Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Когда звала? На каком языке? И – было ль?

Кто знает…

Нынче мне 99 лет. Правда и домыслы о моей жизни так же неразделимы, как эти две девятки. Почти все люди, родившиеся тогда же, когда я, давно ушли из жизни. Перерисованы географические карты, умерли названия вещей. Я здесь поистине инопланетянин. Мое прошлое прячется в такой дали, что, оттуда выкарабкиваясь, не мудрено заработать одышку.

99… Всего один крохотный шажок – и на месте сгорбившихся под своей тяжестью девяток появятся кругленькие нулики, колечки, не имеющие ни конца, ни начала. Нулижды нуль. Ничего. Я еще не родился, нет меня. Какая разница – уже нет, или еще нет, - оба эти небытия, называемые "меня нет", по сути неразличимы и одинаково близки.

Нет, старость не забывчива (что бы там о нас ни напридумали). Просто память старика становится слишком малым вместилищем для прожитых времен, им тесно, все они рядом. Они норовят вырваться из этой сутолоки и беспорядочно, незванно вклиниваются в твое сегодня. Стоит ли, поэтому, удивляться, что по соседству от старика, доживающего свой век среди российских снегов, вдруг окажется двенадцатилетний мальчуган, обретавшийся когда-то в теплой Франции, на реке Ода, в десяти лье от городка Каркассона, в захолустной лангедокской деревушке Ренн-лё-Шато, что у восточных отрогов Пиренеев?

Мальчик был неуклюж и временами весьма нерадив.

Мальчик постоянно хотел есть.

Мальчика звали… Ну да, как-то, как-то его, безусловно, звали…

Возможно, впрямь его тогда звали Диди…

Диди!.. Ты опять пропал?.. Диди, котенок, ты где?!..

Лучше не отзываться. Кто бы мог знать, что матушка вернется так скоро и в самый неподходящий момент – когда я, проскользнув на одну лишь минутку в чулан, зачерпываю пальцем яблочное повидло, которое она бережет для рождественского пирога.

Машинально вытираю палец о рубашку, отчего на ней тут же остается липкое пятно. И чего ты добился, Диди? Теперь уж точно пары оплеух, столь же неминуемых, как то, что завтра будет четверг.

Матушка уже у двери чулана:

Котенок, Диди, ты тут?

Сейчас ты будешь у нее, Диди, котом шелудивым… Делать нечего, выхожу, воровато пряча глаза. И, конечно, матушка с первого взгляда все понимает.

Ах, вот ты где, Дидье… - сразу поледеневшим голосом произносит она.

Уж если я не Диди, а Дидье, то парой оплеух дело может и не ограничиться. Однако ничего такого не следует.

Вот он, мой сиротка Дидье, - говорит она, обернувшись к кому-то. - Забирайте его с собой, так дом целее будет.

