Эпос метаморфозы. Метаморфозы
«Метаморфо́зы» – поэма древнеримского поэта Публия Овидия Назона в 15 книгах. В ней автор рассказывает о различных превращениях.
Само слово «метаморфоза» в переводе с греческого языка (μεταμόρφωσις) означает «превращение, преобразование чего-либо». Эти превращения, описанные Овидием (всего их в поэме 199), произошли со времени сотворения мира, они соответствуют греческой и римской мифологиям. В связи с этим поэма является уникальным по своему охвату сборником античных мифов.
В фольклоре различных народов были распространены мифы о превращениях людей в животных, в предметы неодушевленной природы: растения, камни, источники, светила и т. д. Эллинистические поэты проявляли большой интерес к фольклору и мифологии и использовали эти легенды в своих художественных произведениях.
Публий Овидий Назон (43 г. до н.э.-17 или 18 г. н.э.)
Лука Синьорелли (ок. 1499-1502) «Портрет Овидия»
Римский поэт. Родился в г. Сульмон в Апеннинах (ныне Сульмона, примерно 140 км к востоку от Рима) в богатой провинциальной семье. Овидий вместе с братом, который умер в возрасте 20 лет, учился в Риме. Овидий отличался большими способностями в области риторики, политики, поэзии. Был знаком со многими римскими поэтами того времени: Проперцием, Тибуллом, встречался с Вергилием. Своё образование завершил в Афинах, а затем путешествовал по восточному Средиземноморью в сопровождении поэта Эмилия Макра. Вернувшись в Рим, вошел в высшее светское общество.
Император август в 8 г. н.э. отправил Овидия в ссылку в город Томы (нынешняя Румыния, г. Констанца) в связи с интригой внутри императорской семьи. В этой ссылке поэт находился до конца своей жизни.
Памятник Овидию в Констанце
Писал лирические стихи, исторические поэмы, но шедевром его творчества являются «Метаморфозы».
XI-XII вв. (эпоха Возрождения) назвали «веком Овидия» – именно в это время была велика мода на творчество Овидия. Многие поэты того времени подражали Овидию. Часто на Овидия ссылался Данте в своих произведениях, им восхищались Петрарка и Боккаччо, темы из «Метаморфоз» Овидия заимствовал Шекспир («Сон в летнюю ночь», «Ромео и Джульетта»), Мильтон и многие другие. Например, итальянский скульптор Д.Л. Бернини создал мраморную скульптуру «Аполлон и Дафна», сюжет которой основывается на одном из рассказов, включенных в «Метаморфозы» Овидия. Миф рассказывает о том, что бог солнца Аполлон хочет догнать нимфу Дафну, но она не хочет этого и просит помощи у богов. Скульптор запечатлел тот момент, когда настигаемая Аполлоном Дафна по воле богов начинает превращаться в лавр: Аполлон практически настиг беглянку, но пальцы рук Дафны уже превращаются в ветви, а ноги – в корни лавра.
Джованни Лоренцо Бернини «Аполлон и Дафна». Галерея Боргезе (Рим)
Автор: Int3gr4te – собственная работа, из Википедии
Но постепенно к XVIII в. интерес к Овидию стал угасать.
«Метаморфозы»
Овидий объединил мифы по циклам, по сходству персонажей, по месту действия – так он добился единства произведения. Иногда Овидию приходилось самому придумывать связующие звенья между разнородными легендами.
Поэма Овидия начинается с рассказа о сотворении мира из беспорядочного хаоса, а кончается философским заключением Пифагора о вечной изменчивости и чудесных превращениях, происходящих в окружающей природе, но призывает не употреблять в пищу мясо живых существ.
Овидия интересует психология различных персонажей и та обстановка, в которой они действуют. Для всей поэмы Овидия характерно соединение фантастики с реальностью. Герои «Метаморфоз» одновременно и сказочные мифологические фигуры, и обыкновенные люди. Глубокомысленные рассуждения не характерны для «Метаморфоз» – возможно, именно доступность, легкость и поэтичность рассказа и поставили «Метаморфозы» Овидия в число одной из популярнейших книг до настоящего времени. Фактически книга представляет собой изложенные в изящной форме древние поэтические мифы. Многие мифы из этой поэмы стали темой для литературных произведений, опер, балетов и картин: миф о любви Аполлона к нимфе Дафне, о прекрасном Нарциссе, влюбившемся в собственное изображение, о нимфе Эхо, о полете Дедала и Икара, о скульпторе Пигмалионе, создавшем статую прекрасной женщины и влюбившемся в свое создание и др.
Овидий изображает сюжеты очень выразительно – настолько выразительно, что художники охотно создают живописные иллюстрации на сюжеты поэмы. Персонажи «метаморфоз» многочисленны и разнообразны по возрасту и происхождению: здесь и боги, и юные влюблённые, и исторические деятели. По существу – это современники Овидия, как бы живущие в мире мифов.
Древнегреческий миф о Дедале и Икаре
Дедал был непревзойденным художником, скульптором и зодчим. Его статуи были как живые.
Дедалу помогал Тал, сын его сестры. Юноша был чрезвычайно талантлив и поражал всех своим необычным даром. Все говорили, что, возмужав, он превзойдет своего учителя Дедала. Это огорчало Дедала, и он решил устранить Тала: заманил его на высокую скалу и столкнул вниз. Афиняне, узнав о злодеянии Дедала, изгнали его из города.
Мастер поселился на острове Крит, у могущественного сына Зевса и Европы царя Миноса, который высоко ценил его творчество. Здесь он создал много прекрасных произведений искусства, в их числе был знаменитый Лабиринт с такими запутанными ходами, что попавший в его галереи был обречён на то, что никогда из них не выберется.
В этот Лабиринт Минос заключил сына своей жены, ужасного человекобыка Минотавра.
Минотавр. Скульптура в Йоркшире
Автор: Malcolm Morris, из Википедии
Но Дедала тяготил тот факт, что он жил на острове на положении царского пленника, которому разрешалось делать прекрасные вещи лишь для самого Миноса – Дедал не мог покинуть Крит, чтобы ни один владыка на земле не стал обладателем подобных шедевров.
Дедал, сидя на берегу моря, постоянно горевал о том, что ему никогда не суждено увидеть родины... Не выбраться отсюда. Был только один путь – водный, но он закрыт царскими кораблями.
И однажды его взор упал на птицу, которая оторвалась от скалы и полетела в сторону моря. Мастера озарило: небо не принадлежит Миносу! В вышине никого невозможно удержать!
С того дня Дедал начал собирать птичьи перья. Он задумал покинуть остров вместе с подросшим сыном Икаром.
Втайне Дедал конструировал и делал из перьев крылья. Скрепил перья льняными нитками, залил расплавленным воском – они получились похожими на птичьи.
Когда все было готово, сказал Дедал сыну, чтобы он собирался в полёт, но умолял его быть осторожным: не спускаться слишком низко к волнам, чтобы перья не отяжелели от морских брызг, и не подниматься близко к солнцу, чтобы воск не растопился от жара.
Продели они руки в петли на крыльях и взлетели ввысь. Люди, глядя на них, думали, что летят боги.
Х. Бол «Пейзаж с падением Икара»
Остров Крит остался позади, они летели всё дальше и дальше, Дедал оборачивался назад, следя за Икаром. Но Икара опьянил полёт, он играл в небе, взлетая и падая вниз и, наконец, взмыл вверх, к самому солнцу. Гелиос опалил его своими лучами, растопил воск. Перья от ветра разлетелись в разные стороны. Икар вскрикнул и упал в бездну моря. Зовёт Дедал сына, но ответа нет. Лишь птичьи перья качаются на поверхности воды...
Всё понял Дедал. Полетел он дальше один и приземлился на Сицилии, где правил царь Кокал, принявший прославленного мастера с почестями.
Тело юного Икара волны прибили к берегу, там и нашёл его Геракл и похоронил. Та часть Эгейского моря, где погиб юноша, называется Икарийским морем.
Древнегреческий миф о Дедале и Икаре в изложении Овидия
Ч.П. Ландон «Дедал и Икар»
«Моя задача серьёзна – я хочу рассказать, как можно удержать при себе бога Любви, мальчишку, рыскающего без определённой цели по огромному миру. Он лёгок, и у него два крыла, на которых он может улететь: трудно с ним сладить!
