Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Биография

Во время мировой войны командовал пехотным полком 135-й бригады, 55-й пехотной бригадой, был помощником заместителя начальника Генерального штаба.

С весны 1916 года возглавлял чрезвычайную французскую военную миссию в России при Ставке Верховного главнокомандующего русской армии. В конце 1917 года отозван во Францию.

24 августа 1918 года Жанен был назначен верховным главнокомандующим Антанты маршалом Ф. Фошем командующим войсками Антанты в России. Основной задачей Жанена была эвакуация войск Чехословацкого корпуса во Владивосток и отправка их в Европу для пополнения сил союзников на Западном фронте . С ноября 1918 года - начальник французской военной миссии при Российском правительстве адмирала А. В. Колчака , главнокомандующий чехословацкими войсками в России. 16 декабря 1918 прибыл в Омск .

C января 1919 года - представитель Высшего межсоюзного командования и главнокомандующий союзными войсками в Сибири и на Дальнем Востоке. Занимал неблагожелательную, а затем и резко враждебную позицию по отношению к адмиралу А. В. Колчаку и белому движению в целом.

В декабре 1919 поддержал восстание против колчаковского правительства в Иркутске . Санкционировал выдачу Колчака эсеровскому Политическому центру , что впоследствии привело к убийству Колчака. Данное действие явилось следствием двойного подчинения, в которое попал генерал (Колчак и союзническое руководство), с наложившимся негативным отношением к А. В. Колчаку, и ситуации, связанной с практически взбунтовавшимися чехами из Чехословацкого легиона. В 1920 году Жанен вернулся во Францию.

Награды

• Орден Белого орла с мечами. 1916.

Воспоминания

• Janin, Maurice. Moje ucast na Ceskoslovenskem Boji za Svobodu. Praha, 1930. 383 s.
• Janin, Maurice. Ma mission en Siberie. 1918-1920. Payot, Paris. 1933. 307 p.

Напишите отзыв о статье "Жанен, Морис"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Жанен, Морис

Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.

Отъём следственных материалов

Мы уже писали о том, как генерал Морис Жанен отбыл 9 мая 1920 г. на французском корабле «Armand Béhic» из Шанхая, накануне отъезда (7 мая) подав телеграмму французскому военному министру с просьбой сообщить Великому Князю Николаю Николаевичу, находившемуся в ту пору в Италии, послать представителя в Марсель принять пересылаемый ему груз – ларец с Царскими Мощами и подлинник следственного дела по цареубийству.

Получив известие, Великий Князь подготовился, сформулировав причины, по которым он отказывался принять посланное в его адрес. Позднее, когда дело получило скандальную огласку, Николай Николаевич обставил всё это, по возможности, благовидными предлогами. Он-де «затруднился их принять, считая, что при важном государственном характере доставленных предметов, хранение их в частной обстановке не представляется достаточно обезпеченным, и находил, что они должны храниться в условиях, представляющих для их сохранности большие гарантии» («Возрождение». Париж. 21.12.1930).
Судно прибыло в Марсель 15 июня (впоследствии парижская «Matin» вместо июня ошибочно писала «июля», что потом попало во многие публикации). Однако никаких представителей Великого Князя генерал ни на причале, ни в городе не нашел.
«Будучи задет, – описывает дальнейшее английский исследователь Джон Стюарта, – Жанен вместо того, чтобы передать материалы следствия французскому министру иностранных дел, оставил их у себя».
Обо всех дальнейших событиях (с июня 1920-го по начало января 1921-го), носивших совершенно позорный для русских монархистов-эмигрантов характер, не красивших и многих Членов Российского Императорского Дома, не было известно вплоть до июня 1924 г., когда генерал Жанен неожиданно решил прервать молчание, выступив с заявлением в прессе.

Генерал Морис Жанен.

Выходившая в Париже «Русская газета», ссылаясь на французскую «Matin», приводила слова генерала (17.6.1924): «На мою долю выпала обязанность привезти во Францию, для передачи их Великому Князю Николаю Николаевичу останки Императора Николая II, Императрицы, Цесаревича Алексея, Великих Княжен и Их слуг. Эти останки не могут быть разделены. Пепел Государя смешался с пеплом Его верных слуг. […]
В трех других сундуках содержится следственный материал судебного следователя Соколова, закончившего расследование своего предшественника Сергеевского [Сергеева], а также вещественные доказательства, в том числе пули, найденные в стене той из комнат Ипатьевского дома, где произошло цареубийство.
Все четыре сундука мне были вручены генералом Дитерихсом и бывшим преподавателем несчастного Цесаревича Жильяром.
Я их доставил во Францию с невероятными трудностями и, согласно решению Великого Князя Николая Николаевича передал 16 октября 1920 года г. Гирсу, бывшему Российскому посланнику в Риме.
Эта передача состоялась в предместье Гренобля, Ля Тронш. Выбор именно этого места объясняется тем, что мне вначале пришлось хранить упомянутые сундуки в моем имении в Дофинэ, за отсутствием квалифицированного лица, которому я мог бы их вручить в момент высадки в Марселе».
Таково было первое заявление генерала. Вскоре последовали подробности и уточнения.
«15 июля 1920 года генерал Жанен высадился в Марселе, где он ожидал встретить лицо, командированное Великим Князем Николаем Николаевичем. Так как никого не оказалось, то генерал взял чемоданы с собой в Гренобль, в имение.
Некоторое время спустя генерал Жанен отправился в Париж, где к нему явился морской агент Дмитриев, который ему сообщил, что Соколов уже виделся с Великим Князем Николаем Николаевичем, и что последний приказал передать все чемоданы г. Гирсу как старейшему верноподданному, проживающему во Франции.
Жанен потребовал предъявления письма Великого Князя. Таковое и было ему вручено 16 октября 1920 г. в Ля Тронш близ Гренобля, где тогда же состоялась передача г. Гирсу шкатулки с Царскими останками и чемоданов со следственным материалом.
Позднее Соколов получил приказание доставить шкатулку и чемоданы в Крым, в штаб генерала Врангеля. По словам генерала Жанена, Гирс согласился. Соколов же протестовал, предвидя близкое падение Врангеля.
Однако подоспела эвакуация Крыма и мысль о переносе туда шкатулки и чемоданов была оставлена.
Генерал Жанен добавляет:
Жильяр мне передавал, что французское Министерство иностранных дел предложило поместить Реликвии в свою библиотеку. Но Императорская Семья отказалась: не доверяя намерениям будущих французских правительств ”» («Русская газета». Париж. 18.6.1924).
Новая информация появилась несколько лет спустя, в связи с готовившимся в 1931 г. выходом в Праге книги Мориса Жанена «Падение царизма и конец Русской армии».

Издательская обложка книги: Maurice Janin «Pád carismu a konec ruské armády. (Moje misse na Rusi v letech 1916-1917)». Jaroslav A. Růžička. Praha. 1931.

В декабре 1930 г. гренобльский корреспондент парижской газеты «Journal» встречался с генералом Жаненом в его усадьбе неподалеку близ Сен Себастьяна: «Верно, что я привез драгоценные Останки, всё, что было собрано на месте убийства Царской Семьи. Я их хранил у себя в моем имении Жерр Изар с июня по октябрь 1920 года. После того я их передал г. Гирсу, бывшему послу России в Италии. Что с ними стало – мне неизвестно» («Возрождение». Париж. 21.12.1930).
Тогда же французский журналист Ксавье де Отеклок начал в парижской газете «Petit Journal» серию очерков, объединенных общим названием «Что стало с Русским Царем». Встречался он и с самим генералом в его усадьбе Серр Изар в 60 километрах от Гренобля.
«Когда я прибыл в Париж, – рассказывал генерал Жанен, – я сообщил Великому Князю Николаю Николаевичу о возложенном на меня поручении. Он послал ко мне бывшего морского атташе при посольстве Дмитриева. Дмитриев мне заявил, что Великий Князь не считает себя правомочным принять эти чемоданы на хранение. Считая себя обыкновенным частным лицом, Великий Князь высказал пожелание, чтобы я передал Реликвии и документы Гирсу, бывшему послу в Риме, и в то время старшему среди русских послов заграницей.
Я был вынужден в ответ на это заявить, что я получил личное поручение передать чемоданы Великому Князю и что я не могу сдать их кому-либо другому. Тогда я попросил Великого Князя сообщить мне письменно, кому я должен сдать предметы, имевшиеся у меня. Дмитриев не мог их принять на хранение. Он считал непристойным положить их в банковский сейф.
Тогда я заявил, что оставлю их у себя. Здесь в Серр Изар в первом этаже я устроил в одной комнате походную часовню. Останки находились у меня в течение пяти месяцев. Наконец, возле Гренобля, в Ля Тронш, у меня состоялось новое свидание в Дмитриевым. Он вручил мне письмо от Великого Князя, уполномочивавшее меня передать ему чемоданы. Дмитриев их отвез к Гирсу. Великий Князь считал это делом государственной важности и потому он, как частное лицо, не считал себя в праве этим заниматься.
Одно время, – далее рассказывает генерал Жанен, – насколько я знаю, была мысль отправить Останки Царской Семьи к генералу Врангелю в Крым. Однако эта мысль встретила серьезное сопротивление, особенно со стороны Соколова» («Возрождение». Париж. 27.12.1930).
После того, как чехо-словацкие газеты 18 декабря 1930 г. напечатали отрывки из выходящей в свет в Праге книги Мориса Жанена, журналисты из «The New York Times» связались с автором и тот сообщил некоторые дополнительные подробности.
Однако всё это история с вполне понятными лакунами и сглаживанием углов, в результате чего от внимания многое ускользает.

