Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Кстати, буква "ё", столь хорошо различимая в сумерках, была напылена, оказывается, на цоколе дома, в котором проживал Пётр Пёдиков. Бывшие сокамерники поднялись в холостяцки чистенькую однокомнатку, увешанную картинами, и продолжили прерванную в камере беседу. Непьющий хозяин предложил гостям по рюмочке самодельной отдающей лекарством настойки крепостью не более тридцати градусов. Сам он пробавлялся исключительно чайком.

С другой стороны, буква-то - весьма эзотерическая, - задумчиво дребезжал Пётр. - Судьбоносная, я бы сказал…

Проклятие фрейлины Дашковой? - хмыкнул Овсяночкин.

Скорее благословение, - поправил тот. - Вот ведь как всё интересно складывается: Карамзин - государственник, так? Не зря же о нём Пушкин писал:

В его "Истории" изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

Да вот только сейчас пришло в голову: почему-то все, кому нужна была сильная (а местами даже и жестокая) держава, отстаивали необходимость буквы "ё".

Например?

Сталин! Чем не пример? В ноябре сорок второго, несомненно, с подачи Иосифа Виссарионыча подписан указ об обязательном употреблении "ё" - и сразу разгром фашистов под Сталинградом.

Под наше громкое "ё"?

Н-ну… в общем… да. А стоит начаться хрущёвской "оттепели" - букве "ё" объявляют войну. Как тяжкому наследию культа личности… - Внезапно Пётр замер с полуоткрытым ртом. Подслеповатые глазёнки мистически вспыхнули. Осторожно отставил чашку на блюдце. - Никто не помнит? - с трепетом осведомился он. - Хрущёв произносил "г" взрывной или "г" фрикативный?

Какой? - не выдержав, вмешался Славик.

Фрикативный… Ну, на украинский манер.

Не помню, - признался Овсяночкин. - Наверное, на украинский…

Тогда и вовсе интересная картинка!.. - Пётр возбуждённо потёр ладошки. - Дело в том, что княгиня Дашкова, кроме буквы "ё", хотела ещё узаконить "г" фрикативный. Хотя в языке всего три слова с этим звуком: "Бог", "Господь" и "ага"…

Погоди, - вновь прервал его Славик. - А как эта буква выглядела вообще?

- "Г" с перекладинкой, - отмахнулся Пётр. - Но не в этом суть! Суть в том, что те советские лидеры, кто произносил "г" фрикативный, почему-то разваливали страну, а те, кто произносил "г" взрывной, - укрепляли… Слушайте, да она просто колдунья какая-то, эта княгиня Дашкова!

Так выпьем же за ё-маньяка! - подвёл черту Овсяночкин.

А е-маньяк нехай сдохнет! - поддержал Славик.

Позвольте, позвольте! - запротестовал Пёдиков. - Вы что такое говорите? В том-то и штука, что "ё" на первом трупе была вырезана неправильно!

Стоп! А кого он консультировал? - встрепенулся Славик, почуяв нутром, что не просто так это было сказано.

Ответить ему не успели, поскольку прозвучал дверной звонок.

Странно, - заметил Пётр. - Неужели за нами опять?

По городу с вещами, - мрачно присовокупил Сергей. Втроём они вышли в переднюю, хозяин отомкнул дверь.

На пороге стоял молодой человек без особых примет и с золотой цепурой на бычьей шее.

Вместо девятой главы

Алик Ахундов, более известный в кругу друзей и врагов как Ёкарный, лежал под штангой, а кругом гулко лязгал и погромыхивал тренажёрный зал. Влажные бугристые тела содрогались в конвульсиях, выполняя тяжёлую, бесполезную, а то и вредную для общества работу. В усиленно проветриваемом полуподвале стоял кисловатый едкий дух, от которого, казалось, тускнеет спортивное железо - в тех, разумеется, местах, где оно не полируется неустанно ладонями, задницами, спинами и ступнями.

Родной вес давался атлету сегодня с удивительной лёгкостью.

Саша-джан, - обратился Ахундов к соседу, только что выбравшемуся из-под снаряда. - Пожалуйста, накати ещё два блина.

Тот с готовностью исполнил эту несколько церемонную просьбу. Алик-Ёкарный вообще отличался отменной вежливостью в быту. Были у него и другие достоинства: непьющий, некурящий, фанат здорового образа жизни, прекрасный семьянин, нежный муж, заботливый отец - и самый аккуратный исполнитель заказных убийств в Бурзянцевской группировке.

Спасибо, Саша-джан…

Всегда пожалуйста, Алик…

Заметьте, Ёкарного назвали Аликом - и это уже само по себе свидетельствовало о том, что ни в число его друзей, ни в число врагов Саша не входил. Он, если это вам любопытно, был из милиции, о чём, разумеется, прекрасно знал Ахундов. Он знал даже, что коллеги дразнят Сашу "Карубцией", но, естественно, никогда к нему так не обращался. Любезность за любезность.

Тренажёрный зал чем-то напоминает водопой в Африке, когда к какой-нибудь реке Лимпопо пробираются и лев, и лань, встают бок о бок и пьют, забыв о вековечной неприязни, одну и ту же влагу. В человеческой среде подобное перемирие заключается на каждом шагу, поэтому не раз случалось и так, что кое-кто, будучи изгнан из органов, то есть окончательно ставши бандитом, всё равно продолжал приходить сюда и совершенствовать навыки.

Кстати, один из таких перерожденцев спустя малое время приблизился к Алику.

Тебя там на выход просят, - сказал он.

