Хитроумный идальго в сокращении. Хитроумный идальго дон кихот ламанчский
Испанский идальго, начитавшийся рыцарских романов и доведенный ими до умственного расстройства, решает сделаться странствующим рыцарем, защищать угнетаемых, наказывать угнетателей. Он живет в фантастическом мире и разъезжая на своем коне Росинанте по действительному миру, видит не реальную жизнь, а свои мечты. Несообразность его мыслей с действительностью составляет основную идею романа. Это – мотив общий у всех наций во все времена. Хотя мечты героя Сервантеса имеют вид, свойственный только фантазиям не в меру пылких испанцев XVI века, контраст мечты с действительностью проходит через жизнь всех цивилизованных наций. Представитель прозаической действительности, оруженосец Дон Кихота Санчо Панса имеет у Сервантеса черты типичного испанского простолюдина того века, но содержание его житейской мудрости одно и то же у всех наций во все века.
Дон Кихот. Художественный фильм, 1957
Дон Кихот принимает каждую гостиницу за вельможеский замок, бедных девушек легкого поведения – за знатных девиц. Он заставляет встречаемых на дороге купцов признавать несравненную красоту владычицы его сердца Дульсинеи Тобосской и за это испытывает побои. Желая защищать угнетенных, он освобождает преступников и за это подвергается преследованию полиции; он принимает стада баранов за неприятельские войска, ветряные мельницы – за великанов. Это формы фантазерства, принадлежащие веку Сервантеса, его стране; но под ними лежит общий момент несообразности идеальных фантазий с действительностью. У всех цивилизованных наций во все времена были теоретики, не понимавшие реальности, увлекавшиеся мыслями непонятными для массы их сограждан.
Дон Кихот и Санчо Панса. Памятник на Площади Испании в Мадриде, 1930
Будучи пародией на рыцарские романы, роман Сервантеса имеет с тем вместе значение более широкое. Дон Кихот смешон лишь вначале, но чем дальше, тем больше оказывается он человеком достойным грустного уважения. Своими нелепыми поступками он возбуждает смех, но ближе знакомясь с ним, мы видим, что его стремления благородны. Он добросовестно исполняет все правила, которых должны держаться странствующие рыцари, а правила эти возвышенны. Он совершенно чужд эгоистических желаний, он хочет добра и справедливости. Его идеи благородны; он говорит совершенно разумно, пока речь не коснется странствующих рыцарей – тогда он высказывает фантастический вздор. Спутник Дон Кихота, оруженосец Санчо Панса, испанский поселянин, говорит народными пословицами и плебейскими афоризмами, но под этими национальными чертами тоже лежит общечеловеческое значение. Санчо – символ житейской прозаической рассудительности.
Основная идея Дона Кихота – изображение противоположности идеализма с действительностью. В рассказ о нелепом фантазерстве героя вплетено множество разнообразных, живых, завлекательных сцен, маленьких рассказов, романсов, стихотворений, то грустных, то веселых.
Описывая приключения Дона Кихот, Сервантес изображает жизнь южного народа, идущую под открытым небом, рисует идиллические картины жизни в лесу и на лугах. Сервантес выводит в своём романе множество лиц всех состояний, и все они обрисованы очень реалистично. Над шутливостью рассказа господствует элегическое чувство, возбуждаемое тем, что действительность так далека от сходства с возвышенными мыслями, которые в применении к ней оказываются сумасбродным фантазерством. Увлекшийся своими мечтами до нелепости Дон Кихот превосходно говорит об обязанностях человека, о том, каковы должны быть правила политики и администрации. Контраст его благородных понятий с нелепыми поступками создаёт главную привлекательность романа, служит источником смеха, в котором веселость соединяется с грустью.
Дон Кихот и Санчо Панса. Художник О. Домье, 1866-1868
Дон Кихот говорит: «Странствующий рыцарь не может не иметь дамы, потому что для него так же естественно быть влюбленным, как для неба иметь звезды. Нет ни одного рассказа, в котором странствующий рыцарь не был бы влюблен; а если бы и был такой рыцарь, то его следовало бы признать не истинным рыцарем, а самозванцем, который не вошел в замок рыцарства через дверь, а прокрался в него как вор или разбойник через окно». Соответственно этому правилу странствующего рыцарства Дон Кихот воспламеняет себя идеальной любовью к несравненной красавице Дульсинее Тобосской. Но Санчо Панса видит, что эта несравненная Дульсинея – грубая сельская девушка, которая не хуже мужчины навьючивает мешки с хлебом на осла.
где рассказывается, кто такой был преславный Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский и как он жил
В одном селе в Ламанчи — а в каком именно, не скажу — жил не так давно гидальго, из тех, что это имеют только копья на древке, старомодного щита, тощую клячу и борзую-бегуна … Была у него в доме ключница лет за сорок племянница, что и двадцати еще не имела, да еще парень-челядинець о полевой и наружную работу — коня оседлать, или ножницами садоводческими орудовать. Лит нашем гидальго к пятидесятком добирались, телосложения был крепкого, с себя худой, с лица худощавый, звезды не засипляв и очень любил охоте …
Так вот, чтобы вы знали, гидальго то гулящего времени — то есть чуть не целый год — водно читал рыцарские романы с таким жаром и увлечением, что почти совсем забросил не только свою охоту, но и всякое хозяйствования. И так он к тому делу прилюбився и присосался, что не один морг1 пахотной земли продал, чтобы книг рыцарских к чтению себе накупить …
И так наш гидальго в том чтения вкинувся, что знай читал, как день, да ночь, от утра до вечера, а от заката вновь до утра … Его воображение переполнилась различными химерами, вычитанными из тех книг: чарами и распрями, битвами и сражениями, вызовами и ранами, вздохами и любовь, разлука и муками и всякими такими штуками.
Все те немыслимые выдумки так убивались ему в тямкы, что он считал их за щирисиньку правду …
ума сошел он так до послидком, и вроилася ему в голову странная мысль, которая коем безумца до этого на ум не всплывала: что ему выпадает, мол, и подобает, себе на славу, а родному краю на пропитание, произойти странствующие рыцарем, бродить мирами конно и оружно, искать приключений и делать все то, что делали, как он читал, странствующие рыцари, то есть бороться всякого рода несправедливости, натыкаться на разные беды и опасности, чтобы, пробыв их и преодолев, покрыть мое имя несмертною славой …
Впереди всего вычистил прапрадидну сбрую, что уже бог знает сколы запущена в углу валялась и хорошо ржавчиной и цвилизною взялась. Вычистил, вилагодив, как мог, и видит, щерба уний велик: заборола хватает, есть самый-но шишак. Однако же хитро сумел том бедствии помочь: вырезал из картона такой будто начилок, пристроил к шишака — вот тебе и шлем зуповний2. Правда, как добыл меч, чтобы проверить, крепок тот шлем, выдержит в случае чего удар, и ударил раз и другой, то одним махом уничтожил все, над чем целую неделю возился. А что легкость, с которой шлем на куски обернулся, была ему не по вкусу, он решил обезопасить себя перед таким случаем и переделал его, вправившы внутрь несколько железных обручика. Он остался доволен той мицнотою, хотя и не хотел больше на пробу ставить, и считал, что имеет теперь хорошего шлема.
Тогда оглядел свою клячу и, хотя она у него была … сама кожа и кости, признал, что ни Александров Буцефал, ни сидов Бабьека3 его коню не ровня. Четыре дня над тем думал, как его назвать — потому что где же видно, чтобы лошадь такого славного рыцаря, еще такой сам хороший, не имел какого громкого имени? Вот и старался убрать ему такое имя, что ясно показывало бы, чем был конь, пока не служил мандрованого рыцарю, и чем теперь стал, — думал, видите, что как у господина состояние изменилось, то и конь соответствии имел изменить имя на какое-то новое, славное и громкое, достойное нового звания и нового призвания своего господина. Крутил мозгам туда и сюда, перебирал сотни ймень, придумывал, видкладував, продлевал и сокращал, переворачивал по сторонам — и назвал наконец Росинанта, то есть Перешкапою. Это имя показалось ему благородным и благозвучной, а к тому еще и красноречивым: будучи предвозлежания клячей, превратился бы то его конь в самого боевые кони на свете.
