Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Джеймс Фенимор Купер является признанным классиком приключенческой литературы. Его герои отважно сражаются среди экзотических лесов, вступают в поединок с водными стихиями и не менее опасной человеческой жестокостью.

Как ни странно, но первые тридцать лет своей жизни Фенимор Купер не помышлял о карьере писателя. Он родился и вырос в состоятельной семье судьи Уильяма Купера, который после рождения сына основал небольшой городок в штате Нью-Йорк и назвал его Куперстаун. Бросив Йель, послужив на озере Онтарио и женившись на прекрасной француженке, Фенимор возвращается в родное именье, где собирается начать спокойную семейную жизнь.

Читая однажды современный роман, Купер обмолвился, что сможет сочинить не хуже. Его супруга Делане подвергла заявление благоверного сомнению и предложила поспорить – уже через несколько недель на семейный суд был представлен роман «Предосторожность».

Так, шуточный спор открыл в Купере желание писать. В следующем году он публикует более серьезное и осознанное произведение об американской революции под названием «Шпион». А в 1823 году на свет появляется самый знаменитый куперовский персонаж – Натаниэль Бампо – охотник, траппер, главный герой пенталогии о Кожаном Чулке.

Пенталогия о Кожаном Чулке: «Зверобой»

Серия о приключениях охотника по прозвищу Кожаный Чулок включает пять книг. Они писались не последовательно и только потом были выстроены в хронологическом порядке. Так, сперва на свет появилась четвертая часть «Пионеры», а первая книга была сочинена и опубликована только двадцать лет спустя. Пенталогия о Кожаном Чулке включает следующие романы:

• «Зверобой, или Первая тропа войны» (1841);
• «Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе» (1826);
• «Следопыт, или На берегах Онтарио» (1840);
• «Пионеры, или У истоков Саскуиханны» (1823);
• «Прерия» (1827).

Романы принесли Куперу бешеную популярность. Благодаря серии книг о Кожаном Чулке он получил звание классика приключенческого жанра. Впоследствии части пенталогии неоднократно экранизировались. Только у «Зверобоя» пять киноверсий. Отечественный фильм вышел в прокат в 1990 году. Его срежиссировал Андрей Ростоцкий, а роль Зверобоя сыграл Андрей Хворов.

Колонизация Северной Америки

Все романы Купера объединяет тематика колонизации Северной Америки, а также общий герой – смелый, храбрый, очень честный и справедливый охотник, разведчик, траппер Натаниэль Бампо. Он известен под множеством имен – Правдивый язык, Кожаный Чулок, Соколиный глаз, Вислоухий, Голубь, Следопыт и Зверобой.

Знакомство со Зверобоем и Непоседой

1744 год. Двое путников пробираются сквозь чащу северо-американского леса. Один – рослый красавец, силач, бойкий, веселый и разговорчивый человек, другой на первый взгляд проигрывает своему приятелю. Но, внимательнее вглядевшись в его черты, можно сделать множество открытий. Мускулы на его стройном молодом теле свидетельствуют не о природной силе, а о той, что является результатом изнурительного труда над собой. Его гибкое тело ловкое и послушное. А его лицо обладает той неканоничной красотой, которой не страшны болезни, невзгоды, время. Оно выражает обаяние, простосердечие, безусловную правдивость, но вместе с тем твердость характера, смелость и мужество.

Имя первого Гарри Марч, за безудержный нрав, жажду приключений и нежелание подолгу задерживаться на одном месте его прозвали Непоседой. Имя второго – Натаниэль (Натти) Бампо. За выдающиеся достижения в охоте его зовут Зверобоем. Несмотря на то что Натти убил уже немало животных, его стрела еще не знает крови человека. Да и зверье он убивает только по необходимости, никогда не забирая у природы лишнее. Так, Бампо укоряет Непоседу, когда тот, к счастью, неудачно пытается подстрелить благородного оленя. Непоседа не нуждался в еде, рогах или шкуре животного, выстрел был сделан просто ради забавы, а это неправильно. Случай с оленем выразительно демонстрирует высокое благородство Натти Бампо. Да, он Зверобой, но не мясник.

Мораль Бампо проста и лишена вычурных заумей. Так, Непоседа высказывает распространенное в те времена суждение о неравенстве между людьми. По его словам, на земле есть три цвета – белый, черный и красный. «Самый лучший цвет – белый, – утверждает Непоседа, – поэтому белый человек выше всех». Черный, по мнению лесного философа, следует за белым, поэтому чернокожим позволено жить рядом. Но хуже всех красный! Это доказывает, что краснокожие – люди только наполовину.

Зверобой не разделяет философию своего попутчика. Он высказывает неслыханное в этих лесах мнение о том, что Бог создал всех людей одинаковыми. У каждой расы, представители которых отличаются друг от друга по цвету кожи, есть свои особенности. То, что считается нормальным у цивилизованного бледнолицего, никогда не будет воспринято вольными краснокожими жителями. И наоборот. Так, для индейцев снимать скальп с воина – знак чести и уважения, для белого – гнусное преступление, варварство.

«Я считаю, что белый человек должен уважать белые законы, пока они не сталкиваются с другими боле высокими законами, а красный человек обязан исполнять свои индейские обычаи с такой же оговоркой».

Так за беседой наши герои доходят до озера, где находится Замок Водяной Крысы – конечная точка их долгого путешествия.

Замок Водяной Крысы и его обитатели

Плавучий дом Томаса Хаттера был прозван Замком Водяной Крысы кем-то из офицерских остряков. Название так прижилось, что баржа, на которой вот уже 15 лет плавал по озеру Том со своим семейством, именовалась исключительно Замком. А ее хозяин – Водяной Крысой или Водяным Томом.

Том рано овдовел, оставшись с двумя дочерьми – Джудит и Хетти. Первая славится своей небывалой красотой на все окрестности. Едва Джудит исполнилось 15 лет, как за ней стали толпами бегать местные офицеры. Всеобщее обожание несколько разбаловало девушку. Она заносчива, властна, капризна, остра на язык и питает особенное расположение к нарядам, украшениям и красным офицерским мундирам. Однако Джудит знает себе цену и никому не позволит бесчестно воспользоваться ее молодостью и красотой. Она умна, проницательна и, несмотря на свою сомнительную славу, высокоморальна. За все эти качества местные прозвали Джудит Дикой Розой.

Ее сестра Хетти – прямая противоположность Джудит. Рассказывая о семействе Хаттеров, Непоседа отмечает, что Хетти очень милая девушка, «не будь у нее сестры красавицы, она могла бы казаться почти хорошенькой». Однако отсутствие яркой сестринской внешности – не единственный недостаток Хетти. Все вокруг ее считают слабоумной, недалекой, дурочкой, за что и придумали прозвища «Так указывает компас» и Поникшая Лилия.

Зверобой производит хорошее впечатление на Хаттера и его дочерей. У него завязываются доверительные отношения с Джудит, которой пресытили красавцы ухажеры, в том числе и хвастун Непоседа. А кроткой мечтательнице Хетти молодой охотник рассказывает о своих других именах.

По рождению его зовут Натти (Натаниэль) Бампо, за честность делавары (племя, в котором Бампо долгое время живет и воспитывается) прозвали бледнолицего Правдивым языком, за скорость – Голубем, за талант охотника – Вислоухим. А когда Натти стал богат и смог купить собственный вигвам, Вислоухий превратился в Зверобоя.

Зверобой и Непоседа пришли в дом Плавучего Тома не просто так, они хотят предупредить хозяина озера об опасности – воинственные индейские племена уже наступают. Оставаться в узком водном перешейке опасно, нужно плыть в другое место. Непоседа и Зверобой вызываются защищать их во время путешествия. Тем более что у Зверобоя запланирована встреча с молодым вождем могикан Чингачгуком. Этот благородный дикарь пришел в здешние края, чтобы освободить из плена свою невесту Уа-та-Уа (в дословном переводе «Тише еще тише»). Чингачгук не откажет в том, чтобы встать в защиту Плавучего дома и его обитателей.

Закатные солнечные лучи золотятся на озерной глади. Уходит последний мирный день. Уже ночью нашим героям предстоит выйти на тропу войны. Отразив нападение небольшой шайки индейцев во время сплава по воде, Непоседа и старик Том решаются на авантюру – напасть на индейское племя, что расположилось неподалеку. Они хотят получить деньги, которые Колония щедро платит за скальпы индейцев, причем, скальпы разного образца (женские, детские) ценятся больше. Зверобой отказывается принимать участие в этом циничном и жестоком предприятии. Дочки также уговаривают отца «продолжать торговать шкурками, а не кровью». Но старый Том, подначиваемый Непоседой, неумолим. Решено: они отправятся за добычей, а Зверобой как раз присмотрит за девочками.

Обстоятельства складываются не наилучшим образом – Непоседа и старик Хаттер оказываются в плену. К счастью, их удается выкупить за несколько шахматных фигурок, которые приводят дикарей в настоящий восторг. Однако чудесное спасение не останавливает авантюрную парочку. Они беспечно отправляются на брошенную водную баржу, с которой старик хочет забрать свои сокровища. Там Хаттера и Непоседу ждет засада. На следующее утро дочки нашли умирающего старика. Он был оскальпирован и тяжело ранен. Томас Хаттер по прозвищу Водяная Крыса умирает в своем плавучем доме.

А тем временем Зверобой вместе с Чингачгуком спасают из плена делаварскую возлюбленную вождя Уа-та-Уа. В ходе завязавшейся схватки Зверобой попадает в плен, однако за честность и храбрость местные позволяют ему остаться в их племени и стать мужем вдовы убитого им индейца. Натаниэль отказывается от «заманчивой» перспективы стать главой бесчисленного семейства. Теперь его ждет пытки и казнь.

