Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Нерчинская каторга - главная сибирская каторга в царской России; находилась в Нерчинском горном округе Забайкалья (сейчас территория Читинской области). Земли Нерчинского горного округа располагались на территории четырех восточных уездов Забайкальской области: Нерчинского, Нерчинско-Заводского, Акшинского и Читинского. Округ контролировал горнозаводское производство, золотые прииски, лесные дачи, все пустопорожние земли края и получал прибыль от разного рода оброчных статей. Нерчинские руды вместе с серебром содержали и свинец. Серебро целиком отправлялось в Санкт-Петербург на Монетный двор.

В 1825 году было построено первое деревянное здание Зерентуйской каторжной тюрьмы, в этом же году была проведена реформа пенитенциарной системы, обособившая политических заключённых от уголовных. Первыми в новую тюрьму поступили политические каторжане - декабристы, участники восстания Черниговского полка В. Н. Соловьев, А. Е. Мозалевский, И. И. Сухинов. Последний пытался поднять восстание каторжников (Зерентуйский заговор) с целью освобождения всех осуждённых декабристов.

Со времен учреждения приказа о ссыльных в 1823 году велись тщательные и точные записи обо всех ссыльных. Из материалов Приказа о ссыльных следует, что в период между 1823 и 1887 гг. в Сибирь было сослано 772979 человек. В 1811 году было создано особое подразделений постоянно действующей стражи для конвоирования партий ссыльных, и всех стали снабжать документами, удостоверяющими личность - статейными списками, их которых явствовало, кто они и куда назначены. Енисейская экспедиция о ссыльных создана в 1823 году. Постепенно появлялись и обустраивались тюрьмы. Минусинская тюрьма была построена в 1823 г., Ачинская тюрьма в 1853-1854 гг., Енисейская в 1863 г., Канская тюрьма в 1862 г., Туруханская тюрьма (острог) была построена в 20 годах XVIII столетия. Вместе с ними прибыло добровольно членов семейства: 2902 женщин и детей.

Передвижение ссыльных в пределах губернии производилось по Московскому тракту, и до городов Енисейска и Минусинска этапным порядком, а в пункты, расположенные в стороне от почтовых трактов, натуральною повинностью сельского населения губернии.Этапов в губернии было 7, полуэтапов 10, пересыльных тюрем 3. Самая старая тюрьма в Красноярском крае находится в Енисейске, чуть моложе – в Красноярске.

Нерчинская каторга возникла в начале XVIII века. Каторжане использовались для разработки свинцово-серебряных месторождений на кабинетских землях, на литейных, винокуренных и соляных заводах, а в 1850-90 на Карийских золотых приисках, на строительстве тюремных зданий и хозяйственных работах. В 1869 учреждено управление Нерчинской каторгой, подчинённое министерству внутренних дел (ранее в ведении начальника Нерчинских заводов). Ссыльнокаторжные поступали в Сретенскую пересыльную тюрьму, где распределялись по каторжным тюрьмам трёх административных районов - Алгачинского (Акатуевская тюрьма, Алгачинская, Покровская), Зерентуйского (Зерентуйская, Кадаинская, Кутомарская, Мальцевская), Карийского (Усть-Карийская, Среднекарийская и Нижнекарийская; последние две закрыты в 1890).

Первые политические каторжане - декабристы содержались в 1826-28 на Благодатском и Зерентуйском рудниках. Декабрист И. И. Сухинов пытался поднять восстание каторжников (Зерентуйский заговор 1828). В 1831-40 в рудниках работало наравне с уголовными большое количество участников Польского восстания 1830-31. На Шилкинском руднике в 1850-56 находились петрашевцы . В 1862-64 в Нерчинской каторге содержался М. Л. Михайлов (в Кадае). В 1864 на многие рудники были доставлены около 2 тыс. участников Польского восстания 1863-1864, в Кадаю - Н. Г. Чернышевский и др. революционеры-шестидесятники. С 1866 центром политической ссылки стал Александровский завод, куда были переведены и каторжане с Кадаи. В 1867-1868 в каторгу доставлены ишутинцы, в 1872-73 - нечаевцы. В 1874-90 все политкаторжане - революционные народники - сосредоточиваются на Каре, с 1890 - в Акатуевской каторжной тюрьме. После Революции 1905-07 усилился приток политических заключённых (рабочих, крестьян, солдат). Наряду со старыми каторжными тюрьмами в Акатуе (1888-1917), Алгачах (1869-1915), Горном Зерентуе (1892-1917) открылись Мальцевская женская (1907-10) и Кутомарская (1908-17). Политические каторжане содержались вместе с уголовными. Во всей каторге установился жестокий режим, против которого политические заключённые вели энергичную борьбу.

Не знаем, всех ли политических, каторжан царствования Николая I освободил коронационный манифест Александра II. Если всех, то нерчинские каторжные тюрьмы были свободны от политических заключенных всего шесть лет, так как уже с 1862 г. в нерчинских рудниках стали появляться политические узники нового царствования (Красовский, Обручев, Васильев, Крушевский, Стахевич, Муравский, Чернышевский, Баллод и др., а затем каракозовцы и нечаевцы). Центром каторги в то время был Александровский завод и комендантом генерал Кноблох. Политические заключенные помещались в особой тюрьме в Александровском заводе и при тюрьмах других окрестных рудников. Осужденные в 66 г. по каракозовскому делу, кроме Ишутина, были доставлены в 67 году в тюрьму Александровского завода, Ишутин же был заключён в Шлиссельбургскую крепость, откуда, больной психически, в 1871 г. перевезен в Алгачинскую тюрьму (недалеко от Александровского завода). Из осужденных в каторгу по Нечаевскому делу отправлены были в 1872 г.: Успенский в Александровский завод, а Кузнецов и Н. Н. Николаев-на Кару. Последних двух, - прибывших на Кару 4 июля 1873 г., - следует считать первыми „карийцами". Насколько могу вспомнить из рассказов А. К. Кузнецова, оба они вскорости по прибытии на Кару были выпущены в вольную команду. До настоящего времени я не нашел указаний, где отбывал срок присужденный к 12 годам каторги по Нечаевскому же делу Иван Григорьевич Прыжов , отст. кол. секретарь, 42 лет. Про пребывание его на Каре я не слыхал. В 80-х годах он жил на поселении в Петровском заводе Верхнеудинского округа Забайкальской обл. и там умер. В 1874 - 1890 годах все политкаторжане - революционные народники - сосредоточиваются на Каре, с 1890 года - в Акатуевской каторжной тюрьме.

История Карийской политической каторжной тюрьмы охватывает очень небольшой период (1873-1890 гг.). Как известно, 70-е годы были временем наибольшего развития революционной пропаганды, а 80-е - индивидуального террора. Оба эти течения в истории русской революции дали на Карийскую каторгу наиболее крупных своих представителей. Но Карийская политическая тюрьма представляет еще и другой интерес. Она является совершенно исключительной по тому режиму, которого смогли добиться для себя заключенные этой тюрьмы, пока в 1890 году царское правительство не перевело отсюда 13 оставшихся политических каторжан в Акатуй в условия общей каторги, чтобы расправиться там с ними обычным порядком. Карийская политическая тюрьма начала свое существование в 1873 году всего при двух каторжанах, а кончила его в 1890 году при 13. Но в промежуточные годы число политических каторжан возрастало до 100 и даже несколько более. Всего за 18 лет через Карийскую политическую каторжную тюрьму прошло 211 приговоренных к каторжным работам и в том числе 32 женщины. Это были большей частью очень стойкие революционеры, которые всегда были готовы продолжать борьбу в стенах самой тюрьмы и умереть там в этой борьбе. Самоубийством шести из них в 1889 году после телесного наказания политической каторжанки Сигиды и закончилось существование Карийской политической тюрьмы. В печати появилось несколько воспоминаний о Карийской политической тюрьме. Эти воспоминания были написаны узниками различных годоп и различного политического направления. Однако псе они сошлись в опенке общей артельной жизни со многими ее положительными сторонами, которой они здесь добились.

Один из авторов, член партии «Черный передел», осужденный на десять лет каторги за пропаганду, так характеризовал тюремное общежитие на Каре: «Во всяком случае это было наиболее совершенное общежитие, какое только могло возникнуть под замком и за высокими забайкальскими «палями». При данных условиях его могли создать только авангардные отряды целых революционных поколений, разбитые и заброшенные в долину Карийских золотых россыпей кабинета его величества...» . В создании условий тюремного быта Карийской каторги и в защите своих завоеваний приняли участие осужденные к каторжным работам по многим политическим процессам 70-х и 80-х годов. Среди этих осужденных оказались приговоренные нечаевцы, долгушенцы, участники демонстрации на площади перед Казанским собором осужденные по делу «Южнороссийского союза рабочих», по процессу 50-ти, по делу о пропаганде в войсках, по процессу 193-х по Чигиринскому делу, по делу польской социалистической партии «Пролетариат» и по целому ряду других процессов о террористах, участвовавших в посягательствах на жизнь царя, высших представителей администрации, предателей и провокаторов. За 18 лет пребывания политических каторжан на Каре они находились не в одной и той же тюрьме. Речка Кара, приток Шилки, впадающей в Амур, протекала между сопками на протяжении 25-30 верст. По словам Феликса Кона, эти сопки «мрачные и молчаливые, словно кандальным кольцом» охватывали тюрьму. По берегу Кары было несколько тюрем. У устья Кары находилась женская каторжная тюрьма с пошивочной мастерской, а у истока Кары помещалась тюрьма, носившая название Амур. Между этими двумя тюрьмами были расположены еще несколько других и в том числе верстах в 15 от устья Кары находилась так называемая Нижняя Кара с комендатурой каторги. Между нею и Усть-Карийской женской тюрьмой, в 11 верстах от последней, находилась так называемая Новая тюрьма, а в четырех верстах за Нижней Карой - Средняя Кара с горным управлением, в четырех верстах выше этой тюрьмы - Верхняя Кара. В сентябре 1890 г. из находившихся в мужской политической тюрьме 33 заключенных 20 были выпущены в вольную команду, а 13 отправлены в Акатуевскую тюрьму. В карийских тюрьмах после этого остались только политическая женщины: Богомолец, Россикова, Ананьева, Салова и Якимова. Из них Россикова, заболевшая психически, была увезена в Иркутскую больницу, где вскоре умерла, Богомолец в январе 92 г. была выпущена в вольную команду и на другой день умерла, остальные трое были выпущены осенью 92 г. в вольную команду. Затем, одну зиму содержались в Усть-Карийской уголовной тюрьме осужденные по делу, так называемого, Якутского „вооруженного сопротивления:" Болотина, Гасох, Гуревич и Перли. В 1892 г., в числе других отбывших срок тюремного заключения в Акатуевской тюрьме был привезен в вольную команду на Кару Бычков, который раньше на, Каре не был.Таким образом с 1873 по 1892 г. на Каре перебывало 217 осужденных, в каторгу по политическим делам, в том числе 185 мужчин и 32 женщины. Кроме осужденных в течение того же времени проживали на Каре 25 родственников (не считая детей) политических каторжан, в том числе: две матери, одна сестра, 1 брат, 1 муж и 20 жен. Карийская каторга существовала до 1892 г., когда последних политических перевели с Кары в Акатуй, описанный у Мельшина-Якубовича (см. «В мире отверженных») под именем Шелаевского рудника.

При некоторых из этих тюрем были поселки с домиками частных владельцев. В поселках жили и те заключенные, которые были отпущены в вольную команду. В названных тюрьмах было до 2000 уголовных каторжан. Во главе управления каторги был комендант, проживавший на Нижней Каре. Здесь же находился, кроме уголовной тюрьмы, больница, приют для арестантских детей и офицерская военная гауптвахта. Значение Нерчинской каторги для правящей системы было велико, за XIX век в ней побывало более миллиона человек. После Революции 1905-07 приток политических заключённых усилился. После Февральской революции 1917 все политические заключённые были освобождены, Управление каторги ликвидировано.

Акатуйская тюрьма находилась в 586 верстах от. Читы, в 100 верстах от ж.д. станции Борзя при Акат. рудн., открытом в 1815 г. при кряже, разделяющем реки Газимур, Унду и Онон-Борзю. При рудн. было построено в 1832 г. 2 камен. флигелям один дерев. В них помещались ссыльные рабочие, присылавшиеся в Акатуй из Александр. и Газимурского зав. для рудн. работ. Акат. тюрьма считалась одной из самых строгих по режиму тюрем. В ней содержались секретные и цепные, т.е. прикован. цепью к стене, арестанты. Например, в 30-х годах девятнадцатого столетия здесь находился полк. польских войск Петр Высоцкий,. участи, польского восст., которого в 1839 г. пытался освободить ссыльный Хлопицкий. Первыми полит. обитателями Акатуя были польские повстанцы и декабристы Лунин и др. С годами тюрьма пришла в негодность, и в 1889 г. правительство построило новую дерев. тюрьму, рассчитан, на 104 чел.. хотя а действительности в ней содержалось гораздо больше. Так, по докладу нач. гл. тюр. упр. Хрулева, в 1909 г. в Акатуе было 224 мужчины и 1 женщина. В 1907 г. была построена баня, прачечная, кухня и хлебопекарня, а тюремные бараки обнесены новой каменной оградой. Из деятелей 70-80-х годов сюда были переведены из Кары 113 мужчин, в сентябре 1890 г.: Березнюк, М.Диковский, Дулемба, Дзвонкевич, Зунделевич, Пав. Иванов, Левченко, Маньковский, Нагорный, Санковский, Спандони.Чуйко, Якубович. - В 1897 г. в мае переведены с Кары остатки вольной команды: Ананьина, Ивановская, с мужем, Волошенко, Майер и Якимова с мужем Диковским, и несколько позже привезены Кочурихин, Архангельский - за покушение на казанского губернатора, и Лаговский - за покушение на Победоносцева. Из революционеров эпохи 1905 г. здесь находились матросы, осужденные за восстание на «Пруте» и освобождённые в конце 1905 г. револлюционными казаками. В 1906 г. сюда прибыли представители русского террора: Сазонов, Сикорский, Гершуни, Карпович, Куликовский, Спиридонова, Измайлович, Биценко, Прошьян, Фиалка, Езерская, Сидорчук и др. Отсюда же было совершено и несколько блестящих побегов - Гершуни, Замошникова, Чистохина и др. С историей Акатуйской тюрьмы связано несколько кровавых эпизодов: покушение Санковского на начальника тюрьмы Архангельского, покушение анархиста Алешкера на тюремного надзирателя, вызвавшее смертный приговор покушавшемуся, замененный бессрочной каторгой, и, наконец, знаменитый «бородулинский» режим, державший политических заключенных долгое время под угрозой избиений, издевательств и расстрелов. В 1911 г. Акатуй был превращен в специальную женскую тюрьму, просуществовавшую до революции 1917 г. Летом 1917 г. Акатуевская тюрьма была ликвидирована и полуразрушена. В настоящее время все тюремные постройки Нерчинской каторги переданы волисполкомам для культурно-просветитиельных нужд.

Нерчинская каторга, главная сибирская каторга в царской России; находилась в Нерчинском горном округе Забайкалья (ныне территория Читинской области РСФСР). Возникла в начале 18 в. Каторжане использовались для разработки свинцово-серебряных месторождений на кабинетских землях, на литейных, винокуренных и соляных заводах, а в 1850-90 на Карийских золотых приисках, на строительстве тюремных зданий и хозяйственных работах. В 1869 учреждено управление Н. к., подчинённое министерству внутренних дел (ранее в ведении начальника Нерчинских заводов). Ссыльнокаторжные поступали в Сретенскую пересыльную тюрьму, где распределялись по каторжным тюрьмам 3 административных районов - Алгачинского (Акатуевская, Алгачинская, Покровская), Зерентуйского (Зерентуйская, Кадаинская, Кутомарская, Мальцевская), Карийского (Усть-Карийская, Среднекарийская и Нижнекарийская; последние две закрыты в 1890).

Первые политические каторжане - декабристы содержались в 1826-28 на Благодатском и Зерентуйском рудниках. Декабрист И. И. Сухинов пытался поднять восстание каторжников (см. Зерентуйский заговор 1828 ). В 1831-40 в рудниках Н. к. работало наравне с уголовными большое количество участников Польского восстания 1830-31 . На Шилкинском руднике в 1850-56 находились петрашевцы . В 1862-64 в Н. к. содержался М. Л. Михайлов (в Кадае). В 1864 на многие рудники Н. к. были доставлены около 2 тыс. участников Польского восстания 1863-64 , в Кадаю - Н. Г. Чернышевский и др. революционеры-шестидесятники. С 1866 центром политической ссылки стал Александровский завод, куда были переведены и каторжане с Кадаи. В 1867-1868 в Н. к. доставлены ишутинцы, в 1872-73 - печаевцы. В 1874-90 все политкаторжане - революционные народники - сосредоточиваются на Каре (см. Карийская каторга ), с 1890 - в Акатуевской каторжной тюрьме. После Революции 1905-07 усилился приток политических заключённых (рабочих, крестьян, солдат). Наряду со старыми каторжными тюрьмами в Акатуе (1888-1917), Алгачах (1869-1915), Горном Зерентуе (1892-1917) открылись Мальцевская женская (1907-10) и Кутомарская (1908-17). Политические каторжане содержались вместе с уголовными. Во всей Н. к. установился жестокий режим, против которого политические заключённые вели энергичную борьбу. В результате Октябрьской революции 1917 все политические заключённые были освобождены. Н. к. ликвидирована.

Лит.: Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги, М., 1927; Чемоданов Г. Н., Нерчинская каторга, 2 изд., М., 1930; На женской каторге. Сб. воспоминаний, 2 изд., М., 1932; Нерчинская каторга, М., 1933 (есть лит.); Майский Ф. Ф., Н. Г. Чернышевский в Забайкалье, Чита, 1950.

Документ без названия

Надежда Крылова (Музей «Мультимедийный комплекс актуальных искусств»; главный специалист Отдела учета и хранения; аспирант Института «Русская антропологическая школа» РГГУ) [email protected].

УДК: 77.03, 77.04, 7.01.7

Аннотация: В статье на материале фотографий Нерчинской каторги рассматривается популярный во второй половине XIX века жанр «видов и типов». Он не только несет на себе следы отношений власти и подчинения, установившихся в то время в империи, но и содержит черты определенного режима документальности, позволяя судить об особых характеристиках взгляда, в расчете на который создавались подобные типовые изображения. Криминальная антропология и этнография очерчивают круг методов и приемов жанра, обнаруживая близость двух наук, подчеркивая репрессивный характер антропологических трудов и исследовательские амбиции криминальных служб. Два фоторепортажа разных авторов дают возможность увидеть взаимосвязь изменений в восприятии технических возможностей камеры и в понимании изображения как свидетельства.

Ключевые слова: этнографический взгляд, фотография, зритель, картинность, «tableau», виды и типы, документальность, постановочность, криминальная антропология, тюремная выставка, Нерчинская каторга

Nadezhda Krylova (Museum Multimedia Complex of Actual Arts; curator of Storage Department; PhD Student of Russian Anthropology School RSUH) [email protected].