Минос всё предусмотрел, чтобы не дать убежать своему гостю, но он всё равно нашел путь к бегству с помощью крыльев. «Ты, Минос, славишься своим правосудием, - сказал Дедал, заперев плод преступления одной матери, полубыка-мужчину или полумужчину-быка, – «положи же конец моему изгнанию, позволь моему праху лечь в родную землю! Игрушка несправедливо поступившей со мною судьбы, я не мог жить на родине. Дай же мне, по крайней мере, умереть там! Но если ты не хочешь оказать эту милость старику, позволь вернуться хоть ребёнку! Если же ты не можешь быть снисходительным к ребёнку, будь снисходительным к старику!» Так говорил он, но царь не давал ему согласия на возвращение. Поняв, что всё напрасно, Дедал сказал: «Теперь, именно теперь, Дедал, тебе представляется случай доказать свою гениальность! Миносу подвластна суша, ему подвластны моря: и земля, и вода останавливают моё бегство!.. Остаётся один путь – воздух. Попробуем уйти по воздуху! Могучий Юпитер, прости мне моё намерение, - я не хочу подниматься к твоему звёздному жилищу: у меня остался единственный путь для бегства от моего тирана! Если мне будет необходимо идти через Стикс, я переплыву Стикс! Позволь мне изменить законам моей природы!».
Часто гений становится причиной несчастий. Мог ли кто думать когда-либо, что человек в состоянии летать по воздуху?.. Но Дедал начинает раскладывать по порядку перья, легкий материал, и связывает их друг с другом нитками. В нижней части он скрепил их расплавленным в огне воском. И вот единственная в своём роде работа мастера была кончена. Сын Дедала весело брал воск и перья, не подозревая, что этот аппарат приготовлен для его плеч.
П. Соколов «Дедал приделывает крылья Икару» (1777)
«Это судно должно доставить нас в отечество, оно поможет нам бежать от Миноса, – сказал отец Икару, – пусть Минос запрёт всё другое – воздуха ему всё равно не запереть! Насколько возможно, старайся лететь по воздуху благодаря моему изобретению! Старайся только не приближаться к Большой Медведице или спутнику Боота – вооружённому мечом Ориону! Лети на крыльях за мной! Я буду впереди, а ты не должен отставать от меня. Под моим предводительством нечего бояться! Если мы полетим близко к солнцу, воск не выдержит жара; с другой стороны, если станем взмахивать крыльями близко над морской поверхностью, крылья отсыреют от морской воды и потеряют свою гибкость. Лети посередине! Остерегайся также, дитя моё, ветров! В какую сторону понесёт тебя ветер, в ту сторону и лети!».
А. Канова «Дедал и Икар» (177801779)
Давая эти советы, Дедал приладил мальчику крылья и показал, как двигаться с их помощью, учил его, как учит птица своих слабых птенчиков. Затем он прикрепил к плечам сделанные для них крылья и пустился в путь. Уже собираясь лететь, он поцеловал своего молодого сына и как отец не мог удержаться от слёз... Неподалёку был холм, отсюда и пустились отец и сын в роковое для них бегство. Сам Дедал двигает своими крыльями, но смотрит и на то, как летит его сын, продолжая свой путь. Непривычное для них путешествие приводит их в восторг; но смелый Икар, ничего не боясь, летит не с той осторожностью, с какой следовало бы. Видевшие их рыбаки, стараясь поймать рыбу дрожащей удочкой, бросали начатую ими работу. Уже слева от них оставался Самос; уже они миновали Накс, Парос и любимый Аполлоном Делос. Справа от них был Аебинт, поросшая густым лесом Калимна и окружённая богатыми рыбой болотами Астипалея, когда мальчик, слишком самонадеянный, как это бывает в его не знающие осторожности годы, поднялся выше, чем следовало, и оставил своего отца одного. Размякли связки, растаял воск от близости солнца; лёгкий воздух не смог сдержать двигавшихся рук. В ужасе взглянул Икар с высоты неба вниз на море!.. От сильного страха потемнело у него в глазах... Воск растаял. Машет Икар своими голыми руками, дрожит и не может ни за что ухватиться. Упал он и, падая, вскричал: «Отец, отец, я падаю!» Зелёные волны моря сомкнули его уста, пока он говорил... Между тем, бедный отец – и в то же время уже не отец – звал его: «Икар! Икар! Где ты? В какую сторону ты летишь?», – звал он его. «Икар!», – продолжал он звать его... и увидел на воде перья.
В земле похоронил он сына. Море же теперь носит его имя. Минос не мог помешать человеку убежать на крыльях, а вот я готовлюсь удержать на месте... крылатого бога!»
4. "Метаморфозы" (или "Превращения")
являются главным произведением этого периода. Здесь поэт использовал популярный в эллинистической литературе жанр "превращения" (имеются в виду превращения человека в животных, растения, неодушевленные предметы и даже в звезды). Но вместо небольших сборников мифов о таких превращениях и вместо эскизных набросков этих последних, которые мы находим в предыдущей литературе, Овидий создает огромное произведение, содержащее около 250 более или менее разработанных превращений, располагая их по преимуществу в хронологическом порядке и разрабатывая каждый такой миф в виде изящного эпиллия.
"Метаморфозы" не дошли до нас в окончательном обработанном виде, так как Овидий перед своим отправлением в ссылку в порыве отчаяния сжег рукопись, над которой он в то время работал. Произведение это сохранилось только потому, что некоторые списки его были у друзей поэта, которые смогли впоследствии восстановить его как целое. Следы неполной доработки произведения нетрудно заметить еще и теперь, хотя в основном оно все же остается величайшим произведением античной литературы, которое наряду с Гомером во все века являлось для широкой публики главным источником ознакомления с античной мифологией и всегда восхищало своими художественными достоинствами.
а) Сюжет "Метаморфоз" есть не что иное, как вся античная мифология, изложенная систематически и по возможности хронологически, насколько в те времена вообще представляли себе хронологию мифа. В отношении хронологической последовательности изложения самыми ясными являются первые и последние книги "Метаморфоз".
Именно в книге I изображается первоначальное и самое древнее превращение, то есть переход от хаотического состояния, беспорядочного нагромождения стихий к оформлению мира как гармонически устроенного космоса. Далее следуют четыре традиционных века - золотой, серебряный, медный и железный, гигантомания, вырождение людей и всемирный потоп, когда на вершине Парнаса остаются только Девкалион и Пирра, от которых начинается новое человечество. К древней мифологической истории Овидий относит также и убиение Пифона Аполлоном, преследование Дафны Аполлоном, мифологию Ио, Фаэтона. Вместе с прочими мифами книги II весь этот древний период мифологии Овидий мыслит как время царя Инаха, откуда и пошла древнейшая Аргосская мифология.
Книги III и IV "Метаморфоз" погружают нас в атмосферу другого, тоже очень древнего периода античной мифологии, а именно трактуют фиванскую мифологию. Здесь рисуются нам старинные образы Кадма и Гармонии, Актеона, Семелы, Тиресия (III, 1-338). Однако в этих двух книгах имеются и такие вставные эпизоды, как мифы о Нарциссе и Эхо (III, 339-510), Пираме и Фисбе (IV, 55-167), о подвигах Персея (IV, 605-803). Книги V-VII относятся ко времени аргонавтов. В книге V много мелких эпизодов, и самый крупный посвящен Финею (1-235). Из книги VI в качестве наиболее известных отметим мифы о Ниобе (146-312), а также о Филомеле и Прокне (412-676). В книге VII мифологии аргонавтов непосредственно посвящены рассказы о Ясоне и Медее (1-158), Эзоне (159-293), бегстве Медеи (350-397). Тут же рассказы о Тесее и Миносе (398-522).