Алик-Ёкарный нахмурился и заворчал. Очень не любил, когда ему ломали тренировку. Тем не менее выполз из-под штанги и, вытирая ладони, направился на выход. Там его поджидал некто вполне славянской, хотя и вороватой наружности. Приходится с прискорбием признать, что лицо славянина не выглядело открытым, а взгляд прямым. Телосложением пришелец был хлипок и к спортивным снарядам явно никакого отношения не имел.

Держи, - сказал он и вручил Ёкарному сложенный вдвое листок.

Тот развернул. На листке значилось всего одно слово: "йог".

А где "ё"? - гортанным баском осведомился Алик.

Нету, - ответил посыльный.

А как тогда?

Как написано.

Нет, я спрашиваю, вот это как? - И Ёкарный ткнул толстым пальцем в птичку над "и кратким".

Точно так же…

По большому счёту преступник и писатель тоже родственные души. Дело даже не в том, кто из них больше крадёт. Нет-нет, речь, разумеется, не только о литературных заимствованиях. Берите глубже. Чем, скажем, занимается реалист? Да тем же самым! Сопрёт у жизни, а выдаёт за своё. Ну и кто он после этого? И кто после этого я, бессовестно излагающий здесь всё, как было?

Однако дело, повторяю, в другом. Сравнение убийства с произведением искусства сделалось общим местом ещё в эпоху Томаса Де Куинси - и всё же никто из литературоведов, насколько мне известно, до сих пор не сообразил, какая перед ним золотая россыпь. А ведь запросто мог стать основателем новой гуманитарной дисциплины! Строгий литературоведческий подход наверняка позволил бы ему с лёгкостью вычленить типологические признаки любого реально совершённого убийства, установить границы жанра и даже отнести данное злодеяние к определённому направлению, как то: классицизм, романтизм или, скажем, декаданс, который теперь, впрочем, принято называть Серебряным Веком.

Вряд ли подобное исследование, будь оно осуществлено, оказало бы практическую помощь жуликам и сыщикам, но с эстетической точки зрения оно бы, несомненно, представляло интерес. В конце концов теория литературы в целом тоже совершенно бесполезна как для автора, так и для читателя, но разве это повод не считать её наукой?

Следственные органы предпочитают иметь дело с убийствами, выполненными в бытовой натуралической манере, поскольку душегубства подобного рода раскрываются на счёт "раз". Нет такого участкового, который бы не знал, что, если зарезана тёща, то непременно зятем, а если выпивоха, то обязательно собутыльником.

Убийца-романтик или, скажем, убийца-абсурдист встречаются в наших широтах гораздо реже, зато ловить их, сами понимаете, куда труднее, потому что и тот, и другой совершенно пренебрегают правдоподобием.

Замысел убийства, о котором пойдёт речь, несомненно следует отнести к постмодернизму.

Вот никогда не предполагал, что когда-нибудь буду оппонентом великого поэта. Я, случалось, не соглашался с ним в каких-то мелочах. Например, мне резало ухо неуклюжая фраза «Шалун уж обморозил пальчик». Обморозить можно все пальцы, руку. А у него просто руки замерзли, но не один пальчик.

А когда узнал побольше о Каченовском, о гонениях против него, и мне стало обидно за поэта, который принял участие в травле этого историка. Нет никого, кому бы Пушкин посвятил столько эпиграмм, причем, достаточно злых.

Первая эпиграмма «На Каченовского» получилась у Пушкина продолжением чужого мнения, она не была самостоятельной. В конце 1818 года вышли первые тома «Истории государства Российского». Этой истории ждали долго, о ней говорили до публикации много лет, а когда она начала выходить, то мнения о ней были самые разные. Пушкин в это время активно выступал против самодержавного строя, а Карамзин упорно доказывал, особенно в предисловии, спасительность для России самодержавного строя. И Пушкин ответил на это эпиграммой, которую и сегодня часто цитируют:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

После смерти Карамзина в 1826 году всплывут многие эпиграммы на Карамзина, некоторые из них появятся за подписью Пушкина. В связи с этим прозвучит упрек от Петра Вяземского, но Пушкин в ответном письме будет отрицать свою причастность к созданию эпиграмм на Карамзина: « Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова». Пушкин признался в написании только одной эпиграммы: «Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены».

Против Карамзина писали не только эпиграммы, но и критические статьи, одна такая статья вышла за подписью Каченовского "От Киевского жителя к его другу". Изложение взглядов Каченовского даю по статье М.В.Зеленова: «Во-первых, он выступил против формы Карамзинской истории, против его манеры живописно рисовать характеры героев и исторические картины, используя весь талант литератора. Историк должен не вымышлять речи действующих лиц, а давать беспристрастный рассказ, точное (и сухое) изложение событий, всех достоверных фактов, сгруппированных в определенном порядке. Во-вторых, достоверные факты можно добыть, опираясь только на строгий источниковедческий анализ исторических текстов. В-третьих, для установления достоверности событий, нужно использовать сравнительно- исторический метод, исходя из того, что развитие народа России и стран Европы шло одинаково».

Друг Карамзина, собрат по перу Иван Иванович Дмитриев (1760-1837) написал на Каченовского острую эпиграмму «Ответ», где называет историка «плюгавым выползком из гузна Дефонтена». Пушкин использует эту строчку в своей эпиграмме на того же Каченовского:

«Бессмертною рукой раздавленный зоил,
Позорного клейма ты вновь не заслужил!
Бесчестью твоему нужна ли перемена?
Наш Тацит на тебя захочет ли взглянуть?
Уймись – и прежним ты стихом доволен будь,
Плюгавый выползок из гузна Дефонтена! (1818).