UDC: 77.03,77.04,7.01.7

Abstract: Using photographic materials from the Nerchinsk prison camp, Krylova examines the popular late nineteenth-century genre of ‘types and species.’ This genre not only contains the relationship between authority and subjugation established at that time in the empire, but also the features of a certain mode of documentation. This latter point opens up a discussion of particular characteristics of the gaze that conditioned the creation of such ‘typical’ ima­ges. Criminal anthropology and ethnography offer a number of generic methods and devices that reveal the proximity of the two sciences and underscore both the repressive character of anthropological studies and the research ambitions of criminal investigators. Two photographic reports made by diffe­rent authors provide an opportunity to see the connection between changes in the perception of the camera’s technological capabilities and in the understanding of an image as witness.

Key words: ethnographic view, photography, viewer, picture, «tableau», types and views, documentary, staged photography, criminal anthropology, the prison exhibition, Nerchinsk hard labor

Попытки сбора и систематизации разнообразной визуальной информации в по­следней четверти XIX века часто проходили сквозь призму этнографичес­ко­го взгляда, выраженного в пристальном внимании к телу и лицу человека, в стремлении поместить его в рамки определенной типологии. Подобный подход позволял успешнее сравнивать и ранжировать индивидов, став своего рода результатом формирования особых социально-общественных отношений в Рос­сии той эпохи; политического и культурного разделения разных слоев общества на наблюдающих и наблюдаемых.

Ярко выраженный этнографический интерес можно видеть в фотографиях этого периода, не только в узкопрофессиональных областях антропологии и этнографии, но и, например, в художественной и в специальной служебной съемке (в криминалистике, сыскном деле, судебной медицине и др.).

В рамках этой логики появился популярный в 1870-1880-е годы жанр «виды и типы». Техническая и стилистическая парадигма «видов и типов» имела тесную связь с картинностью, акцентировавшей ситуацию взгляда, и особым режимом документальности, на смену которому позднее пришел «нейтральный стиль» полевых съемок. Снимки, на которых фигуры были частью определенных законченных мизансцен, представляли мир как изолированный от наблюдателя, всячески подчеркивая дистанцию между зрителем и объектом, но в то же время предлагали ему вполне определенное, комфортное место, относительно которого разворачивалось зрелище.

Более специальные съемки типов в профиль и анфас, отсылающие к контекстам антропологических и криминологических исследований, были отражением освоения в течение XIX века визуальной репрезентации социальными науками. Здесь место зрителя и оптический взгляд камеры становятся не­разрывным целым и, несмотря на зримое упрощение, мизансцена еще более жест­ко закрепляет позицию смотрящего. Подчеркнутый однотонным серым задником, объект как будто выступает из своего фона и оказывается лицом к лицу с объективом.

Данный вид съемок, как считает исследователь фотографии Дж. Тэгг , появился в рамках определенного понимания «свидетельства», возникшего внутри специфических институциональных контекстов и логик конкретных дисциплин. Стандартизированные изображения анфас и в профиль отделялись от логики художественного портрета, становясь проявлени­ем репрессивной функции фотографии. Антропологические и криминальные типы, при прежних несовершенных технических условиях, создавали новую ситуацию встречи объекта и зрителя в режиме «здесь и сейчас», ставшем впоследствии основным для современного понимания документальности.

В последней трети XIX века под влияниями дискуссий о природе преступления уголовное право претерпевало большие изменения. Большую известность в это время приобрела итальянская школа криминалистов во главе с известным врачом и криминологом Чезаре Ломброзо, предложившая новый метод борьбы с преступлениями с помощью наблюдения за соматическими и физическими особенностями преступника. В 1870-е годы взвешивание, измерение, наблюдение за преступником и его социальной средой легли в основание новой науки - криминальной антропологии. В отличие от классической школы уголовного права, концентрировавшей внимание на справедливости возмездия/наказания за нарушение закона, новая школа обратилась к изучению личности преступника [Гернет 1905: 1-28].

Ломброзо и его единомышленники предположили существование особого типа преступного человека, отмеченного физическими (покатый лоб, развитые подглазничные дуги, большие скулы, большая нижняя челюсть) и психическими признаками (неспособность к состраданию, склонность к жестокости, легкомыслие, слабая воля). Хотя эта теория не стала доминирующим направлением в криминальной антропологии, дискуссии о существовании биологического типа преступника, а также классификации типажей преступников, созданные Ломброзо на основании антропометрической статистики, во многом определили круг ее методов. В отличие от итальянской школы, занимающейся поиском криминального типа вообще, система Альфонса Бертильона, ставшая на несколько десятилетий ведущим методом криминалистики, основывалась на поиске конкретного индивида.

Во многом именно через типы и посредством фотографии на массовый ры­но­к зрителей среднего класса проникают изображения наименее обозримого опыта социально неблагополучных категорий населения . В рас­сматриваемый период большую популярность приобретают съемки различных типов каторжников, сочетающие в себе черты этнографической и полицейской фотографии. Примерно до второй половины XIX века в России не было сложившегося визуального языка для выражения маргинального опыта арестантов, равно как не было и восприятия такого опыта как составного элемен­та общества. Хотя фотографии преступников стали появляться практичес­ки сразу, публичное распространение подобных снимков затруднялось стремлением государственных органов ввести монополию на создание и тиражирование изображений такого рода.

Запрет распространять снимки политических преступников, например, просуществовал вплоть до принятия Манифеста 17 октября 1905 года. Одна­ко изображения обобщенного характера - типажи арестантов без отсылки к конкретным именам - стали к 1880-м годам весьма популярным зрелищем. В 1880-1890-е годы фотографии, изображающие типы осужденных, получали награды на фотографических выставках и, тиражируемые в виде почтовых откры­ток, становились частью повседневности . Такой интерес был, вероятно, отголоском популярной в обществе физиогномики - теории, устанавливающей связь меж­ду внешним видом человека и его занятиями, склонностями, характером :

Морфологическая физиогномика… есть достояние каждого развитого человека. Каждый составил себе известный кодекс физиогномических данных, по которым он судит о других. Душа человека сокрыта, а все сокровенное именно и возбуждает особое любопытство наше. Каждому хочется проникнуть вглубь нравственной жизни другого, знать, чего от него можно ждать или надеяться, не говоря уже о практических целях, которые делают практическую физиогномику необходимой в жизни [Богданов 1878: 2].

Многих, вслед за Ломброзо и английским психологом Ф. Гальтоном, занимал вопрос о профилактике преступлений с помощью «вычисления» биологичес­кого типа потенциального нарушителя .

Одной из причин подъема интереса к арестантской теме стал проходивший в 1890 году 4-й международный пенитенциарный конгресс. Российское правительство, пребывающее в последней четверти XIX века в сложной социально-политической ситуации, проявляло большую заинтересованность в преобразовании тюремной структуры и усовершенствовании тюремной политики, активно обмениваясь опытом со специалистами из других стран. Устроение такого заметного для мировой общественности события считалось и вопросом престижа - это характеризовало страну-организатора как сторонницу важных реформ.

Конгресс большое внимание уделял вопросу благотворного влияния труда на нравственное состояние заключенных, что полностью отвечало стремлению государства продемонстрировать публике успешное применение утвержденного в январе 1886 года особого положения об организации арестантского труда в Российской империи. Это был первый закон , регулировавший работу заключенных в тюрьмах и в местах ссылок . В основание этого закона легли такие положения, как обязательность труда для определенных категорий заключенных и денежное вознаграждение за труд в зависимости от вида лишения свободы. Положение о труде влекло за собой, прежде всего, перестройку всей тюремной жизни - организацию специальных помещений для мастерских, снабжение тюрем инструментами, сырьем для работ, обеспечение должного количества охраны и оборудованного рабочего пространства, в том числе на заводах и рудниках. Важной проблемой было создание устойчивого спроса на арестантский труд - как правило, частные предприниматели не хотели пользоваться некачественными услугами, а для государства в условиях постоянно возрастающего количества отправлявшихся по этапам было крайне дорого искусственно создавать занятость, тем самым решая в глазах общества задачу исправления преступников.

Популяризировать идею подневольного труда было решено с помощью первой в России тюремной выставки, приуроченной к пенитенциарному конгрессу. Она была устроена в Михайловском манеже «в размерах, доселе невиданных даже в Западной Европе» [Нива 1890: 627]. Для ее подготовки свозились экспонаты со всей страны - выполнялись фотографии мест отбывания наказаний, отбирались предметы труда и быта, как заключенных, так и аборигенов, доставлялись коллекции образцов флоры и фауны из самых отдаленных мест империи. Многие из них шли через десятки перегрузок, совершая настоящее кругосветное путешествие, но, как отмечено в путеводителе по выставке, «даже сухари, выпеченные арестантами и прошедшие через тропики, сохранились прекрасно» [Международная тюремная выставка 1890: 21].

Как все экспонаты, так и сам «дизайн», по мысли устроителя, начальника Главного тюремного управления М.Н. Галкина-Враского, были созданы из мате­риалов, добываемых и вырабатываемых исключительно в тюрьмах или ссыльными, что, однако, не помешало выставке производить на посетителей впечатление «грандиозное, живописное и нарядное» [Нива 1890: 627].

Этот масштабный проект призван был не только ознакомить просвещенную публику с тюремными порядками, но и репрезентировать империю для внутреннего и внешнего зрителя. Одной из главных задач выставки было официально представить российскую тюремную систему международному сооб­ществу, а также доказать эффективность и популяризировать среди русских дорогостоящие для казны ссылку и каторгу.

К 1880-м годам большинство государств, кроме России, Франции, Португалии и Испании, склонились к модернизации институтов наказания преступников и предпочли ссылке тюрьму, так как «ссылка, мало-мальски организованная, обходилась несравненно дороже тюрьмы» [Фойницкий 1881: 305]. Они отказались высылать преступников в колонии по причине сложности и дороговизны транспортировки, отсутствия должного контроля за отбывающими наказание вдали от центральной власти и негативного эффекта, оказываемого на развитие местных территорий. Вставали и чисто практические вопросы, вроде сложности отбора на каторжную работу лишь молодых, физически здоровых арестантов, а также вопрос гуманности изгнания преступников из общества и их пожизненной изоляции. Сторонники же ссылки утверждали, что,

доставляя государству безопасность почти в той же степени, как смертная казнь, ссылка есть единственное пожизненное наказание, с которым мирится чувство справедливости современного человека, так как она несравненно легче допускает возможность перехода к свободной жизни, чем тюрьма [Фойницкий 1881: 318].

Россия впервые представила свои достижения в этой области в таком объеме - русский отдел занимал 3/5 всего пространства манежа. Кроме общих тем труда в отделе были представлены два целостных раздела, повествующих о жизни восточных окраин России - Нерчинской каторги и Сахалина. В контексте выставки эти пространства удалось показать как места идеальной подотчетности и подчинения, визуализируя гомогенность власти на огромной территории и как бы создавая образцовое государство в государстве - идиллическую колонию, построенную на эффективном труде и исправлении членов общества.

Как показал Бенедикт Андерсон, развитие национализма в XIX веке как нового мировоззрения было неразрывно связано с изменением восприятия пространства [Андерсон 2001: 10]. Фотография мест ссылки позволяла решить вопрос формирования образа границ империи, остававшихся неведомыми для среднестатистического зрителя. С целью знакомства посетителя с отдаленны­ми территориями на выставке была представлена, например, этнографическая коллекция Сахалина [Беляновский 2009: 35; Нива 1890: 627].

Нерчинская каторга - едва ли не самое знаменитое место заключения в Российской империи, находилось в непосредственном ведении Кабинета Его Им­пе­раторского Величества. На выставке она привлекала особое внимание благодаря сооруженной в конце зала модели Алгачинского рудника в натуральную величину. За ней всю стену занимала картина, представляющая собой перспективу окрестностей, что делало «иллюзию полною». Внутри этой модели можно было спуститься по шахте,

где изумленный зритель в различных коридорах и переходах видит воочию все устройство рудника, рабочих-арестантов (манекены), приспособления для их безопасности и проч. [Нива 1890: 627].

…Мороз по коже пробирает, когда вы входите в подземную галерею, откуда добывается «презренный металл», руками и трудами «искупающих своих вины» пред законом и обществом [Международная тюремная выставка 1890: 4-5].

Вся выставка наряду с предметами тюремного быта, планами, макетами тюрем и камер с манекенами в форме надзирателей и арестантов, отчетами и нормативными актами, а также произведениями арестантского труда сопровождалась и обширным фотографическим материалом [Каталог 1890]. Одна из самых заметных серий Русского отдела иллюстрировала «Типы и виды Нерчинской каторги». Автором серии был фотограф-любитель Алексей Кириллович Кузнецов , сам бывший ссыльнокаторжный. После отбытия каторги он перебрался в Нерчинск, где стал профессионально заниматься фотографией.

По причине его добросовестности и надежности выбор фотографа для выполнения серии для Тюремной выставки пал на Кузнецова. Из его писем, сохранившихся в канцелярии Нерчинской каторги, можно заключить, что указа­ния по поводу выполнения работ давались самого общего характера (маршрут, приблизительное число снимков в каждом месте, обеспечение разрешения на съемку) и решение о выборе места, приемов, деталей съемки оставалось на усмотрение фотографа.

Серия была подготовлена Кузнецовым в 1888 году в трех экземплярах специально для показа на тюремной выставке с запретом распространять ее в его собственных интересах. Сознание значимости проделанной работы и невозможность представить ее на ближайшей Московской фотографической выставке сильно расстраивали автора: «Все, кто видит у меня типы и виды Нерчинской каторги, находят их очень интересными, а в России они произвели бы огромное впечатление, и я наверно получил бы награду» . Действительно, несколько лет спустя современники оценили труд Кузнецова по заслугам, и в 1891 году один из экземпляров альбома попал в собрание Императорской публичной библиотеки, где он и хранится в настоящее время [Российские фотографы 2013: 667; Бархатова 2009: 249].

Фотографический альбом второй половины XIX века - особый тип организации визуального материала - рассчитан на продолжительный индивидуальный просмотр, логика которого задана уже самим весом и форматом издания (некоторые альбомы имели вес до 7 кг и размер до 100 см). Кроме того, подобные альбомы являлись уникальной вещью, сделанной вручную; выпускались небольшим тиражом (нередко они переиздавались в формате более выгодных для продажи открыток), при этом каждый экземпляр отличался от другого, в том числе характеристиками печати снимков. Один альбом требовал труда нескольких мастеров: фотографа (включая работы по проявке, печати и накатке на картон), переплетчиков, типографов (производство и тиснение паспарту) и иногда писаря и ювелира. Такие издания могли носить характер презентационных и преподноситься в подарок официальному лицу или в частные коллекции, музеи или библиотеки.

Фотографии альбома «Типы и виды Нерчинской каторги» были не только выполнены Кузнецовым, но и организованы в определенную последовательность. Важно, что листы серии не разрознены, а сброшюрованы, пронумерованы и скреплены соответствующим списком с перечислением работ (всего 63 фотографии) самим автором. Каждая фотография относительно небольшого размера (размер альбома 42,5 × 37 см, снимка - около 18 × 23) наклеена на отдельное паспарту, оформленное рамкой с подписью серии наверху и названием изображения внизу с фамилией фотографа. На паспарту отпечатана изящная геометрическая рамка, отсылающая к особой традиции просмотра - интеллектуальному досугу, что создает контраст с самой арестантской темой. В то же время рамка ненавязчиво форматирует поле зрения, накладывая ограничение на то, что мы видим, наводя фокус на отдельные фрагменты, напоминая рамку видоискателя или картины. Внизу - подписи к фотографиям, которые мягко направляют взгляд и не дают ему заблудиться, подсказывая название сцены, проговаривая «простым» языком происходящее и определяя его: «Пароход “Вестник” у пристани в Усть-Каре», «Разгрузка барж трудом арестантов в Усть-Каре», «Дети Карийского приюта», «Выход ссыльнокаторжных на работы из тюрьмы Нижнего промысла», «Побег арестанта во время работ», «Бродяга на воле» и др.

Исходя из приемов съемки, можно условно разделить фотографии в аль­бо­ме на две группы. Фотографии в первой половине альбома расположены по следующему принципу: общий вид поселения, в котором находится рудник или завод, значимые постройки (тюрьмы, дома надзирателей, церкви), общие пла­ны работающих или отдыхающих арестантов. Вторая часть серии представляет собой типологические портреты отдельных арестантов в рост, по пояс и грудь.

Интересно, что в качестве технического приема для выполнения общих видов рудников Нерчинской каторги Кузнецов прибегает к технике панорамы, отсылающей к опыту фотографов-путешественников и исследователей и, в известной степени, удовлетворяющей интерес публики к азиатской части России. Панорама представляла «неисчерпаемое богатство картин… почти вовсе незнакомых не только Европе, но и самим русским» [Стасов 1894: 865]. Она могла монтироваться из двух и более снимков, которые делались последовательно с переносом камеры и затем складывались в общую картинку. Такие смонтированные единым планом изображения соединяются как бы в один долгий непрерывный взгляд. Альбом готовился на выставку, и Кузнецов много работал над техническим совершенством снимков и оформления:

Я расположил все снимки в известном порядке, что можете видеть из приложенного списка к трем альбомам, позвольте надеяться, что Вы не откажетесь приказать у себя написать список к каждому альбому красивым почерком, сделать чего у меня некому… Альбом № 1 лучший по тону отпечатков, заметных только для опытного глаза, поэтому я покорнейше прошу Вас альбом этот отправить на выставку, также хорош 2-й альбом, 3-й же альбом имеет вполне ровные отпечатки и бумагу неодинакового цвета .

Техническое мастерство Кузнецова, адресованное в том числе фотографам-экспертам, создает эффект искусственного, надперсонального взгляда и, кажется, делает его присутствие вездесущим.

Ил. 1. Кузнецов А.К. Общий вид Нижне-Карийского промысла. Нерчинск, 1891. Фотография на 4 листах 86,2 × 21 см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

За панорамами следует укрупнение плана, вплоть до того, что становится возможным различить лицо стоящего арестанта. Этот эффект «пронизывания» территории используется фотографом несколько раз. Несмотря на то что в действительности такие снимки могли делаться с промежутком в несколько дней, символически временное и пространственное расстояние между ними нивелируется моментальностью взгляда. Такой прием представления каторги служил также прекрасной иллюстрацией прозрачности территории всего государства и «приближал» далеко отстоящие от центра границы.

Даже при достаточно сильной смене масштаба фотограф различными средствами поддерживает ощущение дистанции между зрителем и объектом съемки (съемка из-за спины охранников, постоянная широкая полоса земли снизу, попадающая в объектив), создавая ощущение подглядывания, вездесущего тайного наблюдения, которое тем не менее диктует своим незримым присутствием мизансцену. Перспектива, рамка альбома как будто фиксируют для зрителя идеальную точку зрения, из которой разворачивается зрелище.