Титульный лист мемуаров Жанена 1931 г.

Попробуем, используя попавшие в поле нашего зрения документы, более полно восстановить картину событий второй половины 1920 года.
Вопреки тому, что можно было бы предположить, читая работы пишущих на эту тему исследователей, не было никакой совместной встречи Н.А. Соколова и Мориса Жанена с Николаем Николаевичем, точно так же, как не имели места и личные встречи каждого из них в отдельности с Великим Князем. Контакты их осуществлялись исключительно через посредников или путем переписки, т.е. опять-таки не лично, а через секретаря.
Однако будь даже на то воля «Августейшего дядюшки», сами по себе такие контакты были бы весьма затруднительны, поскольку жил он в это время в Италии. Лишь в 1922 г. Николай Николаевич перебрался на юг Франции, поселившись в Антибе в нанятой им трехэтажной даче Thenard, рядом с виллой, которой владел его брат, Великий Князь Петр Николаевич.

Вилла Тенар (Thenard) в Антибе на бульваре du Cap, 66. Жил Великий Князь здесь под фамилией «Борисов».

С июля 1923 г. Николай Николаевич переселился в имение Шуаньи, в 25 километрах от Парижа, в котором прожил пять с половиной лет, вернувшись на прежнюю дачу в Антибе в октябре 1928 г., где он и скончался 5 января 1929 г.

Замок Шуаньи (Choigny) в Сантени (Santeny) под Парижем.

Будучи предупрежденным в мае телеграммой из Парижа, поданной по просьбе генерала Жанена, Великий Князь – через состоявшего при нем барона Стааля – отказал в каком-либо содействии посещавшему его резиденцию в Риме 11 и 13 июня Н.А. Соколову, а затем в таком же духе ответил на письмо генерала Мориса Жанена.
Генерал и следователь прибыли во Францию практически одновременно, хотя и разными путями. Жанен приплыл в Марсель 15 июня, а Соколов приехал из Рима в Париж на следующий день – 16 июня.
Не найдя в Марселе представителей Великого Князя, генерал перевез шкатулку с Царскими мощами, подлинники следственного дела и важнейшие вещественные доказательства в свое имение Серр Изар (Serre Izard) в деревне Сен Себастиэн (департамент Изер) в долине реки Драк (Drac).
27 июня Жанен написал письмо Николаю Николаевичу с изложением сути дела. Вскоре в Париже к нему явился русский военно-морской агент во Франции В.И. Дмитриев, сообщивший ему о контактах Николая Николаевича с Н.А. Соколовым и о решении Великого Князя передать всё привезенное им председателю Совещания русских послов за границей М.Н. Гирсу. В таком же духе был составлен и ответ из Рима от 23 июля на его июньское письмо, который получил генерал.
«…Двоюродный брат Государя, – писал П.П. Булыгин, – которого считали единственным главой русских монархистов, отказался принять отчет и записи Соколова. Это был тяжелый удар как потому, что, казалось, делало долгую и трудную задачу Соколова ненужной, отвергнутой с презрением, так и потому, что это было проявлением всё той же незаслуженной враждебности и неприязни, которые следователь испытывал в Сибири».

Великий Князь Николай Николаевич в эмиграции.

Возникшую коллизию Н.А. Соколов так описывал в своем письме М.К. Дитерихсу от 22 апреля 1922 г.: «Н[иколай] Н[иколаевич] не принял ни меня, ни Жанена. Когда я явился, я был принят Стаалем, состоявшим при Н.Н. Мне был приведен чисто формальный отвод. Жанену тем же Стаалем было указано, что он должен передать всё Гирсу. Жанен потребовал письма Н.Н. Оно было написано».
Однако французский генерал, как видим, не спешил с передачей, обуславливая ее разного рода формальностями. Большую роль в этом, несомненно, играл Соколов, сносясь с Жаненом через Жильяра, с которым жил, как мы помним, в одной гостинице.
Была предпринята попытка передать материалы дела в Министерство иностранных дел Франции, к которому следователь мог бы иметь, таким образом, свободный доступ. Генерал Жанен передал через Жильяра, что хочет обратить внимание на Соколова весьма влиятельного в то время человека – генерала Анри Матиаса Бертело (1861–1931), знавшего Россию и имевшего контакты с русскими белыми генералами, а в 1920-1926 гг. являвшегося членом Высшего военного совета Франции.
Однако некоторые Члены Русской Императорской Семьи, писал генерал Жанен, блокировали эту инициативу.
Николай Николаевич тем временем продолжать гнуть свою линию. К делу подключился и М.Н. Гирс.
См. о нем:

Автограф генерала Жанена на его пражской книге мемуаров 1931 г.

В приложении к своей пражской книге 1931 г. Морис Жанен дал два письма к нему М.Н. Гирса: от 11 августа и 4 октября. В них дипломат уполномочивал В.И. Дмитриева быть его представителем при передаче материалов дела.
Но кем же, однако, был сам этот посредник? И почему выбор пал именно на него?
Капитан I ранга Владимiр Иванович Дмитриев (1879–1965) был сыном врача, известного земского деятеля. Окончил Морской корпус и Военно-морскую академию. Участвовал в Русско-японской войне. Сражался в Цусимском бою. С 1913 г. Дмитриев военно-морской агент во Франции, Бельгии, Испании и Португалии. После революции остался в Париже. Помогал снабжению Белых армий Колчака, Деникина и Врангеля. Способствовал материальной поддержке Русской эскадры и Морского корпуса в Бизерте (Тунис). Почетный председатель Морского собрания, участник многих военных и общественных организаций в эмиграции.
Среди прочих был членом правления Союза ревнителей памяти Императора Николая II (1958) и, одновременно, членом Комитета по организации чествования памяти В.А. Маклакова (январь 1958 г.). Был женат на Татьяне Юрьевне Щербачевой (1885–1938) – дочери русского посланника в Греции, фрейлине Княгини Елены Петровны, дочери Великого Князя Петра Николаевича. Всеми этими перечисленными нами последними обстоятельствами, вероятно, и объясняется выбор В.И. Дмитриева для этой миссии.
Передача состоялась 16 октября 1920 г. в пригороде Гренобля Ля Тронш.
До этого времени ларец с Царскими мощами хранился в устроенной генералом Жаненом на первом этаже его дома в Серр Изаре маленькой походной часовне.
Встрече предшествовало письмо В.И. Дмитриева от 14 октября (оно также приводится в книге Жанена).
Для начала Дмитриев передал генералу письма от Николая Николаевича и Гирса. Затем был составлен протокол передачи с подробной описью 311 предметов, включавших ларец с Царскими Реликвиями.

Генерал Жанен.

Соколову очень не хотелось передавать материалы Гирсу, которому он не доверял по политическим и духовным мотивам, но делать было нечего: нужно было подчиниться воле Великого Князя, тоже, кстати говоря, масона, пусть и иного послушания.
«Гирс, – писал Николай Алексеевич в апреле 1922 г. генералу Дитерихсу, – посол в Риме, друг Львова и Ко, т.е. тех людей, которые по заранее существовавшему плану, учинили арест Государя, обусловив тем самым Его убийство. Эти люди образуют здесь тот кадр, который не ныне, так завтра будет представлять большевицкую власть за границей. Полагаю, что все документы и вещественные доказательства попадут рано или поздно к большевикам». (Всё так и случилось: и папки с делом попали на Лубянку, и преемник М.Н. Гирса, масон В.А. Маклаков, так и не раскрывший тайны места хранения ларца с Царскими Реликвиями, преобразился после войны в «советизана», не раз посещая посольство СССР в Париже.)
Однако благодаря ряду обстоятельств в течение некоторого времени Соколов имел доступ к делу. И Николай Алексеевич не терял времени даром. «Мне не оставалось ничего больше делать, – сообщал он Дитерихсу, – как попытаться изъять, то что можно было, дабы [слово вымарано: вероятно: “создать”. – С.Ф. ] идеальный дубликат подлинника[, который] мог бы заменить подлинное дело. Всего достичь было нельзя. Была усвоена точка зрения, что следователь – это техника, т.е. лицо, равносильное чернорабочему. Много скандалил с Гирсом. Кое-как удалось достигнуть прикосновенности к делу. Изъял все главнейшие документы, на коих основан сам подлинник».
Как раз в это время предпринималась попытка переправить ларец с Царскими мощами и чемоданы с делом в Крым, к генералу П.Н. Врангелю. Инициатива исходила снова от Великого Князя Николая Николаевича. М.Н. Гирс не возражал. Н.А. Соколов же как мог противостоял этому новому вздорному решению, не без основания полагая Крым крайне опасным и уязвимым местом для сохранности с таким трудом вывезенных из России ценнейших материалов. Об этой авантюре генералу Жанену с волнением рассказал пришедший к нему 22 октября Жильяр.
Дело, слава Богу, сошло на нет из-за резкого ухудшения военного положения на полуострове.
Именно к этому краткому периоду конца 1920 г. можно отнести вот этот отрывок из воспоминаний П.П. Булыгина, описывавший их совместное с Н.А. Соколовым пребывание гостинице «Le Bon La Fontaine» на улице Святых Отцов (Rue des Saints-Pères): «Моя комната служила местом опроса свидетелей, а также в ней хранились протоколы ранних стадий расследования и реликвии, Императорские останки, палец Императрицы и т.д.»
Именно это было в шкатулке, привезенной во Францию Жаненом. Вот что находилось в ней, по словам, генерала: «…Останки, собранные возле Екатеринбурга, где были порублены и сожжены Тела. Всего там было около 30 маленьких кусочков костей, немного человеческого жира и безымянный палец, который эксперты считали пальцем Императрицы Александры Феодоровны. Всё это я должен был передать от имени генерала Дитерихса Великому Князю Николаю Николаевичу» («Возрождение». Париж. 27.12.1930).
Наряду с материалами дела шкатулку с Царскими мощами впоследствии пришлось передать М.Н. Гирсу. Скорее всего, некритическое отношение к этому тексту из мемуаров П.П. Булыгина побудило многих охотников за «синей сафьяновой шкатулкой» пойти по ошибочному пути, делая неверные выводы.
Одну из последних таких попыток сделал американец господин Сарандинаки, стремящийся к тому же превратить это серьёзное дело в шоу.
«У меня есть, – утверждает он, – фотографии этого сундучка, он сейчас хранится у внука Соколова, который живет во Франции».
http://ruskline.ru/analitika/2017/10/02/sokolov_ne_imel_nikakih_tvyordyh_dokazatelstv_chto_vseh_sozhgli/
О том, что шкатулка и сундучок не одно и то же мы уже писали в одном из наших прошлых по́стов:

