конфликтуют с властью (что тоже правда). Но прежде всего это должно быть образование на уровне века. Как Пушкин писал, «В просвещении стать веком наравне». Кстати, я очень благодарен вашей передаче, потому что как слушатель я выиграл в свое время 19-томник поэта, полное собрание сочинений. Моя супруга потом ездила и получила, очень ругала мою эрудицию. Причем так получилось, что я выиграл в последние секунды, оставалось 10 секунд до конца эфира. Я даже помню эфир, который задавался.

К. ЛАРИНА: Какой?

С. ЭКШТУТ: Что такое клюква в русской орденской системе. Это орден Анны младшей степени.

К. ЛАРИНА: А почему жена приехала за собранием сочинений, а не вы?

С. ЭКШТУТ: Ну что делать? Муж в этот момент думал над очередной книгой, ходил на работу, зарабатывал деньги.

К. ЛАРИНА: Андрей, а для вас что такое интеллигенция? Образованные люди, плюс к этому что-то еще?

А. ПЕТРОВ: Образованные люди, да. Я вас слушаю очень внимательно, мне очень интересно, я очень переживаю за Обломова, отчасти за Чехова и за «Вишневый сад». Мне кажется, это не комедия, более того, мне кажется, что Чехов вряд ли ее как комедию рассматривал. Я не в плане подискутировать сейчас, но мне кажется, всё значительно сложнее. Что касается интеллигенции, конечно, это столь широкая категория и они такие разные… И Обломовы, и те, кто себя ищут и пытаются сражаться с властью, вроде даже как одна из таких черт интеллигенции - это поспорить с властью и повоевать. Очень разные. Поэтому мне нравится книга Семена Аркадьевича. Там очень разные люди, персонажи. Чтобы наш слушатель не понял, что речь там идет об интеллигенции только такой, какая похожа только на Обломова. Нет. Это рабочее понятие. У Семена Аркадьевича интеллигенция самая разная. А сколько тут интересного о Льве Николаевиче Толстом, который все-таки, наверное, не совсем Обломов. Многие интересные вещи, неожиданные об известных писателях и, наоборот, о мало известных людях. Для меня интеллигенция очень разная, и она разная будет всегда. Там всегда будут Обломовы и будут анти-Обломовы. Сказать, кто из них лучше, я бы даже сходу не решился.

К. ЛАРИНА: Я не случайно уточнила, что он вкладывает в понятие обломовщины. Как я понимаю, здесь речь идет о том, как человек прячется от настоящих проблем, когда он их чем-то замещает, когда он предпочитает не видеть настоящего.

А. ПЕТРОВ: Я иногда так радуюсь, когда кто-то замещает эти проблемы, которые сейчас возникают, и находит в чем-то другом. Я просто в восторге от этих людей. И меня иногда – не буду произносить слов нервирует, тошнит, – но иногда мне жутко от того, что люди, как караси, ловятся на эти крючки и трепыхаются со страшной силой на многие вещи, где надо просто повернуться спиной и уйти, не обращать внимание. Не потому что я как Обломов, хотя Обломов – один из любимых моих героев, но мне кажется, что здесь всё значительно сложнее, в смысле интеллигенции, в смысле Обломова и в смысле Чехова тоже. А с другой стороны, мы с вами в течение 40 минут эфира это не выясним. Поэтому это просто интересная тема, на эту тему интересно больше читать, больше узнавать.

К. ЛАРИНА: У меня еще вопрос, поскольку мне всё время хочется связать это с сегодняшним днем. А вот такое понятие, как либеральная интеллигенция, оно в то время существовало? Сегодня это тоже некий ярлык, что сегодня интеллигенция, как и всё общество, она точно так же по таким линиям разбита, расколота, уцелевшая, те, кого мы называем интеллигентами. А тогда?

С. ЭКШТУТ: Она существовала. Но тогда это не было ярлыком. Но где-то после отмены крепостного права всякие образованный человек не желал вступать в диалог с властью. Власть долгое время, до Николая Первого включительно, она считала так: всякий патриот (я не вкладываю в это слово уничижительного смысла), он должен служить, если он дворянского происхождения. Служить пером или шпагой – это другое дело. И рассуждать о делах государственных может только тот, кто служит на государственной службе и, соответственно, занимает достаточно высокое положение. А дело нижестоящих – просто выполнять приказы. И в тот момент, когда власть впервые повернулась к образованному обществу и хотела вступить с ним в диалог, выяснилось, что это образованное общество не желало вступать. И тут был еще один маленький момент. Николай Первый сознательно ограничивал число студентов и не пускал русского путешественника за границу. После 48 года вообще нельзя было.

К. ЛАРИНА: Как всё знакомо.

С. ЭКШТУТ: И был еще маленький нюанс. Заграничный паспорт стоил 500 рублей. Это фантастическая сумма. Чтобы вы просто представили себе ее масштаб – за эти деньги можно было мужчине зрелых лет, как мы с Андреем Витальевичем, отправиться в Европу, объехать всю Европу в течение 3-4 месяцев, посмотреть все разности, если, конечно, не играть на рулетке в Монте-Карло и не пользоваться услугами, вот тех самых, о которых следующий вопрос.

К. ЛАРИНА: Я назову победителей, которые правильно ответили на вопрос, какого русского писателя чаще всего цитировал Ленин. Салтыкова-Щедрина. 176 раз. Толстого всего 20, а Пушкина и того меньше – всего 14. Хороший был вкус у Владимира Ильича. Салтыков-Щедрин – писатель необходимый.

С. ЭКШТУТ: Он говорил, надо было в «Правде» перепечатывать периодически.

К. ЛАРИНА: ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ.

К. ЛАРИНА: Хочу задать следующий вопрос на смс +7-985-970-4545. Как назывался первый русский журнал, посвященный искусству? Сегодня у нас в гостях издательство «Молодая гвардия» – директор-главный редактор Андрей Петров и Семен Экштут, автор книжки «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи великих реформ до серебряного века». Как я понимаю, грядущие премьеры – Тютчев в серии ЖЗЛ. Про Тютчева тоже интересно спросить у автора. Это ваш герой?

С. ЭКШТУТ: Да.

К. ЛАРИНА: Расскажите почему.

С. ЭКШТУТ: Я расскажу только один узел из его биографии. Все любят повторять – «умом Россию не понять». А тютчевская поэзия отличалась тем, что стихи всегда написаны по сугубо конкретному поводу. Они обладали удивительной философичностью, силой обобщения, но всегда были привязаны к конкретному поводу. В какой связи появилось вот это «умом Россию не понять»? Федор Иванович Тютчев очень долго обещал своей супруге Эрнестине приехать в Овстуг, это было имение. Эрнестина Федоровна поняла, что такой образ жизни, как они вели в Петербурге, где у мужа была фактически вторая семья с Лелей Денисьевой и трое детей появилось, такой образ жизни очень затратный и нужно поехать в имение, заняться хозяйством. Она поехала. Т.е. декор, он был соблюден. Федор Иванович обещал приехать к законной супруге, продемонстрировать, что у него есть семья, вообще навестить. Не приезжал. Раз не приехал, два не приехал, наконец приезжает.

Он не мог себе представить свое утро без двух вещей. Он мог не обедать несколько дней подряд, забывая, но он не мог себе представить утро без чашечки очень хорошего кофе, сваренного по определенному рецепту, и без иностранных газет. А тут маленький нюанс: в ту пору газеты цензуровались, и даже губернаторы и начальники губерний получали газеты, где были либо вырезаны какие-то сюжеты, либо замазаны черной тушью. А Федор Иванович, как глава ведомства цензуры иностранной, получал это всё без изъятий. Почему он был так популярен в светском обществе? Он ходил по гостиным и рассказывал те новости, о которых другие не имели возможности рассказать. Но об этом мало кто знает. Точно так же, как не знают, что его старший брат был известным русским военным разведчиком, и это многое объясняет.

Так вот Федор Иванович приезжает наконец. А он договорился, что ему эти газеты пришлют. И в первое же утро ему дурно сварили кофе и прислали газеты с вырезами. Вот он и написал: «Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать – в Россию можно только верить».

К. ЛАРИНА: Т.е. это совершенно случайная история.

С. ЭКШТУТ: Это по сугубо конкретному поводу.

К. ЛАРИНА: «Когда б вы знали, из какого сора…»

С. ЭКШТУТ: Вот именно. Об этом книга. Точно так же, как старший брат поэта – русский военный разведчик, как тогда называли агент-маршрутник, он ездил по Западной Европе. Причем мне однажды удалось повторить его маршрут. Я увидел, что маршрут пролегал мимо новейших австрийских крепостей. Зачем русскому генеральному штабу нужны были австрийские крепости в Италии, я не рискну сейчас высказывать гипотезу, но факт то, что он проехал, всё это подробно зафиксировал, и разоблачен не был. Похоже, я первый, кто об этом написал.

К. ЛАРИНА: Андрюш, а ты чем дополнишь историю про Тютчева? Ты же уже прочитал книгу.

А. ПЕТРОВ: Она очень отличается от книги о Тютчеве Вадима Валериановича Кожинова (она у нас выходила, переиздавалась).

К. ЛАРИНА: Это совсем другой взгляд.

А. ПЕТРОВ: Книга достаточно известная, историософская, философская. Что касается книги Семена Аркадьевича, в первую очередь подкупает обилие фактов. Тютчева воспринимаешь не как какой-то отвлеченный персонаж, а как человека в быту, с женщинами. Причем книга имеет подзаголовок «Тайный советник и камергер». Но это вовсе не означает, что Федор Иванович… И две супруги, и любовь последняя – там всё это есть, и всё это интересно. Меня еще подкупило, что, в отличие от кожиновской книги, она достаточно компактная, она выходит в малой серии ЖЗЛ. Она интересна с первой до последней страницы. Я сейчас с удовольствием слушаю и пытаюсь представить себя не читавшим книгу, а слушателем «Эхо Москвы». Мне кажется, к Новому году надо ринуться и обязательно ее приобрести. А вообще, Федор Иванович Тютчев – мой любимейший поэт. И немножко грустно… Когда вы процитировали замечательные строки «когда б вы знали, из какого сора…» Иногда вроде даже хочется не знать. Что человеку из космоса пришла эта фраза, а не от того, что кофе сварен не так. Но вместе с тем это же очень интересно и величие этих строк это никак не отменяет.