Примерно в середине альбома происходит радикальная смена приема показа. Ритм фотографий резко меняется, и в последующих снимках тело преступни­ка оказывается в неестественной близости от зрителя. Иллюзия глубины сним­ка разрушается, стирая разделительную черту между зрителем и объектом съем­ки. Происходит слом пространства, в котором некогда господствовал зритель, - на смену ему как будто приходит механический взгляд камеры.

Для современного зрителя используемые Кузнецовым приемы считываются скорее как разновидность криминалистической фотографии (ровный свет, единое расстояние от камеры до объекта, съемка в помещении, портреты в профиль и анфас), однако в 1880-е годы эти же принципы в равной степени являлись частью языка этнографической фотографии. Учитывая, что Кузнецов, с одной стороны, занимался постоянной съемкой арестантов в Нерчинске, а с другой, будучи членом Русского географического общества, подготовил этнографическую экспозицию для основанного им музея в Чите [Этнография 1904: 186; Морозов 1953: 36-37] и выполнил альбом «Племенной состав Нерчинской каторги: типы преступников различных национальностей», можно предположить, что он был одинаково хорошо знаком с принципами обоих типов съемок.

В каталоге тюремной выставки перечислены следующие типы «племенной» серии: татарин, армянин, латыш, финн, зырянин, чухонец, чеченец, эст, литвин, поляк, русский, немец, еврей, бурят, тунгус, киргиз, сарт, дунган, кинчак, узбек. Два снимка анфас и в профиль, на которых изображен «бурят ссыльнокаторжный», Кузнецов включил и в альбом «Типы и виды Нерчинской каторги», помещая категорию этничности в один смысловой ряд с полом, физическими изъянами и видами наказания: с бурятом соседствовали «группа слепых ссыльнокаторжных», «богадельщик с 3 клеймами, наказанный 7 раз», «типы клейменых ссыльнокаторжных богадельщиков», «закованная ссыльнокаторжная в ручные и ножные кандалы», «прикованный к тачке», «приговоренный к смертной казни» и т.д.

Попытки совместить идею расового разнообразия и изучение преступников вызывали большой интерес у самой широкой публики. Придание разнообразным объектам этнографического измерения в целом было характерно для научно-популярного дискурса 1880-1890-х годов. Формула «видов и типов» как универсальная составляющая визуального языка второй половины XIX века стала приметой особого стиля представления позднеколониальным государством своих владений. В основе этой модели государственности, по словам Б. Андерсона, лежала «тотализирующая классификационная разметка» [Андерсон 2001: 202], представляющая мир как совокупность воспроизводимых множественных чисел, где частное - лишь временный представитель ряда. Для империи последней четверти XIX века, упорядочившей мир по модели каталога или архива, важна была не только категория «просматриваемости» территории, но также присвоение каждому человеку и каждой вещи своего «серийного номера». Как и в случае с другими объектами, рассмотрение преступников через этнографическую призму позволяло нанизывать визуальный материал на единый стержень этнорасовой иерархии. Последняя воспринималась всегда «в терминах параллельных серийных рядов» и лежала в основе построения национального государства [Там же: 183].

Историк фотографии М. Фризо отмечает повсеместное присутствие этнографического видения в фотографии XIX века:

Зарождавшаяся под влиянием путешествий и колониальных завоеваний этнография была глубоко связана с фотографической практикой. Все подмечали, исследовали, фиксировали, описывали; редкий путешественник, вооруженный фотокамерой, не вел себя как этнограф [Фризо 2008: 267].

Этнография и антропология как изучение человеком человека, а также фо­тография, способная «пронзить» физическую оболочку - «последнюю преграду… на пути к знанию» [Фризо 2008: 271], обнаруживают самое близкое родство в своем неисчерпаемом интересе к телу, в котором видели «зримое свидетельство отличия, отклонения, патологии, предрасположенности к преступлению» [Фризо 2008: 259].

Достижениями этнографии пользовались и другие области знания, в том числе полицейские службы, в частности, Фризо указывает, что «именно эт­нографические методы послужат моделью для судебной антропометрии» [Фри­зо 2008: 267]. И ученые, и полицейские были заняты решением одного и того же вопроса - выработкой стандартов описания и съемки лиц и тел. Для антропологии это было необходимо, прежде всего, с целью создания меж­ду­народного профессионального языка, позволяющего проводить сравни­тельные исследования различных рас между собой. Устанавливался единый размер изображений - портреты не менее 1/8 натуральной величины, «потому что при меньшей величине отдельные пропорции лица не могут подлежать из­мерению по снимку» [Наставления для желающих 1872: 86-88]. Съемка «стоймя и держась прямо» еще более требовала определенной вели­чины, как указывалось в статье 1872 года, и для нее был предписан стандарт 1/20 роста модели.

В применении фотографии к делу поимки преступников наиболее преуспела Франция, где под руководством А. Бертильона была разработана первая эффективная система идентификации преступников. В конце 1880-х годов Бертильон статистически подтвердил необходимость съемки арестантов в профиль и анфас - стандарт, существующий и по сей день в криминалистике, - придав при этом снимку в профиль первостепенное значение, «ибо правое ухо и вообще фотография в профиль являются нередко единственным возможным способом точного установления тождества личности по фотографии, не дополненной другими сведениями» . Принципы изображения, выработанные Бертильоном, были близки рекомендациям для этнографической съемки - 1/7 для портретов анфас и в профиль и 1/20 для снимков в рост.

Эффективность системы была достигнута тем, что микроскопические индивидуальные записи (совмещение на одном бланке фотографического портрета антропометрических измерений 11 частей тела и лица человека, неиз­менных в течение всей жизни, и стандартных текстовых пометок) удалось поместить в макроскопическую совокупность - основанную на статистике сис­тему хранения . В итоге небольшая группа из двух-трех человек могла обслуживать огромный каталог и легко отыскать досье с карточкой конкретной личности среди тысячи других постоянно обновляемых изображений архива.

Главной целью антропометрической работы было опознать рецидивиста - следствие озабоченности статистическим увеличением повторно совершенных преступлений:

…При настоящем развитии и осложнении общественной жизни приемы преступности приобрели утонченность и разнообразие, отсутствовавшие в прежнем типе разбойника или вора. Вместе с тем рецидивист изощрился в искусстве не возбуждать к себе подозрения, явилась возможность переезда за тысячи верст, менять облик, профессию, общественный круг, в котором ранее вращался; словом, явились к услугам рецидивистов разнообразные способы сделаться неузнаваемым [Козлов 1894: 195].

Сплав «оптики и статистики», коим являлся подобный архив, был крайне важным явлением, ознаменовавшим сближение визуальной репрезентации и социальных наук, характерное для XIX века .

Один из главных проводников идей Бертильона в России - инженер-полковник Н.А. Козлов, начальник первого открытого здесь в 1890 году антропометрического бюро [Огонек 1908]. В тесном сотрудничестве с председателем Антропологического общества А.И. Таренецким, Козлов публиковал в Трудах Антропологического общества статьи на тему роли фотографии в антропометрии. Такое содружество антропологии и криминалистики поддерживалось и на практике - Козлов был убежден, что в недалеком будущем статистические данные, полученные в бюро, сыграют существенную роль для новых выводов антропологии [Труды 1894: 191]. Козлов также дополнил метод Бертильона собственными измерениями и добавил к сбору сведений о преступнике ука­зания на место его рождения и вероисповедание. Для упрощения процесса фикса­ции антропометрических признаков он разработал прибор, позволявший одновременно получать фотоснимки преступников и антропометричес­кие дан­ные [Козлов 1896: 18-26].

Криминалистика как одна из ветвей развития антропологии («криминальная антропология») унаследовала ее методы, многие из которых были связаны с инструментализацией фотографии. Зачастую интересы двух наук были очень близки - в альбомах преступных типов встречались снимки представителей раз­личных национальностей и племен, в антропологических и географических сборниках публиковались статьи о пенитенциарных конгрессах и съемке преступников. На антропологической выставке 1879 года, например, «как особенная важность» демонстрировалась серия, изображающая «трех лиц в 35 измене­ниях под влиянием лет, прически и костюма» [Фотографический отдел 1879-1880: 1], что имеет прямое отношение к вопросу идентификации личности.

Расхождение криминалистики с антропологией и этнографией, не столь очевидное с точки зрения их методов, происходило на уровне целей. Как можно видеть, основная задача, стоявшая при создании этнографической фотографии, - сравнение между собой различных народов с помощью выделения характерных типов и унификации стандартов съемки. Цель же полицейской съемки - проведение идентификации личности, где, напротив, унификация приемов позволяла выделить общие параметры тела и лица для получения «доступа» к конкретному субъекту.

В случае с серией Кузнецова уместно предположить, что, хотя двойные портреты (съемка анфас и в профиль или 3/4) имели место и в российской уголов­ной системе в конце 1880-х годов , Кузнецов опирался в большей сте­пе­ни именно на логику этнографической фотографии, обращаясь к приему созда­ния типа ссыльнокаторжного из ряда частных случаев. С этой точки зрения лег­ко объяснить и структуру альбома, совмещающего два разных спосо­ба репрезентации криминального «племени» - «этнографический» и «физиогномический».

Ил. 2. Кузнецов А.К. Бурят ссыльнокаторжный. Нерчинск, 1891. 2 фотографии 14 × 10 (каждая) см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

Пересечение этнографической и криминалистической логики также возникает при включении в серию изображения обнаженного тела. В течение колониального и постколониального периодов фотография была основным средством, маркирующим противостояние между местным и господствующим «культурным стилем» . В этом противостоянии нагота использовалась как визуальный маркер специфического, локального, транслирующий значение примитивности, недоразвитости и неприличия. Антропология, переживавшая расцвет расовых теорий, исходила из представления о том, что основные различия между людьми концентрируются в области тела.

Кузнецов, «заставляя» своих моделей снимать одежду, предъявляет зрителям не просто физические особенности осужденного, но и систему клеймения, которая была в ходу до распространения фотографии в качестве средства опознания преступников. Фактически здесь фиксируется клеймение как практика идентификации, на смену которой пришли серийные изображения.

Ил. 3. Кузнецов А.К. Богадельщик с 13 клеймами, наказанный 7 раз. Нерчинск, 1891. 2 фотографии 14 × 10 (каждая) см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

Альбом завершается двумя наклеенными на один лист снимками - «приговоренного к смертной казни» и «заплечного мастера (палача) из ссыльнокаторжных». Здесь фотограф впервые создает не синонимичный ряд обобщенных портретов ссыльнокаторжных, а тематическую оппозицию преступника и представителя закона. Известна практика, когда ссыльнокаторжные после отбытия наказания оставались в роли надзирателей или палачей, в результате чего служители каторги и заключенные нередко были людьми одной телесной культуры. Вероятно, чтобы избежать визуального уравнивания двух полярных по своему социальному статусу фигур, фотограф прибегает к специфическому средству. Портрет палача, который сидит на том же стуле, в той же обстановке, отличается от портрета приговоренного к казни неожиданным укрупнением плана, создающим интересную игру масштабов. Для сегодняшнего зрителя крупный план во многом читается через визуальный опыт кинематографа, который задает обратную проекцию на фотографию. Восприятие, пропущенное через фильтры кино, создает ощущение, что на лице палача (в отличие от других представленных в серии типов) присутствует подобие эмоции.

Ил. 4. Кузнецов А.К. Приговоренный к смертной казни [слева]. Заплечный мастер (палач) из ссыльнокаторжных [справа]. Нерчинск, 1891. 2 фотографии 14 × 10 (каждая) см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

Интересен переход между двумя выделенными выше частями альбома - общими планами, которые можно назвать в целом «видами» и типологическими портретами - «типами». Это две фотографии, рассказывающие о поимке бродяги. Первый кадр под названием «Бродяга на воле» парадоксальным образом был снят в ателье фотографа, о чем свидетельствует поставленный в качестве фона задник и нехитрый реквизит. Второй снимок, «Бродяга за сельским караулом», демонстрирует бродягу в той же позе, идущего под конвоем, но на этот раз не в ателье, а на природе.

Появление этих сцен в альбоме Кузнецова связано, вероятно, с символичностью фигуры бродяги для правосудия второй половины XIX - начала XX ве­ка. Так называемые «непомнящие родства» бродяги - беглые крестьяне и бежавшие из Сибири ссыльнокаторжные считались самым многочисленным и «самым неспокойным» [Что такое дактилоскопия 1907: 16] элементом всей уголовной системы Российской империи. Невидимость бродяги для полицейского архива, способного включить в себя любого субъекта даже на основании фиктивной или множественной биографии, возникала из-за отсутствия связи меж­ду внешностью, которая и была ключом к биографическим сведениям преступника, и прошлым субъекта. Решать данную проблему государство пыталось посредством антропометрических измерений «Иванов непомнящих» [Кеннан 1906: 152] и вкладывания фотографий в статейные списки пересылаемых заклю­ченных. Однако в масштабах огромных территорий империи поймать, изме­рить и запечатлеть бродяг, к тому же неоднократно совершающих побеги, ока­залось делом крайне трудным. Даже в начале 1900-х годов «Вестник полиции» высказывался критически относительно успехов правительства в борьбе с бродяжничеством и возлагал большие надежды на применение в этом деле дактилоскопии, пришедшей на смену антропометрии [Что такое дактилоскопия 1907: 16].

Ил. 6. Кузнецов А.К. Бродяга на воле. Нерчинск, 1891. Фотография 21 × 16 см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная
библиотека (РНБ).

Ил. 7. Кузнецов А.К. Бродяга за сельским караулом. Нерчинск, 1891. Фотография 18,5 × 23 см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

Ил. 5. Кузнецов А.К. Побег арестанта во время работ. Нерчинск, 1891. Фотография 18,5 × 23,5 см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

Неожиданное для современного зрителя появление студийной фотографии в рамках этой серии приводит в замешательство - серьезность позы «бродяги» с трудом сочетается с ироничным контекстом ателье. Постановочность, понимаемая как приостановка действия, вторжение фотографа в происходящее, выбор им определенной мизансцены, присутствовала и на других снимках Кузнецова, но здесь она впервые не кажется тонко замаскированной, а указывает сама на себя с помощью реквизита, позы, а также наивного повторения точь-в-точь той же позы на следующем снимке.

Другой отпечаток, также отсылающий к особой связи ранней фотографии с поста­новочностью, иллюстрирует «побег арестанта во время работ» - актуальную проблему того времени, для решения которой еще в 1879 году была введе­на круговая порука арестантов [Гернет 1962: 389]. Реалистичность происходящего создает «спецэффект» дыма от пороховых залпов ружей, направленных в сторону беглеца. Включение такого негуманного сюжета, вероятно, объясняется желанием дополнить образ ссылки грозными красками, позволяющими представить каторгу не только как место исправления и труда, но и как карательное учреждение.

Сложно сказать, присутствовал ли фотограф при реальном побеге или, что вероятнее, сцена была срежиссирована. Об этом свидетельствует как общий характер всей серии, тяготеющей к статичности, съемкам подготовленных и расставленных групп с явными элементами позирования, так и поведение «убегающего» арестанта, спокойно идущего по холму, отсутствие какой-либо заинтересованности в происходящем у других каторжных. История разыгрывается не для них, а для другого, невидимого для них зрителя фотографии, для которого и выстраивается вся мизансцена, только ему видная полностью.

Исследователи фотографии указывают на особую характеристику изображения, свойственную фотографии XIX века. Опираясь на работу английского искусствоведа М. Фрида, историк фотографии О.В. Гавришина пишет о значимости формы tableau - «живой картины» - для понимания функционирования в культуре ранних снимков, в которых возникает «акцентирование ситуации взгляда, направленного на изображение» [Гавришина 2012: 116]. Иными словами, вся запечатленная мизансцена представляет собой «отдельное, законченное произведение» и разворачивается с учетом того зрителя, который будет ее рассматривать [Там же]. Речь здесь не столько о выделении какого-то особого жанра, сколько об определенной культурной привычке зрителя, который мог опознавать эту форму в снимках самого разного характера - полицейских, судебных, домашних, этнографических, художественных. Такая общность несхожих по функции изображений позволяет говорить о картинности как о важном условии восприятия, свойственном определенной социальной культуре. Наше же «непонимание» этой открыто заявляющей о себе инсценированности в рамках, казалось бы, вполне документального альбома говорит о том, что современный зритель наделяет такой прием другими значениями.

Примеры снимков альбома показывают, что в последней четверти XIX ве­ка инсценировка или форма «картины» являлась одним из способов свиде­тельства о реальности. Как пишет английская исследовательница Э. Эдвардс, анализируя изображения из этнографических коллекций этого периода, поста­новочность (reenactment) можно рассматривать как вариант нормы - возможную модель того, что может произойти или действительно случается. Такой подход полностью отвечал представлениям эпохи о научном методе (являясь близким по смыслу к требованию воспроизводимости экспериментов). В сценах Кузнецова, представляющих для своих со­времен­ни­ков типичную или возможную ситуацию, аутентичность поста­новкам также добавляет то, что в них участвовали реальные люди - ссыльные и надзиратели, выполнявшие свои обязанности даже перед объективом фотоаппарата. Впоследствии авторитет картинности в качестве правдоподобно­го свидетельства сильно пошатнулся. Антропология искала актуальные формы для выражения обновленной идеи культуры как живого опыта. Благодаря эволю­ции фотографии как технического средства, широкое распространение моментальности изменило представление о правдивости тех или иных характеристик изображения, сыграв свою роль в утверждении другой стратегии научной съемки: фиксации естественного хода событий «здесь и сейчас» .

Другой пример пересечения этнографической логики и темы власти и подчинения, выраженной в появлении заключенных в качестве объекта съемки, можно увидеть на примере архива американского журналиста Джорджа Кеннана (1845-1924), опубликованного на сайте Национальной библиотеки Конг­ресса США . Результатом его путешествия по Сибири в мае 1885-го - августе 1886 года, выполненного по заказу журнала «The Century», стал ряд статей, собранных позднее в книгу «Сибирь и ссылка» .

Как отмечал в 1881 году профессор кафедры уголовного права Санкт-Петербургского университета И.Я. Фойницкий, прекрасно знавший особенности правовых систем разных стран, русская ссылка сформировалась отдельно и независимо от западной, что, наряду с полным отсутствием объективного материала о ней на иностранных языках, спровоцировало в 1880-х годах волну интереса к этой теме ряда зарубежных исследователей и реформаторов пенитенциарной системы . Безусловно, статьи и книга Кеннана стали крайне востребованными источниками и были переведены на многие европейские языки, сыграв свою роль в формировании общественного мнения относительно Российской империи и ее системы каторги и ссылки не только в Америке, но и в Европе. Однако резко негативный взгляд на российское правительство и условия содержания заключенных, содержащийся в данной работе, обусловил запрет на издание книги в России вплоть до 1906 года.

