Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Нам осталось узнать еще об одном, последнем типе языковых изменений. Те изменения, о которых мы говорили раньше (если помните, это были изменения значений и изменения в произношении), - это изме­нения, которые касаются прежде всего отдельных слов: мы узнали, что слова могут изменять или свой облик, или свое значение, или, разумеется, и то и другое одновременно. Но бывают изменения, которые касаются всего языка, или, как говорят лингвисты, строя языка; другими словами, это изменения в грам­матике.

Мы уже говорили, что в самом общем виде к грам­матике относится всё то, что нужно знать, чтобы уметь соединять слова в языке друг с другом. Есть ли в языке падежи, и если да, то сколько их и как они употребля­ются? Какие времена бывают в языке у глаголов? Есть ли там предлоги, какие они? Всё это (и очень многое другое) и составляет предмет грамматики. Вы пре­красно понимаете, что, не зная грамматики, нельзя ни правильно говорить на языке, ни хорошо понимать сказанное. Грамматика - основа языка, его «скелет».

Но, оказывается, и грамматика языка изменяется с течением времени. Обратимся снова, в последний раз, к строчкам Пушкина. Не кажутся ли вам немного странными такие, например, сочетания, как о заре (в смысле «на заре; с наступлением зари») или князь Геи -дон тот город правит (в смысле «правит тем горо­дом»)? Или вот еще, в «Сказке о рыбаке и рыбке», можно прочесть такие строки:

Перед ним изба со светелкой,

С дубовыми, тесовыми вороты.

Кажется, будто бы эти строчки написал иностранец, который немного путается в русских падежах: почему с вороты, а не с воротами, почему правит город, а не правит городом?

Все эти отличия не случайны. В древнерусском языке, как и в современном русском, тоже были паде­жи, однако многие окончания были не такими, как сейчас, да и употреблялись многие падежи не так, как сейчас. Во времена Пушкина большинство этих отли­чий уже исчезли, но некоторые еще оставались. Вот например, творительный падеж множественного чис­ла слов типа город раньше звучал не городами, а городы. Поэтому, когда Пушкин пишет изба с вороты, - это, конечно, не ошибка, а остатки древнего склонения. Надо сказать, что даже в нашем теперешнем языке есть одно выражение, которое - в окаменелом виде

Сохранило этот древний творительный падеж. Это оборот "со товарищи" (который значит приблизительно «не в одиночку; вместе с помощниками», то есть, по­просту, «с товарищАМИ»); мы не очень вдумываемся в эту странную форму - ну, говорят так, и всё. А на са­мом деле этот оборот - редкая окаменелость, в кото­рой отпечатались черты древнего русского склонения - точно так же, как в настоящих окаменелостях отпе­чатываются очертания древних моллюсков.

Еще один пример. На вопрос, сколько чисел у существительного в русском языке, любой школьник сразу ответит: конечно, два - единственное и множе­ственное, разве может быть иначе? Оказывается, мо­жет. И как раз в древнерусском языке у существитель­ных было еще одно, третье число. Оно называлось двойственным и употреблялось, когда речь шла только о двух предметах. Например, один сосед назы­вался по-древнерусски cycЂдъ, много соседей -cycЂдu, а вот если их было двое, то говорили - cycЂдa (моя сусЂда переводится на современный язык как «два мо­их соседа»).

Двойственное число в русском языке исчезло приблизительно шестьсот лет назад. Это тоже было грам­матическим изменением. Но вы, наверное, уже поня­ли, что изменения в грамматике происходят не совсем так, как изменения с отдельными словами. Древние грамматические особенности не исчезают бесследно, от них, как правило, остаются какие-то следы, какие-то осколки. Лингвист, как археолог, может, внима­тельно изучая какой-нибудь современный язык, до­вольно много сказать о его прошлом.

Вы спросите меня - неужели в современном рус­ском языке осталось что-то, напоминающее о двойст­венном числе? Да, как это ни удивительно, осталось. И этих остатков даже довольно много. Ну, прежде всего: ведь мы же говорим почему-то два соседа, а не два соседи? Здесь спрятана та самая древняя форма. (Правда, мы теперь говорим также и три соседа, к че­тыре соседа, чего не было в языке наших предков, но это уже другая история.) Но и это не всё. Какое «нормальное» окончание множественного числа у слов среднего рода на -о? Правильно, -а, как, напри­мер, в паре весло - вёсла. А почему мы не образуем таким же образом множественное число от слов плечо или ухо? Мы ведь говорим не плеча, а плечи, не уха, а уши. Да, и здесь замешано древнее двойственное чис­ло. Формы плечи и уши - древние формы двойствен­ного числа, которые в современном языке победили «правильные» формы множественного числа (не по­тому ли, что когда мы говорим, например, уши, мы обычно имеем в виду всё-таки пару ушей?). Хотя и эта победа была одержана не сразу: ещё в XIX веке форма плеча употреблялась достаточно широко. Например, в знаменитом стихотворении Фета «На заре ты ее не бу­ди» (это середина прошлого века) мы читаем:

И подушка ее горяча,

И горяч утомительный сон,

И чернеясь бегут на плеча

Косы лентой с обеих сторон...

Даже в стихах Блока (написанных в самом начале XX века) еще можно встретить плеча.

В грамматике могут происходить и более серьезные изменения. Например (если по-прежнему говорить о падежах), слова одного склонения могут заимствовать окончания у слов другого склонения. В древнерусском языке последовательно различались окончания так называемого "твердого" и "мягкого" склонения существительных. Вот как это выглядело (я приведу, конечно, не всю таблицу склонения, а только один не­большой ее фрагмент; падеж, который в древнерус­ском языке назывался «местным», в общем, соответст­вует тому падежу современного русского языка, кото­рый в учебниках обычно называют «предложным».)

В современном языке мягкий тип просто исчез: стало на одно склонение меньше. Слова мягкого типа ут­ратили свои особые окончания и приобрели взамен окончания твердого типа: сейчас мы говорим у земл-и - как у стен-ы, на земл-е - как на стен-е. Но неко­торые русские диалекты распорядились иначе: в ка­ких-то из них, например, тоже вместо двух типов склонения остался только один, но... за счет того, что слова твердого типа потеряли свои окончания и при­няли окончания мягкого типа! В таких диалектах гово­рят: у стене, у земле. Таких изменений в истории рус­ского языка было очень много; знакомы они и почти всем другим языкам, различающим несколько типов склонения: в ходе истории эти типы обязательно начи­нают, так сказать, «смешиваться» друг с другом.

А могут ли падежи вообще исчезнуть? Бывает и та­кое. Существительные в языке вообще перестают склоняться и в любом месте в предложении начинают выступать в одной-единственной форме. Это и значит, что падежей в таком языке нет - как, например, в английском или французском. Кстати об английском и французском: ведь и в том, и в другом языке падежи тоже были! И в старофранцузском, и в староанглий­ском (точнее, в древнеанглийском, как принято говорить). Правда, например, в старофранцузском их ос­талось всего два - а в латыни, которая была предком старофранцузского языка, падежей было целых пять даже в позднюю эпоху, А если в языке из пяти падежей осталось только два, то ясно, что жить им осталось недолго, но все же лет двести или триста на таком языке во Франции говорили.

Исчезли падежи и в болгарском языке. У болгарского языка такой же предок, как и у русского - праславянский язык. А падежей в этом языке (да и в древнеболгарском, тексты на котором сохранились) было не меньше, чем в русском. Зато теперь от них не оста­лось и следа. Судите сами: например, "стол" по-болгарски будет "маса"; "на стол" и "на столе" будет "на маса", "под стол" и "под столом" - "под маса", и так далее. Слово употребляется только в одной форме - совсем как в современном английском или француз­ском.