К. ЛАРИНА: Конечно. Потому что всё равно это озарение. Уже не важно, чем оно обусловлено.

А. ПЕТРОВ: Я просто знаю, особенно по молодости мои, помню, однокашники, сокурсники, иногда возмущение: строки изумительная, любовная лирика… А потом вдруг случайно попадается фотография или портрет той, кому это адресовано. Да чего он на самом деле? Это жизнь. Тем более по фотографиям, по портретам судить нельзя, насколько красивы были женщины того же Федора Ивановича Тютчева.

С. ЭКШТУТ: Портреты там очень хорошие, видно, что красивые, незаурядные.

К. ЛАРИНА: А истории остальных стихотворений столь же случайные?

С. ЭКШТУТ: Это установленный факт, что всегда какие-то случайные обстоятельства.

К. ЛАРИНА: «О как убийственно мы любим» – это же его стихи?

С. ЭКШТУТ: Да. Но я немножко о другом хотел сказать. Как я начал писать эту книгу? Я очутился в Лондоне, в промозглой лондонской гостинице.

А. ПЕТРОВ: Не разведчик ли вы?

С. ЭКШТУТ: Об этом мы поговорим потом, при других обстоятельствах. В холодной гостинице в центре Лондона, без языка – я подчеркиваю. И я увидел величие лондонской столицы. Я иду мимо парламента – и вдруг на меня что-то накатило, я подумал: боже мой, что было у нас в это время и что было у них. Какая-то злоба откуда-то из глубин души. И вот мне захотелось что-то такое сделать нехорошее. И вдруг я увидел, что на заборе крупными русскими буквами написано вот то, что пишут… Но дело не в этом. Я вдруг подумал, что Федор Иванович Тютчев, один из умнейших людей своего времени, ухитрился просмотреть промышленный переворот, который в это время был в Англии. Он с комфортом ездил по железной дороге, но не задумывался, откуда всё это берется. И вот тогда появился первый импульс. Это было почти 10 лет назад.

Вот из этого вырос и Тютчев, из этого выросла и эта книга, и целый ряд других книг. Это был очень сильный импульс. Я помню, как я сидел и писал. А потом была еще очень интересная ситуация в жизни автора. Я уже начал писать книгу о Тютчеве. Накануне Нового года сидел в одной компании. Все говорят: чего ты такой грустный, какой-то ты задумчивый, у тебя что-то произошло? Я говорю, что у меня ничего, но у моего героя Федора Ивановича Тютчева сегодня родился первый внебрачный ребенок, и я как раз об этом написал. Но он-то еще не знает, а я-то знаю, что внебрачных детей будет 6 человек. Вот так я погружался в материал.

К. ЛАРИНА: А почему все-таки такая злоба вас обуяла в тот момент?

С. ЭКШТУТ: Я не могу это объяснить. Чувство злобы мне вообще не свойственно.

К. ЛАРИНА: По отношению к кому, к англичанам?

С. ЭКШТУТ: Приступ какой-то ксенофобии. Я не могу это объяснить, это было нечто темное. Я не стыжусь в этом признаться. Такое было. Я не знаю почему. Эта была минутная вспышка. Может быть, об этом надо было умолчать. Но я не считаю нужным.

А. ПЕТРОВ: Это в связи с парламентом? Я не понял.

С. ЭКШТУТ: Да, я увидел это величественное здание…

К. ЛАРИНА: Когда создавался парламент, когда он уже был, что было у нас. Это, может быть, не злоба, что-то другое.

С. ЭКШТУТ: Какое-то отторжение было в этот момент, которого я стыжусь. Но это со мной было, поэтому я об этом рассказываю.

К. ЛАРИНА: «Мир искусства» – так назывался первый русский журнал, посвященный искусству, в 1899 году выходил. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Следующий вопрос. Какой русский поэт-лирик был по совместительству одним из первых фермеров, написавшим руководство по рациональному ведению хозяйства? Дорогой Семен, а вы не пишете художественную прозу?

С. ЭКШТУТ: Нет. Но если ответить кратко, я могу сказать так, что я философ по образованию, историк по своим научным интересам и писатель по манере эти интересы воплощать. Вот эта книжка написала как художественная проза, хотя каждая фраза имеет отсылку к конкретному документу. И я работаю над фразой, чтобы она была музыкальная, звучная, может быть, еще и потому, что я диктую свои книги.

К. ЛАРИНА: Как Лев Толстой?

С. ЭКШТУТ: Лев Толстой говорил так: «Я диктую письма. Диктовать прозу мне совестно».

К. ЛАРИНА: Как здорово. Т.е. ваш первый читатель – это ваш стенографист.

С. ЭКШТУТ: Да. Но у меня хорошие предшественники. Федор Достоевский диктовал.

К. ЛАРИНА: Своей жене.

С. ЭКШТУТ: И Натан Яковлевич Эйдельман. Когда мы с ним познакомились, я ему сказал: «Странное дело, когда я читаю ваши книги, я слышу ваш голос вашими интонациями». Он говорит: «Это потому что я их диктую».

К. ЛАРИНА: А почему такая странная привычка? Вам так легче?

С. ЭКШТУТ: В какой-то момент она выработалась. Я беседую с воображаемым читателем, и мне нужно услышать, что я скажу. Если я говорю полную чушь, то супруга меня одергивает – и этой чуши нет.

К. ЛАРИНА: Тогда еще у меня вопрос по этой книги «Русская интеллигенция от эпохи великих реформ до серебряного века». Ваши любимые герои здесь – это кто?

С. ЭКШТУТ: Они самые разные. Это и Дягилев, это и Тенишева, хотя они абсолютно разные. Это и Дмитрий Алексеевич Милютин, военный министр, человек, очень много сделавший для реформирования русской армии, человек, искоренивший (во всяком случае на время) то, чему посвящен следующий вопрос о безгрешных доходах. Пользуясь случаем, я хочу сказать, что сейчас выйдет 12-й том. Публикуются бумаги Милютина, воспоминания его и дневники. Лариса Георгиевна Захарова, профессор Московского университета, положила несколько лет жизни, фактически несколько десятилетий, ввела в оборот фантастический комплекс материалов. Мы часто жалуемся на то, что в архивы не пускают. А мы не осваиваем то, что опубликовано. Одним из импульсов к написанию этой книги стали воспоминания и дневники Милютина.

К. ЛАРИНА: Так хочется много вопросов задать, но легче уже книжку прочитать. Хочется спросить и про взаимоотношения с церковью и религией в то время у русской интеллигенции.

С. ЭКШТУТ: Были очень сложные, очень противоречивые. Тем не менее, вера в глубине души жила и было понятие греха. Об этом я не пишу в этой книге, но одна звездочка, как бы мы сказали, серебряного века, ей делал предложение сам Гумилев. И он хотел, чтобы они обвенчались. Она отказала ему в этом. А потом сказала, что если бы я была венчанной супругой, я бы его удержала от участия в этом несчастном Таганцевском заговоре. Т.е. к браку было совсем иное отношение, брак все-таки воспринимался как таинство. Я в книге об этом подробно пишу, что это понятие размывалось, исчезало, но до конца оно все-таки не исчезло. Сходить в церковь, обвенчаться тогда и сходить в ЗАГС и даже в церковь сейчас – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Были иные отношения у человека с богом. Даже если он бравировал своим безбожием.

К. ЛАРИНА: Афанасий Фет – вот еще один поэт, которого мы сегодня вспоминаем. Поэт, который был по совместительству одним из первых фермеров. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Я задам последний вопрос. Что объединяло в светском жаргоне 19 века понятия Магдалина, камелия и горизонталка? Такой хулиганский вопрос, на него тоже отвечайте на смс +7-985-970-4545. Будет два победителя, это мы суперпризы отдадим. Хочу отдать полминутки Андрею, чтобы он сказал нам о грядущих премьерах.

А. ПЕТРОВ: Я всех приглашаю на выставку Non/fiction, которая открывается в среду на будущей неделе. Там будет масса интересных книг, масса интересных мероприятий. «Молодая гвардия» тоже порадует новыми книгами.

К. ЛАРИНА: Расскажи какими.

А. ПЕТРОВ: Во-первых, появится книга Нины Демуровой «Льюис Кэрролл». Эту книгу очень давно мы ждали. Появилось несколько переизданий, которые наши читатели умоляли сделать заново, – книга Василия Голованова о Несторе Махно, еще целый ряд изданий «Повседневной жизни». Помимо книги Семена Экштута «Повседневная жизнь» об интеллигенции, это книга Митрофанова о повседневной жизни губернского города, тоже очень интересная. Приходите, многое увидите. И вы нас чаще приглашайте.

К. ЛАРИНА: Обязательно. Спасибо, Андрей, за замечательного гостя, я просто влюбилась в нашего сегодняшнего героя, с удовольствием книжку прочту. Напомню, это Семен Экштут и книга «Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи великих реформ до серебряного века». Я повторю вопрос для наших слушателей. Что объединяло в светском жаргоне 19 века понятия Магдалина, камелия и горизонталка? Правильно мыслите, дорогие товарищи. Победителей скажем в следующем часе. А вам огромное спасибо.

С. ЭКШТУТ: Спасибо вам.

Русская интеллигенция как историко-политико-культурный феномен нашей страны вот уже более 150 лет является важнейшей темой в дискуссиях о национальном самосознании, становлении России, ее революционных переустройствах и . В принципе вся эта полуторовековая российская история может быть описана и понята как история становления и «крушения» именно отечественной интеллигенции.

В нашей историографии нет единства в понимании интеллигенции как социального слоя. Так,

• П.Струве ведет ее генеалогию примерно с периода реформ 1861 года, С.Булгаков убежден, что ее появление связано с .

Общее же здесь то, русская интеллигенция уже по своему происхождению стала пересечением несочетаемых культурных кодов — рационального западного и иррационального народного. Поэтому в данном феномене, несмотря на рациональный, по сути, характер его деятельности был очень силен чувственный, иррациональный, глубоко русский компонент, который выражался в повышенном чувстве ответственности и совестливости.

• Рациональность отличает ее от народа.
• Совестливость — от власти.

Таким образом, интеллигенция — прослойка между молотом власти и наковальней народа. В стране, где не существует закона, она

«играет роль, аналогичную роли системы демократических институтов и учреждений в странах Запада, стремясь быть посредницей между народом и государством.»