Назвав так себе до любости верного коня, стал наш гидальго думать и гадать, какое бы уже самому себе имя убрать, и то мышление приняло ему уже не четыре дня, а целых восемь. Наконец он посетовал себя Дон Кихотом … Однако, вспомнив, что отважный Амадис не довольствовался своим голым имени, а приобщил к нему название родного королевства, чтобы его прославить, и именовался Амадис Гальский, наш упорный рыцарь положил тоже добавить к своему имени название отчизны своей и важничать Дон Кихотом из Ламанчи: да всяком будет разумно, откуда он родом и ходом, так, думалось ему, прославит он изумился свою родину.
Пидрихтувавшы так сбрую, соорудив как следует шлема, убрав имя коню своему и себе самому, считал наш рыцарь, что теперь только по одному дело стало — найти себе даму до закохання, потому странствующие рыцарь без любви — то все равно, что дерево без листьев или тело без души …
О, как радовался наш добрый Кавальери, найдя наконец ту, кого должен был назвать своей дамой! То была, то было, простая себе девушка из соседнего села, хорошая на красоту, что он у нее был некоторое время влюблен, хотя она, кажется, о том не знала и не заботилась. Звали ее Альдонса Лоренсо. Она-то и показалась ему достойной носить титул владычицы его мыслей. Выискивая такое имя, чтобы и на ее собственную было похоже, и подобало принцессе или какой нии высокого колени, он назвал ее Дульсинея Тобосская (ибо родом была из Тобосо). Это имя казалось ему доброзвучним, витворним и внушительно, под стать тем, что он приложил уже себе и коню своему.
Раздел II,
где рассказывается о первом выезде заядлого Дон Кихота из своих владений Цитата:
Скоро так излагодився, не хотел наш гидальго даром терять и осуществления своих намерений в долгий ящик откладывать, поскольку от того мировые нешуточная могла совершаться жаль: сколько еще в нем зла надо уничтожить, сколько беспредела отменить, сколько произвола впиниты, сколько ошибок исправить, сколько повинностей выполнить! Поэтому ни слова никому о замысле свой не сказав, встал раз то перед миром (а дело было в июле, как именно горячие дни стояли) и так, чтобы никто не видел, взял на себя полный доспех, сел на Росинанта, приладил на голове своего латаном шлема, надел на руку щит, схватил копье и выехал задворками в чистое поле, рад и весел, как то счастливо складываются с самого начала его дела. Но едва оказался в поле, как шибнула ему в голову страшная мысль — такая страшная, что он готов был уже и обратно завернуться. Вспомнил, что его же еще не посвящен в рыцаря, поэтому за рыцарскими законами он не имеет никакого права воевать с любым рыцарем, а как рыцарь-беляк он может носить только белую оружие, без девиза на щите, пока своею его не заслужит. Эти рассуждения поколебали были его намерение, и неистовство взяло верх над теми сомнениями, кто в странствиях ему встретится, потому что и многие другие так оказывало — это он вычитал в книгах, которые довели его до такого состояния. Что касается белого оружия, то он положил так свои латы на досуге вычистить, чтобы они за самого горностая белее светились. Успокоившись, он двинулся дальше, давая на волю коню куда-хотя править: в том же, думал он, и была вся сила приключенчества …
Почти весь тот день ехал он Гармиш-даром — не случалось ему по дороге ничего, достойного упоминания, что его даже отчаяние брал, потому что не терпелось ему встретить кого-нибудь и попробовать сразу мощь своей деснице …
вечеру и сам он, и конь его ужасно устали и ослабели от голода. Оглядываясь по сторонам, нет ли какого замка или хотя куреня пастушьего, где бы прихиститися и випочиты по труду большого, увидел наш рыцарь неподалеку от дороги корчму, и показалось ему, что он звезду увидел, которая приведет его как не в самый рай, то хотя до ворот спасения. Наддавшы хода, добрался он до нее так уж смеркома «.
Раздел III,
где рассказывается,
которым забавным способом рукополагал Дон Кихот на рыцаря
… Дон Кихот одбув быстренько ужин свою убогую Корчемным, крикнул хозяина, пошел с ним в конюшню, а там упал перед ним на колени и сказал:
— Зацный рыцарь, я не встану с места, пока добродетель ваше не поступит мне одной ласки, совершив же ее, вашець и себя славою великою Укажет будущий, и роду человеческому изумился пригодится.
Корчмарь, увидев гостя в стоп своих и такие вещи его услышав, вытаращил глаза из большого чуда и не гнал, что начать, он пытался поднять Дон Кихота, но тот только тогда встал, когда корчмарь пообещал уволиты его волю.
— Меньшего я не ожидал от вашей, господин мой, несравненной великодушия, — сказал тогда Дон Кихот, — ибо пожалуйста, в которую вас прошу и которую ваша гойнисть обрекла сделать, заключается в том, чтобы завтра рано вашець меня на рыцаря рукоположил. Этой ночью в часовне замка барского я стоить при оружии, а утром, говорю, пусть сбудется желание мое заветное, чтобы мог я по велению долга моего объезжать все четыре стороны света в поисках приключений и помогая всем обиженным, что следует предаваться всякому рыцарству, особенно таким, как я, странствующие рыцарям, склонным к совершению подобных подвигов.
Корчмарь был тертый калач, он и сразу подумал, что его гость своем уме, а теперь то и вовсе в том убедился. Желая хорошо поиграть в ту ночь, он решил потакать всем его прихотям, поэтому и сказал Дон Кихот, одобряет его намерение, вполне присущ и свойственный таким знаменитый рыцарям, на которого он подобию своему бодрящий выглядит. К этому он еще добавил, что при замка нет часовни, где можно было бы отбыть ночное дежурство, потому старую развалили, а нового еще не поставили; но ему доподлинно известно, что в случае необходимости караулить при оружии свободно в любом месте, следовательно, пусть его гость перебудет этой ночью на замковом дидинци4, и будет истинным рыцарем, и то таким, что не сыщешь во всем мире крестному.
Дон Кихот принялся готовиться к всенощного стражи круг оружия на просторном дворе, в корчму той стороны притикало. Собрал все свое риштунок, составил на желоб напувальний круг колодца, сам же, нахопившы на одну руку щита, а во вторую копья взяв, стал перед желобом важно и как бы свысока туда-сюда расхаживать. Как заступил он на стражу, то и ночь раз запала.
Корчмарь же тем временем рассказал всем, кто в его корчме был, о безумии своего нового ночлежников, о тее дежурство над оружием и об обряде рукоположения на рыцаря, имевший спустя состояться. Все очень этим химородам удивляли и вышли, чтобы на Дон Кихота издалека посмотреть, а он ходил себе величественно взад и вперед или останавливался вдруг и, опершись на копья, пристально смотрел на свой доспех. Ночь была уже поздняя, но месяц так розсвитився, будто в солнца все лучи взял, все хорошо видели, что вытворял новонасталий рыцарь.
Одному кучеру, что в корчме стоял, пришла именно охота напоить своих мулов, а для этого надо было снять с желоба Дон Кихотову оружие. Как увидел наш рыцарь того обидчика, завопил сразу сильным голосом:
— Кто бы ты ни был, в дерзкий рыцарь, что важишся прикоснуться к оружию славного из всех странствующие рыцарей, которые когда-либо приперезувалися мечом, — подумай, что делаешь, не тронь ее, головой за свою дерзость приплатишся!
Погонщик не учитывал тии угрозы (а лучше бы ему было взвесить, чем здоровьем своим так опрометчиво весить), схватил доспехи за ремней и бросил ее подальше. Как увидел то Дон Кихот, поднял глаза к небу, а мысли снес, видимая вещь, к обладательницы своей Дульсинеи и сказал:
— Дай мне помощи, сеньора моя, в этой первой притузи, пусть я отомщу за пренебрежение, совершенную сердцу моему, что голдуе5 тебе во все веки веков, не забудь меня лаской и завесою своей в этой первой необходимости!
Сказав такую орацию6 и еще многое, отбросил щит, поднял обе руки копья и так им в голову погонщику шарахнул, что тот сразу замертво растянулся; еще бы один такой удар, то уже никакой врач его не одволав бы. А Дон Кихот собрал доспехи свою и снова начал расхаживать себе славно, как и первое.
что приключилось нашем рыцарю по выезде из корчмы
Именно на свет стало рассветать, как Дон Кихот выехал из корчмы уже зуповним рыцарем, и такой же был рад, и весел, и утешительный, так в нем сердце играло, что на Росинанта вплоть подпруги трещали. Да тут спали ему на память корчмарю советы по припас, что то в дороге может понадобиться, особенно за деньги и за рубашки, и он решил съездить по благах домой и по одному ходом и оруженосца себе соединить; был там у него на призначци крестьянин один, его соседа, мужчина богат дети, а бедный на изобилие, и к джурування и вполне-то годен. Вот и повернул он Росинанта в свое село, а тот, словно услышав уже родную конюшню, так искренне с места рванул, едва земли касался.