Николай Алексеевич Соколов.

Окончательное отчуждение первого подлинного экземпляра дела от Н.А. Соколова произошло в середине января 1921 года.
К остававшемуся у Николая Алексеевича дубликату была приложена заверенная М.Н. Гирсом «Расписка» (обратите внимание на формулировки этого документа, касающиеся Государя!):
«18 января 1921 года от судебного следователя по особо важным делам Н.А. Соколова мною принято на хранение подлинное следственное производство об убийстве отрекшегося от Престола Государя Императора Николая II, Его Семьи и бывших при Ней лиц в десяти (10) томах с вещественными по делу доказательствами, каковое дело именуется по описям на внутренних сторонах крышек ящиков “дело № 20”».
В «Настольном реестре» следователя читаем:
«Справка о разделении материалов следствия и о передаче 18 января 1921 года части их на хранение послу в Риме Михаилу Николаевичу Гирсу».
«18 января 1921 года о продолжении следствия по дубликату постановления».
«…Генерал Жанен, привезя следственное производство в Париж, – писал в своем очерке А. Ирин, – сдал его на хранение бывшему Императорскому послу Гирсу, являвшемуся старшим дипломатическим представителем национальной России заграницей. В виду этого нам, конечно, интересно проследить отношение г. Гирса к судьбе раскрытия истины в деле цареубийства.
Гирс очень внимательно выслушал доклад Соколова. Он приказал тщательно уложить все дела в ящики, на которые были наложены печати самого Гирса и Соколова. Это распоряжение бывшего Императорского посла как нельзя лучше символизировало его отношение к памяти покойного Императора!
Окончив эту работу, Гирс настоятельно советовал Соколову не продолжать далее следствия, мотивируя свой совет соображениями различного свойства, как-то: юридическими – Соколов, ведь, со смертью адмирала Колчака, потерял свои полномочия; нравственными – находясь на территории Франции, неудобно заниматься производством следствия, имеющего политический характер; фактическими – Соколов, дескать, безсилен принудить к даче показаний тех лиц, которые откажутся их давать, и т.д.
Затем Гирс назначил Соколову ежемесячное содержание в размере 1.000 франков.
Однако Соколов продолжал дальнейшую работу».

Михаил Николаевич Гирс (1856–1932).

Менее чем за год до смерти М.Н. Гирса с ним удалось встретиться французскому журналисту де Отеклоку. Однако, кроме самых общих фраз, о судьбе «синей сафьяновой шкатулки» от дипломата так ничего узнать и не удалось. При этом, сообщает журналист, «М.Н. Гирс взял с меня слово, что некоторой части его рассказа я не напечатаю. К этому обязывает его положение во Франции».
На один из вопросов де Отеклока, «передал ли Соколов на хранение всё, что было им собрано во время следствия, или же, как об этом ходят слухи, что-то оставил у себя, М.Н. Гирс ответить Отеклоку ничего не мог» («Возрождение». Париж. 10.1.1931).
Даже Н.А. Соколову о судьбе собранного им самим ничего не было известно. В беседе с сотрудником «Matin» следователь сказал, «что он знает, что Останки Императорской Семьи находятся во Франции. Но где они хранятся, ему, Соколову, неизвестно» («Новое время». Белград. 1.7.1924).
«Г-н Гирс, который держит в руках ключ этой загадки, – читаем в обзоре, посвященном судьбе Священной Реликвии, в белградском “Царском вестнике” за 1931 г., – сохраняет непоколебимое молчание».
«Гирс теперь республиканец… – писал Аркадий Александрович Столыпин (1894–1990), племянник премьера, офицер, участник Великой и гражданской войн. – Между прочим, Гирсы уверяют, что в них нет ничего еврейского, что “гирс” значит по-шведски “ёрш” и что у них в гербе имеется эта рыба. Впрочем, и Нессельроде чурался своих еврейских предков. Как бы то ни было, республиканцу Гирсу не выгодно, чтобы во французском городе Гренобле, где по частным сведениям скрыты эти Останки, создалось место паломничества, создалась Каносса для кающейся русской эмиграции. […]
Прах Замученных… Маленький ящик с легковесным пеплом, – всё, что осталось. Убежище жизни, есть ли оно убежище и для совести? Кто дерзнет взять в руки этот легковесный прах и кто не изнеможет под страшной тяжестью его хранения? Кто осмелится просто молиться, без слез покаяния, без воплей о прощении? […] Господи, пошли нам силу и правду покаяния!» («Вера и Верность».Новый Сад. 12/25.8.1924).
Главный груз ответственности за случившееся, безусловно, лежит на Великом Князе Николае Николаевиче.
В свое время об этом прекрасно написал русский монархист, правовед и писатель Николай Николаевич Былов (1897–1970):

Титульный лист выходившего в Сан-Пауло (Бразилия) «Владимiрского вестника», в котором в сентябре 1959 г. был напечатан очерк Н.Н. Былова «О судьбе Священных Останков Царственных Мучеников».

«Называя себя “частным лицом”, Великий Князь Николай отнюдь не отрекался от своих Великокняжеских прав и несколько позже, в обход Основных Законов, объявил себя претендентом на Российский Престол, – “вождем Царского Корня”, как представил его нашей эмиграции П.Б. Струве, масон и марксист, бывший друг Ленина.
Кто заявляет свои права на “венец и бармы Мономаха”, должен прежде всего показать свое Царское сознание, а не прятаться за личину “частного лица”. Такой претендент ответствен перед будущими поколениями. […]
Отказываясь принять Останки, он назвал генералу Жанену М.Н. Гирса, бывшего посла Временного правительства, как лицо правомочное их хранить. […]
Эти действия Великого Князя Николая Николаевича вызывают полное недоумение. Казалось бы, что он, как член Дома Романовых, должен был бы, прежде всего, предоставить родственникам Царской Семьи право распоряжаться Останками. Великих Князей проживало тогда в эмиграции много, но никакого совещания их по этому поводу созвано не было.
Кроме того в Дании проживала Вдовствующая Государыня Мария Федоровна, мать Государя Мученика. Казалось бы, что самой естественной хранительницей Останков Сына и Внуков должна была быть она. Если бы Останки были перевезены в Данию, то там в Королевской резиденции, они, несомненно, сохранились бы и по сей день. Несомненно, были бы преданы земле.
Но ни один из этих естественных вариантов не удостаивается внимания Великого Князя Николая Николаевича и он делает хранителем Останков посла Временного правительства. И с этого момента начинается печальная, загадочная, позорная в своей загадочности и недомыслии, история Останков, которая, в конце концов, привела к тому, что Останки исчезли без малейшей надежды быть когда-либо найденными. […]

Начало и конец очерка Н.Н. Былова.

Капитан I ранга Димитриев сообщает "Насколько я помню, первое время они хранились в имении Гирса под гор. Драгиньян (деп. Вар) в часовне и незадолго до своей смерти он передал их для хранения графу В.Н. Коковцову, который положил их в сейф Русского для Внешней торговли Банка... Перед своей смертью граф Коковцов передал все последнему оставшемуся Русскому Послу В.А. Маклакову. Где хранил сданные ему вещи В.А. Маклаков я не знаю..." […]
Факты тут говорят сами за себя. Останки Царской Семьи, сделавшись по инициативе Великого Князя Николая Николаевича, достоянием бывших временных послов, исчезли с русского горизонта и поступили в собственность таинственной коллегии, "где живые заменяют мертвых", но ни живых, ни мертвых знать никому не полагается».

Продолжение следует.

Немного о Белом движении знает, пожалуй, каждый гражданин нашей страны. Мы расскажем о некоторых фактах, до сих пор остающихся неизвестными широкой общественности.