Если воспользоваться терминологией З.Фрейда, то русская интеллигенция — это «Я», сознание народа, вмещающее не только рациональное осознание жизни, но и олицетворяющее его совесть. Как «Я» возникает в процессе сложной биологической эволюции, так и интеллигенции нарождается на определенном этапе социальной эволюции. Ее положение между «молотом» — государства, идеологии и «наковальней» — народной массы, делает эту группу наиболее динамичной и ковкой частью российского общества.

• Социологи усматривают в интеллигенции более или менее однородный слой образованных людей, профессионально занятых умственным трудом.
• Философское сознание склонно к рефлексии ее творческого опыта в сфере культуры.
• Писатели создают образы представителей интеллигентов, в которых наглядно выражены их личные и жизненные искания,
• Историки обозначают ту роль, которую сыграла класс интеллигенции в разрушении основ государства Российского.

Каждый из них будет по-своему прав, и, тем не менее, каждое рассуждение только интуитивно предполагает, однако не определяет природы интеллигенции. Характер и тематика развернувшейся в нашем обществе полемики вокруг двух наследий – дореволюционной и советской России – свидетельствуют, что именно проблемы интеллигенции оказываются:

• камнем преткновения в выборе вектора дальнейшего развития
• и водоразделом в отношении к ценностям и идеалам этих

Социологические исследования неизменно оказываются уже тех социальных значении и , в которых находят свое выражение бытие и сознание интеллигенции. А изучения последних лет регистрируют объективную и устойчивую тенденцию к размыванию социальных границ интеллигентского класса в структуре постсоветского общества.

Рождение понятия и класса интеллигенции

Давно принято характеризовать этот феномен в ряде схематических оппозиций интеллигенции и:

• Интеллектуалов (т.е. образованных людей, преимущественно западного типа). Здесь интеллигенция позиционируется как уникальное явление исключительно России.
• Народа (как основной массы). Здесь она понимается как меньшая часть общества, вплоть до своего маргинального положения.
• Власти (как легитимному правопорядку в государстве). Тут она описывается как непримиримая оппозиция, почти всегда враждебная и почти к любой власти

Определить же точно, что такое интеллигенция как социальное явление, оказывается сложным, если оставаться в этих рамках, поскольку даже само это понятие в процессе своей эволюции претерпевало содержательные изменения.

Само слово возникает на общественном горизонте употребления в середине 19 века:

• Франция – это 30-ые годы
• Германия – 40-ые
• Россия – 60-ые

Поначалу этим словом обозначают отвлеченную «интеллектуальную способность» (конкретнее способность к мышлению, пониманию), а затем данное понятие распространяется на группу, слой, который является олицетворением такого свойства.

Просвещение декларирует идеальность общества, которое основывается на Знание (Разум) – это канун революции во Франции, но уже с 19 века (середина) в идеях человеческого обустройства мира главенствует именно потенциал «интеллигенции». В трудах Конта такое представление расшифровывается как не просто лидерство науки, знания, но как возможность это знание применять в построении социума.

«Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы управлять»

— т.е. ценность интеллекта объявляется в том, что его можно использовать в качестве социальной силы или средства управления. Носителями такой силы называются творческие люди, но пока без какого-либо определенного социального статуса. Лишь к концу 19 века словом интеллигенция станут называть группу, которая выходит в публичное пространство для этих целей.

Почти аналогичный генезис это понятие совершает и в Германии; в работах Гегеля это также поначалу просто способность человека, но далее философ начинает обозначать им среднее сословие, а именно госчиновников. В характеристике данного сословия Гегель отмечает обязательную образованность, которая и отличает чиновничий слой от собственно необразованного народа. Интересно, что в послереволюционной Германии (1848) серьезно обсуждается вопрос введения непременного образовательного ценза для претендентов в парламентарии.

Еще примечательно, что из Германии данное слово впервые проникает в Россию, так поэт Гейне в обращении к российскому монарху использует «интеллигенцию» как исключительную способность августейшей персоны.

Есть разные мнения, когда точно понятие оформилось в нашем языке. В числе первых «авторов» называют писателя П.Боборыкина, И.Аксакова, ряд публицистов-либералов и славянофилов. Причем, эволюция термина такая же – от абстрактной способности до определения группы ее носителей.

Начало, становление и история русской интеллигенции

Активно отечественная интеллигенция стала оформлять свою историю с 60-гг. 19 века, выходя в публичное пространство, в том числе и благодаря реформам. Образованные люди претендуют на свою самостоятельность в политических вопросах, требуя для себя возможности участвовать в принятии государственных решений.

Однако в России сам класс интеллигентов оформляется чрезвычайно сложно:

1. На общественном поле присутствует масса разнородных социальных групп, которые стремятся к личному лидерству в интеллектуальной сфере.
2. Фактически отсутствует какое бы то ни было статусное оформление этих групп. Для интеллигенции не существовало ни правовых, ни социальных, ни политических «оснований» своей полноценной реализации.

Синонимом для понятия «интеллигент» в ту пору было лишь определение «разночинец». Однако и оно лишь констатировало разность социальных происхождений своих носителей. К тому же, разночинцы не имели своих представителей в земствах, не дали результатов тут и попытки ввести как в Германии тот самый образовательный ценз. Последнее очень важно, так как принятие этого положения (наряду с имущественным цензом) позволило бы образованным людям участвовать в самоуправлении страной.

Такую возможность разночинная интеллигенция будет отстаивать в революции 1905-07 гг., когда и получит ее. До победы же над Романовыми социальное явление «интеллигенции» в России в публицистике и литературе дискутировалось в трех категориях:

• Социологии

Определяет феномен как «образованный класс, общество» «работников умственного труда», участвующих в производстве идей и т.д.

• Идеологии

Как группа, заимствующая западные идеи и идеалы

• Аксиологии

С позиций оценочных установок это явление определяли как нигилистическую или альтруистическую мораль с ответственным (либо обратное) отношением к Родине и народу и т.д.

Существовали и иные способы определения. Важным здесь было то, что изначально интеллигенция как класс или группа не имела своих как раз групповых или классовых интересов, что как бы давало ей возможность «олицетворять» собой все общество, а значит и выражать интересы всего российского социума.

Немецкий ученый Ю.Хабермас уже в 20 веке провел анализ феномена публичности, введя в него определенную терминологию. На основании этого анализа можно вывести, что в России в пред- и пореформенный период складывались основы уже буржуазной публичности, которая, в отличие от существовавшей ранее дворянской:

• не дает никаких привилегий прежней элите,
• освобождается от старых сословных ограничений
• распространяется на всех образованных представителей общества.

В России первой такой формой общественной публичности, в которой проявилась интеллигенция, стала литературная сфера, из которой она активно перемещается в политическую публичность, становясь группой, формирующей общественное мнение. (см.

• Множество идейных течений манифестирует свои взгляды посредством
• Существенно возрастает процент общей образованности (в том числе благодаря студенчеству)
• Преизобилуют , сообщества
• Возникают фигуры идейных лидеров

Собственно сама литературная сфера очень политизируется, а после репрессий государства – даже радикализируется.

Известно, что манифестации студентов превращаются в протестные митинги, оканчивающиеся задержаниями, судом, ссылками. В эти движения вовлекаются остальные слои населения, допускается и даже поддерживается мысль о революционном насилии. Так, оправдание террористки В.Засулич производит неожиданный эффект – его одобряют даже некоторые царские бюрократы. Кружки трансформируются в подпольные революционные группы, взявшие курс на террор. Причиной быстрой радикализации интеллигенции первых десятилетий своего оформления в России также становится провал просветительского «хождения в народ».

В итоге в числе основных характеристик процесса становления русской интеллигенции можно назвать главное противоречие:

Быстрый рост ее публичности и общественного влияния и предельная маргинальность (то есть бесстатусность) ее положения и представителей.

Это приводит к тому, что национальная интеллигенция конца 19 века пытается оформиться как независимый политический игрок, проводя социальную и просветительскую деятельность, совмещенную с терроризмом.

Имеющая в своем распоряжении успешную возможность литературной публичной активности, интеллигенция переносит акцент на политическую сферу, декларируя неизбывность краха монархической власти в революционном процессе построения утопического блага общества. Такое положение группы, не в конечном счете, было обусловлено действиями самой власти, которая реагировала на критику и тексты интеллигентов открытыми полицейскими репрессиями.

Февраль 1917 на некоторое время снял остроту враждебного противостояния нового класса и власти, приведя к правлению образованный класс России. Но это был очень кратковременный период, закончившийся «крушением» русской интеллигенции в пожаре большевистского переворота.

