Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным всё общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом . Итак, в одном департаменте служил один чиновник ; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным... Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться. Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Сессия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, – подумала покойница, – имена-то всё такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, – проговорила старуха, – какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу – вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, – сказала старуха, – что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник. Итак, вот каким образом произошло всё это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно. Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже: «перепишите», или: «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» – и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным...

Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, – нет, он служил с любовью. Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу. Впрочем, нельзя сказать, чтобы не было к нему никакого внимания. Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и, наконец, сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь». С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало. Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы. И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, – что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.

ШИНЕЛЬ . В одном департаменте служил неприметный чиновник Акакий Акакие­вич Башмачкин, «низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщи­нами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидаль­ным». Чин он имел маленький - титулярного советника, над которым, как известно, вечно подтрунивают. На день его рождения по православному календарю приходились имена довольно странные: матушке его предложи­ли назвать младенца Моккием, Соссием или в честь мученика Хоздазата. Перевернули страницу - а там Трифилий, Дула и Варахсий. Решили назвать в честь отца Акакием.

В департаменте он служил давно и всё в одной должности «чиновника для письма». Ему не оказывалось никакого уважения, начальники обходи­лись с ним «холодно-деспотически», сторожа даже не глядели на него, «как будто бы через приемную пролетела простая муха». Молодые чиновники посмеивались над ним, отпускали шутки, но Акакий Акакиевич только про­износил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» Служил он мало сказать ревностно - нет, он служил с любовью: «там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир». Выписывая осо­бенно любимые буквы - «буквы фавориты*, он даже причмокивал от удо­вольствия. Однажды какой-то добрый начальник, желая вознаградить Акакия Акакиевича за долгую службу, приказал дать ему работу поважнее, чем простое переписывание,- «дело состояло только в том, чтобы переме­нить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в тре­тье». Это так утомило Акакия Акакиевича, что он попросил лучше дать ему переписать что-нибудь.

Ничего, кроме службы, для него не существовало. Одет он был кое-как, к мундиру вечно что-нибудь прилипало, «сенца кусочек или какая-нибудь ниточка», ел он, совершенно не замечая вкуса еды, ел «с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог на ту пору». Все мысли его были о ровных строчках, и «если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на середине улицы». Акакий Акакиевич был вполне доволен судьбой: написавшись всласть (уже дома, для своего удовольствия), он ложился спать, улыбаясь при мысли о завтрашнем дне.

Так и прожил бы Акакий Акакиевич до глубокой старости, если бы не одно бедствие. Есть в Петербурге враг всех тех, кто, как Башмачкин, по­лучает всего четыреста рублей жалования в год, враг этот - северный мороз. С недавних пор стал чувствовать Акакий Акакиевич, что спина его уж боль­но мерзнет. Осмотрев свою видавшую виды шинель, он увидел, что на спине она совсем истерлась и подкладка расползлась. Шинель нужно было спасать, и сделать это мог один Петрович - одноглазый портной из кре­постных, который довольно удачно починял старые чиновничьи шинели,- разумеется, когда не был пьян. Взбираясь по залитой помоями лестнице, Акакий Акакиевич решил, что не даст Петровичу за починку более двух рублей. «А я вот, к тебе, Петрович, того…- начал он. Надо сказать, что изъ­яснялся он большей частью предлогами, наречиями и такими частицами, которые никакого значения не имеют,- Шинель то, сукно…» Рассмотрев шинель на свет, Петрович вынес приговор: «Нельзя поправить: худой гар­дероб!» Как ни умолял Акакий Акакиевич, Петрович был непреклонен: кусочки ткани для ремонта найти можно, да пришить их нельзя - «дело совсем гнилое», придется шить новую шинель. «При слове “новую” у Акакия Акакиевича затуманило в глазах, и все, что ни было в комнате, так и пошло пред ним путаться».

Дождавшись воскресенья, он опять отправился к Петровичу: после субботы тому нужно будет опохмелиться, Акакий Акакиевич даст ему гри­венничек, авось, портной станет посговорчивее. Действительно, после суб­боты Петрович «сильно косил глазом», гривенник с благодарностью взял, но насчет шинели остался тверд: «Извольте заказать новую».