Изменения в грамматике больше всего отдаляют одно состояние языка от другого. Ведь если слова зву­чат чуть-чуть иначе или некоторые из них имеют дру­гое значение - это разница не такая заметная. А вот если в языке, например, меняется склонение - это затрагивает его целиком, и настолько глубоко, что мы сразу говорим: да, древний язык и его новый наслед­ник - это, действительно, два разных языка...

I. Фонетические изменения.

Произносительная сторона каждого языка непрестанно меняется, однако в большинстве случаев фонетисты бессильны объяснить, почему произошло каждое данное изменение.

Язык полноценно выполняет свое назначение в том случае, если остается (в области произношения) неизменным. То, что изменение произношения - помеха для функционирования языка, особенно если он обслуживает высшие общественные потребности, доказывают литературные языки. У них процесс звуковых изменений замедлен, тормозится именно потому, что они - орудия культуры.

Существует множество теорий по поводу причин фонетических изменений. Изменения звуков в языке либо порча (но их повсеместность не позволяет согласиться с такой оценкой) или они имеют смысл, т.е. определяются самой сутью языка, его работой.

Было немало попыток понять общие причины фонетических изменений. Вот некоторые из этих попыток.

1. Принцип экономии произносительных усилий. Некоторые изменения отвечают такому принципу. Но многие изменения в произношении требовали, наоборот, увеличения мускульной работы.

Представление, что суть фонетических процессов в упрощении артикуляций, предполагает ряд изменений, в котором каждый последующий член проще предыдущего и требует меньше энергии. Этот ряд, уходя в дали прошлого, должен приводить к изрядно сложным артикуляциям. Как же такие артикуляции, в древности очень сложные, могли возникнуть? Почему язык начинал с невероятной сложности? И могла ли эта сложность быть такой мощной, что ее упрощение и составило фонетическую историю человеческих языков? Пока не будет выяснено, почему язык древнейших эпох обладал такой артикуляционной сложностью, что ее упрощение затянулось на века, до тех пор гипотеза экономии артикуляционных усилий не может считаться средством объяснить причины языковой произносительной эволюции.

2. Принцип экономии фонем и их различительных признаков. Предполагается, что исчезновение фонем, которые по каким-либо обстоятельствам оказались слабыми: либо они редки в речевом потоке, либо слаба их различительная нагрузка, либо мало слов, включающих такие звуки, либо они слабы, потому что сформированы признаками, не представленными в других фонемах.

3. Принцип симметрии. После И. А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра в лингвистике стали говорить о системных связях между единицами языка. Системой назвали совокупность взаимосвязанных единиц, так что статус каждой единицы определяется наличием всех остальных единиц данной совокупности. Понятие сложное и оно вовсе не сводится к симметрии.

Было истрачено много усилий, чтобы доказать склонность звуков к симметричному размещению. Но если не вульгаризировать понятие системы, то остается совершенно необъяснимой такая тяга звуков языка становиться в строй. Видимо, в действительности такого стремления и нет.

Общественная жизнь, в ее повседневных проявлениях, в бытовых действиях, постепенно убыстряется. Не влияет ли это на произношение? Некоторые русские диалекты имеют высокий темп речи, но сохраняют всю четкость артикуляций. Таким образом, быстрый темп речи вовсе не влечет размытости, ослабленности, упрощения артикуляций.

Вначале фонетическое изменение наступает в определенной позиции. Потом оно может распространиться на другие позиции. В некоторых случаях оно охватывает все возможные позиции, и тогда звук изменяется в языке в целом. Перестал существовать старый звук, на его месте появился новый. Таким образом, фонетическое изменение имеет позиционный характер. Позиционные же изменения хочется рассматривать как обусловленные артикуляторно.

Если бы такие случаи были, то надо признать, что в основе всех позиционных взаимодействий лежит вовсе не артикуляционная потребность, не физиология ”заводит” этот механизм.

II. Грамматические изменения.

Наиболее устойчивая часть языка – грамматика – тоже, конечно, подвержена изменениям. И эти изменения могут иметь разный характер. Они могут касаться и всей грамматической системы в целом, как, например, в романских языках, где прежняя латинская система словоизменительной морфологии (склонение, спряжение) уступила место аналитическим формам выражения через служебные слова и порядок слов, или же отражаться на частных вопросах и лишь определенных грамматических категориях и формах, как, например, это было в течение XIV–XVII вв. в истории русского языка, когда перестроилась система глагольного словоизменения и вместо четырех славянских прошедших времен (имперфекта, перфекта, аориста и плюсквамперфекта) получилось одно прошедшее время (из бывшего перфекта).

Грамматический строй, как правило, в любом языке очень устойчив и подвергается изменениям под влиянием чужих языков только в очень редких случаях. Здесь возможны такие случаи.

Во-первых, переносится из одного языка в другой несвойственная данному языку грамматическая категория, например видовые различия глагола из русского языка в коми язык, но оформляется это явление грамматическими средствами заимствовавшего языка.

Во-вторых, переносится из одного языка в другой словообразовательная модель, что часто именуют «заимствованием аффиксов», например, суффиксов -изм-, -ист- в русский язык в словах: ленинизм, ленинист, отзовизм, отзовист и т. п. Дело здесь не в том, что мы заимствовали суффиксы -изм-, -ист-, а в том, что в русский язык внедрились модели слов на -изм- и -ист- с определенными грамматическими значениями, независимо от значения корня.

В-третьих, гораздо реже, почти как исключение, можно обнаружить в языках заимствование словоизменительных форм, т. е. тех случаев, когда выражение отношения (реляционное значение) перенимается из другого языка; как правило, этого не бывает, так как каждый язык выражает отношения по внутренним законам своей грамматики.

В процессе грамматического развития языка могут появляться и новые грамматические категории, например деепричастия в русском языке, происшедшие из причастий, переставших согласоваться со своими определяемыми и «застывших» в какой-либо одной, несогласуемой форме и тем самым изменивших свой грамматический облик. Таким образом, в пределах групп родственных языков в процессе их исторического развития могут возникать существенные расхождения, связанные с утратой тех или иных прежних категорий и возникновением новых. Это можно наблюдать даже среди близкородственных языков.

В близкородственных немецком и английском языках в результате их самостоятельного развития возникла совершенно различная судьба склонения: в немецком, получившем некоторые черты аналитизма и переложившем всю «тяжесть» склонения на артикль, все-таки осталось четыре падежа, а в английском, где и артикль не склоняется, склонение существительных вообще исчезло, осталась лишь возможность образования от имен, обозначающих живые существа, «архаической формы» «Old English genetive» («древнеанглийский родительный») с "s: man"s hand – «рука человека», horse"s head – «голова лошади», вместо более обычных: the hand of the man, the head of the horse.

III. Лексические изменения.

Словарный состав языка изменяется непрерывно и обновляется гораздо быстрее, чем другие структурные ярусы языка. Это понятно, потому что словарный состав языка, непосредственно отражая в языке действительность с ее переменами, обязан включать новые слова для обозначения новых вещей, явлений, процессов и отстранять в запас старые. Этот процесс всегда является фактом развития лексики языка, ее пополнения и стилистической дифференциации, что обогащает выразительные средства языка. Иначе говоря, при изменении словарного состава прирост его всегда превышает убыль.