Грамоте не обучены

Если посмотреть фильмы отечественного кинематографа, то создается впечатление, что белогвардйецы - это сплошь «белая кость», дворяне и аристократы, не чета рабоче-крестьянскому люду Красной Армии. Однако такая картина сильно приукрашена. Абсолютное большинство офицеров Белого движения вышли из разночинцев - непривилегированного сословия, представители которого не принадлежали ни к дворянам, ни к духовенству, ни к купечеству, ни к крестьянству.

Как утверждают историки, ссылаясь на документы Академии Генштаба , далеко не все белогвардейские офицеры были обучены грамоте, многие демонстрировали довольно посредственные знания истории и географии, а также «отсутствие ясности мышления». Конечно, в рядах белых были образованные и очень образованные офицеры, но их принадлежность к представителям голубой крови есть миф, не отражающий действительность.

Идейных было мало

Многие белогвардейские офицеры не отличались идейностью, поэтому нередко сдавались в плен красноармейцам. Так, во время эвакуации Вооруженных сил юга России в Крым в марте 1920 года в плен попали около 10 тысяч офицеров армии генерала Антона Деникина и почти столько же колчаковцев.

При этом большая часть пленных впоследствии была принята в Красную Армию, которая остро нуждалась в квалифицированных кадрах. В связи с большим количеством бывших белых офицеров, желавших стать красноармейцами, большевики ввели квоту - доля экс-белогвардейцев в командном составе рабоче-крестьянской армии не должна была превышать 25 процентов. Лишних отправляли в тыл или на чтение лекций в военные училища.

Белогвардейский «Иуда»

В истории Белого движения есть свой главный предатель - французский генерал Морис Жанен. Во время отступления армии адмирала Александра Колчака на восток в декабре 1919 года Жанен пообещал Верховному правителю России, что доставит его в безопасное место.

Вместо этого поезд с адмиралом 15 января 1920 года прибыл в Иркутск , где Колчак был задержан чехами. Те выдали его эсерам и меньшевикам, а через них адмирал попал в руки большевиков. В феврале он был расстрелян. «Генерал без чести» - такое прозвище получил Жанен за свое предательство.

Трагедия Северо-Западной армии

Северо-Западная армия под командованием генерала Николая Юденича осенью 1919 года вела упорные бои на петроградском направлении с целью захвата столицы. Не сумев достичь своих целей, белые в ноябре начали отступать в Эстонию . Там солдаты и офицеры были разоружены и отправлены в концлагеря.

Находившийся в гибнущей армии писатель Александр Куприн вспоминал, что военнослужащие несколько суток ночевали на голой земле при лютом морозе, не хватало теплой одежды и медикаментов. Наличие крыши над головой в бараках и загонах для скота не слишком спасало положение: там тоже не было кроватей и одеял.

В концлагерях, где содержались белогвардейцы, началась эпидемия тифа. По оценкам историков, от болезни погибли более четырех тысяч человек. Журналист Стефан Рацевич позже вспоминал как на кладбища мчались грузовики с «голыми скелетами», едва прикрытыми рваным брезентом.

Беспредельщик Анненков

Далеко не все участники Белого движения отличались аристократизмом, но были среди белогвардейцев и настоящие мясники. Самым известным из них был генерал Борис Анненков - командующий Отдельной Семиреченской армией.

Среди его «заслуг» - зверское подавление большевистского восстания в Павлорадском и Славогорском уездах. Однажды, захватив участников одного из крестьянских съездов, Анненков лично зарубил 87 человек. Было замучено много непричастных к восстанию людей, казаки Анненкова уничтожали целые села. Так, в Колпаковке были убиты 733 человека, в Подгорном - 200.

При этом в отряде «главмясника» было немало наемников: китайцев, уйгуров и даже афганцев. После поражения Белого движения Анненков скрылся в Китае , однако в 1926 году был выдан СССР. Суд приговорил его к высшей мере наказания - расстрелу.

Ничего святого

Принято думать, что экспроприацией (изъятием) церковных ценностей занимались только большевики. На самом деле приложили к этому руку и белогвардейцы. Хорошо известен рейд 7-8 тысяч сабель под командованием генерала Константина Мамонтова по тылам красных в районе Воронежа в августе 1919 года.

Кроме уничтожения солдат противника и его провианта белогвардейцы хорошо прошлись по местным церквям. Газета «Приазовский край» писала, помимо прочего, что мамонтовцы везут с собой в качестве трофеев иконы в золотых окладах, церковные сосуды и другие ценности. Награбленного было так много, что Деникин создал специальную комиссию по учету трофеев. Икон насчитали 250 штук, остальное церковное имущество уместилось в шести больших ящиках.

Реальная политика. - Представительство на конференции. - Интервью Авксентьева. - Уход Ключникова. - Задание демократичности. - Японская ориентация. - Генерал Жанен. - «Вспотевшие». - Охрана железных дорог. - Восстановление транспорта. - Признание. - Принцевы острова. - Смысл союзного решения. - «По дороге чести»

По мере восстановления нормальной жизни в Европе народы ее, несомненно, будут вспоминать о заслугах России и сознают, что они - ее должники. Национальные силы России всегда оставались верны своим обязательствам и ни надень не прекращали борьбы. В условия перемирия с Германией включено, между прочим, расторжение Брестского мира, но это нельзя отнести на счет забот о России - это было ударом интересам Германии, которая приобрела по Брестскому трактату так много, что одни эти приобретения могли вознаградить ее за поражение на Западе.

Российское Правительство хорошо понимало, как трудно в момент опьянения победой и в разгаре шовинистических настроений думать о вышедших из строя. Поэтому, обращаясь 7 декабря к державам-победительницам с приветствием по случаю мира, оно апеллировало не только к чувству гуманности, но и ссылалось на интерес самой Европы.

«Российское Правительство в сознании того, что союзные державы руководствуются великими идеалами гуманности, справедливости и международной солидарности, с признательностью примет их содействие в трудах своих по воссозданию России, ибо Россия не должна оставаться в современном ее состоянии, угрожающем цивилизованному миру новыми великими потрясениями и длительным лишением утомленных народов благ мирной жизни, а победителей - плодов их подвигов».

Реальная политика

С окончанием войны каждое из государств, входивших в противо-германскую коалицию, стало думать прежде всего о своих интересах. И раньше солидарность держав согласия (Антанты) проявлялась слабо. Теперь она стала еще меньшей. Российскому Правительству приходилось туго. Нечего и говорить, что никакой речи не было относительно перемены отношений к Франции и Англии. Дипломатическое искусство должно было проявиться в отношениях к Америке и к Японии. Надо было, как я уже указывал, добиться японской помощи, заставив Америку санкционировать ее. Нужно было расположить к Омскому Правительству и Японию, и Америку, но первой нужно было внушить уверенность, что она, оказывая помощь адмиралу Колчаку, укрепляет за собой определенные права.

Можно смело сказать, что такой уверенности у японцев не было. Впервые это проявилось в семеновском инциденте.

Адмирал обыкновенно не присутствовал на заседаниях Совета министров. Но как-то в начале декабря нас всех собрали на экстренное заседание совместно с адмиралом.

Выяснилось, что японцы поддерживают Семенова, не пропуская в Забайкалье войска генерала Волкова. Адмирал хочет по этому поводу обменяться соображениями о наших будущих отношениях с Японией.

Адмирал высказал мнение, что Япония явно стремится помешать возрождению русских военных сил. Поддерживать Семенова и Калмыкова можно только для разрушительных целей. Адмирал рассказал, что приходилось ему наблюдать на Дальнем Востоке летом 1918 г. Отряды Семенова и Калмыкова, составившиеся из самых случайных элементов, не признавали ни права собственности, ни закона, ни власти. Семенов производил выемки из любых железнодорожных складов, задерживал и конфисковывал грузы, обыскивал поезда, ограбляя пассажиров. Отряд Калмыкова специализировался главным образом на грабежах. Под видом большевистских шпионов задерживали торговцев опиумом; их убивали, а опиум отбирали для продажи, на нужды отряда. Однажды калмыковцами был задержан, ограблен и убит шведский или датский представитель Красного Креста под тем предлогом, что он был большевистским агентом. Убийства и аресты производились не только на дороге, но и в самом Харбине, где действовала семеновская и калмыковская контрразведка. Арестовывались как люди противного политического лагеря, так и офицеры из неповиновавшихся или слишком много знавших. Несмотря на это японская военная миссия всё время оказывала денежную и материальную помощь атаманам.

Как же смотреть после этого на теперешнюю поддержку Семенова японцами? - сказал адмирал, обращаясь к министрам. - Я прошу вас, господа, высказаться по вопросу о том, как нам относиться к Японии.

Для заседания Совета министров как тема, так и материал оказались очень неожиданными. Высказываться по вопросу внешней политики без основательного знакомства с интересами стран, внутренним их положением и взаимоотношениями с другими - значит заниматься обывательскими разговорами.

Так и было в этом заседании, на которое все явились, совершенно не зная темы предстоявших прений.

Но было интересно то указание, которое сделал тогда же управлявший иностранными делами Ключников. Он отметил, что адмирал Колчак является лицом, против которого у японцев сложилось предубеждение, и что теперь, когда мы должны добиваться больше чем добрососедских отношений с Японией, нам нужно рассеять недоверие соседей.

Представительство на конференции

Так было в Омске в то время, когда в Париж стекались представители всех наций на мирную конференцию. Вставал вопрос и о России.