В период преобразований 60-70-х годов XIX века, приведших к развитию ограниченной общественной самодеятельности населения, возникла и определенная социальная среда, которую обычно называли "либеральной". Она включала представителей разных сословных и общественных групп, но настроение здесь создавали те, кого называли "интеллигенцией" (термин впервые ввел в обращение писатель П. Д. Боборыкин, 1836-1921).
Это определение не являлось синонимом "интеллектуала". Понятие "русский интеллигент" указывало не только (и не столько) на образование и интеллектуальные занятия, но в еще большей степени подчеркивало общественно-политические, мировоззренческие ориентации. Интеллигенцию России можно рассматривать как уникальную социально-нравственную категорию. Сострадание к униженным и yгнетенным, неприятие государственного насилия, желание переустроить мир на новых, справедливых началах - главные и исходные признаки принадлежности к этому специфическому общественному кругу.
Интеллигенцию, а в более широком смысле и всю либеральную общественность в России изначально отличало критическое отношение к реальной политической и социальной системе в России. Характер подобных представлений и ценностей Ф. М. Достоевский назвал "идеологией государственного отщепенства". До 1917 года подобные воззрения разделяли различные круги интеллигенции, и немалое число людей фетишизировало революцию, которая должна была привести к вожделенному социальному преображению страны.
Говоря о подобном "параличе сознания" интеллигенции в начале XX века, С. Л. Франк уже в эмиграции писал: "В ту эпоху преобладающее большинство русских людей из состава так называемой интеллигенции жило одной верой, имело один смысл жизни: эту веру лучше всего определить как веру в революцию. Русский народ - так чувствовали мы - страдает и гибнет под гнетом устаревшей, выродившейся, злой, эгоистической, произвольной власти... Главное, основная точка устремления лежала не в будущем и его творчестве, а в отрицании прошлого и настоящего. Вот почему веру этой эпохи нельзя определить ни как веру в политическую свободу, ни даже как веру в социализм, а по внутреннему ее содержанию можно определить только как веру в революцию, в низвержение существующего строя. И различие между партиями выражало отнюдь не качественное различие в миропонимании, а главным образом различие в интенсивности ненависти к существующему и отталкивания от него, - количественное различие в степени революционного радикализма".
Только после революции и прихода к власти большевиков, когда все прекраснодушные народофильские грезы развеяла страшная реальность социальной стихии, начались прозрения. Народ оказался совсем не тем "богобоязненным", "невинно угнетенным", "умным" и "справедливым", каким его было принято рисовать и воспринимать в интеллигентской среде. <...> П. Б. Струве, принадлежавший в начале века к числу "властителей дум образованной публики", был беспощаден и без обиняков писал о том, что интеллигенция "натравливала низы на государство и историческую монархию, несмотря на все ее ошибки, пороки и преступления все-таки выражавшую и поддерживавшую единство и крепость государства".
Приговор С. Л. Франка звучал не менее нелицеприятно: "Вплоть до последнего времени наш либерализм был проникнут чисто отрицательными мотивами и чуждался положительной государственной деятельности; его господствующим настроением было будирование во имя отвлеченных нравственных начал против власти и существовавшего порядка управления, вне живого сознания трагической трудности и ответственности всякой власти. Суровый приговор Достоевского, в сущности, правилен: "Вся наша либеральная партия прошла мимо дела, не участвуя в нем и не дотрагиваясь до него; она только отрицала и хихикала".
Никакой "партии" в точном значении этого слова - как структурно-организационного объединения - либералы в России на протяжении XIX века не имели. Однако в правительственных кругах все время велись разговоры о таковой, имея в виду носителей представлений о конституционно-правовом устройстве государства.
В середине XIX века в западноевропейских странах завершился процесс утверждения конституционно-монархических правлений. В России же облик власти оставался неизменным. Однако воздействие европейских норм неизбежно отражалось на умонастроениях и здесь. К концу ХIХ века для большей части интеллигенции вопроса о том, "хорошо" или "плохо" конституционное правление, фактически не существовало. Однозначно-положительный ответ подразумевался сам собой. Подобные взгляды были распространены не только среди лиц свободных профессий, людей "интеллектуального труда"; они проникали и в среду "служилого люда". Среди высших сановников и даже среди царских родственников находились люди, выказывавшие симпатию к проектам политических преобразований.
Когда в 1870-е годы развернулся террор народников-радикалов, некоторые во властных кругах решили, что для его обуздания недостаточно одних военно-полицейских мер, что для общественного умиротворения власть должна пойти на уступки "ответственным кругам общества" и довершить дело реформ 60-х годов, "увенчать здание" принятием некоего конституционного акта. При этом никто в "правящих сферах" не ставил под сомнение важность и нужность сохранения института самодержавия. Речь шла о другом: изобрести формулу политического переустройства, позволявшую сохранить единовластие, но вместе с тем привлечь к законотворческому процессу представителей по выбору не власти, а от различных общественных и сословных групп.
Александр II поддерживал такие намерения, и в начале 1881 года дело дошло до обсуждения проекта манифеста. В конце концов царь одобрил записку министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова по поводу некоторой реорганизации государственного управления. Суть грядущей новации состояла в том, что созывались две подготовительные комиссии для разработки предложений по реформированию Государственного совета. Сама же реформа должна была быть принята Общей комиссией и утверждена монархом. Особенность этой процедуры состояла в том, что к законотворчеству помимо должностных лиц привлекались еще и представители, избранные от земства и городских дум: по два от каждой губернии, по одному от каждого губернского города и по два от столиц. Хотя слово "конституция" нигде не упоминалось, многие считали, что привлечение к законодательной деятельности избираемых от населения есть первый шаг к ней. Однако 1 марта того года царь погиб от руки террористов и ситуация в стране изменилась. Потом много говорилось и писалось о том, что именно в тот исторический момент был "упущен важный шанс" либеральной трансформации самодержавной монархии, которая якобы в дальнейшем исключила бы крушение и торжество радикалов. Подобные умозаключения столь же убедительны, сколь и недоказуемы.
Совместить не сочетаемое - иррациональную сакральную природу верховных прерогатив и рациональную избирательную процедуру, утвердить незыблемое суверенное верховенство земного закона в России XIX века являлось вещью фантастической. Историческая традиция, привычка, патриархальные представления, религиозные верования - все то, что веками формировало русский исторически-культурный архетип, в начале XX века диссонировало с западноевропейскими государственными приемами управления, нормами политического устройства буржуазных стран.
Многие приверженцы "либеральной партии", в большинстве своем прекрасно по-европейски образованные, придерживались убеждения, что Россия сможет быстро преодолеть свою архаику простым калькированием опыта "передовых стран". Игнорирование (и незнание) конкретных этноисторических условий, мечтательная умозрительная маниловщина делали русский либерализм и русских либералов абсолютно беспомощными в периоды обострения социальной ситуации, при малейшем соприкосновении с социальной стихией.

сайт — Я тут как то грозился курс лекций прочитать. Ну собственно вотт первая, пилотная, так сказать. Регулярность, ввиду моей на данный момент сильной загруженности, не гарантирую, но буду стараться. Предупреждаю сразу: букв много, картинок совсем нет))

16 комментариев | 83 за, 1 против |

(Лекция написана по материалам доклада Бусько И.В. на межвузовском семинаре: «Актуальные проблемы современного социогуманитарного знания»)

Начнем с истоков. Само происхождение термина "интеллигенция" тесно связано с историей России, русской культурой и языком. Хотя этимологически оно восходит к латинскому intel-lego-lexi - воспринимать, узнавать, подмечать, понимать, мыслить, разбираться в чем-либо.

От глагола intellego произошло существительное, которое имело следующие значения: понимание, рассудок, познавательная сила, способность восприятия, чувственное познание, умение.

Таким образом первоначально под "интеллигенцией" в начале 19 века понимали функцию сознания.

В таком значении, оно, например, встречается в письме Н.П. Огарева к Грановскому в 1850 году: "Какой-то субъект с гигантской интеллигенцией..." В этом же значении это понятие использовалось в кругах русского массонства.

Им обозначалось высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой, телесной материи, бессмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи. Позднее этим словом в общем значении - "разумность, высшее сознание" - воспользовался А. Галич в своей идеалистической философской концепции. Слово интеллигенция в этом значении употреблялось и В. Ф. Одоевским

Но во второй половине 19 века, в Российской империи это слово начинают использовать для обозначения социальной группы, включающей людей, обладающих критическим способом мышления, высокой степенью рефлексии, способностью к систематизации знаний и опыта.

В этом значении слово "интеллигенция" встречается в дневнике министра иностранных дел П.А. Валуева, опубликованном в 1865 году: "Управление, по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различий сословий"

В конце 19 века слово "интеллигенция" в значении социального слоя появляется в русских и польских словарях и энциклопедиях. (Б.А. Успенский "Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры".)

Во втором издании словаря В. Даля, интеллигенция определяется как "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей" (см. сл. Даля 1881, 2, с. 46).

В части словарей понятие интеллигенции определяется как слой "людей, профессионально занятых умственным трудом".

Журналист второй половины XIX века П. Боборыкин объявил себя первым, кто применил слово "интеллигенция" в социальном значении и утверждал, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где это слово использовалось для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью.

Боборыкин настаивал на особом смысле, вложенном им в этот термин: он определял интеллигенцию как лиц "высокой умственной и этической культуры" , а не просто как "работников умственного труда".

По его мнению, интеллигенция в России - это чисто русский [морально-этический] феномен.

К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу.

Именно с этим особым смыслом слово «интеллигенция» вернулось затем обратно на Запад, где стало считаться специфически русским (intelligentsia).

В Западной Европе и Америке подобную социальную группу называли "интеллектуалами".

Чем же "интеллектуалы" отличаются от "интеллигенции"?

Пролить свет на этот вопрос может анализ социокультурных обстоятельств, в которых формировались эти социальные группы.

В Западной Европы интеллектуалы формировались как слой ученых людей в ходе перехода от феодализма к капитализму, когда возрастал спрос на профессиональных учителей и философов, естествоиспытателей и врачей, юристов и политиков, писателей и художников.

Происходило отдаление философии от религии, западноевропейские интеллектуалы разрабатывали пантеистическую, а потом атеистическую картину мироздания, причем изначально механистическую по своим парадигмальным позициям.

Они были выходцами из городской культуры, современниками и сподвижниками индустриализации и буржуазного переустройства Западной Европы. Они являлись выходцами в основном из третьего сословия, в силу этого - носителями особой системы ценностей - гуманизма, воспевающего человека как высшую ценность, индивидуализма, либеральных свобод.

Они стали создателями научно-философского мировоззрения, порождали идеи Просвещения и прогресса. Именно они в 18-19 решительно инициируют разрыв с традиционными ценностями.

На смену схеме: монархия - церковь - религия - аристократы

Приходит новая схема: парламентская республика - университет - идеология - интеллектуалы.

Термином интеллектуалы обычно обозначают людей, профессионально занимающихся интеллектуальной (умственной) деятельностью, не претендующих, как правило, на роль носителей "высших идеалов".

Стоит отметить, что тут присутствует некоторое лукавство. Каждый интеллектуал все же является носителем определенных идеалов. Уже то, что они формировали новое мировоззрение, создавали идеи Просвещения и прогресса, продвигали их, порывали с традиционными ценностями и создавали новые идеологии, говорит об определенной картине мира, которую они видели как правильную, идеальную по сравнению с прежней, религиозной.

Другое дело, что они как правило, совершая революцию в головах, не участвовали активно, деятельно в революционных событиях.

["Кант отрубил голову Богу, а Робеспьер - королю"© ]

В России формирование интеллигенции начинается с реформ Петра I, для проведения которых требовались люди со специальными знаниями, первое время рекрутируемые из стран Западной Европы.

Постепенно в России начал формироваться свой слой высоко образованных людей, который и стал первым отрядом русской служилой интеллигенции. Вплоть до 30-х гг. 19 в. образованная часть российского общества практически совпадала с офицерством и чиновничеством, верой и правдой служила отечеству, т.е. интеллигенция всецело оставалась дворянской.