Проехал так немного, и слышит — из правой руки, из чащи лесной, нечто вроде стонет-проквиляе, тихо так и жалобно. Скоро услышал, сказал:
— Хвала небу святому за ласку, что мне так быстро ниспосилае, чтобы мог я повинность мою рыцарскую произвести и плодов моих добрых намерений зажить! НЕ сумнюся, что это стонет какой безталанник или, может, безталанниця, требующих помощи моей и ожоги.
Дернул за поводья и погнал Росинанта туда, откуда то стенаниях слышалось. Едва в залисок уехал, смотрит, а там к одному дуба кобыла привязана, а во второй — парень лет пятнадцати, по пояс заголений. Поэтому он и стонал, и было чего, потому что здесь же стоял какой здоровый дядька и что есть силы затинав его кнутом, приговаривая каждый раз:
— А будешь мне смотреть! А будешь мне кричать!
А парень лебедей
— Ой, не буду больше, дяденька, ей Богу святому, не буду, а скотинки так уж стараться, что и на минутку из глаз не спущу!
Увидев, что здесь творится, Дон Кихот прикрикнул на дядю грозным голосом:
— невежливый рыцарь, не годится издеваться так над беззащитный! Садись на коня, бери своего копья, — а надо сказать, что до того дуба, где стояла лошадь на привязи, древко было прислоненную, — я говорю тебе, что так, как ты, оказывают лишь трусов!
Увидев такую фигуру, всю в оружие закованную, что потрясала копьем над самым его лицом, дядя вплоть помертвел весь и ответил лагодком:
— Господин рыцарь, парень, что Я отее наказываю, то мой наемник, овцы у меня пасет в этих урочищах, и такой же он, чтобы вы знали, негляд: ежедневно должен какой овечки недосчитаться. А как начну его за то халатность или, может, и мошенничество наказывать, то он говорит, что я скупец и пеню на его волоку чтобы заслуженины не платить. Врет, черт Боже, что врет!
— Как ты смеешь, хамлюго, говорить при мне, что он врет! — Крикнул Дон Кихот — Клянусь на солнце святое, что над нами светит, так и прошьет тебя насквозь этим-о копьем! Заплати ему без всякой отговорки, а не то Богом живым божусь, на месте трупом тебя Положу! Сейчас же одвьяжы его!
Крестьянин потупился и молча отвязал своего батрака; тогда Дон Кихот спросил у парня, за сколько ему хозяин должен. Тот ответил, что за девять месяцев, по семь реалов лунно. Дон Кихот подсчитал, что вместе парню предстоит шестьдесят три реала, и приказал хозяину, чтобы он немедленно мошной брякнул, когда ему жизнь мила. Перепуганный дядя произносился, что неспособность его и он же столько и не виноват, вот хоть бы и забожитись (а побожиться таки не решался): нужно одличиты по три пары башмаков, что парню произвел, да еще реала за то, что дважды кровь ему с руки бросал, как был болен.
— Может, оно и так, — сказал Дон Кихот, — а вот ты давеча одшмагав его невинно, то он уже, значит, сквитував и за обувья, и за кровопуск. Пусть он порвал шкуру на тех ботинках, что ты произвел, так ты же за ге на нем шкуру порвал, пусть цилюрник бросил ему кровь, когда он больной лежал, так ты пустил ему теперь уху, как он совершенно здоров был. Вот оно и выходит, что за это ничего выворачивать не надо.
— Так горе мое, господин рыцарь, что я денег при себе нет, — жаловался дядя, — пусть Андрес идет со мною, и дома я заплачу ему напрочь все, до последнего гроша.
— Чтобы я вот и пошел к нему? — Закричал парень. — Никогда! Пусть ему попало! Нет, батюшка, ни за какие деньги! Если пойду, то он же с меня всю шкуру спустит, как из святого Бартоломея!
— Не спустит, — возразил Дон Кихот, — раз я ему приказал, то должен делать мою волю. Пусть только поклянется тем рыцарским законом, к которому относится, то пущу его с душой, и он тебе наверняка всю заслуженину заплатит.
— Что же вы, сударь, говорите! — Сказал парень. — Хозяин мой не принадлежит ни к одному рыцарского закона. Се же Хуан Лантух, богатой из села Кинтанара.
— Это ничего, — сказал Дон Кихот, — и Кули могут быть рыцарями: не родом человек славен, а тако.
— Оно-то так, — согласился Андреа, — и каким же образом это мой хозяин делает, что кровью моей заедает?
— Да ведь не заедает, голубчик Андресику, — отозвался дядя, — ходи только, будь добр, со мною. Присягаю на все рыцарские законы, какие только есть на свете, что заплачу тебе до последнего реала, с дорогой душой!
— Можно и без дорогостоящей души, оставь ее, — сказал Дон Кихот, — будет с меня, как ему виновате отдашь. Только смотри мне: как не встоишся в слове, то клянусь той же проклятием, что вернусь и накажу тебя — хотя бы ты и ящерицей извивался, от меня нигде не спрячешься. Как же хочешь знать, кто это тебе рассказывает, чтобы тем ревностнее розказ то учинить, то знай: я — заядлый Дон Кихот Ламанчский, видомститель любой беззаконие и произвол. А теперь будь здоров и помни под угрозой грозной казни, что ты пообещал и на чем клялся.
сие сказав, сжал Росинанта шпорами — и только полоса за ним легла. Крестьянин проводил его глазами и, как он уже скрылся за деревьями, вернулся в батрака своего Андреса и сказал:
— А поди-ка сюда, голубчик! Сейчас я сделаю волю сего вижомстителя и заплачу тебе все, что должен.
— Право, — сказал Андреа, — хорошо, дядя, сделаете, как сличите волю сего зацного рыцаря, вдоль ему, Боже, возраста без счета, что он такой храбрый и справедливый. Если не заплатите, то увидите, что вернется и накажет вас, на Рока святого.
— Ты говоришь ей-богу, и я говорю ей-богу, — сказал хозяин. — Да я тебя так люблю, что хочу тебе еще больше провиниться, чтобы потом больше заплатить.
Здесь он порвал парня за руку и, снова его к дубу привязав, такого дал перегона, бедах мало души не пустился.
— А теперь, говорит, Андресику мой пышный, зови того видомстителя любой несправедливости, посмотрим, как он за сюю отомстит … Да я еще и не знаю, это уже твоей обиде конец, потому что мне хочется таки спустить с тебя всю шкуру, зря ты того и боялся.
Но в конце он отвязал же парня и дал ему волю судью того справедливого искать, — пусть, мол, возвращается и выполняет завещанный приговор. Андреа ушел с тяжелым сердцем, поклявшись одшукаты заядлого Дон Кихота из Ламанчи и рассказать ему все чисто; придется тогда хозяину семь заплатить. Между тем должен был, бедняга, слезы глотать, а хозяин производил себе смешки.
Упорный же Хитроумный идальго Дон Кихот, оборонившы таким образом обиженного, был весьма доволен, что так славно и счастливо начал свое рицарювання. Рад и весел ехал он в свое село и сказал вполголоса:
— Воистину ты можешь называться счастливейшим из всех кобит7, живущих на земле, о, над всеми вродницямы вроднице, Дульсинея Тобосская! Судьба-то судила, чтобы верным твоим слугой и исполнителем всех твоих желания и повеления стал такой славный и упорный рыцарь, как Дон Кихот Ламанчский, что, получив, как известно, только вчера висвяту, сегодня уже отомстил за страшную обиду и оскорбление, совершенную произволом и беззаконием, сегодня уже вырвал бич из руки немилосердного врага невинно пытал сего нижнотилого отрока!
Так доехал до перекрестка, где четыре дороги расходились различно, и вдруг обратились ему в голову те перекрестки, где странствующие рыцари приставали и рассуждали, которым путем дальше браться. Поэтому и себе остановился на какую волну, подумал туда-сюда и наконец ослабил поводья Росинанта. Уихавшы так милы два, увидел Дон Кихот немалую общину людей: это были, как впоследствии выяснилось, толедские купцы, правились к Мурому, чтобы там шелка накупить. Как же подъехали так, что уже было хорошо видно и слышно, Дон Кихот, несмотря козырем, гуконув во весь голос:
Услышав такую вещь и увидев странную фигуру представителя, купцы остановились: и по языку, и по виду дорозумились они, что это какой-то сумасшедший. Но им хотелось узнать, отчего он требует от них такого признания. Вот один купец, человек остроумный и острый на язык и говорит:
— Господин рыцарь, мы совсем не знаем той уважаемой дамы, о которой вы говорите. Покажите же ее нам, и, если она действительно так хороша, как вы говорите, то мы без всякого принуждения, по вольной воле признаем то, чего вы от нас требуете.
