Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ - русский по-эт.

Из ме-щан, сын по-том-ст-вен-но-го пра-со-ла (тор-гов-ца ско-том). В 1821 году окон-чил один класс двух-класс-но-го во-ро-неж-ско-го уезд-но-го учи-ли-ща, по-сле че-го отец при-влёк его к сво-ему пред-при-ятию, де-ла-ми ко-то-ро-го Кольцов за-ни-мал-ся до кон-ца жиз-ни. Ра-но при-стра-стил-ся к чте-нию, в середине 1820-х годов на-чал со-чи-нять сти-хи, най-дя под-держ-ку сре-ди во-ро-неж-ской ин-тел-ли-ген-ции (кни-го-тор-го-вец Д.А. Каш-кин, се-ми-на-рист-сти-хо-тво-рец А.П. Се-реб-рян-ский). В 1830 году в Мо-ск-ве со-стоя-лась пер-вая (ано-ним-ная) пуб-ли-ка-ция 4 сти-хо-тво-ре-ний Кольцова. В том же го-ду он по-зна-ко-мил-ся с Н.В. Стан-ке-ви-чем, ко-то-рый ввёл Кольцова в литературные кру-ги. С 1831 года стал пе-ча-тать-ся в сто-лич-ных из-да-ни-ях [пес-ня «Пер-стень» (позд-нее название «Коль-цо»), опубликована в «Ли-те-ра-тур-ной га-зе-те»]. В 1835 году уси-лия-ми Стан-ке-ви-ча и В.Г. Бе-лин-ско-го , став-ше-го главным по-пу-ля-ри-за-то-ром твор-че-ст-ва Кольцова, был из-дан пер-вый сборник его сти-хо-тво-ре-ний. В 1836, 1838 и 1840 годах Кольцов по тор-го-вым де-лам бы-вал в Мо-ск-ве и Санкт-Пе-тер-бур-ге, где его бла-го-склон-но при-ни-ма-ли А.С. Пуш-кин, В.А. Жу-ков-ский и др. За-ду-ман-ный Кольцовым пе-ре-езд в Санкт-Пе-тер-бург не со-сто-ял-ся из-за его бо-лез-ни и ма-те-ри-аль-ных за-труд-не-ний в се-мье. По-смерт-ное из-да-ние сти-хо-тво-ре-ний Кольцова (1846 год) под-го-то-вил Бе-лин-ский, пред-ва-рив-ший его боль-шой стать-ёй «О жиз-ни и со-чи-не-ни-ях Коль-цо-ва», в ко-то-рой из-ло-же-на пер-вая, от-час-ти ми-фо-ло-ги-зи-ро-ван-ная био-гра-фия по-эта.

В по-эзии Кольцова наи-бо-лее зна-чи-тель-ны его пес-ни, соз-дан-ные на сты-ке народно-по-этической и ли-те-ра-тур-ной (сти-ли-за-ции народных пе-сен А.Ф. Мерз-ля-ко-ва , А.А. Дель-ви-га и др.) тра-ди-ций. Ха-рак-тер-ны фольк-лор-ные приё-мы (по-сто-ян-ные эпи-те-ты, ус-той-чи-вые фор-му-лы, оли-це-тво-ре-ния, пси-хо-ло-гич. па-рал-ле-лизм и др.), к ко-то-рым Кольцов при-бе-га-ет в ин-тим-ной, пси-хо-ло-ги-че-ски ус-лож-нён-ной ли-ри-ке. Так, в лю-бов-ных пес-нях пред-став-ле-на слож-ная гам-ма пе-ре-жи-ва-ний, вплоть до са-мых му-чи-тель-ных и дра-матич-ных: «Из-ме-на су-же-ной» (1838 год); «Рус-ская пес-ня» («Го-во-рил мне друг, про-щаю-чись…», 1839 год); «Раз-лу-ка» («На за-ре ту-ман-ной юно-сти…», 1840 год). В ря-де ран-них пе-сен Кольцова вос-соз-да-на гар-мо-нич-ная кар-ти-на кре-сть-ян-ской жиз-ни с её празд-ни-ка-ми, мо-лит-ва-ми и зем-ле-дельческим тру-дом, при-об-щаю-щим че-ло-ве-ка к при-ро-де («Сель-ская пи-руш-ка», 1830 год; «Пес-ня па-ха-ря», 1831 год; «Уро-жай», 1835 год; «Ко-сарь», 1836 год). В позд-них пес-нях Кольцова пре-об-ла-да-ют мо-ти-вы оди-но-че-ст-ва, ну-ж-ды, не-во-ли, рас-тра-чен-ной по «чу-жим лю-дям» мо-ло-дец-кой си-лы и т.п. («Раз-ду-мье се-ля-ни-на», 1837 год; «Горь-кая до-ля», 1837 год; «Что ты спишь, му-жи-чок?..», 1839 год, и др.); за-остря-ют-ся со-ци-аль-ные и се-мей-ные кон-флик-ты («Вто-рая пес-ня Ли-ха-ча Куд-ря-ви-ча», 1837 год; «Де-ре-вен-ская бе-да», 1838 год; «Вся-ко-му свой та-лан», 1840 год), воз-ни-ка-ет «раз-бой-ни-чья» те-ма («Уда-лец», 1833 год; «Ху-то-рок», 1839 год), про-дол-жа-ет-ся ли-ния ду-хов-ной поэ-зии («Пе-ред об-ра-зом Спа-си-те-ля», 1839 год). Под-лин-ный тра-гизм при-сущ сти-хам на смерть Пуш-ки-на «Лес» (1837 год). Дру-гой зна-чительный раз-дел ли-ри-ки Кольцова - «ду-мы», пред-став-ляю-щие со-бой на-ро-чи-то бе-зы-скус-ные рас-су-ж-де-ния на фи-лософские и ре-лигиозные те-мы: о тай-не ми-ро-зда-ния и за-мыс-ле Твор-ца, о пре-де-лах че-ло-ве-че-ско-го по-зна-ния («Бо-жий мир», 1837 год; «Лес», 1839 год; «По-эт», 1840 год). В от-ли-чие от сти-хо-тво-ре-ний Кольцова в тра-диционных литературных жан-рах (по-сла-ния, эле-гии, мад-ри-га-лы и др.), его пес-ни и «ду-мы» - уни-каль-ное яв-ле-ние русской по-эзии. Эле-мен-ты поэ-ти-ки Кольцова бы-ли вос-при-ня-ты Н.А. Не-кра-со-вым, И.З. Су-ри-ко-вым, С.Д. Дрож-жи-ным, С.А. Есе-ни-ным и др. Му-зы-ку на пес-ни Кольцова пи-са-ли А.С. Дар-го-мыж-ский, Н.А. Рим-ский-Кор-са-ков, М.П. Му-сорг-ский, М.А. Ба-ла-ки-рев и др.

Сочинения:

Полн. собр. соч. 3-е изд. СПб., 1911;

Полн. собр. сти-хо-тво-ре-ний. Л., 1958;

Соч.: В 2 т. М., 1961; Соч. Л., 1984;

Рус-ский со-ло-вей. Во-ро-неж, 1989.

Дополнительная литература:

Де-Пу-ле М.Ф. А. В. Коль-цов в его жи-тей-ских и ли-те-ра-тур-ных де-лах и в се-мей-ной об-ста-нов-ке. СПб., 1878;

Огар-ков В.В. А. В. Коль-цов, его жизнь и ли-те-ра-тур-ная дея-тель-ность. СПб., 1891;

Бу-на-ков Н.Ф. А. В. Коль-цов как че-ло-век и как по-эт // Фи-ло-ло-ги-че-ские за-пис-ки. 1892. № 5;

Пряд-кин С.Н. Очерк по-эзии А. В. Коль-цо-ва. Во-ро-неж, 1906;

Со-бо-лев-ский А. И. А. В. Коль-цов в ис-то-рии рус-ской ли-те-ра-ту-ры. СПб., 1910;

Тон-ков В.А. А. В. Коль-цов и фольк-лор. Во-ро-неж, 1940;

он же. А. В. Коль-цов. Жизнь и твор-че-ст-во. 2-е изд. Во-ро-неж, 1958;

Мои-сее-ва А.А. А. В. Коль-цов. М., 1956;

А. В. Коль-цов: Ста-тьи и ма-те-риа-лы. Во-ро-неж, 1960.

Иллюстрации:

А. В. Коль-цов. По-рт-рет ра-бо-ты К. А. Гор-бу-но-ва. 1838. Все-рос-сий-ский му-зей А. С. Пуш-ки-на (С.-Пе-тер-бург). Архив БРЭ.