Поняв, что без новой шинели не обойтись, Акакий Акакиевич совершен­но пал духом. За несколько лет ему удалось скопить сорок рублей; нужны были еще сорок. Он решает уменьшить обычные расходы: «изгнать упо­требление чаю по вечерам, не зажигать по вечерам свечи… ходя по улицам, ступать как можно осторожнее… чтобы не истереть скоровременно подме­ток…» Приняв решение шить новую шинель, Акакий Акакиевич сделался даже как-то живее, тверже характером, «как человек, который уже определил и поставил себе цель». Каждый месяц он наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели. Совершенно неожиданно директор назначил Акакию Акакиевичу наградных больше, чем обычно, и дело пошло скорее. Вместе с Петровичем они купили сукно, коленкор на подкладку (но такой, что лучше шелка) и кошку на воротник, которую издали всегда можно было принять за куницу (сама куница была уж очень дорога).

Петрович потрудился на славу - шинель оказалась впору. Портной был так доволен своим произведением, что даже вышел с клиентом на улицу, чтобы со стороны полюбоваться шинелью.

В департаменте все выбежали в швейцарскую смотреть шинель Акакия Акакиевича. Поздравив его, чиновники намекнули, что обновку не мешало бы «вспрыснуть». Бедный Башмачкин начал было уверять, что это совсем не новая шинель, но его выручил какой-то чиновник, сказав, что он сегодня именинник и зовет всех к себе вечером на чай. Акакий Акакиевич уже не­сколько лет не выходил вечером на улицу. Он шел, разглядывая витрины магазинов, и удивлялся всему выставленному там. Именинник «жил на большую ногу»: лестница освещалась фонарем, квартира находилась на втором этаже. В передней Акакий Акакиевич увидел шинели, среди которых были даже с бобровыми воротниками или с бархатными отворотами. Он чувствовал себя здесь неловко, не зная, куда девать руки, ноги «и всю фигуру свою». После двух бокалов шампанского ему стало немного веселее, но все равно, задерживаться здесь не хотелось.

Акакий Акакиевич шел по темному городу в веселом расположении духа, как вдруг увидел каких-то людей. «А ведь шинель то моя!» - сказал один из них. Башмачкин собрался крикнуть на помощь, но ему тут же пристави­ли ко рту кулак «величиной с чиновничью голову». С него сняли шинель, дали пинка, и он упал в снег. Рано утром Акакий Акакиевич отправился с жалобой к приставу, но тот, вместо того, чтобы принять меры, стал рас­спрашивать, отчего Акакий Акакиевич так поздно шел домой и не заходил ли он в какой-нибудь непорядочный дом. Башмачкин сконфузился, тем дело и кончилось.

В департаменте рассказ Акакия Акакиевича о грабеже тронул всех, ре­шили даже «скинуться» ему на новую шинель, но тут, как нарочно, «делали складчину» на директорский портрет и для Акакия Акакиевича собрали- сущую безделицу. Ему посоветовали обратиться «к одному значительному лицу». Бедняге с большим трудом удалось пробиться на прием к «значи­тельному лицу». Генерал, хоть и был в душе добрым человеком, привык начинать разговор с низшими тремя фразами: «Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?»

Акакий Акакиевич уже заранее чувствовал робость перед ним и на во­прос: «Что вам угодно?» - начал так невразумительно, с присущей ему «свободой языка» излагать суть дела, прося разыскать шинель, что генерал, разгневавшись, не только произнес свои обычные грозные фразы, но и за­топал ногами. Акакий Акакиевич не помнил, как вышел на улицу. На сле­дующий день у него началась сильная горячка. В бреду он видел то Петро­вича, который шил ему шинель с какими-то западнями для воров, то грозного генерала. Через несколько дней бедный Акакий Акакиевич умер. В департаменте только на четвертый день заметили его отсутствие, послали за ним сторожа и узнали, что Акакия Акакиевича «четвертого дня похоро­нили». На следующий день на его месте уже сидел новый чиновник…

Но история на этом не заканчивается. Вскоре по Петербургу пронеслись слухи, что у Калинкина моста стал показываться по ночам призрак - «мерт­вец в виде чиновника», который ищет какую-то утерянную шинель и сди­рает с плеч прохожих шинели, «не разбирая чина и звания». Один из депар­таментских чиновников видел привидение своими глазами и узнал в нем Акакия Акакиевича.