— Если бы я вам ее показал, — возразил Дон Кихот, — то небольшой было бы с вашей стороны заслугой засвидетельствовать очевидную истину. Вся сила в том, чтобы вы, не видя, поверили, сочли, подтвердили, поклялись того защищать. Как же этого не сделаете, становитесь ко мне в ра, вы, неотесы и пустоплясы!
— Господин рыцарь, — отзовется вновь купец, — именем всех присутствующих здесь власть предержащих умоляю ваше добродетель не обременять нашей совести признанием таких вещей, которых мы никогда не видели и не слышали. Наконец я считаю, что мы уже и теперь с вами согласны; бы даже из того портрета мы увидели, что сеньора ваша на один глаз кривая, а с другой ей рапа течет, то и тогда, чтобы вашеци угодить, мы готовы признать за ней любой -какие высокие приметы.
— Ничего такого с ней не течет, подлая шельма! — Закипившы гневом, крикнул Дон Кихот. — Ее белое, как лебединый пух, личико точит из себя амбру и мускус, и вовсе она не кривая и не горбатая, а стройная, как веретено в горах Гвадаррамы; вы заплатите за такое страшное кощунство против божественный красоты моей сеньоры!
сие сказав, взвесил копье и ринулся на разговорника с такой бешеной яростью, что если бы Росинанта не споткнулся ненароком и не упал посреди дороги, набежал бы опрометчивый купец бедствия. А так конь упал, а всадник далеко по земле покатился. Барахтался бедняга изо всех сил, чтобы встать, и все, знай, кричал:
— Не убегайте, никчемные трусов! Стойте, подлые боюни8! Не по своей вине я упал, а через моего коня!
Здесь один погонщик, не очень, кажется, благонамеренный, услышав, как отчитывает их протянутую судьбы рыцарь, не утерпел и решил вместо ответа посчитать ему ребра.
Он подбежал к нему, схватил копье, поломал на чурки и принялся на бедняге латы латать, пока не обмолотил его на Околот.
конце погонщик устал, и купцы двинулись дальше. А он, оставшись в одиночестве, продолжая пытаться, не встанет; и как уже целый и здоровый не в силах встать, то теперь и подавно, когда весь был избит и толченый. И все же чувствовал себя счастливым: ведь это, думал, обычная невзгоды мандрованого рыцаря, и должен был во всем лошадь. Однако встать так и не снизу, потому что все тело ему болью болело.
Раздел VII
О втором выезд нашего доброго рыцаря Дон Кихота из Ламанчи
Целых две недели назад сидел наш гидальго тихо дома — не было и знака, чтобы он опять те химороды гнать собирался. Все те дни имел он чрезвычайно обнадеживающие беседы с двумя друзьями своими, парохом9 и цилюрник; говорил им, что мировые сейчас больше всего нужны странствующие рыцари и что именно в его лице то странствующие рыцарство возродится и обновится. Настоятель иной раз спорил с ним, а другой — поддакивал, зная, что иначе с ним не сговоры.
Одновременно Дон Кихот продолжал переговоры с одним крестьянином, близким своим соседом: был то человек добрый, хоть добра имел, бедняга, не группа, но, как говорится, без масла в голове. Так он уже его вговоряв, так удивительно, такого ему наобещал, что бедный деревенщина согласился наконец стать ему оруженосца и с ним посполу10 в странствия уйти. Дон Кихот советовал ему, между прочим, не очень отлынивать, потому что очень возможно, что им удастся одним махом-пахом завоевать остров какой-нибудь, тогда он его сразу на губернатора поставил. Знадившись на эти обещания, Санчо Панса (так звали того крестьянина) бросил жену и детей и стал к соседу своему по джуру.
Затем Дон Кихот принялся денег заботиться: несколько попродав, несколько позаставляв (и все же это за бесценок) и сбил-таки немаленькую сумму. Кроме того, он одолжил у одного приятеля круглого щита и, починив кое-как своего избитого шлема, возвестил оруженосца своего Санчо, которого дня и который час у них в путь трогаться, чтобы тот успел самый нужный припасом себя обдумать и не забыл опрометью котомку взять. Санчо заверил, что не забудет, а еще сказал, что не очень-то привык пешком ходить, то думает осла взять, а осел у него хороший. Относительно осла Дон Кихот имел некоторые сомнения: он начал припоминать, были в каких-либо странствующие рыцарей джуры-ослоизды, да так и не мог вспомнить и наконец позволил своему оруженосцу взять осла, надеясь, что вскоре сможет дать ему под верх благородного Ступака, отразив коня в первого попавшегося невежливого рыцаря, что попадется им на пути. Вспомнив корчмарю советы, Дон Кихот призапасив также рубашек и еще кое-чего. Наготувавшы и нарихтувавшы все как следует, Дон Кихот и Санчо Панса выехали одной ночи из села, так что никто и не видел, не попрощались даже со своими — этот с женой и детьми, а тот с племянницей и ключницей. Немало же за ночь и проехали, оказались от села далеко: хоть там их теперь и бросятся, то уже не найдут.
Санчо Панса ехал на своем осле, словно патриарх какой; не забыл же он и сумку взять, и Бурдюг в вино. Ему не терпелось поскорее стать губернатором того острова, что господин обещал. А Дон Кихот и на этот раз женился тем же путем, что и первое, то есть Монтьельською равниной, только теперь ехалось ему охвитнише, ибо время был еще ранний и зукисне лучи солнечные не очень ему докучали. Так уходя, отозвался Санчо Панса господину:
— Смотрите, господин странствующие рыцари, не забудьте того острова, по милости вашей мне обещали. Пусть хоть какой большой будет, а я им укерую, вот увидите.
На то ответил ему Дон Кихот:
— Надо тебе, друг мой Санчо Панса, что в древности странствующие рыцари имели обыкновение наставлять джур своих губернаторами и наместниками тех островов или королевств, что они победили, и я твердо решился того похвального обычая соблюсти. Возможно, я дам тебе даже больше, чем обещал.
— То есть получается, — сказал Санчо Панса, — когда я каким-то чудом стал бы, как вы говорите, королем, то Хуана Гутьеррес, моя старая, будет уже нивяник, а детки мои короленятамы?
— А кто же в этом может сомневаться? — Отвечал Дон Кихот.
— Да хоть бы и я, — сказал Санчо Панса. — Если бы даже господь бог с неба королевские короны дождем сеял, то и тогда на голову Марии Гутьеррес ни одна, пожалуй, не пришлась бы. Нет, господин, не выйдет из нее нивяник, разве от силы графиня, да и то еще невгадно.
— Уповай на Бога, Санчо, — утешал его Дон Кихот, — он пошлет ей то, что положено, а сам тоже не прибедняйся: быть тебе губернатором, а чтобы ниже, то и не думай.
— Я и не думаю, сударь, — ответил Санчо Панса. — Вы же у меня господин важнющий, то и дайте мне то такое хорошее, чтобы оно и по вкусу было, и по силам.
Раздел VIII
О великой победе,
добытую премудрым Дон Кихотом
в страшном и непредставлении бою с ветряными мельницами,
и о других незапамятные события
Здесь перед ними заманячило тридцать или сорок ветряков, что среди поля стояли; как увидел их Дон Кихот, сказал оруженосцу:
— Фортуна способствует нашим замерам выше всякого ожидания. Посмотри, друг мой Санчо, что там впереди маячит: то тридцать, если не больше, уродливых великанов, что с ними я решился воевать и всех к ноге перебить. Трофеи, что нам достанутся, вложат начала нашем богатству. А такая война справедлива, потому сметать с лица земли злое семя — это дело спасительная и Богу мыла.
— Но где же те великаны? — Спросил Санчо Панса.
— Вон там, разве не видишь? — Ответил Дон Кихот. — Смотри, какие у них длинные руки: в некоторых будут, пожалуй, на две мили длиной.
— Что же вы, сударь, говорите? — Возразил Санчо. — Так совсем не великаны, то ветряки, и не руки то в них, а крылья: они от ветра крутятся и жернова мельничные воротах.