Это касается по преимуществу образования производных слов от уже имеющихся, заимствования и собственноязычного создания терминов и различных полисемических переносов значения, однако, мало касается основных пластов лексики, того, что называют основным словарным фондом или основным фондом лексики, который используется для образования новых производных слов и переносных значений.

Основной фонд лексики изменяется медленнее, чем периферийные и специальные пласты словарного состава, но и здесь происходят изменения либо путем образования новых производных слов от непроизводных, причем само производящее непроизводное слово может и утратиться. Либо путем заимствования слов из иных языков, что бывает и тогда, когда появляется новая вещь (в технике, в быту), и тогда, когда появляется необходимость выразить новое понятие в области общественных отношений или идеологии (интернациональные термины демократия, революция и т. п.), и тогда, когда данное слово хотя и дублирует уже имеющееся, но по тем или иным причинам оказывается нужным.

Причины такого дублирования (удвоения) слов в языке бывают разные; иногда это стремление к терминологичности, особенно когда заимствованное слово – международный термин, иногда стремление выделить какой-нибудь оттенок значения, неясный в своем слове, а иногда и просто мода на иноязычное, что характерно для жаргонных заимствований (не победа, а виктория, не вежливость, а политес и т. п. в русском языке XVIII в.).

Выпадение слов из словарного состава – это постепенный переход слов из активного словаря в пассивный; таковы все «исторические» слова, которые когда-то называли современные эпохе реалии (т. е. факты действительности), а затем уже утраченные, например боярин, подьячий, стрелец, кистень, а также нэпман, попутчик (в переносном значении применительно к писателям в 20-е гг. XX в.).

Эту категорию слов – «историзмы» – следует отличать от а р х а и з м о в, т. е. устарелых слов, которые обозначали реалии, не утраченные, но называющиеся по-другому (например, вепрь – кабан, стяг – знамя, стогна – площадь и т. п.).

Архаизмы могут в отличие от историзмов воскресать, т. е. из пассивного словаря возвращаться в активный; таковы слова совет, указ, майор, сержант, офицер и др.

Новые слова в языке называются неологизмами.

Словарный запас человека, отражающий словарь языка, подобен «кладовой», где «полки со словами» расположены в известной перспективе: одни – ближе, что нужно каждодневно; другие – дальше, что нужно только в известных случаях и ситуациях, к таким «далеким» словам относятся архаизмы, узкоспециальные термины, слова сугубо поэтические и т. д.

Новые слова появляются в языке разными путями и в связи с разными причинами.

1. Изобретение слов встречается крайне редко, что лишний раз подтверждает устойчивость языка и его словообразовательных элементов.

2. Создание новых слов по имеющимся моделям на базе существующих в языке слов – очень продуктивный способ обновления словаря. Слова на -изация обозначают мероприятия, направленные на осуществление того, что выражено корнем, отсюда по модели легализация, активизация возникли слова военизация, паспортизация, пастеризация, яровизация, советизация.

3.Заимствования. Обогащение словарного состава языка за счет словаря других языков – обычное следствие взаимодействия разных народов и наций на почве политических, торговых, экономических отношений.

При заимствовании новое слово чаще всего приходит вместе с новыми вещами (трактор, танк, комбайн), с введением новых организационных форм, учреждений, должностей (дивизия, батарея, офицер, генерал, канцелярия, секретарь, лазарет, ординатор, фельдшер, университет, консерватория, магистратура, доцент, деканат, декан, лекция, семинарий, семестр, консультация, экзамен, балл и т. п.).

При заимствованиях следует различать:

1) Происходит ли заимствование устным путем через разговорное общение или же письменным через книги, газеты, каталоги, инструкции, технические паспорта машин и т. п.

2) Происходит ли заимствование непосредственно или через посредников, т. е. через передаточные языки, отчего может сильно меняться и звуковой вид и значение заимствуемых слов.

Иногда одно и то же слово приходит двумя путями: непосредственно и через посредника, или приходит в язык дважды, через разных посредников, или дважды в разные эпохи (тогда в заимствующем языке получаются два разных слова вместо двух исторически разных форм того же слова в оригинале). Иногда заимствованное слово неузнанным возвращается обратно в свой язык с другим значением и с измененным звуковым видом.

3) Могут быть заимствования и внутри одного языка, когда общий литературный язык заимствует что-либо из диалектов, профессиональной речи, жаргонов, и наоборот.

4) Калькирование. Наряду с заимствованием иноязычных слов в единстве их значения и материального оформления (хотя бы и с изменениями того и другого), языки широко пользуются калькированием иноязычных слов и выражений.

5) Расширение словарного состава путем словообразования следует рассматривать в грамматике, потому что словообразование – явление грамматическое, хотя результаты этого процесса получают свое место в лексике; что же касается обогащения словарного состава путем переноса значений уже имеющихся слов, то это сфера лексики.

6) В лексике может происходить дифференциация по значениям в пределах даже близкородственных языков.

Сегодня в рамках Московского международного салона образования начал работу международный научный симпозиум "Русская грамматика 4.0". На нем собрались русисты из 20 стран.

В этом году в "Тотальном диктанте" участвовали жители 350 населенных пунктов в 79 регионах России. Фото: Александр Корольков

О том, почему у научного мероприятия такое интригующее название, "РГ" рассказали его участники: заместитель директора по науке Института русского языка им. Виноградова РАН Владимир Плунгян, руководитель центра грамматических исследований, ведущий научный сотрудник того же института Галина Кустова и проректор Государственного института русского языка им. Пушкина Михаил Осадчий.

Итак, нас ждет новая реформа русской грамматики?

Михаил Осадчий: Слово "грамматика" имеет несколько значений. Во-первых, это грамматический строй языка - словообразование, морфология, синтаксис. Во-вторых, описание системы языка - от фонетики до синтаксиса. В СССР с 1952 года примерно каждые 10 лет выходили академические грамматики русского языка. Последняя вышла в 1980 году, но с тех пор в языке произошли значительные изменения. Мы - носители русского языка - чувствуем интуитивно, как можно и как нельзя говорить. В отличие от иностранца, который всегда ориентируется на нормативные описания языка. И если таких описаний нет долгое время, иностранцам, изучающим русский язык, и авторам учебников не на что ориентироваться.

Мы видим изменения в лексике - появляются новые слова, выражения. Но как может меняться основа основ - грамматика, правила, которые ты зазубрил в школе?

Владимир Плунгян: Язык устроен так, что он меняется непрерывно, буквально каждый день. Эти изменения могут быть не очень заметны для одного поколения, но с годами они накапливаются - грамматика меняется, хотя и медленнее. Необходимость новых грамматических описаний языка связана еще и с тем, что меняется наука - появляются новые методы, новые теории. Это нормально, когда у языка есть несколько грамматических описаний. Какие-то из них предназначены для широкой публики, какие-то - для специалистов или для иностранцев, у которых свои потребности.

Какие именно изменения в грамматике потребуют нового научного описания?

Галина Кустова: Революционных изменений, конечно, не будет. Но мелкие грамматические изменения происходят. Например, вплоть до середины XX века некоторые глаголы управляли предлогом "по" с предложным падежом, например: "тосковать по муже, по брате, скучать по добром молодце, по милом друге". У других - например, "стрелять" или "ходить" - в предложном падеже после предлога "по" ставилось не существительное, а только местоимение: "ходить, стрелять по нём", а не "по нему", как в современном языке. Постепенно эту конструкцию вытеснял дательный падеж: "скучать по мужу, по другу, ходить по лугу, по нему, стрелять по кому" и т.д. Но старая конструкция сохранялась, была нормативной и рекомендовалась грамматиками и даже словарями ХХ века. В словаре Розенталя и Теленковой написано, что необходимо говорить "скучать по вас, по нас", а не "по вам, нам". И сейчас есть люди, которые говорят "скучать по вас" и убеждены, что это дательный падеж. Но грамматика нужна не только для нормативных рекомендаций и не только для обучения в школе.