Книги VIII-IX - это мифы времен Геркулеса. В книге VIII славятся мифы о Дедале и Икаре (183-235), о Калидонской охоте (260-546), о Филомене и Бавкиде (612-725). Более половины книги IX посвящено самому Геркулесу и связанным с ним персонажам- Ахелою, Нессу, Алкмене, Иолаю, Иоле (1-417). Книга X блещет знаменитыми мифами об Орфее и Эвридике (1 -105), Кипарисе (106-142), Ганимеде (143-161), Гиацинте (162-219), Пигмалионе (243-297), Адонисе (593-559), Аталанте (560-739). Книга XI открывается мифом о смерти Орфея и о наказании вакханок (1-84). Здесь же мифы о золоте Мидаса (85-145) и ушах Мидаса (146-193), а также рассказ о Пелее и Фетиде (221-265), возвещающий о троянской мифологии. Книги XII и XIII - троянская мифология. В. книге XII перед нами проходят образы греков в Авлиде, Ифигении (1-38), Кикна (64-145) и смерть Ахилла (580-628). Сюда же Овидий поместил и известный миф о битве лапифов и кентавров (210-535). Из книги XIII к троянскому циклу специально относятся мифы о споре из-за оружия между Аяксом и Улиссом (1-398), о Гекубе (399- 575), Мемноне (576-622). Не прошел Овидий и мимо рассказа о Полифеме и Галатее (705-968), известного нам из Феокрита.
Книги XIII-XV посвящены мифологической истории Рима, в которую, как всегда, вкраплены и отдельные посторонние эпизоды. Овидий пытается здесь стоять на официальной точке зрения, производя Римское государство от троянских поселенцев в Италии во главе с Энеем. Этот последний после отбытия из Трои попадает на остров Делос к царю Анию (XIII, 623-704); далее следуют главнейшие эпизоды - о Главке и Сцилле (XIV, 1-74), о войне с ру-тулами (445-581), об обожествлении Энея (582-608). В книге XV - история одного из первых римских царей - Нумы, который поучается у Пифагора и блаженно правит своим государством. После ряда превращений Овидий заканчивает свое произведение похвалой Юлию Цезарю и Августу. Оба они являются богами - покровителями Рима. Поэт возносит хвалу Августу и говорит о своей заслуге как певца Рима. Юлий Цезарь вознесен на небо с превращением его в звезду, комету или даже целое созвездие. За ним на небо последует и Август.
б) Историческая основа "Метаморфоз" ясна. Овидий o хотел дать систематическое изложение всей античной мифологии, расположив ее по тем периодам, которые тогда представлялись вполне реальными. Из необозримого множества античных мифов Овидий выбирает мифы с превращениями. Превращение является глубочайшей основой всякой первобытной мифологии. Но Овидий далеко не столь наивный рассказчик античных мифов, чтобы мотив превращения имел для него какое-нибудь случайное или непосредственное значение. Все эти бесконечные превращения, которым посвящены "Метаморфозы", возникающие на каждом шагу и образующие собой труднообозримое нагромождение, не продиктованы ли такими же бесконечными превратностями судьбы, которыми была полна римская история времен Овидия и от которых у него оставалось неизгладимое впечатление. С большой достоверностью можно допустить, что именно эта беспокойная и тревожная настроенность поэта, не видевшего нигде твердой точки опоры, заставила его и в области мифологии изображать по преимуществу разного рода превратности жизни, что принимало форму первобытного превращения.
В этой своей склонности к мифологическим метаморфозам Овидий вовсе не был единственным. Метаморфозы - это вообще один из любимейших жанров эллинистической литературы. Если у Гесиода, лириков и трагиков мотив превращения пока еще остается в рамках традиционной мифологии, то в своих "Причинах" александрийский поэт III в. до н.э. Каллимах уже широко использует этот мотив для объяснения различных исторических явлений. О превращении героев в звезды специально писал Эратос-фен, и его небольшое произведение на эту тему дошло до нас. Некий Бойос сочинил стихи о превращении людей в птиц. Во II в. до н.э. в этом жанре писал Никандр Колофонский, а в I в.- Парфений Никейский. Не было недостатка в подобного рода произведениях и в римской литературе (например, Эмилий Марк, I в. до н.э.).
Из всех представителей жанра превращений Овидий оказался наиболее талантливым и глубоким, обладающим к тому же превосходной техникой стиха. Это сделало его "Метаморфозы" мировым произведением литературы. Будучи далеким от непосредственной веры и в превращения, и даже вообще в мифологию, Овидий, однако, не остановился на простом коллекционерстве, воспроизводящем мифы только ради самих мифов.
в) Идейный смысл, или идеология "Метаморфоз" достаточно сложна. Несомненно, во времена Овидия цивилизованная часть римского общества уже не могла верить в мифологию. Но эта в общем правильная оценка отношения Овидия к мифологии нуждается, однако, в существенной детализации.
Несмотря на свой скептицизм, Овидий искреннейшим образом любит свою мифологию, она доставляет ему глубочайшую радость.
Кроме любви к своим богам и героям Овидий испытывает еще какое-то чувство добродушной снисходительности к ним. Он как бы считает их своими братьями и охотно прощает им все их недостатки. Даже и само теоретическое отношение к мифам у Овидия отнюдь нельзя характеризовать как просто отрицательное. Тот подход к мифологии, который сформулирован самим поэтом очень подробно и притом с большой серьезностью, заключается в том, что обычно - и весьма неточно - именуется пифагорейством. То учение, которое проповедует Овидий, вложено им в уста самого Пифагора. В этой философской теории Овидия важны четыре идеи: 1) вечность и неразрушимость материи; 2) вечная их изменяемость; 3) основанное на этом постоянное превращение одних вещей в другие (при сохранении, однако, их основной субстанции) и 4) вечное перевоплощение душ из одних тел в другие. Назвать все это наивной мифологией уже никак нельзя, поскольку Овидий оперирует здесь отвлеченными философскими понятиями. Например, мифология очевиднейшим образом используется здесь для таких идей, которые имеют огромную философскую ценность и из которых особенное значение имеют первые две, граничащие с настоящим материализмом.
Таким образом, если эстетическая мифология является для Овидия предметом глубокой радости и наслаждения, то философски она оказалась для него художественным отражением самых глубоких и основных сторон действительности.
В идеологическом плане имеют, далее, большое значение культурно-исторические идеи "Метаморфоз". Прежде всего как поэт своего времени Овидий не мог не быть принципиальным индивидуалистом. Этот крайний индивидуализм является для эллинистически-римской эпохи лишь обратной стороной универсализма. Особенно выразительно это сказалось у Овидия в его изображении первобытного хаоса и появления из него космоса. Здесь вдруг появляется некий "бог" и "лучшая природа" (I, 21), так что построение космоса приписывается именно этому, почти личному началу; мы читаем даже о "строителе мира" (57), в полном противоречии с книгой XV, где распределение стихий трактуется вполне естественным образом.
Во времена Овидия, несомненно, уже зарождались какие-то монотеистические идеи, которые и заставили его ввести в свою космогонию какое-то личное начало. В "Метаморфозах" необходимо отметить внимание к сильной личности. Сильная личность, мечтающая овладеть просторами Вселенной, изображена в Фаэтоне, сыне Солнца. Он захотел править солнечной колесницей вместо своего отца, но не мог сдержать титанически рвущихся вперед коней, упав с колесницы, пролетел Вселенную и разбился. Таков же Икар рвавшийся ввысь на своих крыльях и тоже погибший от своего безумства (II, 237-300).
Овидий, глубоко познавший сладость индивидуального самоутверждения, вполне отдает себе отчет в ограниченности этого последнего и даже в его трагизме. Таковы все мифы у Овидия о состязании людей с богами с неизменной картиной гибели этих людей, не знающих своего подлинного места в жизни. Таков смысл мифов о состязании Пенфея с Вакхом (III, 511-733), Арахны с Минервой (VI, 1 - 145), Ниобы с Латоной (VI, 146-312), Марсия с Аполлоном (IV, 382-400), о непочтении Актеона к Диане (III, 131-252). В мифе о Нарциссе его герой, гордый и холодный, отвергающий всякую любовь, сам влюбляется в себя, в свое отражение в воде, погибает от тоски и от невозможности встретиться с любимым существом. Тут, несомненно, уже не индивидуализм, но скорее критика индивидуализма.