— Сразу видно, что ты еще рыцарских приключений бессознательный, — сказал Дон Кихот, — ибо таки великаны. Как боишься, то лучше стань стороне и помолись, а я тем временем зитнуся с ними в ожесточенном и неравном бою.
По семь слове сжал коня шпорами, не слушая криков оруженосца, который все предостерегал его, чтобы не бросался драться, ведь это не великаны, а ветряные мельницы. И рыцарю нашем так те великаны в голове засели, что он не учитывал Санчова зовет и не присматривался к ветряков, хотя был уже от них далеко, и летел вперед и кричал сильным голосом:
— Не убегайте, трусы, стойте, подлые твари! Ведь на вас нападает один только рыцарь!
Здесь самое ног прочь легкий ветерок, и здоровенные крылья ветряков начали вращаться; как увидел то Дон Кихот, закричал:
— Маха, машите руками! Пусть их у вас будет больше, чем у гиганта Бриарея11, и тогда не убежите казни!
сие сказав, припоручив душу обладательнице Дульсинеи, прося ее помочь ему в такой притузи заслонил хорошо щитом и, пустив Росинанта вскачь, угородив копья крайнем ветряков в крыло. Здесь ветер рванул крыло так резко, что копье мигом вдребезги разлетелся, а крыло подняло коня и всадника, а затем сбросил их с разгона наземь. Санчо Панса прибежал на всю ослиную ристь спасать своего; приблизившись, он увидел, что тот и пошевелиться не может — так тяжело грьопнувся с Росинанта.
— Ах, боже ты мой, Господи! — Сокрушался Санчо. — Не говорил я вам, господин, чтобы остерегались, ибо то ветряки, оно же всяком видно, разве поэтому ни у кого ветер в голове гоняет.
— Молчи, друг Санчо, — ответил Дон Кихот, — боевое счастье Переходя живет. Я вот думаю, и так оно и есть, что то мудрый Фрестон12 умышленно превратил тех великанов ветряные мельницы, чтобы не дать мне славы победы, потому что меня очень гневается. Но в конце концов мой доблестный меч разобьет те враждебно чары.
— Дай Бог, — сказал Санчо Панса.
Он помог Дон Кихотом встать и посадить его на Росинанта, который тоже был еле живой и теплый. Рассуждая так и сяк о недавней приключение, они двинулись дальше к Ляписького перевала, там, говорил Дон Кихот, на тех розиграх, ждут их, несомненно, многочисленны и разнородны происшествия. Одно только смутило нашего рыцаря: что не было у него копья; рассказав о том горе джуре своем, он сказал:
— Однажды читал я, что один рыцарь по имени Диета Перес де Варгас, поломав в бою меч одчахнув от дуба здоровенную ветку и в тот день столько подвигов совершил столько мавров ней перетовк, что ему дали фамилию сук, и потомки его до сих пор пишутся Варгас-и-ветка. Я к тому дело веду, что и сам думаю дубинками уломиты с первого дуба или падуба, что мы по дороге усмотрит. И будет тот дубок не хуже, чем в Варгаса был, и совершится я с ним таких подвигов, что ты можешь себя за счастливца считать: редко кому приходится быть свидетелем и самовидцем почти невероятных событий.
— Так все в Божьих руках, — сказал ему Санчо, — я верю всему, что ваша милость мне говорит. Только сядьте-то ровнее, а то вы как-то уж перехнябились в седле — пожалуй, хорошо забились, как упали.
— Правда твоя, — сказал Дон Кихот, — но, как видишь, я не кволюся, что это и мне больно, потому странствующие рыцарям не подобает на раны жаловаться, хотя бы из них и потроха вылезли.
— Если так, то пусть будет так, — ответил Санчо, — но я был бы рад, что Бог упаси, если бы вы, батюшка, и жаловались мне, как вам что болеть. А уж как у меня что заболит, хоть немножечко, то так стонать, что ну! Или, может, и джурам странствующие рыцарей не свободно на боль пенять?
Дон Кихот посмеялся над простоты оруженосца и сказал, что он может себе стонать и жаловаться, сколько влезет, есть чего, нет, ибо в рыцарских законах о том ничего не написано … Обночувались они на каком опушке …
Раздел XXII
Как Дон Кихот освободил многих бездольникив, которых насильно вели туда, куда они не хотели идти
Дон Кихот и Санчо Панса встретили королевских охранников, сопровождавших осужденных королевским судом за грабеж и убийство, каторжников на галеры, где те имели отбыть свое наказание.
Но Дон Кихот, руководствуясь рыцарским уставом, который требует помочь всем, над кем совершается любое насилие, решает помочь закованным в цепи беднягам. Он требует от охранников объяснений о причинах осуждения мужчин, но те не хотят тратить на это времени. Сами каторжники рассказывают о своих преступлениях Дон Кихоту, однако с таким расчетом, чтобы растрогать его. В конце справедливый гидальго приказывает охранникам освободить каторжников.
— Из всего, что я здесь слышал, милое мое братья, я могу сделать вывод, что хоть вас осуждены за ваши преступления и кара, которую вам назначили, не очень вам приглянулась и вы идете отбывать ее без всякой охоты, больше того, против вашей воли. А некоторые из вас в эту историю, может, и не совсем по правде попал: одному вытерпел не стало муках, второму не хватило денег, третьем защитника, четвертом попался не судья, а кривосудець. Такие вот мысли осадили мою голову, они побуждают, заставляют и нагло меня исполнить над вами ту миссию, что для нее небо послало меня на этот свет и ради которой я вступил в рыцарский орден, к которому принадлежу, и обрикся защищать обиженных и оборонять слабосильных от притеснений мощных и князей. Зная, однако, что осмотрительность велит нам действовать добром там, где можно избежать зла, хочу я попросить сих вартовикив ваших и самого пана комиссара, чтобы они милость решили вас и отпустили с Богом, королю же, думаю, найдется и без них достаточно пригидних слуг, ибо, по моему мнению, дело слишком жестока и несправедлива — возвращать в рабство тех, которые Бог и природа вольными создали. Тем более, господа вартовикы, — это уже наш рыцарь к конвою обращался, — что сии бездольци вам лично ничего плохого не смогли поделать. Пусть каждый двигает свой грех: Бог все видит с неба и не замедлит наказать грешника или наградить праведника. Честным же людям не нравится происходить палачами своих ближних, особенно когда их здесь не мелется. Прошу вас добром и лаской это сделать, я вам только спасибо скажу, а как не сделаете по воле, то этот меч и копье, это мощное рамено13 заставит вас к тому силой.
— Вот так штука! — Воскликнул комиссар. — Вон куда мышиный хвостик закрутился! Чтобы мы, значит, королевских узников на волю пустили, будто нам дано право расковать их, или вы повновластя к подобным приказам? езжайте себе, господин своей путей, и поправьте на голове того генерала, потому что нам ваши шутки нужны, как собаке пятая нога!
— Сам ты собака и мышиный хвост, а к тому еще и подлец, — крикнул яростно Дон Кихот.
И сейчас же самое мгновение, прежде чем комиссар к обороне мог зготуватися, оглушил его копьем и свалил с коня наземь; нашем рыцарю очень повезло, потому по всему конвоя только этот свергнут имел ружье. Остальные вартовикив как стояли, так и обалдели с такой неожиданности, но вскоре опомнились; конные схватились за мечи, а пешие за сулицы и ударили группой на Дон Кихота, что ожидал их в ненезворушному покое. Затруднительно пришлось бы нашему гидальго, если бы каторжники не вздумали воспользоваться с сего пагоды, чтобы на свободу выйти, и не принялись разбивать цепи, на котором их ведено. Здесь такая завертелась кутерьма, что страх: вартовикы то к заключенным бросались, что уже начали кандалы рвать, то от Дон Кихота вырисовывались, что на них настаивал, и ни там, ни здесь не могли себе справиться. А Санчо тоже в ту кучу вмешался, помог Хинес где Пасамонте с железки выбраться. Вырвавшись первым на волю, Хинес подбежал к лежащему комиссара, вырвал у него из рук меча и мушкета и давай его с одного вартовика, то на другого наводить, да так ни разу и не выстрелил, потому что вся стража разбежалась — и мушкета испугалась, и камни, освобожденные каторжники на нее посыпались. Как увидел то Санчо, печально задумался, потому что подумал, что вартовикы наверное сообщат обо всем Святую Германдаду14, а и ударит в набат и устроит на преступников облаву. Он сказал об этих опасений своему господину и посоветовал ему немедленно оттуда бежать и скрыться где-то в ближних горах.