В самый разгар наказания появляется Хетти Хантер. Белокожая девушка, которая ничуть не боится воинственных дикарей, несколько их озадачивает. В это время подоспевает английский военный отряд. Зверобой спасен, а вот Хетти ранена шальной пулей.

Джудит безутешна – она похоронила отца и сестру, но надеется найти близкого человека в лице Зверобоя. Девушка открыто предлагает молодому охотнику себя в жены. Но он… отказывает. Джудит, бесспорно, красива. Вероятно, красивее всех женщин, что ему приходилось встречать, однако душевного отклика ее красота не вызывает. Любовь, убежден Натаниэль, обречена, если исходит только с одной стороны.

Зверобой покидает своих друзей. Во время одной из схваток к его многочисленным именам присовокупилось еще одно – Соколиный глаз. Так прозвал его подстреленный им же индеец. Теперь Натаниэль Бампо, он же Правдивый язык, он же Голубь, он же Вислоухий, он же Зверобой, он же Соколиный глаз, вышел на тропу войны. Его нелегкий и опасный путь по ней только начинается.

«Зверобой, или Первая тропа войны» Фенимора Купера: краткое содержание

Карл Май, Майн Рид, Джеймс Фенимор Купер

Сын Охотника на Медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник)

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2015

* * *

Сын охотника на медведей

Чуть западнее границы трех североамериканских штатов – Дакоты, Небраски и Вайоминга – неторопливо ехали верхом двое мужчин, появление которых в других, не западных, местах, наверняка привлекло бы всеобщее внимание.

Внешне они отличались, и очень сильно. Один, более шести футов ростом, был страшно худ, а другой, гораздо меньше ростом, был настолько толст, что его тело почти приняло форму шара. Тем не менее лица обоих охотников оказывались примерно на одном уровне: маленький ехал на очень высокой коренастой кобыле, а худой сидел на низком, очевидно, слабом муле. Поэтому кожаные ремешки, которые служили толстяку стременами, даже не достигали линии брюха его лошади, а длинный в стременах вовсе не нуждался: его ноги свисали почти до самой земли, и при небольшом уклоне тропы то одна нога, то другая касалась земли, не давая выпасть из седла.

Конечно, о настоящем седле здесь можно было только мечтать: толстяку его заменяла шкура убитого волка, на которой еще виднелась шерсть, у худого же вместо седла было старое индейское покрывало, настолько вытертое, что на самом деле он сидел прямо на спине мула. Уже одно это говорило о том, что двое оставили позади долгий и трудный путь. А костюмы их, запыленные и донельзя выношенные, только подтверждали это предположение.

Длинный носил кожаные брюки, которые, это было отлично видно, были скроены и пошиты для более плотного человека. Под постоянным воздействием тепла и холода, засухи и дождей они чрезвычайно скукожились, но, к сожалению, только в длину – нижний край брюк доходил лишь до колен их обладателю. Брюки к тому же лоснились от жира, из-за того что их владелец при любой возможности использовал их как полотенце или салфетку, чтобы протереть всё, чего он не хотел терпеть на руках, но за что был вынужден браться.

Ноги были обуты в кожаные ботинки, с трудом поддающиеся описанию. Они выглядели так, как будто их уже носил Мафусаил и с тех пор каждый новый владелец ставил на них по свежей кожаной латке. Уже невозможно было понять, чистые они или грязные: при взгляде на них рябило в глазах, как после взгляда на солнце.

Тощее тело всадника обтягивала кожаная охотничья рубаха без каких-либо пуговиц и застежек, которая обнажала загорелую грудь. Рукава едва прикрывали локти, обнажая жилистые, слабые руки. Длинная шея долговязого была обернута хлопчатобумажным платком. Каким он был когда-то – белым или черным, зеленым или желтым, красным или синим, – не помнил уже даже сам владелец.

Но в любом случае центральной деталью его костюма была высокая шляпа, плотно сидевшая на его голове. Раньше она была серой и наверняка называлась «ведром», как некоторые молодые люди привыкли называть цилиндр. Может быть, он когда-то в незапамятные времена украшал голову английского лорда, пока рука судьбы не нахлобучила его на голову бедолаги. Цилиндр путешествовал не день и не два, пока наконец не попал в руки охотнику прерий. Но тот явно не обладал таким вкусом, как лорды Старой Англии: посчитав поля лишними, он просто сорвал их. Только впереди оставил один кусок, служивший для глаз защитой от солнца, – за него к тому же удобно было брать в руки этот удивительный головной убор. Кроме того, тощий владелец был уверен, что голове обитателя прерий необходим свежий воздух, и поэтому он ножом «боуи» проделал несколько отверстий по верху и тулье цилиндра. Теперь уж внутри этого головного убора западный и восточный, северный и южный ветра могли встречаться и говорить друг другу «добрый день».

В качестве ремня он носил довольно толстую веревку, которая несколько раз была обмотана вокруг талии. За нее были заткнуты два револьвера и нож «боуи». Кроме того, на ней висел мешочек для пуль, кисет, сшитый из кошачьих шкурок, мешок для хранения муки, кресало и различные другие предметы, чье предназначение оставалось загадкой для людей непосвященных. С груди свисала, покоясь на поясе, курительная трубка. Изготовил трубку всадник собственноручно, вынув сердцевину из срезанной ветки бузины. Несмотря на то что он уже давненько покусывал свою трубку, мундштук ее еще можно было принять за таковой. Длинный, как и все заядлые курильщики, имел привычку попросту грызть трубку, когда заканчивался табак.

Справедливости ради следует отметить, что костюм его состоял не только из ботинок, штанов, охотничьей рубахи и шляпы. О нет! На нем было надето еще кое-что: резиновый плащ, настоящий американский – из тех, которые садятся на половину первоначальной длины и ширины при первом же дожде. По этой простой причине полностью его надеть он не мог и колоритно повесил на веревочке вокруг плеч, как гусарский ментик. Он также носил лассо, смотанное в несколько витков, мягко свисающее через грудь от левого плеча до правого бедра. Картину завершало ружье, которое охотник держал поперек мула, прямо перед собой, – из тех длинноствольных ружей, из которых опытный охотник всегда точно бьет в цель.

С первого взгляда невозможно было определить, сколько лет этому человеку. Его изможденное лицо было испещрено многочисленными складками и морщинами, но в то же время не утратило выражение юношеского озорства. В каждой морщинке скрывались искорки озорства, а за каждой складкой угадывалось плутовство. Лицо неизвестного было гладко выбрито, несмотря на то что вокруг расстилался негостеприимный край, – очень многие «вестмены» старались не изменять данной привычке и гордились этим. Большие небесно-голубые, широко раскрытые глаза окидывали все вокруг тем острым взглядом, который свойственен морякам или жителям бескрайних прерий, но вместе с тем в нем скрывалось нечто по-детски наивное.

Мул, как уже упоминалось, только казался слабым: он с легкостью, иногда даже с охотой, нес тяжелого костлявого всадника, правда порой не повинуясь воле последнего, устраивал короткие забастовки, но всегда оказывался так сильно стиснут длинными ногами хозяина, что быстро отказывался от сопротивления. Эти животные популярны из-за своей выносливости, но также известны своей же склонностью к неповиновению.

Что касается другого всадника, первое, что бросалось в глаза, он был одет в шубу, которую не снимал даже под палящим солнцем. Конечно, когда полы шубы от любого движения распахивались, можно было заметить, что некогда роскошные меха сильно страдают облысением. Лишь местами попадались небольшие островки меха, как редкие оазисы, которые можно встретить в бесконечной пустыне. Воротник и манжеты были так истерты, что некоторые проплешины были размером с блюдце. Из-под шубы по бокам лошади торчали гигантские сапоги с отвернутыми голенищами. На голове человек носил шляпу-панаму, поля которой были настолько широки, что для того чтобы глаза могли видеть, всаднику приходилось сдвигать ее подальше на затылок. Рукава шубы были настолько длинными, что рук совсем не было видно. Единственное, что можно было разглядеть, это лицо всадника. Да, это лицо стóит того, чтобы рассмотреть его повнимательнее.

Оно было тщательно выбрито, ни малейших следов растительности. Румяные щеки были настолько полны, что все попытки носа как-то протиснуться между ними были обречены на неудачу. То же самое можно было сказать о маленьких темных глазках, которые были скрыты глубоко между бровями и щеками. Его глаза светились добротой и лукавством. В общем, у него на лице было будто написано: «Посмотрите-ка на меня! Я славный малый, и со мной можно всегда легко поладить, если ты храбр и умен, но если это не так, то все будет иначе. Ясно?»

Налетел порыв ветра и слегка распахнул полы шубы. Теперь было видно, что человек одет в синие шерстяные брюки и такую же блузу. Его мощную талию опоясывал кожаный ремень, за который помимо предметов, которые имелись у длинного всадника, был заткнут индейский томагавк. С седла свисали лассо и короткое двуствольное ружье «Кентукки», одного взгляда на которое было достаточно, чтобы понять, что оно уже использовалось во многих боях, причем не только для защиты, но и для нападения.