Известно, что Кеннан не только писал заметки во время своего путешествия, но и уделял большое внимание сбору визуального материала - он и его компаньон, художник Джордж Фрост, старались при первой возможности приобрести или самостоятельно произвести снимки или сделать наброски. В архи­ве содержится большое количество фотографий и рисунков, среди которых есть как связанные с темой ссылки, так и вызывающие интерес у путешествующих американцев изображения этнографических типов и виды дикой приро­ды и русских провинциальных городов. Поэтому характер коллекции передает скорее любознательный взгляд туриста - группы каторжников компаньоны располагают по тому же принципу, по которому они снимают группы киргизов, китайцев или татар.

Жанр путевых заметок был хорошо знаком Кеннану. В 1864-1868 годах он уже был членом экспедиции Русско-американской телеграфной компании, преследовавшей цель изучить возможность прокладки альтернативной трансатлантической телеграфной линии из Сан-Франциско в Москву. С экономичес­кой точки зрения проект был признан неудачным, но исследования, инициированные им, имели важное значение для освещения ранее мало изученных территорий. Кеннан поведал о своих приключениях и знакомстве с местным населением и природой в книге «Кочевая жизнь в Сибири» [Кеннан 1872].

Путешествие 1895-1896 годов также позволило Кеннану собрать, помимо узкоспециальных, разнообразные географические и антропологические сведения. Живо описывая свой путь в сторону Нерчинской каторги, Кеннан рассказывает о своем посещении Маймачена - китайского торгового поселения недалеко от Кяхты. Как истый путешественник, Кеннан с восторгом описывает разительную смену окружающей обстановки:

…Всюду, куда ни бросишь взор, видишь, что Китай вступил вполне на место России; на каждом шагу встречаешься с чуждыми нравами, с незнакомыми типами <…> все послеобеденное время мы истратили в бесплодных попытках снять особенно оригинальные типы или интересные группы, попадавшиеся на каждом шагу Маймачина. Сорок или пятьдесят бурят, монголов и обитателей Гобийской пустыни, еще до сих пор никем не описанных, окружали нас [Кеннан 1906: 293].

Типы преступников занимали путешественников не меньше. Присутствуя при погрузке арестантов на пароход, Кеннан и Фрост получили разрешение фотографировать ссыльных и само судно:

…В течение часа слышен был только лязг цепей спускавшихся узников. Одеты были все в однообразную серую одежду, но с этнологической точки зрения они представляли собой замечательное разнообразие типов, так как здесь были представители всех народностей, обитающих в России… Г. Фрост стал набрасывать особенно характерные лица в свою записную книжку, что возбудило немедленно внимание арестантов - со смехом и остротами начали они проталкивать вперед тех, которых они считали наиболее достойными быть увековеченными карандашом художника, ставили модель во всевозможные позы, причесывали длинные волоса на небритой половине головы, надевали на голову феску или татарскую шапку и давали указания художнику [Кеннан 1906: 60-61].

Снимки, выполненные Фростом, носят подчеркнуто инструментальный характер - впоследствии многие из них были использованы в качестве иллюстраций к книге в виде гравюр. Некоторые изображения использовались практически без изменений, некоторые были источниками для создания типажей при построении сюжетных сцен. В первом издании 1891 года есть собранные из разных лиц художественные типажи преступников, типы сибирских кресть­ян, выполненные по фотографиям и зарисовкам самого художника.

Отпечатки Фроста далеки от технического совершенства - неодинаковые по тону и неровные, нерезкие по краям, со следами потертости и плохой сохранности негативов, заваленным горизонтом и нарушенной перспективой. В поисках интересных типов он старался снять лица четче и крупнее, чем это делал Кузнецов, при этом сильно кадрируя фигуры по бокам.

Но не только приемы съемки отличают фотографии из архива Кеннана от альбома Кузнецова. Принципиальное отличие двух корпусов изображений состоит и в поведении людей, в их реакциях на камеру. Многие арестанты, попадавшие в объектив Фроста, не позируют, а намеренно отворачиваются, что было невозможно в ситуации «официального» репортажа Кузнецова. На лицах есть эмоции - улыбки, недовольство, безразличие. Создается впечатление, что заключенные не имели специальных указаний на предмет того, как они должны себя вести, и располагались, как им казалось, наилучшим образом - некоторые обнимались «на камеру», ставили руку на пояс.

В отличие от фотографий Фроста и Кеннана снимки Кузнецова имеют одну особенность - мы видим, что камере подконтрольны тела, но не лица преступников. Отчасти это связано с тем, что выражение лица и эмоции, вероятно, находились на периферии внимания фотографа. Даже в практике криминальной съемки долгое время не было специальных норм, регулирующих способ работы с лицом арестантов. Именно лицо (в том числе взгляд) было самым сложным элементом - последним рубежом, на котором сосредоточивалось все сопротивление преступников представителям закона.

Ил. 8. «Типы преступников». Иллюстрация к книге Д. Кеннана «Сибирь и ссылка» .

Лица у Фроста и Кеннана также неподконтрольны фотографу, но они больше говорят нам о присутствии фотокамеры: их прикрывают рукой, улыбаются, хмурятся, отворачиваются, смотрят прямо в объектив или не обращают внимания. Но реакции каторжников хорошо просматриваются, они не регламентированы, а «естественны» - вызваны непосредственно и не спланированы. Показательно, что в книге лица предстают как раз «очищенными» от субъективных эмоций - с помощью рисунка автор создает ощущение типичности, которое ему не удается получить на снимках.

Интересно сравнение взглядов Кеннана-Фроста и Кузнецова на одни и те же объекты. Ощущение несхожести усиливается из-за технических параметров съемки - постановки камеры. Кузнецов как профессиональный фотограф ищет композиционный центр сцен, его объектив направленно и внимательно «смотрит» перед собой. Фотоаппарат американцев схватывает отдельные фрагменты, часто на периферии кадра, рассеянно двигаясь и фиксируя все детали окружающего пространства, больше напоминая то, что впоследствии получит название «полевой съемки». На их снимках часто оказываются как груп­пы позирующих, так и зрители, окружавшие их. В результате «картинность», столь важная для Кузнецова, разрушается и, как следствие, исчезает ощущение мира как чего-то отделенного от наблюдателя . Так, снимки Кузнецова и Кеннана-Фроста по своим функциям, как и по характеру съемок, принадлежат как бы к разным регистрам - «публичному», доступному для большой аудитории, и «частному», носящему характер дневниковых записей.

Ил. 9. Кузнецов А.К. Вид ссыльнокаторжного селения Михаило-Никольского на реке Гурбанше, основанного в 1881 году. Нерчинск, 1891. Фотография 18 × 23,5 см. Лист из альбома «Типы и виды Нерчинской каторги». Российская национальная библиотека (РНБ).

Ил. 10. Кеннан Д., Фрост Д. Этап для ссыльных на дороге из Барнаула в Красноярск. Из архива Д. Кеннана. Library of Congress.

Ил. 11. Кеннан Д., Фрост Д. Ссыльные на обеде у дороги. Из архива Д. Кеннана. Library of Congress.

Ил. 12. Кеннан Д., Фрост Д. Остановка партии осужденных на обед.
Иллюстрация к книге Д. Кеннана «Сибирь и ссылка».

Ил. 13. Кеннан Д., Фрост Д. Побег на свободу. Иллюстрация к книге Д. Кеннана «Сибирь и ссылка».

Ил. 14. Кеннан Д., Фрост Д. Партия ссыльнокаторжных, отдыхающих на дороге к Томску. Из архива Д. Кеннана. Library of Congress.

В фотоархиве Кеннана также присутствуют несколько фотографий, возвращающих нас в пространство ателье и указывающих на игровое начало, наличие логики документальной постановочности, о которой говорилось выше в связи с работами Кузнецова. На одной из карточек Джордж Кеннан в нью-йоркской студии позирует в облике русского ссыльнокаторжного - в халате, котах, рубахе и кандалах. Он в полном смысле позирует, с легкостью держится в кандалах, ставит руку на пояс, направляя взгляд вдаль. На втором снимке Кеннан стоит в той же «фотографической» позе в восточном костюме. Включение данных изображений в архив, как и в случае с альбомом Кузнецова, вновь возвращает нас к доминирующей визуальной логике «типов» и свойственному ей особому режиму документальности.

Снимки, которые Кеннан и Фрост тайком смогли вывезти из России, были лишь сырым материалом, на основе которого впоследствии были сделаны художественные гравюры, размещенные в книге Кеннана. Для него фотография - вспомогательное средство, которое нуждается в доработке не только с технической, но и с содержательной точки зрения. Снимки, хранящиеся в архиве, действительно грешат техническими неточностями - нерезкостью, заваленным горизонтом, ошибками, допущенными при печати. Объект на них часто не попадает целиком, фокус смещен, в кадре оказываются детали, которые отвлекают внимание зрителя от основной темы. По этой причине для Кеннана подобная съемка не могла служить доказательством идей, и для убедительного «рассказа» ему требовалось совершенство, гладкость и недвусмысленность гравюры, выстроенной согласно определенному сюжету и композиционному плану. Следуя представлениям своего времени, Кеннан отдает предпочтение типическому изображению преступника в виде художественной графики.

Но по этой же причине фотографии, выполненные во время путешествия американца, сегодня выглядят чрезвычайно правдоподобно. Именно в этих изъянах и помехах видения сегодняшний зритель опознает признаки документальности, понимаемой как «честное свидетельство». А ретушированные, тщательно выстроенные кадры Кузнецова, в свое время имевшие статус доказательства эффективности всей системы наказания империи, считываются нами, напротив, как изощренная постановочность.

Библиография / References

[Андерсон 2001] - Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-Пресс-Ц: Кучково поле, 2001.

(Anderson B. Imagined Communities. Moscow, 2001. - In Russ.)

[Астрономический телескоп 1874] - Астро­номический телескоп, объясняющий свойство небесных планет и различные явления природы с присовокуплением правил «физиогномики», по которым можно узнать характер и судьбу каждо­го человека. М.: Братья Абрамовы, 1874.

(Astronomicheskij teleskop, objasnjajushhij svojstvo nebesnyh planet i razlichnye javlenija prirody s prisovokupleniem pravil “fiziognomiki”, po ko­torym mozhno uznat’ harakter i sud’bu kazhdo­go cheloveka. Moscow, 1874.)

[Бархатова 2009] - Бархатова Е.В. Русская светопись. Первый век фотоискусства 1839-1914. СПб.: Лики России; Альянс, 2009.

(Barhatova E.V. Russkaja svetopis’. Pervyj vek fotoiskusstva 1839-1914. Saint Petersburg, 2009.)

[Беляновский 2009] - Беляновский А. Последнее слово тюрьмоведения: Международная тюремная выставка и конгресс 1890 го­­да // Экспо ведомости. 2009. № 5-6. С. 34-39.

(Beljanovskij A. Poslednee slovo tjur’movedenija: Mezhdunarodnaja tjuremnaja vystavka i kong­ress 1890 goda // Jekspo vedomosti. 2009. № 5-6. P. 34-39.)

[Богданов 1878] - Богданов А.П. Антропологическая физиогномика. М., 1878.

(Bogdanov A.P. Antropologicheskaja fiziognomika. Moscow, 1878.)

[Бурдон 1864] - Бурдон И. Физиогномика, или Наука знать людей по чертам лица и наружным признакам. М.: Тип. С. Орлова, 1864.

(Burdon I. Fiziognomika, ili nauka znat’ ljudej po cher­tam lica i naruzhnym priznakam. Moscow, 1864.)

[Гавришина 2012] - Гавришина О.В. Повседневность между реальностью и фантазмом: фотографии Джули Блэкмон // Цифровая культура. 2012. № 3(8). С. 114-119.

(Gavrishina O.V. Povsednevnost’ mezhdu real’nos­t’­ju i fantazmom: fotografii Dzhuli Bljekmon // Cifrovaja kul’tura. 2012. № 3(8). P. 114-119.)

[Гернет 1905] - Гернет М.Н. Социальные факторы преступности. М.: Университетская типография, 1905.

(Gernet M.N. Social’nye faktory prestupnosti. Moscow, 1905.)

[Гернет 1962] - Гернет М.Н. История царской тюрьмы. Т. 3. М.: Государственное издательство юридической литературы, 1962.

(Gernet M.N. Istorija carskoj tjur’my. Vol. 3. Moscow, 1962.)

[Каталог 1890] - Каталог Международной тюремной выставки / 4-й Международный тюремный конгресс. СПб. Июнь 1890.

(Katalog Mezhdunarodnoj tjuremnoj vystavki / 4th Mezhdunarodny tjuremny kongress. Saint Petersburg, 1890.)

[Кеннан 1872] - Кеннан Д. Кочевая жизнь в Сибири. СПб.: С.В. Звонарев, 1872.

(Kennan G. Tent Life in Siberia. Saint Petersburg, 1872. - In Russ.)

[Кеннан 1906] - Кеннан Д . Сибирь и ссылка. СПб.: Издание В. Врублевского, 1906.

(Kennan G. Siberia and the Exile System. Saint Petersburg, 1906. - In Russ.)

[Козлов 1894] - Козлов Н.А. Измерение преступников // Труды Антропологического общества при Императорской Военно-медицинской академии. Т. 1. Вып. 1 (за 1893 год). СПб., 1894. C. 18-200.

(Kozlov N.A. Izmerenie prestupnikov // Trudy Antropologicheskogo obshhestva pri Imperatorskoj Voenno-medicinskoj akademii. Vol. 1. № 1 (year 1893). Saint Petersburg, 1894. P. 188-200.)

[Козлов 1896] - Козлов Н.А. О применении современной фотографии в антропологии // Труды Антропологического общества при Императорской Военно-медицинской академии. Т. 1. Вып. 2. СПб., 1896. С. 18-26.

(Kozlov N.A. O primenenii sovremennoj fotografii v antropologii // Trudy Antropologicheskogo obshhestva pri Imperatorskoj Voenno-medicinskoj akademii. Vol. 1. № 2. Saint Petersburg, 1896. P. 18 - 26.)

[Международная тюремная выставка 1890] - Международная тюремная выставка. Прогулка по Михайловскому манежу. СПб., 1890.

(Mezhdunarodnaja tjuremnaja vystavka. Progulka po Mihajlovskomu manezhu. Saint Petersburg, 1890.)

[Морозов 1953] - Морозов С.А. Русские фотографы-путешественники. М.: Гос. изд-во геогр. лит. [Географгиз], 1953.

(Morozov S.A. Russkie fotografy-puteshestvenniki. Moscow, 1953.)

[Наставления для желающих 1872] - Наставления для желающих изготовлять фотографические снимки на пользу антропологии // Известия ИРГО. 1872. Т. VIII. № 2. С. 86-88.

(Nastavlenija dlja zhelajushhih izgotovljat’ fotograficheskie snimki na pol’zu antropologii // Izvestija IRGO. 1872. Vol. VIII. № 2. P. 86-88.)

[Нива 1890] - Нива. СПб. 1890. № 24. С. 627.

(Niva. Saint Petersburg. 1890. № 24. P. 627.)

[Очерк развития арестантского труда 1890] - Очерк развития арестантского труда в русских тюрьмах 1885-1888 / 4 Междунар. тюремный конгресс. СПб. Июнь 1890.

(Ocherk razvitija arestantskogo truda v russkih tjur’­mah 1885-1888 / 4th Mezhdunarodny tjuremny kongress. Saint Petersburg, 1890.)

[Полное собрание законов 1888] - Полное собрание законов Российской империи. Собрание третье. Т. VI. СПб., 1888. С. 8-11.

(Polnoe sobranie zakonov Rossijskoj imperii. Sobranie tret’e. Vol. VI. Saint Petersburg, 1888. P. 8-11.)

[Российские фотографы 2013] - Российские фо­тографы (1839-1930): словарь-справочник: В 3 т. / Ред. А.П. Попов. Т. 1: А-М [Мей]. Коломна: Музей органической культуры, 2013.

(Rossijskie fotografy (1839-1930): slovar’-spravochnik: In 3 vols. / Ed. by A. P. Popov. Vol. 1: A-M . Kolomna, 2013.)

[Стасов 1894] - Стасов В.В. Фотографические и фототипические коллекции Публичной библиотеки // Стасов В.В. Собрание сочинений 1847-1886. Т. 2: Художественные статьи. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1894.

(Stasov V.V. Fotograficheskie i fototipicheskie kollekcii Publichnoj biblioteki // Stasov V.V. Sobranie sochinenij 1847-1886. Vol. 2: Hudozhestvennye stat’i. Saint Petersburg, 1894.)

[Труды 1894] - Труды Антропологического общества при Императорской Военно-медицинской академии. Т. 1. Вып. 1 (за 1893 год). СПб., 1894.

(Trudy Antropologicheskogo obshhestva pri Imperatorskoj Voenno-medicinskoj akademii. Vol. 1. №1 (year 1893). Saint Petersburg, 1894.)

[Фойницкий 1881] - Фойницкий И.Я. Ссылка на Западе в ее историческом развитии и современном состоянии. СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1881.

(Fojnickij I.Ja. Ssylka na Zapade v ee istoricheskom razvitii i sovremennom sostojanii. Saint Petersburg, 1881.)

[Фотограф 1883] - О фотографировании арес­тан­тов // Фотограф. 1883. № 12. С. 291-293.

(O fotografirovanii arestantov // Fotograf. 1883. № 12. P. 291-293.)

[Фотографический отдел 1879-1880] - Фотографический отдел // Антропологическая выставка / Под ред. А.П. Богданова Т. 3. Ч. 2. М., 1879-1880.

(Fotograficheskij otdel // Antropologicheskaja vystavka / Ed. by A.P. Bogdanov. Vol. 3. Part 2. Moscow, 1879-1880.)

[Фризо 2008] - Фризо М. Дело о теле // Новая история фотографии / Пер. с фр. В.Е. Лапицкий и др. СПб.: А.Г. Наследников, 2008. С. 259-272.

(Frizot M. Corps et délits, une ethnophotographie des differences // Nouvelle histoire de la photographie. Saint Petersburg, 2008. - In Russ.)

[Что такое дактилоскопия 1907] - Что такое дактилоскопия? // Вестник полиции. СПб. 1907. № 1. С. 16.

(Chto takoe daktiloskopija? // Vestnik policii. Saint Petersburg. 1907. № 1. P. 16.)

[Этнография 1904] - Этнография // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XLI (81). СПб.: Семеновская типолитография (И.А. Ефрона), 1904. С. 186.

(Jetnografija // Jenciklopedicheskij slovar’ Brokgau­za i Efrona. Vol. XLI (81). Saint Petersburg, 1904. P. 186.)

[Юрковский 1884] - Юрковский С. О фотографировании арестантов // Фотограф. 1884. № 3. С. 51-57.

(Jurkovskij S. O fotografirovanii arestantov // Fotograf. 1884. № 3. P. 51-57.)

- Edwards E. Raw histories: Photo­graphs, Anthropology and Museums. Oxford, New York, 2001.

- Kennan G. Siberia and the Exile System. Vol. 1, 2. New York: The Century Co., 1891.

- Pinney Ch. Photography and Anthropology. London: Reaktion books, 2011.

- Price D. Surveyors and Surveyed: Photography Out and About // Photography: A Critical Introduction / Ed. by Liz Wells. London; New York: Routledge, 2004. P. 55-102.