Зоил – современник Гомера, осуждающий его труды, имя стало нарицательным для обозначения злого, желчного, завистливого критика. Если хоть немножко знаешь характер Каченовского, то это определение к нему не относится. У него не была зависти к модным авторам, у него были совершенно другие взгляды на историю и на ее природу, но он оказался непонятым.

Вторая эпиграмма на Каченовского появилась в связи с резкой критикой поэмы «Руслан и Людмила» в «Вестнике Европы». Когда-то этот журнал выпускался Карамзиным, ему активно помогал Дмитриев, но после 1803 года Карамзину стало некогда заниматься литературой, он переключился на историю, стал по сути придворным историком-летописцем, а журнал перешел в руки Каченовского. Рецензию на поэму написал А.Г. Глаголев, а Пушкин посчитал, что это дело рук самого редактора.

Хаврониос! ругатель закоснелый,
Во тьме, в пыли, в презренье поседелый,
Уймись, дружок! К чему журнальный шум
И пасквилей томительная тупость?
Затейник зол, с улыбкой скажет Глупость,
Невежда глуп, зевая скажет Ум. (1820)
При жизни Пушкина не печаталась.

Как брань тебе не надоела?
Расчет короток мой с тобой:
Ну, так, я празден, я без дела,
А ты бездельник деловой. (1820)
При жизни Пушкина не печаталась.

Литературное известие

В Элизии Василий Третьяковский
(преострый муж, достойный многих хвал)
С усердием принялся за журнал.
В сотрудники сам вызвался Поповский,
Свои статьи Елагин обещал;
Курганов сам над критикой хлопочет,
Блеснуть умом Письмовник снова хочет;
И, говорят, на днях они начнут,
Благословясь, сей преполезный труд, -
И только ждет Василий Тредьяковский,
Чтоб подоспел *** ***.

Под звездочками читается: Михайло Каченовский

Элизий, Элисий, Элизиум, Елисейские поля – в греческой мифологии поля блаженных, загробный мир, царство мертвых. То есть действие происходит в загробном мире, где все готово к приему еще одного литератора и журналиста. Довольно злая эпиграмма. В ней высмеивается «Вестник Европы», журнал Каченовского за его отсталые мнения и отсталый тон.
Тредиаковский В.К. (1703-1769) – поэт, переводчик, оставшийся всю жизнь верный традиции.
Поповский Н.Н. (1730-1760) – ученик Ломоносова, первый редактор «Московских ведомостей».
Елагин Е.П. (1725-1794) – переводчик, отличающийся архаическим слогом.
Курганов Н.Г. (1725 -1794) – профессор математики и навигации, его назвали «Письмовником», как и самое известное его произведение, представляющее хрестоматию разнообразного содержания. Немало строк «Письмовнику» Пушкин отвел в «Истории села Горюхина».

Эпиграмма

Журналами обиженный жестоко,
Зоил Пахом печалился глубоко;
На цензора вот подал он донос;
Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
Иная брань, конечно, неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козел в очках, плюгавый клеветник,
И зол, и подл: всё это будет личность.
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер
(В своих статьях) бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.

Ситуацию о литературных спорах журналов Каченовского «Вестник Европы» и Полевого «Московский телеграф» Пушкин изложил в статье «Отрывок из литературных летописей», где однозначно принял сторону Полевого и осуждает Каченовского, который «решился требовать защиты законов» и 18 декабря 1828 г. подал жалобу на цензора С.Н. Глинку, разрешившего выпуск «Московского телеграфа» с выпадами в адрес его, Каченовского. Эти выпады Каченовский посчитал оскорблением и клеветой. Московский цензурный комитет поддержал Каченовского и передал его жалобу на рассмотрение в Управление цензуры, однако там было отказало Каченовскому в его жалобе.

Эпиграмма

Там, где древний Кочерговский
Над Ролленем опочил,
Дней новейших Тредьяковский
Колдовал и ворожил:
Дурень, к солнцу став спиною,
Под холодный вестник свой
Прыскал мертвою водою,
Прыскал ижицу живой.

Напечатано в «Московском телеграфе» за 1829 г. № 8. В том же номере указана опечатка: в третьей строке снизу надо читать вместо «Вестник» - «Веник». Это указание должно было усилить сатирическое восприятие эпиграммы.
Древний Кочерговский – Тредиаковский как переводчик «Истории « Роллена.
«Вестник» - «Вестник Европы», журнал Каченовского.
Прыскал ижицу – в «Вестнике Европы» по замыслу редактора слова греческого происхождения печатались с использованием устаревших букв, в том числе ижицы, чье написание напоминает хомут.

Как сатирой безымянной
Лик зоила я пятнал,
Признаюсь: на вызов бранный
Возражений я не ждал.
Справедливы ль эти слухи?
Отвечал он? Точно ль так?
В полученьи оплеухи
Расписался мой дурак?

В «Вестнике Европы» за 1829 год №8 появилась статья на поэму «Полтава» за подписью «С Патриарших прудов». Статью написал Н.Надеждин и говорил о Пушкине, что «он ударился в язвительные стишонки и ругательства». Имелись ввиду эпиграммы на Каченовского «Журналами обиженный жестоко» и «Там, где древний Кочерговский». На эту статью Пушкин ответил еще одной эпиграммой. В 1832 году, готовя свои стихотворения к изданию, Пушкин хотел усилить эту эпиграмму, заменив первое четверостишие.

Как печатью безымянной
Лоб мерзавца я клеймил,
Я ответ на вызов бранный
Получить никак не мнил.

Однако в этом сборнике эпиграмма вышла в прежнем виде.
Во многих публикациях против Каченовского Пушкин называет его по имени-отчеству, но при этом использует i вместо и: М iхаил Т iмофеевич.