Что касается «значительного лица», то после ухода Башмачкина он по­чувствовал к нему какое-то сожаление, мысль о маленьком чиновнике стала даже тревожить генерала. Неделю спустя он послал узнать, нельзя ли как-то помочь этому просителю; ему донесли, что Акакий Акакиевич умер. От этой вести генерал весь день был не в духе, но к вечеру развеялся у приятеля, где собралось приятное общество.

Однажды, отправляясь к одной знакомой даме, к которой он испытывал «совершенно приятельские отношения», генерал вдруг почувствовал, что кто-то весьма крепко ухватил его за воротник. Обернувшись, он не без ужаса узнал Акакия Акакиевича. «…Рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшною могилою, произнес такие речи: «А! так вот ты наконец!

Наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то шинели мне и нужно! не похлопотал об моей, да еще и распек,- отдавай же теперь свою!» Генерал, не помня себя от страха, скинул шинель и приказал кучеру гнать во весь дух.

Это происшествие произвело на генерала такое впечатление, что он теперь реже стал говорить подчиненным: «Как вы смеете, понимаете ли, кто перед вами?» С этих самых пор чиновник-мертвец больше не появлялся - видно, генеральская шинель оказалась ему впору.

План краткого содержания произведения:

1. Внешность и работа Башмачкина,
2. Свободное время Башмачкина,
3. Шинель прохудилась,
4. Башмачкин решает заказать новую шинель,
5. Башмачкин копит на новую шинель,
6. Башмачкин в гостях в новой шинели,
7. Воровство шинели,
8. Смерть Башмачкина,
9. Месть Акакия.

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ

1842 г. — окончание работы над повестью. Основа — анекдот об охотнике, который копил деньги на новое ружьё, а потом нечаянно утопил его в реке. От переживания охотник заболел, но благодаря друзьям, которые купили ему новое ружьё, вернулся к жизни.

КОМПОЗИЦИЯ И СЮЖЕТ

В основе сюжета конфликт: «маленький человек» — бездушный мир чиновничества.

Композиционно выделяются две части.
Часть 1 — изображена обыденная жизнь Акакия Акакиевича Башмачкина. История с шинелью помогает показать проблемы бедности, социального неравенства, равнодушия, отсутствие гуманизма.

Часть 2 — «фантастическое окончание», утопия, которая помогает восстановить справедливость.

Экспозиция
Описание положения Акакия Акакиевича.

Завязка
Желание героя купить новую шинель, тяготы и лишения на пути к цели.

Кульминация
Кража шинели и равнодушие к судьбе «маленького человека».

Развязка
Смерть Акакия Акакиевича.

Эпилог
Рассказ о призраке некоего титулярного советника, который появляется каждую ночь в Петербурге и срывает шинели со всех высокопоставленных чинов.

АКАКИЙ АКАКИЕВИЧ

⦁ Акакий Акакиевич Башмачник — «маленький человек», титулярный советник, беден, одинок;

⦁ имя в переводе с греч. означает «незлобивый»;

⦁ ничем не примечателен внешне: низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват:

⦁ всю жизнь посвятил службе, не обладает талантами, но делал
свою работу с любовью: « … Там, в этом переписываньи, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его … »;

⦁ жизнь героя бессодержательна (поэтому такая вещь, как шинель, смогла вырасти до гигантской значимости) и сравнивается с «Житием святого Акакия Синайского»: уединение, смирение и безропотность, терпение лишений, отказ от житейских соблазнов;

⦁ способен на бунт и месть в крайних обстоятельствах: «А! так вот ты наконец! наконец я тебя того, поймал за воротник! твоей-то
шинели мне и нужно!»

ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ЛИЦО

⦁ должность порабощает личность «значительного лица», лишает его человеческого облика, конкретного имени;
⦁ в душе он был добрый человек, даже сострадательный, но генеральский чин «весьма часто мешал им [чувствам] обнаруживаться»;
⦁ унижало Башмачкина-просителя, но чувствовало угрызения совести после смерти чиновника, а после нападения призрака стало лучше обращаться с подчинёнными

⦁ помогает раскрыть возможности «маленького человека» (ради неё он становится настойчивым и активным, позволяет себе нарушить привычный уклад жизни, а после смерти жаждет возмездия);
⦁ параллель с главным героем: дырявая шинель — скромный человек, новая — инициативный и счастливый

ПЕТЕРБУРГ

⦁ жестокий город с лютой зимой, не полезным для здоровья климатом, грязными лестницами и тёмными переулками

ИДЕЙНО- ТЕМАТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

⦁ Тема: рассказ о судьбе «маленького человека», то есть незначимой в обществе личности.
⦁ Идея: писатель показал несправедливость и жестокость общества относительно «маленьких», но честных и добросовестных людей. Он напоминает, что уважения достойны все люди, несмотря на их социальное положение. В повести «Шинель» автор восстановил справедливость фантастическим способом: призрак чиновника наводит ужас в Петербурге. Он отбирает шинели у прохожих и добирается до властного лица, некогда обидевшего его

ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ

⦁ Жанр: повесть.
⦁ Направление: фантастический реализм. Реальное социальные проблемы царской России, фантастическое — призрак Акакия
Акакиевича.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ СРЕДСТВА

⦁ Гротеск и абсурд: никто не собирается искать пропавшую шинель, но существует указ поймать привидение.
⦁ Гипербола: весь образ Акакия Акакиевича преувеличен (его любовь к работе, желание приобрести шинель, ставшее смыслом жизни, экономия средств).
⦁ Обобщение и типизация: «маленький человек», «значительное лицо».

СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ

К теме «маленького человека» обращались в своих произведениях А. С. Пушкин (поэма «Медный всадник» — Евгений, повесть «Станционный смотритель» Самсон Вырин), М. Ю. Лермонтов (роман «Герой нашего времени» — Максим Максимыч), Ф. М. Достоевский (роман «Преступление и наказание» Семён Мармеладов), М. Горький (пьеса «На дне» — все действующие лица).

Внешность и работа Башмачкина.

Акакий Акакиевич Башмачкин служит в Санкт-Петербурге титулярным советником. Это невысокий рыжий человек с лысиной и румянцем на лице. Его служба состоит в переписывании бумаг, и он исполняет ее охотно, с любовью.

На работе его не уважают и посмеиваются. Молодые чиновники подшучивают над ним, толкают, осыпают порванными бумажками, рассказывают истории о том, например, что хозяйка бьет его. Как правило, Акакий игнорирует их колкости и продолжает делать свою работу.

Однако когда Акакию Акакиевичу становится совсем невмоготу, он говорит: «Оставьте меня в покое! Зачем вы меня обижаете? «.

Свободное время Башмачкина.

Дома, после окончания рабочего дня, он ест щи и с нетерпением садится переписывать документы, которые захватил со службы. В то время как все другие работники в свободное время идут в театр, играют в карты, встречаются с девушками, Акакий Акакиевич сидит дома и с нетерпением делает копии работ, которые он привез с собой домой. Потом он довольный ложится спать.

Шинель прохудилась.

В один прекрасный зимний день, после того как Акакий Акакиевич стал мерзнуть на улице, он решил изучить свою шинель. Она была слишком тонкой, чтобы защитить его от ледяного северного ветра, который дул каждое утро.

Шинель была потерта так, что на спине ветер продувал ее насквозь. Подкладка совсем развалилась. Его коллеги смеялись над шинелью, называли ее капотом.

Башмачкин решает заказать новую шинель.

Акакий Акакиевич решает отнести шинель к портному Петровичу, который держит магазин в квартире на четвертом этаже здания с темной лестницей. У Петровича только один глаз, но он хорошо шьет, когда трезв. А выпить он любит, в соответствии с семейной традицией, на все церковные праздники.

Акакий Акакиевич входит в квартиру, проходит через дымную кухню, где жена Петровича жарит рыбу. Петрович находится в соседней комнате, сидит на столе и пытается вдеть нитку в иголку. Акакий Акакиевич уже заранее решил, что он заплатит за работу не более двух рублей.

Петрович, рассмотрев шинель, заявляет, что сделать с ней ничего нельзя, а надо шить новую и это будет стоить больше чем сто пятьдесят рублей за материалы и труды. Акакий Акакиевич уходит расстроенный ни с чем. На улице он обдумывает свои проблемы и делает вывод, что он пришел не вовремя и что стоит зайти к портному в воскресенье утром.

