Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

В одном из отделений
Больницы городской
Всегда среди недели
За утренней зарёй

Приходит час обхода
Профессором своих
В палатах заключённых
Беспомощных больных.

Профессор – их надежда,
Луч света в темноте,
Бездонный кладезь знаний,
Всегда на высоте!

Ему больные верят,
Его боготворят,
Пред ним медсёстры млеют,
Интерны семенят.

По средам спозаранок
Намыт аж трижды пол!
От стресса санитарок
Спасает валидол…

Они прекрасно помнят,
Как ревностно блюдёт
Профессор блеск в палатах
И как, чуть что, орёт.

Как перед бурей тихо
На отделенье том –
Все ждут его прихода,
Как ветра жарким днём.

Начищены палаты,
Проветрено давно.
В наглаженных халатах,
Как будто в кимоно,

Стоят по струнке сёстры,
Порядок стерегут.
Такого даже звёздам
Приёма не дадут!

Издалека донёсся
Тревоги полный стук.
То по полу метался
Дежурного каблук.

Дежурный врач прокрался
На трижды мытый пол,
Немного отдышался
И вышел в главный холл.

Сюда через минуту
Прибудет весь бомонд –
Врачи и их интерны
И главный мастодонт!

Вот, выдалась минутка
Ещё раз повторить
Всё то, о чём без шуток
Придётся доложить.

Про каждого больного
Дежурный должен знать
Диагноз, план леченья;
И как больных всех звать!

«Идут!» - вдруг грянул шёпот.
Ровняйся! По местам!
Жаль нету здесь окопа…
Эх, спрятался бы там…

Под белизной халата
Коленей дрожь видна,
Как будто ждёт распятье
«Дежурного Христа»…

Пред тем, как встретить босса
Давайте разберём
Тех, кто за ним плетётся,
Как скот за пастухом.

В структуре отделенья
У каждого свой вес.
В цепи по росту звенья
Расставил политес.

Кто старше, тот главнее!
Интерны – малыши.
Из них, кто поумнее
Пред старшим мельтешит.

На следующей ступени
Дежурные стоят –
Рабочие лошадки,
Коль не едят, то спят.

Ступенью целой выше
Дежурные врачи,
Что степенью учёной
Кичатся… Ловкачи!

Над ними ординатор
Главенствует пока
Не явится профессор –
Вершина айсберга!

Всего две-три ступеньки,
Но каждая, как дом!
По ним нельзя без сменки,
Тем более бегом!

Вот и профессор лично
На каждой побывав,
Считает неприличным
Ступеньки пропускать.

За годы понабравшись
Учёных степеней,
Лбом дров пообломавши,
Лишь так он стал мудрей.

Умнейший из мудрейших,
Профессор он не зря!
Он в курсе всех новейших
Метод лечения.

Среди коллег светило
Отыщется легко.
Его от всюду видно
Для глаз учеников.

Дрожащий в главном холле
Простой врач-дежурант,
Увидит лично вскоре
Умнейший экспонат –

Уже по отделенью
Все доктора идут.
По щучьему веленью
Вот-вот и будут тут!

И в это-то мгновенье,
Врач-дежурант обмяк!
Он вспомнил, что на темя
Не натянул колпак!

В чём ужас нарушенья
Поймём мы лишь тогда,
Когда весь прайд увидим,
А с ними и вождя.

Все в беленьких халатах,
У всех по колпаку.
Недостаёт плаката,
Мол, это «Клан-Клукс-Ку»!

Сгрудились над беднягой,
Ой, будут линчевать!
Не надо быть растяпой,
Коль вышел отвечать!

Профессора на счастье
Отвлечь вдруг удалось,
Чтоб не сослал в медбратья
С ярмом «простоволос»!

И в это-то мгновенье,
Спасли врача друзья
(Второй свой день рождения
Отметит опосля).

Нашли ему шапчонку,
Но мятую слегка.
Дежурного мальчонку
Она уберегла

От праведного гнева,
От порки показной,
Но всё же взгляд от шефа
Скользнул по шапке той.

У Вас колпак не глажен,
Негоже так ходить!
Считаю очень важным
Врачу за сим следить!

Трясущийся от страха
Простой врач-дежурант
Склонился, как на плаху
Виновный арестант.

Лишь скромный взгляд свой поднял,
Щенячий, жалкий взгляд
И обомлел, как понял,
Что он к ногтю прижат.

Коль мы его глазами
Осмотримся вокруг,
Узрим над головами
Врачей тех полукруг.

Божественным свеченьем
Профессорский колпак
Всех ближних освещает,
Гоня бездумья мрак.

Ни разу врач не видел
Такого колпака.
То был всех шапок лидер,
Он был до потолка!

Колом рос из макушки
Профессора колпак.
Наглаженной верхушкой
Остёр был, как тесак!

С боков заштукатурен
Крахмалом до того,
Что был как мрамор прочен,
Не сбить и молотком!

Сияет белостенный
Фонарный столб-колпак,
Всем докторам сияет,
Как кораблям маяк!

Он гордо восседает
На лысой голове,
И кажется, что знает
Побольше, чем мы все!..

Когда же врач очнулся
От шарма колпака,
То понял, что не стоит
Бояться старика!

Под головным убором
Профессор скрыл от всех,
Что хромосом набором
С ним схож и дровосек!

Как схожи миллиарды
Людей по всей Земле,
Как с тиграми гепарды
Иль панда и медведь…

И разглядев простого,
Седого мужичка
За гонором большого,
Крутого колпака,

Расправил плечи доктор,
Обвёл улыбкой всех
И, чтоб предмет убогий
Не создавал помех,

Стянул с себя шапчонку
И положил в карман,
А следом снял «корону»
(Зайдя слегка за грань),

С профессорского темя –
Натуру обнажил!
Неслыханно доселе,
Чтоб кто-то так чудил!

Замолкли люди в холле.
Интерны втихаря
Достали телефоны,
Заснять чтоб бунтаря.

Такой метаморфозы
Не видели ещё!
Начав апофеозом
Профессорский обход,

Обескуражил шефа
Простой врач-дежурант.
Без колпака профессор
Совсем и не гигант,

А среднего росточка,
Обычный мужичок -
Петух без хохолочка,
Бесшляпочный грибок!