Кто были эти люди? Толстяк был Якобом (Иаковом) Пфефферкорном, а его долговязый спутник носил имя Дэвид Кронерс. Если бы кому-то из вестменов, скваттеров или трапперов назвали эти два имени, они бы сказали, качая головой, что никогда прежде не слышали об этих двух охотниках. И все же это утверждение было бы против истины, ибо они были знаменитыми следопытами, о делах которых в течение многих лет велись рассказы у костров. Не было места от Нью-Йорка до Сан-Франциско и от озер на севере до Мексиканского залива, в котором не звучала бы похвала в адрес этих героев саванны. Конечно, Якобом Пфефферкорном и Дэвидом Кронерсом эти двое звались когда-то давным-давно. В прерии ни белые, ни краснокожие не просят свидетельство о рождении или о крещении, неудивительно поэтому, что каждый, кто оказывался на Западе, быстро обретал прозвище, связанное с важным событием в его жизни, характеризующее какие-нибудь достоинства либо недостатки или просто черты характера, как в нашем случае.

Кронерс, чистокровный янки, стал не кем иным, как «Длинным Дэви». Пфефферкорн родился в Германии, и обращались к нему не по имени, а просто описывая его немалые формы, «Толстяк Джемми». Так произносят имя «Якоб» те, кто говорит по-английски.

Под именами Дэви и Джемми они были широко известны; вы вряд ли повстречали бы человека на Дальнем Западе, который не смог бы рассказать о каком-нибудь их подвиге. Они слыли неразлучными. По крайней мере, не было никого, кто мог бы вспомнить, чтобы когда-либо видел их порознь. Если Толстяка видели у чужого костра, сразу невольно начинали высматривать Длинного. Если же Дэви заходил в магазин, чтобы купить пороху и табаку, ему тут же задавали вопрос, что он возьмет для Джемми.

Точно так же ощущали себя неразлучными оба верховых животных наших вестменов. Большая лошадь, несмотря на жажду, не пила из ручья или реки, если маленький мул не склонял голову к воде вместе с ней, а этот самый мул стоял неподвижно в самой свежей и сочной траве с поднятой головой, пока не подзывал свою более крупную подругу тихим фырканьем, словно шепотом говоря: «Смотри, они устроили привал и жарят филе буйвола; давай и мы сейчас позавтракаем. Наверняка до позднего вечера нам больше ничего не достанется!»

И в чрезвычайных ситуациях они все могли рассчитывать друг на друга. Их хозяева спасали друг другу жизни уже не один десяток раз. Без каких-либо раздумий в момент наибольшей опасности один бросался на выручку другому. Точно так же животные стояли друг за друга, а когда было нужно, то могли не только защититься от врага сильными тяжелыми копытами, но и постоять за хозяев. Все четверо, как люди, так и животные, были просто созданы друг для друга и ни о чем другом не думали.

Таким образом, они двигались сейчас в северном направлении. Утром лошадь и мул получили достаточно воды и сочной травы, а оба охотника подкрепились оленьей ногой, не забыв, конечно, и про воду. Кобыла везла остатки мяса, так что голод охотникам не грозил.

Между тем солнце достигло зенита, а затем медленно стало клониться к западу. Стояла жара, но к вечеру над прерией подул освежающий ветерок, а бескрайний травяной ковер, переплетенный мириадами цветов, местами уже отмеченный коричневым, сгоревшим цветом осени, еще радовал глаз свежей зеленью. Над широкой равниной, как гигантские конусы, то тут, то там возвышались горы. Освещенные падающими косыми лучами солнца, их западные склоны горели и сияли яркими красками, в то время как склоны восточные все отчетливее окрашивались в более глубокие и темные тона.

– Далеко нам еще? – спросил Толстяк, нарушив многочасовое молчание.

– Пока светло, – ответил Длинный.

– Понятно! – улыбнулся тот. – Значит, до лагеря.

Мастер Дэви имел особенность всегда говорить «ага» вместо «да».

Прошло еще какое-то время. Джемми был очень осторожен, стараясь не получить на свой вопрос еще один такой же односложный ответ. Он хитро покосился и стал дожидаться возможности ответить ему тем же. В конце концов затянувшееся молчание стало слишком гнетущим. Он махнул правой рукой в том направлении, в котором они следовали, и спросил:

– Тебе знакомы эти места?

– Конечно!

– Да ну? И что это?

– Америка!

Длинный сердито подтянул свои длинные ноги и поддал мулу. Помедлив, он сказал:

– Бедняга!

– Я?! Но почему?

– Мстительный!

– Вовсе нет. Я всего лишь продолжил так, как ты говорил со мной. Ты мне часто даешь глупые ответы, и я не вижу причин, почему я должен быть остроумным, когда ты спрашиваешь меня о чем-нибудь.

– Остроумным? Шутишь… Ты и остроумие! Ты весь состоишь из плоти, в которой нет места уму.

– Ого! Ты забыл, что я получил образование в Старом Свете?

– Год гимназии? Ну еще бы! Конечно помню. Если и захочу, то не смогу забыть – ты же напоминаешь мне об этом каждый день, по крайней мере, раз тридцать.

– Это просто необходимо. На самом деле я должен об этом сказать сорок или пятьдесят раз в день, ведь у тебя нет ко мне ни капли уважения. Кроме того, я закончил не один класс!

– Нет, целых три.

– Помолчал бы! Денег не хватило! Имей в виду – ума у меня более чем достаточно. Кроме того, я сразу понял, что ты имеешь в виду. Место, которое я не забуду. Ты помнишь, за теми высотами мы встретились.

– Ага, помню! Плохой тогда выдался день. Я спустил весь свой порох и сиу преследовали меня. Я не мог двигаться дальше, и в конечном итоге они схватили меня. А вот когда наступил вечер, появился ты.

– Да, эти глупцы разожгли такой адски высокий костер, что его наверняка видели даже в Канаде. Я заметил его и подкрался поближе. И тут я вижу, как пятеро сиу связывают белого человека. И что же мне оставалось делать? Я не промахнулся, двоих положил, а трое сбежали – они и понятия не имели, что имеют дело только с одним противником. Вот так ты стал свободен.

– Конечно, я стал свободен, но как же я разозлился на тебя!

– Из-за того, что я не застрелил, а только ранил двоих краснокожих, верно? Но индсмены такие же люди, как мы, и я никогда не убью человека, если в этом не будет крайней необходимости. Я немец, а не людоед!

– А я что, людоед?

– Гм! – проворчал Толстяк. – Нынче ты, конечно, отличаешься от себя прежнего. Тогда ты, как и многие другие, был уверен, что не сможешь победить, если не искоренишь краснокожих, всех до единого. И поверь, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы изменить твои взгляды.

– Да, не спорю – ты непростой немецкий парень. Мягкий, мягкий… как масло. Но потом, если это необходимо, ты становишься твердым, как скала. Вы, немцы, хотите, чтобы все в мире менялось лишь от простого прикосновения вашей руки. И, когда видите, что вам и вашим желаниям будут сопротивляться, вы наконец понимаете, что приходится и нападать, и защищаться! Ты себя ведешь точно так же, как все.

– Я рад, что это так. Посмотри, там, кажется, в траве следы.

Джемми остановил лошадь и указал на скалу, у подножия которой в траве виднелись длинные темные линии.

Дэви тоже остановил мула, прикрыл глаза рукой, осмотрел подножие и пробормотал:

– Заставь меня съесть ружейную пулю, если это не след.

– Я тоже думаю, что это он. Ну что, Дэви, посмотрим поближе?

– Стоит ли говорить о желании, когда это необходимо? В этой древней прерии мы вынуждены рассматривать любой, даже ничего не значащий след. Ты всегда должен знать, кто поджидает тебя впереди или притаился сзади, иначе легко может случиться, что утром не проснешься, если не был внимателен с вечера.

– Тогда вперед!

Они подъехали к скале и спешились, внимательно изучая следы.

– Что скажешь? – спросил Дэви.

– Точно, след! – улыбнулся Толстяк.

– Да уж, яснее ясного – след. Но чей?

– Наверное, лошади…

– Да уж! Это любой ребенок увидит. Неужто ты думаешь, что я увидел след кита?

– Наверняка нет – этим китом мог быть только ты, но я точно знаю, что ты пришел вместе со мной. К тому же этот след кажется очень подозрительным.

– Почему?

– Прежде чем ответить, я хочу рассмотреть его более внимательно: не хочу выглядеть облапошившимся новичком.

Он спрыгнул с лошади и опустился на колени. Его кляча остановилась, будто тоже что-то рассматривала в высокой траве и тихо фыркала. Даже мул приблизился, виляя хвостом и шевеля длинными ушами. Он, казалось, тоже рассматривал «подозрительный» след.

– Ну что? – спросил Дэви, решивший, что осмотр слишком затянулся. – Что-то важное?

– По следам копыт видно, что у лошади индейская выучка.

– Но на ней мог ехать и белый.

– То же самое я говорю себе, но… Но…

Он задумчиво покачал головой и прошел чуть дальше по тропе.

– Подойди сюда! – вдруг воскликнул он. – Смотри: лошадь не была подкована. Кроме того, она очень устала, ее просто вынудили пуститься галопом. Значит, всадник торопился, и очень.

Теперь заинтересовался и Дэви. То, что он услышал, было достаточно важным, чтобы приняться за тщательное расследование. Он подошел к Толстяку, а оба животных посеменили за ним, как будто понимали, что следует сделать именно так. Приблизившись к Джемми, он прошел еще дальше по следу.

– Ба, – произнес он, – лошадь действительно устала: она часто спотыкалась. Чтобы так гнать животное, необходимо иметь очень веские причины. Либо человека за что-то преследуют… либо у него есть другая причина, чтобы так торопиться.

– Скорее второе.

– Почему?

– Как ты думаешь, сколько времени этому следу?

– Часа два примерно.

– Да. Нам обоим, если подумать, хватило бы преимущества даже в две минуты, чтобы оставить преследователей с носом. Так что я с тобой согласен. Тем не менее человек куда-то спешил. Но вот куда?