Первыми типично русскими интеллигентами Д. С. Лихачёв называет дворян-вольнодумцев конца XVIII века, таких как Радищев и Новиков.

Постепенно обнаруживаются значительные особенности этой социальной группы в отличающие ее от подобных на Западе.

С одной стороны, их влекут ценности Просвещения, прогресса, вольнодумства. С другой стороны, критерий занятий умственным трудом отошёл на задний план. На первый план выходят морально-нравственные требования, требования социального служения.

Почему это произошло?

В русской интеллигенции произошел своеобразный синтез ценностей модерна:

прогресс, Просвещение, свобода «от»

С традиционными ценностями, причем специфически традиционными - православными ценностями: идеи аскезы и покаяния, равенства во Христе, справедливости-правды как нравственного понятия, а не как юридического.

К слову, это одна из причин, почему часть русской интеллигенции оказалась впоследствии столь чувствительна к марксистким, социалистическим идеям. Их этическое измерение прекрасно ложилось на эти ценности, которые воплощались в идеях социального равенства, братства, справедливости.

Почему русская интеллигенция ощущала свою ответственность за судьбу народа, причем самого простого народа?

Потому что самой своей судьбой она напрямую была связана с деревней, сельскими поселениями, усадьбами, поместьями. До индустриализации и урбанизации, которые в Европе начались гораздо раньше и которые во многом определили облик западноевропейских интеллектуалов, в России было еще далеко. У нас на генезис интеллигенции во многом воздействовали православные этические установки заботы об общем благе, общинные ментальные ориентации.

Еще одна предпосылка - Отечественная война 1812 года и победа в ней. Российская элита, до этого отдаленная от народа даже языком, не говоря об образе жизни, оказалась с ним на одном поле боя. Весь золотой век русской культуры, все основные ценности, проявившие себя в нем, были результатом обращения элитарной культуры к народной, подпитка ею, заквашенная самим духом победы. (кем бы был Пушкин без сказок Арины Родионовны?)

В зависимости от того, что перевешивало, традиционные установки или увлеченность идеями прогресса, просвещения и переустройства мира, интеллигенция постепенно стала делиться на: охранительную, либеральную и социалистически ориентированную.

И так. Ценности служения Отечеству, народу в целом надолго определили отличие интеллигенции от образованных кругов Европы, вышедших из средней буржуазии и тесно связанных с ней своими интересами.

Свое назначение русская интеллигенция усматривала в воздействии на власть всеми доступными средствами (критическая публицистика, художественное и научное творчество, акции гражданского неповиновения) в целях повышения уровня цивилизованности власти, а позже ее либерализации. Одновременно она выступала в качестве просветителя народа, представителя его интересов во властных структурах.

Желание усидеть на двух стульях неизбежно вело к ее дистанцированию как от государства, так от народа. Со временем это стало причиной трагедии, которую Г.П.Федотов назвал отщепенством русской интеллигенции.

С декабристов начался этап сознательной, перерастающей в революционно-демократическое движение борьбы интеллигенции с самодержавием, причем в самой активной форме противостояния власти - в форме восстания.

К 60-м гг. 19 в. русская интеллигенция по своему составу перестает быть дворянской, в нее вливается массовым потоком разночинная, а в 70 -80-х гг. земская интеллигенция.

Появилась новая форма оппозиции - "уход в народ".

Это было время наиболее самоотверженного, жертвенного служения интеллигенции простому народу и драматического противостояния обществу.

Выпускники университетов, вдохновленные этими идеями уезжают в глушь, в глубинку сельскими учителями, чтобы нести свет науки простому народу.

Главными признаками российского интеллигента в те годы стали выступать черты социального мессианства: самопожертвование, озабоченность судьбами своего отечества стремление к социальной критике, к борьбе с тем, что мешает национальному развитию; способность нравственно сопереживать «униженным и оскорбленным».

Основными характеристиками русской интеллигенции в это время становятся: гражданская ответственность, чувство моральной сопричастности любым событиям. Интеллигенция берет на себя роль носителя общественной совести.

Но затем "практика малых дел" дополнилась террористическими действиями радикально настроенной части интеллигенции, влияние которой росло по мере развития революционного движения и усиления реакции со стороны правительства.

В конечном счете на интеллигентов смотрели с подозрением не только официальные власти, но и "простой народ", не отличавший интеллигентов от "господ".

Контраст между претензией на мессианство и оторванностью от народа приводил к культивированию среди русских интеллигентов постоянного покаяния и самобичевания.

Революционные события 1905-07 окончательно раскололи русскую интеллигенцию на два лагеря, поставив их "по разные стороны баррикад". Крушение вековой российской государственности в 1917, к чему стремилась интеллигенция, стало в значительной степени ее собственным крушением.

Оценки интеллигенции во второй половине 19 века давались противоположные, но в любом случае пафосные.

С одной стороны можно вспомнить апологетические мифы Чернышевского и Лаврова о "новых людях"» и креативных "критически мыслящих личностях", с другой стороны - их опровержения в романах о нигилистах и бесах.

Далеко не все были в восторге от русских интеллигентов, оторвавшихся от народа и развращавших его "иностранной отравой". Достаточно вспомнить суждения об интеллигентах Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Толстого. Стали раздаваться обвинения интеллигенции в развязывании "революционных потрясений, бессмысленной, тупой гражданской войны".

Духовный водораздел здесь происходил как раз по линии сохранения православной традиции как стержня национального самосознания или сокрушения этой традиции во имя новой религии - религии прогресса, царства божия на земле.

Вторая позиция развертывалась через приобщение самих интеллигентов и тех, на кого они стремились влиять, к двум основным идеологиям - или либерализма, или коммунизма.

Столь заметная и противоречивая роль интеллигенции в социальных процессах сопровождалась бурными дискуссиями по поводу ее сущности и миссии.

По большому счету, монолитности интеллигенции не было никогда. Она всегда разделялась. В России 19 века на западников и славянофилов, на «прогрессистов» и «охранителей». Поэтому можно обнаружить очень разные суждения об интеллигенции - в широком и узком, универсальном и классовом понимании.

М.Н. Катков писал: "Вообще наша интеллигенция имеет поверхностный, подражательный и космополитический характер; она не принадлежит своему народу и, оставляя его во тьме, сама остаётся без почвы. Её понятия и доктрины большей частью чужого происхождения и не имеют никакого отношения к окружающей их действительности, а потому никто так легко не поддаётся обману и не обнаруживает столько политического легкомыслия как наши quasi мыслящие люди". Прошу заметить, это было написано в 1880 году!

Консервативная часть дворянства считала интеллигенцию людьми недостаточно воспитанными, более низкого уровня.

В качестве представителей умственного труда воспринимали интеллигенцию большинство российских народников и марксистов. Многие публицисты отмечали, что интеллигенция является специфической чертой славянского общества.

В либеральной среде интеллигенцию отождествляли с представителями вольных профессий, рассматривали их как активную и прогрессивную часть общества, не охваченную радикальными политическими идеями.

Оригинальный взгляд на интеллигенцию представил один из лидеров российского народничества Петр Лавров. Он не употреблял термин «интеллигенция», вместо него и в его смысле - выражение «критически мыслящие личности».

П. Лавров первым высказал мысль о внесословном и внеклассовом характере интеллигенции в социологическом плане и антимещанском - в этическом.

Мещанство им рассматривалось как символ безликости, узости формы. Он считал такие черты, как культурность, образованность, формальными, внешними признаками интеллигенции.

Критически мыслящие личности характеризовались творческим подходом и активным проведением в жизнь новых форм и идеалов, направленных на самоосвобождение личности.

Многие идеи П. Лаврова об интеллигенции использовал, развил дальше известный российский публицист В. Иванов-Разумник, который определил интеллигенцию как социальную группу в отличие от интеллигентов-одиночек, которые были во все времена в любом цивилизованном обществе. Выделил такие ее черты как преемственность и непрерывность ее развития, внесословный и внеклассовый характер интеллигенции, антимещанские традиции интеллигенции как одну из сущностных черт ее морального облика.

Это очень важный момент. Интеллигенция 19го - начала 20го века, как либеральная, так и "красная" действительно была в массе своей антимещанской.

Известный российский философ Семен Франк определял термин "интеллигенция" как идеальное собирательное название людей, которые были наполнены оригинальной духовной жизнью и стремились к верховенству индивидуализма в противовес мещанству. Такая дефиниция, согласно С. Франку, соответствовала пониманию интеллигенции в широком смысле.

Интеллигенция в узком смысле воспринималась им как социальная группа тесно сплоченных и психологически однородных "отщепенцев и политических радикалов".

Схожую характеристику интеллигенции России дал философ Николай Бердяев, который считал ее идеологической, а не профессиональной группой.

Интеллигенция, согласно Н. Бердяеву, напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим мировоззрением, нравами и обычаями и даже своеобразным физическим обликом, которым она отличалась от представителей других социальных групп.

Обозначенные черты Н. Бердяев относил в первую очередь к радикальной, революционной интеллигенции. Он подчеркивал также наличие таких специфических черт русской интеллигенции, как беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями, постоянное увлечение различными идеями и умение жить исключительно ими.

Благодаря группе русских философов Серебряного Века, авторов нашумевшего сборника "Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции" (1909), интеллигенция стала определяться в первую очередь через противопоставление официальной государственной власти. При этом понятия "образованный класс" и "интеллигенция" были частично разведены - не любой образованный человек мог быть отнесен к интеллигенции, а лишь тот, который критиковал правительство и систему власти.

Таким образом, патетическая линия в понимании интеллигенции, сформировавшаяся в 19-начале 20 веков может быть выражена следующим определением: интеллигенция - это образованная, критически мыслящая часть общества, социальная функция которой однозначно связывалась с активной оппозицией самодержавию и защитой интересов народа. Главной чертой сознания интеллигенции признавались творчество культурно-нравственных ценностей (форм) и приоритет общественных идеалов, ориентированных на всеобщее равенство и интересы развития человека.

В конечном счете в ходе революционных событий 1917 г, Русский народ, по словам И.А.Ильина, выдал свою интеллигенцию на поругание и растерзание.