Тот, к кому она обратилась, переступает порог, и оказывается, что это наш местный кюре, отец Беренжер Сонье. Высоченный, он входит пригнувшись, чтобы не задеть дверную притолоку. Он всегда мне нравился, наш преподобный Сонье – моложавый, хотя ему было уже под сорок, стройный, с вьющимися черными волосами, с чуть насмешливым взором, с простой, ясной речью, он выгодно отличался от всех других кюре, которых я видывал в окрестных деревнях. Те были, как на подбор, плешивыми недомерками с головами, растущими прямо из плеч, гнусавили непонятными словами и смотрели тебе не в глаза, а куда-то между шеей и подбородком. Нет, наш отец Беренжер был не таков. Он скорее походил не на кюре, а на гвардейского офицера, привыкшего носить не сутану, а драгунский мундир. Говорили, что он происходит из старинного, хотя и обедневшего, дворянского рода, когда-то прославившего Лангедок, (их родовой замок, увы, давно кем-то перекупленный, до сих пор возвышается неподалеку от Каркассона). Преподобный в молодости начал было военную карьеру, но что-то там, видать, не задалось, и он, вдобавок разругавшись с семьей, выбрал для себя нынешнюю стезю. Однако он был кюре самый что ни есть всамделишный, и семинарию окончил чин чином, и латынью (говорят) владел похлеще, чем даже аббат Будэ из Ренн-лё-Бен, и еврейский язык знал так, что, сказывали, однажды в знании древних книг на этом языке заткнул за пояс каркассонского ученого жида рэба Соломона Лурье. По всему, иметь бы ему приход не в каком-нибудь Каркассоне и даже не в Марселе, а, глядишь, в самом Париже, но он по собственной воле выбрал нашу деревушку Ренн-лё-Шато, о которой, если бы не отец Беренжер, так уже, наверно, и в двадцати лье от нее никто бы не вспоминал. Нынче же в окрестностях про нее говорили: та самая Ренн-лё-Шато, где кюре – отец Сонье. Он был большей достопримечательностью наших мест, чем оливковые рощи на Оде, чем монастырь в Лё-Бен, чем древние руины тамплиерских крепостей и храмов. За это наша деревенщина платила ему почтением, и легко прощала то, что едва ли простила бы любому другому прелату – и купание в реке на виду у честнóго народа в срамном полосатом купальном костюме, и то, что пахло от него не так, как от прочих кюре – смесью нафталина и ладана, а тончайшим парижским одеколоном (на что он, при его-то скудном жаловании, тратил деньжищ, небось, словно какой-нибудь барон), и опоздания к мессе, и даже то, что восемнадцатилетняя девица Мари Денарнан, дочь кузнеца Симона Денарнана, которую отец Беренжер нанял кухаркой, уже через неделю после того перестала возвращаться на ночь в отчий дом.

Но несмотря на всю мою любовь к господину кюре, несмотря на его приветливую улыбку, слова матушки "забирайте его с собой" заставили меня на миг похолодеть. Уж не в монастырь ли она меня надумала упрятать? Конечно, поруганное повидло взывало к наказанию, но все-таки подобной кары я, право, не заслужил.

Впрочем, отец Беренжер, видя мое смятение, поспешил все разъяснить.

Твоя матушка, - сказал он, - любезно позволила мне взять тебя в сопровождение. Надо перенести кое-какие вещи. Не возражаешь, Диди? Правда, далековато – но ты же у нас крепкий мальчуган.

Небось, не переломится, - проворчала матушка. - Хоть какое дело. А то… - Она безнадежно махнула рукой. - Сейчас, господин кюре, я только вам обоим поесть соберу – поди, до ужина-то не управитесь.

Премного благодарен, мадам Риве, - поклонился отец Беренжер. - Да, к ужину, не взыщите, точно не успеем. Но до полуночи, это уж я вам обещаю, вернемся, не извольте беспокоиться.

…Разумеется, взмокли мы уже минут через пять, потому что мы шли по заброшенной дороге, ведущей в горы. От меня уже вовсю разило путом, а отец Беренжер по-прежнему знай благоухал своим одеколоном, и каким образом ему это удавалось, один Господь знает.

Куда мы направлялись, теперь уже я решительно не понимал. Если, как мне думалось вначале, в Ренн-лё-Бэн, к его другу аббату, так это в обратную сторону. Впрочем, о том, что мы идем не к аббату, легко было догадаться сразу, при виде поклажи, кою мне предстояло нести: из мешка торчали рукоятки заступа, кирки, еще каких-то инструментов – к аббатам в гости с такой кладью не жалуют.

Места, в сторону которых я шагал вслед за кюре, издавна считались недобрыми в наших краях. Если выйти по этой дороге из деревни, то по правую руку, на холме Ле Безу, увидишь поросшие кустарником развалины крепости, последнего, как я слыхал, оплота еретиков-катаров. Лет семьсот назад крепость после длительной осады захватили рыцари христианского воинства, тех, кто остался в живых, посадили на колья, врытые вон на том земляном валу, и еще много дней, - где-то, говорят, это даже записано, - стенания умирающих оглашали округу. А души их, - многие слышали, - до сих пор там воют по ночам. Ясное дело: еретики. Их душам и в Чистилище не место – так им здесь, верно, и выть до самого Страшного Суда.