На доктора профессор
Уставился в упор,
Навис над «Робеспьером»
Карающий топор!

Все шапки поснимали,
«Молясь за упокой»,
Но большинство не знали,
Над чьей скорбеть душой –

То ль доктору младому
Готовить сухари,
Или по пожилому
Лбом биться в алтари?

А если подерутся?!
А вдруг подпрыгнет пульс?!
Мозги вдруг сотрясутся?!
А что, если инсульт?!

Хвала Богам известным,
Неведомым вдвойне,
Велением небесным
Добро ещё в цене!

Пока друг другу в души
Смотрели два врача,
Судьба распорядилась
Умаслить «палача».

Профессор, проморгавшись,
Взглянув по сторонам,
И, чуть поразмышлявши,
Знак подал докторам.

Взамен публичной порки
Дежурному врачу
Профессор руку подал,
Похлопал по плечу.

Так, принятым решеньем,
Врач старший показал,
Как ценно уваженье
К тому, кто «весом» мал!

Обход прошёл спокойно.
Врачи без колпаков
Смогли дышать свободней,
Как будто без оков.

На память о прошедшем
Курьёзе с колпаком
Девиз одобрен новый
Врачебным большинством:

«Мешают предрассудки
Работать докторам.
Колпак не обеспечит
Стерильности рукам!»

Вот так, на отделенье
Больницы городской
Взаимоуваженьем
Сменён колпачный строй!

Каким видится Василий Шукшин теперь, спустя 84 года со дня его рождения, спустя 39 лет с тех пор, как умер? Бесспорно, личность своеобразная, выламывающаяся из всех стандартов. Человек, сделавший себя сам, пробившийся сквозь Алтай, тяжелое детство, беспросветность, полуграмотность, круговерть различных и совсем нелегких профессий в московскую элиту, в ряд самых крупных представителей интеллигенции советской страны. Ночевал на скамейке, ходил в кирзовых сапогах, на все имел собственное, особое суждение. Ни на кого демонстративно не был похож. Евгений Евтушенко писал: «Галстук-бабочка на мне, сапоги — на Шукшине. Первое знакомство, мы сейчас схлестнемся». Над ним посмеивались, а когда очнулись — он, не дожив даже до 50, стал чуть ли не прижизненным классиком.

Писатель, сценарист, режиссер, актер…

До сих пор так и непонятно, кем он был больше — писателем, сценаристом, режиссером, актером. Собирался поступать во ВГИК на сценарный, в конце концов оказался на режиссерском (до поступления даже не представлял, что есть такая профессия — режиссер, искренне думал, что, когда ставится спектакль или фильм, артисты сами договариваются, кто что будет делать). А раньше всего оказался востребован именно как актер — Марлен Хуциев, готовившийся в Одессе к съемкам картины «Два Федора», был просто счастлив, увидев молодого Шукшина, — настоящий мужской народный типаж. И вцепился в него крепкой хваткой — ему нужен был именно этот редкий тип, герой-солдат. В дальнейшем Шукшин снимался у своего учителя Сергея Герасимова, у Сергея Бондарчука , Глеба Панфилова. Но актерство актерством, а писательство не отпускало, звало. Василий Макарович упорно сочинял талантливые рассказы, заносил их в толстую тетрадь, а когда дома не было условий, запирался в туалете, клал на колени доску и снова доставал заветную тетрадочку — сочинял. Постепенно его стали печатать все больше и больше. Вслед за журнальными публикациями вышел и первый сборник — «Сельские жители».

Шукшина очень быстро записали в ряд писателей-«деревенщиков». И ошиблись. Деревню он действительно знал хорошо и о жителях этой самой деревни писал много. Но не в этом была его сила. Великая прелесть его писательства заключалась в том, что он умел как никто другой выпукло подать различные ситуации и характеры, проникнутые и горькой слезой, и едким юмором одновременно. А сельские это жители или городские — право, не так важно, да и смешно думать, что в деревне все исключительно хорошие, а в городе — плохие. В лучших его рассказах — «Микроскоп», «Сапожки», «Штрихи к портрету» и других — самыми интересными были люди, своеобразные чудики, над которыми хочешь — смейся, а хочешь — низко им поклонись.

Если бы Шукшин был явным писателем-«деревенщиком», его наотмашь сатирических «Энергичных людей» вряд ли бы поставил ленинградский товстоноговский БДТ, а интеллигентнейший Сергей Юрский вряд ли читал бы рассказы Шукшина с эстрады, да с каким успехом. Простой «деревенщик» вряд ли бы создал такие характеры, как мучительно возвращающийся к праведной жизни уголовник Егор Прокудин из «Калины красной» или мятежный Степан Разин из романа «Я пришел дать вам волю». Шукшин был куда сложнее, он вырывался из образа босоногого мужика, с шумом вдыхающего запах матушки-земли.

Супруги встретились в Крыму

Странно, что человека, родившегося в селе Сростки Алтайского края, столько связывало с далеким Крымом. Но Шукшина — связывало. В Севастополе он служил на флоте, и многие, делившие с ним морскую службу, вспоминали, как читал он им свои первые рассказы. Там, в Севастополе, он был завсегдатаем морской библиотеки, там случился с ним первый сильный приступ язвенной болезни, которая потом периодически всю жизнь скручивала его.

А по дороге в Судак он познакомился с будущей супругой, актрисой Лидией Федосеевой. Они ехали в поезде, потом на автобусе на съемки картины «Какое оно, море?». Не знаю, почувствовали ли они, какое оно, море, но друг к другу потянулись, он дарил ей полевые цветы, и у одного и у другой брак был не первым. Да и романов у Василия Макаровича было предостаточно: и с поэтессой Беллой Ахмадулиной его связывало сильное чувство, хотя людьми они были диаметрально противоположными (он даже снял ее в своем фильме «Живет такой парень»), и с актрисой Нонной Мордюковой. Он уже жил с Федосеевой, а у него родился ребенок от другой женщины. Василий Макарович разрывался на две семьи, а потом все-таки «причалил» к Лидочке.