Акцент: Интернет породил очень интересную вещь - огромное количество людей могут записывать то, как они говорят. Такого никогда в истории человечества не было. Это колоссальный подарок для лингвистов

А для чего же еще?

Галина Кустова: Понятие академической грамматики исторически было сужено в силу нашей культурной и языковой традиции, которая связана с идеей двух языков. После крещения Руси языком культуры и богослужения был церковнославянский язык, происходящий от древнеболгарского. Он был понятен и нашим предкам, и нам в какой-то степени - но это тем не менее другой язык. Так возникло представление, что есть высокий язык - на нем писали философские трактаты, официальные документы, и есть язык низкий - разговорный. После петровских реформ, когда церковнославянский перестал быть официальным языком, стал вырабатываться новый, гражданский, но тоже высокий, "правильный" язык. Он остался ядром и современного канцелярского языка. Считается, что мы не можем написать заявление начальнику: "Дорогой Иван Иванович, дайте мне, пожалуйста, отпуск". Для этого есть специальные формулы, официальному языку надо учиться, его нельзя освоить в бытовом общении.

И это тоже часть академической грамматики?

Галина Кустова: У нас часто смешиваются понятия "академический" и "академичный". Считается, что академическая грамматика должна изучать строгий, правильный язык, очищенный от разговорной стихии. На самом деле академическая грамматика - это научная грамматика, которая охватывает и описывает весь язык, все его конструкции, в том числе и разговорные. Именно они и являются лицом русского языка, его специфичными чертами, которые отличают его от других языков. А одна из задач грамматики - описать, чем один язык отличается от других. Академическая грамматика противопоставлена не разговорному языку, а школьной грамматике, упрощенной, адаптированной. С тех пор, как писались старые грамматики, научные представления уже не раз изменились. Появилось много разных теорий, которые никогда не применялись к русскому языку, поскольку в советский период не было международных связей, до нас не доходили публикации на иностранных языках. И получается, что наша грамматика остается какой-то провинциальной, периферийной. А сейчас все эти теории доступны, мы отслеживаем новые тенденции в науке. Естественно, и наша грамматика должна быть написана на новом научном языке.

Вы сказали, что одной из задач академической грамматики является изучение живого языка. Но разговорная речь меняется очень быстро. Не получается ли так, что академическая грамматика занимается предметом, который в реальной жизни уже не существует?

Владимир Плунгян: Вы сейчас говорите о лексике, а не о грамматике. Конструкция языка меняется гораздо медленнее. В этом смысле мы ничем не рискуем. И потом, какие-то слова уходят, а какие-то остаются или позже всплывают. Все знают слово "клёво". Это очень древний жаргонизм, который фиксировался в еще в ХIХ веке. Потом оно исчезло, и вдруг всплывает в ХХ веке, причем, по-видимому, несколько раз. И если бы не было старых словарей, мы бы об этом не знали.

Повлекут ли изменения в академической грамматике за собой перемены и в школьном преподавании русского языка?

Михаил Осадчий: По результатам симпозиума школьная практика, конечно, не изменится. А вот результаты проекта "Русская грамматика 4.0", когда коллеги закончат свой большой труд, безусловно, сильно повлияют на практику преподавания и в вузах, и в школах.

Сейчас речь у многих детей нередко бедна грамматическими конструкциями, стереотипна, многие из них несвободно владеют родным языком. В чем причины?

Михаил Осадчий: Причин много. Одна из них - стремительное развитие компьютерного общения, язык sms, который требует постоянного сокращения. Мало внимания уделяется развитию речи. Но очень многое зависит от того, какая речевая практика существует в семье, что ребенок слышит с ранних лет. Кроме того, язык - это не только навык, не только умение, как умение ходить, например. Это еще и искусство, и разные люди по-разному им владеют, в том числе и дети.

Владимир Плунгян: Интернет породил очень интересную вещь - сейчас огромное количество людей могут записывать то, как они говорят. Этого никогда в истории человечества не было. Даже в ХХ веке, с наступлением всеобщей грамотности, много ли писал средний человек, окончив школу? Его речь никому не была известна, не была документирована. А сейчас любой человек может сесть за компьютер, отправиться на форум, войти в блог, и его повседневный речевой репертуар будет доступен миллионам пользователей. Это колоссальный подарок для лингвистов. А человек неподготовленный, когда видит реальную речевую практику своих современников, приходит в ужас. Но в ужас приходить, наверное, не надо. Большинство людей всегда так говорили и писали.

Коснутся ли предстоящие изменения орфографии?

Владимир Плунгян: Орфография и язык - это разные вещи. Но обыватель обычно их смешивает, поэтому реформу орфографии часто называют реформой языка и болезненно воспринимают в обществе. Хотя в школе львиная доля обучения - это как раз не грамматика, а именно орфография.

Я помню, как в детстве мы веселились, когда реформаторы орфографии сообщили, что вскоре можно будет писать не заяц, а заец.

Владимир Плунгян: С точки зрения логики, конечно, следовало бы писать "заец" - через "е". Но язык как система, которая у нас в голове, - это одно, а условный способ записи буквами - это совершенно другая вещь, и к языку это, строго говоря, не имеет отношения. С каким-то знанием грамматики человек, можно сказать, рождается, если он носитель языка, пусть и с ограниченным репертуаром. А вот умение записывать - это такое же умение, как ездить на велосипеде, считать устно - ему надо обучать. Любое изменение орфографии, даже самое прогрессивное, вызывает колоссальное отторжение в обществе. Возьмите английский язык - самый плохой по орфографии. Но он существует и прекрасно себя чувствует.

Помню английскую студенческую шутку: "Пишем Манчестер - читаем Ливерпуль". А пытались ли реформировать орфографию за рубежом?

Владимир Плунгян: В Германии, во Франции неоднократно пытались изменить орфографию. В Германии реформу общество не приняло, хотя предлагались очень разумные вещи. Во Франции несколько раз пытались - поднялась буря негодования! Лишь недавно, спустя 15 лет, французская академия убедила общество в том, что один диакритический знак (надстрочный или подстрочный знак, указывающий на другое произношение звука. - Ред.) в нескольких сотнях слов можно упразднить. Это колоссальная победа, но боюсь, дальше продвинуться у них не получится. В принципе и в русской орфографии многое можно изменить. Но этот вопрос может решать только общество.

Но "кофе" среднего рода, насколько я понимаю, вот-вот станет нормативным?

Владимир Плунгян: "Кофе" среднего рода было в языке и в ХVIII, XIX и в XX веках. Классики русской литературы употребляли это слово в среднем роде - например, Набоков. А он неплохо знал русский язык. Единственный момент, когда средний род исчез, - это советский период, тогда письменные тексты жестко нормировались. Но люди продолжали употреблять это слово в среднем роде, хотя и не писали. Как и во многих аспектах советской жизни, возник двойной стандарт: говорим одно - пишем другое. Но впечатление того, что "кофе" никогда не было среднего рода, и вдруг - бац! - зловредные лингвисты решили испортить русский язык, может возникнуть. Мы идем следом за жизнью, ничего не придумываем, не навязываем - языку невозможно ничего навязать, и испортить его тоже нельзя.