— Ладно, ладно, — ответил ему Дон Кихот. — Только не учи меня, сам знаю, что делать.
Тогда поскликав каторжан, что тем временем ободрали господина комиссара до нитки с большим шумом и криком, они обступили рыцаря, интересные услышать, что он скажет.
— Порядочные люди, — заговорил Дон Кихот, — всегда составляют благодарность за благодеяния, которого они испытали; вновь же, один из грехов, что Богу наиболее ненавиден, это неблагодарность. Это я против того говорю, господа, что вы сами здоровы видите, которое я только что сделал услугу; взамен я хочу и требую от вас только одного — чтобы вы, приняв на себя цепи, от которого я вас одрятував, двинулись отсюда в славный город Тобосо, предстали перед глазами синьоре Дульсинея Тобосская и ознаймилы ей, что вас посылает к ней Рыцарь Печального Образа и рассказали все чисто о сю знаменитую происшествие, в котором вы одзискалы желанную свободу. Когда это сделаете, идите себе на здоровье куда сами знаете.
Хинес где Пасамонте ответил за всех такими словами:
— То, чего вы от нас требуете, сударь наш и освободителю, — вещь совершенно немыслимая и невозможна. Ни в коей мере нельзя нам идти всем вместе по пути, должны спасаться поодиночке кто куда, хоть под землю залезая, чтобы не злапала нас Святая Германдада, которая, бесспорно, наряды за нами погоню. Что ваша милость может сделать (и оно было бы вполне справедливо), это не слать нам на поклон и на ралець15 к сеньоры Дульсинея Тобосская, а нанести вместо каждому столько и столько Отче или богородиц, мы бы их охотно произнесли за здоровье вашей милости, потому что они такое, что где-хотя и когда-хотя спровориты можно — днем и ночью, на ВТЭК и на покое, под войну и мирного времени. Но требовать от нас, чтобы мы вновь египетским горшков вернулись, то есть взяли на себя цепи и пошли в Тобосо — это все равно, что просить печеного льда или уверять, что уже ночь на дворе, когда еще только десять утра.
— Вот как! — Вкинувся в пассию Дон Кихот. — Ну, тогда же, сукины сыну Хинесику-Потягусику, или как там тебя, сам туда пойдешь с цепью за плечами, хвоста поджав, пусть мне то да се!
Пасамонте сроду был не очень терпелив; увидев же теперь, что Дон Кихот изсунувся с ума бы присущ был, то чей же не стал бы их освобождать), и услышав, какими словами он его отчитывает, подмигнул своим товарищам и отошел с ними немного одаль. Как начали они на Дон Кихота камнями швиргаты, то в бедного рыцаря рук не становилось от этого града щитом затулятись, а бедный Росинанта уже и на шпоры не учитывал, стоял на месте, словно из бронзы литой. Санчо захилився своего осла, чтобы ту страшную Шурю-бурю, ту каминную градов тучу, что на обоих спала, то найтись. А Дон Кихот как уже не щитився, как не заслонявся, а несколько камней улучило у него здорово, что упал с коня наземь. Сняли драбугы с рыцаря и кафтанишко, что поверх доспехов носил, и штаны были бы стащили, если бы наколенники не помешали. А с джуры зцупилы плащ и все чисто у него забрали, что могли. Попаювавшы между собой тот луп, они разбрелись безбаш кто куда — не о том заботились, как бы, цепи взяв, к сеньоры Дульсинея Тобосская на поклон податься, только думали, как бы от страшной Германдады спастись.
На поле битвы остались одни только Дон Кихот с Санчо и Росинанта с ослом. Осел стоял, задумчиво потупив голову, только ушами периодически шевелил — еще ему торох от этого каменного града не перешумив сих пор; Росинанта лежал, растянувшись рядом с хозяином своих, его тоже какая камень с ног избила; Санчо дрожал, голем-нагишом, чтобы их Праздники Германдада здесь не зуспила, а Дон Кихот сокрушался, что люди, которым он столько добра сделал, такого наброилы ему бедствия.
Раздел LИИ
О схватку Дон Кихота с козопаса
и о необычном происшествии с искупитель,
которую наш рыцарь доказал в поте лица
до победного конца
… В тот год как завязал кто облака, не хотели они земли кропить, и по всем окрестным селам люди ходили с крести, молебства правили и епитимью оказывали, умоляя Господа, чтобы отверз руки благостини своей и ниспослал им влаги живительной. Вот и теперь шел народ из ближнего села на богомолье в скит16 благочестивого, что на пригорел стоял через долину. Увидев странное одеяния — для самой покутникив, Дон Кихот не вспомнил даже, что ему не раз приходилось таких встречать, а представил себе, что это опять какая происшествие случается — и кому же, как не мандрованого рыцарю, годится в нее броситься. Как же заметил фигуру под черным покрывало, что те люди несли, то еще больше в мыслях твоих убедился, потому что думал, что это какая знаменитый сеньора, которую эти бездельники и разбойники бизецни17 криком схватили. Скоро эта мысль в голову ему метнулась, подскочил он живо до Росинанта, что пасся тут же неподалеку, снял с седла щит и уздечку, загнуздив его и, попросив у джуры меча, сел верхом, нахопив щитами на руку и сказал всем собравшимся зычным голосом:
— Теперь, честное мое общество, вы все понимаете, как важно, что есть на свете люди, посвятившие себя мандрованого рыцарству. Теперь, говорю, став очевидцами освобождения сей пленной сеньоры, вы понимаете, какой уважения и почета достойны странствующие рыцари.
По семь слове сжал коня пятками (потому острог не имел) и полным галопом, потому что на всем протяжении этой истинною истории Росинанта иначе и не бегал — полным, говорю, галопом рванул на покутникив, как сдерживали его каноник18, настоятель и цилюрник. Жаль было их языка, жаль было и Санчова зовет:
— Куда же вы, господин Дон Кихота? Какая это нечистая сила подбила вас против нашей католической веры? И посмотрите-ка лучше, пусть мне то да се, когда то не искупитель на богомолье идут, а на носилках несут Образ Святой Девы Нашей Пренепорочной. Учитывайте, господин, что делаете — вот уж поистине сам не ведает, что творит!
Но напрасно разрывался Санчо, Дон Кихот его совсем не слышал, захваченный мыслью быстрее добраться до балахонникив и освободить ту закутанную в черное сеньору; и хотя бы был и слышал, то все равно не остановился бы, самого короля не послушал бы. Вот изблизився он к процессии, остановил Росинанта, что и сам уже передышки ждал, и крикнул хриплым от негодования голосом:
— Эй вы, что не к добру, пожалуй, позакутувалы себе лицо, стойте и слушайте, что должен говорить!
Те, несшие фигуру, остановились первые, а один из четырех причетникив19, что литанию20 пели, увидев чудородну Дон Кихотову фигура, Росинантову худобу и всю смехотворность этого появления, ответил так:
— Господин брат, когда, действительно имеете то говорить, говорите-ка скорее, потому что эти вот братцы тело на себе раздирают, и не годится нам останавливаться и слушать всякого языка, разве что короткая будет вещь, на два слова.
— Да я, если хотите, и одним словом скажу, — произнес Дон Кихот. — Вот немедленно пустите на волю эту прекрасную сеньору, так как слезы ее и вид унылый свидетельствуют ясно и явно, что вы ее криком куда несете и какую большую причинили ей неправду, а я, пришедший на этот свет всякую обиду бороться, не позволю и не допущу вам шага дальше ступить, пока не привлечет ей желанной и заслуженной свободы.
Услышав тии вещи Дон Кихотом, решили все, кто слушали его, то, видимо, какой-то сумасшедший, и начали ужасно хохотать, но тот хохот еще большего добавил огня рицаревому гнева. Не говоря больше ни слова, Дон Кихот извлек меч и бросился к ношив. Тогда один из носителей, поставив вместо себя запасного, схватил палку или сишку, на которых носилки во передышки обпирають, вышел навстречу обидчиков. Дон Кихот так кресонув мечом, одним махом одтяв от того палки две трети, но тем обрубком, что ему в руках остался, носитель лулуснув рыцаря по плечу, которого щит не мог защитить от грубой мужицкой силы, и бедный Дон Кихот грьопнувся с коня, как непышный.