В Париж выехал от Деникина Сазонов, которому, кроме Деникина, дали полномочия на представительство Донское и Кубанское казачества и правительство Крыма. Омск поспешил присоединить и свое полномочие. Так, один человек стал выразителем интересов почти всех антибольшевистских правительств.

Но этого было мало. Для большего авторитета необходимо было создать в Париже объединенный голос русской общественности. Ключников наметил путь к такому объединенному представительству, предложив русским посланникам и послам в европейских государствах съехаться в Париже для совместных выступлений. Послы оставались единственной реликвией прежней единой России.

Главной ценностью предложения Ключникова было то, что он отрицал возможность отдельных делегаций от различных правительств, устраняя демонстрацию раздробленности России и взаимной неприязненности отдельных ее частей. Нужно было, однако, сделать также невозможной и демонстрацию внутренней партийной междоусобицы.

Послы, представители официальной России, не могли сами по себе рассчитывать на признание их выразителями настроений и надежд России революционной. Париж легко восполнил этот недостаток. В этой мировой столице сосредоточились в то время люди различных партий и классов. Тут были и типичные представители русской буржуазии: Путилов, Каминка, Коновалов, и бюрократы, вроде Сазонова и Извольского, и русские интеллигентные общественники различных оттенков - из земско-дворянских кругов: кн. Львов, Родзянко и из народников: Чайковский, Титов и др. Русский посол во Франции Маклаков особенно ратовал за объединение представителей правых и левых течений в целях совместной борьбы за национальные интересы; он указывал одновременно, что натиск социалистических элементов в Париже становится очень чувствительным. Грозила новая опасность. Раскол русской общественности мог оказаться роковым в деле защиты национальных интересов. В Париж ожидались Авксентьев, Зензинов, Роговский. Что скажут они?

Интервью Авксентьева

Близость Авксентьева, Зензинова и Роговского к деятелям Самары и Уфы, их партийная зависимость от Чернова, извинительные письма, оправдывающие временное перемирие с омскими «реакционерами», полная бездеятельность в момент выступления Чернова с его грамотой - всё это было достаточным материалом для суда над свергнутыми членами Директории. И, будь на месте адмирала Колчака власть того же Чернова, она не замедлила бы заключить подобных своих противников в тюрьму.

Чрезвычайный военный суд по делу полковника Волкова и других виновников переворота постановил довести до сведения министра юстиции, как генерал-прокурора, что из показаний допрошенных на суде свидетелей и представленных к делу документов видно, что в деятельности членов центрального комитета партии социалистов-революционеров усматриваются признаки уголовно наказуемых деяний.

Однако адмирал Колчак не только не позволил возбудить уголовное дело против бывших членов Директории и товарища министра внутренних дел Роговского, но охотно принял все меры к безопасному проезду их за границу и снабдил каждого достаточной суммой (50 тыс. рублей, т. е., по тогдашнему курсу, около 7 тысяч иен) на покрытие расходов до приискания заработков. Аргунову, как семейному человеку, было выдано даже больше - 75 тыс. рублей.

Казалось, от всех этих лиц можно было ожидать, что они, каково бы ни было их отношение к новой форме власти, не будут подрывать ее авторитета за границей, препятствуя успеху борьбы с большевиками. Однако ожидания эти не оправдались.

Прибыв в Китай, Авксентьев стал давать интервью, в которых характеризовал адмирала Колчака как диктатора «старого типа», который вернет страну к строгому абсолютизму прежних времен, Вологодского назвал пешкой в руках оппортунистов (об этом он почему-то не говорил на Уфимском Совещании, когда Вологодского избирали в Директорию), а омских министров, которых он сам приглашал в состав Правительства, Авксентьев расписал en canaille(франц. как негодяев. - Ред.), как самых низкопробных авантюристов. Так поддерживался престиж власти, боровшейся против большевизма в самых тяжелых условиях.

На инсинуации Авксентьева правительство ответило сообщением, объяснявшим причины переворота 18 ноября, и резюмировало их так: «Директория пала не от реакционных замыслов. Ее погубила антигосударственная политика партии социалистов-революционеров». Но плохая молва пошла, и рассеять ее было нелегко. Это составляло одну из труднейших обязанностей Министерства иностранных дел.

Уход Ключникова

Молодой дипломат Сукин очень скоро почувствовал себя в Омске как рыба в воде. Он стал своим человеком в ставке, постоянно бывал у адмирала и фактически вел все переговоры с союзными представителями, вытесняя влияние управлявшего министерством Ключникова. Последний вынужден был свести свою работу главным образом к подготовке материалов для Версальской конференции. Надежда на участие в ней России не покидала омскую власть, и Ключников, как по личным настроениям, так и под влиянием ложности своего положения, стал стремиться в Париж.

Вопрос о своей командировке он поставил ультимативно. Совет министров почти единодушно решил отказать в командировке его как министра иностранных дел. В решении этом играла роль предшествовавшая ему агитация в пользу замены Ключникова Сукиным, но главным мотивом было сознание чрезвычайной ответственности подобной командировки в момент заключения мира и неавторитетности Ключникова для представительства в качестве российского министра иностранных дел, хотя бы по названию.

Он подал в отставку.

Министерство иностранных дел принял во временное управление П. В. Вологодский, который сделал это под условием, что я буду его товарищем. Я, со своей стороны, высказался в пользу привлечения Сукина. Вологодский, всегда чуткий к людям, был против этого, но я считал невозможным справиться с задачами министерства при отсутствии опытного технически лица и убедил Вологодского провести и Сукина в товарищи министра.

Каковы были в этот момент задачи ведомства? Одна определялась текущими потребностями. Приезжали иностранцы, говорили о помощи, но никакого плана, никакой определенности в их действиях не было. Нужно было переговорить с ними о работе по восстановлению транспорта, об охране железных дорог, нужно было выяснить роль Жанена, урегулировать вопрос о положении поляков, сербов и др. Эти вопросы были поручены Сукину.

Другой задачей было установление общего направления внешней политики как в связи с мирной конференцией, так и для внесения ясности в дальневосточные отношения. Эту задачу я попробовал взять на себя. Но заранее зная, что Омск сам по себе с ней справиться не может, я предложил Совету министров просить Сазонова принять на себя общее руководство ведомством, оставаясь в Париже.

Задание демократичности

Представительство ведомства иностранных дел в Совете министров было возложено на меня, и, как фактически управляющий министерством, отдавая дань традиции, связанной со вступлением в новую должность, я дал интервью «о современной дипломатии».

Главные мысли этого интервью таковы: наши дипломатические успехи зависят сейчас меньше всего от искусства дипломатических переговоров. «Первый наш дипломат - армия».

«Благожелательное отношение союзников к России не подлежит сомнению, но им нужны доказательства прочности создавшегося порядка, вне которой их помощь была бы напрасной.

Второй по значению дипломат - это общественная солидарность. Партийные раздоры, внутренняя рознь обессиливают власть. Правительство, не объединяющее вокруг себя широких кругов населения, не может иметь и международного успеха.

Иностранные державы ищут устойчивой власти, опирающейся на общественную поддержку, и они эту власть находят. Мы стоим на пути к гражданскому миру, у нас нарождается и второй дипломат - общественная солидарность.

Третий дипломат - это могущественная печать. Она выражает настроения и чаяния народа. В ней не может и не должно быть одного мнения по вопросам внутренней политики, но в деле охранения достоинства и интересов родины она должна быть и будет единодушна.

Помощь России диктуется ее заслугами во время войны и симпатией культурного мира к общему облику славянской души с ее светлыми порывами и склонностью к идеализму; но несомненно одно, что рассчитывать на помощь может только Россия обновленная, и здесь работа дипломатии входит в тесную связь с внутренней политикой. Те крайние течения, которые строят свое благополучие на гибельной демагогии, и те, которые колеблют авторитет власти своим грубым и непрошеным вмешательством, отталкивают союзную помощь, губят государство и самих себя».

В соответствии с этими взглядами, стремясь укрепить единство настроений и пользуясь тем, что новое мое положение дало мне право заняться общеполитическими вопросами, я в первом же докладе Совету министров потребовал строгого и быстрого расследования незакономерных расправ, а также издания деклараций о гражданском мире внутри страны с амнистией всем эсерам - членам Учредительного Собрания.

Одновременно, считаясь с господствующими настроениями Европы, я начал организовывать заграничную информацию. Мной было обращено особое внимание на приезжавших в Омск корреспондентов, которым, во избежание односторонних влияний на них, я лично давал разъяснения различных событий и обстановки. В Лондон и Париж стали посылаться также сообщения самого министерства в том виде и с таким расчетом, чтобы они могли быть передаваемы и в печать.

Относясь к этому серьезно, я не мог не заметить, что за границей не было правильного представления о сибирской обстановке. Какое, например, значение придавалось в Европе, что в составе правительства, считая товарищей министров, находилось много социалистов? Телеграмма о составе правительства получила широкое распространение посредством радио, а между тем после испытаний большевизма и в некультурной обстановке Сибири нужно было рассматривать министров главным образом с деловой стороны и подсчитывать не социалистов, а экономические ресурсы и потребности войны, оценивая министров по способности справиться с необычайными трудностями. Но этого не понимали и внутри страны.

