Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

11. В этом здании, которое в начале 18 века принадлежало боярам Нарышкиным (родственникам Петра I ), была открыта первая в России классическая гимназия Пастором Глюком. Позже здесь обосновалась Елизаветинская гимназия.

Елизаветинская гимназия

Елизаветинская гимназия была открыта на средства Романовой Елизаветы Федоровны - российской княгини немецкого происхождения. Елизавета родилась в 1864 году в немецком городе Дармштадте. В 1884 году она вышла замуж за великого князя Сергея Александровича (1857-1905), брата императора Александра III (1845-1894), и стала великой княгиней Елизаветой Федоровной. Гимназия была основана в 1880 году для воспитания для детей-сирот, оставшихся после окончания русско-турецкой войны 1877-1878 годов. В 1884 году при нем был открыт пансион-гимназия для девочек, лишившихся отцов. В 1887 году этой гимназии было присвоено имя Елизаветинской. Помимо 70 девочек-сирот Дома воспитания в начале 20 века в гимназии обучалось и большое количество девушек, живших в семьях. Елизаветинская гимназия содержалась на благотворительные средства, в том числе - пожертвования от многочисленных концертов композиторов А.Г. Рубинштейна и П.И. Чайковского. Для строительства дополнительного здания Елизаветинской женской гимназии в Большом Казенном переулке у домовладелицы Лазаревой был куплен земельный участок. Для разработки проекта здания и руководства строительством был приглашен художник-архитектор И. И. Рерберг (1869 - 1932 гг.), впоследствии ставший заслуженным деятелем науки и техники РСФСР, автором и строителем Киевского вокзала в Москве, здания Центрального телеграфа и многих других проектов. В 1911 - 1912 году было построено четырехэтажное здание гимназии с фасадом в классическом стиле. В гимназии имелась своя домовая церковь, кладовые, кухня, столовая, а также квартиры для администрации и обслуживающего персонала. 16 августа 1912 года начался учебный год в новом здании Елизаветинской женской гимназии. При ней по-прежнему оставался пансион, в котором жили 70 воспитанниц, всего в 14 классах гимназии обучалось около 600 человек. Обучение в гимназии было платным - 300 рублей в год - сумма по тем временам доступная лишь богатому сословию. Елизаветинская гимназия славилась блестящими педагогами, такими как А.Н. Возницына - первая начальница гимназии; М.Н. Покровский - известный историк, заместитель Луначарского; С.Г. Смирнов - выдающийся словесник. В гимназии работали высокообразованные и талантливые учителя, из состава которых вышли такие научные работники как действительные члены и члены-корреспонденты Академии Педагогических наук В.Н. Корнилов, А.А. Рыбников, Д.Д. Галанин, профессора А.М. Васютинский, В.П. Болтолон. При женской гимназии кроме штатных работало много служащих, которые бесплатно предлагали свои услуги - врачи, юристы, преподаватели искусств, танцев, музыки. Подобного рода служба считалась государственной и всегда вознаграждалась чинами и знаками отличия. Учебный процесс в гимназии был настолько хорошо поставлен и общепризнан, что ряд высших учебных заведений того времени, как например Высшие женские курсы, принимали выпускниц Елизаветинской гимназии без конкурса. После революции 1917 года бывшая Елизаветинская гимназия стала трудовой школой №64 городского района и было введено совместное обучение. С 1922 года школа стала школой второй ступени № 34 Бауманского района Москвы. Здесь трудилась целая плеяда талантливых учителей: И.В. Митрофанов - первый директор школы; Т.В. Зырянова - учитель русского языка, К.Х. Маньков, А.К. Маньков. В разные годы в школе преподавали талантливые педагоги, ставшие широко известными педагогической науке: авторы учебников - профессора В.Ф. Капелькин, В.А. Крутецкий, В.С. Грибов, А.П. Аверьянов, А.И. Никитюк, В.Е. Туровский; заслуженные учителя РСФСР А.Т. Мостовой, Н.И. Гусятникова. В школе была организована художественная студия, из которой вышли в дальнейшем такие художники и деятели искусств как заслуженный деятель искусств РСФСР А.М. Михайлов, художники братья Фроловы, член Союза архитекторов и живописец Ю.С. Попов. С 1930 года школа стала называться школой фабрично-заводского обучения № 30. В школе работала типография, где учащиеся обучались полиграфическому и печатному делу. В 1936 году школе присваивается номер 330. В этом году значительно увеличилось число учащихся - до 1200 человек, что заставило надстроить еще один - пятый этаж. В 1943 году школа стала мужской гимназией. В 1962 году школа №330 одна из немногих получила право на углубленное изучение математики. Сейчас специализацией школы является углубленное изучение физики, математики и информатики.