Алексей Васильевич Кольцов

Отец – прасол. Промышлял стадами баранов, как писал позже Белинский, для доставки материала на салотопенные заводы. Был богат, владел большим домом, семейство держал в полном повиновении. Грамоте Кольцова обучил случайный воронежский семинарист. В девять лет мальчик пошел было в Воронежское уездное училище, но уже из второго класса отец забрал его, поскольку остро нуждался в помощнике. «Само собою разумеется, – писал Белинский, – что с ранних лет он (Кольцов) не мог набраться не только каких-нибудь нравственных правил или усвоить себе хорошие привычки, но и не мог обогатиться никакими хорошими впечатлениями, которые для юной души важнее всяких внушений и толкований. Он видел вокруг себя домашние хлопоты, мелочную торговлю с ее проделками, слышал грубые и не всегда пристойные речи даже от тех, из чьих уст ему следовало бы слышать одно хорошее. Всем известно, какова вообще наша семейственная жизнь, и какова она в особенности в среднем классе, где мужицкая грубость лишена добродушной простоты и соединена с мещанскою спесью, ломаньем и кривляньем. По счастью, к благодатной натуре Кольцова не приставала грязь, среди которой он родился и на лоне которой был воспитан». Разъезжая по селам и деревням, Кольцов покупал и продавал скот, вел дела и тяжбы с крестьянами и купцами. «Он любил вечерний огонь, на котором варилась степная каша, – вспоминал позже Белинский, – любил ночлеги под чистым небом, на зеленой траве; любил иногда целые дни не слезать с коня, перегоняя стада с одного места на другое». Так же полюбив чтение, он никогда не расставался с книгами и в степи. Воронежский книготорговец Д. А. Кашкин разрешил молодому прасолу бесплатно пользоваться книгами из своего магазина, объяснял ему неизвестные слова. В первых стихотворных опытах помог Кольцову и А. П. Серебрянский, автор известной песни «Быстры, как волны, дни нашей жизни…»

В 1830 году, будучи в Воронеже, известный деятель столичного философского кружка Н. В. Станкевич услышал от своего камердинера, что некий местный молодой прасол сочиняет удивительные песни, ни на что не похожие. При этом камердинер процитировал некоторые запомнившиеся ему строки, и Станкевича они заинтересовали. Он встретился с Кольцовым и в следующем году напечатал понравившиеся ему песни в петербургской «Литературной газете».

В 1828 году Кольцов влюбился в крепостную девушку. «Известное дело, – писал позже Белинский, близко друживший с поэтом, – что в этом сословии первое задушевное желание отца состоит в том, чтобы поскорее женить своего сына на каком-нибудь размалеванном белилами, румянами и сурьмою болване с черными зубами и хорошим, соответственно состоянию семьи жениха, приданым. Связь Кольцова (с крепостной) была опасна для этих мещанских планов, не говоря уже о том, что в глазах диких невежд, простодушно и грубо чуждых всякой поэзии жизни, она казалась предосудительною и безнравственною. Надо было разорвать ее во что бы то ни стало. Для этого воспользовались отсутствием Кольцова в степь, – и когда он воротился домой, то уже не застал ее там. Это несчастие так жестоко поразило его, что он схватил сильную горячку. Оправившись от болезни и призанявши у родных и знакомых деньжонок, он бросился, как безумный, в степь разведывать о несчастной. Сколько мог, далеко ездил сам, еще дальше посылал преданных ему за деньги людей. Не знаем, долго ли продолжались эти розыски; только результатом их было известие, что несчастная жертва варварского расчета, попавшись в донские степи, в казачью станицу, скоро зачахла и умерла в тоске и в муках жестокого обращения. Эти подробности, – добавлял Белинский, – мы слышали от самого Кольцова в 1838 году. Несмотря на то, что он вспоминал горе, постигшее его назад тому более десяти лет, лицо его было бледно, слова с трудом и медленно выходили из его уст, и, говоря, он смотрел в сторону и вниз. Только один раз говорил он с нами об этом. и мы никогда не решались более расспрашивать его об этой истории, чтобы узнать ее во всей подробности: это значило бы раскрывать рану сердца, которая и без того никогда вполне не закрывалась…»

В 1835 году, с помощью Станкевича и Белинского, вышел в свет небольшой сборник – «Стихотворения Алексея Кольцова». «Прасол верхом на лошади, – писал Белинский, – гоняющий скот с одного поля на другое, по колено в крови присутствующий при резании, или, лучше сказать, при бойне скота; приказчик, стоящий на базаре у возов с салом, – и мечтающий о любви, о дружбе, о внутренних поэтических движениях души, о природе, о судьбе человека, о тайнах жизни и смерти, мучимый и скорбями растерзанного сердца и умственными сомнениями, и, в то же время, деятельный член действительности, среди которой поставлен, смышленый и бойкий русский торговец, который продает, покупает, бранится и дружится Бог знает с кем, торгуется из копейки и пускает в ход все пружины мелкого торгашества, которых внутренне отвращается как мерзости: какая картина! Какая судьба, какой человек!».

В то же время поэт целиком и полностью зависел от отца.

«Он был сметлив, практичен, отец постепенно передал ему все дела, – писал Вересаев, – но держал сына в ежовых рукавицах, требовал строгой отчетности; собственных денег у Кольцова никогда не было; любой приказчик по найму был независимее и богаче этого хозяйского сына. По поручению Кольцову случалось ездить в столицы – продавать гурты скота, хлопотать по судебным делам, которых у старика было несчетное количество, особенно с крестьянами по аренде земель. Тут в первый раз старик почувствовал, что пустяковые стишки, которые кропал чудак-сын, дело не безвыгодное. Стишки доставили сыну знакомство с сановными особами, очень полезными при ведении судебных дел. По просьбе сына, Жуковский, кн. Вяземский, кн. Одоевский писали письма воронежским властям и в судебные инстанции и тем много способствовали удачному исходу целого ряда кольцовских процессов. Однако процессов этих было так много, просить покровителей приходилось так часто, что даже благодушный Жуковский, наконец, стал принимать Кольцова холодно и избегать с ним встреч».

И. С. Тургенев, встречавший Кольцова в Петербурге на квартире у Плетнева, писал: «…В комнате находился еще один человек. Одетый в длиннополый двубортный сюртук, короткий жилет с голубой бисерной часовой цепочкой и шейный платочек с бантом, он сидел в уголку, скромно подобрав ноги, и изредка покашливал, торопливо поднося руку к губам. Человек этот поглядывал кругом не без застенчивости, прислушивался внимательно, в глазах его светился ум необыкновенный, но лицо у него было самое простое русское».

Занимаясь самообразованием, Кольцов далеко не всегда мог правильно уяснить суть осваиваемых предметов. «Субъект и объект я еще немножечко понимаю, – писал он Белинскому, вдруг занявшись философией, – а вот абсолюта ни крошечки». Претензии на большое знание, конечно, вызывали среди окружающих поэта людей насмешки. «Что я? – жаловался он Белинскому. – Человек без лица, без слова, безо всего просто. Жалкое создание, несчастная тварь, которая годится лишь на одно: возить воду да таскать дрова… Торгаш, копеечник, подлец… Вот мое значение, вот в каких слоях я могу быть президент…» – «Только в 1841 году серая жизнь Кольцова неожиданно осветилась ярким счастьем, – писал Вересаев. – Он полюбил заезжую купеческую вдову Варвару Григорьевну Лебедеву. Она отнеслась к его любви благосклонно. „Чудо! – писал Кольцов Белинскому. – Брюнетка, стройна до невероятности, хороша чертовски, умна, образована порядочно, много читала, думала, страдала, кипела в страстях“. Но счастье продолжалось всего два месяца. Красавица оказалась дамой весьма легких нравов. Наградив Кольцова сифилисом, она бросила его и уехала из Воронежа с офицером».

К этому времени отношения Кольцова с отцом почти прервались.

«В конце сентября, – писал он В. П. Боткину, – у меня сделалось воспаление в почках, но пиявки, припарки, прохладительное – возвратили к жизни. Отец, несмотря ни на что, мучить меня не переставал и очень равнодушно сказал мне, что если я умру, он будет рад, а если буду жить, то он предуведомляет меня вперед, чтоб я ничего не ждал и не надеялся; что он дома и ничего мне никогда не предоставит; что если не успеет при жизни прожить, то сожжет. И этак говорил он тогда, когда я ему ни слова ни о чем подобном не сказал и ничего от него не требовал. Мать моя простая, но добрая женщина; хотела мне помочь, но я ее отклонил и поддерживал себя займом. Воспаление прошло, и я немножко опять начал поправляться. Осень. Мезонин холоден, по необходимости поместился вместе. Комнату занял на проходе; удобней не было; было, – да в ней жили старики, ее не дали. Ну, ничего, живу. За сестру сватаются. Завязалась свадьба, все начало ходить, бегать через мою комнату; полы моют то и дело, а сырость для меня убийственна. Трубки благовония курят каждый день; для моих расстроенных легких все это плохо. У меня опять образовалось воспаление, сначала в правом боку, потом в левом против сердца, довольно опасное и мучительное. И здесь-то я струсил не на шутку. Несколько дней жизнь висела на волоске. Лекарь мой, несмотря на то, что я ему мало платил, приезжал три раза в день. А в эту же пору у нас вечеринки каждый день, – шум, крики, беготня; двери до полночи в моей комнате минуты не стоят на петлях. Прошу не курить, – курят больше; прошу не благовонить – больше; прошу не мыть полов, – моют. На пестрой только свадьба кончилась. Шум с плеч долой. На третий день после конца свадьбы отец ко мне приходит. Говорит, чтоб я перешел в его комнату. Я отказался: она зимой сыра, а это мне вредней всего. Он сказал: „Не хочешь? Ну, переходи, куда хочешь, или иди со двора“. И много наговорил в этом роде.