Жить с Шукшиным было нелегко. Он пил, сильно пил, неделями. Буянил, иногда даже валялся невменяемо пьяный у подъезда. Когда по ТВ в очередной раз показывают знаменитую сцену похмелья Аристарха Кузькина из «Энергичных людей», которую Евгений Лебедев разыгрывает виртуозно, мы смеемся взахлеб, не задумываясь, что это мучительное состояние было знакомо и самому автору. Шукшин обращался к докторам. Те наставляли его на путь истинный. Когда родились дочки, Маша и Оля, вроде немного успокоился. Но характер у Шукшина был нелегкий, крутой. И все же Федосеева как-то это выдерживала, и именно с ней он снял лучшие свои фильмы — «Печки-лавочки» и «Калину красную». На экране это был завораживающий дуэт: он — резкий и взрывной, а она — спокойная, величавая. А ведь Федосеева никогда не была выдающейся актрисой, но именно с Шукшиным отлично «смонтировалась». Дополняли они друг друга хорошо, она его как-то незаметно смягчала.

Тайна, покрытая «инфарктным» газом

Первые его картины — «Живет такой парень», «Ваш сын и брат», «Странные люди» — особой популярностью не пользовались. Пожалуй, только «Калина красная» всколыхнула зрительские массы не на шутку. Тема раскаявшегося уголовника, самобытная режиссура и яркая органичная актерская игра самого Шукшина, особый, немного кичевый стиль картины (впервые Шукшин снял кино в цвете), какая-то редкая пронзительность — никто не остался равнодушным: ни критики, ни многочисленные зрители.

Но как это часто у нас бывает, чтобы быть всенародно признанным, Василию Шукшину пришлось умереть рано, в 45 лет. Он скончался во время съемок картины Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину». Творческая группа жила на теплоходе, утром пришли будить Шукшина и обнаружили его в каюте мертвым. Последним его видел живым ночью актер и друг Георгий Бурков . Вроде у Василия Макаровича побаливало сердце, он принял лекарство и спокойно отправился в свою каюту. Но это официальная версия. А была еще и неофициальная, на которую все время намекали тот же Бурков и супруга Шукшина. Якобы утром в каюте рукописи были разбросаны по полу, чувствовался запах «инфарктного» газа…

Бурков, много говоривший намеками, толком так и не высказался и, если и был обладателем какой-то тайны, унес ее с собой в могилу. Нынче по поводу якобы насильственной смерти Шукшина продолжает распространяться Панкратов-Черный. Дескать, Макаровича погубило КГБ: боялось, что он мощно сыграет Степана Разина в будущем фильме и в стране начнется народное восстание против советского строя.

Забавно, однако. Скорее, это судьба-индейка сыграла с Шукшиным злую шутку. Он много лет пробивал идею фильма о Разине, перешел ради этого со студии имени М.Горького на «Мосфильм» (Бондарчук обещал ему всяческую поддержку), и вот когда уже казалось, что мечта невероятно близка к осуществлению и подготовительный процесс шел полным ходом, жизнь закончилась. «Разина» прямо на похоронах Шукшина предложили снимать Элему Климову. Он отказался.

Они любить умеют только мертвых

Жизнь закончилась, а настоящая слава началась. Поднялся подлинный шукшинский бум 70-х годов. Вышел в свет его посмертный красный двухтомник, нарасхват шли его старые и новые сборники рассказов, сценарии, романы. О нем писали научные исследования, защищали диссертации. Ставили многочисленные спектакли по Шукшину, его уходу посвящали стихи лучшие поэты. Фанаты вешали на стенки портреты Василия Макаровича в обрамлении красной калины. Многим Шукшин виделся лакированным приблатненным хлыщом, тем самым, который в «Калине красной» кандибобером выходил из комнаты на фразу «Народ для разврата собран!» Другие, наоборот, объявили его мессией, чуть ли не всенародной совестью, хотя он был обычным человеком, очень талантливым, но не лишенным недостатков. Государство разрешило похоронить Шукшина на самом престижном — Новодевичьем кладбище и наградило его самой почетной Ленинской премией. Те, кто при жизни завидовал резкому и неудобному Василию Макаровичу, кажется, так и прошагавшему жизнь в кирзовых сапогах, недолюбливали его, после смерти пели ему осанну и нескончаемо говорили о его гениальности. «Они любить умеют только мертвых» — это имеет полное отношение к Сергею Есенину , Владимиру Маяковскому ,Александру Вампилову , Владимиру Высоцкому , Василию Шукшину и многим-многим другим.

Вдова Федосеева взяла себе приставку «Шукшина», что не помешало ей впоследствии успешно соединять свою судьбу с другими мужчинами, в числе которых упоминался даже диковатый «нанаец» Бари Алибасов. Дочка Маша то пробует себя в киноактрисах, то проливает горючие слезы в качестве соведущей программы «Жди меня».

А Василия Шукшина никто не ждет, его забыли. Иногда вспоминают по случаю юбилея. Потом забывают снова. Почувствует ли народ когда-нибудь потребность в возвращении шукшинских героев — нелепых, страстных, пронзительных, чудаковатых? Не знаю. Времена сейчас слишком особенные. Калина красная по-прежнему цветет, уголовников меньше не стало, вот только раскаиваться и возвращаться к честной жизни они совсем не торопятся.

СЕРГЕЙ ПАЛЬЧИКОВСКИЙ

Еще ни холодов, ни льдин. Земля тепла. Красна калина. А в землю лег еще один На Новодевичьем мужчина. "Должно быть, он примет не знал, - Народец праздный суесловит, - Смерть тех из нас всех прежде ловит, Кто понарошку умирал." Коль так, Макарыч, - не спеши, Спусти колки, ослабь зажимы, Пересними, перепиши, Переиграй - останься живым. Но в слезы мужиков вгоняя, Он пулю в животе понес, Припал к земле, как верный пес. А рядом куст калины рос, Калина - красная такая... Смерть самых лучших намечает И дергает по одному. Такой наш брат ушел во тьму!... Не буйствует и не скучает. А был бы "Разин" в этот год. Натура где - Онега, Нарочь? Все печки-лавочки, Макарыч! Такой твой парень не живет. Вот после временной заминки, Рок процедил через губу: "Снять со скуластого табу За то, что видел он в гробу Все панихиды и поминки. Того, с большой душою в теле И с тяжким грузом на горбу, Чтоб не испытывал судьбу, Взять утром тепленьким с постели!" И после непременной бани, Чист перед богом и тверез, Взял да и умер он всерьез, Решительней, чем на экране. В.Высоцкий. 