В это время он будет сонным и захочет выпить, но жена не даст ему денег на выпивку, и он согласиться сшить шинель дешевле, может быть, за восемьдесят рублей. У Акакий Акакиевича скоплена за годы трудов только половина суммы.

Чтобы скопить остальные деньги, ему придется сократить расходы на чай и свечи. Ему также придется ходить по улице на цыпочках, чтобы не износить преждевременно обувь. Кроме того, ему придется переодеться дома в халат, чтобы сохранить одежду, в которой он ходит на работу.

Башмачкин копит на новую шинель.

Всякий раз, когда он чувствует себя лишенным чего-либо в целях экономии, он думает о своей новой шинели. Это его мечта.

Каждый месяц он заходит к Петровичу поговорить о своей будущей шинели.

Однажды Акакий Акакиевич получает прекрасный сюрприз — повышение заработной платы до шестидесяти рублей. Может быть, директор понимает, что ему нужна новая шинель. Или, может быть, это была просто удача.

Через два месяца Акакию Акакиевичу удается накопить восемьдесят рублей. Он с Петровичем идет по лавкам и выбирает сукно, коленкор и воротник из кошки. И вот, наконец, шинель готова. Акакий Акакиевич в связи с холодной погодой одевает ее и идет на работу.

Все хвалят шинель и говорят, что по этому случаю надо устроить праздник, чем смущают Акакия Акакиевича. Только вмешательство некого чиновника, оказавшегося именинником, и пригласившего всех на чай, спасает положение.

Башмачкин в гостях в новой шинели.

Дома после обеда, Акакий Акакиевич проводит время, любуясь новой шинелью. Затем направляется в гости к чиновнику в дальнюю часть города. Там он сталкивается с хорошо одетыми женщинами и мужчинами. Они одеты в пальто из выдры и кожи. У некоторых из них бобровые воротники.

Акакий Акакиевич вешает свою шинель при входе и идет в комнату, где все также обсуждают и хвалят его шинель. Затем все уходят играть в вист и ужинать. Акакий Акакиевич не знает, что делать дальше. Он садится смотреть на карточные игры, но быстро устает.

Ему говорят, что надо выпить шампанского в честь его новой шинели. Акакий Акакиевич чувствует себя на веселее, но, помня, что уже поздно, решает потихоньку уйти домой.

Воровство шинели.

В хорошем настроении Акакий Акакиевич устремляется к себе домой. По началу, возбужденный, он даже устремляется за какой- то дамой. Но позже, когда он приближается к своей части города, ему становится страшно на темных улицах. И не зря. На огромной пустынной площади к нему подходят какие-то люди и отбирают шинель.

Смерть Башмачкина .

Акакий Акакиевич ищет помощи у частного пристава, но там его только жалеют, и советуют обратиться к более значительному лицу. Более значительный чиновник, так как назначен недавно, озабочен, как бы придать себе более значительный вид.

Он хочет произвести впечатление на своего давнего приятеля и распекает Акакия Акакиевича за то, что тот обратился не по форме.

По дороге домой, Акакий Акакиевич попадает в метель и сваливается с сильной горячкой. В бреду ему кажется, что отобранная шинель находится у него под кроватью. Через несколько дней он умирает.

Месть Акакия.

О смерти Башмачкина в департаменте, где он работал, узнают только через четыре дня. В последующие дни распространяются слухи, что возле Калинкина моста по ночам появляется мертвец и сдирает со всех шинели.

Говорят, что это Акакий Акакиевич. Полиция пытается поймать и наказать мертвеца, но безрезультатно. Между тем, значительный чиновник, который накричал на Акакия Акакиевича, чувствует угрызения совести, когда он узнает, что Акакий умер от лихорадки.

Чтобы поднять себе настроение, он направляется на вечеринку и оттуда едет не домой, а посетить некую даму — Каролину Ивановну. По дороге он вдруг чувствует, что кто-то схватил его за воротник. Обернувшись, он видит Акакия Акакиевича, который стаскивает с него шинель. Значительное лицо очень испугалось.