Но вы спросите, отчего ко мне сделался так дурен отец и сестра? – писал дальше Кольцов. – Отец мой от природы с сильною физическою природою человек, жил в приказчиках, приобрел кое-что, сделался хозяином, наживал капиталу 70 тысяч рублей три раза и проживал их вновь, последний раз прожился, – и осталось у него много дел. Он их кое-как затушил, а окончить было нечем. Они пали на меня; в восемь лет я их поуладил, и это дело, за которым я жил в Москве, было последнее. Оно кончилось на время хорошо, теперь у него их нет, он покоен. Выстроил дом, приносит доходу до 6000 в год, да еще у нас девять комнат за собой. Кроме того, у него осталось до двадцати тысяч. Он самолюбив, хвастун, упрям, хвастун без совести. Не любит жить с другими в доме человечески, а любит, чтобы все перед ним трепетало, боялось, почитало и рабствовало. И я все это переносил и терпел, но как у меня была особая комнатка, уйду в нее и отдохну. Не думал о себе, а только о делах. Но, приняв дела, уладил их. И как был Жуковский (в Воронеже), он дал мне большой вес, и старик, ради дел, по необходимости, дал мне свободы более, чем желал. Это ему наскучило. Ему хотелось одолеть меня прежде, настаивая жениться. Я не хотел. Это его взбесило. Женись – он бы тогда надо мной разговелся. Сестра же против меня его пуще возбудила. Она все мои фантазии, которые я ей рассказывал, перетолковала по-своему, и кончила, что я приехал затем, чтобы обобрать старика, да и в Питер. Она также сбывала с рук меня, чтобы выйти замуж и войти во двор и овладеть всем».

Умер 29 (10. XI) октября 1842.

Замечательно сказал о Кольцове Глеб Успенский.

«В русской литературе есть писатель, которого невозможно иначе назвать, как поэтом земледельческого труда – исключительно. Это – Кольцов. Никто, не исключая и самого Пушкина, не трогал таких поэтических струн народного миросозерцания, воспитанного исключительно в условиях земледельческого труда, как это мы находим у Кольцова. Спрашиваем, что могло бы вдохновить хотя бы и Пушкина при виде пашущего мужика, его сохи и клячи? Пушкин мог бы только скорбеть об этом труженике, „влачащемся по браздам“, об ярме, которое он несет, и т. д. Придет ли ему в голову, что этот раб, влачащийся по браздам, босиком бредущий за своей клячонкой, чтобы он мог чувствовать в минуту этого тяжкого труда что-либо, кроме сознания его тяжести? А мужик, изображаемый Кольцовым, хотя и влачится по браздам, находит возможность говорить своей кляче такие речи: «Весело на пашне, я сам-друг с тобою, слуга и хозяин. Весело я лажу борону и соху». А косарь того же Кольцова, который, получая на своих харчах 50 коп. в сутки, находит возможность говорить такие речи: «Ах, ты степь моя, степь привольная! В гости я к тебе не один пришел, я пришел сам-друг с косой вострою. Мне давно гулять (это за 50 коп. в сутки!) по траве степной, вдоль и поперек, с ней хотелося. Раззудись плечо, размахнись рука, ты пахни в лицо ветер с полудня, освежи, взволнуй степь просторную, зажужжи, коса, засверкай кругом!» Тут что ни слово, то тайна крестьянского миросозерцания: все это – прелести, ни для кого, кроме крестьянина, недоступные».

Алексей Васильевич Кольцов родился 15 октября 1809 года в Воронеже. Его отец, Василий Петрович, воронежский мещанин, занимался прасольством, покупкой и выращиванием скота. Детские годы его прошли в тяжелых условиях. Отец поэта был жестокий и невежественный человек. До девяти лет он не дал Кольцову в руки ни одной книги, а когда ему исполнилось 9 лет, отдал в Воронежское уездное училище. Но считая образование непозволительной роскошью, забрал Алексея со второго класса училища, убежденный, что приобретенных познаний вполне достаточно для ведения коммерческих дел.
Настоящей школой для будущего поэта стала родная природа. Именно она сделала из подростка будущего художника слова, вселила в его душу чувство прекрасного. Черноземная степь очаровывала Кольцова, научила мыслить широко и свободно.
Верными товарищами стали для Кольцова книги. Он читал сочинения Богдановича, Державина, Дмитриева, Жуковского, Пушкина. Большую помощь ему оказал в пополнении недостающих знаний воронежский книготорговец Д.А. Кашкин. Он указывал Кольцову на недостатки его стихов, дарил ему книги, давал из магазина для чтения. Среди книг, подаренных Кашкиным, был учебник стихосложения, по которому Кольцов впервые познакомился с теорией поэзии.
В юные годы Кольцова постигает первое большое горе. В доме Кольцовых на положении прислуги жила скромная и застенчивая девушка Дуняша. Между молодыми людьми вспыхнуло взаимное чувство. Отец, воспользовавшись отсутствием Алексея, отправил служанку к одному из донских помещиков. Потрясенный случившимся, Кольцов сначала слег в горячке, а потом бросился по следам проданной в рабство возлюбленной, но отыскать ее так и не сумел.
Кольцов целиком отдается поэзии. К этому времени у него появился наставник - воронежский семинарист А.П. Серебрянский, талантливый сочинитель, который помог поэту в литературном образовании. В стихах своего подопечного он даже исправлял орфографические ошибки и расставлял знаки препинания.
Кольцову в жизни везло на хороших людей. В 1830 году он познакомился с Н.В. Станкевичем, философом, поэтом, известным общественным деятелем, оказавшим благотворное влияние на развитие таланта Кольцова. Станкевич сразу же увидел в корявых на первый взгляд строках поэта-самоучки рациональное зерно самобытного дарования.
Благодаря Станкевичу, он, находясь в Москве, сближается с В.Г. Белинским и с рядом крупнейших писателей.
Литературная известность поэта быстро начинает расти. Его произведения печатаются в лучших журналах и альманахах.
Приезжая по делам отца в Москву и Петербург, Кольцов бывает на литературных вечерах, знакомится с Пушкиным, Крыловым, Жуковским, Одоевским, Вяземским, Тургеневым.
Последние годы жизни Кольцова были очень тяжелыми. Домашняя обстановка стала совершенно невыносимой. Началось обострение болезни с тяжелым кризисом. Поэт так и не смог вырваться из омута мещанской жизни. Болезнь убивала и оставляла в Воронеже, отсекала последние надежды на переезд в Петербург, угнетала духовно. Умер Кольцов 10 декабря 1842 года в одиночестве, огражденный глухой стеной непонимания домашних.
Литературное наследие А.В. Кольцова невелико по объему. Всего полтора десятилетия творческой деятельности, постоянно прерываемой житейскими неурядицами. Однако оно стало достоянием не только отечественной, но и мировой литературы.
К поэзии Кольцова обращались почти 300 композиторов, на его слова было написано более 700 романсов и песен, его книги издавались более 200 раз!
Память об А.В. Кольцове на Воронежской земле никогда не угасала. И, в связи с 200-летием воронежского поэта, 2009 год был объявлен в нашей области Годом Кольцова.
Имя Алексея Кольцова - знаковое для Воронежа, оно хорошо известно по всей России. Воронежцы свято хранят память о поэте-земляке, воспевшем раздолье родного края, любовь русского народа к своей земле, его стремление к вольной жизни. Сохранившиеся до наших дней кольцовские места, которые помнят живого поэта, могут еще рассказать о нем, о его жизни и творчестве немало интересного и удивительного. Его имя носят академический театр драмы, гимназия, улица, сквер…