Я решил положить начало осведомлению об истинном положении дел в Сибири и для этого сам составил телеграмму Сазонову. В ней в правдивых мрачных красках говорилось о политической обстановке: происках левых и об атаманщине, о финансовых затруднениях и о неопределенности отношений к нам союзников. Телеграмма эта, однако, не была отправлена. Сукин возражал против моей информации, указывая и на технические ее недостатки - объединение разных тем, и на несвоевременность столь мрачных сообщений в момент, когда только зарождается вера в силу и прочность омской власти. Поддавшись этим аргументам, я решил несколько выждать.

Я ожидал, главным образом, руководящих телеграмм из Парижа.

Японская ориентация

От Сазонова ожидались прежде всего общие указания относительно политики и отношений отдельных держав к России. Освещение международных вопросов в Омске было почти непосильно за отсутствием каких-либо архивов и статистических данных о торговых и промышленных интересах отдельных государств в России. Но один вопрос казалось необходимым разработать в Сибири. Это вопрос о взаимоотношениях с Японией.

Для деятелей коренной России вопрос этот представлялся непонятным. Что может дать России союз с государством, соприкасающимся с ней на небольшом сравнительно пространстве, в глубоком тылу, и притом как раз там, где, как кажется на первый взгляд, Японии выгоднее всего слабость России и где интересом ее является территориальный захват.

С точки зрения тех неисчерпаемых потребностей в снабжении и кредите, которые откроются в России после ее освобождения от большевизма, Япония представляется также источником слишком небольшой силы, и взоры надежды обращаются к Америке, как стране, наименее пострадавшей от войны. Нои этот не лишенный основательности взгляд не вполне правилен. Россия сейчас не в таком положении, чтобы выбирать альянсы. Ей нужно сохранить мир и согласие со всеми государствами. Нет никаких оснований думать, что Америка захочет оказывать специальную поддержку России, когда в ее поддержке нуждаются почти все нации. Для России выгоднее всего сотрудничество не с одним, а с рядом государств, потому что это действительно могло бы ускорить возрождение страны, и сотрудничество Японии ей не менее необходимо, чем сотрудничество других держав.

Но если в глубине России и в эмигрантских кругах Запада японский вопрос представляется маленьким и неинтересным, то, наоборот, в Сибири и особенно на Дальнем Востоке он представляется слишком важным и слишком большим. Сколько ненависти вкладывают в этот вопрос одни и сколько надежд другие!

В демократических кругах Япония непопулярна. Непопулярность приписывается и приемам японской дипломатии, и общему направлению ее деятельности.

Осуждение японской политики произносится на основании данных о работе ее в Китае. Действительно, в ней много непривлекательного. Но интересно знать, какая нация не применяет подобных же мер, когда она имеет дело с эксплуатируемой страной, где сталкиваются противоположные интересы и нет организаторских способностей у самого населения. Подкупы должностных лиц - явление, нередко омрачающее страницы исторической хроники самых передовых государств. Поддержка одной из политических партий - история еще более обычная. Каждое государство заинтересовано в том, чтобы в другом стояла у власти та группа, которая является более дружественной к нему. Конечно, такие меры, если они применяются в широком масштабе, деморализуют страну, но устранение их зависит от культурности и сознательности нации, которая от них страдает. Насильно нельзя никого подкупить и никого поддержать.

Японию упрекают, между прочим, и в том, что она стремится японизировать соседние с нею нации. Так, например, она наводняет Китай учебниками и книгами, прививающими японофильство. Но какая сильная нация не стремится распространить свое державное влияние на другие? Что делает, например, американский союз христианских молодых людей? Чем держится связь английских колоний с Великобританией, как не влиянием английской культуры?

Японская политика в Китае заставляет опасаться, что Япония, пользуясь бедственным положением России, будет применять и в России систему мер, направленных к деморализации власти и разложению национальных сил. Указываются и признаки этого - поддержка атаманщины.

Несомненно, такие опасения имеют под собой некоторую почву. Но можно ли сравнивать Россию, с ее передовой интеллигенцией и европейской культурой, и Китай, замкнувшийся в давно отжившие формы государственного и социального быта? Неужели в России не хватит национальных сил для того, чтобы преодолеть деморализованные элементы окраины? Неужели ее политические партии окажутся продажными, и русская культура не будет в состоянии преодолеть влияния Востока?

Изучить отрицательные стороны дипломатии японцев, конечно, не бесполезно, но опасаться их - значит обнаружить недоверие к собственным силам.

Быть может, со стороны Японии и продолжаются неприязненные чувства к России, желание ослабить ее, противодействовать восстановлению сил и ее влиянию в Китае. Но разве такие же чувства не проявлялись со стороны других наций, от дружбы с которыми мы не собираемся отказываться?

Разве со стороны Англии мы не видим постоянного конкурента и на Ближнем Востоке, и в Персии, и на Дальнем Востоке? Когда в 1885 г. Россия стремилась захватить в Корее порт Лазарева, Англия немедленно заняла порт Гамильтон; когда Россия заняла Порт-Артур, Англия создала противовес ей в Вей-хайвее. В 1902 г. Англия и Япония заключили союз, и многие данные свидетельствуют о том, что он не был бесполезен для Японии во время русско-японской войны. Но история знает и то время, когда агрессивной была Россия, захватывавшая одну позицию за другой и в Маньчжурии, и у Японского моря. Роли меняются, но политика остается тою же, она всегда преследует интерес.

Трезвая политика требует спокойной оценки положения, как оно сложилось в данный момент.

В Японии так же, как в любом государстве, существуют различные партии, исповедующие различные убеждения. Крайняя правая военная партия и левая оппозиция соперничают в решении сибирского вопроса. Японский народ в массе проникнут глубоким национальным чувством, но из этого чувства не вытекает неизбежно желание захватить русские области, увеличить территорию - эти империалистические стремления свойственны только крайним военным группам, так называемой военной партии. Это течение сильно, но оно не преобладает. Оно дает себя сильно чувствовать на Дальнем Востоке, но, главным образом, потому, что мы, русские, не умеем со своей стороны помочь умеренным группам Японии приобрести влияние доказательством дипломатических успехов, выгодности мирных отношений и возможности укрепить их путем сотрудничества с национальными силами России.

Присоединение Сахалина с его богатейшими запасами угля и нефти и района Николаевска-на-Амуре, как ключа к рыбным богатствам, - это, несомненно, реальный интерес Японии. Но не меньшим интересом для нее является устранение большевистской заразы из Сибири, восстановление в ней порядка и возобновление торговых сношений. Япония откажется от захватов, если обеспечит себе участие в использовании естественных богатств этих районов и получит возможность восстановить вывоз товаров в Россию.

Япония переполняется не только людьми, но и продуктами слишком быстро развившейся промышленности. Она не может выселять своих людей ни в Сахалинскую область, где слишком суров климат, ни в районы Приморья и Забайкалья, пока они враждебно против нее настроены. Не может она и сбывать все продукты своей промышленности в одном только Китае.

Вот почему рассчитывать на приемлемое и благоприятное для обеих сторон разрешение дальневосточного вопроса вполне возможно. В этом заинтересованы оба государства. В этом и заключается задача русской политики в отношении Японии. Определенная помощь с одной стороны, определенная компенсация с другой - это единственное средство устранить взаимные недоразумения и постоянную всё более разгорающуюся национальную вражду.

Японская ориентация - это не союз агрессивного характера: это признание безусловной необходимости в согласованных действиях двух наций. Таков вывод трезвой реальной политики. Японская ориентация в указанном смысле есть лучший способ оградить русские интересы на Дальнем Востоке.

Таков приблизительно был круг тех мыслей, из которых исходило в начале 1919 г. Министерство иностранных дел. Многие из членов Совета министров разделяли эти точки зрения. Оставалось списаться с Парижем и выработать план действий.

Генерал Жанен

Между тем в Омск прибыл эффектный французский генерал Жанен. Его сопровождал целый штаб. Можно было ожидать, что он готов взять на себя руководство военными действиями.

Однако Жанен не настаивал на предоставлении ему активной роли, а русские генералы были, конечно, против этого. Мне кажется, что в связи с поражением Германии французам уже нежелательно было связывать себя какими-либо ответственными ролями в военных операциях, но посол в Париже Маклаков приписал согласие французов примириться с более скромным положением Жанена в Сибири дипломатическому успеху и скромности самого генерала («Должен отметить, - телеграфировал Маклаков, - что и сам Жанен присоединился к вашей точке зрения»).

После нескольких заседаний русских и иностранных генералов вопрос разрешился. Было опубликовано следующее правительственное сообщение:

«Прибывший по поручению союзных правительств генерал Жанен, представитель высшего межсоюзного командования, вступает в исполнение своих обязанностей в качестве Главнокомандующего войсками союзных с Россией государств, действующими на Востоке России и в Западной Сибири. Для достижения единства действий на фронте высшее русское командование, осуществляемое Верховным Главнокомандующим адмиралом Колчаком, будет согласовывать с генералом Жаненом общие оперативные директивы, о чем Верховным Главнокомандующим даны соответствующие указания начальнику штаба.

Одновременно вступает в исполнение своих обязанностей генерал Нокс, сотрудник генерала Жанена по вопросам тыла и снабжения, предоставляемого союзными правительствами для нужд русского фронта, вследствие чего Верховным Правителем предписано военному министру согласовать свою работу с задачами, возложенными на генерала Нокса».