- Secula A. The Body and the Archi­ve // October. Vol. 39. Winter 1986. P. 3-64.

- Tagg J. The Burden of Representation: Essays on Photographies and Histories. Massachusetts, 1988.

Известны, например, фототипические открытки «Типов и видов Нерчинской каторги» А.К. Кузнецова.

Из русскоязычных сочинений этого периода на эту тему можно указать, например, следующие: [Бурдон 1864; Астрономический телескоп 1874; Богданов 1878].

№ 3447 от 6 января 1886 года. Высочайше утвержденное мнение Государственного совета (Собрание узаконений 1886 года, 21 марта. Ст. 247) «О занятии арестантов работами и о распределении получаемых от сего доходов» [Полное собрание законов 1888: 8-11].

Алексей Кириллович Кузнецов (1846-1928) в 1869 году был арестован за убийство студента Иванова членами революционного кружка «Народная расправа» и сослан в Сибирь на каторжные работы сроком на 10 лет с последующим бессрочным поселением. После 1876 года жил в Нерчинске, где начал заниматься фотографией. Участ­вовал в 3-й выставке 5-го отдела ИРТО в Петербурге (1891), где демонстрировал виды Восточной Сибири и Дарасунских приисков. В 1905 году принял деятельное участие в революционном движении в Забайкалье и в марте 1906 года военно-полевым судом приговорен к повешению. По ходатайству Императорской академии наук и ИРГО казнь была заменена десятилетней каторгой в Акатуе [Российские фотографы 2013: 667].

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 29 (канцелярия Нерчинской каторги). Оп. 1 (делопроизводство 246). Д. 526 Л. 3-7.

Нерчинская каторга

В Нерчинской тюрьме был арестант, заслуживающий особенного внимания. Арестант этот был святой человек. Вот что рассказывал он мне:

Я, батюшка, был богатым человеком. Скоро я потерял родителей, остались мы с сестрой вдвоем. Сестра моя на четырнадцатом году умерла от сыпного тифа. Остался я один. Опекуншей моего состояния была тетя, сестра моей матери. Я был от природы жалостливый к людским страданиям и не мог равнодушно смотреть на нужды и слезы человеческие. Однажды я просыпаюсь и слышу, что тетя с кем-то разговаривает, и часто ее разговор прерывается плачем.

Я насторожился. До моих ушей долетает другой чей-то голос, тоже прерывался и он плачем. Я страшно заинтересовался. Через минут десять все смолкло. Я встал, умылся, оделся и вышел к своей тете. Тетя поздоровалась со мною. Я не утерпел спросить тетю: «С кем и о чем Вы, тетя, разговаривали сейчас?» - «Ты знаешь, Ваня, та барышня, с которой ты хотел познакомиться, она утонула, и вот сегодня, рано утром, ее вытащили из городского пруда». - «Как? Что ты, тетя, говоришь?! Это та барышня, что хотела ко мне прийти?» - спросил я. «Да, - ответила тетя, - она самая».

Я сейчас же пошел на то место, где ее вынули из воды и положили. Действительно, она еще лежала на том месте. Пристав тут стоял. Я поздоровался с ним, так как он мне был знакомый. Я не мог на эту несчастную девушку смотреть, мне было ее очень жаль. Пристав мне и говорит: «Вы знаете, Иван Иванович, вот сейчас я в ее кармане нашел одну записку, в которой она проклинает весь мир, доведший ее от голода броситься в пруд; она была проститутка, как я ее знаю, она сбилась с пути так около года». Я не вытерпел, слезы подкатились к горлу, и я заплакал. Мне было очень жаль их. Я с этого дня решил помогать этим несчастным людям.

Я ходил по гостиницам, раздавал им деньги, других выкупал из этого засасывающего болота, некоторых одевал, кормил и лечил. Скоро меня они узнали, и к моему дому повалили они десятками. Свидетель Бог, я не соблазнялся ими, мне было их очень жаль. До 92-х этих несчастных женщин я выдал с маленьким приданым замуж, лечил человек триста, похоронил несколько десятков, и все это я делал на свой счет. Хотел было для них на свой счет выстроить больницу, для старых больных приют и богадельню, но вот случилась со мной беда. Кто это сделал? Я до сего времени не могу знать. Вы знаете (арестант заплакал), я в десять часов вечера возвращаюсь из театра, и что же? Я на своей Кровати увидел одну из этих несчастных женщин, лежащую с выпущенными внутренностями, и я так ужаснулся, что не мог пошевельнуться с места. Я заявил полиции. Полиция ко мне была неравнодушна за мою любовь к этим несчастным женщинам. Многие из содержателей этих домов были страшно рады моему горю.

Меня судили и суд признал меня виновником этого убийства, и я был присужден на двенадцать лет в каторгу. Вы знаете, наш дорогой батюшка, нет более несчастных людей, достойных Божьего и человеческого сострадания к себе, как эти; несчастные женщины. Если мне и пришлось из-за на» пострадать, то я благодарю моего Господа за то самое, что я из-за них пострадал.

Еще к этой моей радости приложилась новая радость - тетя продала мое имение и все деньги потратила на спасение этих несчастных людей. Милый батюшка, нет более несчастного, нуждающегося в христианской деятельной любви к себе человека, как эти падшие женщины. Я более чем убежден, что они мученицы-страдалицы, и Христос скорее других их простит. Вы знаете сколько дней они иногда живут впроголодь, нет у них ни рубашонки, ни юбчонки, большая часть из них сироты, выброшенные на улицу нищетой, а то и мачехой своей; и вот эти несчастные из-за куска хлеба продают свое тело, продают и свою душу. Если вы их встречаете грубыми, злыми нахалками, страшными циниками, то ведь это от того, что они на мужчин смотрят, как на своих тиранов, кровожадных зверей, терзающих их своими страстями точно, как какие-нибудь хищники! Часто, удовлетворившись, мужчина начинает их всячески бить, издеваться над ними и т.д. Но если бы Вы знали, сколько из них есть кротких, смиренных и покорных своей судьбе, и, как овечка бедная, идет добровольно на зарез и на такой зарез, когда жизнь их сама превращается в тупой нож, и иногда этим тупым ножом жизнь режет их целые десятилетия. Вот, мой милый батюшка, что значит проститутка.

Кончил свой рассказ арестант, Я молчал, молчал и он. Через несколько минут я вздохнул и вскинул свой взор на него и увидел, что лицо его сияло какой-то внутренней радостью. Я поцеловал его и сказал ему: «Милый мои друг, неси свой тяжелый крест до конца, настанет день, и эта девушка перед Праведным Судьей оправдает тебя и не только оправдает, но и наденет на твою светлую голову венец нетления». Арестант поклонился мне, и я вышел от него, нагруженный тяжелым и легким впечатлением от его рассказа.

Когда я начал совершать в тюрьме вечернюю службу, то подходит арестант-церковник ко мне и докладывает мне, что один из арестантов хочет Меня после службы видеть; как сказать ему? Я сказал, что я согласен принять его. Кончилась служба, арестант этот остался в церкви один, ждет меня. Я его пригласил в алтарь.

Вот, батюшка, я вчера Вас слышал и сегодня утром пришел спросить Вас, Вы можете меня допустить до исповеди, я лютеранин и хочу перед Богом во всех своих грехах покаяться, чтобы ни одного греха не было на мне, чтобы я ничего не утаил перед Богом.

Хорошо, мой друг, ответил я, - только вот эти дня четыре ты походи в церковь, помолись Господу Богу и тогда у меня исповедайся.

Я хотя и лютеранин, но я верую во Христа и Его почитаю за, Бога.

Это хорошо, мой друг, вера во Христа есть наша жизнь.

Я бы просил у Вас, батюшка, говорить с Вами откровенно,

Пожалуйста, я буду очень рад.

Вы вот сказали, вера во Христа есть жизнь наша; если это перенести на практическую сторону нашей повседневной жизни, то она как раз заговорит обратное; она скажет, что вера во Христа есть смерть, вот почему этой жизнью не живут люди. Если бы мир начал сейчас жить жизнью Христовой, то такая бы жизнь осудила бы нашу настоящую жизнь со всеми ее культурными ценностями на вечную смерть; поэтому в глазах нашей жизни Христос есть носитель смерти, и ничего нет удивительного, что в настоящее время весь мир распинает Христа. Я о других не буду Вам говорить, а скажу Вам о себе. Я был из среднего класса, получил среднее образование, казалось бы жить да прославлять Бога, но я пошел широким путем. Несмотря на то, Что я женился, что я имел хорошую супругу, я стал предаваться разврату. Прежде я скрывал от своей жени свои преступления и всячески старался заметать за собой следы, но потом уже больше не мог от нее укрыться, и в конце концов жена моя узнала и не только узнала, но на месте преступления меня застала. Жена моя прежде сердилась на меня, ругала меня, о потом примирилась со мной и моей развратной жизнью. Только она с того дня, как застала меня, больше со мной не жила. Дошел я, батюшка, до того, что все это мне опротивело, и я стал ненавидеть женщин. В один день я встретился с одной своей знакомой, которая мне заявила, что она беременна и беременна от меня. Я струсил. Вот, думаю, навяжется теперь на меня и тогда кричи - караул! После этого ее заявления прошло дня четыре, я встретил ее на берегу реки: гуляли мы с ней должно быть до двух часов ночи. Здесь я имел с ней грех и после этого греха так ее возненавидел, что взял да и столкнул ее с кручи вниз. Утром, слышу, повсеместно идут толки о том, как разбилась одна девушка. Не успел я и чаю напиться, как меня, раба Божия, взяла полиция и посадила в тюрьму. В тюрьме я просидел месяца два, потом меня судили и на восемь лет осудили в каторгу. Вот что значит разврат! Когда я подумал теперь о своей прошлой жизни, то в моих мыслях она мне кажется таким грязным болотом, что, право, даже не верится мне, чтобы я так жил. Мне не верится, чтобы моя жизнь была таким сплошным кошмаром. Неужели по самой природе жизнь наша, а моя, в частности, такая гадкая, противная, что даже стыдно мыслью обернуться в прошлое?

Но Вы, мой друг, когда-нибудь не замечали ли в себе какой-нибудь контраст в самих Ваших стремлениях? - спросил я.

Неоднократно, - ответил мне узник.

Если бы Вы идейной стороне Ваших стремлений, идущих в разрез с обычными стремлениями, дали перевес а Ваших поступках над последними, то наверно жизнь Ваша имела бы какую-нибудь ценность, - сказал я.

Батюшка, вот как заключили меня в кандалы, да как я обернулся на себя и увидел, что прежняя моя жизнь не только навеки искалечила меня, она оторвала меня от жены, детей и лишила меня свободы но даже совершенно обезличила меня. Тут-то я и возопил к Богу! Тут-то я и понял, что жизнь без Бога есть само сумасшествие, пляска пьяных, кошмар больных, погоня за миражем, игра в жмурки. С того времени я стал горячо молиться, читать Святое Евангелие, и, Вы знаете, с этого дня жизнь моя стала реальнее, ценнее прежней. Если, Бог даст, как окончу свой срок наказания, то решусь чисто практическим путем жить по учению Христа.

Так говорил арестант. Настал день его покаяния. Оно длилось полтора часа. О, как мне было радостно смотреть на него! То место, где он стоял на коленях, было увлажнено горячими слезами. Его рыдания потрясали самое существо. Если бы перед ним лежал его умерший отец и любимый его сын, то он так горячо не плакал бы, как он рыдал, несчастный, во время покаяния! Через два часа после этого он причастился Святых Тайн. На душе у меня было светло за него. Я был рад, что эти узники, закованные в кандалы, идут впереди нас, священнослужителей, свободных мирян, идут ко Христу, идут путем покаяния в сонм Его святых. В Царство Божие и в кандалах можно свободно идти, и никто там не скажет: зачем сюда пришел в кандалах преступник. Никто не скажет там, что ты - арестант, что ты - лишенный всех прав состояния. Царство Божие открыто для всех, но в него можно войти путем покаяния, а не путем социальных и классовых рангов. Когда мне пришлось оставить эту тюрьму, то этот арестант из своего окна со слезами кивал мне головою, прощаясь со мной.

С этим типом я встретился при следующих обстоятельствах. В одной из тюрем Нерчинской каторги произошел среди арестантов бунт. Арестанты разделились между собой на два лагеря, и один против другого восстали свирепо. Тогда мне было предписано экстренно выехать на каторгу в эту тюрьму. Я немедленно выехал.

Тюрьма была оцеплена солдатами. Арестанты, разделившись на две части, стояли во дворе. Когда я вступил в тюрьму и обратился к арестантам, то одна часть арестантов, окружив меня, внимала моей пастырской проповеди. Когда я увидел, что арестанты пришли в умиление, тогда я обратился с призывом к другой партии, враждебной первой, чтобы и она слушала слово Божие и между собою прекратили всякую вражду и помирились бы.

В это время главарь второй партии Сахалинец грозно ответил мне русским трехэтажным словом и поднял кулак вверх. Тогда я сошел со своего места, пошел прямо к нему и упал во всем священническом облачении к его ногам и, стоя перед ним на коленях, сказал ему:

Сын мой милый! Я на коленях стою перед тобою, молю тебя, послушай меня, исполни мою слезную просьбу, измени свою жизнь, будь другим существом! О, если бы сейчас, в этот момент увидела тебя твоя родная мама, что я стою перед тобою на коленях, то она не устояла бы на ногах, а если она уже умерла, то от одной сердечной тоски о твоей душе, она несколько раз перевернулась бы в могиле.

Так умоляя и прося арестанта, я достиг своей цели, арестант поднял меня, и мы со многими другими, стоящими возле него арестантами, двинулись к тому месту, с которого я начал всем им говорить проповедь. После этой проповеди этот самый арестант при всех арестантах дал мне свое верное арестантское слово, что он слагает с себя свою прежнюю обязанность. После всего этого, вечером того же дня мы отпели несколько душ арестантов и сейчас же начали совершать всенощное богослужение. Во время службы я произнес еще две проповеди; По окончании службы арестанты пожелали у меня исповедаться, а на завтрашний день и причаститься Свитых Тайн. Пожелал и этот узник последовать их примеру. На следующий день в девять часов утра вхожу в церковь и вот в церкви встречаю сего арестанта. Он, увидав меня, подошёл ко мне и шепотом говорит мне:

Батюшка, я исповедоваться и причаститься не могу, мне стыдно пред арестантами.

Друг мой родной, Послушай меня сегодня, также, как ты послушал меня вчера. Зачем менять Христа на ложный страх! Послушай меня, радость моя, исповедайся и причастись.

Арестант понурил свой взор и как бы нехотя ответил:

Исполню Вашу просьбу, я уже более 37 лет не был на исповеди. Еще когда был я в гимназии, то только тогда я причащался.

Я сейчас же повел его в алтарь и там его и исповедал. Исповедь его была трогательна! Нужно сказать то, что этот арестант получил высшее образование, первый раз он попал в тюрьму совершенно невинно, и, когда просидел в ней три месяца, то оттуда вышел таким озлобленным, что для него уже после этого не было ничего святого. Он был прежде сослан за убийство на Сахалин. Через некоторое время он бежал с Сахалина. Всех побегов из тюремной жизни он совершил семь или восемь. Все эти побеги были залиты человеческой кровью. Он не щадил ни старых, ни малых. Во многих тюрьмах он был большим Иваном, т.е. тюремным царьком. Ему беспрекословно подчинялись все арестанты той тюрьмы, в которой он находился. На Сахалине он собственною рукою многих арестантов давил, как мух. Все арестанты и этой тюрьмы боялись и уважали его, как своего неограниченного начальника. В одной сахалинской тюрьме он самолично вынес шести арестантам смертный приговор, и они в назначенный час покончили с собой самоубийством.

Когда я, кроме него, еще исповедал общею исповедью нескольких арестантов, которые вчера вечером не явились на исповедь и которые уже мне были известны из неоднократных их исповедей, я приступил к началу служения Литургии.

После чтения Святого Евангелия я произнес проповедь о всепрощающей любви Христовой к кающимся грешникам. Когда кончилось запричастное и я вышел с Чашей Господней к предстоящим, то и тут я произнес десятиминутную проповедь. Начал я причащать арестантов, доходит очередь и до этого узника. Когда он открыл рот и я вложил в его рот лжецу со Святыми Дарами, то тотчас же арестант этот закачался, налились его очи слезами, и он в этот момент затрясся всем своим существом. Только что отошел он от Чаши Христовой и взглянул на икону Спасителя, то поднял вверх свои гигантские руки и громко во всеуслышание закричал: «Христос! Христос! Ты ли меня простил! О, Боже! Ты ли, меня, такого страшного убийцу, разбойника простил?!

О, Господи! Я, как грецкая губка весь пропитан, переполнен человеческой кровью; я около ста душ погубил, невинно, невинно погубил. Я неоднократно обкрадывал храмы! О, Господи! И Ты меня простил?! О, милосердный Господь! Я насиловал свою мать, сестер, детей, я предавался скотоложеству. О, кто со мною сравнится во грехах - и Ты, и Ты, Господи, простил меня?! Слышал ли Ты, Господи, что я всю свою жизнь хулил Тебя, проклинал Тебя, и Ты, и Ты, Христос, все, все мне простил! Твоя, Господи, любовь ко мне настолько велика, что я ее не вынесу, не вынесу, я не переживу сегодняшний день, я умру, она погубит меня, Господи!» При виде такой небывалой сцены, я не мог дальше причащать арестованных, я ушел в алтарь и там, склонив голову на престол, нервно плакал. Арестанты подняли в церкви такое рыдание, такой рев, что мне казалось, весь храм превратился в какой-то страшный гул, раздирающий сердце. Здесь стояли некоторые частные богомольцы, из них несколько женщин впали в истерику.

Кончилась служба, я услышал во дворе этой тюрьмы какой-то шум. Я подошел к окну, и что же я увидел? Этот арестант на коленях ползал перед другими арестантами, моля и прося их, чтобы они во всем простили его. И возле этого арестанта собралось такое множество арестантов, что весь двор тюрьмы представлял из себя сплошную живую массу людей, и все они, как ласточки возле своего гнезда, увивались возле этого узника. Одни из них его целовали, другие сами заражались его покаянием, каялись в своих грехах и проклинали свою преступную жизнь, а некоторые из них, поднимая свои взоры к небесам, молили Бога, чтобы он простил им грехи их. Во время моего обеда у начальника сей тюрьмы, этот арестант явился к начальнику и просил позволения у него побыть некоторое время в одиночной камере. Сей арестант писал мне много писем, и последнее его письмо гласило, что он, как кончит свой тюремный срок, отправится в Валаамскую обитель.

Этот мулла, как он рассказывал мне, был сослан на каторгу за какой-то бунт в Ферганской области. Удивительный этот мулла! Сколько в нем доброты, духовности и необыкновенной кротости. Он меня встретил на каторге.

Батюшка, я желал говорь Вам, - сказал мне мулла.

Хорошо, дорогой мулла, в чем могу служить Вам?