Кстати, в том году произошла личная встреча Пушкина и Каченовского. В сентябре 1832 года Пушкин на короткое время приехал в Москву, чтобы решить вопрос об издании собственной газеты, политической и литературной. Выпуском такой газеты он надеялся покончить с монополией на политическую истину, какая установилась к тому времени в России: только два человека – Греч и Булгарин - имели право издавать политическую газету, следовательно формировать общественное мнение. Вот во время этого короткого визита в Москву и состоялось посещение Московского университета. Туда он прибыл вместе с министром народного просвещения, президентом Академии наук Сергеем Семеновичем Уваровым. Свидетелем этой встречи был студент, в будущем очень яркий и самобытный русский писатель Иван Александрович Гончаров, автор «Обрыва», «Обломова», «Необыкновенной истории» и «Фрегата «Паллады».

Гончаров в своих университетских воспоминаниях записал:
«Когда Пушкин вошел вместе с министром, для меня точно солнце озарило всю аудиторию; я в то время был в чаду от обаяния его поэзии… И вдруг этот гений, эта слава и гордость России – передо мной в пяти шагах! Читал лекцию Давыдов, профессор истории русской литературы. «Вот вам теория искусства, - сказал Уваров, обращаясь к нам, студентам, и указывая на Давыдова, - а вот и само искусство», - прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игореве». Тут же ожидал свою очередь читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игореве», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. – «Подойдите ближе, господа, - это для вас интересно», - пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение видеть и слышать нашего кумира.
Я не припомню подробностей их состязания, - помню только, что Пушкин отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож… Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпою трудно было расслышать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин».

Через три дня после этой встречи Пушкин сам рассказал о своих впечатлениях от личного общения с Каченовским в письме своей жене. В письме от 30 сентября в Петербург он пишет:

«На днях был я приглашен Уваровым в университет. Там встретился с Каченовским (с которым, надобно тебе сказать, бранились мы, как торговки на вшивом рынке). А тут разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слезы умиления. Передай это Вяземскому».

К этому времени у Пушкина с Каченовским не было оснований для споров, разве что о подлинности «Слова о полку Игореве». «Вестник Европы» у Каченовского отобрали в 1830 году, а потому историк не мог публиковать своих откликов на работы русских литераторов. Само наличие различных подходов к освещению того или иного явления свидетельствовало о напряженной интеллектуальной жизни, к моменту их встречи в университете таких споров уже не стало. Не потому ли сегодня в России пытаются реабилитировать Николая Первого, убедить нашего современника в том, как много он сделал для развития России? Пустое. В конце его царствования началась Крымская война, к которой Россия оказалась совершенно не готовой, несмотря на десятилетия, которые ушли на создание военных поселений, на массовое применение наказания шпицрутенами (Николай Палкин), несмотря на «отеческую» заботу об армии со стороны императора Николая. Палки были введены еще Петром Первым (не потому ли Великим?) и отменены через два года после отмены крепостного права Александром Вторым.

В молодости А.С. Пушкин написал богохульную поэму «Гавриилиада». Религиозным людям ее лучше не читать.

На Пушкина в суд не подашь. Он умер 29 января (по старому стилю) или 10 февраля (по новому стилю) 1837 года. Запрещать издание «Гавлиилиады» тоже как-то неудобно. Как ни крути, а все-таки «солнце русской поэзии».

В начале 1820 года молодой Александр Сергеевич Пушкин, за два года до этого выпущенный из Лицея, почувствовал, что «тучи» над ним сгущаются. И было отчего. В это время сложилась тревожная международная обстановка. «Священный союз» не справлялся с возложенными на себя обязательствами по усмирению Европы. Запад бурлил.

В Париже, в оперном театре был убит наследник французского престола, племянник короля герцог Беррийский. В Испании произошла революция, отменившая привилегии дворянства. Россия пока оставалась островком стабильности. Но чтобы этот островок сохранить, Александру I пришлось «закрутить гайки» во внутренней политике, в частности, запретить разные тайные общества, расплодившиеся в офицерской среде.

А тут еще Пушкин со своими «экстремистскими» стихами. Одна ода «Вольность» чего стоит: тут и казнь французского короля Людовика XVI, и прозрачные намеки на убийство Павла I. А чего с точки зрения противоправительственного экстремизма стоит следующее четверостишие из оды:

Самовластительный Злодей!/ Тебя, твой трон я ненавижу,/ Твою погибель, смерть детей/ С жестокой радостию вижу.

А вот четверостишие, приписываемое Пушкину:

Мы добрых граждан позабавим/ И у позорного столпа/ Кишкой последнего попа/ Последнего царя удавим.

Уже этих отрывков было достаточно для того, чтобы счесть Пушкина опасным экстремистом, призывающим к уничтожению целой социальной группы. А он ведь еще писал разные «обидные» эпиграммы на влиятельных начальников. Надо сказать, что в это время молодой Пушкин придерживался в творчестве теории, которая звучит, примерно, так: «Ради красного словца не пожалею и отца». Пушкин не жалел никого. Вот какую эпиграмму он написал на своего друга историка Николая Карамзина:

В его истории изящность, простота/ Доказывают нам без всякого пристрастья/ необходимость самовластья/ и прелести кнута.

К счастью, Николай Карамзин, будучи умным человеком, на Пушкина не обиделся и продолжал с ним дружить. Но Николай Карамзин был частным человеком, а не начальником.

В столице он - капрал, в Чугуеве - Нерон:/ Кинжала Зандова везде достоин он.