Кто же этот генерал Жанен, которому довелось сыграть такую видную роль в Сибири?

Сын военного врача французской армии, он сделал карьеру благодаря своим способностям. В начале войны он командовал полком, но скоро достиг высокой и почетной должности в штабе Жоффра. В мае 1916 г. он был назначен состоять при ставке Верховного Главнокомандующего и пробыл в России до переворота. Когда Жанен прибыл в Россию, граф де Мартель, заместитель Высокого Комиссара Реньо, объяснил задачу генерала Жанена в самых широких масштабах. « Ему поручено, - сказал граф, - организовать русскую армию. Франция, как и все союзники, решила открыть генералу Жаненудля создания армии в России большой кредит».

После таких заявлений было, мне казалось, дипломатической ошибкой, а не победой отстранение генерала Жанена на второй план. Но таково было желание Верховного Правителя, а он, казалось, лучше знал, насколько нужна и полезна может быть помощь французского генерала.

«Вспотевшие»

Не успел приехать генерал Жанен, как представители всех славянских народностей и наций, претендовавших на покровительство союзников, проживавшие в Сибири в качестве или рядовых ее граждан, или военнопленных, стали заявлять претензию на организацию особых военных частей. Поляки, сербы, украинцы, румыны - все захотели образовать свои национальные военные части.

Генерал Жанен охотно принял их под свое покровительство.

Граф де Мартель указал, что и это входит в задачи генерала. «Он объединит в одно все военные части отдельных национальностей, как-то: сербов, румын, украинцев, поляков и др.».

Чешское войско стало расти не по дням, а по часам. Как только оно ушло в тыл и почувствовалась безопасность службы в его рядах, тотчас все находившиеся в Сибири военнопленные и мирные жители-чехи потянулись записываться в чехо-войско. Этих новичков называли «вспотевшими», подсмеиваясь над тем, как они спешили в безопасное место, избегая призыва в сибирские войска. «Вспотевшими» в этом смысле можно было назвать и многих других, которые захотели перейти в новое подданство после того, как выяснилась возможность уклониться, таким образом, от повинности в русских войсках.

По поводу всех этих новых военных образований был поднят вопрос в Совете Верховного Правителя. Я указал адмиралу на возникшие у меня сомнения относительно целесообразности таких привилегированных организаций, которые, пользуясь положением иностранцев, занимают лучшие здания, безнаказанно безобразничают, перехватывают обмундирование и, как бельмо на глазу наших солдат и офицеров, вносят только раздражение и зависть в военную среду.

Эти соображения поддержал и начальник штаба Лебедев. Сукин же стал говорить о реакционности тех, кто не признает новообразованных государств, о том, что Польшу уже все признали, и т. д. Принципиально бесспорные положения заслоняли практические сомнения. Адмирал был как будто подготовлен уже в определенном направлении и довольно резко заметил, что этот вопрос у него не вызывает сомнений. Он не может не разрешить формирования национальных войск, а обмундирование и снабжение их будет производиться за счет союзников, без ущерба для наших войск.

Охрана железных дорог

Одним из наиболее важных и срочных мероприятий, входивших в программу союзной помощи, был вопрос о железных дорогах. Но время проходило, а ничего в этом направлении не делалось.

Сукин начал прежде всего с охраны дороги. Он предложил союзным представителям встать на такую точку зрения: «Охрана дороги производится не как вмешательство во внутренние дела, а как обеспечение доставки снаряжения на фронт и коммуникации чехо-словаков». Эта точка зрения была принята сэром Чарльзом Эллиотом и послом Реньо.

Расположение союзных войск вдоль линии Сибирской магистрали было признано возможным. Но как, в каком порядке?

Была выдвинута прежде всего такая схема: Англия охраняет Китайскую Восточную железную дорогу, Япония - Забайкальскую, Франция - Томскую и Америка - Омскую. Но схема эта была слишком теоретической. Жизненным в ней было только то, что попечению Японии поручалась дорога, которая ею уже была занята и которая входила в сферу ее экономического влияния. Америка не могла забираться так далеко, и притом ее роль в Сибири, сводившаяся к контролю за действиями Японии, требовала оставления войск на Дальнем Востоке. Что же касается Англии и Франции, то они не обладали достаточным количеством войск, их войска должны были быть заменены чехословацкими, польскими и румынскими частями.

Так, в конце концов, и вышло. Америка и Япония расположились в шахматном порядке на территории дальневосточных линий, а всё протяжение дороги от Омска до Байкала заняли чехи.

Восстановление транспорта

Рассчитывая добиться не только охраны дороги, но и материальной помощи железнодорожному хозяйству, Сукин решил действовать наступательно.

Об участии союзников в деле восстановления транспорта говорилось много еще на Дальнем Востоке, где предварительные переговоры об этом велись генералом Хорватом и инженером Уструговым. Я не буду касаться подробностей этих переговоров и различных выдвинутых тогда вариантов управления железными дорогами; скажу только, что со стороны союзников выдвигалась преимущественно формула «контроля» над дорогами, с нашей стороны - формула «помощи». Союзники говорили о передаче им управления, мы говорили о помощи нашему управлению.

Компромиссный проект был построен на следующих основаниях. Во главе каждой железной дороги остается русский управляющий, который действует на основании прав, предоставленных ему русскими законами, но общее техническое, административное и хозяйственное управление всеми железными дорогами поручается американскому инженеру Джону Ф. Стивенсу, которому предоставляется звание генерал-директора.

Этим не ограничивалась роль иностранцев. Проект предоставлял им еще ряд прав:

1) Общее наблюдение над железными дорогами будет регулироваться и контролироваться специальным межсоюзным комитетом, который будет состоять из представителей союзных держав; имеющих войска в Сибири, по одному от каждой, и председателем которого будет русский;

2) Согласование перевозок, которые будут производиться по указаниям союзных военных властей, предоставляется военному союзному бюро;

3) Охрана железных дорог должна быть вверена союзным военным силам.

Такова была та декларация прав иностранцев на русских железных дорогах, которая была положена в основу переговоров. Меньше всего здесь говорилось об обязанностях союзников, но нельзя сказать, чтобы достаточно точно были определены и права их. Неопределенность была выгодна только союзникам: в отношении пользования дорогами они могли толковать их распространительно, а в отношении техническом и организационном, где права переходили в обязанности, - ограничительно.

Но Реньо советовал торопиться с началом переговоров для того, чтобы ускорить разрешение вопроса. «Лучше внести хоть что-нибудь для того, чтобы продемонстрировать готовность идти на все уступки и переложить ответственность за дальнейшее промедление на союзников, чем медлить самим», - так рассуждали мы, приглашая всех гражданских и военных представителей союзных держав прибыть в здание Совета министров для обсуждения железнодорожного вопроса.

Заседание состоялось под председательством П. В. Вологодского. По правую руку от него занял кресло Реньо, по левую - сэр Чарльз Эллиот. Присутствовали также генерал Жанен, генерал Нокс, майор Скайлор, консул Гаррис, представители чехов и члены японской миссии: полковник Фукуда и майор Мике.

Вологодский сказал несколько слов о важности для нас той помощи, которую союзники могли бы оказать российскому транспорту.

Вслед за тем был прочитан журнал Совета министров, которым поручалось ускорить переговоры о железных дорогах.

«1) Согласно докладу министра путей сообщения, Совет министров признает состояние железнодорожного хозяйства угрожающим и требующим неотложного принятия исключительных мер.

2) Восстановление железнодорожного хозяйства не может быть произведено средствами Российского Правительства ввиду непосильности для его бюджета расходов, которые для этого потребовались бы, отсутствия в распоряжении Правительства необходимых технических оборудований и, наконец, затруднительности, без содействия иностранных специалистов, провести в жизнь в короткое время новые методы работы дорог.

3) Оставление железных дорог в их теперешнем положении являлось бы угрожающим для фронта и, таким образом, воспрепятствовало бы восстановлению России и укрепило бы большевизм.

4) При создавшихся условиях Российское Правительство вправе рассчитывать, что союзные державы, выразившие готовность содействовать восстановлению России и искоренению гибельного для всего культурного мира большевизма, окажут России в воздаяние ее военных заслуг деятельную и скорую помощь в области улучшения железнодорожного транспорта.

5) Хотя содействие союзных держав России в деле улучшения ее железнодорожного транспорта и явится временным, связанным с военными действиями против советских войск, но Совет министров ожидает помощи союзных держав не в виде частичных мер применительно к потребностям периода военных перевозок, а в виде широких и планомерных мероприятий, коренным образом улучшающих состояние железных дорог.

6) Совет министров признает, что деятельная и широкая помощь союзных держав будет наиболее обеспечена в случае предоставления им активного участия в управлении и надзоре за работой железных дорог.

7) Наиболее приемлемыми для России условиями совместной работы союзников в деле улучшения железнодорожного транспорта представляются начала, положенные в основание проекта управления сибирскими дорогами при участии иностранных специалистов, одобренного в общих чертах большинством союзников.

8) В соответствии с изложенными соображениями Совет министров поручает министрам иностранных дел и путей сообщения принять все зависящие от них меры к скорейшему завершению переговоров с представителями союзных держав об оказании ими помощи нашему железнодорожному хозяйству, на основаниях названного выше проекта».