Гимназия Глюка

При в этом здании была открыта гимназия Глюка. Вот как в "Курс русской истории" описывает эту гимназию - " Так туманно занималась заря русского школьного просвещения. Своеобразным эпизодом в ходе этого просвещения является школа Глюка. Саксонец родом, энтузиастический педагог и миссионер, получивший хорошее филологическое и богословское образование в немецких университетах, он пастором отправился в Лифляндию, в городок Мариенбург, выучился по-латышски и по-русски, чтобы перевести Библию прямо с еврейского и греческого текста для местных латышей, а для русских, живших в Восточной Лифляндии, с малопонятного им славянского на простой русский язык, хлопотал о заведении латышских и русских школ и для последних переводил на русский язык учебники. В 1702 г. при взятии Мариенбурга русскими войсками он попал в плен и был препровожден в Москву. Тогдашнее московское ведомство иностранных дел нуждалось в толмачах и переводчиках и добывало их всякими путями, приглашало на свою службу иноземцев или поручало им обучать русских иноземным языкам. Так, в 1701 г. директор школы в Немецкой слободе Швиммер был приглашен Посольским приказом на должность переводчика, и ему поручено было обучить языкам немецкому, французскому и латинскому 6 подьяческих сыновей, предназначенных служить переводчиками в этом приказе. И пастору Глюку, помещенному в слободе, отдано было для обучения языкам несколько учеников Швиммера. Но когда обнаружилось, что пастор может обучать не только языкам, но и "многим школьным и математическим и философским наукам на разных языках", ему в 1705 г. устроили в самой Москве целое среднее учебное заведение на Покровке, "гимназию", как она называется в актах. Петр оценил ученого пастора, в доме которого, замечу мимоходом, жила schones Madchen von Marienburq, как звали местные обыватели ливонскую крестьянку, впоследствии императрицу Екатерину 1. На содержание школы Глюка назначено было 3 тысячи рублей, около 25 тысяч на наши деньги. Глюк начал дело пышным и заманчивым воззванием к русскому юношеству, "аки мягкой и всякому изображению угодной глине"; воззвание начинается словами: "Здравствуйте, плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидивины!" Тут же была напечатана и программа школы с перечнем преподавателей, все выписных из-за границы: учредитель вызывался обучать географии, ифике, политике, латинской риторике с ораторскими упражнениями, философии картезианской, языкам -- французскому, немецкому, латинскому, греческому, еврейскому, сирскому и халдейскому, танцевальному искусству и поступи немецких и французских учтивств, рыцарской конной езде и берейторскому обучению лошадей. По сохранившимся и недавно изданным документам, идущим с начала 1705 г.; когда школа была утверждена указом, можно составить довольно обстоятельную историю этого любопытного, хотя и недолговечного общеобразовательного заведения. Ограничусь лишь немногими чертами. По указу школа предназначалась для бесплатного обучения разным языкам и "философской мудрости" детей бояр, окольничьих, думных и ближних и всякого служилого и купецкого чина людей. Глюк приготовил для своей школы на русском языке краткую географию, русскую грамматику, лютеранский катехизис, молитвенник, изложенный плохими русскими стихами, и ввел в преподавание руководства к параллельному изучению языков чешского педагога XVII в. Коменского, из которых Orbis pictus, Мир в лицах, обошел чуть ли не все начальные школы Европы. По смерти Глюка в 1705 г. "ректором" школы стал один из ее учителей, Паус Вернер; но за его "многое неистовство и развращение", за продажу школьных учебников в свою пользу ему от школы было отказано. Глюку предоставлено было приглашать учителей из иноземцев, сколько ему понадобится. В 1706 г. их было 10; они жили в школе на казенных меблированных квартирах, образуя застольное товарищество; кормила их за особое вознаграждение вдова Глюка; сверх того они получали денежное жалованье со столовыми от 48 до 150 рублей в год (384--1200 рублей на наши деньги); при этом все просили прибавки. Кроме того, при школе полагались слуги и лошади. Из пышной программы Глюка преподавались на деле только языки -- латинский, немецкий, французский, итальянский и шведский, учитель которого преподавал и "гисторию", сын Глюка готов был излагать и философию всем охотникам "феологских сладостей", если таковые найдутся, а учитель Рамбур, танцевальный мастер, вызывался преподавать "телесное благолепие и комплементы чином немецким и французским". Курс состоял из трех классов: начального, среднего и