Как сделать, чтоб, забыв отмщать расправою, друг друга не душили бы по-волчьи и этим не душили дело правое пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше?

Новая выставка длилась четыре часа. Полдня свободы. Участник выставки Борис Жутовский позже скажет, что качество картин на вернисаже в Измайлове было несравнимо ниже, чем в Беляеве, где были выставлены только лучшие работы, многие из которых были уничтожены.

Да и Целков - о том же:

А когда начались разные фрондерские выставки, вроде «бульдозерной», я в них не участвовал. Я был, как уже сказал, нарушителем закона, но потому, что этот закон был не прав с точки зрения меня, а не кого-то еще. И я собирался продолжать его нарушать. Но не с плакатом в руке, а тем, что я есть.

Второго октября 1974 года умер Василий Шукшин. В буйной молодости эти задиры познакомились таким макаром. Шукшин спросил: на черта тебе эта пижонская галстук-бабочка? Евтушенко ответил: а тебе - кирзовые сапоги? Евтушенко пообещал снять бабочку, когда Шукшин скинет сапоги.

Это смахивало на давнее знакомство Маяковского с Есениным, когда вместо бабочки и сапог в игру пошли желтая кофта и шелковая косоворотка.

У наших современников получилось попроще:

Будто ни в одном глазу, стал Шукшин свою кирзу стаскивать упрямо. Не напал на слабачка! И нырнула бабочка в голенище прямо.

(«Галстук-бабочка»)

Было и яблоко раздора по имени Белла, для Евтушенко, впрочем, условное, поскольку Белла была уже в его элегическом прошлом. Какое-то время на инерции фильма «Живет такой парень», где Ахмадулина сыграла журналистку, ее жизнью режиссировал Шукшин.

Так или иначе, шукшинские Сростки недалеко от евтушенковской Зимы, если смотреть с высоты птичьего полета: академик Лихачев называл это «ландшафтным зрением» применительно к древнерусскому художеству. Корни переплетались во многом, и направление интересов совпадало. Когда весь 1963 год Евтушенко терзали в Москве на предмет «Бабьего Яра», «Наследников Сталина» и «Автобиографии», летом на Алтае Шукшин снимал «Живет такой парень», очень точно относительно друг друга нашел артистов - Куравлева и Ахмадулину, а через два года подал заявку на сценарий о разинском восстании - евтушенковскую «Казнь Стеньки Разина» уже напечатали. Заявка Шукшина была отвергнута, но возник роман «Я пришел дать вам волю».

В совокупности с «Мастерами» Вознесенского (1959) и «Андреем Рублевым» Тарковского (1966) все это представляло единый тренд генерации: тяга к истории, через исследование которой постигаются судьба страны и ее быстролетящее сегодня.

Подобно другому евтушенковскому другу - Урбанскому, Шукшин погиб на съемках. Кино было делом смертельным. Шукшинские похороны были всенародными, давно такого не было: тысячи и тысячи людей шли от Тишинского рынка к Дому кино на улице Брестской с ветками красной калины в руках, водители общественного транспорта тормозили у Дома кино и включали клаксоны.

…Мечта Шукшина о несбывшейся роли Степана, как Волга, взбугрилась на миг подо льдом замороженных век.

(«Памяти Шукшина»)

«Главное в нем - это сумма сделанного. <…> Степана Разина Шукшин не идеализирует и не принижает. Он срисовывает Стенькину душу со многих людей, и с себя тоже. <…> Шукшин был подобен русскому крестьянскому двойнику сына плотника из Галилеи, потому что одна его ладонь была намертво прибита гвоздями к деревне, другая - к городу».

Год шел под уклон, нечеловеческое и воловье сработало - Евтушенко добился компенсации отмененного февральского вечера. «Литературная газета» от 20 ноября 1974 года проинформировала своего широкого (тираж с 1973 года - 1 миллион 550 тысяч экземпляров) читателя:

В воскресенье, 17 ноября, в Колонном зале Дома союзов состоялся творческий вечер Евгения Евтушенко. Вечер был начат «Гимном Родине» (стихи Е. Евтушенко, музыка Э. Колмановского) в исполнении объединенного хора и оркестра Всесоюзного радио и телевидения под управлением Ю. Силантьева. Затем прозвучали песни композиторов А. Бабаджаняна, Э. Колмановского, А. Пахмутовой, Г. Пономаренко, А. Эшпая, А. Днепрова, С. Томина на стихи Е. Евтушенко. Некоторые произведения были исполнены впервые в программе этого творческого вечера, в котором приняли участие народные артисты СССР К. И. Шульженко и Л. И. Зыкина, а также солисты М. Кристалинская, И. Кобзон, Н. Соловьев, В. Трошин, Э. Хиль. Во втором отделении хор и симфонический оркестр радио и телевидения исполнили поэму для баса, хора и оркестра Д. Шостаковича на стихи Е. Евтушенко «Казнь Степана Разина» (солист - народный артист РСФСР А. Ведерников, дирижер М. Шостакович). В заключение Евгений Евтушенко читал стихи.

В восемнадцать лет он опубликовал первое стихотворение, в девятнадцать стал самым молодым членом Союза писателей СССР. Его сборники и выступления на вечерах в Большой аудитории Политехнического музея, ставшей символом оттепели 60-х годов, вместе с Робертом Рождественским, Беллой Ахмадулиной, Андреем Вознесенским и Булатом Окуджавой сделали Евтушенко ещё одним символом шестидесятников.

Интеллектуалы его осуждали за манию величия: все же сравнение себя с Пушкиным - это чересчур, а американский обозреватель Роберт Шелтон в номере The New York Times за 28 октября 1963 года сравнил молодого Боба Дилана «со свободолюбивым русским Евтушенко». Вот за это и не любили - поэт умел находить общий язык с властями при любом режиме. В 1962-м «Правда» опубликовала ставшее широко известным стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина», приуроченное к выносу из мавзолея тела вождя. А полемику и страх вызвали другие его стихи - «Бабий яр» (1961), «Письмо Есенину» (1965), «Танки идут по Праге» (1968). Это уже был вызов власти, хождение по раскалённым углям. Несмотря на столь смелую критику, поэт продолжал печататься и много ездить по миру. И за то, что в то время как народ жил за «железным занавесом», Евтушенко объездил весь земной шар, его тоже не любили.