Эта критика у Овидия, впрочем, не всегда облекается в красивые формы. То, что он рассказывает о современном ему железном веке и вообще о четырех веках, хотя и восходит еще к Гесиоду, характеризуется у него как трагическое и неотвратимое. У людей, по Овидию, росло такое огромное моральное и социальное зло, что они оказались неисправимыми, и Юпитер устроил всемирный потоп (I, 163-245). В мифе о Мидасе, просившем Вакха о превращении всего, к чему он прикасается, в золото, дана резкая критика жадности к золоту и к даровому приобретению богатства. При всем своем легкомыслии Овидий глубоко понимает социальное зло и не пропускает случая ярко его изображать, извлекая материал из тех или других старинных мифов.
Между этими двумя полюсами - восторгом перед индивидуализмом и его критикой - у Овидия находим много тончайших оттенков.
Политическая идеология "Метаморфоз" также требует весьма осторожной характеристики. Если принять целиком вторую половину XIV и XV книгу, то здесь найдем не что иное, как вполне официальную для времени Овидия идеологию принципата со всей ее исторической, политической и философской аргументацией. Но в "Метаморфозах" их условно-мифологический и эстетско-эротичес-кий характер не имеет ничего общего с идеологией принципата и рассчитан на свободомыслящих людей, преданных исключительно только красоте и своим внутренним переживаниям.
Тем не менее сказать, что идеология "Метаморфоз" совершенно не имеет никакого отношения к принципату Августа, никак нельзя. Идеология Овидия здесь оппозиционна к Августу, но оппозиция эта отнюдь не политическая. Политически, наоборот, он вполне оправдывает появление принципата не хуже, чем Вергилий. У Овидия оппозиция не политическая, но морально-эстетическая.
Для политической оппозиции он был слишком легкомыслен и слишком погружен в свои внутренние переживания. Однако он разгневанного Юпитера, желающего потопить людей за их преступления, сравнивает с Августом; а от крови, пролитой Юлием Цезарем, по его мнению, содрогнулось все человечество (I, 200-206).
Овидий формально вполне стоит на позициях идеологии принципата; но по существу он понимает принципат как защиту для своей поэзии, для своей эстетики, полного всякого свободомыслия и эротики. Это, конечно, не было приемлемо для принципата, особенно в начальный период его существования. И естественно, что этой защите принципата у Овидия никто не верил. Тем не менее сам поэт, по крайней мере в период "Метаморфоз", думал только так, за что и заплатил столь дорогой ценой.
г) Жанры, использованные в "Метаморфозах", так же разнообразны, как и в любом большом произведении эллинистически-римской литературы. Они создают впечатление известной пестроты, но пестрота эта римская, то есть ее пронизывает единый пафос. Написанные гекзаметрами и использующие многочисленные эпические приемы (эпитеты, сравнения, речи), "Метаморфозы", несомненно, являются прежде всего произведением эпическим. Битва лапифов и кентавров, бой Персея и Финея могут быть приведены как пример эпического жанра (V, 1-235). Лирика не могла не быть представленной в "Метаморфозах" в самых широких размерах уже потому, что большинство рассказов дается здесь на любовную тему и не чуждается никаких интимностей. Не слабее того представлен драматизм. Медею, конечно, трудно было изобразить без драматических приемов (VII, 1 -158, 350-397). Можно говорить также и о драматизме таких образов, как Фаэтон, Ниоба, Геркулес, Гекуба и Полиместор, Орфей и Эвридика (X, 298-502) и многих других; дидактическими частями "Метаморфоз" являются их начало (хаос и сотворение мира) и их конец (пифагорейское учение). Обильно представлена также риторика в виде постоянных речей (без пространной и часто умоляющей речи нет у Овидия почти ни одного мифа). В этих речах соблюдаются традиционные риторические приемы.
В качестве примера искусного спора обычно приводят спор между Улиссом и Аяксом из-за оружия Ахилла, похвальную же речь произносит афинский народ Тесею (VII, 433-450); великолепную речь, граничащую с гимном, произносят поклонники Вакха своему божеству (IV, 11-32). Сильным риторическим элементом, правда, в соединении с другими жанрами проникнута и заключительная похвала Юлию Цезарю и Августу. Образцом эпистолярного жанра является письмо Библиды к своему возлюбленному Кавну (IX, 530-563). Представлены у Овидия и такие типично эллинистические жанры, как, например, идиллия в изображении первобытных времен, а также и в известном рассказе о Филемоне и Бавкиде, или любовная элегия в рассказе о Циклопе и Галатее и др.
Нередко пользуется Овидий и жанром этиологического мифа (т.е. мифологически объединяющего то или иное реальное историческое явление). Таковы рассказы о появлении людей из камней, которые бросали себе за спину Девкалион и Пирра, или рассказ о происхождении мирмидонян от муравьев. Любимый в античной литературе жанр описания художественного произведения, так называемый экфрасис, тоже имеет место в "Метаморфозах". Таково изображение дворца Солнца (II, 1 -18) с золотыми столбами, со слоновой костью над фронтоном, с серебряными дверями и образы богов в ткацком искусстве Минервы и Арахны и др. Не чужд Овидию и жанр серенады (XIV, 718-732) и эпитафия (II, 327 и след.).
Наконец, каждый рассказ из "Метаморфоз" представляет собой небольшое и закругленное целое со всеми признаками эллинистического эпиллия.
Несмотря на это обилие жанров и на все множество рассказов в том или другом жанре, "Метаморфозы" задуманы как единое и цельное произведение, что опять-таки соответствует эллинистически-римской тенденции соединять универсальное и индивидуальное. "Метаморфозы" вовсе не являются какой-то хрестоматией, содержащей отдельные рассказы. Все рассказы здесь обязательно объединяются тем или иным способом, иной раз, правда, совершенно внешним. Так, иной раз вкладываются разные мифы в уста какого-нибудь героя, либо действует ассоциация по сходству, по контрасту или даже не простой смежности в отношении времени, места действия и связей или проводится аналогия данного героя с другими. Формально "Метаморфозы" являются единым произведением, не говоря уже об их художественном единстве.
д)Художественный стиль Овидия имеет своим назначением дать фантастическую мифологию в качестве самостоятельного предмета изображения, то есть превратить ее в некоторого рода эстетическую самоцель. Необходимо прибавить и то, что у Овидия вовсе нет никакого собственного мифологического творчества. Мифологическая канва передаваемых им мифов принадлежит не ему, а есть только старинное достояние греко-римской культуры. Сам же Овидий только выбирает разного рода детали, углубляя их психологически, эстетически или философски.
Художественный стиль "Метаморфоз" есть в то же самое время и стиль реалистический, потому что вся их мифология насквозь пронизана чертами реализма, часто доходящего до бытовизма, и притом даже в современном Овидию римском духе.
Овидий передает психологию богов и героев, рисует все их слабости и интимности, всю их приверженность к бытовым переживаниям, включая даже физиологию.
Сам Юпитер иной раз оставляет свои страшные атрибуты и ухаживает за девушками. Влюбившись в Европу, он превращается в быка, чтобы ее похитить; но изящество этого быка, его любовные ужимки и обольщение им Европы рисуются Овидием вполне в тонах психологического реализма (II, 847-875).
Аполлон влюблен в дочь реки Пенея Дафну (I). Всякими умильными речами он умоляет о ее взаимности, но напрасно. Как галантный кавалер, он рекомендует ей причесать свои растрепанные волосы, но Дафна его не слушает. Она убегает от него, и он старается ее догнать. Вот-вот Аполлон ее настигнет, и она уже чувствует его близкое дыхание. Но тут она просит Пенея изменить ее вид, чтобы отвлечь внимание Аполлона. Ее тело немеет, грудь окружается корой, волосы превращаются в листья. Но и когда она превратилась в лавр, Аполлон все еще пытается ее обнимать, а под корой дерева слышит учащенное биение ее сердца. Любопытно, что он хочет привлечь ее своим божественными достоинствами, которые тут же подробно перечисляет.
Тот же Аполлон плачет о Кипарисе (X) и бурно переживает смерть Гиацинта. Особенно часто Овидий выдвигает на первый план чувство любви в самых разнообразных его оттенках. То читаем об идиллической, совершенно безмятежной любви стариков Филемона и Бавкиды, то Овидий восхищается бурной, страстной, не знающей никаких преград любовью Пирама и Фисбы с ее трагическим финалом. Любовь, проникнутая сильным, обостренным эстетизмом, отличает Пигмалиона, который создал такую красивую статую, что тут же в нее влюбился и стал просить богов о ее оживлении.