Новому обществу не нужна стала креативно "критически мыслящая личность", а государству интеллектуальная оппозиция; место прежней интеллигенции в социальной структуре заняли служащие, учителя, врачи, инженеры, деятели науки и искусства, которые в рамках официального марксизма рассматривались в качестве социальной прослойки и именовались народной интеллигенцией.

И тем не менее зададимся вопросом: была ли преемственность меду дореволюционной и советской интеллигенцией?

Для ответа на этот вопрос вновь необходимо обратиться к истокам.

Проект Просвещения, порожденный западными интеллектуалами и в последствии породивший восточнославянскую, российскую интеллигенцию, нес в себе линейную, механистическую картину мира.

Интеллектуалы и интеллигенты постепенно отдаляются от традиционных ценностей, в которых мир рассматривается как живой, целостный, а человек как его часть.

Отсюда установки на дистанцирование от мира, выявление его несовершенств, установка, что его можно и следует усовершенствовать.

Если китайский, индийский или даже древнегреческий мудрец исходили из идеи, что усовершенствовать мир - это значит усовершенствовать себя, исправить свое знание о мире в случае, если оно не обнаруживает его правильность и гармонию, то носители интеллигентского сознания начинают дрейф в сторону установок, что их образованность, научные взгляды есть основание видеть себя достаточно совершенными для того, чтобы вынашивать проекты улучшения мира, и даже исправления неправильного народа на основе правильного знания о том, каким должен быть правильный мир и правильный народ.

Действительно, по мере развития научного знания о мире, нарастала уверенность, что познающий субъект может изменить любой объект, будь то природа, общество или другой человек.

Интеллигент в России рассматривается как образованный человек, соединяющий в себе развитый интеллект с высокими морально-нравственными качествами.

Но здесь возникало противоречие: с этической стороны человек оставался интеллигентом в той мере, в какой сохранял в себе по сути дела традиционные ценности, прежде всего христианские ценности любви к ближнему. Но постепенно возникла возможность вполне рационального убеждения в том, что ближние не всегда знают, что для них лучше. Поэтому, из любви к ним мы изменим их самих (мы лучше знаем, что для них лучше) и общество, в котором они живут.

И возникает трагический разрыв между образованностью и ценностями человечности. Вторые мешают знаниям воплотиться в полной мере. Их приходится отодвинуть.

В конце 19 века порождается феномен русской псевдоинтеллигентност и: с образованностью все в порядке, но ценностная сфера трансформируется в угоду идее прогресса. В ней есть любовь Абстрактная любовь к светлому будущему, к лучшей жизни для людей - любовь мечтательная, абстрактная, беспощадная. Это предельно выразилось в деятельности русских террористов-бомбистов, пламенных революционеров.

В советской интеллигенции вполне можно было наблюдать соединение образованности с нравственными установками.

Причина этого в том, что в значительной степени красный проект, который начинался как заимствование марксистских западных идей построения более прогрессивного социалистического строя в некоторой, а может и значительной степени, стал проектом возвращения в те отношения, в которых происходило в новых формах восстановление традиционных ценностей, таких как: любовь к отечеству, духовное самосовершенствование (достаточно вспомнить моральный Кодекс строителя коммунизма)

По сути дела, это была попытка восточно-славянской традиционной культуры увернуться от ценностей капитализма-либерализма-позитивизма-прагматизма, сохранить традиционные ценности, придав им новую форму.

Как следствие, часть старой интеллигенции, принявшей советский проект и новой, выходцев из народа, добавившие к традиционным ценностям образованность, сохраняются в своей подлинности. Эта небольшая числом, но большая умением, советская интеллигенция задала ряд потрясающе положительных особенностей советской культуры.

Как это было?

После Гражданской войны в Советской России "шёл бурный процесс формирования, мобилизации и собирания сил новой интеллигенции. Сотни тысяч молодых людей, выходцев из рядов рабочего класса, крестьянства, трудовой интеллигенции... влили в интеллигенцию новую кровь и оживили её по-новому, по-советски. Они в корне изменили весь облик интеллигенции, по образу своему и подобию. Остатки старой интеллигенции оказались растворены в недрах новой, советской, народной интеллигенции" © И.В. Сталин

К середине 30-х годов XX века часть большевистской (революционной, троцкистской) интеллигенции себя исчерпала, уступив доминирование в обществе (в том числе и через ГУЛАГ) возродившейся с новым поколением интеллигенции охранительной, патриотической, государственнической. Эта "сталинская" интеллигенция вобрала в себя все лучшее от старой: жажду служения отечеству, презрение мещанства итд.

Но с провозглашения курса на рост благосостояния народа при "позднем" Л.И. Брежневе (Даже чуть ранее, еще при Хрущеве) начался ползучий реванш мещанского самосознания, завершившийся "потребительской революцией" 90-х годов XX века.

К этому времени всегда относительная монолитность интеллигенции была окончательно подорвана. По версии современного социолога Галины Силласте, советская интеллигенция в конце XX столетия расслоилась на три страты (от «stratum» - прослойка):

"высшую интеллигенцию" - люди творческих профессий, развивающие науку, технику, культуру, гуманитарные дисциплины.

"массовую интеллигенцию" - врачи, учителя, инженеры, журналисты, конструкторы, технологи, агрономы и другие специалисты.

"полуинтеллигенцию" - техники, фельдшеры, медицинские сестры, ассистенты, референты, лаборанты.

Но разъединяло интеллигенцию не столько отношение к творчеству и уровень образованности. И проблема не в том, что власть и общество впервые всерьёз озаботились улучшением быта населения - эти вопросы пытались решить и в период всех реформ ранее, - а в том, что материальный достаток стал культом, целью жизни.

Произошла странная трансформация ценностей советской, по своим истокам в основном рабоче-крестьянской интеллигенции. Она полюбила себя, она стала отрываться от народа, замечать его несовершенства, стал распространяться снобизм, устремления к бытовому обустройству («Гараж» Рязанова), потребительскому соперничеству.

Интеллигенты-диссиденты начинают вставать под знамена либерализма. Формируется разоблачительно-обвинительный уклон по отношению к существующим порядкам.

За диссидентским порывом отчасти можно увидеть действительно стремление к борьбе со свинцовыми мерзостями жизни. Были, наверное, "пламенные революционеры", которые искренне стремились к обновлению и освежению социальной реальности.

Но все постепенно поглощалось новым, теперь уже не коммунистическим, а либеральным, но опять западничеством.

Только это новое либеральное западничество, было сильно обмельчавшим : за либеральной риторикой скрывались мечты о 100 сортах колбасы, джинсах и дубленках, итальянски сапогах, полированной мебели, за интересом к философии постмодернизм - потеря интереса к творчеству и распространение психологии обывателя.

Интеллигенты-либералы 1980х личинки в сравнении с интеллигентами-либералами 1910х .

Ч.С. Кирвель предлагает выделять следующие группы и категории интеллигенции, выделившиеся в обстоятельствах перестройки:

Первая, наиболее массовая из них - полуинтеллигенты-лавочники. Их умонастроения к концу брежневской эпохи были полностью подчинены зависти к товарному изобилию западных стран. Там, где 250 сортов колбасы, есть туалетная бумага и колготки - там правильная, счастливая жизнь, там думают о человеке. Образы изобильных витрин подавляли всякую возможность рационального анализа исторических, культурно-ценностных предпосылок потребительского процветания Запада, этические и экологические оценки западных стратегий преуспеяния не рассматривались, не приходили в голову. Эта группа остается преобладающей и сейчас, только теперь ее интеллектуальные полеты вращаются вокруг новизны и продвинутости автомобилей, смартфонов, отдыха на модных курортах и цен на распродажах.

Вторая группа может быть названа интеллигенты-беспочвенники. У них достаточно интеллекта для того, чтобы сравнивать не только товарное изобилие, но оперировать понятиями общечеловеческих ценностей, общечеловеческой культуры, но при этом почему-то только Запад выступает эталоном всякого развития. Патриотизм для них - это перенос западных ценностей и образа жизни на неродную и враждебную для них почву белорусской, русской или украинской земли: права человека и все такое. В патриотическом якобы запале они главной преградой для улучшения жизни Родины считают народ. Им сначала не повезло с советским народом (совки), теперь с русским или"гэтым тутэйшым" . Среди них очень много революционеров, радикал-реформаторов, волюнтаристов, экспериментаторов. Оценивая достижения Советского периода, они будут без конца вспоминать сталинские репрессии, подсчитывать число жертв, восклицать «Какой ценой!...», не задаваясь вопросами о том, как сокращается продолжительность жизни, растет количество самоубийств и падает численность населения, например, в ходе постсоветской демократизации некоторых стран. В своем революционном порыве и нетерпимости, которая у них называется толерантностью, по концептам и методам они очень близки к большевикам троцкистского толка.

Третью группу восточнославянских западников предлагается обозначать как "номенклатурщики-перерожденцы" . Это были люди, занимавшие высокие посты во власти, в т.ч. экономической, в средствах массовой информации, к которым примкнули выходцы из торговой мафии, теневики, коррупционеры, большая часть их имела прямое отношение к партийной и комсомольской синекуре.

И, наконец, четвертая часть, карьеристы разных мастей . Многие из них не являлись иррациональными или убежденными западниками, но поскольку ветер подул в определенную сторону, они поспешили этим воспользоваться, стремительно вытесняя на Украине, у нас, в Беларуси и Российской Федерации упраздняемых бывших действительно или умеренно преданных идеям социализма управленцев, чиновников, производственников.

Пятая группа - инвалиды информационной войны, молодые и не очень люди, видевшие действительные недостатки советской действительности разуверившиеся в построении коммунистического рая и поверившие в очередную утопию - утопию капиталистического и либерального рая на земле.

В ситуации кризиса в 90-х годах 20 века это сыграло, возможно, роковую роль. Наверное, сохранялась и почвенническая, патриотическая по содержанию умонастроений, подлинно советская интеллигенция, но гегемония перешла к либеральной парадигме, прежде всего за счет буквального захвата СМИ.

Как происходила трансформация советской интеллигенции?

Для ответа на этот вопрос достаточно продуктивно можно использовать идеи итальянского неомаркситса А. Грамши о гегемонии.

Гегемония им понимается как преобладающая система ценностей. Она опирается на "культурное ядро" общества, которое включает в себя совокупность представлений о мире и человеке, о добре и зле, прекрасном и отвратительном, множество символов и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта многих веков.