Литература:
. Абрамов А. Голоса земли Алексея Кольцова / А. Абрамов. - Воронеж, 1964.
. Абросимов Э. Свеча горела… / Э. Абросимов // Коммуна. - 2003. - 4 сент., 5 сент.
. Акаткин В. Песнь о человеке // Акаткин В. Живые письмена / В. Акаткин. - Воронеж, 1996. - С. 5-23.
. Аникин В. Песни и стихи Алексея Кольцова / В. Аникин // Кольцов А. Стихотворения. - М., 1989. - С. 5-14.
. Антюхин Г. «Кольцов родился для поэзии…» / Г. Антюхин Г. // Антюхин Г. Литературное былое. - Воронеж, 1987. - С. 41-48.
. Борзунов С. Уроки для нас / С. Борзунов // Коммуна. - 1987. - 24 окт.
. Будаков В. «Страсти огонь» / В. Будаков // Будаков В. Родине поклонитесь. - М., 1989. - С. 131-146.
. Веселая З. Алексей Васильевич Кольцов / З. Веселая // Люблю Отчизну я… - М., 1986. - С. 120-123.
. Гайворонский А. Воронежские знакомые А. В. Кольцова / А. Гайворонский // Подъем. - 1994. - № 9/10. - С. 201-208.
. Гайворонский А. Стихи А. В. Кольцова в училищах Воронежской губернии / А. Гайворонский // Русская провинция. - Воронеж, 1995. - С. 232-248.
. Гайворонский А. Ученик уездного училища Алексей Кольцов / А. Гайворонский // Гайворонский А. Золотые архивные россыпи. - Воронеж, 1971. - С. 99-107.
. Гамов Н. «Я давно желал тебя видеть…» / Н. Гамов // Мол. коммунар. - 1987. - 10 февр.
. Долинский С. Два письма о Кольцове / С. Долинский // Мол. коммунар. - 1989. - 12 окт.
. Зуев Н. Песня пахаря / Н. Зуев // За строкой учеб-ника. - М., 1989. - С. 73-90.
. Кесслер И. Камергер и прасол / И. Кесслер // Мол. коммунар. - 1999. - 23 февр., 25 февр.
. Киреев Р. Любовь и смерть Алексея Кольцова / Р. Киреев // Литература. - 1998. - № 5. - С. 4.
. Кожемякин А. Знакомые Кольцова / А. Кожемякин // Коммуна. - 1988. - 22 окт.
. Кожемякин А. Как купец поэта учил / А. Кожемякин // Воронежский курьер. - 1994. - 13 окт.
О дружбе А. Кольцова и книготорговца Д. Кашкина.
. Кожемякин А. Портреты Алексея Кольцова / А. Кожемякин // Коммуна. - 2004. - 5 нояб.
Об авторе одного из портретов поэта - Д. Куренине.
. Кожемякин А. Теремок Алексея Кольцова / А. Ко-жемякин // Воронежский курьер. - 2000. - 21 окт.
. Кольцов А. В.: Страницы жизни и творчества: к 175-летию со дня рождения. - Воронеж: изд-во ВГУ, 1984. - 211 с.
. Кораблинов В. Жизнь Кольцова. Жизнь Никитина: романы / В. Кораблинов. - Воронеж: Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1976. - с.
. Кочетков В. «Гениальный талант» в русской поэзии / В. Кочетков // Кольцов А. Стихотворения. - М., 1988. - С. 5-16.
. Ласунский О. Воронежские самородки/ О. Ласунский // Кольцов А.Никитин И.С. Поэзия / А. В. Кольцов, И. С. Никитин. - Воронеж, 1989. - С. 3-7.
. Ласунский О. Мой Кольцов / О. Ласунский // Коммуна. - 1989. - 3 окт.
. Ласунский О. «Пишу не для мгновенной славы…»: предисловие / О. Ласунский // Кольцов А. Стихотворения. Письма к В. Г. Белинскому / А. Кольцов. - Воронеж, 1984. - С. 5-29.
. Ласунский О. Сокол русской поэзии / О. Ласунский // Кольцов А. Стихотворения / А. Кольцов. - Воронеж, 1977. - С. 5-33.
. Мазина Г. И музыка, и слово / Г. Мазина // Коммуна. - 1997. - 17 окт.
. Озеров Л. Прелесть и сила необъятная / Л. Озеров // Кольцов А. Стихотворения / А. Кольцов. - М., 1983. - С. 3-22.
. Песни на стихи А. В. Кольцова. (1809-1969). - Воронеж, 1969. - 176 с.
. Скатов Н. Кольцов / Н. Скатов. - М.: Мол. гвардия, 1983. - 287 с. - (Жизнь замечательных людей).
. Скатов Н. Судьба поэта / Н. Скатов // Кольцов А. Стихи и песни. - Л., 1984. - С. 3-8.
. Слово о Кольцове. Русские советские писатели об А. В. Кольцове /cост. О. Ласунский. - Воронеж, 1969. - 128 с.
. Современники о Кольцове. - Воронеж, 1959. - 211 с.
. Тонков В. А. В. Кольцов / В. Тонков // Очерки литературной жизни Воронежского края. - Воронеж, 1970. - С. 130-153.
. Троицкий В. «Источник покоя и сил…»: Духовное наследие русской поэзии XIX века: от А. Кольцова к И. Никитину / В. Троицкий // Подъем. - 2004. - № 10. - С. 200-212.
. Чернянский Д. Старая новость о Кольцове / И. Чернянский // Мол. коммунар. - 1997. - 16 окт.
. Чубурин П. А. В. Кольцов / П. Чубурин // Чубурин П. Земля воронежская. - Воронеж, 1984. - С. 19.
. Шевченко О. Бессонная ночь: этюд / О. Шевченко // Коммуна. - 1987. - 10 февр. Кольцов и Пушкин.
. Шевченко О. Мужество таланта / О. Шевченко // Коммуна. - 1984. - 15 июня.

По кольцовским местам
. Акиньшин А. Тайны отца поэта / А. Акиньшин // Воронежский курьер. - 1998. - 8 сент.
. Антюхин Г. Кольцовские места / Г. Антюхин. - Воронеж: изд-во ВГУ, 1982. - 64 с.
. Антюхин Г. Хутор Башкирцева / Г. Антюхин // Антюхин Г. Встречи на воронежской земле. - Воронеж, 1969. - С. 53-62.
. Зленко Г. Тогда, в восемнадцатом / Г. Зленко // Коммуна. - 1980. - 28 сент.
. Коваленко О. Улицы нашей памяти / О. Коваленко // Коммуна. - 1987. - 9 июля. Петербург и А. В. Коль-цов.
. Кононов В. Все ли известно о Кольцовском памятнике? / В. Кононов // Воронежский курьер. - 1992. - 31 июня.
. Кононов В. Поэту А. В. Кольцову / В. Кононов // АиФ-Черноземье. - 1995. - № 28. - (Памятники Черноземья).
. Литвинов Р. Памятники землякам / Р. Литвинов // Коммуна. - 1989. - 8 нояб. Открытие в 1918 г. в Москве памятников А. Кольцову и И. Никитину.
. Новичихин Е. Дача Башкирцева / Е. Новичихин // Семилуки. История района. - Воронеж, 1994. - С. 73-76.
. Попов П. Сохранился ли дом Кольцовых? / П. Попов // Воронежский курьер. - 2007. - 17 апр.
. Пульвер Е. Кольцовский сквер / Е. Пульвер // Пульвер Е. Здравствуй, Воронеж. - Воронеж, 1970. - С. 61-62.
О памятниках А. В. Кольцову и И. С. Никитину.
. Четкина Н. Сто двадцать лет назад / Н. Четкина // Мол. коммунар. - 1988. - 1 дек.