– Думаю, его цель где-то поблизости.

Длинный посмотрел на Толстяка с удивлением.

– Кажется, сегодня ты стал провидцем.

– Чтобы догадаться об этом, не требуется никаких особых свойств, нужно только немного подумать.

– Так-так! Я вот думаю… думаю об этом, но только все напрасно.

– Неудивительно…

– Почему?

– Так! Насчет причин скачки согласен, но вот сути понять не могу.

– Попробую объяснить. Если бы человеку предстояло проехать еще день верхом, животное для такой поездки оказалось бы слишком усталым, значит, он непременно дал бы отдохнуть ему хоть пару часов и только потом наверстал бы упущенное. Но он знает, что место, куда он хочет попасть, расположено неподалеку отсюда, и потому решает, что сможет добраться туда еще сегодня, несмотря на усталость лошади.

– Слушай, старина Джемми, все, что ты сказал, звучит очень разумно. Я снова с тобой соглашусь.

– Похвала совершенно лишняя. – Глаза Толстяка довольно блеснули. – К любому, кто бродил, спотыкаясь, по саванне почти тридцать лет, могут иногда приходить в голову умные мысли. Хотя пока мы знаем не больше, чем прежде. Где то место, куда стремился краснокожий? Вот что надо бы понять! Этот человек – скорее всего, чей-то гонец, а весть его очень важна. Этот индсмен, скорее всего, просто связной у краснокожих; я уверен, что и другие индейцы тут неподалеку.

Длинный Дэви присвистнул, а его взгляд задумчиво блуждал по траве.

– Проклятье, – прорычал он. – Парень идет от индейцев и спешит к индейцам. Стало быть, мы где-то между ними, но не знаем, где именно они шляются. Тут легко можно столкнуться лоб в лоб с какой-нибудь шайкой и увидеть наши драгоценные скальпы на местной ярмарке.

– Нам, конечно, надо держать ухо востро. Но есть простой способ прояснить ситуацию.

– Идти по следу? – усмехнулся Дэви.

– Да, – кивнул Толстяк.

– Верно! Мы знаем, что они впереди нас, а они не имеют о нас ни малейшего представления; так что у нас большое преимущество. Мое мнение таково: мы следуем за индсменом, тем более что его путь едва ли расходится с нашим. Интересно, из какого он племени?

– Мне тоже. Но вряд ли мы угадаем. Чуть дальше, в северной Монтане, обитают черноногие, пиганы и другие племена. Они вряд ли забредут сюда. В излучине Миссури стоят рикареи, но и они вряд ли станут что-нибудь искать здесь. А может, сиу? Гм! Неужели ты слышал, что они снова откопали топор войны?

– Вот давай не будем сейчас ломать над этим голову; но все же надо быть поосторожнее. Позади Норт-Платт, если ты вспомнишь о нашей последней прогулке. Мы находимся в тех местах, которые нам хорошо известны, и если не натворим явных глупостей, то с нами ничего не случится. Поехали!

Они снова сели в седла и направились по следу, сохраняя его в поле зрения, всматриваясь внимательно вперед и оглядываясь по сторонам, чтобы вовремя заметить что-либо враждебное.

Так прошел час. Солнце уходило все ниже и ниже. Ветер становился все сильнее, дневная жара быстро ушла. Вскоре они увидели, что лошадь индейца перешла на шаг. На одной из рытвин животное, похоже, споткнулось и припало на колени. Джемми здесь остановился, соскользнул вниз и осмотрел место.

Текст воспроизводится по изданию: Купер Ф. Зверобой / Под ред. Н. Могучего. – М.: Земля и Фабрика, 1927. В оформлении книги использованы иллюстрации Г. Брока.

Глава I

В середине XVIII века обитаемые части нью-йоркской колонии ограничивались четырьмя приморскими графствами по обеим сторонам Гудзона, от устья до водопадов при его истоке, и еще несколькими соседними областями по берегам Могаука и Скогари. Широкие полосы девственной почвы простирались до самой Новой Англии; это были густые, непроходимые леса, в которых свободно мог укрываться туземный воин в своей бесшумной обуви из кожи дикого зверя{У индейцев эта обувь называлась: мокасины. (Здесь и далее – прим. ред., если не указано иное. )}. Вся страна к востоку от Миссисипи{Миссисипи – «отец вод» – важнейшая водная артерия Северной Америки. Длина этой реки около 4390 километров. Принимает в себя воды 19-ти важнейших притоков. Впадает в Мексиканский залив, к югу от Нового Орлеана.} представляла в ту пору обширное пространство лесов, окаймленных по краям весьма незначительной частью обработанной земли, пересекаемой блестящею поверхностью рек и озер.

Природа неизменна в своих законах. Время посева и жатвы чередуется с незыблемой точностью. Столетиями знойное летнее солнце согревало вершины благородных дубов и вечно зеленых сосен этих девственных пустырей, как вдруг в глубине этого леса раздались голоса перекликавшихся людей. Был июньский день. Листья высоких деревьев омывались потоками света, отбрасывая длинную тень. Перекликались, очевидно, два человека, потерявшие дорогу. Наконец, один из них, пробираясь по лабиринтам густого кустарника по краю болота, вышел на поляну, образовавшуюся в лесу от опустошений бури и огня.

– Вот где можно отдохнуть! – громко вскричал он, видя над своей головой чистый свод неба. – Ура, Зверобой! Здесь светло, и мы недалеко от озера.

В это время появился и другой странник, который, продираясь через хворост, отодвигал руками сучья, цеплявшиеся за его платье.

– Знаешь ли ты это место? – спросил в свою очередь Зверобой. – Или ты просто кричишь от радости при виде солнца?

– Да, приятель, место знакомое, и я, сказать правду, радехонек, что наткнулся на солнечный луч. Теперь мы ухватились за все румбы компаса, и некого будет винить, если мы опять потеряем их из виду. Не будь я Скорый Гэрри, если не здесь делали привал в прошлом году охотники за землей{Так назывались колонисты, которые приискивали удобные места для своих поселений.}. Они провели здесь целую неделю. Видишь, вот остатки хвороста, который они палили, и я очень хорошо знаю тот ключ. Да, молодой человек, я люблю солнце, хотя и без его лучей отлично понимаю, что теперь двенадцать часов, минута в минуту. Мой желудок – превосходный и самый верный хронометр, которого не отыскать во всей колонии. Его стрелка указывает на полдень; стало быть, нам надо развязать котомку и завести часовой механизм еще часов на шесть.

Они оба принялись за необходимые приготовления к умеренному обеду, приправой к которому служил великолепный аппетит.

Тот из охотников, который назвал себя Скорым Гэрри, представлял собою образец мужественной красоты во всем ее благородном величии.

Его подлинное имя было Генрих Марч, но пограничные жители, следуя обыкновению индейцев прибавлять прозвища к собственным именам, называли его Скорым Гэрри, а иногда и просто Торопыгой, намекая этим на чрезвычайную порывистость его движений и беззаботность характера, какими он прославился на всей линии поселений, разбросанных между Нью-Йорком и Канадой. Физическая сила Скорого Гэрри вполне соответствовала его гигантскому росту. Черты его лица были правильны и красивы, и все его манеры, несколько грубые, как у всех колонистов, были, однако, проникнуты каким-то особенным изяществом, гармонировавшим как нельзя лучше с его наружностью.

Другой характер и иная наружность отличали спутника Генриха Марча, которого он называл Зверобоем. Он был, сравнительно, тщедушен и тонок, хотя мускулы его обличали необыкновенную ловкость и проворство. Выражение его лица невольно располагало к нему наблюдателя. Это было наивное простосердечие, соединенное с твердостью воли и исключительной искренностью. С первого раза можно было даже подумать, что он нарочно прикидывается добряком и простаком, чтобы тем удобнее скрыть затаенный обман и плутовство. Но эти подозрения исчезали при первом же знакомстве с Зверобоем.

Оба товарища были еще молоды. Торопыге казалось на вид лет двадцать восемь; Зверобой имел не более двадцати пяти. Их костюм состоял из выделанных оленьих кож; таким образом оба спутника, по-видимому, принадлежали к числу людей, проводивших свою жизнь в дремучих лесах на рубеже возникающей цивилизации.

– Ну, Зверобой, теперь за дело! Докажи, что твой желудок работает мастерски, как и у всех этих делаваров{Делавары – индейское племя, совершенно вымершее к концу XIX века. К 1875 году в Соединенных Штатах оставалось их около сотни человек.}, среди которых ты был воспитан, – сказал Гэрри, отправляя в рот огромный кусок дичи, которого европейскому крестьянину хватило бы на целый обед. – Докажи, любезный… своими зубами докажи этой лани, что ты человек в полном смысле слова. Своим карабином ты уже доказал это отличнейшим образом.

– Не большая честь для человека хвастаться тем, что он врасплох убил бедную лань, – отвечал его скромный товарищ, принимаясь за обед. – Если бы это была пантера или дикая кошка, можно бы, пожалуй, и похвастаться. Делавары прозвали меня Зверобоем вовсе не за силу и храбрость, а единственно за верный глаз и проворство. Застрелить оленя, конечно, еще не значит быть трусом; но все же было бы безрассудством выдавать это за храбрость.

– Твои делавары, любезный, кажется, не большие храбрецы, – пробормотал сквозь зубы Скорый Гэрри, отправляя в рот новый солидный кусок мяса. – Эти праздношатающиеся минги{Под именем мингов Купер выводит целый ряд индейских племен.} скрутили их по рукам и ногам, как беззащитных овечек. Не так ли?