Пока это ядро стабильно, в обществе имеется "устойчивая коллективная воля", направленная на сохранение существующего порядка. Подрыв этого "культурного ядра" и разрушение этой коллективной воли - условие революции.

Создание этого условия - "молекулярная" агрессия в культурное ядро. Это - не изречение некой истины, которая совершила бы переворот в сознании, какое-то озарение. Это "огромное количество книг, брошюр, журнальных и газетных статей, разговоров и споров, которые без конца повторяются и в своей гигантской совокупности образуют то длительное усилие, из которого рождается коллективная воля определенной степени однородности, той степени, которая необходима, чтобы получилось действие, координированное и одновременное во времени и географическом пространстве" (прошу заметить, это писалось в 30х годах 20го века)

На что в культурном ядре нужно воздействовать для установления или подрыва гегемонии? Вовсе не на теории противника, говорит Грамши. Надо воздействовать на обыденное сознание, повседневные, "маленькие" мысли среднего человека.

Самый эффективный способ воздействия - неустанное повторение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли и стали принимать не разумом, а на веру. "Массы как таковые, - пишет Грамши - не могут усваивать философию иначе, как веру".

Как пример он приводил церковь, которая поддерживает религиозные убеждения посредством непрестанного повторения молитв и обрядов.

Сам Грамши прекрасно отдавал себе отчет, что за обыденное сознание должны бороться как силы, защищающие свою гегемонию, так и революционные силы. И те, и другие имеют шанс на успех, ибо культурное ядро и обыденное сознание не только консервативны, но и изменчивы .

Та часть обыденного сознания, которую Грамши назвал "здравый смысл" (стихийная философия трудящихся), открыта для восприятия коммунистических идей. Здесь - источник "освободительной гегемонии".

Если же речь идет о буржуазии, стремящейся сохранить или установить свою гегемонию, то ей важно этот здравый смысл нейтрализовать или подавлять, внедряя в сознание фантастические мифы.(симулякры)

Кто же главное действующее лицо в установлении или подрыве гегемонии? Ответ Грамши однозначен: интеллигенция (интеллектуалы). И здесь он развивает целую главу о сути интеллигенции, ее зарождении, роли в обществе и отношении с властью.

Главная общественная функция интеллигенции - не профессиональная (инженер, ученый, священник и т.д.). Как особая социальная группа, интеллигенция зародилась именно в современном обществе, когда возникла потребность в установлении гегемонии через идеологию.

Именно создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного класса - главный смысл существования интеллигенции.

И установление, и подрыв гегемонии - "молекулярный" процесс. Он протекает не как столкновение классовых сил (Грамши отрицал такие механистические аналогии, которыми полон вульгарный исторический материализм), а как невидимое, малыми порциями, изменение мнений и настроений в сознании каждого человека.

Продавая свой труд, интеллигенция тянется туда, где деньги. Грамши пишет: "Интеллигенты служат "приказчиками" господствующей группы, используемыми для осуществления функций, подчиненных задачам социальной гегемонии и политического управления". Правда, всегда в обществе остается часть интеллигенции, которую Грамши называет "традиционной" - та интеллигенция, которая служила группе, утратившей гегемонию, но не сменила знамя. Обычно новая получившая гегемонию группа старается ее приручить. Кроме того, общественные движения, созревающие для борьбы за свою гегемонию, порождают собственную интеллигенцию, которая и становится главным агентом по воздействию на культурное ядро и завоеванию гегемонии.

Реванш мещанства, порыв к обогащению, который стоял за «реформами» ельцинской эпохи, стал гегемонией постсоветской реальности.

Советская, в том числе и русская интеллигенция в 90-е годы XX века вновь испепелила себя, расколов общество, рассыпав страну на суверенные обломки. Как ни когда были тогда остро актуальны слова М.Н. Каткова из 1878 года: "Наша интеллигенция выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом-то и состоит европеизм".

Интеллигенция через свою глубокую дезинтеграцию утратила свои важнейшие качества и социальную значимость. Начиная в 2012 году своё "Кризисное обществоведение" с сомнения, "может ли сохраниться при таком повороте сам феномен русской интеллигенции", С.Г. Кара-Мурза затем делает вывод: "Большинство молодых людей получают диплом о высшем образовании, а интеллигенции в России нет. Её надо будет снова собирать и выращивать - если общество и государство поправятся".

Провозглашая оппозицию советской власти устами наиболее привилегирован своих представителей, позднесоветская интеллигенция-правдоискательница и не подозревала, что рубит сук, на котором сидит.

Да, советская власть давила идеологией, но интеллигенция, иногда ручная, иногда фрондирующая, была ей нужна. Режиссёры-писатели-актёры считались украшением государственного здания. С ними носились, их обхаживали.

А вот в условиях диктатуры рынка нет никакой необходимости в существовании это чудаковатой прослойки, которая вечно переживает за мировую культуру и хочет просвещать массы. Зачем она нужна?

Общественный ландшафт изменился настолько, что интеллигенция не толь распалась, но и перестала играть какую-либо роль в общественных процессах. Eще при Ельцине интеллигенция разделилась на взвесь и осадок.

Отдельные представители бывшего "мыслящего сословия" стали статусными и гламурными, остальные слились с массой бюджетников. В народ никто не идет, да и не пущают. О необходимости просвещения народа говорят только единичные люди, сохранившие ещё мышление подлинно советских интеллигентов. Много ли их? Для поставленной задачи слишком мало.

Большинству постсоветских интеллектуалов это просто не нужно. Народники хоть народа не знали, но они его идеализировали и воспевали. Современные буржуа и присоединившийся к ним креативный класс его тоже не знают, но это не мешает им народ презирать. В этом коренное отличие нынешней псевдоинтеллигенции и интеллигенции 19-20го века.

Вот что написал недавно видный демократ Валерий Панюшкин: "Я и народ - мы по-разному едим, по-разному одеваемся, по-разному развлекаемся, по-разному работаем. Любим разное.
Я, например, пью вино, а народ пьет водку (и неизвестно, кстати, что честнее).
Я считаю лакомством устрицы и трюфели (и неизвестно, снобизм ли это мой или развитый вкус). А народ считает лакомством пельмени. Из музыки я слушаю Хейфеца или Гульда, а народ слушает Стаса Михайлова или Ёлку. Когда в музыкальных вкусах я хочу быть ближе к народу, то слушаю Тома Уэйтса - ближе не могу."

Здесь по сути только шаг остался до социального расизма.

В обществе формируется не соборное мышление, о котором когда-то мечтали интеллигенты народники, а сектантское мышление. Причем народ презирается часто на основ

В обществе формируется не соборное мышление, о котором когда-то мечтали интеллигенты народники, а сектантское мышление. Причем народ презирается часто на основе новой мифологизации:

Если, например, по ТВ пойдёт о нём речь, то сразу станут говорить о повальном пьянстве, безграмотности и мате. И это уже практически аксиома. Здесь как никогда актуальны слова Антонио Грамши, что "в глазах определённой части "просвещённой" публики "люди из народа" не обладают внутренним миром, лишены неповторимой индивидуальности. Они - что-то вроде животных".

Просвещать народ, как при старом советском режиме, сегодня некому. Наоборот, образовательный стандарт сокращают, общество оглупляют реформой образования, подгоняют остатки знаний под тесты. Новое общество, которое строится сегодня, - это общество магнатов, клерков и обслуги.

Разумеется, интеллигенции в нём нет места. Культур- и политтехнОлоги - те пока ещё нужны, им поручено обслуживать многочисленные культы этого "дивного нового мира". Но речь при этом идёт о весьма небольшой группе людей, которые знают друг друга по именам и составляют фактически маленькую секту.

На место уничтоженной интеллигенции приходит так называемый креативный класс , о котором не первый год стоит звон в корпоративных и государственных СМИ.

Всё это навязывается в чистом виде, без интеллигентского гарнира в виде "духовной культуры". В антиглобалистских кругах это блюдо поэтично называют "религией матрицы".

"Креативные" - преемники позднесоветских интеллигентов в том, что касается эпигонства и потребительской психологии (тот самый мещанский культ). Но они явные антагонисты интеллигенции в том, что касается целей освоения народом культурных ценностей. "Креативные" предлагают товарный фетишизм, символы гламурного образа жизни, т.е. симулякры, в т.ч. и спектакль вместо реальной картины жизни общества.

Есть ли альтернатива старой обмещанствовавшейся интеллигенции и этому новому, креативному классу?

Некоторые специалисты считают, что должно произойти возрождение интеллигенции, из класса в себе, она должна превратиться в класс для себя.

В реальности все эти заклинания врятли сработают. Дело в том, что коренным образом изменились обстоятельства. На смену модерну пришла эпоха постмодерна. На смену Просвещению - Контрпросвещение. Для него интеллигенция не нужна в принципе. Кто-то еще остается в классе интеллектуалов, но их число будет уменьшаться по объективным причинам.

Количество информации разрастается невиданными темпами, а коды ее расшифровки стремительно утрачиваются - происходит исчезновение способов освоения информации. Огромным становится ресурс знания с нулевым эвристическим эффектом. Мертвого знания, знания без понимания. Большая часть общества превращается в так называемые шизомассы - телевизионный, или сетевой планктон. Места для возрождения интеллигенции (ее здоровой части) в таком обществе нет.

Вспомнилась кожиновская статья "Между государством и народом". Поддерживаю.

>Или ты думаешь Кургинян с Кара-Мурзой не знаком и цитировать его работы не может?))

Я точно знаю, что они знакомы.

>Ну я же ясно сказал, кто первоисточник.;)

По твоей ссылке - сразу какая-то новая книга, недавно написанная, судя по всему. Она уж точно не является первой в употреблении слова "катакомбы" для описания чего-то, что противостоит (или может противостоять) постперестроечной действительности в России. Поиском я слово "катакомбы" тоже увидел только в поздней брошюре. И ещё раз, я не противопостовляю Кургиняна и Кара-Мурзу.
Я был бы благодарен, если кто-нибудь даст более точную ссылку на первоисточник, для повышения моей грамотности. Так сказать, в качестве необременительной благотворительности.

> Я точно знаю, что они знакомы.

Не может быть!!!