Творческая деятельность Алексея Васильевича Кольцова (1809–1842) – одно из самых ярких проявлений происходящей в 1830 е гг. демократизации писательских рядов, которая, как заметил Пушкин, должна была иметь «важные последствия».
В поэзии Кольцова впервые раскрылся изнутри духовный мир крестьянина, его глубокая и подлинная человечность, попранная крепостничеством. Тем самым творчество Кольцова как бы воочию явило то, что уже после смерти поэта все еще был вынужден доказывать и защищать Белинский, говоря: «А разве мужик – не человек? – Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? – Как что? – Его душа, ум, сердце, страсти, склонности – словом, все то же, что и в образованном человеке».
Став первым в истории русской поэзии поэтом крестьянского мира, Кольцов тем самым расширил социальные границы художественно отображаемой действительности. Его творчество явилось новым и значительным шагом вперед на пути дальнейшего сближения искусства с народом.
И до Кольцова были поэты, писавшие о мужике. Еще в первые десятилетия XIX в. – симптом весьма примечательный – появляется ряд так называемых крестьянских поэтов самоучек (Ф. Слепушкин, Е. Алипанов, М. Суханов и др.). Но в их стихах народность была, по определению Белинского, чисто декоративная (4, 160). Рисуя идиллические картины «сельского быта», они дальше перепевов книжной поэзии того времени не пошли.
Поэтическое творчество Кольцова было непосредственно связано с передовыми течениями русской общественной мысли и литературы тех лет. Осваивая народно песенные традиции и опираясь на достижения писателей современников, Кольцов сумел обрести свой собственный голос, свои приемы поэтического мастерства. Недаром, говоря о Кольцове как об оригинальном художнике слова и определяя место его среди поэтов 30 х – начала 40 х гг., Белинский утверждал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова» (4, 179). Позже такую же высокую оценку Кольцову даст и Чернышевский. Характеризуя послепушкинский период в развитии русской поэзии, он писал: «Явились Кольцов и Лермонтов. Все прежние знаменитости померкли перед этими новыми»; и для передовых людей эпохи Чернышевского это действительно было так.
Творческий облик Кольцова неразрывно связан с особенностями его биографии. В ней мало видеть только частный случай, личную драму художника, вынужденного подчиняться неблагоприятно сложившимся житейским обстоятельствам. В горькой участи Кольцова откристаллизовалась общая трагедия современной ему народной жизни.
С отроческих лет Кольцов познал тяготы жизни. Отец его, воронежский мещанин прасол, стремился воспитать детей по своему образу и подобию. Человек грубый и властный, он забрал будущего поэта из второго класса уездного училища и превратил в своего приказчика. Всю свою недолгую жизнь Кольцов был вынужден по воле отца заниматься его коммерческими делами.
Настоящей школой для Кольцова стала родная подворонежская природа. Большую половину года он проводил в бесконечных поездках верхом. Черноземная степь с ее просторами и деревнями научила поэта мыслить широко и свободно, видеть в людях стержневое, глубинное начало. Степь стала воистину поэтической колыбелью Кольцова.
Важную роль в биографии Кольцова сыграл Н. В. Станкевич. Обладая высокоразвитым эстетическим вкусом, он сразу же уловил самобытный характер кольцовского дарования. Через Станкевича были завязаны знакомства с В. А. Жуковским, В. Ф. Одоевским, П. А. Вяземским и др. На одной из литературных «суббот» у Жуковского в начале 1836 г. состоялась встреча Кольцова с Пушкиным.
Трудно переоценить роль критика демократа Белинского в судьбе Кольцова. Встреча в 1831 г., а затем сближение и, наконец, теснейшая дружба с ним, продолжавшаяся до последних дней поэта, в значительной степени определили смысл и содержание всей творческой жизни Кольцова.
Белинский в течение многих лет был первым читателем, ценителем и редактором кольцовских произведений. Он принимал участие в подготовке к изданию первого сборника стихотворений Кольцова (1835). Он же явился инициатором и составителем последующего издания произведений поэта, уже посмертного (1846), снабдив его обширным вступлением «О жизни и сочинениях Кольцова». Это первая итоговая статья о деятельности поэта прасола и первая его обстоятельная биография.
Белинский был для Кольцова не просто личным другом, но идейным руководителм. Их сблизило прежде всего социальное и духовное родство. Мы вправе рассматривать обоих как предшественников плеяды «новых людей» 1860 х гг. Кольцов явился в свет, словно откликаясь на страстные призывы Белинского к народности в литературе.
На молодого поэта оказывают определенное воздействие Дельвиг, Вяземский, Ф. Глинка. Высоко оценивает Кольцов творчество Веневитинова. В восьмистишии, посвященном Веневитинову (1830), Кольцов выразил горячее сочувствие юному поэту в его затаенной тоске по «хорошему» и «высокому». Близок Кольцову и Рылеев. Строки стихотворения Кольцова «Земное счастье» (1830) окрашены в те гражданско патриотические тона, которые были свойственны «Думам» Рылеева. Даже сам характер обличения социальных несправедливостей, не говоря уже о прямом использовании интонаций, ритмики и словоупотребления, заставляет вспомнить некоторые стихи из думы «Волынский».
И все же в становлении Кольцова поэта определяющая роль принадлежит Пушкину.
Влечение молодого Кольцова к пушкинской поэзии, к глубоко выраженной в ней, по определению Белинского, «внутренней красоте человека и лелеющей душу гуманности» (7, 339) заметно проявилось в стихотворении «Соловей» (1831). Воспроизведением не только темы, но и звуковой стороны и общего стилевого и метрического строя пушкинского стихотворения «Соловей и роза» автор хотел, по видимому, подчеркнуть свою зависимость от творчества любимого и великого поэта. Однако в романсе уже обнаруживается тот собственно кольцовский задушевный лиризм, та особая музыкальность, которая будет характерна для зрелого мастерства поэта. Неудивительно, что стихотворение «Соловей» было положено на музыку А. Глазуновым, Н. Римским Корсаковым, А. Рубинштейном, А. Гурилевым и многими другими композиторами. В. В. Стасов причислял его к «поразительным по красоте и поэтичности» романсам.
Освоение пушкинской поэзии помогает Кольцову более серьезно и самостоятельно работать над стилем своих произведений. Избавляясь от романсовой фразеологии, элегических формул, которыми наполнялись его ранние стихотворения («Я был у ней», «Приди ко мне», 1829; «На что ты, сердце нежное…», 1830, и др.), Кольцов стремится к простоте и ясности поэтической речи.
Художнические симпатии Кольцова на редкость постоянны. Это в одинаковой мере относится и к содержанию, и к поэтике его произведений. Если исключить первые опыты, на которых лежит печать запоздалого сентиментализма, и стихи «на случай», то все остальное отчетливо распадается на две несхожие между собой части. Одна – размышления над извечными проблемами человеческого бытия, другая – изображение крестьянской души. Соответственно выбираются и жанры – «дума» и песня.
Обращение к философской тематике Кольцова может показаться искусственным. Но именно стихийное стремление коснуться тайн, к которым был равнодушен купеческо мещанский круг, толкало поэта прасола в мир отвлеченных идей. Не будем забывать также, что в условиях 30 х гг. увлечение философией, преимущественно немецкой, приобретало характер скрытого общественного протеста: ведь мысль свободна, на нее нельзя наложить запрет!
В кольцовских «думах» нет особой претензии на философичность. Они подкупают не глубиной проникновения в сущность фундаментальных мировоззренческих вопросов, не «умственностью», а напротив – своей непосредственностью, даже какой то наивностью. Вот дума «Человек» (1836). Это скорее выплеснувшиеся из недр души эмоции, чем строгое рассуждение о противоречивой природе людских поступков. В «Царстве мысли» (1837) встречаемся с чисто художественной попыткой изложить одно из распространенных в немецкой метафизике положений о существовании некоего абсолюта – бесконечной духовной первоосновы мироздания.
Художник явно подавлял в Кольцове философа. «Думы» сохраняют сейчас интерес более исторический – как свидетельство напряженных интеллектуальных исканий автора «Косаря», как своеобразный памятник общественно эстетической жизни 1830 х гг.
Вершиной творческих достижений Кольцова являются созданные им песни. Стихотворения, написанные в подражание русским народным песням, возникают в русской поэзии еще в XVIII в. и получают широкое распространение в первой трети XIX в. В это время печатаются и входят в массовый репертуар «русские песни» Мерзлякова, Дельвига, Н. Ибрагимова, Шаликова, Глебова, Цыганова, Ободовского, Александра Корсака и др.
Мерзляков, Дельвиг, Цыганов и другие ближайшие предшественники Кольцова сыграли несомненную и положительную роль в развитии жанра книжной русской песни. По сравнению с поэтами сентименталистами конца XVIII в. они достигли более существенных результатов и в передаче душевных переживаний героя, и в освоении стилистических, интонационных и ритмических особенностей устной народной поэзии. Однако творчество даже видных мастеров русской песни не шло далее внешнего заимствования уже разработанных в фольклоре мотивов, образов, стилистических средств. И это не могло не приводить к искусственности, подражательности, которая чувствуется в самом языке сочиненных ими песен. Некоторые из них стали народными, но их авторы чуждались прозы народной трудовой жизни, говорили «только о чувствах, и чувствах преимущественно нежных и грустных».
Исключительное проникновение в самые глубины народного духа и народной психологии позволило Кольцову, как сказал о нем Белинский, раскрыть в своих песнях «все хорошее и прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского селянина» (9, 532).
Кольцов открыл отечественной литературе ее настоящего героя – скромного мужичка, на плечах которого держалась вся Россия. Не придуманный, а натуральный крестьянин наконец то занял полноправное место в галерее поэтических персонажей. Оказалось, что душа простого человека в нравственном смысле – не мертвая пустыня, как считалось раньше, что она способна не только на суетные, низкие страсти, но и на возвышенные чувства. Крепостной крестьянин показан Кольцовым не как холоп и безличное орудие производства, а как ценная в этическом и эстетическом плане индивидуальность.
Лирический герой стихотворений Кольцова явился предтечей тургеневских крестьян из «Записок охотника». Без него невозможно было бы появление обличительной некрасовской поэзии.
Подлинная народность творчества Кольцова наиболее ярко проявилась в его песнях о крестьянском земледельческом труде. Новаторство поэта сказалось здесь прежде всего в его умении выразить народную точку зрения на труд как на источник жизни, духовного величия, радости. Герой «Песни пахаря» (1831) «весело» ладит борону и соху. В стихотворении «Урожай» (1835) скрип возов в пору жатвы уподобляется музыке, а скирды на гумнах – князьям.
Отношением к труду определяется физическая и нравственная красота, какой овеяны кольцовские крестьяне, например герой «Косаря» (1836):
У меня ль плечо –
Шире дедова;
Грудь высокая –
Моей матушки.
На лице моем
Кровь отцовская
В молоке зажгла
Зорю красную.
В силе, сноровке, увлеченности самим ходом работ («Раззудись, плечо! Размахнись, рука!») раскрывается та «поэзия труда», в которой Глеб Успенский видел одну из самых характерных особенностей творчества Кольцова. Именно с трудом лирический герой Кольцова связывает понятие этического и прекрасного, открывая тем самым существенные стороны народной жизни и народного самосознания.
В большинстве случаев кольцовских молодцев прельщает не столько практический результат, сколько сам процесс труда, внутренняя его красота, возможность проявления в нем своего «я». Тяжелый физический труд, который третировался образованными сословиями как жалкий и рабский – или, в лучшем случае, вызывал сострадание к пахарю, – под пером Кольцова песенника приобрел совершенно новое свойство. Он стал той частью народной жизни, где нашла выход подспудная тяга земледельца к духовной деятельности. Не принципом непосредственной «пользы» объясняется готовность мужика опоэтизировать свои повседневные занятия и грозные силы природы. Здесь дали о себе знать исконные художнические, артистические задатки крестьянской души.