– Heт, вовсе не так, – с жаром возразил Зверобой. – Это дело надо понять хорошенько и не перетолковывать вкось и вкривь. Минги – самые вероломные, коварные дикари, и весь лес наполнен их обманом и хитростью. Нет у них ни честного слова, ни верности своим договорам. А с делаварами я прожил десять лет и очень хорошо знаю, что они умеют быть героями, когда нужно.

– Хорошо, Зверобой, если мы коснулись этого предмета, то будем говорить откровенно, по-человечески. Ты уже давно составил себе славу отличного охотника и прославился во всех лесах. Скажи мне: нападал ли ты когда-нибудь на человека и способен ли ты стрелять в неприятеля, который подчас не прочь сломить тебе шею?

– Скажу по совести, Гэрри, никогда я не имел поводов к убийству. Я жил между делаварами в мирное время, а по моему мнению, преступно отнимать жизнь у человека, раз он с тобою не в открытой войне.

– Как! Разве тебе не случалось сталкиваться у своих капканов с каким-нибудь мошенником, который собирался украсть твои шкуры? В этом случае, я полагаю, ты бы разделался с ним сам, своими собственными руками: не тащить же его к судье и не заводить тяжбы, всегда соединенной с хлопотами и большими издержками.

– Я не расставляю ни капканов, ни сетей, – с достоинством отвечал охотник. – Я живу своим карабином и не боюсь с этим оружием никого в мире. Никому не предлагаю я звериной кожи без дыры на голове там, где природа устроила органы зрения или слуха.

– Звериная кожа совсем не то, что волосы с неприятельского черепа. Подкараулить где-нибудь и подстрелить какого-нибудь индейца значит действовать по тем же правилам, каких придерживается твой неприятель, когда ведет с тобой войну. По-моему, чем больше отправить на тот свет этих негодяев, тем веселее на душе и спокойнее совесть. Надеюсь, приятель, что если карабин твой умеет ладить только с четвероногими, то мы в будущем не так часто будем видеться с тобою.

– Наше путешествие, Гэрри, скоро окончится, и мы можем разойтись, если тебе угодно. Меня ждет друг, который не постыдится вести знакомство с человеком, не убившим никого из людей.

– Желал бы я знать, что завело сюда этого щепетильного делавара? – бормотал Марч, не скрывая своего неудовольствия и недоверчивости. – В каком месте, говоришь ты, молодой начальник назначил тебе свидание?

– Возле небольшого утеса на краю озера, где, как меня уверяли, индейские племена имеют обыкновение заключать договоры и закапывать в землю свои боевые томагавки{Томагавк – боевой топор индейцев.}. Я часто слышал от делаваров об этом утесе, хотя еще ни разу не видел его. Об этой части озера все еще спорят между собой минги и делавары. В мирное время оба племени здесь ловят рыбу и охотятся за зверем, так что этот клочок составляет пока общую собственность.

– Общую собственность – вот оно как! – вскричал Скорый Гэрри, заливаясь громким смехом. – Желал бы я знать, что скажет на это Гуттер Том Плавучий, который пятнадцать лет сряду один владеет озером исключительно и нераздельно! Не думаю, что он охотно уступит его делаварам или мингам.

– А разве колонии будут смотреть хладнокровно на этот спор? Вся эта страна должна же составлять чью-нибудь неотъемлемую собственность. Ведь колонисты, по-видимому, не знают пределов для своей жадности и готовы захватить все места, какие только удастся.

– Ну, сюда, надеюсь, никогда не забредет нога колонистов. Им и не узнать об этом захолустье. Старик Том не раз мне говорил, что им в тысячу лет не разведать об этих местах, и я со своей стороны решительно убежден, что Том Плавучий никому на свете не уступит своего озера.

– По-твоему выходит, Гэрри, что старик Том решительно необыкновенный человек. Он, очевидно, не принадлежит ни к мингам, ни к делаварам, ни к бледнолицым, и захватил себе один такое местечко, из-за которого готовы перессориться все племена. Кто же он, этот человек? Какой он породы?

– Объяснить породу старика Тома не так-то легко, да едва ли и найдешь среди людей племя, к которому его можно было бы отнести. Он скорее по своей породе смахивает на канадского бобра, чем на человека. Его манеры и все привычки точь-в-точь, как у бобра. Некоторые думают, будто в молодости он разгуливал по соленой воде с каким-то Киддом, которого лет тридцать тому назад вздернули на виселицу за морской разбой. По смерти Кидда он приютился здесь, в уверенности, что в этих местах никогда до него не доберутся королевские солдаты, и он спокойно сможет наслаждаться плодами своих грабежей.

– Это скверно, Гэрри, очень скверно. Никогда нельзя спокойно наслаждаться плодами грабежа.

– У всякого свой вкус и своя натура, любезный Зверобой. Что же касается старика Тома, то могу тебя заверить, что он совершенно счастлив и живет на славу вместе со своими дочерьми.

– Да, я знаю, что у него есть дочери. Между делаварами носился об этом слух. Есть у них мать?

– Была, разумеется; только вот уже два года, как она умерла и брошена в воду.

– Что ты сказал? – спросил Зверобой, с изумлением смотря на своего товарища.

– Умерла и брошена в воду. Кажется, ясно: я говорю не на тарабарском наречии. Старый проказник, распрощавшись с нею, как нежный супруг, похоронил свою жену в озере. Копать могилу, видишь ли ты, не ловко среди этих корней; а может быть, он сделал это из соображения, что вода чище смывает грешки с человеческого тела. Этого уж я точно не знаю.

– Стало быть, бедная женщина была слишком легкомысленна? – спросил Зверобой.

– Не думаю, чтобы чересчур, но, разумеется, грешки за ней водились. Впрочем, всего вероятнее, что старику просто лень было рыть могилу на сухой земле. В характере Юдифи было довольно стали; а ее муженек – настоящий кремень. Немудрено, стало быть, что огонек довольно часто вспыхивал между ними, хотя вообще они жили достаточно дружно и согласно. С своей стороны я всегда уважал Юдифь Гуттер, как мать прекрасной девушки, которая носит ее имя. Это я говорю о старшей дочери Тома, которую также зовут Юдифью.

Да, я слыхал об этой девушке, хотя делавары по-своему произносили ее имя. Судя по их рассказам, я не думаю, чтоб Юдифь Гуттер могла мне понравиться.

– Тебе? Это очень забавно! – воскликнул Скорый Гэрри, покраснев в запальчивости от того равнодушия, с каким его товарищ отозвался о девушке. – Как ты смеешь соваться, когда идет речь о Юдифи Гуттер? Ты – молокосос, у которого не обсохло на губах молоко матери. Не беспокойся, любезный: Юдифь Гуттер не захочет и взглянуть на тебя.

– Вот что, Гэрри: теперь июнь, ни одно облачко не заслоняет от нас солнца, и горячиться бесполезно, – отвечал Зверобой спокойным тоном. – Я не советую тебе выходить из себя. У каждого свои мысли, и я надеюсь, что белка может думать о дикой кошке, что ей угодно.

– Разумеется, если только дикая кошка не проведает об этом. Впрочем, ты еще молод, легкомыслен, и я охотно тебе прощаю. К чему, в самом деле, нам ссориться из-за девушки, которой ты еще и не видал? Смешно было бы считать соперником какого-нибудь молокососа… А кстати, что говорили о ней делавары?

– Они хвалили ее ум и красоту, но прибавляли, что она ветрена и любит окружать себя поклонниками.

– Ах, черт бы их побрал! Да они нарисовали тебе самый верный портрет Юдифи Гуттер! Сказать правду, Зверобой, если бы не эта ветреность, быть бы ей моей женою года два назад. Была, впрочем, и еще причина, почему я не женился…

– Какая, например? – спросил охотник с видом человека, которого мало интересует этот разговор.

– Я в то время не был уверен, любит ли она меня. Плутовка слишком хороша и знает себе цену. Не растут на этих горах деревья стройнее ее стана, и ты не увидишь серны, которая прыгала бы с такою легкостью. Но при всем этом ее недостатки слишком резко бросаются в глаза. Было время, я клялся никогда не видеть этого озера.

– И вот ты опять идешь к нему?

– Ах, Зверобой, ты еще новичок в этих делах, и трудно тебе растолковать, на что бывает похож человек, когда любовь овладевает его сердцем. Если бы ты знал Юдифь, как я ее знаю! По временам наезжают на это озеро для рыбной ловли крепостные офицеры с берегов Могаука, и вот тогда-то кокетка теряет свою голову. Она рядится, как кукла, и всем в ту пору делает кокетливые глазки.

– Дочь бедного отца должна понимать свое положение, – простодушно заметил Зверобой. – Я уверен, что ни один из офицеров, ухаживая за Юдифью, не имеет честных намерений.

– Вот это-то меня и бесит.

– Зачем же ты о ней думаешь, Генрих Марч? На твоем месте я давно бы убежал в лес от такой женщины.

– Советовать легко, приятель, но не так-то легко выполнять советы, коль скоро дело идет о Юдифи. Признаться, я подумывал увезти ее насильно и жениться на берегу Могаука в какой-нибудь трущобе, куда, авось, не попал бы ни один из этих офицеров. У старика Тома осталась бы еще дочка, не красавица, правда, и не очень умная, но зато примерная смиренница.

– Есть, стало быть, еще другая птичка в этом гнезде? Вот что! Делавары, однако, говорили только о Юдифи.

– Немудрено. Подле красавицы Юдифи Гэтти стушевывается. Впрочем, по-моему, и Гэтти довольно мила; только, что касается ума, – бедняжка не совсем хорошо умеет отличать правую сторону от левой.

– Краснокожие особенно уважают таких слабых умом людей: они думают, что «злой дух» не может поселиться в них, – заметил Зверобой.