> По твоей ссылке - сразу какая-то новая книга

"В советское время таким доминирующим типом был тип советского человека, который теперь подавлен другими культурно-историческими типами – мещанством в союзе с преступным миром и западнической интеллигенцией. Тип советского человека ослаб, ушел в «катакомбы», но никуда не исчез и до сих пор составляет большинство населения России. Кара-Мурза призвал этот тип сплотиться в «катакомбах», создать новое знание и выйти оттуда более сильным, чтобы в нужный час взять в руки судьбу страны."©
Извините.

>Я в Постперестройке встречал. Там, конечно, в чуть-чуть другом контексте, не про советского человека вообще, но про партию говорилось. Ну так, давно писалось.

Там в совершенно другом контексте. Там катакомбы поминаются как метафора, означающая, что партии вновь придется перейти на нелегальное подпольное положение.

РЕФЕРАТ

по курсу «Основы государства и права»

по теме: «Правосознание российской интеллигенции конца 19 века-начала 20 века»

Введение

1. Общие черты правосознания российской интеллигенции

2. Правовые взгляды российской интеллигенции

Заключение

Список использованных источников

Введение

В начале прошлого века в сборнике «Вехи», была опубликована статья Богдана Александровича Кистяковского (1868-1920) «В защиту права (интеллигенция и правосознание)». Тема, которой посвящена эта статья, была и остается поистине животрепещущей. Кистяковский ставит вопрос, и сегодня актуальный: обладает ли российская интеллигенция зрелым, развитым правосознанием? И другой вопрос, который тесно связан с первым: свойственно ли правосознание большим массам российского народа? Иными словами, являются ли правовые ценности важными и руководящими ценностями российского сознания – наряду с ценностями научной истины, нравственного совершенства, религиозного благочестия и т.д. Согласно Кистяковскому, ответ на этот вопрос – самый неутешительный. Он пишет: «русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития».

В данной работе проанализировано правосознание российской интеллигенции той эпохи.

Для широких кругов российской интеллигенции того периода, как отмечали многие крупные теоретики права, было присуще пренебрежение к правовым нормам общественной жизни. Некоторым больше импонировал принцип – цель оправдывает средства.

П.И. Новгородцев писал: «Политическое миросозерцание русской интеллигенции сложилось не под влиянием государственного либерализма Б.Н. Чичерина, а под воздействием народнического анархизма Бакунина. Определяющим началом было здесь не уважение к историческим задачам власти и государства, а вера в созидательную силу революции и в творчество народных масс».

Подобные же оценки правосознания российской интеллигенции содержатся в трудах И.А. Ильина, В.А. Маклакова, П.Б. Струве, И.А. Покровского и др.

Социально-политические особенности России служили питательной средой для эскалации терроризма, формировали благоприятную нравственную атмосферу в обществе для его распространения. Ряды террористов пополнялись, их «подвиги» прославлялись.

Атмосфера ослепления российского общества в отношении террора к концу 70-х годов XIX в. высветилась в связи с процессом над террористкой В. Засулич.

Вынесение оправдательного приговора за явно умышленное покушение на убийство петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова было встречено, по словам председательствующего на суде А.Ф. Кони, невиданным восторгом и ликованием не только в зале суда, но и за его пределами.

Даже находившийся в зале суда Ф.М. Достоевский, до этого обличивший в романе «Бесы» терроризм в форме нечаевщины, высказался, по словам публициста Г.К. Градовского, за оправдание преступницы, при этом заметил: «чего доброго ее теперь возведут в героини».

В августе 1903 г. на II съезде Российской социал-демократической партии Плеханов выступил с якобинским программным лозунгом «Благо революции – верховный закон» и с откровенным оправданием революционного произвола. При этом он одинаково допускал и существование «долгого парламента» (как это имело место в английской революции середины XVII в.), и быстрый разгон его при необходимости. Таким образом, конституционное революционное право в его подходе играло чисто вспомогательную роль, причем диктаторская власть государства была для него выше права и не была связанной его требованиями и предписаниями. Эта мысль была подхвачена Лениным (диктатура вообще и диктатура пролетариата в особенности не может быть стеснена никаким законами) и реализована в первые же годы советского правления.

Бывший начальник Петербургского охранного отделения генерал А.В. Герасимов впоследствии писал, что в 1905 г. «особенными симпатиями среди интеллигенции и широких обывательских, даже умеренных слоев общества пользовались социалисты-революционеры. Эти симпатии к ним привлекала их террористическая деятельность. Деньги в кассу их центрального комитета притекали со всех стороны в самых огромных размерах».

По мнению Кистяковского, в России никогда не было именно такой книги, которая играла бы роль некоего правового манифеста общественного сознания, сопоставимого с трактатами «О гражданине» и «Левиафан» Гоббса, с сочинениями Локка, с произведениями «Об общественном договоре» Руссо или «Дух законов» Монтескье. Вспомнив о таких занимавшихся правом философах, как Владимир Соловьев, Борис Чичерин, Кистяковский справедливо отмечает, что и ими не было создано правовых сочинений, подобных названным. А отсутствие таких книг как раз и свидетельствует о том, что в самом общественном сознании России не было потребности в подобных документах и литературе. Отсюда притупленность правосознания русской интеллигенции, отсутствие интереса к правовым идеям. В свою очередь он связывает это обстоятельство с застарелым злом – с отсутствием «какого бы то ни было правопорядка в повседневной жизни русского народа».

Несмотря на негативную в целом правовую ментальность и правовой нигилизм российской интеллигенции того времени, взгляды отдельных ее представителей заслуживают самого внимательного рассмотрения.

Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) оставил заметный след в обсуждении многих актуальных проблем своего времени. Была затронута им и проблема правосознания. Для правопонимания Соловьева помимо общего уважительного отношения к идее права (праву как ценности) характерно еще стремление выделить и оттенить нравственную ценность права, правовых институтов и принципов. Такая позиция отражена у него и в самом определении права, согласно которому право является, прежде всего, «низшим пределом или некоторым минимумом нравственности, равно для всех обязательным».

Естественное право для него не есть некое обособленное натуральное право, предшествующее исторически праву положительному. Не составляет оно и нравственного критерия для последнего, как, например, у Е.Н. Трубецкого. Естественное право у Соловьева, как и у Конта, есть формальная идея права, рационально выведенная из общих принципов философии. Естественное право и положительное право для него лишь две различные точки зрения на один и тот же предмет.

Свобода есть необходимый субстрат, а равенство – его необходимая формула. Цель нормального общества и права составляет общественное благо Эта цель есть общая, а не коллективная только (не сумма отдельных целей). Эта общая цель по существу своему внутренне соединяет всех и каждого. Соединение всех и каждого происходит при этом благодаря солидарным действиям в достижении общей цели. Право стремится осуществить справедливость, но стремление это лишь общая тенденция, «логос» и смысл права.

Право положительное лишь воплощает и реализует (иногда не вполне совершенно) в конкретные формы эту общую тенденцию. Право (справедливость) пребывает в таком соотношении с религиозной моралью (любовью), в каком пребывают государство и церковь. При этом любовь есть нравственный принцип церкви, а справедливость есть нравственный принцип государства. Право в отличие от «норм любви, религии» предполагает принудительное требование реализации минимального добра.

«Понятие права по самой своей природе заключает в себе элемент объективный или требование реализации». Необходимо, чтобы право всегда имело силу осуществиться, т.е. чтобы свобода других «независимо от моего субъективного ее признания или от моей личной справедливости всегда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми». Право в его историческом измерении предстает «исторически-подвижным определением необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов – личной свободы и общего блага». То же самое в другой формулировке раскрывается как равновесие между формально-нравственным интересом личной свободы и материально-нравственным интересом общего блага.

Правопонимание Соловьева оказало заметное влияние на правовые взгляды Новгородцева, Трубецкого, Булгакова, Бердяева, а также на общий ход дискуссий по вопросам взаимоотношений церкви и государства периода «русского религиозного ренессанса» (первое десятилетие XX в.).

В своем фундаментальном труде о правовом государстве Сергей Александрович Котляревский (1873–1940) писал как об общеизвестном: «идея правового государства вошла в обиход современных цивилизованных государств, в совокупноститехожиданий, которые обращает член государственного союза к руководителям этого последнего. Правовое государство стало одним из политических заданий. Много раз отмечался кризис правосознания, утрата веры во всемогущество права и учреждений. Наличность переживаемых здесь разочарований не отнимет у данных стремлений настойчивости и выразительности: убеждение, что государство должно принять облик правового государства, остается непоколебленным»

Главное назначение правового государства, согласно Котляревскому, быть государством справедливости; ценность его определяется ценностью самого правового начала и при том предположении, что закон в таком государстве всегда справедлив и что «способ его создания есть в то же самое время – при недостатках человеческой природы – обеспечение этой возможной справедливости».

Павел Иванович Новгородцев (1866-1924) с самого начала своей научной и преподавательской деятельности зарекомендовал себя блестящим историком и философом права. Егоимя стало известным в связи с подготовкой и изданием сборников «Проблемы идеализма» (1902) и «Из глубины» (1918), ставших крупным событием в духовной жизни российского общества. Самым значительным по замыслу и исполнению трудом стало «Введение в философию права». Первую часть его составили работы «Нравственный идеализм в философии права» и «Государство и право» (1907), в которых было дано обоснование потребности в возрождении философии естественного права. Вторую часть составила работа «Кризис современного правосознания» (1909), где сделан обзор кризисных тенденций в использовании идеалов и ценностей эпохи века Просвещения, в том числе ценностей правового государства. «Если изначально правовое государство имело задачу простую и ясную – когда равенство и свободы представлялись основами справедливой жизни, т.е. началами формальными и отрицательными, и осуществить их было нетрудно, то сейчас государство призывается наполнить эти начала положительным содержанием». Трудность последней задачи состоит в том, что государство возлагает на себя «благородную миссию общественного служения, встречается с необходимостью реформ, которые лишь частично осуществимы немедленно», и что, вообще говоря, они «необозримы в своем дальнейшем развитии и осложнении» В третьей части «Об общественном идеале» (1917) предметом критического анализа и обобщений стали идеалы социализма и анархизма в их возникновении и исторической эволюции. Свой личный интерес в разработке идеалистического, восходящего к Канту направления философии права Новгородцев связывал с потребностью обосновать «самостоятельное значение нравственного начала» в правоведении. Эта позиция, по его мнению, представляла собой «разрыв с традициями исключительного историзма и социологизма и переход к системе нравственного идеализма».