Тонкой эстетикой проникнута также любовь между Орфеем и Эвридикой. Любовь эпическая и героическая - между Девкалионом и Пиррой. Задушевная, сердечная и самоотверженная привязанность - между Кеиком и Гальционой, но с бурно-трагическими эпизодами и таким же финалом (XI).
Одним из самых существенных моментов художественного стиля "Метаморфоз" является отражение в нем современного Овидию изобразительного пластического и живописного искусства.
Еще с конца прошлого столетия и вплоть до настоящего времени Овидий подвергается исследованию в связи с современным ему искусством. Здесь получен ряд весьма важных результатов.
Установлено весьма большое сходство образов Овидия с помпеянской живописью, в частности с пейзажами. Если прочитать, например, описание пещеры Артемиды (III) или о раковинах на потолке в пещере Ахелоя (VIII), то упоминание здесь о пемзе, туфе, об окаймлении источника травой невольно вызывает впечатление какой-то картины. Живописные пейзажи реки Пенея (I) и место похищения Прозерпины.(V). Такие мифы, как о Дедале и Икаре, об Артемиде и Актеоне или о циклопе Полифеме, тоже были предметами изображения в помпеянской живописи.
В связи с живописными элементами художественного стиля Овидия необходимо отметить его большую склонность к тончайшему восприятию цветов и красок.
Кроме разнообразного сверкания дворец Солнца содержит и много других красок: на нем изображены лазурные боги в море (II, 8), дочери Дориды с зелеными волосами, Солнце в пурпурной одежде, престол Солнца со светящимися смарагдами. Колесница Солнца имеет золотое дышло, золотые ободы и оси колес, серебряные спицы, на ярме - хризолиты и другие цветные камни. После убийства Аргуса Юнона помещает на павлиньем хвосте его многочисленные глаза тоже в виде драгоценных камней (I, 722). Когда Фаэтон падает, у него красные горящие волосы, и летит он подобно падающей звезде. Когда Актеон увидел обнаженную Диану, то лицо ее покрылось такой краской, какая бывает на туче от падающих на нее лучей солнца или у пурпурной Авроры. Нарцисс охватывается "слепым огнем" страсти; а когда он умер, то вместо нее появляется цветок с желтой серединой и белоснежными лепестками.
Ткань Минервы содержит такое бесчисленное количество цветных оттенков, что ее можно сравнить только с радугой, которая к тому же окаймлена золотом (VI, 6). Во время плавания Кеика море становится то желтым, поднимая такой же песок со своего дна, то черным наподобие подземного Стикса, то белеет шумной пеной (XI). Среди сумеречной ночи, все больше и больше чернеющей, сверкает молния и пламенеют волны в огнях блеснувшей зарницы. У Ириды тысячецветное платье (XI, 589). Особенно часто у Овидия встречается красный и пурпурный цвета. Корни деревьев от крови Пирама окрашиваются в пурпурный цвет (IV, 125). Медея при мысли о Ясоне краснеет, как готовая погаснуть искра, раздуваемая огнем (VII, 77). Кипарис направляет оленя пурпурной уздой, а при растерзании Орфея скалы покрываются кровью. Сигейский берег краснеет от крови павших героев (XII). Когда Циклоп бросил камнем в Акиса, то из камня потекла пурпурная кровь, которая затем посветлела от воды, а из треснувшего камня стал расти зеленый тростник (XIII, 887-892).
Широко представлены пластические элементы художественного стиля Овидия. Глаз поэта всюду видит какое-нибудь движение, и опять-таки преимущественно живого тела. Фисба дрожит, как море при легком ветре (IV, 135); Европа, едущая по морю на быке, поднимает ноги, чтобы их не замочить (VI, 106). Боги входят" в хижину Филемона и Бавкиды, согнувшись, через слишком низкие двери (VIII, 640). Эта пластика часто воплощается в целой картине с резко очерченными контурами, то красивой, то отталкивающей. Филемон и Бавкида для угощения своих посетителей поставили на столы свежие и пестрые ягоды Минервы (оливы), осенние вишни в соку, редьку, салат, творог, печеные яйца. Все это было в глиняной посуде. Были также и глиняный расписной кратер, и простые чаши из резного бука, с внутренней стороны из желтого воска, орех, сморщенная фига, финик, слива, душистые яблоки, виноград с пурпурных лоз, сотовый мед золотого цвета (VIII, 666-679).
Потерпевший поражение Марсий, с которого сдирают кожу, превращается в сплошную рану; кровь у него льется струей, мышцы видны глазом, жилы трепещут без всякого покрова (VI, 387-391). Отмечается также связь изображений Овидия с театром его дней, в частности с пантомимой. Не раз указывалось на то, что в пещере Сна, которого в тихом сумраке пробуждает блистательная Ирида, окружающие его мифологические фигуры и особенно оборотень Морфей, умеющий подражать людям и в голосе, и в телосложениях, представлены у Овидия как целая театральная постановка (XI, 612-673). Аполлон выступает здесь в костюме актера (465-471), причем сам Овидий говорит, что у него вид именно артиста, что муза Каллиопа тоже ведет себя как перед эстрадным выступлением (V, 338-340). Персея после его победы над чудовищем люди и боги встречают аплодисментами (IV, 735).
Художественный стиль "Метаморфоз" весьма сильно пронизан драматическими элементами. Глубочайший драматизм содержится в мифе о растерзании Актеона его собственными собаками по повелению Дианы, о растерзании Пенфея вакханками и, в частности, его собственной матерью (710-733), о гибели Орфея (XI). Насыщенно драматичны также образы Медеи (VII), Ниобы (VI), Пирама и Фисбы (IV), Гекубы (XIII). Полная драматизма фурия Тисифона, являющаяся к Афаманту и Ино: в окровавленных руках она держит факел, плащ у нее тоже окровавлен; она подпоясана змеями, руки у нее тоже ими обвиты, в волосах и на груди тоже змеи, причем все эти змеи издают свист, щелкают языками и извергают яд; у нее спутники - Рыданье, Страх и Безумье (IV, 481-511). Ожесточенный бой, полный не только драматизма, но и всяких ужасов, изображается между Ахиллом и Кикном (XIII, 76-145), а также между лапифами и кентаврами (X, 210-392, 417-576). Перечисленные выше примеры драматизма у Овидия превосходят всякий реализм и превращаются в самый настоящий натурализм.
Художественный стиль "Метаморфоз", столь богатый чертами реализма и натурализма, в то же самое время отличается и сильным эстетизмом, т.е. любованием красотой только ради нее же самой. Отметим особую эстетическую чувствительность Овидия, которую он проявляет, например, в изображении музыки Орфея, действующей на всю природу, и в частности на разные деревья, о которых он говорит тут весьма интересными эпитетами, и даже на весь неумолимый подземный мир (X, 40-47, 86-105). Другим великолепным примером эстетизма Овидия является песня циклопа Полифема, направленная к его возлюбленной Галатее (XIII, 789- 869). Здесь сначала дается длинный ряд сравнений красоты Галатеи с разными явлениями природы. Затем такие же сравнения ее строптивого нрава, тоже с весьма красочными предметами, затем описание богатства Полифема и заключительное лирическое к ней обращение.
Может быть, самой главной чертой художественного стиля Овидия является его пестрота, но не в смысле какой-нибудь бессвязности и неслаженности изображаемых предметов, но пестрота принципиальная, специфическая.
Прежде всего бросается в глаза причудливая изломанность сюжетной линии произведения. В пределах сюжета отдельные его части разрабатываются совершенно прихотливо: излагается начало мифа и нет его конца, или разрабатывается конец мифа, а об его начале только глухо упоминается. То есть миф излагается слишком подробно или, наоборот, слишком кратко. Отсюда получается почти полное отсутствие существенного единства произведения, хотя формально поэт неизменно старается путем раздельных искусственных приемов как-нибудь связать в одно целое отдельные его части. Трудно установить, где кончается мифология и начинается история, отделить ученость от художественного творчества и определить, где греческий стиль мифологии и где римский. Правда, три заключительные книги произведения отличаются от прочих и своим прозаизмом, и своим римским характером.