До сих пор не умолкают споры вокруг тайн, связанных с Ренн-Ле-Шато и его местного приходского священника Беранже Соньера, служившего в деревушке в конце XIX века.

В 1885 году, после окончания семинарии в глухую деревню Ренн-Ле-Шато с населением 200 человек приехал 33-летний священник. Деревня находилась в 40км от города Каркассона и церковь Святой Марии Магдалины (возведенном еще в VI веке) к тому времени превратилась почти в развалины. В давние времена местечко Ренн-ле-Шато почиталось кельтами как священное, а сама деревня, называвшаяся тогда Редэ, обязана своим именем одному из кельтских племен. В VI в. деревня, расположенная, на вершине холма, насчитывала около тридцати тысяч жителей. Возможно, это была северная столица империи, построенной вестготами-тевтонцами, пришедшими с востока, которые разграбив , захватили юг Галлии и обосновались по обе стороны Пиренеев.
В течение следующих пяти веков город был центром влиятельного графства Разес. Затем, в начале XIII в. внезапно с севера в Лангедок явилась целая армия с целью уничтожить ересь катаров; армия захватывает все, что находит на своем пути, и во время этого так называемого вотчина Ренн-ле-Шато много раз переходит из одних рук в другие. Спустя сто двадцать пять лет, около 1360 г., местное население сильно сократилось из-за эпидемии чумы; чуть позже городок был разрушен бандой каталонских разбойников.
И во все эти повороты Истории вклинивается огромное число невероятных приключений с сокровищами.

Собрав пожертвования с местных жителей, новоиспечённый кюре начал восстанавливать эту церковь. Во время работ он обнаружил в полой внутри колонне четыре пергаментных свитка, бережно завернутых и уложенных в деревянную трубку. На пергаментах были сделаны какие-то странные надписи, внешне похожие на шифровку военного времени. Однако пытливый священник принялся расшифровывать их и через некоторое время начал понимать содержание. Наиболее ясным оказался второй пергамент, где было написано следующее: ДАГОБЕРУ II И СИОНУ ПРИНАДЛЕЖИТ ЭТО СОКРОВИЩЕ, И ВОТ ОН ЛЕЖИТ МЕРТВ. Сонье, хотя и не понимал, что он, собственно, обнаружил, догадывался, что его находка имеет определенную важность, и, подхватив ее, немедленно отправился в Париж. Что случилось в столице, никому не известно, имеются лишь свидетельства, что скромного приходского священника совершенно неожиданно для него самого принимали в самых высоких церковных кругах. А после неожиданной поездки падре в Париж над его находкой начал сгущаться туман таинственности. Вскоре у Сонье появились немалые средства. К 1917 году, к концу своей жизни, приходской священник успел потратить неизвестно откуда взявшиеся у него несколько миллионов франков, причем большую часть денег он истратил самым странным образом. Церковь в Ренн-Ле-Шато была восстановлена в 1897 году, но весьма необычно. Над входом в нее появилась загадочная надпись: «TERRIBLIIS EST LOCUS ISTE» («СТРАШНО МЕСТО СИЕ»). На стенах церкви появились фрески, совершенно отличные от принятых по канону. Более того, сюжеты их разительно отличались от библейских. Так, на восьмой картине нарисован младенец, завернутый в шотландский плед, а на четырнадцатой — тело Христа, уносимое в могилу, находящуюся в глубине темного ночного неба, освещенного полной луной; такое впечатление, что Соньер хотел что-то внушить, подсказать. То, что это положение во гроб имело место много часов спустя после того, как, согласно Библии, тело похоронили днем? Или же, что тело не опускают в могилу наоборот, оно выходит оттуда? Почему церковь все-таки была освящена епископом Каркассонским Бийаром: результат «ремонта», мягко говоря, удивлял: стоило войти внутрь храма, как у посетителя тотчас возникала какая-то непонятная тревога. Кропильницу у входа поддерживал безобразный бесенок, а когда глаза привыкали в полумраку, то можно было различить уже целую толпу невообразимо уродливых созданий, гримасничающих, словно клоуны, застывших в непристойных позах, раскрашенных в яркие цвета и уставившихся на гостей ужасными стеклянными глазами. Непонятно почему, но в храме было множество надписей на иврите.