Санчо Панса, который бежал за ним сзади что есть силы, крикнул обидчика, чтобы не бил уже хоть лежачего, ибо, мол, странствующие и к тому же очарован рыцарь, который, сколько живет, и мухи никогда не обидел. Хлоп же и остановился — не того, что Санчо шумел, а того, что Дон Кихот лежал и не шевелился, подумав, что он убил его, носитель пидтикав полы своей хламиды и рванул наутек, как сайгак тот быстроногий.
Здесь набежало уже и все Дон Кихотове общество; видя искупитель, что там и стражники с мушкетами на них идут, испугались, чтобы не было какой неприятности, и сбились все вместе, обставшы кругом фигуры; откинула капюшоны, схватили бичи, а причетника свои светильники и зготовились к обороне, а как Бог даст, может, и к нападению. Но судьба так повернула, что все перемеженилось. Санчо, думая, что господина убиты, припал к нему и стал причитать, весьма жалобно и весьма забавно. А в это время священника узнал второй священник, что с процессией шел, и взаимный страх обоих отрядов сразу как-то развеялся. Наш настоятель рассказал вкратце тамтамы, кто такой был Дон Кихот, и оба они с целым гуртом покутникив пошли смотреть, бедного рыцаря убит, или он еще жив. А Санчо так над ним плакал, так заводил:
— О квите рыцарства! Пал еси во кием и кончил еси дни свои, с таким большим осуществлял пожитком! О похвало своего рода, честь и слава целой Ламанчи и целого мира! Как тебя не стало, овладеют всю землю злоробы Лукавые, не боясь никакой за свое злоробство наказания! О господин мой добрый, более всех Александров щедротний — за восемь месяцев джурування дал еси мне лучший остров, который когда-либо опливало и омывало море! О, смиренный против напыщенных и надменный против смиренных, небо опасностей и терпию надругательств, влюбленный без причины, сподвижниче благих, споборниче лукавых, противниче мерзких, словом, о, странствующие рыцарь, — тем все уже сказано, что дается сказать!
Тот Санчи выскажи и крик одживив Дон Кихота; первым словом рыцарь вот как отозвался:
— Кто живет вдали от тебя, сладкая Дульсинеи, еще и над сюю более тяжелого узнают муки! Помоги мне, друг Санчо, слезть на заколдованного телегу, потому что на седле в Росинанта НЕ усижу, так мне отее мышца разбили.
— С удовольствием, господин мой дорогой, — ответил Санчо. — Вернемся поскорее в село вместе с этими господами, что действительно вам добро сделать желают, а там уже злаштуемось к новому походу, с которого будет нам больше славы и потребления.
— Хорошо говоришь, — заметил Дон Кихот, — нам действительно годится переждать, пока пройдет пагубное влияние светил, ныне властвуют.
Словом, все попрощались и разъехались кто куда. Остались только настоятель с цилюрник, Дон Кихот с Санчо и смирняга Росинанта, что, подобно господину моему, терпеливо сносил все невзгоды.
Пидвидчик запряг волов, подложил Дон Кихотом сена и поехал медленно, по своему обыкновению, той дорогой, что указал ему настоятель. Где-то на шестой день дотянулись они до Дон Кихотового села, под самый обед туда въехали. Было воскресенье, и на площади, через который проезжал Дон Кихот, толпилось немало народа. Все бросились смотреть, кто то едет, и, как узнали земляка своего, очень удивились. Один парень побежал сказать ключницы и племяннице, что там господина их и дяди на волах везут, а он я такой и желтый прямо на сене лежит. Боже, как заголосили уважительные белые головы, и горе слушать! Плакали, били себя в грудь и проклинали-проклинали те гнусные рыцарские романы, и все то вспыхнуло с новой силой, когда Дон Кихот переступил родной порог.
Услышав о том, что Дон Кихот вернулся, прибежала и Санчиха, она уже знала, что муж ездил с господином за пажа, и как только его увидела, первым словом спросила, осел здоров. На то сказал Санчо, что осел лучше имеется, чем его хозяин.
— Хвала тебе, Господи, за великую милость! — Воскликнула женщина, — а теперь скажи мне, чоловиченьку, много ты там заджурував? Привез ты мне хоть на плахту новую? Или купил деткам туфельки?
— Этого я не купил, — ответил Санчо, — зато, женщина, привез то лучше и дороже.
— Ой, какая же я рада! — Сокорила женщина. — Покажи скорее оте лучше и дороже, жена моя, пусть я себе хоть сердце развеселит, а то оно совсем истосковавшееся, что ты так долго где медлил.
— Дома покажу, — ответил Санчо, пока сдобрят, женщина, и этим, а вот уже второй раз на происшествия пустимся и Бог нам согласует, то сама увидишь: выйду я на граппа или на губернатора, остров мне дадут, и то не дрантивий какой-нибудь, а наилучший.
— Если бы Бог дал, чоловиченьку, такое дело нам он как понадобится! Только скажи мне, пожалуйста, что это за остров, я его не понимаю.
— Не ослиным языком мед лизать, — ответил Санчо. — Удобное время поймешь, жена, все, сама удивишься, как тебя вассалы вельможной величать будут.
— Что ты мелешь, Санчо, которые там вельможества, которые острова, вассалы? — Воскликнула Хуана Панса (так звали Санчова жену: она не из одного была рода, и в Ламанчи обычай такой, что женщины на мужнее фамилия переходят).
— Ба которая быстрая, все сразу хочет знать! Не хватайся, Хуано, достаточно, что говорю тебе правду, а пока держи язык за зубами.
Такие разговоры вел Санчо Панса с женщиной своей Хуане, а между тем ключница и племянница Дон Кихота ходатайствовали возле него, раздевали и в постель старосветское его вкладывали. Он посматривал на них зизом и никак не мог понять, где это он и что с ним происходит. Настоятель приказывал племяннице, чтобы хорошо дяди ухаживала, а больше следила, чтобы он вновь уж не сбежал, он рассказал женщинам, с каким тяжелым бедой доставили они его домой. Здесь они обе снова завопили, вновь начали проклинать рыцарские романы и молить Бога, чтобы он послал в геенну огненные всех писак, что такие лжи бессмысленные составляют. Настоятель ушел, а они долго еще сидели встревоженные и смущенные, думая о том, что скоро господин их и дядя немного отойдет, сейчас же снова от них сбежит. Так же оно потом и случилось, как они думали.
Морг — мера земли, равная 0,56 га.
Зуповний — целый.
Буцефал, Бабьека — имена лошадей Александра Македонского и Сида Кампеодора, воспетого в «Песне о моем Сиде».
Дидинець — двор, двор.
Голдуваты — давать дань, находиться в феодальной зависимости. В переносном смысле — быть верным, преданным слугой.
Орацио — торжественная речь.
Кобита — женщина.
Боюн — трусы.
Настоятель — приходской священник, священник.
Посполитое — вместе, сообща, вместе с кем-нибудь.
Бриарей — в древнегреческой мифологии сторукий великан, который вместе с другими титанами восстал против богов.
Фрестон — персонаж романа «Дон Бельянис Греческий».
Ветвей — плечо. В переносном смысле — вооруженная рука.
Праздники Германдада — святое братство, полиция инквизиции.
Ходить на ралец — идти с приветствием и подарком.
Скит — небольшой жилье монахов-отшельников, расположенное поодаль от основных монастырских зданий.
Безецний — бесстыдный.
Каноник — католический священник.
Причетника — младший член церковного причта (пономарь, псаломщика).
Литания — торжественная церковная служба, а также длинная умоляюще молитва у католиков.
Перевод Н. Лукаша
В Испании в начале XVII века выходит книга, которая сразу же привлекает к себе всеобщее внимание. Сюжет ее остроумен - это забавная пародия на популярные в то время рыцарские романы.
Именно с появлением «Дон Кихота», написанного Сервантесом, рыцарские романы ушли в небытие. А вот пародия на них осталась жить. Уже много веков интерес к книге не гаснет, более того, он становится все больше. Краткое содержание «Дон Кихота» покажет, что имена главных его героев стали уже нарицательными, а некоторые выражения из романа превратились в пословицы.
Сервантес, «Дон Кихот»: краткое содержание I главы
В небольшом городке Испании жил уже немолодой идальго, которого звали Алонсо Кихано. Он любил читать рыцарские романы и, вдохновившись ими, возомнил себя рыцарем. Идальго решил странствовать по миру, искать приключения и совершать подвиги.