Стилистическая простота сказывается также и в смешении мифологии с реализмом и даже с натурализмом. "Метаморфозы" пестрят бесконечно разнообразными психологическими типами, положениями и переживаниями. Здесь и легкомысленные и морально высокие люди; пылкие и страстные натуры чередуются с холодными и бесстрастными, благочестивые люди - с безбожниками, богатыри-с людьми немощными. Здесь цари и герои, пастухи и ремесленники, самоотверженные воины и политики, основатели городов, пророки, художники, философы, аллегорические страшилища; любовь, ревность, зависть, дерзание, подвиг и ничтожество, зверство и невинность, жадность, самопожертвование, эстетический восторг, трагедия, фарс и безумие. Действие разыгрывается здесь и на широкой земле с ее полями, лесами и горами, и на высоком, светлом Олимпе, на море и в темном подземном мире. И все это белое, черное, розовое, красное, зеленое, голубое, шафранное. Пестрота эллинистически-римского художественного стиля достигает в "Метаморфозах" своей кульминации.
Метаморфозы, или превращения – частый мотив античных мифов, чьи персонажи обращались то в звёзды, то в горы, то в растения.
Сначала Хаос превратился в Небо и Землю. Потом случился великий потоп, убивший всех людей на Земле, кроме праведных Девкалиона и его жены Пирры. По наставлению богов начали они бросать за спину камни: брошенные Девкалионом превратились в мужчин, брошенные Пиррой – в женщин.
Позже Фаэтон выпросил у Солнца, своего отца, его колесницу, но дрогнула его рука в небе, и начался пожар на земле, пламя охватило леса, поля и реки. Земля обратилась за помощью к Зевсу, и убил он дерзкого Фаэтона.
Смертная Арахна вызывает Афину состязаться в тканье. Богиня изобразила на ткани всех богов, а по краям – смертных, обращённых в животных и растения за дерзость. Арахна изобразила на своей работе превращения Зевса, Аполлона, Диониса и других богов. Обе мастерицы оказались равны в своем мастерстве, однако Афина решила наказать смертную за кощунство и обратила её в паука.
Дионис, подаривший людям вино, наказывал своих врагов, превращая их в животных. Так, мореплавателей, решивших продать красавца в рабство, он обратил в дельфинов. По просьбе Мидаса, всё, до чего прикасался царь, немедленно превращалось в золото.
Зевс и Гермес в благодарность за гостеприимство превратили бедную хижину стариков в роскошный большой дом, а сами старики после смерти стали деревьями, растущими рядом друг с другом.
Горгона, от чьего взгляда все становится камнем; бог Ахелой, сразившийся с Гераклом в облике змея и быка; Мирра, обращённая богами в дерево за кровосмесительную любовь к своему отцу; Кенида, ставшая по своему желанию мужчиной; Аякс, из чьей крови после его смерти вырастают цветы гиацинта – практически в каждом древнегреческом мифе отражены метаморфозы персонажей.
В Древнем Риме мифы тоже полны превращений: Ромул после основания города вознёсся на небеса и стал богом, Юлий Цезарь после смерти взлетел кометой и также превратился в бога.
По словам Пифагора, всё погибает на этом свете, кроме человеческой души, и она способна менять свои физические оболочки. Именно этим мудрец объяснял свой отказ от употребления мяса в пищу.
Всё постоянно меняется: времена года сменяют друг друга, человек переходит из юности в старость, с каждым годом меняясь, вода испаряется в воздух, а воздух уходит в огонь. Автор на примере древней мифологии показал, что вся жизнь состоит из череды превращений.
Картинка или рисунок Овидий - Метаморфозы
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Трилогия о Кроше Рыбакова
Ученики выпускных классов проходят летнюю практику на ремонтной автомобильной базе, которая шефствует над классом, где учится Крош (Сергей Крашенинников).
- Краткое содержание Андреев Кусака
1901 год. Андреев Леонид заканчивает свое произведение «Кусака». В центре повествования собачонка, которая никому не нужна. Ее шпыняют, даже могут побить
- Краткое содержание Платон Пир
Апполодор встречается со своим товарищем и тот просит его рассказать о пире, проходившем в доме поэта. Пиршество это было уже очень давно, около 15 лет назад. Велись на нем беседы о боге Эроте и о любви.
- Краткое содержание Солдат и мальчик Приставкин
Военное время. 1943 год. В один подмосковный городок прибывает эшелон с солдатами, которые едут на фронт. Здесь часто проезжают поезда, но не для всех бойцов этот город – родной.
- Краткое содержание Пришвин Моя родина
Моя мама всегда вставала рано. Мне тоже нужно было встать пораньше, чтобы поставить ловушки на птиц. Вдвоем мы пили чай с молоком. Чай был необыкновенным на вкус. Аромат придавало топленое молоко в горшочке
«Метаморфозы» («Metamorphoses») — эпос П. Овидия Назона. Одно из крупнейших произведений, содержит 15 книг, над которыми автор работал примерно со 2 по 8 г. н.э. Узнав о своей ссылке, Овидий в отчаянии сжег «Метаморфозы» (текст восстановлен по спискам друзей). В композиционном отношении «Метаморфозы» представляют собой «непрерывную песнь» от сотворения мира и до времен Овидия (последний сюжет — превращение Цезаря в звезду), образуя широкое мифологическое полотно, послужившее своеобразной мифологической энциклопедией для многих поколений читателей. Поэма «Метаморфозы» Овидия делится на несколько больших блоков: первая треть написана под знаком фиванской тематики, вторая — афинской, третья — троянско-римской.
Большие части не совпадают по своему охвату с книгами. Первая часть излагает мифы, связанные с сотворением мира (первая половина 1-й книги), вторая часть — любовные приключения богов (конец 1-й книги). Вторая часть содержит описание мирового пожара, вселенской катастрофы, аналогичной по масштабам потопу в первой книге, и опять-таки любовные приключения богов (2-я книга). Третья часть (3-я книга и большая половина 4-й) — пересказ мифов фиванского цикла. Четвертая часть (конец 4-ой и начало 5-ой книги) — излагает мифы о Персее. Пятая часть (середина и конец 5-й и начало 6-й книги) — описание «божественного гнева». Шестая часть, так называемая «афинская», одна из самых крупных, включает книги от середины 6-й до начала 9-й. Седьмая часть (первая половина 9-й книги) посвящена подвигам и жизни Геракла. Восьмая часть (от середины 9-й до начала 11-й книги) рассказывает о видах противоестественной любви и о благочестии. Девятая часть (11 -я книга) излагает генеалогию героев от Орфея до отцов вождей, отправившихся под стены Трои. Десятая часть (12-я и почти вся 13-я книги) пересказывает историю Троянской войны. Одиннадцатая часть (конец 13-й и почти вся 14-я книга) повествует о приключениях и подвигах Энея. Двенадцатая, заключительная, часть посвящена предыстории Рима.
Мастерство Овидия-рассказчика проявляется в исключительной виртуозности компоновки столь масштабного повествования, утонченном искусстве сюжетных переходов, использовании сложнейших рамочных конструкций (например, история Ио становится рамкой для сюжета о Меркурии и Аргусе, а последний, в свою очередь, включает в свой состав этиологический миф о Сиринге). Предисловие, предпосланное столь грандиозному сочинению, естественно, адресовано всем богам — авторам превращений. Финал, после философического объяснения описанных превращений, содержит рассуждения о величии и бессмертии поэзии (в духе «Памятника» Горация).
С точки зрения жанра, «Метаморфозы» Овидия представляют собой исключительный по размаху сплав многих разновидностей поэтического творчества. Здесь есть, например, и чисто риторические отрывки (наиболее откровенный пример школьного упражнения на заданную тему — спор Аякса и Улисса за оружие Ахилла в начале 13-й песни); есть и мастерски обработанные сюжеты в духе александрийского эпиллия (знаменитая история Филемона и Бавкиды, ставшая источником вдохновения для Лафонтена и использованная Гете во второй части «Фауста», представляет собой контаминацию эпиллиев Каллимаха о Гекале и о Геракле и Молорхе); сюжет об Орфее — соревнование с 4-й книгой «Георгии» Вергилия; в 13-й книге (история с Циклопом) Овидием пародируются буколики виднейших представителей этого жанра: Феокрита и Вергилия. В «Метаморфозах» автор использовал и собственный поэтический опыт (например, сюжет об Икаре достаточно точно воспроизводит разработку мифа в начале 2-й книги его «Науки любви»; однако здесь виден более зрелый художник, глубже проникший в материал и преодолевший крайности своих юношеских увлечений).