Это мини домой надо, жена есть, дети есть, кишмиш есть, надо домой.

Говоря это, мулла плакал, и мне до глубины души было жаль его, особенно, когда катились слезы по его убеленному сединою старческому лицу.

Я, - продолжал мулла, - семь год каторги. Ферганско область наша жиль. Бог молился мулла. Наша бунт был, меня каторгу судил.

При нем был еще один татарин, и вот он мне рассказал о нем, как и за что осудили его.

Жаль мне было муллу. Он действительно какою-то внутреннею духовностью, как магнитом, влек меня к себе: Я до глубины души был очарован им. Я решил спросить его, почему он такой симпатичный, добрый? Он ответил мне: «Утро я молился Бог, обед молился Бог, вечер молился Бог, ночь молился. Бог – это такой моя стал. Два раза Аллах моя видел!» Сказав это, мулла, приложив руки к глазам, заплакал.

Я понял, что его таким добрым сделала молитва, и он два раза в жизни сподобился, удостоился видеть Святое Видение. Я поцеловал муллу.

Когда же вышел мулла из каторги и явился ко мне в Читу с читинским муллой, то, свидетель Бог, я его встретил, как своего родного отца, и мы в это время один другому бросились на шею, орошая один другого горячими слезами. Он приходил ко мне на квартиру несколько раз. Когда же он уехал домой, то в год письма четыре посылал мне и при каждом письме в конверт клал шелковый, тоненький носовой платок. В своих письмах он благодарил меня и затем каждый раз звал меня к себе в гости. Писал мне даже в Каменец-Подольск; Вот уже три года, как я от него ничего не получаю; по всей вероятности он отдал свою душу в руки «Аллаха», Дивный этот мулла, его лицо, его движения, его взор свидетельствовали, что он воистину был великий молитвенник Божий. Бывало когда он приходил ко мне один на квартиру, мы только лишь один на другого смотрели и вместе с ним плакали. Его лицо настолько было одухотворено, что я впивался в него своими глазами и мне все хотелось и хотелось смотреть на него. Да не лишит его Господь Бог своей богатой милости. Этот мулла был второй Корнилий Сотник, только тот был военный, офицер, а этот священник, мулла магометанский.

Этот арестант был глубоко проникнут сознанием своей греховной вины. Каждый раз во время моего появления на каторге он ни о чем так не говорил со мною, как только в своих грехах. Он боялся, как бы его грехи не противостали Божию милосердию к нему. Убеленный сединою, он был, как младенец, по своему характеру. По всей вероятности, каторжная жизнь довела его до такого детского состояния.

Вот что он мне рассказал: Вы знаете, батюшка, наказал меня Бог за мою гадкую, развратную жизнь; я ведь какой душегубец, о, душегубец! Я с одним доктором двадцать семь лет занимался одними абортами. Прежде я боялся Бога и собственной своей совести заниматься этим делом и не раз по этому вопросу говорил с женою: не оставить ли мне эту специальность. А жена-то моя была женщина не русская, а крещеная еврейка, она даже об этом и слушать не хотела. Когда я ей скажу что-нибудь, то она сейчас начинает мне говорить о детях, об их образовании, о квартире, что вот ей тут плохо живется, квартира стала тесная, нужно купить свой дом, открыть где-нибудь в городе лавочку, и начнет всякую всячину причитывать, а ты слушаешь, слушаешь, плюнешь да и опять за то же самое делд. Собрал я за все эти годы своей специальности тысяч тридцать, а доктор тысяч двести. Вот как мы драли за свое дело. Были такие пациентки, что по пятьсот, а то и больше платили нам. Однажды я, как слег в постель и чуть не умер от брюшного тифа, тут-то пробудилась моя совесть, и я стал со слезами просить Бога, чтобы Он поднял меня, и, если я выздоровлю, то больше не буду заниматься этой специальностью. Через месяца три я поднялся, выздоровел. Жена и доктор опять принудили меня взяться за это дело. Однажды у одной богатой женщины вынули аборт шестимесячный. Когда доктор положил его в таз, то по мне побежали густые мурашки, мне было жаль этого живого ребенка, у меня навернулись слезы на глазах. После того, как доктор совершенно освободился вместе со мной от этой постыдной операции, я не утерпел спросить доктора: «К.В., скажите, пожалуйста, отчего моя совесть неспокойна от этих вот абортов? Вы знаете, сколько мы с Вами молодых человеческих отпрысков отправили на тот свет?» Доктор так и покатился от смеха, слыша от меня, по его понятиям, такое суеверие. «Да Вы спросите свою жену об этом, так она Вам скажет то же, что и я скажу Вам, Вы, как будто и образованный, - говорил доктор, - а не понимаете самой азбучной истины. Если бы Вы взяли микроскоп и посмотрели бы на ту массу сперматозоидов, которые без нас самой природой тысячами выбрасываются на свободу, т.е. на окончательную смерть. Кроме того, сколько ты сам выбросил этих маленьких душонок и человечков; так при чем же тут совесть? Ведь человек - это ком мировых сил, сошлись, образовали ту или иную форму по своим составным элементам, вот и все». Как доктор ни пытался меня убедить, что делать аборты и получать большие за это деньги - хорошее дело, я в душе своей не верил ему. Не верил ему потому, что вся интеллигенция, в частности, медики, совершенно отвергли веру в Бога как Творца природы. Пробыв у доктора часа два, я отправился к одной пациентке. Оттуда я, вернулся к себе домой. Не успел я и вступить в свою квартиру, как жена до того была на меня зла, что взяла в руки урыльник да сует им мне в лица, а сама-то по-русски ругала меня. Я не вытерпел, взял из-под стола бутылку да и ударил ее. Попал прямо в висок. Через минут десять она была уже трупом. Я подумал, подумал, да и убил своего пятилетнего мальчика. Перед этим я думал так: меня сошлют, матери нет, он останется один... и решил убить» Меня осудили почему-то на восемнадцать лет каторги. Вы знаете, батюшка, когда я ложусь спать, то мне представляется большая котловина, наподобие озера, и вот из этой-то котловины подымается все ее дно, и это дно - сплошные дети. Одни из них только что зарождаются, другие уже имеют маленькую форму, иные уже сформировавшиеся, а среди них находится моя жена и мой пятилетний сын, и все они-то язычки свои вытягивают и ко мне их направляют, то своими ручонками грозят мне. Ах! Какой кошмар я всю ночь вижу. Погибла, погибла моя душа!» Арестант заплакал. Я его убедил исповедаться, причаститься Святых Тайн и как можно чаще молиться Богу. Он согласился. Прошло после этого шесть месяцев, он умер. Я убежден, что его покаяние будет принято Богом.

Арестант этот средних лет, крепко сложен. Во время исповеди арестантов я слышу звон кандалов. Обращаюсь назад, смотрю: стоит патруль с арестантом, Я еще не успел сообразить, зачем патруль с арестантом пришел в церковь, как слышу:

Батюшка, эй, батюшка! Я хочу исповедаться. Я магометанин, хочу свои грехи рассказать, – сказал перс.

Хорошо, друг мой, я тебя исповедаю.

Давай сейчас, мое сердце болит, тяжело мне, - промолвил арестант.

Я подвел его к аналою и хотел было без возложения на него епитрахили исповедать его, но он заметил это и говорит:

Твой фартук клади на меня.

Я возложил на него епитрахиль. Перс пал на колени и так горячо исповедался у меня, что я даже желал бы перед смертью так исповедаться, как он исповедался у меня. Когда я кончил исповедовать магометанина, то он встал, поцеловал крест и Святое Евангелие и говорит мне:

Теперь мне легче стало на душе. Вы, батюшка, завтра или сегодня зайдите ко мне, я один своя камера живу.

Я на следующий день действительно зашел к нему. Перс попросил меня сесть на стул, а сам, стоя, начал мне говорить так:

Я, батюшка, много раз читал Коран, читал Евангелие ваше. Наш Коран велит бить людей гяуров, не магометан, а ваше Евангелие бить людей другой веры, другой народ не велит. Я думал, думал да и сказал себе, нет, Христос честнее и больше людей любит, чем наш Магомет пророк. Мир ему. Я так думал: если моя дети жил плохо, я сердился, если дети будут после хорошо жить, любить меня, делать, что я им скажу, я опять будешь любить их и прощу их. Так и Христос говорит: покаяться нужно, и Бог простит. Это я понял; что Евангелие вернее, чем Коран. Я теперь сказал все свои грехи Христу. Он ведь меня слышал?

Да, - говорю я, Он все знает и все СЛЫШИТ.

Это для меня еще лучше, - сказал магометанин,- пусть Он знает, что я ему все сказал, и я теперь верю, что Он простит меня. Он сам говорит, что Он Сын Божий, это для меня важно, я перед Сын Божиим исповедался. Теперь больше такие дела не буду делать. Это на душе много тяжело. Я сам хотел свое горло резать, так было тяжело.

Может быть, ты будешь христианином? - спросил я его.

Я теперь мало есть христианин; если посмотрю, буду теперь молиться Богу, будет все хорошо, на сердце моем будет светло, то креститься я не буду, я так буду жить по учению Христа, если будет тяжело, то я крещусь. Я удивляюсь, что христиане имеют такую веру и так живут скверно. Наша магометанская хуже вера, а живут крепче Вас, Если бы все персы стали христианами! Тогда бы так не жили бы, как Вы живете. У вас, у русских, есть такой великий Бог Христос, и вы живете так, как будто у вас никакого Бога нет. У вас пьянство, воровство, людей бьют, женщины бегают, мужья другой жена бегают, детей маленьких бросают на улицу, дети родителей не слушают, родители детей клянут. У вас люди мало молятся, попы с мужиками ссорятся, и что это такое? Это не христиане! Зачем это? Я, батюшка, слышал, что скоро все не христиане будут христианами, а христиан Христос от Себя прогонит. Это правда?

Не знаю, мой друг, - ответил я.

Простившись с ним, я отправился на свою квартиру. Действительно, как-то делается грустно на душе. Язычники, и те нас обличают в нехристианской жизни. Куда же после этого дальше идти? Дальше этого идти нельзя. Подумаешь, подумаешь, да и тяжело чувствуется как-то на душе. На самом деле, во что теперь превратилась наша жизнь? Вся земля наша русская усеяна церквами, монастырями, разными, часовнями, а как посмотришь на саму-то жизнь нашу, то, как ни оправдывайся, а приходится сознаться, что мы не только не христиане, но мы никогда не были ими и не знаем; что такое в действительности христианство! Но отчаиваться пока не следует, будет время, и пшеница Христова покажется на ниве русской жизни. Я более чем уверен, что Бог любит Россию и не даст ей окончательно погибнуть.

Слыша мой призыв к покаянию грешника, арестанты плакали, и, когда я окончил свою проповедь, то один арестант остановился и, пока все арестанты не вышли из церкви, он стоял неподвижно; но как только он увидел, что никого нет в церкви, кроме меня и одного надзирателя, он подошел ко мне и, взяв у меня благословение, спросил меня: можно ли мне завтра один часок уделить для него? Я согласился. На следующий день после службы я позвал его к себе. Начальник был в этой тюрьме гуманный, позволил ему зайти в свой кабинет, где я временно помещался. Здесь-то арестант в своих откровенных беседах со мной чувствовал себя весьма свободно, и вот он начал говорить следующее:

После Ваших бесед и проповедей я, - говорит арестант, - почувствовал в себе мучение совести. Заколыхалась во мне моя совесть. А до сего времени я чувствовал себя совершенно спокойно. Вы знаете, батюшка, – продолжал арестант, - я с юности своей стал охотиться за чудотворными иконами, мне хотелось сразу быть богатым. Я с этой целью жил в разных монастырях в качестве послушника. Жил я в Киевской Лавре, в Почаевской, в Одессе в Афонских подворьях, в Курском монастыре и в других, где находятся чудотворные иконы. Несколько раз я посягал на Курскую чудотворную икону, два раза на Казанскую; в лаврах это было совершенно невозможно, но я хотел в Киевской Лавре забраться в ризницу, где хранятся большие ценности. Мне известно было, что там есть золотые подарки русских князей, но все было трудно и невозможно. Я считал похитить эти вещи не большим злом. На самом деле, какой же грех? Ведь эти ценности совершенно не нужны Богу. Если ты хочешь от своего имущества уделить что-нибудь на святое делоу то отдай бедным, нуждающимся в куске хлеба. Это будет приятнее в глазах Божиихучем ты золотом, бриллиантами украшаешь излюбленные иконы. И спросите их, батюшка, для чего они это делают? Икона от этого их ценного украшения святее и чудотворнее не будет, а будет только своим блеском вводить богатых в заблуждение, а бедных в искушение.

Почему вы так думаете?

Да ведь богатые своими богатыми приношениями желают задобрить Божию Матерь, они Ей делают этим одолжение, что вот, мол, за мое к Ней такое вещественное исключительное отношение Она будет обязана мне то то, то другое сделать, так как я Ей делал ценные подарки. А бедные, нуждающиеся в куске черствого хлеба, соблазняются этими богатыми украшениями икон и не только думают, но и вслух говорят: да что эти чудотворные иконы, они - Матушки - сами-то в золоте да в драгоценных камнях наряжены. Они нас, бедных, не знают и не Могут понять нашу горькую участь. Вот где сугубый грех. Это ведь, батюшка, думал я, есть идолопоклонство. Евангелие говорит, чтобы мы душу украшали, а не иконы. Кроме этого, батюшка, чудотворных икон очень в России было мало, если бы через них наше духовенство не наживалось. Думая так, я несколько раз решался на то, чтобы похитить все эти на иконах дорогие украшения, и часть этих ценностей можно было бы уделить и бедным.

Я улыбнулся. Арестант понял мою мысль и сейчас же поправил себя:

Я бы не только маленькую часть выделил бы из этих ценностей бедным, а, быть может, и все бы отдал бедным. У апостолов Христовых не было никаких чудотворных икон, не было богатых храмов, собирались они на молитву где-нибудь в простой избе или под открытым небом, а у нас везде золото, серебро, парча дорогая, митры усеяны бриллиантами, и всем этим богатством и пышностью думают угодить Богу и отворить себе Царство Небесное. Вы знаете, батюшка, ей-Богу, у монахов можно красть все, у них нет своей собственности. Так как они отреклись от всего земного, они не должны иметь ничего своего. Какой-то один святой даже единственное свое Евангелие продал и отдал бедному деньги, полученные им за Евангелие.

Арестант замолчал.

Эх, грехи наши, - промолвил арестант. - Я, действительно, грешник, и великий грешник, но за эти иконы я как-то мало считаю себя грешником. Может быть, это потому, что мне не удалось похитить ни одной ценности с них. Что касается других церковных вещей, как сосуды, церковные кружки, то этого я много похищал. Меня за это и судили, что я два храма ограбил. Да что эти храмы, если бы вот бриллиантик с чудотворной иконы, вот это было бы дело. Но я все-таки хотел бы исповедаться и причаститься Святых Тайн.

Я согласился. Нужно сказать правду, что над этим арестантом нужно много работать, чтобы совершенно расположить его сердце к искреннему покаянию. Я удивляюсь только тому, что арестант священник, или монах, или послушник - вообще, духовное лицо - как-то мало способно бывает на искреннее раскаяние.

Я встретился с этим арестантом тоже на каторге. Ему было лет 67. Он уже был почти вольным арестантом и находился вне тюрьмы. Как-то в июне месяце я заехал в эту тюрьму, где находился этот арестант и пошел посетить арестантские землянки и вот, между прочим, вхожу в ту землянку, где жил этот узник. Он меня, как и остальные, принял с большою любовью. Из землянки мы вышли и сели недалеко от этих землянок на свежую траву, под открытым небом. Арестант начал говорить мне о том, как он жил на Коре и как его Разгильдеев, начальник Коры, чуть не затравил собаками. К нам подошли другие арестанты, подошли и арестантки, их сожительницы и жены, тоже сели около нас и вот, прежде слушали дедушку, а потом по очереди каждый арестант и каждая арестантка что-нибудь рассказывали из своей собственной жизни. Дедушка говорил следующее:

Я был лет двадцати лет, еще не женатый, гуляли мы, значит, на свадьбе, да и подрались в пьяном виде и ненароком я ударил своего свата по голове и сразу его убил. Вот меня-то, значит, и сослали на Кору. На Кору я около года шел почти всю дорогу скованный. Мало, где приходилось ехать на подводах. Когда я пришел на каторгу, то в это время назначили нового к нам начальника, вот, значит, этого Разгильдеева. Зверь был, а не человек. Я у него был кучером. Батюшка, я был у него самым любимым, и, Вы знаете: три раза меня он сек плетями, один раз своими собаками травил. (Арестант заплакал).

За что он так с тобой поступал? - спросил я.

Один раз в свое время не накормил его собак, а в другое время я поехал с ним на Нерчинский завод и не подковал одного коня, вот за что. Клянусь Богом, - продолжал свой рассказ арестант, - мы несколько раз собирались убить его или поджечь его флигель. Ведь, Вы, батюшка, только подумайте, что он с Нами делал. Он, бывало, заставит арестантов копать канаву. Смотришь, дает распоряжение: таких-то и таких-то арестантов в живых зарыть в эту канаву, и зарывали нашего брата. (Арестанты плачут). Каждый день то он вешал нас, то травил собаками, то живых закалывал в землю. Вы знаете, батюшка, Коринские поселки стоят на гробах и могилах несчастных арестантов, погибших от этого зверя. Мы нанимали священника одного, чтобы он ежедневно по нем служил панихиду. Нам кто-то сказал, что если кто будет служить панихиду за живых, то он долго не проживет. Он бывало задаст нам какую работу и мы должны от такого-то часа до такого-то обязательно сделать, а если почему-либо хотя немножечко останется от этой работы не выполнено, сейчас этих арестантов сечь, и секут их так, что смотришь - потащили из сарая на руках, а то и туг же закопали! Проводил он одно шоссе через лес, и, Вы можете себе представить, что эта дорога вся была залита кровью арестантов и усеяна их костями. Это был не человек, а зверь; и еще какой зверь! Кора - это место одних мучеников. Он с нами не церемонился. Бывало, какой-нибудь будь надзиратель или его няня шепнут ему на ухо на какого-нибудь арестанта, смотришь - его уже секут, слышишь - его уже собаками травят, а там десять, двенадцать арестантов живыми закапывают в землю, а там пять, восемь человек уже вносят на жердочках. О, Боже! Где этот зверь родился, и кто его родил, как его сырая мать-земля еще держала на белом свете! Ведь он десятки тысяч погубил нашего брата. Правда, и из нас есть некоторые, что их нужно наказывать, но только наказывать, а не губить, а ведь он виновных и не виновных душил нас, как каких-нибудь гадюк. А, Вы знаете, батюшка, сколько невинных-то душ среди нас находится, и они, бедные, так же погибли под его рукой, как и виновные; Я, батюшка, думаю, что эта Кора – второй Киев: в Киеве святые мощи, и на Коре поживают мощи невинных мучеников-арестантов.