Всей России притеснитель,/ Губернаторов мучитель/ И Совета он учитель,/ А царю он - друг и брат./ Полон злобы, полон мести,/ Без ума, без чувств, без чести,/ Кто ж он? Преданный без лести,/ <Бл...> грошевой солдат.

Конечно, Аракчеев затаил на дерзкого поэта злобу. Не удовлетворившись Аракчеевым, Пушкин «замахнулся» на самого главу великой державы и написал стихотворение «Сказки. Noel»:

Ура! в Россию скачет/ Кочующий деспот./ Спаситель горько плачет,/ За ним и весь народ,

При Советской власти это стихотворение входило в школьную программу, а верноподданническое стихотворение «Клеветникам России» - не входило. Тогда из Пушкина упорно делали декабриста. Сейчас тоже кого-то из него делают.

Не так давно в Армавире по инициативе священника местного Свято-Троицкого собора отца Павла тиражом 4 тыс. экз. была издана сказка Пушкина: «Сказка о купце и работнике его Балде». Попа , как было у автора, заменили на купца, как было во всех официальных дореволюционных изданиях по соображениям церковной цензуры. Подредактировал авторский текст Василий Жуковский после смерти Пушкина.

Но вернемся к главной истории.

Подобной дерзости от какого-то подданного «поэтишки» Александр I снести не мог. Он отдал необходимые приказы, государственная машина завертелась. Наблюдение за политическим благонравием граждан было сосредоточено в то время в Особой канцелярии министерства полиции. Весной 1820 года это учреждение предприняло необходимые меры против поэта. В то же время военный генерал-губернатор Петербурга граф Михаил Милорадович получил распоряжение произвести обыск у Пушкина и арестовать его. Но Милорадович был боевой генерал, а не паркетный - «чего изволите?» — к тому же он был знаком с Пушкиным.

Дело в том, что Милорадович, так же, как и Пушкин, был любитель хорошеньких молодых актрис, и они иногда встречались за кулисами. Но приказ - есть приказ, пришлось подчиниться, однако Милорадович смягчил его и не стал арестовывать поэта. Он вызвал Пушкина для официальной беседы по поводу содержания его стихотворений (в том числе эпиграмм на Аракчеева и Александра I), несовместимых со статусом государственного чиновника. Шла речь о его высылке в Сибирь или заточении в Соловецкий монастырь. Лишь благодаря хлопотам друзей, прежде всего Николая Карамзина и Василия Жуковского, удалось добиться смягчения наказания. Пушкина перевели из столицы на юг в Кишиневскую ставку генерала Ивана Инзова.

Так, в 1820 году молодой Пушкин, удачно избежав Сибири, по милости императора Александра I отбыл в ссылку в южном направлении. Однако царский урок Пушкина ничему не научил и поэт продолжал «шалить». После поездки на Кавказ Александр Сергеевич отправился на поселение в Кишинев. Там был достойный круг общения: Пестель, Волконский, Якушкин и другие будущие мятежники. Тем не менее, декабристские проекты государственного переустройства отечества молодого Пушкина не слишком увлекли. Вокруг было столько новых лиц, невиданных в Петербурге: еврейки, молдаванки, цыганки…

Африканский темперамент поэта, вырвавшийся на свободу из лицейских уз, требовал адекватного творческого воплощения. Творческим источником послужило житие Богоматери. Так родилась поэма «Гавриилиада», написанная по мотивам Священного Писания. Поэма была намеренно богохульной. В ней Пушкин подверг сомнению Божественное происхождение Иисуса Христа. Краткое содержание «Гавриилиады» можно упаковать в три слова - последнее искушение Марии.

В самом начале поэмы Пушкин не слишком отвлекался от канонического сюжета, позволяя себе, впрочем, некоторую фривольность изложения. «В глуши полей, вдали Ерусалима» жила-была красавица «никем еще не зрима» . Звали красавицу Мария. У нее был муж «плохой столяр и плотник» . Красавица была невинной, муж жил с ней как отец с дочерью: «Ленивый муж своею старой лейкой не орошал…» и т.д. Однажды Марии приснился сон, будто она попадает на небо к Всевышнему, и Всевышний ей будто говорит: «Готовь себя к неведомой судьбине» . Дальше Пушкин заметно отошел от канона. По его версии Мария была увлечена не столько предсказанием Господа, сколько внешним обликом архангела Гавриила.

На небесах, тем временем, происходили следующие события. Всевышний, признавшись себе в любви к Марии, чтобы подготовить замужнюю деву к своему визиту, посылает к ней в качестве сводника архангела Гавриила.

Между тем, о планах Господа прознал Сатана и по своей сатанинской сущности решил вмешаться в ход событий. Диавол действовал испытанным ранее способом: обернулся змием, заполз на яблоню в саду и затаился. Тем временем Мария в любовном томлении по архангелу Гавриилу улеглась в тени под злополучным фруктовым деревом. Увидев забравшегося на дерево Диавола, Мария стала обвинять его в грехопадении человечества. В ответ лживый бес выдвинул свою версию изгнания первых людей из рая. По его словам выходило, что он не совратил прародительницу Еву, а наоборот, спас ее от низких домогательств Царя Небесного, который намеренно скрыл от первых людей интимные стороны жизни, чтобы не иметь соперников в удовлетворении плотской страсти.

Сатана же пожалел первых людей и открыл Еве разные интимные подробности. Мария поверила в бесовскую версию, забыв текст Священного Писания. Сатана, в свою очередь, воспользовавшись замешательством красавицы, превратился из пресмыкающегося гада во взрослого мужчину и лишил бедную Марию невинности.