Язык эпоса отличается легкостью и изяществом (что дало повод А.А. Фету признать Овидия лучшим латинским стилистом среди поэтов). Он, впрочем, не столь возвышен и разнообразен, как у Вергилия; его кажущая близость к повседневному языку скрывает тщательную и кропотливую работу. Овидию не свойственна патетичность: он не может удержаться от острот в самых трагических местах (гибель Актеона и Кеика). Поэт выстраивает несколько классических схем для своих каламбуров, которыми и пользуется очень широко: конкретное и абстрактное дополнение для одного глагола («омой и голову, и преступление», «пользуйся моими советами, а не моей колесницей», «ветры уносят мои слова — и, увы, паруса твоих кораблей!»); более редкий и изящный тип — одно и то же лицо в нескольких функциях при одном глаголе: Марсий, с которого снимают кожу, спрашивает у Аполлона: «Зачем ты вынимаешь меня из меня же?» Эпической технике Овидия свойственна некоторая — не вполне сводимая к особенностям национального эпоса, но вполне проявившаяся в его раннем творчестве — избыточность: он любит выражать одну и ту же мысль несколько раз в совершенно разном виде (классическим примером является история Мидаса: превращение в золото различных предметов описано без единого повтора несколько раз); ingenium Овидия, искусство нахождения, едва ли не первое в истории европейской поэзии вообще.
Кроме «Метаморфоз», перу Овидия принадлежит ряд других знаменитых произведений: сочинение «Лекарства от любви», которое можно считать четвертой книгой дидактического эпоса «Наука любви», написанные параллельно с «Метаморфозами» «Фасты» (эпос в духе Каллимаха и Проперция о римском календаре, основным источником для которого послужили труды Варрона), а также поздние произведения периода ссылки: «Скорбные элегии» (« Tristia ») и «Письма с Понта».
В жизни Овидий отличался исключительной доброжелательностью по отношению к своим коллегам. Критические мотивы (частые у Горация, редкие, но все же присутствующие у Вергилия) чужды ему совершенно; он по праву занял место лидера своего поколения в римской поэзии и с уважением относился к поколению старшему. Средневековье и Ренессанс высоко ценили творчество Овидия; Данте включает его в число лучших поэтов; Петрарка использует его мотивы; Милтон в своих эпических произведениях цитирует его меньше, чем Вергилия, но весьма обильно. Овидию подражают Чосер и Дю Белле, мотивы «Метаморфоз» можно обнаружить во «Франсиаде» Ронсара. На голландский язык эпос переводит Вондел. «Мифологическая энциклопедия» дает сюжеты для многочисленных картин художникам Ренессанса и последующих эпох. Позднее к Овидию обращаются со стихотворными посланиями Пушкин и Грилльпарцер. Андре Шенье упрекает поэта в том, что тот не восстал против Августа (позднее это станет общим местом романтической критики). В XX в. Овидий утратил свою популярность вместе со всей античной литературой; тем не менее он остается одним из самых читаемых древних поэтов.
Овидий
Метаморфозы
Слово «метаморфозы» значит «превращения». Было очень много древних мифов, которые кончались превращениями героев - в реку, в гору, в животное, в растение, в созвездие. Поэт Овидий попробовал собрать все такие мифы о превращениях, которые он знал; их оказалось больше двухсот. Он пересказал их один за другим, подхватывая, переплетая, вставляя друг в друга; получилась длинная поэма под заглавием «Метаморфозы». Начинается она с сотворения мира - ведь когда Хаос разделился на Небо и Землю, это уже было первое в мире превращение. А кончается она буквально вчерашним днем: за год до рождения Овидия в Риме был убит Юлий Цезарь, в небе явилась большая комета, и все говорили, что это вознеслась на небеса душа Цезаря, который стал богом, - а это тоже не что иное, как превращение.
Так движется поэма от древнейших к новейшим временам. Чем древнее - тем величавее, тем космичнее описываемые превращения: мировой потоп, мировой пожар. Потоп был наказанием первым людям за их грехи - суша стала морем, прибой бил в маковки гор, рыбы плавали меж древесных ветвей, люди на утлых плотах умирали от голода. Только двое праведников спаслись на двухвершинной горе Парнасе - праотец Девкалион и жена его Пирра. Схлынула вода, открылся пустынный и безмолвный мир; со слезами они взмолились богам и услышали ответ: «Материнские кости мечите себе за спину!» С трудом они поняли: общая мать - Земля, кости ее - камни; они стали метать каменья через свои плечи, и за спиною Девкалиона из этих камней вырастали мужчины, а за спиною Пирры - женщины. Так явился на земле новый человеческий род.
А пожар был не по воле богов, а по дерзости неразумного подростка. Юный Фаэтон, сын Солнца, попросил отца: «Мне не верят, что я твой сын: дай же мне проскакать по небу в твоей золотой колеснице от востока до закатав «Будь по-твоему, - ответил отец, - но берегись: не правь ни вверх, ни вниз, держись середины, иначе быть беде!» И пришла беда: на высоте у юноши закружилась голова, дрогнула рука, кони сбились с пути, в небе шарахнулись от них и Рак и Скорпион, на земле запылали горные леса от Кавказа до Атласа, закипели реки от Рейна до Ганга, ссохлось море, треснула почва, свет пробился в черное царство Аида, - и тогда сама старая Земля, вскинув голову, взмолилась Зевсу: «Хочешь сжечь - сожги, но помилуй мир, да не будет нового Хаоса!» Зевс грянул молнией, колесница рухнула, а над останками Фаэтона написали стих: «Здесь сражен Фаэтон: дерзнув на великое, пал он».
Начинается век героев, боги сходят к смертным, смертные впадают в гордыню. Ткачиха Арахна вызывает на состязание богиню Афину, изобретательницу тканья, У Афины на ткани - олимпийские боги, Посейдон творит для людей коня, сама Афина - оливу, а по краям - наказания тех, кто посмел равняться с богами: те обращены в горы, те в птиц, те в ступени храма. А у Арахны на ткани - как Зевс обернулся быком, чтоб похитить одну красавицу, золотым дождем для другой, лебедем для третьей, змеем для четвертой; как Посейдон превращался и в барана, и в коня, и в дельфина; как Аполлон принимал вид пастуха, а Дионис - виноградаря, и еще, и еще. Ткань Арахны не хуже, чем ткань Афины, и Афина казнит ее не за работу, а за кощунство: превращает ее в паука, который висит в углу и вечно ткет паутину. «Паук» по-гречески - «арахна».
Зевсов сын, Дионис-виноградарь, чудотворцем идет по свету и дарит людям вино. Врагов своих он наказывает: корабельщики, перевозившие его через море, решили похитить такого красавца и продать в рабство - но корабль их останавливается, пускает корни в дно, плющ обвивает мачту, с парусов повисают гроздья, а разбойники изгибаются телом, покрываются чешуей и дельфинами прыгают в море. А друзей своих он одаряет чем угодно, но не всегда они просят разумного. Жадный царь Мидас попросил: «Пусть все, чего я коснусь, становится золотом!» - и вот золотой хлеб и мясо ломают ему зубы, а золотая вода льется в горло расплавленным металлом. Простирая чудотворные руки, он молит: «Ах, избавь меня от пагубного дара!» - и Дионис с улыбкой велит: «Вымой руки в реке Пактоле». Сила уходит в воду, царь снова ест и пьет, а река Пактол с тех пор катит золотой песок.
Не только юный Дионис, но и старшие боги появляются меж людей. Сам Зевс с Гермесом в облике странников обходят людские села, но грубые хозяева гонят их от порогов. Только в одной бедной хижине приняли их старик и старуха, Филемон и Бавкида. Гости входят, пригнув головы, присаживаются на рогожу, перед ними столик с хромой ножкой, подпертой черепком, вместо скатерти его доску натирают мятой, в глиняных мисках - яйца, творог, овощи, сушеные ягоды. Вот и вино, смешанное с водой, - и вдруг хозяева видят: чудо - сколько ни пьешь, оно не убывает в чашах. Тут они догадываются, кто перед ними, и в страхе молят: «Простите нас, боги, за убогий прием». В ответ им хижина преображается, глинобитный пол становится мраморным, кровля вздымается на колоннах, стены блещут золотом, а могучий Зевс говорит: «Просите, чего хотите!» «Хотим остаться в этом вашем храме жрецом и жрицею, и как жили вместе, так и умереть вместе». Так и стало; а когда пришел срок, Филемон и Бавкида на глазах друг у друга обратились в дуб и липу, только и успев молвить друг другу «Прощай!».