Для себя он выбрал имя Дон Кихот, облачился в старинные доспехи, которые достались ему от предков, взял клячу с красивым именем Росинант и отправился в свой первый поход. Оруженосцем для него стал местный крестьянин Санчо Панса. Новоявленный Дон Кихот сумел убедить последнего в личной выгоде от будущих походов.
Главы II-XXII: краткое содержание. Дон Кихот и его первые приключения
В качестве своей дамы сердца Дон Кихот выбирает некую прекрасную Дульсинею, так как она являлась ему в мечтах.
Проехав один день, они подъезжают к в котором и останавливаются, принимая его за Тут и случилось «посвящение» Дон Кихота в рыцари. Сделал это владелец постоялого двора: он отвесил Дон Кихоту подзатыльник и огрел его по спине шпагой.
Следующим приключением стала встреча по пути со стадом баранов. Его отважный рыцарь принял за вражескую рать, которую он тут же начал крушить. За это Дон Кихоту крепко влетело от пастуха.
Затем наш рыцарь освобождает каторжников, следующих к месту заключения. Он просит их передать привет своей скромной возлюбленной Дульсинее Тобосской. Освобожденным не понравилась настойчивость их спасителя, и вместо того, чтобы выполнить его поручение, они его изрядно поколотили.
Главы XXIII-XLIX: краткое содержание. Дон Кихот и очередные подвиги
Все, кто встречал Дон Кихота, принимали его за безумца. А друзья (цирюльник со священником) пытались любыми способами заставить его вернуться домой, чтобы там вылечить от сумасшествия.
Сам же отважный рыцарь считал, что все посланные ему несчастья, как и непонимание людей, - это испытания, выпадающие только храбрецам. Друзья просят верного Санчо сказать Дон Кихоту, что его возлюбленная Дульсинея требует, чтобы тот вернулся домой. Но для отважного рыцаря негоже возвращаться, не совершив всех подвигов, поэтому Дон Кихот отказывается повернуть к дому.
В пути цирюльник и священник встречают несчастного влюбленного Корденьо и его спутницу Доротею. У Корденьо была невеста Люсинда, которую похитил некий Фернандо. Этот же Фернандо когда-то соблазнил и бросил Доротею. И вот теперь двое обманутых решили восстановить справедливость. Они поклялись вернуть своих возлюбленных, даже если для этого понадобится дуэль.
Друзья Дон Кихота подговаривают Доротею, чтобы та выдала себя за странствующую принцессу Микомиконскую. Якобы она прибыла к нему с просьбой о помощи, так как много слышала о его храбрости и подвигах.
По пути в вымышленную Микомикону вся компания встретила Люсинду, которая собиралась укрыться в монастыре. Она не хотела жить в миру без Корденьо. А теперь некогда разлученные влюбленные воссоединились.
Доротея сумела убедить Дон Кихота, что без него молодые люди больше никогда не встретились бы. И тот наконец-то вернулся домой. Там о нем целый месяц заботилась племянница вместе с ключницей. И его ум стал проясняться, речи были ясными и разумными. Но стоило только мимолетно коснуться темы рыцарства, как его безумие возвращалось с новой силой.
Главы L-LII: краткое содержание. Дон Кихот и губернатор Санчо Панса
О приключениях Дон Кихота была написана книга, и слава о его храбрости распространилась на всю округу. Соседский сын, который после учебы вернулся домой, рассказал, что книга очень популярна, и пересказал ее краткое содержание. Дон Кихот в очередной раз решил выйти в поход. На этот раз они отправились на турнир рыцарей в город Сарагоса.
По пути туда они встретили герцогиню с герцогом, которые находились на соколиной охоте. Герцогиня очень уважала Дон Кихота (читала о нем в изданной книге). Она пригласила его в свой замок как почетного гостя.
В замке все без исключения восхищались умом Дон Кихота и простодушием Санчо Пансы. Герцог даже назначил последнего губернатором небольшого городка. Только Санчо не смог долго находиться на этой должности, и при первой же возможности сбежал из города вместе с Дон Кихотом.
Странствующая парочка вернулась домой. Дон Кихот решил стать пастухом, но вскоре его одолел недуг, и он тихо, по-христиански умер в своей постели.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава I. В некоем селе ламанчском жил один идальго. Все его имущество заключалось в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. Возраст его приближался к пятидесяти; был он крепок, телом сухопар, лицом худощав. Звали его не то Кехана, не то Кесада, точно не известно, впрочем, это и не имеет значения. При нем находились племянница, коей не исполнилось и двадцати, ключница и слуга для домашних дел.
Этот идальго дни напролет - благо досуг его длился чуть ли не весь год - читал рыцарские романы. Его помешательство на этих книгах зашло так далеко, что, дабы приобрести их, он продал несколько десятин своей пахотной земли. В результате ум нашего идальго пришел в полнейшее расстройство и он решил «как для собственной славы, так и для пользы отечества» сделаться странствующим рыцарем - сесть на коня и с оружием в руках отправиться на поиски приключений. Так поступали герои рыцарских романов, занимавшиеся тем, что искореняли всякого рода неправду и несправедливости.
Прежде всего он начистил принадлежавшие еще его предкам доспехи. Правда, среди них не оказалось забрала, и пришлось смастерить его из картона, подложив внутрь железные пластинки. Осмотрев свою старую клячу, наш идальго пришел к выводу, что должен дать ей новое имя - громкое и славное. Поразмыслив, он остановился в конце концов на Росинанте. Столь ударно, как ему казалось, назвав своего коня, он начал подыскивать благородное имя и для себя. Потратив на поиски неделю, он назвал себя Дон Кихотом Ламанчским, дабы сразу дать понять, из какого он края. Теперь дело оставалось за малым - найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибо странствующий рыцарь без дамы - все равно, что дерево без плодов и листьев. Подумав, он вспомнил, что в ближайшем селении жила весьма миловидная особа. Звали ее Альдонса Лоренсо, и некогда идальго был даже влюблен в нее, о чем та, конечно, не подозревала. Вот эту-то деревенскую девушку идальго и избрал дамой своего сердца и нарек ее Дульсинеей Тобосской, поскольку родом девушка была из Тобосо.
Облачившись в доспехи, в один из жарких июльских дней Дон Кихот, никому ничего не сказав, отправился в путь. Едва выехав за ворота, он вспомнил, что еще не посвящен в рыцари, а значит, не может вступить в бой ни с одним рыцарем. Эта мысль едва не заставила его повернуть назад, однако затем он решил, что обратится с просьбой о посвящении к первому встречному. Проехав целый день, он устал и направился к постоялому двору, который принял за рыцарский замок. Диковинный наряд идальго, его странная манера выражаться высокопарным языком не столько напугали, сколько насмешили всех. Неизвестно, чем бы все закончилось, не подоспей вовремя хозяин постоялого двора - добродушный толстяк, которого наш рыцарь упорно называл комендантом крепости. Хозяин накормил и напоил Дон Кихота, хотя дело это оказалось нелегкое: тот ни за что не соглашался снять шлем и поить его пришлось с помощью трубочки.
Преследуемый этой мыслью, Дон Кихот подозвал хозяина, пал перед ним на колени и сказал:
«Доблестный рыцарь! Я не двинусь с места до тех пор, пока ваша любезность не соизволит исполнить мою просьбу,- исполнение же того, о чем я прошу, покроет вас неувядаемой славой, а также послужит на пользу всему человеческому роду».
Увидев, что гость опустился перед ним на колени и услышав такие дивные речи, хозяин оторопел. Но, будучи изрядной шельмой и догадавшись, что гость не в своем уме, решил согласиться на его просьбу. Затем он осведомился, есть ли у Дон Кихота деньги. Однако тот ни в одном рыцарском романе не читал про деньги и не взял их с собой. Тогда хозяин разъяснил ему, что, хотя о таких простых и нужных вещах, как, например, деньги или чистые сорочки, в рыцарских романах не упоминается, это вовсе не означает, что у рыцарей ни того, ни другого не было. Напротив, ему доподлинно известно, что у странствующих рыцарей кошельки на всякий случай были туго набиты. Перед посвящением в рыцари Дон Кихот решил провести ночь в бдении над оружием, которое разложил на корыте с водой для водопоя. Ночью одному из погонщиков мулов вздумалось напоить своих животных водой. Он бесцеремонно снял доспехи нашего рыцаря, за что получил от него такой удар копьем, что свалился без чувств. Следом за ним такая же участь постигла и второго погонщика. Сбежавшиеся на шум постояльцы - товарищи раненых погонщиков, принялись осыпать Дон Кихота градом камней.