Еще более интересен факт последующего изгнания Сонье из Ватикана. Имеются свидетельства, что священник, пришедший исполнить последнюю требу над больным, умирающим Сонье, в ужасе выскочил из его комнаты и на повторное приглашение прийти к нему ответил уверенным отказом. По слухам, с того момента несчастный священник больше некогда не улыбался. И почему экономка Сонье, некто Мари Денарно, всю жизнь проведшая возле Сонье, допущенная к его «тайне», стала впоследствии баснословно богатой и знаменитой дамой? Шантажировал Сонье иерархов или нет — неизвестно, но определенно одно — он обладал секретом, который, вполне возможно, мог перевернуть весь цивилизованный мир. И, находясь на смертном одре, Сонье передал свою тайну экономке. Она же унесла ее с собой в могилу, после перенесённого инсульта. Все кто пытался прикоснуться разгадать тайну свитков долго не жили. Исследователь Линкольн полагает, что дело здесь совсем в другом, он уверен, что Сонье стал обладателем «взрывной» и опасной тайны. И кто знает, что стало ему известно? Не получил ли он в руки сведения, способные разрушить всю западную систему религиозных и культурных ценностей? Не наткнулся ли он случайно на документы, способные перевернуть все наше представление о западной истории? И не получены ли его громадные деньги простым шантажом? А возможно, ему просто заплатили за молчание. Ведь как бы там ни было, а Ватикан, по свидетельству некоторых источников, настолько боялся Сонье, что мгновенно исполнял любую прихоть мелкого падре.

Маленькая деревушка Ренн-ле-Шато и ее окресности является одним из самых загадочных мест в истории о катарах, тамплиерах и Ордене Сиона. Здесь жил и работал с 1885 по 1917 года таинственный священник Беранже Соньер, имя которого и в наши дни будоражит воображение искателей сокровищ. Он был обычным священником, пока не нашел четыре старинных зашифрованных свитка. . .

Продолжение следует и вы узнаете одну из версий, как появились слухи о Ренн-ле Шато и в дальнейшем в деревне.

В написании статьи использованы материалы с сайта

http://www.abc-people.com/idea/davinci-code/sonier.htm

http://www.stateoftheart.nl/phenomenon/frames/subjects/mystery/places.htm

http://www.erlib.com

Пока я выкладывала эту версию меня неоднократно обвиняли в ереси, в богохульстве, элементарном незнании как христианства, так и индийской культуры(?). Если честно, то я и сама не поняла логики того, кто мне написал про индийскую культуру. Да, описываемый мной сценарий далёк от канона и держится только за счёт логики.

Почему церковникам, а также верующим в догмы, не нравится эта версия? А потому, что земная семья Иисуса, его политические и, возможно, династические амбиции плохо укладываются, а точней никак не укладываются в сюжет об Иисусе-боге. Возможно именно это и было основной причиной, почему систематически исключали из биографии Иисуса все упоминания о семье, о политических движениях, о зилотах, ессеев. Согласитесь, что политический заговор смотрится не совсем эстетично, мягко говоря. И портит красивую легенду.