– Ну, «злому духу» не о чем хлопотать возле бедной Гэтти. Старик отец и умная сестра не спускают с нее глаз… Одним словом, я был бы в отчаянии, если бы теперь, после шестимесячного отсутствия, нашел, что Юдифь угораздило выйти замуж.

– А разве она подала тебе какие-нибудь надежды?

– В том-то и дело, что нет. Не знаю, право, как все это выходит. я, видишь ли, недурен, и в этом уверяет меня каждый ручей, освещаемый солнечным лучом, а между тем я никак не мог от нее добиться ни обещания, ни даже ласковой улыбки, хотя иной раз она без умолку хохотала по целым часам. Ну, да что тут толковать? Если Юдифь Гуттер осмелилась выйти замуж – быть ей премилой вдовушкой на двадцатом году своей жизни.

– Неужели, Гэрри, ты решишься погубить человека единственно за то, что его предпочли тебе?

– Почему же нет? Если враг загородил мне дорогу, я имею право раздавить его, как мне угодно. Всмотрись в меня хорошенько: разве я похож на человека, способного подставить свою шею какому-нибудь вкрадчивому торгашу, который задумает перебить у меня красавицу? Нет, слуга покорный, это было бы из рук вон! Притом, за отсутствием законов, мы сами поневоле и судьи, и палачи. Пусть, пожалуй, отыщут в лесу мертвое тело. Кому охота идти в колонию с доносом на убийцу?

– Мне, например. Ведь я же буду знать, что ты намеревался спровадить мужа Юдифи?

– Как? Ты осмелишься донести на Скорого Гэрри, ты, низкая тварь, получеловек, полуобезьяна?

– Я готов сказать правду о всяком человеке, кто бы и где бы он ни был.

С минуту Генрих Марч смотрел на своего товарища с безмолвным изумлением. Потом, схватив его обеими руками за плечи, начал трясти охотника с такой ужасною силой, как будто хотел уничтожить его. Зверобой не оробел, и ни одна черта его спокойного и ясного лица не дрогнула. Напротив, он проговорил твердым и решительным голосом:

– Можешь трясти гору сколько угодно, если хватит сил; но тебе, кроме правды, ничего не вытрясти из меня, Генрих Марч. Очень вероятно, что Юдифь еще не замужем, но если, сверх ожидания, есть у нее муж, я воспользуюсь первым же случаем, чтобы передать ему наш разговор.

Взглянув на своего товарища еще с большим изумлением, Скорый Гэрри произнес:

– Я думал, что мы приятели; теперь вижу, что жестоко ошибался. Это мой последний секрет, залетевший в твое ухо. Знай это, Зверобой!

– Очень рад. Не хочу слышать секретов, если под ними скрывается преступление. Если мы легко можем избежать преследования законов, это не оправдание.

– Какой же ты после этого свободный лесной охотник, гроза и смерть лютых зверей? Лучше бы тебе удалиться к моравским братьям{Религиозная секта.} и копать гряды подле своего дома.

– Я уверен, Гэрри, что в моих поступках и словах ты всегда найдешь только прямоту и откровенность. В твоей безрассудной запальчивости я вижу лишь доказательство того, как мало тебе приходилось жить среди краснокожих. Юдифь Гуттер, без сомнения, еще не вышла замуж, а язык твой, очевидно, в разладе с твоим сердцем. Бросим толковать об этом, и вот тебе моя рука.

Гэрри, казалось, был изумлен как нельзя больше. Принимая мало-помалу веселый и беззаботный вид, он расхохотался до того, что слезы выступили у него на глазах. Потом он взял протянутую руку, и их дружба снова была восстановлена.

– Твоя правда, Зверобой, безрассудно нам ссориться из-за того, что пока остается в пределах догадок. Ведь мы не горожане, черт побери, а вольные люди свободных лесов. В городах совсем другое дело; там иной раз дерутся из-за мыслей.

– Слыхал об этом и я, Генрих Марч. Во всяком случае, мне гораздо приятнее видеть бедную Гэтти, чем эту ветреную красавицу Юдифь.

– Послушай, Зверобой, ты знаешь вообще, что такое охотники, трапперы и бродяги – продавцы кож. И все же я убежден, что во всей этой стране не найдется человека, который бы нанес какое-нибудь оскорбление Гэтти Гуттер.

– Мне очень приятно, Гэрри, что ты отдаешь справедливость делаварам и другим союзным племенам. Краснокожий, действительно, всегда готов принять под свое особое покровительство слабое, лишенное умственных способностей существо… Но уже солнце идет к западу. Не пора ли нам продолжать путь, чтобы поскорее увидеть этих сестер?

Товарищи собрали остатки обеда, вскинули котомки на свои плечи и, оставив поляну, снова углубились в тень густых деревьев.

Глава II

Отыскав поляну и ручей, Скорый Гэрри уже отлично различал далее дорогу и вел своего товарища с уверенностью человека, привыкшего к этим местам. Лес, разумеется, здесь, как и везде, был очень густой, но его не загромождали груды хвороста, и по ровной почве его можно было идти ускоренным шагом. Когда они прошли около мили, Марч остановился и начал с озабоченным видом рассматривать окружающие предметы. Его интересовали даже пни свалившихся деревьев.

– Кажется, мы пришли, куда надо, – заметил он. – Вот бук, здесь дуб, а немного подальше – три сосны и береза с надломленной вершиной. Но все же я не вижу ни утеса, ни сломанных ветвей, о которых говорил тебе.

– Сломанные ветви не совсем еще верный признак, Гэрри Марч. Бывает, и очень часто, ветви переламливаются сами собой. Что же касается буков, сосен и дубов, то около нас сотни этих деревьев.

– Твоя правда, Зверобой, но ты не берешь в расчет этой местности. Я говорю вот об этом буке и дубе…

– А вот, если хочешь, другой бук и другой дуб: видишь, они растут словно братья. Немного подальше опять точно такая же пара деревьев. Ты, без сомнения, отлично ловишь медведей и бобров, но я не думаю, Гэрри, чтобы ты был большой мастер отыскивать скрытые следы. Ну да, так и есть: я вижу теперь, чего ты ищешь.

– Полно городить вздор, хвастливый делавар. Меня хоть сейчас на виселицу, я не вижу ничего в этом лесном лабиринте.

– Смотри вон туда, по прямой линии от этого черного дуба. Видишь ли тот молодой, немножко согнутый бук, прикрепленный ветвями к соседнему дубу? Он не мог так прицепиться сам, и, разумеется, эту услугу оказал ему человек.

– Моя рука оказала ему эту услугу! – вскричал Гэрри. – Это молодое дерево в ту пору пригнулось к земле как бы под бременем несчастий. Я его выпрямил и поставил в это положение. Да, Зверобой, надо сознаться, ты мастерски разгадываешь деревья.

– Мое зрение обостряется, это правда; но все же в этом отношении я не больше, не меньше как ребенок в сравнении с любым из краснокожих. Вот, например, Таменунд{Легендарный вождь, патриарх племени делаваров.} уже старик, и никто не помнит его молодым, а между тем ничто не может ускользнуть от его глаз. Ункас, отец Чингачгука, законного вождя могикан, – другой ясновидящий старец, от которого не укроется и пылинка. Да, мое зрение обостряется, – повторил Зверобой, – но еще не скоро наступит время, когда оно сделается совершенным.

– Кто этот Чингачгук, о котором ты так часто говоришь? – спросил Гэрри, продолжая путь по указанному направлению. – Какой-нибудь краснокожий бродяга? Я уверен в этом.

– Это самый честный краснокожий бродяга, если тебе нравится это имя. При благоприятных обстоятельствах он мог бы сделаться великим вождем племени. Теперь, когда его лишили законных прав, он не более, как делавар – честный, благородный, умный делавар, всеми уважаемый и любимый, потомок несчастного рода и представитель почти уничтоженного племени. Ах, Гэрри, твое сердце надорвалось бы от жалости, если бы ты слышал, как эти несчастные в своих вигвамах рассказывают о могуществе и величии могикан.

– Послушай, друг Натаниэль, – сказал Гэрри, остановившись на дороге и пристально всматриваясь в лицо своего товарища, чтобы придать больше важности своим словам, – если верить всем басням, какие распространяют о себе другие люди, то выйдет на поверку, что все другие – славные герои, и только мы с тобой никуда не годимся. Все краснокожие, я знаю, отчаянные хвастуны, и половина их преданий, поверь мне, сущий вздор.

– В этом есть частица правды, я согласен. Краснокожие любят похвастать, и природа дала им к этому особую склонность. Смотри, мы пришли к тому месту, которое ты искал.

Это замечание прервало разговор. Зверобой указал своему товарищу на ствол огромной липы, отжившей свой продолжительный век и свалившейся на землю от собственной тяжести. Это дерево, как миллионы подобных, лежало там, где упало, и под медленным, но верным влиянием окружающей атмосферы подвергалось гниению, которое опустошило его внутренность еще в ту пору, когда оно стояло на корнях во всей своей красоте и гордом величии. Ствол занимал пространство около сотни футов, и опытный глаз охотников сейчас же узнал в нем то самое дерево, о котором говорил Скорый Гэрри.

– Да, здесь у нас все, что нужно! – вскричал Гэрри, осматривая дерево у корня. – Все здесь сохранено в такой же целости, как в сундуке скупой старухи. Давай руку, Зверобой, и через полчаса мы будем на воде.