Однажды на приёме у Беллы Ахмадулиной Василий Шукшин, выпив, едко заметил земляку Евтушенко: «Ты же вырос в Сибири, на станции Зима, а носишь галстук-бабочку, как последний пижон!». Евтушенко в миг парировал: «А твои кирзачи - не пижонство?». Так появилось стихотворение «Галстук-бабочка», написанное в 1976-м. В нем Евтушенко согласился снять галстук-бабочку, если Шукшин скинет сапоги.

Это был вызов уже не власти, а коллегам по цеху - творческой интеллигенции.

Пожалуй, единственный, кто оценил антикорпоративную смелость Евтушенко - его непримиримый оппонент Иосиф Бродский. «…При всей подоностости Евтушенко мне он симпатичнее, чем многие из интеллигенции, кокетничающей с народом и заискивающие с властью. У Евтуха русский язык всё-таки есть. Ну что такое Евтух? Это такая большая фабрика по самопроизводству. Он работает исключительно на самого себя и не делает из этого секрета. То есть абсолютно откровенен. В отличие от «интеллигенции» он не корчит из себя poetemaudit - «проклятого поэта», богему, тонкача и знатока искусства», - сказал Бродский в одном из интервью.

Эта фраза дорогого стоит еще и потому, что контекст эпохи был непрост. Ведь Евгений Евтушенко, когда Иосифа Бродского изгнали из страны «за тунеядство», был одним из немногих, кто последовательно выступал против его преследования…

Ирония его судьбы, пожалуй, в том, что его новая Россия мало или почти не знает. С 90-х Евтушенко переехал в США. Там, в городке Талсе, где 450 тысяч жителей и четыре университета, он читает лекции о русской поэзии, европейском и русском кино. И признает, что счастлив, что три тысячи американцев изучают русский язык и культуру.

И опять Евтушенко провоцирует. Он считает, что поэтическое мышление уходит из России. Священное место поэзии заняли публицистика и трибуны, собственно, та эпоха, которую он приблизил своим творчеством и непримиримой гражданской позицией как раз трибуна. Но ему в новом времени, как и Солженицыну, которого слушали, но не слышали после его возвращения в Россию, тоже не нашлось места…

По материалам «Русскиго мира»

Свои 80 лет Евтушенко уже отмечал год назад, хотя по паспорту юбилей у него в этом году. Дело в том, что, когда в 1944 году мать Зинаида Ермолаевна возвращалась в Москву из эвакуации, она поменяла документы сына, изменив его фамилию с немецкой Гангнус на свою девичью - Евтушенко, заодно и занизив возраст ребёнка, чтобы не оформлять на него пропуск (для детей младше 12 лет он не требовался).

Почти все стихи Евтушенко - о России, хотя в том же 1991 году он уехал в США и постоянно проживает в штате Оклахома. Поэт и сегодня пишет много «на злобу дня». В 2013 году Евтушенко стал лауреатом одной из самых крупных российских литературных премий - «Поэт».

Последние годы Евтушенко работает над масштабной антологией современной русской поэзии, но пишет и стихи. Мы вспомнили 10 известных стихотворений поэта.

10 СТИХОТВОРЕНИЙ

Деревья смотрят грозно,

По-судейски.

Всё молча здесь кричит,

Глядел я с верным другом Васькой,

Укутан в тёплый тётин шарф,

О, кто-нибудь,

Чужих людей соединённость

И разобщённость

Близких душ!

Ночной разговор с Евтушенко

Игорь Вирабов

Юбилей Евтушенко многие отметили 18 июля в прошлом году, — и были по-своему правы. Но сам поэт пообещал вспомнить про свое 80-летие лишь нынешним летом — так по паспорту (в котором напутали даты). Все прежние дни рождения поэт отмечал выступлениями в Политехническом.

В прошлом июле не вышло: после серьезной операции на правой ноге врачи заставили отлеживаться. Зимой Евгений Александрович все же добрался до Москвы, выступил потом еще и в Киеве, и в Париже. В апреле его ждали на премьере постановки Вениамина Смехова «Нет лет» — по стихам Евтушенко, — выбраться поэту не удалось, а премьеру… посвятили ушедшему накануне из жизни Валерию Золотухину.

Сегодня из всех своих друзей по той ярчайшей плеяде поэтов-шестидесятников Евтушенко остался один. Да и в тот их Политехнический не приедешь — закрыт на многолетний ремонт. Сегодня он весь в заботе — надо много успеть, повторяет, надо много еще успеть. Русский поэт, так сложилось, живет в американской Оклахоме, где у него свой домик, где он справил недавно серебряную свадьбу с четвертой женой Марией, где у них растут два сына (всего-то у поэта детей — пятеро) и где он учит студентов истории поэзии и кино в университете городка Талса (не считая Куинс колледжа в Нью-Йорке, где он тоже преподает).

Дозвонился я ему, каюсь, не в самое урочное время: по-тамошнему в три часа ночи. Но Евтушенко махнул рукой и… как из мелких стеклышек, склеился вдруг разговор — о роли поэтических ссор и свар в историческом процессе. Тени ночные скрипели угрюмо. Время от времени, чтоб не думалось, поэт уточнял: «Слышите, как храпит? Это сын тут спит рядом». И опять — к разговору.

Евгений Александрович, вот только что, в мае, отметили 80-летие вашего вечного поэтического друга-недруга Андрея Вознесенского. Три года назад на его похоронах вы прочли свои стихи, в которых вспомнили общую дружную юность и горько подытожили: «Не стало поэта, и сразу не стало так многого, И это теперь не заменит никто и ничто»… А что вас все-таки рассорило когда-то? Не жаль стольких лет и сил, потраченных на взаимные упреки, на вечный спор, кто первый, кто второй?

Евгений Евтушенко: Да я же много говорил об этом, много об Андрее написал. Мы в конце концов поняли, приняли друг друга и пожали руки.