верхнего. Ученикам обещано было важное преимущество: окончившим курс "в службу неволею взятья не будет", будут они приниматься на службу, когда пожелают, по состоянию и искусству. Школа объявлена была вольной: в нее записываются "своею охотою". Но принцип академической свободы скоро разбился о научное равнодушие: в 1706 г. в школе было только 40 учеников, а учителя находили, что можно прибавить еще 300. Тогда недоросли, дети "знатных чинов", в науке не состоящие, были оповещены указом, чтоб "они привожены были в тое школу безо всякого отбывательства и учились на своих довольствах и кормах". Но эта мера, кажется, не пополнила школы до желаемого комплекта. В первое время среди ее учеников являются князь Барятинский, Бутурлин и других знатных людей дети на своем содержании; но потом в школу вступают все люди с темными именами и большею частью в "кормовые ученики", на казенные стипендии в 90--300 рублей на наши деньги. Вероятно, это были в большинстве сыновья приказных людей, учившиеся по распоряжению начальства их отцов. Состав учащихся был очень пестр: в нем встречаются дети беспоместных и безвотчинных дворян, майоров и капитанов, солдат, посадских людей, вообще люд недостаточный; один ученик, например, жил на Сретенке у дьякона, нанимал угол со своею матерью, а отец его был солдат; учеников "безжалованных", своекоштных было меньшинство. В 1706 г. установлен был штат в 100 учеников, которым "давать жалованье определенное", увеличивая его с переходом в высший класс, "дабы охотнее учились, и в том стараться как возможно, чтобы поспешно учились". Для учеников, живших далеко от училища, учителя просили устроить общежитие, построив на школьном дворе 8 или 10 малых изб. Ученики считались своего рода корпорацией: их коллективные челобитья начальство принимало во внимание. В канцелярских бумагах немного указаний на ход преподавания в школе; но по указу о ее учреждении записавшиеся в нее могли учиться, "каких наук кто похочет". Очевидно, и тому времени не чужда была идея предметной системы. Школа не упрочилась, не стала постоянным заведением: ученики ее постепенно расползались, переходили кто в славяно-греко-латинскую академию, кто в медицинскую школу при московском военном госпитале, устроенном в 1707 г. на реке Яузе под руководством доктора Бидлоо, племянника известного лейденского профессора; иные были командированы для дальнейшей науки за границу или пристроились в московской типографии; многие из помещичьих детей самовольно разъехались по деревням, т.е. бежали, соскучившись по матерям и сестрам. В 1715 г. последние учителя, оставшиеся в школе, были переведены в Петербург, кажется, в открывавшуюся тогда морскую академию. После о школе Глюка вспоминали как о смешной затее мариенбургского пастора, бесполезность которой заметил, наконец, и Петр. Гимназия Глюка была у нас первой попыткой завести светскую общеобразовательную школу в нашем смысле слова. Мысль оказалась преждевременной: требовались не образованные люди, а переводчики Посольского приказа, и училище Глюка разменялось на школу иностранных корреспондентов, оставив по себе смутную память об "академии разных языков и кавалерских наук на лошадях, на шпагах" и т.п., как охарактеризовал школу Глюка князь Б. Куракин. После этой школы учебным заведением с общеобразовательным характером оставалась в Москве только греко-латинская академия, рассчитанная на церковные нужды, хотя еще не утратившая всесословного состава. Брауншвейгский резидент Вебер, в 1716 г. уже не заставший школы Глюка, очень одобрительно отзывается об этой академии, где училось до 400 студентов у ученых монахов, "острых и разумных людей". Студент высшего класса, какой-то князь, сказал Веберу довольно искусную, заранее выученную латинскую речь, состоявшую из комплиментов. Любопытно его же известие о математической школе в Москве, что преподаватели в ней -- русские, за исключением главного из них, англичанина, превосходно обучившего многих молодых людей. Это, очевидно, знакомый уже нам эдинбургский профессор Фарварсон. Значит, заграничные учебные посылки не были совсем безуспешны, дали возможность снабдить школу русскими преподавателями. Но успехи добывались нелегко и небезгрешно. Заграничные ученики своим поведением приводили в отчаяние приставленных к ним надзирателей; учившиеся в Англии нашалили так, что боялись воротиться в отечество. В 1723 г. последовал одобрительный указ, приглашавший шалунов безбоязненно воротиться домой, во всем их прощавший и милостиво обнадеживавший в безнаказанности, обещавший даже награды "жалованьем и домами"."