Охотник подошел к своему товарищу, и оба они принялись за работу, как люди, привыкшие к занятиям этого рода. Сперва Гэрри сбросил большие куски толстой коры, прикрывавшие огромное дупло дерева, потом оба они вытащили оттуда каноэ{Легкая индейская лодка.}, выделанную из коры и снабженную скамьями, веслами, рыболовными сетями, вообще всем, что нужно для рыбной ловли. Каноэ была довольно велика, но до того легка, что Марч свободно поднял ее с земли и взвалил себе на плечо.

– Ступай вперед, Зверобой, и раздвигай кусты. С остальным управлюсь я один.

Они поспешно тронулись с места. Зверобой пролагал дорогу и брал вправо или влево, как указывал товарищ. Минут через десять они вдруг очутились под палящими лучами солнца, на маленькой песчаной площадке, омываемой с одной стороны водами озера. Отсюда открывался оригинальный, в полном смысле этого слова, вид, и Зверобой не мог удержаться от восклицания, когда перед ним неожиданно открылась великолепная картина. Почти в уровень с площадкой, на которой они стояли, лежало пространство тихой и прозрачной воды, мили на три в длину и на полмили в ширину. К югу от этого места озеро суживалось почти наполовину. Его берега были неправильны и неровны, представляя с одной стороны небольшие мысы, вдававшиеся в озеро, с другой – изгибаясь маленькими бухтами. На севере озеро примыкало к горе, имевшей по обе стороны пологие и ровные скаты. Общий характер местности был гористый.

Кругом царили тишина и какой-то торжественный покой. Везде и со всех сторон виднелись только поверхность озера, гладкого, как стекло, чистое небо и бесконечная перспектива густого леса с богатою растительностью. Вся видимая поверхность земли, от округленных горных вершин до конца озера, была покрыта роскошною зеленью. Ничего не изменила здесь рука человека. Вся картина была делом одной природы.

– Прекрасный вид, очаровательный вид! – воскликнул Натаниэль, опираясь на свой карабин и оглядываясь по всем направлениям направо и налево, на север и на юг. – Краснокожие, как я вижу, не дотронулись здесь ни до одного дерева. Гэрри Марч, твоя Юдифь, должно быть, умная и рассудительная девушка, если она провела половину своей жизни в этом очаровательном месте.

– Она умна, это правда, но прихотлива и своенравна. Впрочем, она не всегда проживала здесь со своим отцом. Старик Том до моего с ним знакомства обыкновенно переселялся на зимнее время в пограничные области, возле крепостей, откуда можно было слышать пушечную пальбу. Там-то Юдифь и познакомилась с ветреными офицерами.

– Но, во всяком случае, Гэрри, это место может иметь благотворное влияние на ее характер, как бы он ни был испорчен. Но что это прямо перед нами, посреди воды? Это не то остров, не то барка?

– Крепостные офицеры называют это За́мком Канадского Бобра, и сам Том Плавучий не возражает против этого названия. Это его постоянный, оседлый дом, потому что, надо тебе сказать, у него два дома: один никогда не переменяет места – вот он перед тобою; другой, напротив, плавает по воде и появляется попеременно в различных частях озера. Этот последний дом он называет «ковчегом».

– Видишь ты этот «ковчег»?

– Нет. Он теперь, я полагаю, на южной стороне или укрылся на якоре в какой-нибудь бухте. Наша каноэ готова, и минут в пятнадцать мы можем доплыть до За́мка Канадского Бобра.

Уложив котомки, оружие и всю свою провизию, они сели в лодку и одним ударом весла оттолкнули ее от берега на несколько саженей. Быстро понесся легкий челнок по ровной поверхности прозрачной воды, и через несколько минут Зверобой уже ясно мог видеть странное здание старика Тома.

За́мок Канадского Бобра красовался на озере в расстоянии, по крайней мере, четверти мили от ближайшего берега. Натаниэль с изумлением заметил, что в этом месте не было ни малейших следов острова: «за́мок» был построен на сваях, вокруг которых виднелась вода, достигавшая, казалось, значительной глубины. Но Гэрри объяснил, что в этом, и только в этом, месте была длинная и узкая отмель, идущая от севера к югу на несколько сотен ярдов.

– Нужно тебе сказать, Натаниэль, – продолжал Гэрри, – что индейцы и охотники три раза сжигали дом на суше старика Тома, и в одной из перепалок с краснокожими он потерял своего единственного сына. С того времени он должен был перебраться на воду, и, по-моему, сделал отлично. Здесь он совершенно в безопасности и может, если не ошибаюсь, устоять против самого сильного нападения. У него нет недостатка ни в порохе, ни в оружии всякого рода, да и за́мок построен так, что ему нечего бояться свинцовых орехов.

Натаниэль, получивший от колонистов некоторые понятия о военном искусстве, видел ясно, что его товарищ не преувеличивал. В самом деле, за́мок был построен так, что в случае атаки все выгоды были на стороне осажденных, а все неудобства – на стороне осаждающих, которых буквально можно было засыпать пулями.

– Ты, любезный Гэрри, как я вижу, превосходно знаешь всю историю этого за́мка, – сказал Натаниэль, когда его товарищ начал описывать все подробности устройства жилья Тома Плавучего. – Неужели любовь так сильна, что мужчина охотно изучает даже историю дома, где живет его возлюбленная?

– Если я знаю все, Натаниэль, мудреного в этом нет ничего. Тут было много народу в то время, когда старик Том сооружал свой за́мок, и мы усердно помогали ему при постройке. Я вынес на своих плечах значительную часть толстых бревен и могу тебя уверить, что на этом берегу все лето раздавались дружные удары топоров. Старик не скупился и каждый день вдоволь угощал нас дичью. Мы в свою очередь не торопились со своими кожами в Альбани и отстроили ему дом на славу. Гэтти глупа, скрыть этого нельзя, но она приготовляла нам отличные обеды, и я в ту пору повеселился на свой пай за гостеприимным столом старого Тома.

Оба охотника подплыли почти к самому за́мку. На лицевой его стороне была расположена дощатая платформа в двадцать квадратных футов.

– Старик Том называет эту набережную своим двором, – сказал Гэрри, привязывая челнок. – Крепостные офицеры в свою очередь называют ее двором за́мка. Я не понимаю, впрочем, какой это двор, если в нем нет никаких запоров. Ну, вот, я так и думал: нет ни души. Вероятно, вся семья отправилась на поиски.

В то время как Гэрри рассматривал на площадке багры, снасти, удочки, сети и другие принадлежности рыболовства, Натаниэль поспешил войти в дом и смотрел на все предметы с любопытством, не свойственным человеку, который так давно освоился со всеми привычками индейцев. Все было чисто и опрятно внутри за́мка, разделенного на несколько маленьких комнат. Самая большая и первая при входе служила в одно и то же время кухней, столовой, гостиной и залой. Мебель была вообще груба, самой простой, незатейливой работы. Впрочем, тут были довольно хорошие стенные часы, стол, два-три стула и прекрасное бюро, взятое, вероятно, из дома, имевшего большие претензии на изящный вкус. Маятник часов качался исправно, и стрелка указывала на одиннадцать, тогда как, судя по солнцу, было гораздо позже. В углу стоял большой кованый сундук. Столовая посуда была незатейлива, но расположена в образцовом порядке.

Погони, опасности, приключения, борьба за справедливость – это всё так увлекательно и захватывающе! И многим нравится подобная литература не только в юношестве. Для тех, кто мечтает о приключениях, будут интересны книги Джеймса Фенимора Купера, в которых он рассказывает о периоде колонизации земель Северной Америки. Роман «Зверобой» первый из пяти книг, захватывающих дух повествованием об индейцах. Писатель хорошо передаёт особенности того времени, быт и мировоззрение. Книга пропитана атмосферой героизма и наполняет эмоциями.

Первая книга рассказывает о знаменитом охотнике Натти Бампо, которого также называют Зверобоем. Он молод и силён, уверен в своих силах, хорошо знает обычаи индейцев. Вместе с приятелем Непоседой, настоящее имя которого Гарри Марч, он идёт к озеру, где проживает возлюбленная Гарри. Но Гарри, несмотря на приятное лицо, может оттолкнуть от себя грубоватыми манерами, и ему непросто добиться ответной любви от Джудит Хаттер. С того момента начинаются приключения героев. В результате некоторых событий они окажутся в плену индейцев, но на помощь Натти придёт его верный друг. Для них нет ничего неразрешимого, и они всегда найдут выход из тяжёлой ситуации.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Зверобой" Джеймс Фенимор Купер бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Джеймс Фенимор Купер является признанным классиком приключенческой литературы. Его герои отважно сражаются среди экзотических лесов, вступают в поединок с водными стихиями и не менее опасной человеческой жестокостью.

Как ни странно, но первые тридцать лет своей жизни Фенимор Купер не помышлял о карьере писателя. Он родился и вырос в состоятельной семье судьи Уильяма Купера, который после рождения сына основал небольшой городок в штате Нью-Йорк и назвал его Куперстаун. Бросив Йель, послужив на озере Онтарио и женившись на прекрасной француженке, Фенимор возвращается в родное именье, где собирается начать спокойную семейную жизнь.

Читая однажды современный роман, Купер обмолвился, что сможет сочинить не хуже. Его супруга Делане подвергла заявление благоверного сомнению и предложила поспорить – уже через несколько недель на семейный суд был представлен роман «Предосторожность».

Так, шуточный спор открыл в Купере желание писать. В следующем году он публикует более серьезное и осознанное произведение об американской революции под названием «Шпион». А в 1823 году на свет появляется самый знаменитый куперовский персонаж – Натаниэль Бампо – охотник, траппер, главный герой пенталогии о Кожаном Чулке.