После объяснений Устругова и Сукина относительно сущности намеченного проекта совместного с союзниками управления дорогами присутствовавшие Высокие Комиссары заявили, что они, не входя в детали проекта, охотно протелеграфируют своим правительствам о выслушанных ими пожеланиях.

Заседание закрылось. Вопрос, казалось, сдвинулся с мертвой точки. Разрешение его пришло, однако, только в марте.

Признание

Какой бы вопрос из области отношений с союзниками ни приходилось затрагивать - всегда возникал вопрос о признании. Организуется, например, союзная помощь железнодорожному транспорту - кто же назначит генерал-директора? Омское Правительство не может, потому что оно не признано, союзные правительства не могут, потому что они не распоряжаются в России.

Когда же разрешался вопрос о командовании, то опять-таки было неизвестно, как произойдет назначение генералов Жанена и Нокса и какое место будет отведено маршалу Отани, потому что Омское Правительство было пассивной стороной, а активных было слишком много, и ни одна не знала, которая старше.

Мелькала мысль, не лучше ли будет перенести решение важнейших вопросов в Париж, где уполномоченные представители держав, съехавшиеся на мирную конференцию, могли бы, казалось, легче сговориться между собою, чем представители в Сибири, сами участвовавшие в ее политической жизни и нередко конкурировавшие между собой.

Но в это время Париж решил уже русский вопрос...

Принцевы острова

Господа, ведь это - предложение мира с большевиками! - сказал адмирал, читая только что принятое радио (радиограмму. - Ред.).

Быть не может! Это, вероятно, недоразумение. Я думаю, что предлагается собраться только представителям антибольшевистских сил.

Нет, предложение безусловно относится и к большевикам.

доклада по Министерству иностранных дел, как раз после получения знаменитого радио о Принцевых островах.

Толкование адмирала оказалось правильным. Представители союзников в Омске сами были поражены и неожиданностью, и бестактностью предложения. Собраться вместе с большевиками, и как равные с равными, в то время как большевики всем нам представлялись уголовными преступниками, убийцами и изменниками - такое предложение было до боли обидно и непонятно.

В воскресенье 26 января адмирал принял у себя Высоких Комиссаров Франции и Великобритании. Присутствовали на приеме Сукин и я.

Реньо со свойственной ему выдержкой выразил адмиралу предположение, что конференция на Принцевых островах задумана для того, чтобы испытать большевиков и после демонстрации их непримиримости создать основание для широкой помощи в борьбе с ними. Он просил адмирала до получения подробных разъяснений из Парижа не отказываться решительно от сделанного предложения. К этому присоединился и сэр Чарльз Эллиот, который просил адмирала сообщить ему, как он предполагает откликнуться на сделанное предложение.

Адмирал ответил, что он не считает полученное радио предложением, и так как оно неясно по содержанию, ввиду некоторых искажений, то он вовсе не будет на него отвечать. Он сделает только одно: отдаст приказ по войскам, что разговоры о перемирии с большевиками распространяются врагами России и что он готовится к наступлению. Это будет не ответ Правительства, а приказ Главнокомандующего.

На этом и разошлись. Помнится, провожая Реньо, я указал ему еще на то, что если бы переговоры осуществились, то неизбежный крах их повлек бы в Европейской Росии еще больший террор со стороны большевиков по отношению к «контрреволюционерам».

Что вы скажете об этих союзниках? - мрачно заметил адмирал после отъезда Реньо и Эллиота.

Вечером я лежал в постели с высокою температурой, как оказалось, в сыпном тифу, но и в постели я продолжал думать о Принцевых островах и диктовал одному омскому общественному деятелю свои мысли относительножелательности конференции в целях объединения всех противобольшевистских сил. Такая конференция превратилась бы в суд над большевиками и создала бы солидарность всех создавшихся правительств, которые могли бы помочь в дальнейшей борьбе. В этом я видел полезную сторону конференции. Но через день я уже потерял сознание и свыше двух недель находился в бреду.

Когда в конце февраля я встал на ноги, вопрос о конференции был исчерпан.

Она была сорвана единодушным протестом всех национальных центров, единодушно же поддержанным печатью всех направлений. В Совете министров не был поднят вопрос о конференции антибольшевистских правительств для солидаризации их в борьбе; в нем раздался, однако, одинокий голос одного скептика, который не верил в успех борьбы и который и позднее предлагал помириться с Москвой и разграничиться. «Пусть каждая сторона живет и творит по-своему», - часто говаривал он.

Смысл союзного решения

Мы боролись за великую и единую Россию.

Нам предложили сойтись на Принцевых островах и договориться о сожительстве разрозненных частей, не исключая и большевистской Москвы.

Идея Великой России могла еще допустить сомнительное существование некоторых отделившихся от нее окраин, но расчленение самой России и идея ее единства находились в глубоком противоречии, а между тем предложение союзников как будто признавало это возможным.

Грозное предостережение видел я в этом парижском решении. Не отрицательный ли это ответ на нашу декларацию по поводу окончания войны, на нашу надежду, что союзники не покинут Россию в состоянии анархии, потому что это опасно для всего мира?

На кого же оставалось тогда надеяться?

В России еще было чехо-словацкое войско, родственное по крови, близкое по интересам. Оно уже ушло на отдых. Пусть, думали мы, наберется сил. В нужный момент оно подымется. Союзники обеспечивают ему отдых и возвращение на родину - оно обеспечит нам победу.

«По дороге чести»

Ничего не достигнувший генерал Стефанек в это время уже выехал из Сибири. Он оставил политическим представителем Богдана Павлу, раскассировал Национальный Совет (русское отделение), который занимался политическими интригами, но не добился главного, чего хотел - не поднял упавшего настроения войска.

Из Шанхая он прислал Павлу следующую телеграмму: «Я еду туда, где требуется мое присутствие. Я буду стараться, чтобы ни одна капля нашей крови, пота и наших слез не была пролита даром, и свое обещание выполню. Я видел наших соколов на фронте и, видя их усталость, прочувствовал их страдания, но я вынес уверенность, что они выдержат, как выдержал чехословацкий народ в целом. Передайте им, чтобы они были верны себе, своему хорошему прошлому и чтобы они не забывали, что только по дороге чести они вернутся в свободную, счастливую и дорогую нашу родину».

"Генерал без чести", "белогвардейский Иуда" - эти и аналогичные прозвища получил французский генерал Морис Жанен, направленный в декабре 1919 года на помощь войскам интервентов и терпящей поражение армии генерала Колчака. Сам он обвинения в предательстве отрицал, обращая в своих дневниках внимание на то, что по сути именно он был назначен Главнокомандующим русско-союзными войсками, но фактически оказался заложником нежизнеспособных на практике решений и приказов Колчака, которые впоследствии и привели к трагедии.

Более того, уже после ареста Колчака и по возвращении Жанена на родину, во Франции он был представлен к высокой награде, Ордену Почетного легиона (1920 г. - 73.193.21.45). Тем не менее, в глазах белого офицерства и ряда его союзников, а также лично Колчака действия Жанена толковались исключительно как предательство.

Еще до гражданской войны французский генерал был прикомандирован к Российской Академии Генерального штаба, научился отлично понимать и говорить, писать по-русски. Во время Первой мировой командовал полком, впоследствии - был направлен в Могилев, в нашу Ставку. Осуществляя намерения Франции восстановить русско-германский фронт в 1918 году, заручившись поддержкой белогвардейского движения, Жанен был направлен в Сибирь для того, чтобы стать главнокомандующим войсками, в которые входили части сербов, румын, поляков, чехов, белогвардейцев и русских военнопленных, а также (по плану) французов, англичан, японцев и американцев, которые должны были присоединиться к течению позднее.

Но война окончилась, Германия капитулировала, потребность в создании фронта отпала. А кроме того, Колчак категорически воспротивился передаче командования русскими войсками иностранцу. Фактически, Жанен оказался номинальным командиром, которому не желали подчиняться войска. Очевидец тех событий, генерал-лейтенант Филатьев в своих исследованиях и очерках, написанных им впоследствии в эмиграции во Франции "Катастрофа Белого движения в Сибири: 1918-1922 гг." писал, что разгрома армии Колчака можно было бы избежать, если бы Колчак передал власть по всем правилам Жанену, если бы "...идея великодержавности не мешала Колчаку видеть вещи в настоящем свете..."

С такой малопочетной ролью француз мириться не захотел и стал высказывать резко враждебную позицию в отношении Колчака лично и белого движения в целом. Так, в конце 1919 года он открыто поддержал организованное "Политическим центром" восстание против Колчака в Иркутске, а затем фактически санкционировал его выдачу эсерам из "Политического центра".

В книге "Окрест Колчака: документы и материалы" описывается, что действуя так, Жанен утверждал, что у него не было выбора, поскольку сложилась ситуация двойного подчинения и ряд военных, в частности, Чехословацкий легион, проявили неподчинению и призывали к открытому бунту. Стоит отметить, что даже предчувствовавший беду Колчак (он не раз говорил об этом в дороге) до последнего не мог поверить в возможность столь низкого предательства, слишком сильна была в нем вера в человеческое благородство. И лишь когда помощник коменданта чешского поезда зашел в вагон и сообщил, что Колчак выдается Иркутским властям, он воскликнул: "Значит, союзники меня предают!" Чем бы закончилось противостояние белого и красного движения, не будь в нем таких позорных страниц, неизвестно...