Новаторство Кольцова явственно обнаруживается и в тех его песнях, в которых повествуется о тяжелых жизненных условиях крестьянина. Поэт сумел рассказать о бедняке с такой душевной скорбью, с таким сочувствием, как никто из его предшественников. Больше того, в ряде кольцовских стихотворений на эту тему уже намечаются те тенденции, которые будут характерны для поэтов демократов 60 х гг. Особенно примечательны в этом отношении песни Кольцова «Горькая доля» (1837), «Раздумья селянина» (1837), «Вторая песня Лихача Кудрявича» (1837), «Перепутье» (1840), «Доля бедняка» (1841) и др. Лирический голос автора, согретый теплом и искренним участием к обездоленному человеку, слышится в стихотворении «Деревенская беда» (1838), заканчивающемся выразительными строками:
С той поры я с горем ну?ждою
По чужим углам скитаюся,
За дневной кусок работаю,
Кровным потом умываюся…
(с. 162)
Вместе с тем бедняк в кольцовских песнях не только жалуется и сетует на свою горькую судьбу. Он умеет бросить ей и дерзкий вызов, смело идет навстречу любым невзгодам. Герой стихотворения «Измена суженой» (1838), потрясенный случившимся, отправляется в путь:
Горе мыкать, жизнью тешиться,
С злою долей переведаться…
(с. 156)
Герой Кольцова, являясь выразителем существеннейших черт русского характера, терпелив, стоек, отважен. Если его постигла беда, то ему, по мысли Белинского, свойственно не расплываться в грусти, не падать «под бременем самого отчаяния… а если уже пасть, то спокойно, с полным сознанием своего падения, не прибегая к ложным утешениям, не ища спасения в том, чего не нужно было ему в его лучшие дни» (9, 533). Вот почему, несмотря на все беды и грозы, подстерегающие лирического героя Кольцова, основной тон его поэзии остается глубоко оптимистическим, жизнеутверждающим:
И чтоб с горем в пиру
Быть с веселым лицом;
На погибель идти –
Песни петь соловьем!
(с. 176)
Характерно, что в этих словах из стихотворения «Путь» (1839) советский поэт Павел Антокольский увидел «центральный нерв» дарования Кольцова.
Тема воли – одна из исконных тем народной поэзии – заняла видное место и в творчестве поэта прасола. Характерно в этом отношении стихотворение «Стенька Разин» (1838). Оно находится в органической связи с песенным разинским фольклором. Здесь и обращение доброго молодца к вскормившей и вспоившей его «Волге матушке», и размашистая удаль свободолюбивого героя:
Забушуй же, непогодушка,
Разгуляйся, Волга матушка!
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку…
(с. 169)
Уже сам выбор темы Разина до известной степени характеризует и общественные, и эстетические взгляды Кольцова.
По мнению Щедрина, в том и заслуга Кольцова, что он сумел раскрыть в русском бесправном крестьянине глубоко осознающего свое достоинство человека, подметить то «жгучее чувство личности», которое «раскрывает все внешние преграды и, как вышедшая из берегов река, потопляет, разрушает и уносит за собой все встречающееся на пути».
Изображая народ с «затаенной мыслью о воле», Кольцов верит, что лучшая доля людей труда только «До поры, до время камнем в воду пала», причем важно то, что эти надежды питаются верой в могучие силы, таящиеся в народе. В стихотворении «В непогоду ветер…» (1839) поэт призывает народ:
Поднимись – что силы
Размахни крылами:
Может, наша радость
Живет за горами!
(с. 178)
Требованием «жизни другой» проникнуты и строки известной песни Кольцова «Так и рвется душа…» (1840). Горячее стремление к воле поэт вкладывает в романтическую «Думу сокола» (1840), где возвышенная мечта о свободе самого поэта сливается с чаяниями закрепощенных масс:
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
(с. 192)
Не удивительно, что «Дума сокола» была воспринята многими поколениями передовых людей как песня, призывающая к борьбе за достойную человека жизнь. Примечателен также широкий отклик, какой получили стихи этой песни в художественной литературе: в произведениях И. С. Тургенева, И. С. Никитина, Л. Н. Трефолева, Ф. В. Гладкова и др.
Образ смелой и независимой птицы, сродни легендарному горьковскому Соколу, возникает в целом ряде стихотворений Кольцова. Да и он сам входит в наше сознание как «сокол русской поэзии, чей вольный полет был „призывом гордым к свободе, к свету“.
О пробуждавшихся в народе порывах к лучшей доле у Кольцова нередко говорится только намеком, но достаточно прозрачным в контексте эпохи. Например, в песне «Много есть у меня…» (1840):
Но я знаю, на что
Трав волшебных ищу;
Но я знаю, о чем
Сам с собою грущу…
(с. 207)
В некоторых песнях поэта проступают и черты известной ограниченности, свойственной сознанию патриархального крестьянства. Но – и это самое главное – при всех сомнениях и достаточно сложных идейно нравственных исканиях Кольцова в лучших его стихах выражается довольно смелый по тому времени протест против современной ему «грязной» и «грубой» действительности. Поднимаясь до осознания необходимости борьбы с нею, поэт призывает в «Послании», посвященном Белинскому (1839), восстать во имя «торжества» «новой мысли», правды, разума и чести.
Можно без преувеличения сказать, что в то время никто, кроме Лермонтова, не выразил с такой художественной силой ненависть к крепостнической действительности, как Кольцов. Даже слезы, сжигающие, ядовитые слезы гнева, отчаяния, тоски, роднят здесь Кольцова с Лермонтовым. Выступая против жизни, основанной на бесправии и рабстве, Кольцов заявляет в «Расчете с жизнью» (1840):
Если б силу бог дал –
Я разбил бы тебя!
(с. 208)
Но параллель «Лермонтов – Кольцов» требует более глубокого рассмотрения. Будучи современниками, оба поэта с разных точек зрения (но сходных в главном – неприятии современной им социальной действительности) отразили противоречия своей горькой эпохи.
Лермонтов ярче других засвидетельствовал неудовлетворенность своего поколения николаевским режимом. Его творчество сфокусировано на изображении мрачных сторон жизни. Скепсис, губительная для психики рефлексия, яд самоанализа – все эти «внутренние болезни» поразили лучшую часть дворянского класса в годы николаевской реакции.
Кольцов, напротив, выразил во многих произведениях здоровые, могучие силы нации, народный дух, которого не сломить даже сверхжестоким политическим гнетом. Что, собственно, менялось в привычном укладе многомиллионных масс крестьянства от очередных перемен на русском престоле? При Николае I в деревне все осталось так же, как было и раньше: беспросветная нищета, усугубленная начавшимся расслоением сельской общины, возрастающей властью «золотой казны».
Лермонтов в «Думе» с печалью смотрит на свое поколение, грядущее рисуется автору в самых мрачных красках («…иль пусто, иль темно…»). Совсем иначе оно видится Кольцову. Воплощая неиссякаемую веру поселянина труженика в конечное счастье человека, этот вековечный народный оптимизм, Кольцов восклицает в «Последней борьбе» (1838):
Не грози ж ты мне бедою,
Не зови, судьба, на бой:
Готов биться я с тобою,
Но не сладишь ты со мной!
(с. 167)
Пламенные кольцовские строки звучали резким диссонансом на фоне поэзии его эпохи. В лирику отчаяния, уныния и тоски вдруг вторгаются новые мотивы. Светлый колорит кольцовских стихов рождается и под влиянием их специфической художественной формы. Необычайно содержательной становится сама песенная поэтика. О каких бы грустных вещах ни говорилось в произведении, стремительность интонации, особая распевность, своеобразие мелодического рисунка как бы смягчают драматизм.
Высоким гражданским пафосом, глубокой скорбью, вызванной смертью Пушкина, окрашено стихотворение «Лес» (1837). Это в самом широком смысле слова политическое выступление смело может быть поставлено рядом с таким обличительным произведением, как лермонтовское «Смерть поэта». Достаточно вспомнить имеющиеся в стихах Кольцова сравнения тех сумрачных лет с «осенью черной» и «ночью безмолвной» или вчитаться, например, в такую строфу:
Одичал, замолк…
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье…
(с. 148)
– чтобы почувствовать всю смелость вызова официальной правительственной России. Примечательна по своей точности характеристика и тех низких интриг, которые явились непосредственным поводом гибели великого поэта:
С богатырских плеч
Сняли голову –
Не большой горой,
А соломинкой…
(с. 149)
Особого внимания заслуживают в творчестве Кольцова семейно бытовые песни. В них с огромной искренностью раскрыт внутренний мир простой русской женщины, правдиво передано ее положение в патриархальной крестьянской среде. Реалистическое содержание определило и художественные особенности этих песен, их тесную связь с фольклором, в частности с семейно бытовой народной лирикой. С особенной силой эта связь проявилась в разработке Кольцовым темы подневольной жизни с «постылым» мужем. Поэт воссоздает подлинно трагический образ молодой крестьянки, выданной замуж против ее воли. Героиня стихотворения «Без ума, без разума…» (1839) придает новый и трагический оттенок традиционному изречению «поживется – слюбится»:
Хорошо, состарившись,
Рассуждать, советовать
И с собою молодость
Без расчета сравнивать!
(с. 189)
Столь же глубоко волнующая, как писал Белинский, «раздирающая душу жалоба нежной женской души, осужденной на безвыходное страдание» (9, 535), слышится в песне «Ах, зачем меня…» (1838):
Не расти траве
После осени;
Не цвести цветам
Зимой по снегу!
(с. 158)
Для семейно бытовых песен Кольцова характерна их общественная направленность. Выражая высокие идеалы народной морали, они содержали требование духовного раскрепощения человека. Жажда любви, независимости, воли особенно ярко проявилась в песне «Бегство» (1838), в которой право на взаимную любовь, на личное счастье соединялось с освободительными стремлениями закрепощенного народа.
Любовная лирика Кольцова – это поэзия земной радости, восторженного преклонения перед духовной и физической красотой. Восхищение любимой вызывает и замечательные по своей художественности сравнения в песне «Последний поцелуй» (1838):
Пусть пылает лицо,
Как по утру заря…
Как весна, хороша
Ты, невеста моя!
(с. 159–160)
Удивительно красивое и светлое чувство воспето Кольцовым. Герои его песен любят от всего сердца. В самые трудные дни большая любовь освещает жизнь обездоленных людей, придает им силы в борьбе с суровой действительностью. Бобылю из песни «В поле ветер веет…» (1838) не страшна
Доля нелюдская,
Когда его любит
Она, молодая!
(с. 166)
Не случайно сборник стихов Кольцова Чернышевский назвал книгой «любви чистой», книгой, в которой «любовь – источник силы и деятельности».
Любовные песни Кольцова выделяются и своим особым задушевным лиризмом, глубокой искренностью, и подчас изумительным по жизненности воспроизведением интимных человеческих чувств. Такие произведения поэта как «Пора любви» (1837), «Грусть девушки» (1840), «Разлука» (1840), «Не скажу никому…» (1840) были подлинно новым словом в любовной лирике тех лет. К этому необходимо добавить, что, воспевая душевную красоту людей из народа, красоту поруганную и оскорбленную в крепостническом обществе, Кольцов смог стать своеобразным выразителем освободительных устремлений своего времени.
Народность поэзии Кольцова находит выражение не только в правдивом показе действительной жизни, но и в разработке соответствующих художественных средств. Песни Кольцова, писал Белинский, «представляют собой изумительное богатство самых роскошных, самых оригинальных образов в высшей степени русской поэзии. С этой стороны язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем» (9, 536).