Пенталогия о Кожаном Чулке: «Зверобой»

Серия о приключениях охотника по прозвищу Кожаный Чулок включает пять книг. Они писались не последовательно и только потом были выстроены в хронологическом порядке. Так, сперва на свет появилась четвертая часть «Пионеры», а первая книга была сочинена и опубликована только двадцать лет спустя. Пенталогия о Кожаном Чулке включает следующие романы:

• «Зверобой, или Первая тропа войны» (1841);
• «Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе» (1826);
• «Следопыт, или На берегах Онтарио» (1840);
• «Пионеры, или У истоков Саскуиханны» (1823);
• «Прерия» (1827).

Романы принесли Куперу бешеную популярность. Благодаря серии книг о Кожаном Чулке он получил звание классика приключенческого жанра. Впоследствии части пенталогии неоднократно экранизировались. Только у «Зверобоя» пять киноверсий. Отечественный фильм вышел в прокат в 1990 году. Его срежиссировал Андрей Ростоцкий, а роль Зверобоя сыграл Андрей Хворов.

Колонизация Северной Америки

Все романы Купера объединяет тематика колонизации Северной Америки, а также общий герой – смелый, храбрый, очень честный и справедливый охотник, разведчик, траппер Натаниэль Бампо. Он известен под множеством имен – Правдивый язык, Кожаный Чулок, Соколиный глаз, Вислоухий, Голубь, Следопыт и Зверобой.

Знакомство со Зверобоем и Непоседой

1744 год. Двое путников пробираются сквозь чащу северо-американского леса. Один – рослый красавец, силач, бойкий, веселый и разговорчивый человек, другой на первый взгляд проигрывает своему приятелю. Но, внимательнее вглядевшись в его черты, можно сделать множество открытий. Мускулы на его стройном молодом теле свидетельствуют не о природной силе, а о той, что является результатом изнурительного труда над собой. Его гибкое тело ловкое и послушное. А его лицо обладает той неканоничной красотой, которой не страшны болезни, невзгоды, время. Оно выражает обаяние, простосердечие, безусловную правдивость, но вместе с тем твердость характера, смелость и мужество.

Имя первого Гарри Марч, за безудержный нрав, жажду приключений и нежелание подолгу задерживаться на одном месте его прозвали Непоседой. Имя второго – Натаниэль (Натти) Бампо. За выдающиеся достижения в охоте его зовут Зверобоем. Несмотря на то что Натти убил уже немало животных, его стрела еще не знает крови человека. Да и зверье он убивает только по необходимости, никогда не забирая у природы лишнее. Так, Бампо укоряет Непоседу, когда тот, к счастью, неудачно пытается подстрелить благородного оленя. Непоседа не нуждался в еде, рогах или шкуре животного, выстрел был сделан просто ради забавы, а это неправильно. Случай с оленем выразительно демонстрирует высокое благородство Натти Бампо. Да, он Зверобой, но не мясник.

Мораль Бампо проста и лишена вычурных заумей. Так, Непоседа высказывает распространенное в те времена суждение о неравенстве между людьми. По его словам, на земле есть три цвета – белый, черный и красный. «Самый лучший цвет – белый, – утверждает Непоседа, – поэтому белый человек выше всех». Черный, по мнению лесного философа, следует за белым, поэтому чернокожим позволено жить рядом. Но хуже всех красный! Это доказывает, что краснокожие – люди только наполовину.

Зверобой не разделяет философию своего попутчика. Он высказывает неслыханное в этих лесах мнение о том, что Бог создал всех людей одинаковыми. У каждой расы, представители которых отличаются друг от друга по цвету кожи, есть свои особенности. То, что считается нормальным у цивилизованного бледнолицего, никогда не будет воспринято вольными краснокожими жителями. И наоборот. Так, для индейцев снимать скальп с воина – знак чести и уважения, для белого – гнусное преступление, варварство.

«Я считаю, что белый человек должен уважать белые законы, пока они не сталкиваются с другими боле высокими законами, а красный человек обязан исполнять свои индейские обычаи с такой же оговоркой».

Так за беседой наши герои доходят до озера, где находится Замок Водяной Крысы – конечная точка их долгого путешествия.

Замок Водяной Крысы и его обитатели

Плавучий дом Томаса Хаттера был прозван Замком Водяной Крысы кем-то из офицерских остряков. Название так прижилось, что баржа, на которой вот уже 15 лет плавал по озеру Том со своим семейством, именовалась исключительно Замком. А ее хозяин – Водяной Крысой или Водяным Томом.

Том рано овдовел, оставшись с двумя дочерьми – Джудит и Хетти. Первая славится своей небывалой красотой на все окрестности. Едва Джудит исполнилось 15 лет, как за ней стали толпами бегать местные офицеры. Всеобщее обожание несколько разбаловало девушку. Она заносчива, властна, капризна, остра на язык и питает особенное расположение к нарядам, украшениям и красным офицерским мундирам. Однако Джудит знает себе цену и никому не позволит бесчестно воспользоваться ее молодостью и красотой. Она умна, проницательна и, несмотря на свою сомнительную славу, высокоморальна. За все эти качества местные прозвали Джудит Дикой Розой.

Ее сестра Хетти – прямая противоположность Джудит. Рассказывая о семействе Хаттеров, Непоседа отмечает, что Хетти очень милая девушка, «не будь у нее сестры красавицы, она могла бы казаться почти хорошенькой». Однако отсутствие яркой сестринской внешности – не единственный недостаток Хетти. Все вокруг ее считают слабоумной, недалекой, дурочкой, за что и придумали прозвища «Так указывает компас» и Поникшая Лилия.

Зверобой производит хорошее впечатление на Хаттера и его дочерей. У него завязываются доверительные отношения с Джудит, которой пресытили красавцы ухажеры, в том числе и хвастун Непоседа. А кроткой мечтательнице Хетти молодой охотник рассказывает о своих других именах.

По рождению его зовут Натти (Натаниэль) Бампо, за честность делавары (племя, в котором Бампо долгое время живет и воспитывается) прозвали бледнолицего Правдивым языком, за скорость – Голубем, за талант охотника – Вислоухим. А когда Натти стал богат и смог купить собственный вигвам, Вислоухий превратился в Зверобоя.

Зверобой и Непоседа пришли в дом Плавучего Тома не просто так, они хотят предупредить хозяина озера об опасности – воинственные индейские племена уже наступают. Оставаться в узком водном перешейке опасно, нужно плыть в другое место. Непоседа и Зверобой вызываются защищать их во время путешествия. Тем более что у Зверобоя запланирована встреча с молодым вождем могикан Чингачгуком. Этот благородный дикарь пришел в здешние края, чтобы освободить из плена свою невесту Уа-та-Уа (в дословном переводе «Тише еще тише»). Чингачгук не откажет в том, чтобы встать в защиту Плавучего дома и его обитателей.

Закатные солнечные лучи золотятся на озерной глади. Уходит последний мирный день. Уже ночью нашим героям предстоит выйти на тропу войны. Отразив нападение небольшой шайки индейцев во время сплава по воде, Непоседа и старик Том решаются на авантюру – напасть на индейское племя, что расположилось неподалеку. Они хотят получить деньги, которые Колония щедро платит за скальпы индейцев, причем, скальпы разного образца (женские, детские) ценятся больше. Зверобой отказывается принимать участие в этом циничном и жестоком предприятии. Дочки также уговаривают отца «продолжать торговать шкурками, а не кровью». Но старый Том, подначиваемый Непоседой, неумолим. Решено: они отправятся за добычей, а Зверобой как раз присмотрит за девочками.

Обстоятельства складываются не наилучшим образом – Непоседа и старик Хаттер оказываются в плену. К счастью, их удается выкупить за несколько шахматных фигурок, которые приводят дикарей в настоящий восторг. Однако чудесное спасение не останавливает авантюрную парочку. Они беспечно отправляются на брошенную водную баржу, с которой старик хочет забрать свои сокровища. Там Хаттера и Непоседу ждет засада. На следующее утро дочки нашли умирающего старика. Он был оскальпирован и тяжело ранен. Томас Хаттер по прозвищу Водяная Крыса умирает в своем плавучем доме.

А тем временем Зверобой вместе с Чингачгуком спасают из плена делаварскую возлюбленную вождя Уа-та-Уа. В ходе завязавшейся схватки Зверобой попадает в плен, однако за честность и храбрость местные позволяют ему остаться в их племени и стать мужем вдовы убитого им индейца. Натаниэль отказывается от «заманчивой» перспективы стать главой бесчисленного семейства. Теперь его ждет пытки и казнь.

В самый разгар наказания появляется Хетти Хантер. Белокожая девушка, которая ничуть не боится воинственных дикарей, несколько их озадачивает. В это время подоспевает английский военный отряд. Зверобой спасен, а вот Хетти ранена шальной пулей.

Джудит безутешна – она похоронила отца и сестру, но надеется найти близкого человека в лице Зверобоя. Девушка открыто предлагает молодому охотнику себя в жены. Но он… отказывает. Джудит, бесспорно, красива. Вероятно, красивее всех женщин, что ему приходилось встречать, однако душевного отклика ее красота не вызывает. Любовь, убежден Натаниэль, обречена, если исходит только с одной стороны.

Зверобой покидает своих друзей. Во время одной из схваток к его многочисленным именам присовокупилось еще одно – Соколиный глаз. Так прозвал его подстреленный им же индеец. Теперь Натаниэль Бампо, он же Правдивый язык, он же Голубь, он же Вислоухий, он же Зверобой, он же Соколиный глаз, вышел на тропу войны. Его нелегкий и опасный путь по ней только начинается.

«Зверобой, или Первая тропа войны» Фенимора Купера: краткое содержание