Я не из праздного любопытства — как раз в дни между вашими 80-летиями я наткнулся на парочку жутко злобных публикаций. В одной неистовый патриот Павлов обвиняет всех скопом шестидесятников в нынешних бедах и зовет буквально «спасать нашу Родину» и «кончать со всякими «оккупациями» и «оккупантами» — пофамильно перечисляя вас, Вознесенского, Окуджаву, Ахмадулину, Аксенова. Буквально по-хрущевски: убирайтесь вон, тоже мне Пастернаки нашлись Но… с другой-то стороны, читаю, как некий таки еврей-эмигрант Фельдман выступает с гневным призывом не звать таких авторов «гениальными русскими поэтами» и предать их анафеме. Ну и куда вам, бедным крестьянам, податься — никому шестидесятники-идеалисты не угодили? А вы, между тем, и сами между собой никак не могли разобраться… Отчего так?

Евгений Евтушенко: Отчего — я думаю, вам придется уже без нашей помощи решать, разгадывая те проблемы, которые возникали между нами и внутри нашего поколения. Вам будет легче разобраться, все это безумно интересно и досадно.

Я заканчиваю роман, в котором хотел бы ответить на многие вопросы. Понимаете, очень много важного надо успеть сказать, все, что я должен… Никого почти не осталось из моего поколения. И ведь как все уходили — это страшно… Вот уже недавние смерти — Золотухин, Герман, они же были прекрасные люди… В романе, название еще не окончательное, «Город желтого дьявола», как всегда, я пытаюсь сказать все сразу. Там и про то, как мы с дочкой соседа сбежали на фронт после первого класса, добрались до Ясной Поляны, очутившись даже ненадолго у немцев в плену. Там и про первую поездку в Америку в шестьдесят первом…

Иногда кажется, что шестидесятники и сами подогревали этот интерес к своим «скандалам», радостно давали поводы для пересудов — стихами и прозой цепляли друг друга, где выступал один — демонстративно не появлялся другой…

Евгений Евтушенко: «Подогревали» больше все-таки третьи лица — всегда находились такие. Такие хорошие отношения, какие были у нас, всегда кого-то раздражают, всегда кому-то хотелось нас ссорить. Естественно, и чиновникам писательским, государственным это часто было на руку, и окололитературным кругам… Вот этого всего очень жаль.

Помните, в 90-х годах вас собирал журнал «Огонек»? Вы были на обложке вчетвером — с Рождественским, Вознесенским, Окуджавой, опять вместе. Что это было — только красивый жест?

Евгений Евтушенко: Конечно, помню. Поверьте мне, это было не то что вот пожали руки перед камерой. Все мы знали цену друг другу — в хорошем смысле слова… Главное, что я понимаю сейчас, насколько все эти выяснения, письма, взаимоподозрения, готовности верить всяким испорченным телефонам, — лишь укорачивали жизни… Глупо — как глупо и пытаться изменить прошлое: когда, например, из собрания сочинений Беллы Ахмадулиной выбрасываются все посвящения мне. Но это же не Белла сделала, она была выше этого. Я уважаю Бориса Мессерера, но… Мы все равно остались связаны с ней как поэты, как друзья.

Писатель Юрий Нагибин, за которого Ахмадулина вышла замуж, расставшись с вами, в своем дневнике тоже не жаловал вас, да и не только вас…

Евгений Евтушенко: Ну он много чего понаписал о Белле. И меня он называет то ли проходимцем, то ли приспособленцем, а через несколько страниц — он же искренне удивляется, как такой широкий, талантливый поэт, как Евтушенко, может дружить с Поженяном, который травит байки о своих фронтовых подвигах. А я же видел, какими глазами он сам смотрел, слушая того же Поженяна. Какими глазами он смотрел на Беллу… У него в дневнике каждый второй — нехороший человек, он и сам ведь выглядит не в лучшем свете. Понимаете, вот то что происходит: зачем было всем лгать самим на себя, на свое поколение?

Нагибин не одинок — Василий Аксенов тоже пытался понять, когда же ваша «дружба пошла наперекосяк». В его романе «Таинственная страсть» после бурного лета в Коктебеле 1968 года вы все и разбежались своими дорожками. А ведь сколько, судя по роману, было вместе выпито, как бурно вместе любили!

Евгений Евтушенко: Знаете, вот что меня раздосадовало больше всего — так это Аксенов с «Таинственной страстью». Зачем он это написал — он и себя сам оклеветал. В романе такая жизнь столичной богемы — да не было это так, как у него, это бред. У нас была настоящая любовь, мы и любить умели искренне. И потом, если это и была наша жизнь, если мы столько времени беспробудно пили, — то откуда же взялось столько написанного шестидесятниками? Когда у них оставалось время — столько сделать и написать? Или это какие-то другие люди писали за них?

Все это от какой-то самонедооценки. Хотя сам материал — шестидесятничество — редкий, понимаете, редкий. Тот же Аксенов приближался к осмыслению этого времени в книге «Лендлизовское», а потом… Может, болезнь уже помешала ему завершить работу, не знаю. Но он и себя самого там принизил, а самоприниженность — вот это неправильно. Главное, это ничего не объясняет…

А что нужно объяснить? Что важно не упустить, пытаясь понять шестидесятников как явление?

Евгений Евтушенко: Я до сих пор размышляю — вот сижу тут в Америке и размышляю над этим — что могло заставить, скажем, Леонида Мартынова, Бориса Слуцкого предать Пастернака в той истории с Нобелевской премией, выступить против него в октябре 1958 года. Они были для нас старшим поколением, учителями. Как они могли? Не могу понять. Мне вообще странно, что Быков в своей книге о Пастернаке не уделил должного внимания этой истории с «Доктором Живаго» — на ней ведь многое высветилось, она как минимум укоротила жизнь Пастернаку…

Ну, предательская речь и Слуцкому укоротила жизнь — он мучился этим страшно, не скрывая, до последних дней.

Евгений Евтушенко: Вот об этом я и говорю. Кто-то же должен сказать об этой опасности, предупредить… То же самое с учениками Пастернака, студентами Литинститута Панкратовым и Харабаровым — они пришли к нему за разрешением оклеветать, предать поэта. Он-то их всех простил, он вообще был человеком любви. Но они же подписали себе приговор, перечеркнув все пути в литературе, исчезли.