Так туманно занималась заря русского школьного просвещения. Своеобразным эпизодом в ходе этого просвещения является школа Глюка. Саксонец родом, энтузиастический педагог и миссионер, получивший хорошее филологическое и богословское образование в немецких университетах, он пастором отправился в Лифляндию, в городок Мариенбург, выучился по-латышски и по-русски, чтобы перевести Библию прямо с еврейского и греческого текста для местных латышей, а для русских, живших в Восточной Лифляндии, с малопонятного им славянского на простой русский язык, хлопотал о заведении латышских и русских школ и для последних переводил на русский язык учебники. В 1702 г. при взятии Мариенбурга русскими войсками он попал в плен и был препровожден в Москву. Тогдашнее московское ведомство иностранных дел нуждалось в толмачах и переводчиках и добывало их всякими путями, приглашало на свою службу иноземцев или поручало им обучать русских иноземным языкам. Так, в 1701 г. директор школы в Немецкой слободе Швиммер был приглашен Посольским приказом на должность переводчика, и ему поручено было обучить языкам немецкому, французскому и латинскому 6 подьяческих сыновей, предназначенных служить переводчиками в этом приказе. И пастору Глюку, помещенному в слободе, отдано было для обучения языкам несколько учеников Швиммера. Но когда обнаружилось, что пастор может обучать не только языкам, но и «многим школьным и математическим и философским наукам на разных языках», ему в 1705 г. устроили в самой Москве целое среднее учебное заведение на Покровке, «гимназию», как она называется в актах. Петр оценил ученого пастора, в доме которого, замечу мимоходом, жила schones Madchen von Marienburq, как звали местные обыватели ливонскую крестьянку, впоследствии императрицу Екатерину 1. На содержание школы Глюка назначено было 3 тысячи рублей, около 25 тысяч на наши деньги. Глюк начал дело пышным и заманчивым воззванием к русскому юношеству, «аки мягкой и всякому изображению угодной глине»; воззвание начинается словами: «Здравствуйте, плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидивины!» Тут же была напечатана и программа школы с перечнем преподавателей, все выписных из-за границы: учредитель вызывался обучать географии, ифике, политике, латинской риторике с ораторскими упражнениями, философии картезианской, языкам - французскому, немецкому, латинскому, греческому, еврейскому, сирскому и халдейскому, танцевальному искусству и поступи немецких и французских учтивств, рыцарской конной езде и берейторскому обучению лошадей. По сохранившимся и недавно изданным документам, идущим с начала 1705 г.; когда школа была утверждена указом, можно составить довольно обстоятельную историю этого любопытного, хотя и недолговечного общеобразовательного заведения. Ограничусь лишь немногими чертами. По указу школа предназначалась для бесплатного обучения разным языкам и «философской мудрости» детей бояр, окольничьих, думных и ближних и всякого служилого и купецкого чина людей. Глюк приготовил для своей школы на русском языке краткую географию, русскую грамматику, лютеранский катехизис, молитвенник, изложенный плохими русскими стихами, и ввел в преподавание руководства к параллельному изучению языков чешского педагога XVII в. Коменского, из которых Orbis pictus, Мир в лицах, обошел чуть ли не все начальные школы Европы. По смерти Глюка в 1705 г. «ректором» школы стал один из ее учителей, Паус Вернер; но за его «многое неистовство и развращение», за продажу школьных учебников в свою пользу ему от школы было отказано. Глюку предоставлено было приглашать учителей из иноземцев, сколько ему понадобится. В 1706 г. их было 10; они жили в школе на казенных меблированных квартирах, образуя застольное товарищество; кормила их за особое вознаграждение вдова Глюка; сверх того они получали денежное жалованье со столовыми от 48 до 150 рублей в год (384 - 1200 рублей на наши деньги); при этом все просили прибавки. Кроме того, при школе полагались слуги и лошади. Из пышной программы Глюка преподавались на деле только языки - латинский, немецкий, французский, итальянский и шведский, учитель которого преподавал и «гисторию», сын Глюка готов был излагать и философию всем охотникам «феологских сладостей», если таковые найдутся, а учитель Рамбур, танцевальный мастер, вызывался преподавать «телесное благолепие и комплементы чином немецким и французским». Курс состоял из трех классов: начального, среднего и верхнего. Ученикам обещано было важное преимущество: окончившим курс «в службу неволею взятья не будет», будут они приниматься на службу, когда пожелают, по состоянию и искусству. Школа объявлена была вольной: в нее записываются «своею охотою». Но принцип академической свободы скоро разбился о научное равнодушие: в 1706 г. в школе было только 40 учеников, а учителя находили, что можно прибавить еще 300. Тогда недоросли, дети «знатных чинов», в науке не состоящие, были оповещены указом, чтоб «они привожены были в тое школу безо всякого отбывательства и учились на своих довольствах и кормах». Но эта мера, кажется, не пополнила школы до желаемого комплекта. В первое время среди ее учеников являются князь Барятинский, Бутурлин и других знатных людей дети на своем содержании; но потом в школу вступают все люди с темными именами и большею частью в «кормовые ученики», на казенные стипендии в 90 - 300 рублей на наши деньги. Вероятно, это были в большинстве сыновья приказных людей, учившиеся по распоряжению начальства их отцов. Состав учащихся был очень пестр: в нем встречаются дети беспоместных и безвотчинных дворян, майоров и капитанов, солдат, посадских людей, вообще люд недостаточный; один ученик, например, жил на Сретенке у дьякона, нанимал угол со своею матерью, а отец его был солдат; учеников «безжалованных», своекоштных было меньшинство. В 1706 г. установлен был штат в 100 учеников, которым «давать жалованье определенное», увеличивая его с переходом в высший класс, «дабы охотнее учились, и в том стараться как возможно, чтобы поспешно учились». Для учеников, живших далеко от училища, учителя просили устроить общежитие, построив на школьном дворе 8 или 10 малых изб. Ученики считались своего рода корпорацией: их коллективные челобитья начальство принимало во внимание. В канцелярских бумагах немного указаний на ход преподавания в школе; но по указу о ее учреждении записавшиеся в нее могли учиться, «каких наук кто похочет». Очевидно, и тому времени не чужда была идея предметной системы. Школа не упрочилась, не стала постоянным заведением: ученики ее постепенно расползались, переходили кто в славяно-греко-латинскую академию, кто в медицинскую школу при московском военном госпитале, устроенном в 1707 г. на реке Яузе под руководством доктора Бидлоо, племянника известного лейденского профессора; иные были командированы для дальнейшей науки за границу или пристроились в московской типографии; многие из помещичьих детей самовольно разъехались по деревням, т. е. бежали, соскучившись по матерям и сестрам. В 1715 г. последние учителя, оставшиеся в школе, были переведены в Петербург, кажется, в открывавшуюся тогда морскую академию. После о школе Глюка вспоминали как о смешной затее мариенбургского пастора, бесполезность которой заметил, наконец, и Петр. Гимназия Глюка была у нас первой попыткой завести светскую общеобразовательную школу в нашем смысле слова. Мысль оказалась преждевременной: требовались не образованные люди, а переводчики Посольского приказа, и училище Глюка разменялось на школу иностранных корреспондентов, оставив по себе смутную память об «академии разных языков и кавалерских наук на лошадях, на шпагах» и т. п., как охарактеризовал школу Глюка князь Б. Куракин. После этой школы учебным заведением с общеобразовательным характером оставалась в Москве только греко-латинская академия, рассчитанная на церковные нужды, хотя еще не утратившая всесословного состава. Брауншвейгский резидент Вебер, в 1716 г. уже не заставший школы Глюка, очень одобрительно отзывается об этой академии, где училось до 400 студентов у ученых монахов, «острых и разумных людей». Студент высшего класса, какой-то князь, сказал Веберу довольно искусную, заранее выученную латинскую речь, состоявшую из комплиментов. Любопытно его же известие о математической школе в Москве, что преподаватели в ней - русские, за исключением главного из них, англичанина, превосходно обучившего многих молодых людей. Это, очевидно, знакомый уже нам эдинбургский профессор Фарварсон. Значит, заграничные учебные посылки не были совсем безуспешны, дали возможность снабдить школу русскими преподавателями. Но успехи добывались нелегко и небезгрешно. Заграничные ученики своим поведением приводили в отчаяние приставленных к ним надзирателей; учившиеся в Англии нашалили так, что боялись воротиться в отечество. В 1723 г. последовал одобрительный указ, приглашавший шалунов безбоязненно воротиться домой, во всем их прощавший и милостиво обнадеживавший в безнаказанности, обещавший даже награды «жалованьем и домами».