А меж тем век героев идет своим чередом. Персей убивает Горгону, превращающую в камень взглядом, и когда кладет ее отсеченную голову ниц на листья, то листья обращаются в кораллы. Ясон привозит из Колхиды Медею, и та превращает его дряхлого отца из старика в молодого. Геракл бьется за жену с речным богом Ахелоем, тот оборачивается то змеем, то быком - и все-таки побежден. Тесей входит в критский Лабиринт и убивает там чудовищного Минотавра; царевна Ариадна дала ему нить, он протянул ее за собою по путаным коридорам от входа до середины, а потом нашел по ней дорогу обратно. Эту Ариадну отнял у Тесея и сделал своею женою бог Дионис, а венчик с ее головы он вскинул в небо, и там он засветился созвездием Северной Короны.
Строителем критского Лабиринта был умелец афинянин Дедал, пленник грозного царя Миноса, сына Зевса и отца Минотавра. Дедал томился на его острове, но бежать не мог: все моря были во власти Миноса. Тогда он решил улететь по небу: «Всем владеет Минос, но воздухом он не владеет!» Собрав птичьи перья, он скрепляет их воском, вымеряет длину, выверяет изгиб крыла; а мальчик его Икар рядом то лепит комочки воска, то ловит отлетающие перышки. Вот уже готовы большие крылья для отца, маленькие для сына, и Дедал учит Икара: «Лети мне вслед, держись середины: ниже возьмешь - от брызг моря отяжелеют перья; выше возьмешь - от жара солнца размякнет воск». Они летят; рыбаки на берегах и пахари на пашнях вскидывают взгляды в небо и замирают, думая, что это вышние боги. Но опять повторяется участь Фаэтона: Икар радостно забирает ввысь, тает воск, рассыпаются перья, голыми руками он хватает воздух, и вот уже море захлестывает его губы, взывающие к отцу. С тех пор это море называется Икарийским.
Как на Крите был умельцем Дедал, так на Кипре был умельцем Пигмалион. Оба они были ваятелями: про Дедала говорили, что его статуи умели ходить, про Пигмалиона - будто его статуя ожила и стала ему женой. Это была каменная девушка по имени Галатея, такая прекрасная, что Пигмалион сам в нее влюбился: ласкал каменное тело, одевал, украшал, томился и наконец взмолился к богам:
«Дайте мне такую жену, как моя статуя!» И богиня любви Афродита откликнулась: он касается статуи и чувствует мягкость и тепло, он целует ее, Галатея раскрывает глаза и разом видит белый свет и лицо влюбленного. Пигмалион был счастлив, но несчастны оказались его потомки. У него родился сын Кинир, а у Кинира дочь Мирра, и эта Мирра кровосмесительной любовью влюбилась в своего отца. Боги в ужасе обратили ее в дерево, из коры которого, как слезы, сочится душистая смола, до сих пор называемая миррою. А когда настало время родить, дерево треснуло, и из трещины явился младенец по имени Адонис. Он вырос таким прекрасным, что сама Афродита взяла его себе в любовники. Но не к добру: ревнивый бог войны Арес наслал на него на охоте дикого вепря, Адонис погиб, и из крови его вырос недолговечный цветок анемон.
А еще у Пигмалиона был то ли правнук, то ли правнучка, по имени то ли Кенида, то ли Кеней. Родилась она девушкой, в нее влюбился морской Посейдон, овладел ею и сказал: «Проси у меня чего угодной Она ответила: «Чтоб никто меня больше не мог обесчестить, как ты, - хочу быть мужчиной!» Начала эти слова женским голосом, кончила мужским. А в придачу, радуясь такому желанию Кениды, бог дал ее мужскому телу неуязвимость от ран. В это время справлял многолюдную свадьбу царь племени лапифов, друг Тесея. Гостями на свадьбе были кентавры, полулюди-полулошади с соседних гор, дикие и буйные. Непривычные к вину, они опьянели и набросились на женщин, лапифы стали защищать жен, началась знаменитая битва лапифов с кентаврами, которую любили изображать греческие скульпторы. Сперва в свадебном дворце, потом под открытым небом, сперва метали друг в друга литыми чашами и алтарными головнями, потом вырванными соснами и глыбами скал. Тут-то и показал себя Кеней - ничто его не брало, камни отскакивали от него, как град от крыши, копья и мечи ломались, как о гранит. Тогда кентавры стали забрасывать его стволами деревьев: «Пусть раны заменятся грузом!» - целая гора стволов выросла над его телом и сперва колебалась, как в землетрясении, а потом утихла. И когда битва кончилась и стволы разобрали, то под ними лежала мертвая девушка Кенида,
Поэма близится к концу: про битву лалифов с кентаврами рассказывает уже старый Нестор в греческом лагере под Троей. Даже Троянская война не обходится без превращений. Пал Ахилл, и тело его вынесли из битвы двое: мощный Аякс нес его на плечах, ловкий Одиссей отражал наседающих троянцев. От Ахилла остался знаменитый доспех, кованный Гефестом: кому он достанется? Аякс говорит: «Я первый пошел на войну; я сильнейший после Ахилла; я лучший в открытом бою, а Одиссей - лишь в тайных хитростях; доспех - мне!» Одиссей говорит: «Зато лишь я собрал греков на войну; лишь я привлек самого Ахилла; лишь я удержал войско от возврата на десятый год; ум важней, чем сила; доспех - мне!» Греки присуждают доспех Одиссею, оскорбленный Аякс бросается на меч, и из крови его вырастает цветок гиацинт, на котором пятнышки складываются в буквы «AI» - скорбный крик и начало Аяксова имени.
Троя пала, Эней плывет с троянскими святынями на запад, на каждой своей стоянке он слышит рассказы о превращениях, памятные в этих дальних краях. Он ведет войну за Лаций, потомки его правят в Альбе, и оказывается, что окрестная Италия не менее богата сказаниями о превращениях, чем Греция. Ромул основывает Рим и возносится в небеса - сам превращается в бога; семь столетий спустя Юлий Цезарь спасет Рим в гражданских войнах и тоже вознесется кометою - сам превратится в бога. А покамест преемник Ромула, Нума Помпилий, самый мудрый из древних римских царей, слушает речи Пифагора, самого мудрого из греческих философов, и Пифагор объясняет ему и читателям, что же такое превращения, о которых сплетались рассказы в столь длинной поэме.
Ничто не вечно, - говорит Пифагор, - кроме одной лишь души. Она живет, неизменная, меняя телесные оболочки, радуясь новым, забывая о прежних. Душа Пифагора жила когда-то в троянском герое Евфорбе; он, Пифагор, это помнит, а люди обычно не помнят. Из людских тел душа может перейти и в тела животных, и птиц, и опять людей; поэтому мудрый не станет питаться мясною пищей. «Словно податливый воск, что в новые лепится формы, / Не пребывает одним, не имеет единого вида, / Но остается собой, - так точно душа, оставаясь / Тою же, - так говорю! - переходит в различные плоти».
А всякая плоть, всякое тело, всякое вещество изменчиво. Все течет: сменяются мгновенья, часы, дни, времена года, возрасты человека. Земля истончается в воду, вода в воздух, воздух в огонь, и снова огонь уплотняется в грозовые тучи, тучи проливаются дождем, от дождя тучнеет земля. Горы были морем, и в них находят морские раковины, а море заливает когда-то сухие равнины; иссыхают реки и пробиваются новые, острова откалываются от материка и срастаются с материком. Троя была могуча, а нынче в прахе, Рим сейчас мал и слаб, а будет всесилен: «В мире ничто не стоит, но все обновляется вечно».
Вот об этих вечных переменах всего, что мы видим в мире, и напоминают нам старинные рассказы о превращениях - метаморфозах.