В это время по приказу Царя небесного к Марии прилетел архангел Гавриил. Между архангелом и Бесом завязалась драка. Бес нанес архангелу Гавриилу удар по зубам и получил от него удар в висок. Наблюдая за поединком, Мария еще больше полюбила архангела. Кровавая битва прекратилась после того, как Гавриил оторвал Бесу «место роковое» . Окровавленный Бес убрался зализывать раны. Мария осталась с архангелом наедине. После интимной близости с Марией, архангел Гавриил, вспомнив о своей миссии сводника, отправился обратно на небо. Скрыв от Всевышнего правду, архангел отрапортовал Господу об исполнении приказа. «Ну что ж она?» - поинтересовался Господь. - «Готова!» - ответил архангел Гавриил.

Между тем Мария, изрядно притомившись от незапланированных любовных утех, пошла в дом отдохнуть. Но не тут-то было. Обернувшись сизым голубем, к ней пожаловал сам Господь.

Колени сжав, еврейка закричала,/ Вздыхать, дрожать, молиться начала,/ Заплакала, но голубь торжествует,/ В жару любви трепещет и воркует.

Когда голубь улетел, обессиленная Мария смогла только произнести: «Досталась я в один и тот же день/ Лукавому, архангелу и Богу» .

Через 9 месяцев взошла Вифлеемская звезда.

По цензурным условиям того времени поэма не могла быть напечатана. Однако она быстро разошлась по Российской империи в списках. Через 5 лет жандармский генерал Иван Бибиков донес о поэме и предполагаемом авторстве Пушкина шефу III отделения Александру Бенкендорфу. Пушкина спасло то, что царские спецслужбы в этот момент были завалены делами гвардейских офицеров, поднявших восстание в Петербурге. Гром грянул несколько позже.

В начале 1828 года представители традиционных ценностей из числа дворовых людей представителя тогдашнего креативного класса штабс-капитана Митькова случайно обнаружили список поэмы на барском столе. Как назло, дворовые люди были грамотны, прочли, посчитали себя оскорбленными и донесли, куда следует. По приказу императора Николая I дело было передано особой следственной комиссии. Над Пушкиным опять сгустились тучи. Поэту на этот раз грозила не ссылка, а каторга в Сибирь.

На допросе Пушкин резко отрицал свое авторство, но следствие это не убедило. Репутацию поэта спас царь. Николай I взял дело под свой личный контроль и приказал допросить Пушкина послушному царедворцу графу Толстому. Пушкин договорился с графом, что напишет Государю конфиденциальное письмо. Через несколько дней граф Толстой передал Пушкину ответ Государя в запечатанном виде. Ни письмо Пушкина, ни ответ Николая I до сих пор никому не довелось увидеть.

Первое отечественное издание пушкинской поэмы «Гавриилиада» вышло из печати в начале 1918 года в петербургском издательстве «Альциона». После этого напечатания поэма тут же вошла в широкий культурный оборот, о чем свидетельствует запись в дневнике будущего Нобелевского лауреата Ивана Бунина от 2 марта 1918 года:

Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то «Музыкальная табакерка» - сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал «Гавриилиаду», произнося все, что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить читать и мне, - большой гонорар, говорит, дадим.

Сегодня авторство Пушкина поэмы “Гавриилиада” уже ни у кого не вызывает сомнения, хотя рукописи с авторской подписью нет. И понятно почему. Автор, конечно, понимал, что поэма хулиганская и богохульная. Религиозным людям ее лучше не читать. В противном случае оскорбленные чувства могут остаться неудовлетворенными. Ведь на Пушкина в суд не подашь. Он умер 29 января (по старому стилю) или 10 февраля (по новому стилю) 1837 года.

Запрещать издание «Гавлиилиады» тоже как-то неудобно, как ни крути, а все-таки «солнце русской поэзии». От этой фразы не спрячешься ни за депутатский мандат, ни за какую либо другую начальственную «корочку».

Пожалуй, единственное, что можно сделать, это наложить на «Гавриилиаду» возрастные ограничения, - там, 16+ или 18+, чтобы предохранить неокрепшие умы от тлетворного влияния пушкинской поэмы.

Другие посты - возможно,

Для самого Пушкина эпиграммы часто были лишь шалостью - он не всегда отдавал себе отчёт, как глубоко могут ранить его слова. Впрочем, ему доводилось использовать поэзию в качестве оружия и вполне осознанно. Такая литературная месть могла изрядно навредить жертве. Даже корректные и изящные эпиграммы Пушкина были очень обидны, ибо били не в бровь, а в глаз. Но очень часто они были ещё вопиюще грубы и откровенно неприличны, что, впрочем, делало их только смешнее.

1. Ланов

«Бранись, ворчи, болван болванов,
Ты не дождешься, друг мой Ланов,
Пощечин от руки моей.
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей».

Иван Николаевич Ланов был сослуживцем Пушкина в Кишинёве. После многочисленных ссор, поэт раз и навсегда решил разобраться с ним при помощи оружия, которым он владел виртуозно. Результат превзошёл ожидания – эпиграмма намертво прилипла к «торжественной» физиономии Ланова, как и следущая оплеуха в пятой главе «Онегина»: «И отставной советник Флянов, Тяжелый сплетник, старый плут, Обжора, взяточник и шут».

2. Дондуков-Корсаков

«В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж​**а есть».

Ходили упорные слухи, что своим назначением вице-президент академии наук князь Дондуков-Корсаков был обязан протекции министра просвещения Уварова, известного своими гомосексуальными наклонностями. Сила пушкинского слова такова, что до сих пор все уверены, что бедный князь был глупым как пробка, к тому же мужеложцем и хамом. Что странно – у Дондукова было десять детей, и человеком он был по крайней мере воспитанным и незлопамятным, а скорее всего и очень неглупым - по крайней мере не стал преследовать Пушкина, а напротив сделал много хорошего для его журнала.