Резиденция пастора Глюка

Жилой дом (улица Маросейка, 11) построен в начале XVII века.

Строилось это здание для давным-давно забытого голландца Рутца. Но прославилось оно лишь при Петре Великом, когда тут открылась гимназия пастора Эрнста Глюка из Саксонии. К своим добропорядочным ученикам он обращался с такими воззваниями: «Здравствуйте плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидевины! По указу державнейшего нашего Монарха полюбится мне термиточию словесам вас с изъяснении разума вашего обучити. Врата умудрения ныне отпираются!.. Понеже младая юность, аки воск преобразится, часто в злобу превратится… Десница готова немощных водити, плавающим помогати и всяким заблудящимся светило подносити…»

А давняя служанка пастора Марта в это время была уже царицей, Екатериной Алексеевной, женой Петра Великого.

Кстати сказать, пастор Глюк был одним из таинственнейших москвичей. Россией он заинтересовался в 1680-е и, будучи человеком образованнейшим и способным, выучил русский язык и принялся переводить на него европейские учебники и богословские трактаты. Не таился, но особо и не афишировал свой труд. Лишь спустя пятнадцать лет после начала этой редкой по тем временам деятельности он направил русскому правительству письмо. В то время перечень переведенной им литературы выглядел весьма внушительно.

Как же отреагировало это самое правительство? Увы, никак. И жить бы Глюку в опостылевшей Саксонии, если б не имперские амбиции Петра и не его воинственность. В 1702 году, во время войны Глюк был пленен российскими войсками. Тут-то письмо и вспомнилось. И пригодилось.

В соответствии с царским указом, следовало явленного пастора Глюка, «который умеет многим школьным, и математическим, и философским наукам на разных языках, взять для своего великого государя дела с женою его и с детьми и с челядями в государственный посольский приказ».

Поначалу к Глюку относились настороженно. Подозревали его в шпионаже, а также в том, что этот лютеранин посредством своих переводов хочет провести духовную экспансию – обратить православных «в папскую религию». Но назад пути не было: саксонцы еще больше наших соотечественников подозревали Глюка в шпионаже, но уже в пользу России.

Однако в скором времени к пастору привыкли, да и сам он как-то обрусел. Преподавал в своей гимназии, и никому до него, по большому счету, дела не было.

А гимназия, кстати, была учреждена царским указом. Сам Петр распорядился, чтобы обучали здесь детей «Для общей всенародной пользы учинить на Москве школу на дворе В. Ф. Нарышкина на Покровке, а в той школе бояр и окольничих и думных и ближних и всякого служилаго и купецкаго чина детей их, которые своей охотою приходить и в школу ту записываться станут, учить греческого, латинского, итальянского, французского, немецкого и иных розных языков и философской мудрости».

Это, по сути, была первая гимназия в России.

Как же к ней относились современники? Увы, не всегда положительно. Один из них, генерал Христофор-Герман Манштейн свысока отзывался о пасторе Глюке и его начинании: «Человек этот, обладавший познаниями и сведениями в такой только мере, как любой деревенский священник, сумел, однако же, прослыть за гениальную личность, потому что знал основательно русский язык. Петр I обратил на него внимание и поручил ему основать школы, в которых молодые дворяне могли бы получать образование. Глюк предложил ему устроить школу по образцу тех, какие он видел в лифляндских городах, где молодые люди обучаются латинскому языку, катехизису и другим предметам учения. Император одобрил этот проект, назначил значительную сумму денег для платы учителям и дал в Москве большой дом… Тогда Глюк вызвал несколько студентов богословия лютеранского вероисповедания и при обучении в своей новой школе следовал во всем правилам шведской церкви, а для того чтобы нисколько не уклониться от них, перевел даже несколько лютеранских гимнов весьма плохими русскими стихами; учеников своих он заставлял петь эти гимны с большим благоговением при начале и при окончании занятий.

Подобный порядок был до того смешон и успех этого нововведения так жалок, что Петр I не мог вскоре не заметить этого. Поэтому он закрыл школу и снова предоставил обучение детей родителям».

А историк В. Ключевский делал свои выводы: «Гимназия Глюка была у нас первой попыткой завести светскую общеобразовательную школу в нашем смысле слова. Мысль оказалась преждевременной: требовались не образованные люди, а переводчики Посольского приказа, и училище Глюка разменялось на школу иностранных корреспондентов, оставив по себе смутную память об „академии разных языков и кавалерских наук на лошадях, на шпагах“ и т.п., как охарактеризовал школу Глюка князь Б. Куракин».

Так что пастора-подвижника остается только пожалеть.