Арестант заплакал, плакали с ним и другие. Сидел тут рядом со мной молодой, -коренастый арестант, и он, утерши слезы, начал говорить:

Вот для таких-то зверей закона нет. Если арестант что-нибудь сделает, то сейчас же его наказывают, а если какой-нибудь начальник еще чаще нас во сто раз делает преступления, то ему за это еще ниже кланяются. Эх! Я часто вспоминаю Федора Кузьмича, я как-то о нем читал. Вот кто сам отрекся от своего царского престола, да пошел из Таганрога с котомкою на плечах странствовать. Если бы все так хоть немножко пожили бы, увидели собственными глазами, как Россия-то живет и почему она бедствует, тогда они нас так не наказывали бы.

Нет, - заговорил третий арестант,- не ждите, товарищи, ничего хорошего от этой жизни. Раз сына Божьего распяла земная власть, то нам нечего ожидать от этого мира какого-нибудь облегчений. Мир во зле лежит. Меня считают за анархиста, а я вовсе не анархист. Я всю свою жизнь страдаю из-за того, что я всех людей считаю между собою равными. А теперь, батюшка, в нашей жизни нет Христа. Я вот пять лет, как стал следовать Евангелию, я себя чувствую очень хорошо.

Женщина: «Тоже, Андрей, так, как ты живешь, жить трудно, ты вот один и все раздаешь нам, бедным, что ни заработаешь, да и живешь ты при одной рубахе да при одних портках, а ведь так семейному человеку жить и невозможно».

Другая арестантка: «Оно бы можно так жить, как вот живет Андрей, но, знамо дело, нужно себе во всем отказывать и всех любить, а тут, как посмотришь, что везде неправда, да еще какая неправда, вот хотя бы взять нашу арестантскую жизнь. Я как-то находилась в одной переходной тюрьме, то все говорили, что начальник той тюрьмы голодом морил арестантов, а сам от этого наживался, да еще как наживался, говорят, пробыл в тюрьме семь лет и вывез тысяч сто денег. Вот и смотри на него».

Андрей: «Нет, товарищи, не надо нам вне себя искать правды, а есть одна для нас дорога, то возьмитесь сами за эту правду, да как воплотим ее в свою жизнь, вот и будет хорошо».

Арестанты замолчали.

Я: «Скажите, мои дети, бывают ли в вашей жизни светлые минуты?»

Дедушка: «Очень мало: кто рвется на родину, и поэтому в его голове всегда об этом одно думки, кто проклинает свою судьбу и чувствует себя очень скверно, кто женою здесь обзавелся, кто о своей семье заботится, и редкий кто из нас чувствует себя хорошо».

Андрей: «Батюшка, светлые минуты бывают у того в жизни, у кого совесть чистая; но у кого она не чиста, то никогда светлых минут он не увидит в своей жизни».

Молодая женщина; «Вот я в России имею от своего законного мужа сынка и дочку, да здесь одного мальчика имею, и вот тут то, батюшка, уже не до светлых мыслей, я о тех почти вся вычахла да и этих-то жаль».

Василий: «У меня тоже в России жена и дети, да вот и здесь столкнулся с одной - какие там светлые минуты. Иногда жизни-то не рад, плачешь, плачешь да и опять за то же».

Я: «Скажите мне правду, молитесь ли вы Богу?»

Дедушка: «Да, батюшка, есть из нас и молятся, а есть и совсем забыли Бога, а есть и такие, которые прямо так ругают Бога, что страшно и подумать, это вот немного перестали ругать Бога, как Вы стали у нас».

Андрей: «Милый батюшка, Вы нам много вносите спасения и утешения в нашу арестантскую жизнь. Вот дня четыре тому назад мы все диву дались: тут в наших землянках два арестанта поссорились так, что мы все были убеждены, что они один другого сегодня же вечером зарежут. Смотрим, один из них (прежде был такой живодер, что был в нашей тюрьме палачом) стучит другому в дверь, а тот взял осколок железины да и вышел к нему навстречу, и только хотел его ударить, да так и опустилась его рука. Этот-то палач пал пред ним на колени да и говорит: нам батюшка велел всем все прощать, и вот я до захода солнца прощаю тебе, и ты меня прости. Так бабы-то наши, да и мы, досыта наплакались, когда увидели такую картину. Вот что, батюшка. Ваше-то учение. Нет, мы молим Вас, не покидайте нас, несчастных».

Я растрогался рассказом Андрея. Наконец мы встали, и пред уходом я поблагодарил их за беседу, а дедушка еще пошел меня провожать.

Да, милый мой дедушка, - сказал я, - ты много пережил всяких мук и страданий.

Да, этот Разгильдеев много нас отправил на тот свет и отправил даром, но он заслужил одно лишь проклятие; нет ни одной арестантской песни, ни одного арестантского стихотворения, в котором бы не проклинали его арестанты,

Так распростившись с дедушкой, я отправился на свою квартиру.

Этот арестант был молдаванин. Тип свирепый и хищный, но впоследствии раскаявшийся, Он был средних лет, плечистый, коренастый, невысокого роста; Вот что он мне рассказывал о себе:

С самого моего юного возраста я сторонился труда, любил я жить без всякого дела. Праздность научила меня ходить по чужим садам, виноградникам, пасекам. Часто ходил на вечеринки, почти каждый день я посещал питейные дома. Отец, бывало, меня как начнет клясть, клянет, клянет, а я, слыша его клятвы, только дразнил его да расстегну перед ним свои портки и говорю ему: «Вот тебе, старая собака, поди выкуси то... вот тебе, гад! Ты у меня долго не поклянешься, старый черт. Я тебя скоро со света сживу». Он, бывало, начнет меня стыдить, угрожать Богом, а я в это время кричу перед ним: мать-размать - я и в крест и в причастие, а то прямо ему говорил: я твоего Бога вот куда... так ты Его, а сам все матерным словом, да все матерным его словом. Жизнь наша шла своим чередом, дни за днями, проходили, а я становился все хуже и хуже, все злее и злее, все развратнее и развратнее. Начал я предаваться скотоложеству. Стал воровать, предаваться пьянству. Жизнь моя стала бросать меня из одного порока в другой, и она так меня бросала, что я уже и сам себе стал не рад. Один раз я собрался с духом и пошел вечером к своему батюшке, чтобы исповедаться перед ним, да и больше так не жить. Шел я к нему с хорошим настроением: и только дохожу я до его дома, как вижу: батюшку-то самого откуда-то привезли пьяным-препьяным, я как увидел его в таком состоянии, да как выругался, махнул рукой, пошел от батюшки прямо к кабаку. Здесь я с горя начал пить с самого вечера, и до утра я все пил. Мне эту ночь очень было жалко себя, я хотел исправления. Я шёл к батюшке с сознанием своей испорченной жизни и всю дорогу думал: нет, так жить дурно, так жить более нельзя, надо покаяться, измениться, в корне измениться. И вот случись же такому делу! Нет, теперь я навеки пропал, и уже мне возврату больше нет. Погибла моя душа, и стал я стакан за стаканом глотать и глотать, Утром я, еле держась на ногах, пришел домой. Старик, отец мой, что-то мне сказал! а я его за горло и начал душить. Через минут каких-нибудь пять отец мой отдал свою душу Богу. Я ударился бежать. На третий день я прибежал в город Кишинев. Здесь пробыл три дня, ночевал в ночлежных домах: Но совету одного босяка я отправился через границу в Австрию. В Австрии я долго жить не мог, какая-то тоска меня мучила, я вернулся в Россию. Не дошел я до города Сороки каких-нибудь пять верст, как меня поймали. Конечно, меня судили и сослали на каторгу. Вы знаете, батюшка, я весь измучился развратными пожеланиями. Когда же все это во мне утихает и я совершенно освобождаюсь от этой страшной бури, то где-то целым вулканом, целой лавой вырывается из моей души страшное отчаяние, ненависть к самому себе, безнадежное желание освободиться от этого ужасного состояния духа. Что мне делать? Я весь измучился, весь исстрадался.

Радость моя, нужно до того возненавидеть себя и до того смириться, чтобы ты чувствовал себя величайшим в мире грешником, и вот при таких самоунижающих чувствах покаяться, и так покаяться, чтобы, ничего, ни одного греха не утаить. Если это тебе не поможет, то самое скорое и радикальное средство вот какое: если желаешь совершенно освободиться от своих хронических привычек греха, Вам необходимо во всех своих грехах раскаяться публично перед всеми арестантами. Это будет для Вас самое радикальное и верное средство. Арестант задумался.

Это тяжело, невозможно.

Другого радикального средства против застарелых грехов нет.

Поверьте мне, батюшка, это тяжело.

Другого лекарства нет на земле против таковых привычек. Эти привычки вырываются из недр человеческой души только заступом глубочайшего смирения перед Богом.

Нет, я так не могу.

Насиловать я Вас в этом деле тоже не могу, но я должен одно Вам сказать, что другого средства для совершеннейшего освобождения от этого хронического зла нет. Вы подумайте только, что из Вас будет потом? Ведь Вы рано или поздно, а должны будете последние капли Вашей столь отравленной жизни выпить до дна.

Я понимаю, но нет у меня мужества решиться на это дело.

А Вы вот что сделаете: вот я завтра только для Вас, лично для Вас сделаю общую исповедь, и в это время Вы можете решиться на это великое дело.

Каторга как вид наказания и как условие устойчивого развития общества

Нерчинская каторга. "Край, слезам и скорби посвященный

3 Заработки ссыльнокаторжных

Культурный досуг ссыльнокаторжных

Юмор в среде ссыльнокаторжных

Заключение

Список используемых источников

Введение

Не одно десятилетие, и даже не один век, тема ссылки и каторги в России продолжает находить своего исследователя. Правоведы, историки, специалисты различных областей науки открывают в ней новые грани, обогащая отечественную историографию, как отдельными малоизученными сюжетами, так и современными методологическими приемами и подходами.

Такой интерес - явление закономерное. Сам объект познания - ссылки и каторги - выводит нас на еще более обширную проблематику - историю заселения, социального, культурного, политического, хозяйственного освоения и развития огромных регионов, в частности Сибири, составляющую значительную часть нашей страны. В истории XVII-XX веков трудно, а быть может, и невозможно, найти сюжет, так или иначе, не связанный с уголовной или политической ссылкой, репрессивной или охранительной политикой Российского государства.

В императорской России традиционным наказанием за тяжкие уголовные и политические преступления было лишение свободы. Оно могло быть реализовано через непосредственное тюремное заключение, либо через ссылку на поселение и каторгу. В дореволюционной России наиболее распространенным видом наказания были ссылка на поселение и каторгу. Система подобного наказания в империи складывалась на протяжении столетий. Не менее длительное время занял процесс юридического оформления и регулирования ссылки и каторги в российском законодательстве.

Своими корнями ссылка, как одна из мер наказания, уходит в Древнюю Грецию. Она подразумевала принудительное удаление государственной властью своих или чужих граждан (например, ссылка военнопленных буров Англией на остров Святой Елены) в отдаленные местности, на окраинах государства или даже в его колониях, для пожизненного или временного там пребывания. Целью ссылки могло быть как избавление страны от прочих или вредных в политическом отношении людей (административная и политическая ссылка), так и заселение малолюдных колоний (принудительная колонизация), наказание и исправление преступников (судебная ссылка).

В конце XV- начала XVI веков за серьезные преступления в качестве наказания полагалась смертная казнь, а за менее важные - ссылка в "украйные и понизовые" города. Прообразом ссылки на поселение является "выбытие вон из земли", вошедшие со времен Ивана IV в понятие опалы, представлявшее собой расселение жителей какого-либо города или местности целыми семьями по другим городам.

Во второй половине XVI столетия в практику входит уже ссылка в определенное место, например "в украинные города - Севск, Курск и другие по указу" 1582 г., когда ссылка выступает преимущественно как политическая мера. До Соборного уложения 1649 г. ссылка в основном применялась в отношении опальных бояр и не слишком опасных политических преступников. В царские времена ссылка назначалась за разные преступления например, "за первую татьбу... бить кнутом, отрезать левое ухо и посадить в тюрьму на два года, а затем послать в украинные города, где государь укажет и велит в какой он чин пригодится"

В XVII веке особенное развитие получает наказание - это ссылка в Сибирь на каторгу и поселение. Посредством удаления в Сибирь преступников (политических и уголовных, в равной степени) правительство решало сразу две задачи: карательную и колонизационную. В 1753 году в России была отменена смертная казнь и заменена вечной ссылкой в Сибирь. В след за этим последовал указ 1762 года в соответствии, с которым помещикам было разрешено ссылать своих крестьян (вместе с женой и детьми) в Сибирь, засчитывая их вместо рекрутов.

В последней четверти XVIII в., с открытием горных заводов в Екатеринбурге и суконной фабрики в Иркутске, вновь встала проблема обеспечения производства рабочими, что повлекло за собой очередной цикл указов о ссылке. В частности, для обеспечения стабильной работы, на суконную фабрику следовало отсылать всех женщин, направляемых в ссылку.

В начале XIX столетия идет постепенное (при этом стабильное) увеличение числа преступлений, наказанием за которые полагалась ссылка в Сибирь.

2. Каторга как вид наказания и как условие устойчивого развития общества

Цель этой главы - рассмотреть один из основных способов борьбы с преступлениями во второй половине XIX века - наказание ссылкой в каторжные работы.

Каторгой называли наказание, связанное с привлечением заключенных к тяжелому физическому труду. В России этот вид наказания появился на рубеже XVII-XVIII веков. К концу XVIII века в России уже существовало три вида каторжных работ: на казенных заводах; на рудниках и промыслах, и на строительстве крепостей. Каторжные работы разграничились на 3 разряда: 1 разряд - каторжные работы в рудниках (самый тяжкий и опасный труд) - отсылались в Нерчинск и в Екатеринбург, 2 разряд - каторжные работы в крепостях, 3 разряд - каторжные работы на заводах. Каторжане содержались в оковах ножных и ручных, им наполовину брили голову.

По срокам отбывания, существовало два вида каторги. Во-первых, это вечная, по которой работы прекращались только в случае смерти, дряхлости или увечья осужденного. По Указу 19 декабря 1707 г. дряхлых и увечных надлежало отсылать в монастыри, где, заковывали их в кандалы, держали в вечных работах; но позднее, такие лица по освобождении из тюрем отсылались в Сибирь на пропитание. Во-вторых, так называемая срочная каторга, которая назначалась от 1 года до 20 лет, причем по Указу 1721 г. каторжные по отбытии наказания на прежние места жительства, а по другим позднейшим указам подлежали ссылке на поселение. В законе также были прописаны смягчения режима содержания - после отбытия определенного срока в каторжных работах, установленного Уставом о ссыльных, арестанты

переводились из разряда испытуемых в разряд исправляющихся, что разрешало содержание без оков, проживание вне острога. Каторжные работы как вид наказания назначались, как правило, за самые тяжкие преступления: "преступления против веры...", "преступления государственные", "преступления против порядка управления", "самовольное присвоение власти и составление указов и предписаний и других исходящих от правительства бумаг", "взлом тюрем, увод и побег находящихся под стражей или надзором", большей части преступлений "по службе государственной и общественной", "преступления против имущества и доходов казны", "преступления против общественного благоустройства и благочиния"(нарушения постановлений "ограждающих народное здравие", нарушение общественного спокойствия и порядка - создание преступных шаек; преступления против общественной нравственности; нарушение постановлений о кредите - подделка банковских билетов), "преступления против жизни, здоровья, свободы чести частных лиц", ("смертоубийство", "оскорбление чести", "растление", изнасилование; угрозы с требованием получения денег или заключения невыгодного обязательства), "преступления против прав семейных" ("против союза брачного" - насилие вступления в брак, похищение замужних женщин; преступления детей против родителей), "преступления против собственности частных лиц" (истребление и повреждение чужого имущества - поджег, потопление рудников; похищение чужого имущества - разбой, грабеж).

Со второй половины XIX века отношение к каторжным имело две тенденции. С одной стороны, произошло ужесточение режима. Если в 1860-1868 гг., к каторжным работам приговаривалось в среднем 1200-1300 человек в год, то в 1882-1885 гг. только общие суды приговаривали к каторжным работам 25800 человек, то есть в среднем ежегодно - 1835 человек.

Ссыльные направлялись в разные окраинные и понизовые места: Сахалин, Карийские золотоносные прииски, Зерентуйскую каторжную тюрьму, Алгачинскую, Кодаинскую, Мальцевскую, Кутомарский сереброплавильный завод, Акатуевскую тюрьму, серебро-свинцовые рудники Нерчинского округа, Иркутскую и Енисейскую губернию на казенные солеваренные заводы - Иркутский, Усть-Кутский, Петровский и др. и на частные - Николаевское железоделательный завод и др., центральные тюрьмы Новобелгородскую и Новоборисоглебскую, в Харьковскую губернию (переименованные в 1892 году в Андреевскую и Печенежскую), Илецкую в Оренбургской губернии и Усть-Каменогорскую в Семипалатинской области - закрыты в 1893 г. После 1893 года из каторжных тюрем остались Тобольская 1-я и 2-я и центральная Александровская в Иркутске. Основным местом отбывания каторжных работ во второй половине XIX века, конечно же, была каторга в Нерчинском горном округе на территории Забайкалья. Пожалуй, на этом вопросе я остановлюсь более подробно в ввиду того, что я родилась и выросла в Забайкалье и мне не безразлична история родного края, я раскрою тему более подробно о Нерчинской каторге о наказаниях людей, о их тяготах, переживаниях, о их быте, в следующей главе.

3. Нерчинская каторга. "Край, слезам и скорби посвященный"

С момента присоединения к России Забайкалье стало местом ссылок, а с начала XVIII века и местом каторги. Объясняется это не только удаленностью Забайкалья от центральных областей России, но также развитием здесь уже с начала XVIII века горно-рудной промышленности. На заводах, рудниках, приисках, кроме других категорий рабочих, трудились и ссыльнокаторжные, выполняя самую тяжелую работу. При горных предприятиях возникла целая система тюрем - Алгачинская, Акатуйская, Зерентуйская, Карийская, Мальцевская и др. Все они и составляли так называемую Нерчинскую каторгу, которая просуществовала до 1917 года. В Сибири, которую называли "страной изгнания", вряд ли еще найдутся столь печально знаменитые места, как эти. Более чем двухвековая история каторги оставила самый глубокий след в судьбе края. В сознании народа она ассоциировалась с образом самого края. "Край слезам и скорби посвященный", - так назвал Забайкалье декабрист А.И.Одоевский. В конце XIX - начале XX века бала широко известна песня "Думы беглеца на Байкале" ("Славное море, священный Байкал..."), в которой ярко и эмоционально рассказывается о побеге заключенных с Нерчинской каторги и выпавших на их долю тяготах:

Долго я звонкие цепи носил,

Душно мне стало в горах Акатуя!

Старый товарищ бежать пособил...

Ожил я, волю почуя.

Шилка и Нерчинск не страшны теперь,

Горная стража меня не видала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка миновала.