Кстати, досталось Дондукову, потому что Пушкин считал, что князь чинит цензурные препятствия его стихам.

3. Воронцов

«Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда...
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец».

Знаменитая эпиграмма на новороссийского генерал-губернатора гр. Михаила Семеновича Воронцова, который был сыном русского посла в Лондоне и имел материальный интерес в операциях Одесского порта.

4. Аракчеев

«Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он - друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
Б**и грошевой солдат».

«Комсомольская правда» (№ 33, 10 февраля 1937 г.) проиллюстрировала эпиграммы Пушкина рисунками

«Без лести предан» - девиз аракчеевского герба. Под «б**ю» подразумевалась Настасья Минкина - знаменитая жестокостью любовница Аракчеева и получившая известность благодаря изложению её истории в книге А. И. Герцена «Былое и думы».

Характерно, что у более зрелого Пушкина Аракчеев вызывал чуть ли не симпатию. Отзываясь на его кончину, Пушкин писал жене: «Об этом во всей России жалею я один - не удалось мне с ним свидеться и наговориться». Хотя и эту цитату можно трактовать двояко – ведь неизвестсно о чём именно мечтал «наговориться» поэт.

5. Орлов и Истомина

Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, е* ».

Помимо того, что Истомина была выдающейся балериной, она считалась одной из самых красивых женщин Петербурга и была окружена толпами поклонников. По одной из версий мишенью поэта был генерал А. Ф. Орлов, к которому Пушкин ревновал красавицу-танцовщицу. Хотя и ей самой тут тоже досталось - он назвал её Лаисой, дав имя знаменитой греческой гетеры, прославившейся красотой и корыстолюбием.

6. Аглая Давыдова

«Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги - понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон - умом её стращая,
Дамис - за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?»

Бойкая француженка, одна из многочисленных возлюбленных Пушкина, была объектом короткой, но мучительной страсти поэта. Похоже, она не приняла ухаживаний поэта и дала ему отставку - иначе с чего поэт он стал бы осыпать её такими колкими эпиграммами?

7. Сатира на Александра I, в которой больше достаётся Хвостову

Ты богат, я очень беден;
Ты прозаик, я поэт;
Ты румян, как маков цвет,
Я, как смерть, и тощ и бледен.
Не имея в век забот,
Ты живешь в огромном доме;
Я ж средь горя и хлопот
Провожу дни на соломе.
Ешь ты сладко всякий день,
Тянешь вина на свободе,
И тебе нередко лень
Нужный долг отдать природе;
Я же с черствого куска,
От воды сырой и пресной
Сажен за сто с чердака
За нуждой бегу известной.
Окружен рабов толпой,
С грозным деспотизма взором,
Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;

Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.

Графа Дмитрия Ивановича Хвостова можно назвать ветераном бранного поля пушкинских эпиграмм – он неоднократно становился мишенью для остроумия поэта. Вот ещё одно хлёсткое четверостишье - эпиграмма на перевод Хвостова «Андромахи» Расина, изданный с портретом актрисы Колосовой в роли Гермионы:

8. Хвостов и Колосова

«Подобный жребий для поэта
И для красавицы готов:
Стихи отводят от портрета,
Портрет отводит от стихов».

Но порой от безжалостного остроумия поэта страдали невинные. Самые яркие примеры – Кюхельбекер и Карамзин.

8. Кюхельбекер

«За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно -
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно».

Наверное, все помнят, как доставалось от великого поэта Кюхле - лицейскому товарищу Пушкина, Вильгельму Кюхельбекеру.

Когда в «Лицейском мудреце» появилась пушкинская эпиграмма, намекавшая на то, что Вильгельм пишет очень скучные и занудные стихи, несчастный Кюхельбекер хотел утопиться в пруду, но был вовремя оттуда извлечен. После другой известнейшей эпиграммы Пушкина - про «кюхельбекерно и тошно» - взбешенный Вильгельм потребовал сатисфакции. Но секунданты дуэлянтов зарядили пистолеты клюквой и никто не пострадал.

Вообще у Пушкина редкий год обходился без вызова на дуэль, причем повод к поединку нередко давал сам поэт. Недавно мы , которые упоминаются в исторических документах или мемуарах - воистину он впечатляет!

9. Карамзин

«В его „Истории“ изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута».

Несчастный Карамзин даже расплакался, когда получил от своего 18-летнего любимца такую квалификацию «Истории государства российского» – книги, которая до сих пор считается одной из лучших по истории России.

Впрочем, Александр Сергеевич и к самому себе относился с юмором. Эту шуточную эпитафию самому себе он сочинил, когда ему было 16 лет.

10. Пушкин

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою,
С любовью, леностью провел веселый век,
Не делал доброго, однако ж был душою,
Ей-богу, добрый человек.

Иногда для Пушкина эпиграммы были лишь шалостью - он не всегда понимал, как глубоко могут ранить его слова. Но чаще это была продуманная литературная месть и тут уж поэт отлично знал, что делает. Желчные, но ужасно смешные, они приклеивались мгновенно и на века - их запоминали, пересказывали друг другу и через пару дней уже весь город хохотал над очередной жертвой остроумия.

Даже корректные и изящные эпиграммы Пушкина были очень обидны, ибо били не в бровь, а в глаз. Но очень часто они были ещё вопиюще грубы и откровенно неприличны, что, впрочем, делало их только смешнее.

Вот несколько несчастных, попавших под острое перо гения.
1. Ланов

«Бранись, ворчи, болван болванов,
Ты не дождешься, друг мой Ланов,
Пощечин от руки моей.
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей».