А после в рутцевых палатах жили своей тихой жизнью Елизаветинская женская гимназия (ее окончила Мария Ильинична Ульянова), Усачевско-Чернявское рукодельное заведение, Маросейская богадельня, детское училище Валицкой, где воспитывался Ходасевич. Здесь же он встретил свою первую любовь, о чем охотно писал в мемуарах: «В то время (лет восьми) стал я ходить в детское училище Л. Н. Валицкой, на Маросейке. В классе, состоявшем поровну из мальчиков и девочек, поражал я учительниц прилежанием и добронравием. Смирение мое доходило до того, что даже на переменах я не бегал и не шумел с другими детьми, а держался где-нибудь в стороне. Только уроки танцев выводили меня из неподвижности. С необычайной тщательностью выделывал я свои па, а когда доходило дело до вальса, воображал себя на балу и предавался сладостным мукам любви и ревности. Эти муки были небеспредметны. Сердце мое было уязвлено моей одноклассницей, Наташей Пейкер, в самом деле – прелестной девочкой. Не думаю, чтобы я танцевал с ней больше двух или трех раз: до такой степени я перед нею робел, столь недоступной она мне казалась».

Размещался здесь и комитет Человеколюбивого общества. В 1900 году он вошел в хронику происшествий. «Московский листок» сообщал: «1 мая легковой извозчик крестьянин Савелий Колобанов, стоя у дома комитета Человеколюбивого общества, на Маросейке, стал свою лошадь кормить сахаром, причем она откусила ему палец на правой руке. Пострадавшего поместили в Яузскую больницу».

Вот так была вторично опозорена эта во всех отношениях достойная организация. Первый же раз был почти за сотню лет до происшествия с Колобановым: тогда Александр Сергеевич Пушкин публично заявил, что «Московский английский клуб» звучит так же абсурдно, как и «Императорское человеколюбивое общество».

А еще в конце прошлого века дом, о котором идет речь, славился незамысловатым и дешевеньким кафе «Под сводами». В действительности, кафе называлось несколько иначе – чебуречная «Элеонора». «Под сводами» – народное название. И оно было значительно точнее. Никакой Элеоноры здесь никто и никогда не видел. Тетушек, которые тут остограммивались, могли звать Наташками, Машками, Ленками, Аньками, но никак уж не Элеонорами. Для кафе «Под сводами» такое имя было бы чересчур гламурным. А своды – были. Подлинные своды, выжившие со времен московского средневековья.

За десятилетия свого существования кафе ни разу не менялось. Тот запах – подгоревших в скверном масле чебуреков, та же витрина, те же железки под витриной, и по ним с той же легкостью скользили, казалось бы, насквозь пропитанные салом подносы терракотового цвета… И массивная кованая решетка, преграждающая путь потенциальному лукавому посетителю, решившему сбежать с каким-нибудь салатом раньше, чем дойдет до кассы.

Впрочем, лукавый посетитель и не собирался никуда бежать. Он, облаченный в грязно-серое пальто на два размера больше, чем надо, вовсе презирал закуски. Он покупал стакан дешевой водки и полстакана «напитка лимонного» – чтобы запить. Молча подходил к высокому круглому столику, вливал в себя эти жидкости и так же молча уходил.

Правда, бывало, что не уйдет, а качнется, в отчаянии сделает пару ненужных шагов и рухнет под столик на тоненькой ножке. Тогда заботливые люди с мойки поднимут посетителя, по-птичьи раскорячив ему руки, и выведут на пыльный воздух Маросейки. Но пока посетитель будет валиться на спину, он на мгновение увидит сводчатый средневековый потолок.

Алкоголь в кафе был исключительно отечественный и бюджетный. Собственно, «алкоголь» – громко сказано. Пиво и водка, каждого – всего по одному лишь виду. Иногда – так называемый коньяк, тоже весьма дешевый. Правда, он не имел никакого отношения к истинному коньяку: с него болела голова, и брали его исключительно командировочные, не знакомые с укладом здешних мест, и студенты, выбравшиеся кутнуть из находящейся в соседнем переулке Исторической библиотеки.

Тут не бывало ни «Распутина», ни «Абсолюта», ни ликеров, ни текил, ни ромов, ни шампанского, ни колы, ни импортного пива и вообще ничего импортного не бывало. Зато водки, пива и «лимонного» хватало, чтобы все взалкавшие нашли в «Элеоноре» свое счастье.

Взалкавшие были довольны, некоторые из них даже закусывали – чебуреками, селедкой с винегретом, свеклой с майонезом (кстати, свекла тут всегда была практически сырая, но вряд ли потому, что так полезнее). Но большинство – не закусывали.

Иногда из мойки, располагавшейся в колоритнейшей средневековой нише, приходил работник в перепачканном халате и в «вареных» джинсах (сваренных на кухне много-много лет тому назад, когда такое было еще в моде). Работник убирал посуду со столов, чуть пританцовывал, обменивался с постоянными клиентами короткими, но смачными приветствиями.

Кстати, посетители кафе делились строго на две части. Первые прекрасно понимали, куда шли. Они уверенно шагали к кованой решетке у витрины, знали, где взять сальный терракотовый поднос и сколько стоит стакан незатейливой водки. Вторые входили сюда в первый раз, прочитав многообещающую вывеску – «Элеонора». Они недоуменно озирались, брезгливо шмыгали носами, наконец, пугались до смерти какого-нибудь постоянного клиента и убегали, даже не украв со стойки блюдечко со свеклой.

По соседству с бывшей глюковской гимназией расположено еще одно достойное внимания здание. Правда, в историческом плане дом №13 был несколько скромнее, чем дом №11. Из достойного упоминания – всего лишь «Союз русских граждан немецкой национальности» («привет пастору Глюку»), созданный в августе 1917 года и просуществовавший всего-навсего двенадцать месяцев.