Кстати, в «Таинственной страсти» Аксенов отсылает нас к своему ориентиру — катаевской повести «Алмазный мой венец». А там ведь тоже — поэты другой эпохи, двадцатых годов, так же рьяно перечеркивают друг друга. Маяковский и Есенин — любя, ценя и ненавидя друг друга, режут по живому…

Евгений Евтушенко: В двадцатых годах практически все то же, что и потом. Это очень сложно понять — почему все это повторяется? Не знаю, даже если не найдется ответа, его надо искать: почему? Вот я вам скажу, Пастернак же очень о многом их предупреждал — он любил и Маяковского, и Есенина. У Пастернака был дар такой чудодейственной любви к людям — и он предсказал трагические последствия их ссор и для Есенина, и для Маяковского (он называл его нежно всегда Володей). Так и случилось.

И потом — помните, когда-то Пастернака страшно гнобили — якобы он оскорбил поэта, когда сказал, что Маяковского начали сажать, как картошку, и этим убили. Но он же говорил правду, и говорил, как раз защищая Маяковского от тех, кто старательно прятал под бронзой живую поэзию, живого поэта. Пастернак как раз понимал то, чего не понял Карабчиевский, написавший «Воскресение Маяковского», — тот сам писал стихи, но все-таки осмелился поднять руку на поэта, сделав из него больного, ничтожного неврастеника.

Тот же Карабчиевский, кстати, как раз в вас, поэтах-шестидесятниках, увидел пародию на этого «жалкого» Маяковского. То есть «жалкие» вы у него уже вдвойне.

Евгений Евтушенко: Карабчиевский был еще в общем молодой человек. Может, и вспоминать бы его не стоило — но ведь он тоже не смог потом пережить угрызений совести и покончил с собой, понимаете? Он забыл о такой маленькой вещи: взаимобезжалостность страшно разрушительна.

Но Карабчиевский-то не первый. Поэт Ходасевич написал злой фельетон о Маяковском на десятый день после смерти поэта. Традиция все-таки давняя — любить и травить друг друга, по мелочи и по крупному. А Блок и Белый, а Гумилев с Волошиным — стреляться ж были готовы. А почитать, послушать, в каких выражениях гнобят друг друга сегодня — скажем, Проханов и Ерофеев, Иртеньев и Прилепин? Жутковато.

Хотя кто-то же умел — пусть поздновато — поднять себя выше дрязг. Лесков, всю жизнь воевавший с шестидесятниками XIX столетия, к концу жизни оценил вдруг Белинского с Добролюбовым за высокое подвижничество. Тургенев, запустивший слух о педофилии Достоевского, все искал повода для примирения. Бунин, размазывавший и Есенина, и Маяковского, все же соглашался, что из литературы их не вычеркнешь… Или вот — радостно цитируют Ахматову, назвавшую молодых шестидесятников небрежно — «эстрадники». А диссиденты Копелев и Орлова вспоминали в своем дневнике и совсем другие ее слова: «Я раньше все осуждала «эстрадников» — Евтушенко, Вознесенского. Но оказывается, это не так уж плохо, когда тысячи людей приходят, чтобы послушать стихи»… Поэты, может, и спохватывались, а молва уже понеслась, и если сами они друг друга не изведут — молва и пересуды добивают…

Евгений Евтушенко: В том и вопрос, пусть даже запоздалый, — почему интеллигенция так безжалостна к самой себе, в чем причины? Почему мы не ценили не берегли друг друга, слишком много сил тратили на выяснения отношений?

А что у вас вышло с Бродским? Откуда это общеизвестное — если вы «против колхозов», то он — «за»? Ведь не секрет, что вы действительно писали в его защиту руководству страны, помогли его возвращению из ссылки, одними из первых встречали его в Москве с Аксеновым вместе — но все окружение старательно повторяло его злые слова о вас, об Аксенове, о Вознесенском, да, кажется, обо всех…

Евгений Евтушенко: Это вообще очень странная история — все-таки были те, кому Бродский очень помогал. Но никому из тех, кто когда-либо помог ему, он не сказал спасибо. Я не говорю о себе, но он знал про журналистку Фриду Вигдорову, потерявшую работу, здоровье, когда из ее стенограммы суда над Бродским весь мир узнал имя поэта. Но ни слова никогда не сказал о ней. Думаю, он вообще страшно боялся чувствовать себя вынужденно благодарным кому бы то ни было. Но ведь в конечном счете и тем, как он отмежевался от шестидесятников, он и себе укоротил жизнь, потому что понимал, что нет в этом правды. А окружение, которому правда и не была нужна, восторженно подхватывало любую его язвительную реплику — такое хоровое исполнение сольной партии.

А я еще помню, давно это было, эпизод такой — я читал стихи, знаете, какие… «Идут белые снеги». И у него на глазах появились слезы: «Ты не понимаешь, как талантлив»… Ведь это было, было. А потом — перечеркнул своей рецензией аксеновский «Ожог», протестовал против принятия меня в члены Американской академии искусств. После его смерти мне показали письмо Бродского в Куинс колледж — чтобы меня не брали преподавателем поэзии, потому что я своими стихами «оскорбил американский национальный флаг». Это о строчках из стихотворения 1968 года на смерть Роберта Кеннеди: «И звёзды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем». Тогда я прочел стихи ему и Евгению Рейну. Иосиф предложил пойти вместе в американское посольство, оставили запись в книге соболезнований. Стихотворение потом напечатала «Нью-Йорк таймс»… Зачем это было ему нужно, не понимаю. Загадка.

Поэт Кушнер сетовал, что шестидесятникам предъявляли иск за «недостаток радикальности и бескомпромиссности», за то, что «могли публиковать свои вещи». Но так ведь не только с шестидесятниками — ради чего каждое поколение напрочь старается по сей день уничтожить предыдущее, из которого вышло? Время-то все равно расставляет все по полочкам…

Евгений Евтушенко: Думаю, вам самим надо искать ответы. Причем не у нас, а в самих себе. Главное, не тратить дарование художника на то, что и вам самим сокращает жизнь… А мне сейчас важно — завершить свой роман. И антологию русской поэзии в пяти томах наконец выпустить. Два тома по 1000 страниц уже готовы, сейчас третий, — а это, знаете, скольких требует сил. Кроме того, надо успеть написать роман о Кубе… Вот рядом со мной сейчас храпит мой сын. Понимаете, это же не просто слова — мы в ответе не только за тех, кого приручаем, но и за детей, за будущее.