Михаил Осадчий: Действительность демонстрирует такое явление, как десакрализация письменного текста. Если XIX и XX века сохраняли текст в качестве чего-то уважаемого, неприкасаемого, то век XXI обращается с ним, как хочет. Возможно, и к реформе орфографии общество XXI века окажется более благосклонным. Хочу покаяться: я сам в эсэмэсках пишу "щас".

Владимир Плунгян: Ну, двойное "н" в причастиях - это, конечно, крайне нелогично. Почему "раненный пулей боец" пишется с двумя "н", а просто "раненый" - с одним? Никакая наука обосновать это не может.

Михаил Осадчий: Самое главное - при таких реформах возникает межпоколенческий разрыв. Люди, которые были абсолютно грамотными, становятся в одночасье слегка неграмотными, и наоборот. Это социальная проблема, не научная. Реформа орфографии бьет по культурной преемственности. Не случайно все крупные реформы орфографии, которые мы знаем, приходились на периоды революции, когда общество начинает все с чистого листа.

Владимир Плунгян: Русская орфография была реформирована только в 1918 году, хотя эта реформа была не большевиками придумана, а подготовлена в начале ХХ века лучшими лингвистами России, в частности, академиком Шахматовым. Но тогда не решились ее внедрить, она показалась слишком радикальной. А пришла революция - и большевики использовали эти предложения.

Михаил Осадчий: Но такой опыт не хотелось бы повторить.

Исторические изменения происходят во всех сторонах грамматического строя языка. В частности, на протяжении истории наблюдается возникновение новых грамматических категорий или отдельных новых граммем.

Пример появления новой категории — возникновение категории определенности/неопределенности в романских и германских языках. В древнейшую пору ни этой категории, ни ее «носителя» — артикля в этих языках еще не было.

Постепенно, однако, расширялось употребление указательного местоимения `тот`, и одновременно шел процесс «угасания» его лексического значения. Из слова, специально подчеркивавшего частную предметную отнесенность существительного, оно превращалось в грамматический показатель определенности, в артикль, способный выступать уже и в случае общей предметной отнесенности. Латинское сочетание ilte canis еще значило `та собака`, развившаяся из него французская форма le chien уже значит `(определенная) собака`, а нередко и `собака как общее понятие`. Вслед за определенным артиклем появляется и неопределенный (tin chien `одна собака` → `неопределенная, какая-то собака` и, наконец, → `всякая собака`).

Пример пополнения уже существующей грамматической категории новой граммемой — развитие будущего времени в ряде языков. Специальные формы для выражения будущего появляются, как правило, на довольно поздней ступени. Они могут возникать как переосмысление форм, выражавших желательность или долженствование. Таково английское будущее время со вспомогательными глаголами will (букв, `хочу`) и shall (букв, `должен`), отчасти сохраняющее модальную окраску, сербское, болгарское и румынское будущее время, развившееся из сочетаний с глаголом, значившим `хочу`, западнороманское (типа фр. `faitnerai `буду любить`), восходящее к народно-латинским конструкциям типа amare habeo `имею любить` и т. д.

Другой путь — переосмысление образований со значением начала, становления (немецкое будущее время cwerden букв, `становиться`, русск. буду, первоначально значившее `стану`) или с видовым значением завершенности (русское будущее время типа напишу есть по форме настоящее время совершенного вида).

Ясно, что с появлением новой граммемы происходит большее или меньшее изменение всей грамматической категории в целом. Так, с возникновением будущего времени меняется сфера употребления и соответственно объем содержания настоящего.

Противоположные процессы — это отмирание отдельных граммем и целых грамматических категорий.

Примером утраты отдельных граммем могут служить исчезновение двойственного числа в ряде языков, исчезновение в романских языках среднего рода, имевшегося в латыни, слияние в шведском и датском мужского и женского рода в «общий род», сохраняющий противопоставленность среднему роду. Конечно, утрата граммемы тоже связана с перестройкой всей категории. Значение двойственного числа было поглощено множественным, расширившим сферу своего употребления, само противопоставление чисел стало в языке более обобщенным.

Пример утраты целой категории — судьба грамматического рода в английском языке: в древнеанглийском существовали, как и в других германских языках, три рода — мужской, женский и средний, а современный английский, утратив родовые различия в существительных и прилагательных, сохранил только в местоимениях противопоставление he / she / it, причем первые две формы использует в основном для лиц, сообразно их полу, а третью — для животных, предметов и абстрактных понятий вне зависимости от первоначального распределения соответствующих существительных между родами.

Яркий пример изменения внешних форм выражения грамматических значений — переход романских, германских и некоторых других языков от синтетических флективных падежей к аналитическому выражению синтаксических связей имени существительного с помощью предложных сочетаний, а также порядка слов. В ряде случаев и в истории русского языка старые беспредложные сочетания косвенных падежей заменились предложными. Ср. др.-русск. Мьстиславъ Новъгородъ (местн. п.) съде, придоша Кыеву (беспредл. дат.) и современ. «сидел в Новгороде», «они пришли в Киев, к Киеву».

Однако в языках прослеживается и противоположная тенденция — замена аналитических форм синтетическими, а также развитие новых синтетических форм. Так, древнерусский аналитический перфект писалъ есмь, писалъ ecu и т. д., утратив вспомогательный глагол, превратился в простую форму прошедшего времени писал.

В некоторых языках сочетания с послелогами превратились в синтетические падежные формы, а бывший послелог стал падежным окончанием. Известны и другие случаи происхождения грамматических аффиксов из отдельных слов, выступавших в служебной функции (ср. лат. aniare habeo и фр. j`aimerai). Все это показывает, что неверными были теории, считавшие эволюцию «от синтеза — к анализу» универсальной.

Ю.С. Маслов. Введение в языкознание — Москва, 1987 г.

У глухого ребенка, как и у слышащего, усвоение значений слов опережает осмысление особенностей строения слов и норм их грамматического изменения. Прямой, понятной глухому ре­бенку целью является накопление названий предметов, действий, их сохранение в памяти, надлежащее их.использование. В пре­дыдущей главе было показано, что глухие затрачивают немало усилий, чтобы добиться успеха в усвоении словарного состава языка.

Определяющая особенность русского языка, представителя флексирующих языков, - грамматическое изменение окончаний существительных, глаголов, прилагательных, местоимений. Изме­нения, присущие каждой из категорий слов, своеобразны и харак­теризуются значительной вариативностью. Отсутствие слуха и живого общения с особой силой проявляется в трудностях, кото­рые испытывают глухие при овладении грамматическими изме­нениями слов, их сочетанием в предложении. Своеобразие рече­вого развития глухого ребенка помимо прочего заключается в интенсивной умственной деятельности над морфологическим и синтаксическим строем языка при его усвоении. Начиная поль­зоваться речью, он должен обдумывать не только, какие слова применить, чтобы выразить свою мысль, но и как их изменить, сочетать в предложении, т. е. осмыслять их грамматические осо­бенности.

Исследования показали, что вначале глухие дети научаются дифференцировать друг от друга окончания, присущие разным частям речи. Это опирается на различение значений, на противо­поставление названия предмета (имени существительного) на­званию действия (глаголу), качества (прилагательному). Разли

чение частей речи достигается рано, так как грамматические осо­бенности слов тесно связаны с лексическими, оформляют их Труднее достигаются более тонкие по своей природе различения многообразных грамматических форм, характерных для каждой из изменяемых частей речи (например, различение склонений и норм пользования падежами, различение форм образования множественного числа, спряжений и норм пользования видами и временами глаголов и т. д.).