Зато сегодня как раз дом №13 – уникальный. Здесь на стене висит мемориальная доска со скромной надписью: «Всем, кто жил в этом доме, ушел и не вернулся». И годы, к которым относится посвящение: «1941-1945» и «1937-1952».

Под доской – скромный, но всегда ухоженный горшок с цветами.

Ничего подобного в Москве более нет. Только жильцы по адресу «улица Маросейка, дом №13» сами, безо всяких инициатив сверху, создали свое, особое место памяти.

Так что мемориал этот – еще и памятник рубежа восьмидесятых – девяностых, когда Анатолий Рыбаков публиковал своих «Детей Арбата», в кинотеатрах на ура шел фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние», а газеты каждый день публиковали списки репрессированных в далекие сталинские годы.

А вот дом №9 – вполне равноправный сосед бывшему заведению пастора Глюка. Здесь, к примеру, находилось Малороссийское подворье – своего рода посольство Украины (тогда – Малороссии) в Москве, в честь которого вся улица и получила свое имя.

По-хорошему, улицу следовало бы назвать Малороссийкой. Но москвичи тогда были людьми ленивыми, и выговаривать заковыристое слово никто, конечно, не хотел. Так и появилась Маросейка – сокращенный вариант.

Затем посольство переехало, а на его месте разместились владения «нежинского грека Ивана Павловича сына Бубуки». Предприимчивый Бубуки сдавал свой дом внаем, и в 1820-е тут проживал весьма известный деятель – сенатор и почетный опекун Московского Опекунского совета, а также тесть поэта Дельвига Михаил Салтыков. Господин Салтыков и сам слыл остроумцем и пиитом – он даже входил на правах «почетного гуся» и «природного члена» в литературный кружок «Арзамас».

Дмитрий Свербеев говорил о сенаторе: «Замечательный умом и основательным образованием, не бывав никогда за границей, он превосходно владел французским языком, усвоив себе всех французских классиков, публицистов и философов, сам разделял мнения энциклопедистов и, приехав в первый раз в Париж, по книгам и по планам так уже знал все подробности этого города, что изумлял этим французов. Салтыков, одним словом, был типом знатного и просвещенного русского, образовавшегося на французской литературе, с тем только различием, что он превосходно знал русский язык».

Сам Александр Сергеевич Пушкин ценил Салтыкова необычайно и писал как-то Дельвигу: «Кланяйся от меня почтенному, умнейшему Арзамасцу, будущему своему тестю – а из жены сделай Арзамаску – непременно».

Кстати, именно Пушкину выпала через несколько лет печальная обязанность сообщить «Арзамасцу» о том, что его любимый зять умер в Петербурге «гнилою горячкою».

«Вчера ездил я к Салтыкову объявить ему все – и не имел духу», – сокрушался поэт.

А в середине позапрошлого столетия в доме №9 разместился один из известнейших московских гастрономов – магазин купца А. Д. Белова. Современник писал: «На доме Хвощинского красуется золотая вывеска, отмеченная свиной головой: такова странная эмблема гастрономии, которою отличил ее купец Белов. Лет 30-40 назад эта свиная голова торговала на всю Москву почти без конкуренции, а ее собственник… покупал дома в Москве».

Впрочем, не будем повторяться. История про магазин Белова уже излагалась в книге «Прогулки по старой Москве. Арбат». Ведь на Арбате у Белова тоже был свой магазинчик.

Под школу Глюка был отведен дом № 11 по ул. Маросейка , принадлежавший не оставившему наследников боярину В. Ф. Нарышкину . В цар­ском указе от 25 февраля 1705 года говорилось, что школа открывается для «общие всенародные пользы», для обучения детей «всякого служи­лого и купецкого чина людей… которые своею охотою приходить и в тое школу записываться станут». Чуть позже пастор Глюк добился присвоения своей школе статуса гимназии. По его замыслу, она должна была готовить не просто государственных служащих со знанием языков, а мыслящих, образованных людей, готовых продолжить образование в европейских университетах. Для своей школы он составил учебники на русском языке, пригласил иностранных учителей. Но 5 мая 1705 года он неожиданно умер, был похоронен на старом немецком кладбище в Марьиной роще (не сохранилось). После смерти Глюка в гимназии изучались лишь иностранные языки, а в 1715 году она была и вовсе закрыта. За время её существования было обучено 238 человек.

Глюк принимал участие и в делах московской евангелической общины: в 1704 году он также был избран третейским судьей для разбора споров, возникших среди членов общины. В Москве он занимался также переводами на русский язык Нового Завета и лютеранского катехизиса, а также составил одну из первых русских грамматик. Новый перевод Библии на русский язык был утрачен после смерти пастора.

Семья

Глюк был женат на Христине Рейтерн (ум. 29 сентября 1740 года) и имел 2 сыновей и 4 дочерей:

К дочерям Глюка императрица Екатерина относилась как к родным сёстрам и, щедро жалуя их, помогла им занять почётное место в обществе .

В родословцах остзейского дворянства одна из дочерей пастора Глюка, именем Маргарита, показана женой последовательно двух братьев фон Фитингоф .

Напишите отзыв о статье "Глюк, Эрнст"

Примечания

Литература

• Астафьев Н. А. Опыт истории Библии в России в связи с просвещением и нравами, СПб., 1892; RGG, Bd. 2, S. 1629-30.
• «Mach dich auf und werde licht - Celies nu, topi gaiss» - Zu Leben und Werk von Ernst Glück (1654-1705). Akten der Tagung anlässlich seines 300. Todestages vom 10. bis 13. Mai 2005 in Halle (Saale). Herausgegeben von Schiller, Christiane / Grudule, Mara. Wiesbaden, Harrasowitz, 2010.