Используя эстетические приемы, давно сложившиеся в устной традиции, поэт обогащает их собственными изобретениями. Он стремится выработать такую систему поэтических средств, которая позволила бы в «оптимальном режиме» передать общий пафос его творчества. Наиболее соответствовали этим целям возможности синтетического жанрового сплава – полулитературной полуфольклорной «русской песни». Намеченные народом символы, ритмы, особые речевые обороты под пером Кольцова приобретали исключительную выразительность.
Одним из ярких проявлений мастерства Кольцова следует признать его умение драматизировать лирическую тему. Глубоко проникая в народные характеры, поэт показывает чувства, переживания простых людей через их внешние признаки (лицо, движение, интонацию, жест), что вносит в русскую словесность новые поэтические краски. Таково, например, изображение внутреннего состояния девушки во время расставания ее с возлюбленным в песне «Разлука» (1840). С предельной полнотой передана здесь глубокая взволнованность девушки:
Вмиг огнем лицо все вспыхнуло,
Белым снегом перекрылося…
(с. 199)
Сердечное терзание героини сказалось и в самой прерывистости речи («Не ходи, постой! дай время мне…»), и в недосказанности («На тебя, на ясна сокола…»), и в зримом раскрытии ее душевного горя («Занялся дух – слово замерло…»).
Подчас мастерство поэта песенника проявляется в предельно сжатых портретных зарисовках. Так, в глубоко интимной лирической песне «Не шуми ты, рожь…» (1834), вспоминая о любимой «душе девице», Кольцов сосредоточивает внимание только на ее глазах:
Сладко было мне
Глядеть в очи ей;
В очи, полные
Полюбовных дум!
(с. 112)
Перед нами отчетливо возникает волнующий образ, исполненный глубокого чувства. В потоке нахлынувших воспоминаний, мыслей, дум поэт находит то существенное, основное, что особенно запечатлелось, стало наиболее дорогим.
Не дается обычного портрета и в песне «Пора любви» (1837):
Стоит она, задумалась,
Дыханьем чар овеяна…
(с. 145)
Но мы хорошо представляем молодость, красоту девушки через внешнее проявление ее душевного движения:
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая…
(там же)
Художественное своеобразие Кольцова с особенной силой обнаруживается в его пейзажной живописи. В его стихотворениях природа неотделима от людей и от их труда, от повседневных человеческих забот, радостей, печалей и дум. По словам Салтыкова Щедрина, тем и «велик Кольцов, тем и могуч талант его, что он никогда не привязывается к природе для природы, а везде видит человека, над нею парящего».
Созданные Кольцовым картины родной земли свежи и новы. «Красавица зорька В небе загорелась» («Песня пахаря»), а зреющая рожь «Дню веселому улыбается» («Урожай»). В стихотворении «Что ты спишь, мужичок?..» (1839) Кольцов находит неповторимые краски для описания поздней осени:
Ведь уже осень на двор
Через прясло глядит…
(с. 186)
– и русской деревенской зимы:
Вслед за нею зима
В теплой шубе идет,
Путь снежком порошит,
Под санями хрустит.
(там же)
Кольцов умеет по своему сказать и о привольной русской степи. Читая стихотворение «Косарь» (1836), кажется, видишь всю ее бескрайнюю ширь, дышишь запахом ее трав и цветов. Для кольцовского косаря она не только просторна, но и как то по особенному радостна и светла:
Ах ты, степь моя,
Степь привольная,
Широко ты, степь,
Пораскинулась…
(с. 123)
В стихотворении «Урожай» (1835) медленно надвигающаяся туча темнеет, растет, «ополчается громом, бурею, огнем, молнией», и тут же как бы после минутного затишья она
Ополчилася –
И расширилась,
И ударила,
И пролилася,
Слезой крупною…
(с. 114)
В этой строфе, состоящей почти из одних глаголов, самый ритм и подбор звуков (прежде всего звонких согласных «р» и «л») немало способствуют изображению мощных раскатов грома и хлынувшего дождя. Особенно большую динамичность, широту, силу придает глаголам стоящий перед ними звук «и».
Одной из особенностей поэтического мастерства Кольцова является точность, конкретность, почти зрительная ощутимость изображения при исключительной экономичности, лаконичности художественных средств. Органически восприняв народно песенную речь, поэт выработал свой отвечающий теме стиль, свою образность, свой особый голос.
Кольцов добивается свежих и точных слов (в смысле передачи определенного психологического состояния), сравнений и метафор, родственных самому духу народно песенного творчества. Эта особенность реалистической поэтики Кольцова ярко проявляется в песне «Доля бедняка» (1841), где автор сумел просто и вместе с тем совершенно по новому передать скрытую от взоров людей горечь переживаний крестьянина бобыля:
Из души ль порой
Радость вырвется, –
Злой насмешкою
Вмиг отравится.
(с. 215)
Речевые элементы, которые непосредственно идут из фольклора («И сидишь, глядишь, Улыбаючись; А в душе клянешь Долю горькую!»), у поэта естественны и художественно оправданы.
Самобытное мастерство мы видим и в инструментовке, мелодике, метрике и ритмике кольцовских стихов. Широко применяемые Кольцовым пятисложник и трехстопный ямб с дактилическими окончаниями, внутренние рифмы, повторы и аллитерации придают его стихам отмеченные уже выше смысловую выразительность и музыкальность. И когда вчитываешься, например, в песню «Не шуми ты, рожь…», то ясно видишь, что даже самый размер ее очень подходит к тому горестному настроению, которым исполнено это стихотворение:
Тяжелей горы,
Темней полночи
Легла на? сердце
Дума черная!
(с. 112)
Не менее выразительна и такая кольцовская песня как «Последний поцелуй». В ее инструментовке обращают на себя внимание первая и вторая строки, где хорошо слышатся звуки «л», «п» («поцелуй, приголубь, приласкай»), третья и четвертая – с выделяющимся в них звуком «р» («Еще раз, поскорей, поцелуй горячей»). Обнаруживаются также повторения слов и внутренние рифмы («Не тоскуй, не горюй, Из очей слез не лей»). Все это придает лирической интонации песен Кольцова музыкальность, которую так высоко оценил М. Балакирев, написавший на слова этого стихотворения свой известный романс. По отзывам Ц. А. Кюи, романс представляет совершеннейший образец слияния музыки с текстом в одно гармоническое целое.
Вообще следует отметить, что Кольцов сыграл исключительную роль в развитии отечественной музыкальной культуры. Его строки вдохновили на создание замечательных творений таких композиторов как Глинка, Варламов, Гурилев, Даргомыжский, Балакирев, Римский Корсаков, Мусоргский, Рубинштейн, Рахманинов, Гречанинов, Глазунов и др.
Кольцов обогатил нашу поэзию безыскусственной русской речью. Избегая каких либо нарочитых «красивостей», он вносит в свои стихи обычные слова, взятые из живого народного языка, придавая им особый поэтический колорит. По определению Белинского, в песни Кольцова «смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи – и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии» (9, 534).
Используя разговорную речь крестьян, Кольцов тщательно отбирает в ней самое типичное, что помогает ему ярче выразить чувства и мысли народа, правдиво показать жизнь простолюдинов. Во «Второй песне Лихача Кудрявича» (1837) читаем:
Кафтанишка рваный
На плечи натянешь,
Бороду вскосматишь,
Шапку нахлобучишь,
Тихомолком станешь
За чужие плечи…
(с. 153)
Для Кольцова чрезвычайно характерно частое употребление уменьшительно ласкательных речевых форм, которые в наибольшей степени соответствуют народному стилю:
Пала грусть тоска тяжелая
На кручинную головушку…
(с. 156)
Ты возьми мою кручинушку…
(с. 169)
Типичны для песен Кольцова пословицы и поговорки, органически вкрапленные в речь его лирического героя. Например, в «Горькой доле» (1837):
Без любви, без счастья
По миру скитаюсь:
Разойдусь с бедою –
С горем повстречаюсь!
(с. 137)
Значение Кольцова в истории отечественной литературы определяется нерасторжимой связью его с народом, которая, по мнению Белинского, нашла яркое выражение в художественном воспроизведении поэтом крестьянского быта и особенностей характера, склада мыслей и чувств простых русских людей. Именно эти важнейшие стороны кольцовского творчества оказали наиболее плодотворное воздействие на русскую поэзию.
Опираясь на литературно эстетическую концепцию Белинского, революционные демократы 60 х гг. рассматривали поэтическое наследие Кольцова в соответствии с выдвинутыми эпохой новыми и повышенными требованиями всестороннего отображения жизни в существенных ее проявлениях.
Добролюбов в первых же высказываниях о Кольцове (1858) определяет его как поэта, который по самой сущности своего дарования был близок к народу. Вместе с тем критик прямо и, пожалуй, даже чрезмерно категорически указывал на недостаточную связь кольцовских произведений с общественно политической проблематикой. По убеждению Добролюбова, «Кольцов жил народной жизнью, понимал ее горе и радости, умел выражать их. Но его поэзии недостает всесторонности взгляда; простой класс народа является у него в уединении от общих интересов…».
Добролюбов смог выделить и высоко оценить ту «реальную здоровую» сторону стихотворений Кольцова, которую, по словам критика, необходимо было «продолжить и расширить». Добролюбов подчеркнул нерасторжимую связь передовой русской поэзии с кольцовскими традициями. О значении этих традиций для русской литературы писал и Салтыков Щедрин: «Весь ряд современных писателей, посвятивших свой труд плодотворной разработке явлений русской жизни, есть ряд продолжателей дела Кольцова».
Художественное наследие Кольцова было особенно дорого Н. А. Некрасову. Говоря о Кольцове как о действительно самобытном поэте, он ставил его в один ряд с величайшими нашими поэтами – Пушкиным, Лермонтовым, Жуковским, Крыловым.
В творчестве Некрасова нашла дальнейшее продолжение введенная в поэзию Кольцовым тема труда. Некрасов придал ей ту политическую остроту, какой недоставало Кольцову. Некрасову был несомненно близок выраженный в песнях Кольцова народный взгляд на физическую и духовную красоту трудящихся людей.
Опытом Кольцова было во многом подготовлено и обращение Некрасова к фольклору, к живой разговорной речи крестьян. Некрасова в какой то мере можно считать продолжателем Кольцова и в области стихосложения. Весьма показательна в этом отношении поэма «Кому на Руси жить хорошо», в которой широко применяется идущий от Кольцова преимущественно трехстопный ямб с дактилическими окончаниями.
Традиция Кольцова ощутима и в творчестве поэта некрасовского лагеря И. С. Никитина. Опираясь на художественный опыт своих предшественников и прежде всего Кольцова, он обращался непосредственно к простонародной жизни, черпал в ней темы и образы. В стихотворениях Никитина («Зашумела, разгулялась…», «Песня бобыля», «Наследство», «Ехал из ярмарки ухарь купец…», «Отвяжись, тоска…» и др.) явственна ориентация на народно песенное начало, которое так полно представлено у Кольцова.
В русле традиций Кольцова развивается также творчество поэта демократа И. З. Сурикова. Воздействие автора «Косаря» чувствуется в таких широкоизвестных его произведениях, как «Эх, ты, доля…», «Голова ли ты, головушка…», «В степи» и др. Суриковское стихотворение «В зеленом саду соловушка…» является развитием поэтического мотива женской доли, разработанного Кольцовым в его песне «Ах, зачем меня…».
Следы влияния Кольцова заметны также в творчестве поэтов песенников С. Ф. Рыскина (1860–1895), Е. А. Разоренова (1819–1891), Н. А. Панова (1861–1906) и др. Проблематика и поэтика стихотворений Кольцова нашли дальнейшее развитие в творческой практике С. Д. Дрожжина: отраженная в его стихах тема крестьянского труда генетически восходит к «Песне пахаря» и «Урожаю».
Кольцов оказал особенно большое и плодотворное влияние на художественное становление Сергея Есенина. В стихотворении «О, Русь, взмахни крылами…» поэт прямо пишет о себе как о последователе Кольцова. Лирические мотивы и образы русского песенника имеют прямой отзвук в стихах М. Исаковского, А. Твардовского, Н. Рыленкова и других советских поэтов, творчество которых глубоко и органично связано с народной песней.
Художник новаторского склада, А. В. Кольцов сумел создать такие самобытные, глубоко национальные образцы демократической поэзии, что его имя по достоинству заняло одно из первых мест в ряду замечательных русских поэтов.