Способы образования множественного числа имен существительных

Для рассмотрения ранних этапов усвоения глухими детьми изменяемости слов и проявляющихся при этом особенностей их мышления исследовали, как они научаются образовывать мно­жественное число имен существительных.

Наблюдения многих авторов (К. и В. Штерн [К. и W. Stern], 1928; К. Бюлер [К. Bühler], 1930; A. H. Гвоздев, 1949; и др.) по­казали, что слышащие дети уже в 1 год 8 месяцев - 2 года поль­зуются в своей речи множественным числом имен существитель­ных. Этот факт справедливо объяснили тем, что данная грамма­тическая категория непосредственно связана с чувственным по­знанием, так как отражает воспринимаемое зрением противопо­ставление одного объекта многим. Грамматическое изменение слова мотивировано; грамматика связана с лексикой тем, что выражает дополнительное значение, которое приобретает имя существительное во множественном числе. Изменение «конца» существительного, отличающее его от единственного числа, до­ступно наглядному анализу, сравнению и обобщению. Все это было веским доводом в пользу изучения того, как глухие дети овладевают этой категорией.

С конца 30-х до середины 60-х годов было проведено много констатирующих экспериментов, позволивших изучить, как обра­зуют глухие дети множественное число имен существительных (Ж. И. Шиф, 19406, 1954, 1968).

Это были дети, которые знали много существительных в един­ственном числе, 10-15 существительных, а также многие гла голы во множественном числе. В экспериментах участвовали 146 школьников (образовали множественное число 2480 слов) и 53 дошкольника (940 слов). Опыты проводили с каждым ребенком отдельно. Он должен был назвать 20-30 показываемых ему предметов или изображений, а затем назвать показанные ему совокупности этих предметов.

В таблице дается общая характеристика образования мно­жественного числа 30 имен существительных, хорошо знакомых глухим школьникам в единственном числе. Эти данные отно­сятся к. началу 40-х годов.

Таблица 10

В середине 60-х годов, когда расширилась сеть дошкольных учреждений для глухих и улучшились методы их обучения речи, аналогичная задача была предложена глухим дошкольникам и небольшой группе школьников. Эксперименты проводились с каждым ребенком отдельно по типу занятий «Будем говорить», которые постоянно проводятся в детских садах для глухих детей. После того как ребенок называл предъявленный предмет, ему показывали группу из трех или пяти, семи, десяти тех же пред­метов и просили назвать их совокупность устно и дактильно. Воспользовались 20 различными предметами. Это были игрушки из пластмассы и металла - разные звери, поезда, автобусы, трамваи, которые стояли на столике. Тут же стояли чашки, ста­каны и блюдца, лежали шапки детей, пояса. Кровати с подуш­ками и одеялами находились рядом в спальне (туда переходили с детьми, когда предстояло образовать множественное число названий этих предметов). Стулья и буфеты (подлинные и игру­шечные) находились в учебной комнате, платья были надеты на девочках и куклах.

Таблица 11

Решения глухих детей дошкольного и школьного возраста, обучавшихся речи второй год, однотипны. И те и другие в неко­тором количестве случаев пользовались лексическими, а не грам­матическими способами решения.

Расположив лексические решения в порядке усложнения, можно говорить о ступенях перехода от лексических через лек-сико-грамматические к грамматическим решениям. Изучение этих ступеней показывает своеобразие наглядных обобщений, ранние этапы лексических обобщений и переход к пользованию грамматическими средствами обобщения.

Наиболее элементарная форма сообщения о множестве одно­родных предметов-это многократное повторение названия предмета («кукла, кукла, кукла», «мяч, мяч, мяч, мяч»), отражающее их последовательное восприятие и име­нование. Иногда дети различно именовали однородные, но не вполне тождественные объекты («кот, кошка, котенок, кот, кот») ; иногда они давали совокупности однородных предметов родовое обозначение: чашки называли «посуда», игрушечных слонов - «игрушки», «звери». Применение более общих и более частных обозначений показывало, что на этом этапе речевого развития у детей уже имеются начатки системы иерархических лексических связей между усвоенными существительными, но грамматиче­ским изменением слов они еще не пользуются. Были случаи, когда привлекали союз и как звено, вклинивающееся в цепь пов­торяющихся существительных («кошка, и кошка, и кошка, и кошка, и кошка»); встречались словосочетания, состоящие из грамматически неизменных существительных с числительным («пять мяч», «петух четыре», «много чашка»). Это показывало, что дети уже систематизируют заученные слова и по значениям, и по их принадлежности к разным разрядам слов. Объединяя слова, относящиеся к разным частям речи, они образовывали словосочетания, в которых лексические обобщения сочетаются с начатками грамматических обобщений. Использование этих словосочетаний - симптом расчленения наглядных обобщений речевыми средствами.

У слышащих детей психологами отмечен этап лексических решений (в 1 год 6 месяцев- 1 год 8 месяцев), когда, еще не изменяя слов, они используют наречие много. Но у них это быст­ро проходящий этап, а глухие пользуются этим способом дейст­вия гораздо шире и сохраняют его длительнее.

Обнаружилось, что глухие дошкольники, уже применявшие грамматический способ образования множественного числа имен существительных, «возвращались» к лексическим решениям в тех случаях, когда однородные предметы не составляли компакт­ных групп, были пространственно разделены. Например, буфеты стояли в комнате на расстоянии друг от друга; платья были надеты на разных куклах; кровати, находившиеся в детской спальне, были расположены в несколько рядов на известном рас

стоянии друг от друга, то же касалось лежавших на них одеял и подушек.

Чтобы проверить, действительно ли «спуск» от грамматиче­ского к лексическому выражению множественности вызван про­странственным разделением однородных объектов, подушки и одеяла положили стопками, кровати придвинули друг к другу, буфеты тоже. Изменение расположения предметов изменило ус­ловия их наглядного обобщения. Теперь, когда одеяла, кровати, подушки и т. д. составляли подобно всем остальным предметам нашей серии компактные группы, те же дети без труда пользо­вались грамматическими средствами.

Галя М. В первый раз: «Одеяло, одеяло, одеяло». После побуждения экзаменатора назвать иначе: «Много одеяло». После показа ей лежавших стопкой одеял: «Одеялья».

Лена С. «Подушка, подушка, подушка, подушка». Вторич­но: «Пять подушка». Когда подушки были положены друг на друга: «Подушки».

Шурик К. «Буфет, буфет...» Повторно: «Буфет два...» Когда буфеты были придвинуты друг к другу: «Буфеты...».

Так, в условиях эксперимента выявилось, что дети пользуются грамматическими обобщениями в том случае, когда их нагляд­ные обобщения достигают определенного уровня. В данном слу­чае их надо было научить обобщать однородные предметы не­зависимо от их расположения в пространстве; этому помогло грамматическое средство.

В преобладающем большинстве случаев глухие дошкольники и школьники на втором году обучения речи, т. е. примерно на том же этапе речевого развития, что и слышащие, грамматически из­меняли слова, образуя их множественное число. В их речи тогда уже имелись существительные разной меры общности, начала формироваться система лексических обобщений, возникли лек сико-грамматические обобщения в виде словосочетаний из слов, принадлежащих к разным частям речи. Тогда впервые восприни­мается дополнительное значение, которое приобретает слово, грамматически измененное для того, чтобы представлять мно­жество однородных предметов независимо от варьирования их свойств, пространственного положения, количества. В данном случае грамматическое изменение слов не только оформляет смысловое обобщение, но и продвигает его вперед.