Иван Николаевич Ланов был сослуживцем Пушкина в Кишинёве. После многочисленных ссор, поэт раз и навсегда решил разобраться с ним при помощи оружия, которым он владел виртуозно. Результат превзошёл ожидания – эпиграмма намертво прилипла к «торжественной» физиономии Ланова навечно, как и следущая оплеуха в пятой главе «Онегина»: «И отставной советник Флянов, Тяжелый сплетник, старый плут, Обжора, взяточник и шут».
2. Дондуков-Корсаков

«В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж​**а есть».

Ходили упорные слухи, что своим назначением вице-президент академии наук князь Дондуков-Корсаков был обязан протекции министра просвещения Уварова, известного своими гомосексуальными наклонностями. Сила пушкинского слова такова, что до сих пор все уверены, что бедный князь был глупым как пробка, к тому же мужеложцем и хамом. Что странно – у Дондукова было десять детей, и человеком он был по крайней мере воспитанным и незлопамятным, а скорее всего и очень неглупым - по крайней мере не стал преследовать Пушкина, а напротив сделал много хорошего для его журнала.

Кстати, досталось Дондукову, потому что Пушкин считал, что князь чинит цензурные препятствия его стихам.
3. Воронцов

«Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда...
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец».

Знаменитая эпиграмма на новороссийского генерал-губернатора гр. Михаила Семеновича Воронцова, который был сыном русского посла в Лондоне и имел материальный интерес в операциях Одесского порта.
4. Аракчеев

«Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он - друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
Б**и грошевой солдат».
«Без лести предан» - девиз аракчеевского герба. Под «б**ю» подразумевалась Настасья Минкина - знаменитая жестокостью любовница Аракчеева и получившая известность благодаря изложению её истории в книге А. И. Герцена «Былое и думы».

Характерно, что у более зрелого Пушкина Аракчеев вызывал симпатию. Отзываясь на его кончину, Пушкин писал жене: «Об этом во всей России жалею я один - не удалось мне с ним свидеться и наговориться».
5. Орлов и Истомина

Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, е* ».

Помимо того, что Истомина была выдающейся балериной, она считалась одной из самых красивых женщин Петербурга и была окружена толпами поклонников. По одной из версий мишенью поэта был генерал А. Ф. Орлов, к которому Пушкин ревновал красавицу-танцовщицу. Хотя и ей самой тут тоже досталось - он назвал её Лаисой, дав имя знаменитой греческой гетеры, прославившейся красотой и корыстолюбием.
6. Аглая Давыдова

«Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги - понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон - умом её стращая,
Дамис - за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?»

Бойкая француженка, одна из многочисленных возлюбленных Пушкина, была объектом короткой, но мучительной страсти поэта. Похоже, она не приняла ухаживаний поэта и дала ему отставку - иначе с чего поэт он стал бы осыпать её такими колкими эпиграммами?
7. Сатира на Александра I, в которой больше достаётся Хвостову

Ты богат, я очень беден;
Ты прозаик, я поэт;
Ты румян, как маков цвет,
Я, как смерть, и тощ и бледен.
Не имея в век забот,
Ты живешь в огромном доме;
Я ж средь горя и хлопот
Провожу дни на соломе.
Ешь ты сладко всякий день,
Тянешь вина на свободе,
И тебе нередко лень
Нужный долг отдать природе;
Я же с черствого куска,
От воды сырой и пресной
Сажен за сто с чердака
За нуждой бегу известной.
Окружен рабов толпой,
С грозным деспотизма взором,
Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;

Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.

Графа Дмитрия Ивановича Хвостова можно назвать ветераном бранного поля пушкинских эпиграмм – он неоднократно становился мишенью для остроумия поэта. Вот ещё одно хлёсткое четверостишье - эпиграмма на перевод Хвостова «Андромахи» Расина, изданный с портретом актрисы Колосовой в роли Гермионы:
8. Хвостов и Колосова

«Подобный жребий для поэта
И для красавицы готов:
Стихи отводят от портрета,
Портрет отводит от стихов».

Но порой от безжалостного остроумия поэта страдали невинные. Самые яркие примеры – Кюхельбекер и Карамзин.
8. Кюхельбекер

«За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно -
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно».

Наверное, все помнят, как доставалось от великого поэта Кюхле - лицейскому товарищу Пушкина, Вильгельму Кюхельбекеру.

Когда в «Лицейском мудреце» появилась пушкинская эпиграмма, намекавшая на то, что Вильгельм пишет очень скучные и занудные стихи, несчастный Кюхельбекер хотел утопиться в пруду, но был вовремя оттуда извлечен. После другой известнейшей эпиграммы Пушкина - про «кюхельбекерно и тошно» - взбешенный Вильгельм потребовал сатисфакции. Но секунданты дуэлянтов зарядили пистолеты клюквой и никто не пострадал.

Вообще у Пушкина редкий год обходился без вызова на дуэль, причем повод к поединку нередко давал сам поэт. Недавно мы публиковали список дуэлей, которые упоминаются в исторических документах или мемуарах - воистину он впечатляет!

9. Карамзин

«В его „Истории“ изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута».

Несчастный Карамзин даже расплакался, когда получил от своего 18-летнего любимца такую квалификацию «Истории государства российского», кстати, до сих пор остающейся одной из лучших книг по истории России.

Впрочем, Александр Сергеевич и к самому себе относился с юмором. Эту шуточную эпитафию самому себе он сочинил, когда ему было 16 лет.
10. Пушкин

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою,
С любовью, леностью провел веселый век,
Не делал доброго, однако ж был душою,
Ей-богу, добрый человек.