Алексей Васильевич Кольцов родился 3 (15) октября 1809 года в Воронеже. Русский поэт из мещан, сын потомственного прасола (торговца скотом).

В 1821 году окончил один класс двухклассного воронежского уездного училища, после чего отец привлек его к своему предприятию, делами которого Кольцов занимался до конца жизни.

Рано пристрастился к чтению, в середине 1820-х годов начал сочинять стихи, найдя поддержку среди воронежской интеллигенции (книготорговец Д.А. Кашкин, семинарист-стихотворец А.П. Серебрянский). В 1830 г. в Москве состоялась первая (анонимная) публикация 4 стихотворений Кольцова. В том же году он познакомился с Н.В. Станкевичем, который ввел Кольцова в литературные круги. С 1831 г. стал печататься в столичных изданиях. В 1835 г. усилиями Станкевича и В.Г. Белинского, ставшего главным популяризатором творчества Кольцова, был издан первый сборник его стихотворений. В 1836, 1838 и 1840 годах Кольцов по торговым делам бывал в Москве и Санкт-Петербурге, где его благосклонно принимали А.С. Пушкин, В.А. Жуковский и др. Задуманный Кольцовым переезд в Санкт-Петербург не состоялся из-за его болезни и материальных затруднений в семье. Алексей Васильевич Кольцов умер 29 октября (10 ноября) 1842 года в Воронеже.

Посмертное издание стихотворений Кольцова (1846 г. ) подготовил Белинский, предваривший его большой статьей «О жизни и сочинениях Кольцова», в которой изложена первая, отчасти мифологизированная биография поэта.

В поэзии Кольцова наиболее значительны его песни , созданные на стыке народно-поэтической и литературной (стилизации народных песен А.Ф. Мерзлякова, А.А. Дельвига и др.) традиций. Характерны фольклорные приемы (постоянные эпитеты, устойчивые формулы, олицетворения, психологический параллелизм и др.), к которым Кольцов прибегает в интимной, психологически усложненной лирике. Так, в любовных песнях представлена сложная гамма переживаний , вплоть до самых мучительных и драматичных: «Измена суженой» (1838 г.); «Русская песня» («Говорил мне друг, прощаючись…», 1839 г.); «Разлука» («На заре туманной юности…», 1840 г.).

В ряде ранних песен Кольцовым воссоздана гармоничная картина крестьянской жизни с ее праздниками, молитвами и земледельческим трудом, приобщающим человека к природе («Сельская пирушка», 1830; «Песня пахаря», 1831; «Урожай», 1835; «Косарь», 1836). В поздних песнях Кольцова преобладают мотивы одиночества, нужды, неволи, растраченной по «чужим людям» молодецкой силы и т. п. («Раздумье селянина», 1837; «Горькая доля», 1837; «Что ты спишь, мужичок?..», 1839 и др.); заостряются социальные и семейные конфликты («Вторая песня Лихача Кудрявича», 1837; «Деревенская беседа», 1838; «Всякому свой талан», 1840), возникает «разбойничья» тема («Удалец», 1833; «Хуторок», 1839), продолжается линия духовной поэзии («Перед образом Спасителя», 1839). Подлинный трагизм присущ стихам на смерть Пушкина «Лес» (1837).

Другой значительный раздел лирики Кольцова – «думы», представляющие собой нарочито безыскусные рассуждения на философские и религиозные темы: о тайне мироздания и замысле Творца, о пределах человеческого познания («Божий мир», 1837; «Лес», 1839; «Поэт», 1840). В отличие от стихотворений Кольцова в традиционных литературных жанрах (послания, элегии, мадригалы и др.), его песни и «думы» - уникальное явление русской поэзии. Элементы поэтики Кольцова были восприняты А.Н. Некрасовым, И.З. Суриковым, С.Д. Дрожжиным, С.А. Есениным и др. Музыку на песни Кольцова писали А.С. Даргомыжский, Н.А. Римский-Корсаков, М.П. Мусоргский, М.А. Балакирев и др.

Ключевые слова: Алексей Кольцов, подробная биография Кольцова, критика, скачать биографию, скачать бесплатно, реферат, русская литература 19 века, поэты 19 века