Лютеранство в Москве Церкви Духовенство Образование Благотворительность Персоналии Разное

Отрывок, характеризующий Глюк, Эрнст

Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C"est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей, есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.

12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир, [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.

В славные времена царствования Петра Великого в центре Москвы на Покровке, на ул. Маросейка, д. 11, во дворце боярина В. Н. Нарышкина, около церкви Николы, что у Столпа, открыли среднее учебное заведение, которое в документах называлось «гимназия». В 1703 году царь назначил начальником вновь учрежденной школы при семи учителях Эрнста Глюка, в историю это учебное заведение вошло под названием «гимназия Э. Глюка». В царском указе от 25 февраля 1705 года говорилось, что школа открывается для «общия всенародныя пользы», для обучения детей, «всякого служилого и купецкого чина... которые своею охотою приходить и в ту школу записываться станут». Немного ранее, а именно в 1702 году, при взятии Мариенбурга русскими войсками, пастор Глюк - саксонец, «энтузиастический педагоги миссионер, получивший хорошее филологическое и богословское образование в немецких университетах», выучивший латышский и русский языки - был взят в плен и препровожден в Москву. Здесь обнаружилось, что пастор Глюк, помещенный в Немецкой слободе и получивший несколько учеников для обучения иностранным языкам, может обучать не только языкам, но и «многим школьным и математическим и философским наукам на разных языках». Вскоре ему было разрешено открыть гимназию - «большую школу».

На содержание гимназии Глюка назначено было 3 тыс. рублей. Глюк, как пишет В. О. Ключевский, начал дело пышным и заманчивым воззванием к русскому юношеству, «аки мягкой и всякому изображению угодной глине», воззвание начинается словами: «Здравствуйте, плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидивины!» В основу общеобразовательной школы - гимназии Глюка - была положена западноевропейская гимназическая программа. Здесь обещали обучать географии, ифике, политике, латинской риторике с ораторскими упражнениями, философии деятельной и картезианской, языкам - французскому, немецкому, латинскому, греческому, еврейскому, сирийскому и халдейскому, танцевальному искусству и поступи немецких и французских учтивств, рыцарской конной езде и берейторскому обучению лошадей. По указу школа предназначалась для бесплатного обучения разным языкам и «философской мудрости» детей бояр, окольничьих, думных и ближних и всякого служилого и купецкого чина людей.

Глюк приготовил для своей школы на русском языке краткую географию, русскую грамматику, лютеранский катехизис, молитвенник, изложенный плохими русскими стихами, составил славяно-латино-греческий словарь. Для обучения языкам Глюк использовал свои переводы учебных книг великого чеха Яна Амоса Коменского «Преддверие», «Открытая дверь языков», «Мир чувственных вещей в картинках», по которым учились дети по всей Европе. Учителями в школе были в основном приглашенные иностранцы, в 1706 году их было 10 человек. Они жили в школе на казенных меблированных квартирах. При школе полагались слуги и лошади. Однако широкие общеобразовательные замыслы организаторов гимназии не были осуществлены. После смерти Э. Глюка в мае 1705 года школа стала разноязычной: в ней изучались на деле только языки - латинский, немецкий, французский, итальянский и шведский - и лишь некоторые из предметов. Курс состоял из трех классов: начального, среднего и верхнего. Школа объявлена была вольной: в нее записываются «своею охотою». Но добровольных учеников было мало: в 1706 году - 4» человек, а учителя находили, что можно прибавить еще 300. В 1706 году установлен был штат вюо учеников, с определенным жалованьем, увеличивающимся по мере перехода в высший класс. Некоторые ученики были на собственном содержании, основная же масса поступала в «кормовые ученики», на казенные стипендии. Состав учащихся был очень пестрым: здесь учились «дети беспоместных и безвотчинных дворян, майоров и капитанов, солдат, посадских людей». Интересно отметить, что для учеников, которые жили далеко от училища, учителя просили устроить общежитие, построив на школьном дворе 8 или 10 малых изб.

Гимназия Глюка не упрочилась, не стала постоянным заведением: ученики ее постепенно рассеивались, переходили кто в Славяно-греко-латинскую академию, кто в медицинскую школу при московском военном госпитале, устроенном в 1707 году на реке Яузе; некоторые были отправлены для учебы за границу. С 1711 года школой руководил (надзирал) Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов. В это время в ней работали четыре учителя, которые обучали немецкому, шведскому, французскому и итальянскому языкам. В 1715 последние учителя, оставшиеся в гимназии, были переведены в Петербург, а школа закрылась. За время ее существования было обучено 238 человек.

Несостоявшаяся гимназия Глюка была самой первой попыткой завести в Москве светскую общеобразовательную школу в общем смысле слова. Идея оказалась преждевременной, считает историк Василий Осипович Ключевский. Требовались не образованные люди, а переводчики Посольского приказа. Именно поэтому и произошла такая перестройка: из гимназии европейского типа - в профессиональную школу иностранных языков. Такова совсем короткая судьба самой первой московской гимназии, открытой в начале XVIII века.

Книжная лавка ГЛК

Часы работы в январе: среда, четверг - с 15 до 19 часов

Квитанция на оплату.