Вместе с появлением грамматического изменения слов у глу­хих детей начинает развиваться принципиально новый способ их восприятия и обобщения, при котором умственная деятельность детей направлена на выделение и сравнение морфологических компонентов слов.

Ранние грамматические обобщения глухих при образовании множественного числа проявляются в своеобразных изменениях конца слова (рис. 34). Самостоятельно образуя множественное число новых слов, глухие дети вначале обычно пользуются пер

вым способом действия: они наращивают слова, т. е. к лю­бому существительному в единственном числе присоединяют окончание -и, свойственное множественному числу широко из­вестных им глаголов и ряда имен существительных («чашкаи», «партаи», «окнои»). Самостоятельно пользоваться вторым способом действия, т. е. заменять последний гласный звук в су­ществительных единственного числа женского рода, а затем в су­ществительных среднего рода окончанием множественного чис­ла, они начинают позднее. Второй способ действия появляется тогда, когда часто повторяющиеся в речи существительные жен­ского рода дети научаются обобщать по признаку последней тождественной гласной а.

Эти же эксперименты показали, что, подметив эту законо­мерность, глухие дети изредка заменяли окончанием множест­венного числа последнюю согласную в словах мужского рода («май» вместо маки, «стакаи» вместо стаканы). Эти решения, как и присоединения окончания множественного числа к сло­вам, оканчивающимся гласными («кошкаи»), показывают ак­тивный и самостоятельный характер интеллектуальной деятель­ности глухих детей, направленный на грамматическое изменение слов. Такие решения никогда не встречались у слышащих детей, которым они резали бы слух, а лишенным общения и слухового контроля глухим детям, воспринимающим речь в основном на оптической основе, они «глаз не режут». Способ грамматическо­го действия, применяемый для образования множественного числа, подмечается и осмысляется вначале глухими детьми в самом общем виде (нужно присоединить к концу слова опреде­ленную букву!). Затем дифференцируются два способа действия (последние а, о заменить, в остальных случаях присоединить!).

Подметив эту закономерность, глухие дети довольно быстро и относительно самостоятельно начинают пользоваться двумя грамматическими способами образования множественного числа.

Выбор окончания множественного числа

Гораздо больше затруднений испытывают глухие при вы­боре звуковой формы окончания множественного числа. Так, исследованные в 40-е годы ученики приготовительного и первого классов (см. табл. 10) в 85-90% случаев грамматически изме­няли существительные, образуя их множественное число, но правильно выбирали нужные окончания только 43-45%, да и это в ряде случаев происходило случайно, что будет показано дальше.

Эти дети, образуя множественное число 30 слов, из которых каждые 10 требовали окончаний -и, -ы, -а, приблизительно в 80% случаев пользовались окончанием -и, в остальных -ы.

Ошибки заключались преимущественно в неуместном использовании окончаний множественного числа имен существи­тельных; привлечение окончаний, присущих другим категориям имени существительного или другим частям речи встречалось редко.

Несмотря на то что между глухими детьми, обучающимися в одном классе, различия в успешности продвижения значитель­нее, чем у слышащих, так как условия речевого развития глухих не единообразны, у всех исследованных детей выявилась единая линия овладения формой звукового выражения множественного числа. Сперва доминирует -и, затем его неправомерная распрост­раненность начинает ограничиваться окончанием -ы, которым дети пользуются в заученных словах и которое применяют на­угад, ошибочно, «недораспространяя» в одних случаях и «пере­распространяя» в других.

В связи с этим у глухих детей накапливается значительное количество нерасчлененного и необобщенного «отрицательного» речевого опыта (Л. В. Щерба, 1947), который становится своего рода грузом, тормозящим их развитие.

В исследовании, проведенном в 60-е годы, обнаружилось, что старшие дошкольники в 90% случаев грамматически изменяли слова, но выбор правильных окончаний не превышал 45%, а у школьников достигал только 60%. Ход деятельности и правиль­ность решений оказались такими же, как у шнольников, исследо­ванных в 40-е годы. Вначале заученные существительные с окон­чанием -и, имеющимся также у глаголов в множественном числе, служили детям во всех случаях образцами для самостоятельных действий по подобию с ними. Допущенные детьми ошибки были исправлены, но без их объяснения. После этого неспецифиче­скими образцами стали также существительные с окончанием -ы

во множественном числе. (Следует отметить, однако, что оконча­ние -ы не распространялось на глаголы.)

Обе звуковые формы множественного числа -и и -ы ошибоч­но «перераспространялись» в одних случаях («парти», «слони», «флагы», «макы») и «недораспространялись» в других, потому что дети действовали наугад, опираясь на широкое, нерасчле­ненное обобщение. Это сопровождалось накоплением «отрица­тельного» речевого опыта, что вызывало переживание неуспеха и проявилось у глухих детей на втором году их обучения речи в не­желании действовать самостоятельно, колебаниях в выборе окончания. У них возникало недоумение - интеллектуальное переживание, порождавшее вопросы о том, как действовать.

Самостоятельно глухие дети могли осуществить грамматиче­ские обобщения, опиравшиеся на наиболее очевидные связи, те, которые им удавалось подметить, опираясь на зрительное вос­приятие, и закрепить благодаря частому повторению в речи (на­пример, устранение последних гласных в именах существитель­ных при образовании множественного числа, связь между последним о в существительных единственного числа и а во мно­жественном). Лишенные слухового восприятия и контроля, глу­хие дети не могут самостоятельно ни подметить, ни обобщить, в каких случаях следует воспользоваться окончанием -ы, а когда требуется смягчение согласных и привлечение окончания -и. Обходные сенсорные пути восприятия и развития речи не дают им необходимой для этого информации. В отличие от слышащих их этому надо специально обучать, иначе отрицательный речевой опыт возьмет перевес над положительным.

Специальное обучение - условие формирования практических грамматических обобщений

Применение различных вариантов обучающего эксперимента показало, что если определенным образом организовать умствен­ную деятельность глухих, то можно очень рано направить их на анализ и объединение написанных существительных по некото­рым морфологическим признакам. Обучение глухих детей ана­лизу строя написанного слова, при котором акцентируется его конец, помогает им сравнивать слова по этому признаку, уста­навливать их сходство, обобщать слова в группы, противопо­ставлять и связывать на этом основании с определенной формой множественного числа. Это в зоне их возможностей уже на вто­ром году обучения их речи в дошкольном возрасте (в 5 лет). Дети научаются выполнять эту деятельность, если им оказывают достаточную помощь и если сама деятельность для них ярко мотивирована. Для дошкольников это дидактические игры, для школьников - решение занимательных задач. Материалом дол­жны служить слова, которые дети знают и которыми часто поль­зуются. Если педагог поможет ребенку установить связь между

последним согласным к в нескольких знакомых словах и окон­чанием -и во множественном числе этих слов, а затем дети уста­новят связи с окончанием -и в знакомых словах, оканчивающихся на г, к, ж, ч, ш, щ и ь, то у них постепенно сформируется обоб­щенное умение действовать с вновь усваиваемыми словами по аналогии со знакомыми. Правильные, осознанные действия по аналогии обеспечивают накопление положительного речевого опыта. Дети приобретут в этих условиях и нечто большее, они начнут понимать, что во всех остальных случаях использование окончания -и является ошибочным и требуется применить окон­чание -ы (кроме слов среднего рода на -о, требующих оконча­ния -а).