Последняя встреча Маяковского с Есениным, незадолго до смерти последнего, была немногословной. Уходя, Маяковский вдруг сказал: » А Бог ведь есть, он в наших стихах». — «Он есть, — тихо ответил тогда Есенин, — но нас уже нет».

18 июля 1932 года родился Евгений Евтушенко. Евгений Александрович не только великолепный поэт нашего времени, но также режиссер, сценарист, прозаик, и, даже актер.

Стихи Евтушенко всегда актуальны и злободневны. Его поэзия такая искренняя и такая точная. Сегодня я не хочу описывать жизнь поэта. Сегодня я преследую иные цели: Чуть ближе познакомить вас, дорогие читатели, с творчеством поэта. Предоставить вам возможность, может быть в первый раз, прочитать некоторые стихи Е. Евтушенко.

Несколько любопытных фактов из жизни Евгения Евтушенко все–таки приведу. Евтушенко был женат 4 раза. От первого брака у него детей нет. А вот от остальных – только сыновья. Евтушенко владеет несколькими языками. Он говорит на английском, французском, испанском и итальянском.

В 1976 году Евтушенко впервые встретился с Василием Шукшиным. Стихотворение «Галстук-бабочка», было посвящено этой встрече. Шукшин тогда назвал Евтушенко пижоном. Мол родился в Сибири, а носишь галстук – бабочку. На что поэт ответил: «А твои кирзовые - не пижонство?» И согласился снять бабочку, если тот снимет свои кирзовые сапоги.

В мире существует 10 самых маленьких книг, размером 0,5×0,45 мм. Одна из них - со стихотворением «Волга» Е. Евтушенко.

А теперь вернемся к поэзии. Стихи о любви, занимают значительную часть творчества Евтушенко. В любовной лирике звучит все: и трепетное отношение к любимой, переживания от разобщен­ности «близких душ», неясность чувств…

Одно из моих любимых стихов Евтушенко – «Со мною вот что происходит…» Оно было написано в 1957 году, и звучит в фильме Э. Рязанова «Ирония судьбы или с легким паром». Звучит как песня. Музыка написана Микаэлом Таривердиевым. А само стихотворение было написано за 18 лет до появления любимой картины.

Я, как, наверное, и многие помню эту песню, но в слова, до определенного дня, не вникала. А напрасно. Это стихотворение удивительное, там такие пронзительные слова! Там такая боль и страдание.

Стихотворение « Со мною вот что происходит» было посвящено Белле Ахмадулиной, первой жене Евтушенко. Поэтессе, с певучим голосом.

Удивительно простыми словами поэт говорит, может быть, о главном - разобщенность людей в мире! Это стихотворение монолог, обращенный к любимой. Да что я говорю, у меня все равно не получится. Просто прочитайте внимательно каждую строчку, каждое слово и вы поймете, о чем речь:

«Со мною вот что происходит…»

Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.

И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.

Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.

А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.

Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.

О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!

Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ!

Это то произведение, прочитав которое несколько лет назад, я в себя не могла прийти. Настолько глубоко мне запали эти строки. Кстати, в песне звучит строчка "Во мне уже осатанённость", а в оригинальном тексте ее нет. Вместо неё стоит строчка "Куда от этого я денусь?!"

У Евтушенко, очень много потрясающих стихов, но есть еще одно, которое ставят в один ряд с выдающимися произведениями русской поэзии. Называется «Заклинание». На слова также написана музыка и исполнена песня в фильме «Забытая мелодия для флейты»

Весенней ночью думай обо мне

осенней ночью думай обо мне

Пусть я не там с тобой, а где-то вне,
такой далекий, как в другой стране,-
на длинной и прохладной простыне
покойся, словно в море на спине,
отдавшись мягкой медленной волне,
со мной, как с морем, вся наедине.

Я не хочу, чтоб думала ты днем.
Пусть день перевернет все кверху дном,
окурит дымом и зальет вином,
заставит думать о совсем ином.
О чем захочешь, можешь думать днем,
а ночью - только обо мне одном.

Услышь сквозь паровозные свистки,
сквозь ветер, тучи рвущий на куски,
как надо мне, попавшему в тиски,
чтоб в комнате, где стены так узки,
ты жмурилась от счастья и тоски,
до боли сжав ладонями виски.

Молю тебя - в тишайшей тишине,
или под дождь, шумящий в вышине,
или под снег, мерцающий в окне,
уже во сне и все же не во сне -
весенней ночью думай обо мне
и летней ночью думай обо мне,
осенней ночью думай обо мне
и зимней ночью думай обо мне.

Позволю представить еще одно стихотворение Евтушенко «Не исчезай». Оно тоже звучит в фильме. Музыку написал Таривердиев, фильм назывался «Идеальная пара».

Не исчезай... Исчезнув из меня,
развоплотясь, ты из себя исчезнешь,
себе самой навеки изменя,
и это будет низшая нечестность.

Не исчезай... Исчезнуть - так легко.
Воскреснуть друг для друга невозможно.
Смерть втягивает слишком глубоко.
Стать мертвым хоть на миг - неосторожно.

Не исчезай... Забудь про третью тень.
В любви есть только двое. Третьих нету.
Чисты мы будем оба в Судный день,
когда нас трубы призовут к ответу.

Не исчезай... Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.

Не исчезай. Исчезнуть можно вмиг,
но как нам после встретиться в столетьях?
Возможен ли на свете твой двойник
и мой двойник? Лишь только в наших детях.

Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней написан я - я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
что это не любовь, а страх потери.

Конечно, я не литературовед. Кто–то говорит о его корявости слога, о художественных особенностях, нарушенных ритмах. Это лично мое эмоциональное восприятие поэзии Евтушенко. Подкупает простота и доступность его стихов. Если вы заинтересуетесь стихами Евтушенко, то без проблем найдете их в интернете, и я думаю, полюбите, как я.