Уже с самого начала присоединения к России государство стало использовать этот удаленный край как место ссылки для "лиц неугодных". Первым ссыльным в нашем крае (1653 - 1662 гг.) стал один из вождей раскола идеолог старообрядчества протопоп Аввакум. Вскоре ссылка превратилась в массовое явление. Сюда активно ссылали государственных и политических преступников. Самой распространенной, с учетом острой нехватки людей, была ссылка "в службу". На службу "в Дауры" отправляли провинившихся знатных людей, казаков, стрельцов, военнопленных. Преступников стремились определять к "ратному делу", чтобы кровью искупили свою вину. Например, к такого рода ссыльным относились украинские казаки, которые после присоединения к России Левобережной Украины в XVII веке были недостаточны верны царю и "впадали в измены многия". На ряду с простыми казаками здесь оказались представители казачьей старшины. Не минула чаша сия даже гетмана Демьяна Многогрешного. По обвинению в измене России он был вместе с семьей отправлен в Сибирь.

В XVII веке помимо ссылки "в службу" были и другие ее виды. Простых людей, как правило, ссылали на поселение: в посад или пашню. Вместе с самим преступником ссылали и его семью. Тем самым правительство стремилось увеличить численность крестьянского и посадского населения. При другом виде ссылки - "в заключение" - преступников еще и помещали в тюрьму. Под тюрьмы использовали специальные помещения в острогах, кельи в монастырях. Ссылка "в заключение" применялась в основном к опальным вельможам и церковникам, а также к религиозным вольнодумцам. Последних следовало держать в темницах в кандалах, за крепким караулом, "чтоб к ним никто не приходил и злого ученья не принимал".

Наряду с государственными преступниками в край отправляют уголовников - "воров и татей". Нужно сказать, что круг деяний, за которые следовала ссылка, был необычайно широк: незаконное изготовления вина и торговля им, фальшивомонетчество, непослушание властям. И все таки в 17 веке ссыльных было не так много, подлинный "расцвет" Забайкальской каторги и ссылки наступил в XVIII веке.

В это время в Забайкалье стали активно разрабатываться месторождения серебросвинцовых руд. Вновь открываемые заводы срочно нуждались во множестве рабочих рук. Решили эту проблему просто. На горных рудниках и заводах стали применять труд ссыльнокаторжных. С этого времени число каторжников постоянно растет. Начинают разрабатываться новые рудники, строиться заводы, возникают и новые тюрьмы. Постепенно территорию Восточного Забайкалья покрыла целая сеть тюрем.

В XVIII резко возрастает поток ссыльных из простого народа. Особенно важную роль сыграли указы начала 1760 гг., разрешавшие помещикам ссылать в Сибирь своих крепостных крестьян уличенных в "непристойных и предерзостных поступках". Крестьянским и посадским мирам также было предоставлено право приговаривать к ссылке "непотребных и вредных обществу людей". Ссылать разрешалось только здоровых мужчин не старше 45 лет, пригодных к хлебопашеству, а семейных с семьями. В обоих случаях это была ссылка без суда. На Нерчинские рудники попало немало участников пугачевского бунта. Каторга и ссылка собирала представителей самых разных национальностей, сословий, профессий, состояний и вероисповеданий.

Правительство использовало ссыльных и для хозяйственного освоения края. К этой категории относятся старообрядцы, вывезенные русскими войсками с бывшей территории Польши во второй половине XVIII в.

Были и неудачные попытки переселения. Так, в 1799 году по указу Павла вновь было предпринято насильственное переселение в "полуденный край Сибири", так тогда называли Забайкалье. В целях заселения предложено было направлять туда до 10 тысяч душ отставных солдат, преступников (не пригодных к отправке в каторжные работы) и ссылаемых помещиками крестьян. Только в Нижнеудинском округе было устроено до 18 таких сел. Весь порядок в этих поселениях держался на принудительном труде и крайне суровом режиме. Практика организации принудительных работ была неудачной. Как только режим в поселениях несколько ослаб, поселенцы разбежались, оставив целые дома и поселения.

В 1826 г. "во глубине сибирских руд" оказались первые декабристы, положившие начало почти столетней истории политической каторги. Вскоре за ними последовали участники польского национально-освободительного движения, борцы за свободу Венгрии (в Баргузин был сослан известный венгерский поэт Шандор Петефи), а позже - петрашевцы, революционеры-демократы, народники, представители различных социалистических партий.

Расширяется и "география" тюрем. В 1830-х гг. были открыты запасы золота на Каре, вести его добычу решили силами ссыльнокаторжных. Так возникла знаменитая Карийская каторга, которая просуществовала до 1892 года. В конце XIX в Забайкальской области насчитывалось более 14 тысяч ссыльных, в общих тюрьмах содержалось около 5 тысяч и в каторжных - более 2 тыс. заключенных. В 1900 году правительство отменило ссылку в Сибирь за "общие преступления", теперь этот вид наказания распространялся только на политических. В 1905 году после ликвидации тюрем на Сахалине (остров отошел к Японии) роль Нерчинской каторги еще более возросла, значительную долю каторжан стали составлять политические заключенные.

2 Условия содержания ссыльнокаторжных

получает ограничение во времени (не более 20 лет) прежде чем попасть к месту своего заточения, ссыльнокаторжным нужно было пешком пройти тысячи километров. Экипажей "удостаивались" только особо опасные государственные преступники, например, декабристы Н.Г.Чернышевский.

С 1840-х годов заключенных стали перевозить на подводах. Из них формировались специальные команды, которые под конвоем отправлялись в Нерчинские рудники. Длинные вереницы людей, многие из которых были в кандалах, под охраной шли по Московскому тракту - главной дороге, которая связывала центр с Сибирью. Вслед за ними двигался обоз с женщинами и детьми. Входя в населенные пункты, партия затягивала песню, и навстречу им выходили сердобольные жители, вынося подаяния. Для отдыха ссыльных каторжан и каторжных вдоль всего тракта были построены специальные этапы - были большие мрачные здания, окрашенные в желтый цвет. С поступлением очередной партии помещения, оборудованные только нарами, переполнялись людьми. Целые семейства - мужчины, женщины, дети - скручивались на ночь в одном помещении. А на утро снова большой переход до следующего этапа. И так тысячи километров. После постройки железной дороги заключенных перевозили в вагонах, а затем - на подводах.

По прибытии каторжан размещали по тюрьмам при рудниках, приисках и заводах. На всех заключенных заводилось личное дело, которое включало в себя специальную книгу сроков отбывания наказания и все необходимые сведения об арестанте. Из личных вещей заключенным разрешалось иметь только обручальное кольцо и предметы религиозного культа (образок, нательный крест для православных и католиков и т.д.). Здесь их заковывали в кандалы, одевали в халаты с большой яркой заплатой на спине в виде бубнового туза, а на половине головы сбривали волосы. Условия содержания каторжников были самыми ужасными. Переполненные тюрьмы, отсутствие всяких санитарных норм, тяжелая работа, суровые наказания - все это было причиной высокой заболеваемости и смертности среди заключенных. Правовое положение каторжников в период отбывания наказания определялось инструкциями центральных учреждений и ведомств. На основе этих нормативных документов начальники каторжных тюрем разрабатывали собственные инструкции. Одним из наиболее значимых документов такого рода был распорядок дня арестанта, установленный "Общей тюремной инструкцией". В соответствии с требованиями инструкции, день арестанта начинался в шесть часов утра с поверки по камерам. После это следовал утренний туалет, а затем "поочередно небольшими партиями" заключенных выпускали "в отхожие места". Утренний чай с ржаным хлебом пили в восемь часов утра, после чего каторжан уводили на работу. Свободные от работы возвращались в камеры и до утренней прогулки занимались своими делами. Расписание прогулок составлялось непосредственно тюремной администрацией, с таким расчетом, чтобы все заключенные могли пользоваться ими ежедневно в пределах от десяти минут до получаса. Последнее требование соблюдалось далеко не всегда. В Горном Зерентуе, к примеру, имели место случаи, когда заключенные выходили на прогулку 1-2 раза в неделю на 10-15 минут. Обед начинался в 12 часов, ужин в 6 часов вечера, затем следовала уборка камер, после которой в камеры приносили кипяток. По окончании вечерней поверки и предусматриваемого инструкциями ежедневного обыска, в 9 часов арестанты ложились спать. "Общая тюремная инструкция" на сон отводила арестантам от 7 до 8 часов в сутки.

Состояние медицинского обслуживания каторжников было неудовлетворительное. Это было связано с переполнением тюрем, плохим их обустройством, низкокалорийным питанием, плохим состоянием системы медицинского обслуживания осужденных, нехваткой денежных средств. В тюремных лазаретах не хватало медицинского персонала и элементарных медикаментов. Нехватка мест в тюремных лазаретах приводило к тому, что нередко больные заключенные подогу находились в общих камерах со здоровыми людьми. Подобная порочная практика приводила к распространению в тюрьмах простудных и инфекционных заболеваний: катару дыхательных путей, воспалению легких, туберкулезу и др. Условия каторги особенно тяжело сказывались на здоровье женщин. Это толкало каторжников на побеги. По отношению к заключенным практиковалось одиночное заключение, порка розгами. Имели место такие наказания, как приковывание на определенный срок к тачке или к стенной цепи.

В 1886 году забайкальские тюрьмы и места ссылки посетил американский путешественник Дж. Кеннан. Он был поражен условиями, в которых находились заключенные и ссыльные. По приезду в Америку он написал книгу "Сибирь и ссылка". В начале XX века она была издана в Англии, а затем и в России. В ней он писал: "Для цивилизованного государства позорно даже самых отъявленных преступников заставлять жить в подобной обстановке". Благодаря Кеннану весь мир узнал о Нерчинской каторге.

По истечении определенного срока заключенные могли быть переведены в так называемую вольную команду. Теперь они находились за пределами тюрьмы - "на свободе". Но свобода была относительной - заключенные использовались на различных работах, находясь под постоянным надзором. Дж. Кеннан, осмотрев один из подобных "поселков" вольной команды на Карийской каторге, писал, что более жалким жилищем, чем эти лачуги, нельзя себе и представить: некоторые их них напоминали, скорее, собачьи конуры, кое-как склоченные из валежника и досок. По его мнению, "вольная команда" в гораздо большей степени содействовала преступности и пьянству, чем искореняла их.

Ежегодно с каторжных работ бежали сотни заключенных. Часто это были самые опасные уголовные преступники, от которых приходилось страдать местному населению. Бежали как правило, с установлением теплой погоды. Своеобразным "сигналом" служило первое кукование кукушки. "Исполнитель приказание генерала Кукушки" на языке каторжников означало "бежать". Месяцами они, как затравленные звери, скрывались в лесах, питались ягодами, кореньями, переносили бесчисленные лишения и страдания. Подобных беглецов называли бродягами.

Они стремились лесами пробраться как можно дальше и выйти к Байкалу, где их ожидала сложная переправа. Именно о таких беглецах рассказывается в известной песне, слова которой я привела в начале 3 главы. Надежда на удачный побег была ничтожна. Пойманного ожидало ухудшение условий содержания. Его подвергали наказанию - от 50 до 100 ударов кнутом, и увеличивали срок каторги - от 10 до 20 лет. Помимо этого, их заковывали в кандалы, приковывали к тачке или тюремной стене. В одном Петровском Заводе в 1831 году к тачкам за побеги было приковано более 100 арестантов. И тем не менее, несмотря на суровость наказания, каждую весну заключенные вновь пополняли "армию генерала Кукушки" и несколько месяцев могли наслаждаться свободой.

По отбытии срока наказания каторжников переводили в разряд ссыльнопоселенцев. Часто местом ссылки определяли те же места, где они были в заключении.

3 Заработки ссыльнокаторжных

Рассмотрим трудовые отношения, возникающие в тюрьмах Нерчинской каторги, а именно вопросы вознаграждения за труд ссыльнокаторжных. Заработок - это право человека на вознаграждение за труд. Важность и необходимость вопроса заработках арестантов каторжных тюрем никто не мог отрицать. В законодательстве заработок арестантов каторжных тюрем устанавливался в размере 1/10 от общего количества заработанных денег. Это ничтожная часть дохода каторжан едва ли могла способствовать мотивации к труду, сам по себе каторжный труд без вознаграждения уже являлся наказанием. Во время содержания под стражей арестанты всех наименований с разрешения тюремного начальства имели право расходовать на свои нужды и надобности и на пособия их семейства не более половины заработанных каждым лицом денег, а остающиеся суммы, - говорилось в законе, - выдавать арестантам при освобождении и при нормальном его поведении осужденный всегда может получить половину его заработка. В случае смерти арестанта во время содержания в местах заключения причитающий ему заработок выдается наследникам.

Все это способствовало тому, что каторжане, выходя из тюрьмы, имели незначительные накопления и не могли обосноваться более или менее сносно на поселении. Такую систему вознаграждения за труд едва ли можно признать целесообразной. Освобождение же из тюрем значительного числа людей, лишенных средств к существованию, сравнительно уже пожилых, приводило к новым преступлениям со стороны этих людей, что способствовало пополнению рядов рецидивистов и возврат их в тюрьмы.

4. Культурный досуг ссыльнокаторжных

Однако и в этой серой повседневности у заключенных были приятные моменты. К числу тюремных радостей относилось: переписка и свидание с родными, чтение книг, мытье в бане. Устав о ссыльных разрешал каторжникам вступать даже в брачно-семейные отношения. "Ссыльнокаторжные, мужчины и женщины, первого разряда через 3 года, второго разряда через 2 года, а третьего через 1 год после поступления в отряд исправляющихся, могут вступать в брак " - говорилось в 182 ст. Устава.

Письма для отправления родным принимались тюремной администрацией по субботам, а встреча с родственниками разрешались только по воскресным дням. Переписка с родными в соответствии с циркулярами Главного тюремного управления ставилось в зависимость от поведения заключенных. При хорошем поведении заключенные могли писать два письма в месяц. Для этого в камерах разрешалось иметь чернила, карандаши и бумагу. Все письма перед отправкой в предварительном порядке просматривались тюремной администрацией.

Заключенным в свободное от работы время разрешали читать книги и журналы, а начальник Главного тюремного управления А.П.Соломон при посещении Нерчинской каторги рекомендовал даже обучать грамоте каторжников. Здесь уместно отметить, что первые тюремные школы грамотности и библиотеки возникли еще в период пребывания на каторге декабристов. Согласно требованиям Устава содержание под стражей, арестантам разрешалось чтение духовных, нравоучительных и исторических книг. Чтение же газет и иных периодических изданий разрешалось только лицам, ссылаемым исключительно в административном порядке.

Для многих заключённых тюрьма стала своеобразным университетом, в котором они прочитали столько книг, сколько не прочитали, будучи на свободе. Например: находясь в Петропавловской крепости, П. А. Кропоткин занимался изучением истории России, писал труды, предназначенные для Географического общества. Он не только пользовался книгами из тюремной библиотеки, но и выписывал литературу из "великолепной" библиотеки Академии наук и библиотеки Черкасова. "По целому тому в сутки" читал в Доме предварительного заключения Н. А. Морозов. Пробыв 25 лет в одиночном заключении, он вышел на свободу крупным учёным, труды которого получили мировое признание. Узник Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей, он продемонстрировал исключительную выдержку и во время заточения в Двинскую крепость 1911 г., где изучил древнееврейский язык с целью исследования старозаветной Библии и написал четыре тома "Повестей моей жизни". Известно, сколь "плодотворно" проводил время в заточении Д. И. Писарев - в застенках Петропавловской крепости им написаны лучшие произведения.

5. Юмор в среде ссыльнокаторжных

По признанию каторжан, тяжесть наказания каторгой состояла не столько в режимных нормах, сколько в изолированности от внешнего мира и общежитийном принципе содержания. Дело в том, что обитателям тюрем приходилось длительное время находиться в одних и тех же помещениях с одними и теми же людьми, среди которых очень часто рождалось психологическая несовместимость. Чтобы не возникало ссор на почве межличностных конфликтов, заключенные предпринимали различные меры. Во многом помогал юмор и самоирония. Несмотря на тяжесть обстановки, обитатели тюрем смеялись, шутили над собой, над своими товарищами, над ситуациями. Здоровый и необидный смех спасал людей, тушил разгорающиеся конфликты, разряжал атмосферу в коллективе.

Уровень шуток различался, встречались и обидные, задевавшие самолюбивых и амбициозных. Но больше ценилось остроумие, умело и тонко подмечавшее недостатки.

Разумеется, умение удачно шутить зависело от уровня общей культуры, интеллекта, душевной тонкости.

Заключенным хотелось шутить, чтобы выжить. Каждой камере тюрьмы они придумывали прозвище.

Практиковали в тюрьме и сатирическое творчество. Желающих писать смешные рассказы на разные темы было не мало. кроме серьезного и солидного рукописного журнала "Кара" заключенные выпускали юмористический "Листок объявлений", в котором помещали смешные истории, пародии. Одного издания заключенным оказалось недостаточно они выпускали еще и журнал "Кара и кукиш". Он полностью посвящался юмористическим и курьезным случаям из жизни политической каторги.

Юмор в тюрьме создавал не только настроение, позволяя выжить заключенным. Постепенно из него сформировалась тюремная культура.

Заключение

Система наказаний нового времени должна была, прежде всего "убедить преступника в справедливости наказания, в том, что государство карает их не из мести, не из злобы, а по необходимости, и что меры его рассчитаны на благие результаты, как для общества, так и для каждого отдельного преступника". Ведущие тюрьмоведы страны обращали внимание на необходимость повышения расходов государства на нравственно-умственную культуру арестантов и на поддержку их после отбывания наказания. Но к концу XIX века многие юристы склонялись к мысли о том, что каторга, как вид наказания, не нужна государству, поскольку основных целей она не выполняла. Но, несмотря на эти рассуждения, каторга продолжала существовать вплоть до ее ликвидации в 1917 году.

Таким образом, ссылка в каторжные работы была одним из основных и важных видов наказания во второй половине XIX века. Первоначально каторге отводилась функция наказать, покарать преступника и получить от его "тяжкого" труда максимальный доход. Со временем в связи с либерализацией российского общества, понимание значения каторги изменяется - появляется воспитательная задача труда арестантов в каторжных работах и соответственно создание условий для его перевоспитания, то есть, в борьбе с преступностью для формирования устойчивого развития общества важно стало не столько "уничтожение" преступника, сколько его перевоспитание. Можно говорить о том, что защита прав человека, в том числе и элементарных прав преступников нецеленаправленно стала важным условием для формирования гражданского общества в России.

Список использованных источников

Гражданское общество: история и современность: сб. статей: в 2 ч./ Заб.гос. гум-пед.ун-т. Чита, 2007.-41.-197 с.

Константинов, А.В. Забайкалье: Ступени истории (древнейших времен до 1917 года): ил., фото. Новосибирск, 2007-264 с.

Романюк Л.Б. Заработки ссыльнокаторжных Нерчинского горного округа и их распределение // Вестн. ЗабГУ. - 2012.- № 12.- С.9-17.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.