Обучение определенному приему умственной деятельности над словом влечет за собой формирование системы приемов, в которую как звено входит данный прием. Устойчивость и гиб­кость пользования усваиваемыми приемами умственной дея­тельности зависят от многих условий, и прежде всего от их под­крепления речевой практикой.

Наблюдения показали, что после обучения глухих детей оп­ределенным приемам интеллектуальной деятельности над сло­вами приобретают значимость наглядные пособия (таблицы, на которых окончания выделены цветом, шрифтом, и т. д.).

Слова во множественном числе становятся своего рода обобщениями в том случае, если в них отражены и закреплены результаты умственной деятельности глухих детей над строем слов. Они становятся специфическими образцами, ориентируясь на которые дети правильно выполняют грамматические решения. Специальное обучение грамматическим обобщениям мотивиро­вано в рассматриваемом случае очень ранней готовностью глухих к приобретению знаний и потребностью в них (что обнаружи­лось при изучении глухих детей среднего дошкольного возраста), не только дает им нужные сведения, но и развивает приемы поз­навательной деятельности. Наблюдения показали, что анализ слова труднее для глухих в том случае, когда часть слова, кото­рую надо акцентировать, расположена в начале (приставка); особенно трудно выделить корень слова, когда он находится между приставкой и окончанием.

Так называемые ошибочные аналогии (например, «окнои», «партаи» и др.) - ступень в развитии правильных аналогий. Правильные действия по аналогии представляют собой грамма­тические обобщения высокого уровня, содействующие расчлене­нию и преодолению первичных, неправомерно широких обобще­ний. Они интенсивно формируются у глухих детей благодаря организованной педагогом умственной деятельности этих детей над строем слов.

Глухие постепенно в процессе специального обучения овладе­вают умением многоаспектно анализировать морфологический строй слов, т. е. выделять в словах различные составляющие их

морфологические компоненты, и благодаря этому научаются глубже осмыслять слова, точнее понимать их значение. Образ воспринимаемого слова становится при этом гибким и подвиж­ным, что обогащает не только речевую, но и интеллектуальную деятельность глухих детей. Гибкость и подвижность приобре­тают также представления слов, которые И. М. Сеченов называл «скрытыми следами» воспринятого.

В речевой деятельности следует различить непосредственное воздействие словом в момент его восприятия или произнесения и «след», остающийся от этого воздействия. Эти следы являются материальной базой представлений.

При самостоятельной устной и письменной речи, выполнении грамматических упражнений глухой ребенок не имеет перед глазами наглядных образцов, по подобию с которыми он мог бы анализировать и изменять нужные ему слова. Если учитель проводит с глухими детьми соответствующий их возрастным возможностям морфологический анализ строя слов, у них оста­ются «следы», являющиеся надежной материальной базой их речевых представлений. Так как формулированных правил, каса­ющихся изменений слов, учащимся младших классов не сооб­щают, да они и не могли бы их усвоить из-за недостаточного владения речью, представления измененных слов играют сущест­венную роль в их самостоятельной речевой деятельности. Они воплощают в себе результат работы, проделанной над словом под руководством учителя, являются реальными носителями практического анализа строя слов, их сравнения и обобщения.

Можно полагать, что грамматическое изменение новых слов происходит при участии представлений ранее измененных слов, что грамматический строй новых слов распознается как подоб­ный грамматическому строю имеющихся у детей представлений слов или отличный от них. Правильное использование отдель­ных заученных ранее слов в качестве образцов для грамматиче-"ского изменения новых слов показывает, что глухие дети могут привлекать их, выполняя новую деятельность, благодаря тому, что в этих образцах предшествующим анализом акцентированы определенные части.

Постепенное накопление в процессе обучения слов-образцов представляет собой значительное продвижение в практическом усвоении грамматического строя языка, так как они служат осно­ванием для все более правильных грамматических изменений слов по аналогии с собой. Сохраняемые памятью, они способст­вуют усвоению детьми грамматической системы языка и подго­тавливают их к усвоению грамматических правил.

Замечено, что, когда глухие дети уже несколько продвину­лись в усвоении грамматического строя языка, они чрезмерно широко распространяют грамматические формы, продуктив­ные в языке. Уже указывалось на использование окончания -и для образования множественного числа; это окончание продук

тивно в языке, встречается у существительных и глаголов. Ча­сты случаи изменения слов-исключений сообразно обычным языковым нормам, свойственным данной категории («домы», "деревы»).

Исследователями речи слышащих детей подмечено, что, ког да дети еще не овладели языком, именно продуктивные языко­вые формы встречаются в их «ошибочных аналогиях». Очевид­но, широкая распространенность продуктивных форм в языке, их выразительность и успешность применения способствуют неправомерному преобладанию этих форм у слышащих детей йад другими. Изменение глухими детьми формы слов по подобию с продуктивными в языке грамматическими формами рассмат­ривается нами как практическое обобщение ими основных грам­матических тенденций языка. Это обобщение нуждается в даль­нейшей дифференциации, возникающие же при этом ошибки- «умные ошибки», в которых проявляются приобретенные деть­ми знания, существенные для овладения языком. Причиной ошибок может быть забывание. Если новое зна­ние, приобретенное детьми, о строе слов и особенностях их из­менения недостаточно закреплено речевой практикой и неточно отграничено от имевшихся знаний, оно забывается и дети изме­няют слова соответственно старому, закрепленному памятью об­разцу.

Можно наблюдать также, что приобретаемые в данный пери­од времени знания об изменении слов оказывают уподобляющее влияние на заученные ранее правильные изменения формы слов. Так, узнав, что множественное число существительных образу­ется в ряде случаев присоединением окончания -ы, учащиеся стали пользоваться им при образовании множественного числа слов, требующих окончания -и, в которых они раньше не дела­ми ошибок. Из наблюдений известно, что усвоение 3-го склоне-»ия на известный промежуток времени приводит к тому, что раньше правильно изменявшиеся по падежам имена существи­тельные 1-го склонения изменяются как принадлежащие к 3-му склонению, т. е. уподобляются им. В специальных эксперимен­тах было обнаружено, что, научившись выделять приставки, глухие дети иногда ошибочно усматривали их в словах, началь-йые буквы которых совпадают с приставками: они членили сло­ва «по-лка», «по-года»; хорошо известное детям слово считать неожиданно было воспринято как "с-читать» и истолковывалось Как «читать с кем-нибудь». Прежде приобретенные знания как бы забылись, вытеснились вновь усвоенными.

Слишком широкое пользование новыми знаниями говорит о том, что они еще не нашли себе должного места в системе при­обретаемых детьми знаний, что связи между старыми и новыми знаниями вырабатываются постепенно (И. М. Соловьев).

Разного рода уподобления широко распространены при ус­воении грамматического строя языка глухими детьми, потому

что усваиваемые ими знания не закрепляются речевой прак­тикой.

Своеобразие грамматических изменений слов ярко проявля­ется на начальных этапах приобщения глухих к речи и сгла­живается по мере обучения и овладения речью. Исследования показали, что, несмотря на отсутствие слуха, глухой ребенок, как и слышащий, но обходными путями, способен «производить над словами, как символическими знаками предметов и их отно­шений, те же самые умственные операции, как над любым ря­дом реальных предметов внешнего мира» (И. М. Сеченов, 1947, стр. 250). Иначе говоря, доказано, что глухой ребенок обладает интеллектуальными возможностями, необходимыми для овладе­ния грамматическим строем языка.