И мы подошли к тому месту, где расходятся истории о Боге и о простом, вполне земном человеке. Каждая пошла своим путём. И возникает вопрос: почему потомки Иисуса, если они были, уходят как-бы в никуда, они словно исчезают в тумане времени. Но это не совсем так. Ещё в III веке Юлий Африкан писал, что родственники Иисуса обвиняли Иродов в уничтожении генеалогических документов знатных еврейских семей, подтверждающих незаконность прав Иродов на трон. Существует версия, что несколько документов всё же сохранились и были увезены родственниками Иисуса. А вот куда эти документы были увезены, кем и существуют ли они в наши дни и, опять же, где они хранятся?.. Покрыто туманом, но мы с вами попробуем приоткрыть эту завесу. А для этого мы отправимся во французскую деревню Рен-ле-Шато, в нескольких километрах от которой к юго-востоку расположен холм Безю, на котором находятся развалины средневековой крепости, принадлежавшей тамплиерам. Недалеко от холма Безю, также на возвышенности, расположены руины фамильной резиденции Бертрана де Бланшфора, четвёртого из великих магистров ордена Храма в середине XII века. Через Рен-ле-Шато проходит дорога, по которой в старину шли паломники и которая связывает Северную Европу с городом Сантьяго-де-Компостела в Испании.

И так, 1 июня 1885 г. маленький приход Ренн-ле-Шато получил нового священника, тридцати трёхлетнего Беранже Соньера. Мы не будем разбирать обстоятельства его назначения, т.к.к нашей теме это не имеет отношение, да если честно мне не интересно.

Ренн-ле-Шато в те времена была маленькой деревенькой, в которой жило человек 200, забытый уголок, удалённый от всякой цивилизации.

Доход священника в период с 1885 по 1891 годы составлял чуть больше 60 франков в год. Не слишком роскошно, но все же лучше, чем обычное жалованье сельского кюре в конце позапрошлого века. Если прибавить к этому "натуральные" дары прихожан, то этой суммы вполне хватало на мелкие повседневные расходы, при условии, конечно, что всё будет очень скромно.

В течение шести лет Беранже Соньер живёт тихо и спокойно. Он ходит на охоту, на рыбалку, читает, совершенствуется в латыни, учит греческий язык, пробует изучить древнееврейский. У него есть служанка, молодая крестьянская девушка восемнадцати лет по имени Мари Денарно, которая в последствии окажется его доверенным лицом. Он часто навещает своего друга аббата Анри Буде, кюре из соседнего селения Ренн-ле-Бэн... И мечтает отреставрировать деревенскую церковь, которая сооружена то ли в VIII то ли в IX веке на старинном фундаменте, относящемся ещё к эпохе вестготов, и в конце текущего XIX века находится в почти безнадежном состоянии.

И вот в 1891 году священник Беранже Соньер, заняв денег у своих прихожан, начал реставрационные работы. В ходе работ ему пришлось перенести на другое место алтарный камень, покоившийся на двух колоннах, оставшихся от эпохи вестготов. Одна из этих колонн оказалась полой, и внутри деревянных запечатанных трубок нашлись четыре пергаментных свитка. Три документа содержали генеалогические древа: одно из них датировано 1243 годом и имело печать Бланки Кастильской, второе - от 1608 года с печатью Франсуа Пьера д’Отпуля, третье - от 24 апреля 1695 года с печатью Анри д’Отпуля. Четвёртый документ, исписанный с обеих сторон, подписан каноником Жан-Полем де Негр де Фондаржаном и относится к 1753 году.

Скорей всего эти документы были спрятаны около 1790 года аббатом Антуаном Бигу, предшественником Соньера в приходе Ренн-ле-Шато. Кстати, аббат Бигу был личным капелланом семьи Бланшфор, которая накануне Революции ещё считалась одним из самых крупных землевладельцев в этих краях.

Чем интересны эти документы.

В последнем документе содержались отрывки из Нового Завета на латинском языке. Только на одной стороне пергамента слова были расположены непоследовательно, без пробелов между ними, и в них были вставлены лишние буквы; на обратной стороне строчки были оборваны, расположены в полнейшем беспорядке, и некоторые буквы были написаны над другими. Очевидно, что это были различные шифры, и некоторые из них очень сложные, и без ключа расшифровать их было невозможно.
Позже они будут фигурировать в работах, посвященных Ренн-ле-Шато, и в фильмах, снятых Би-Би-Си; представлены они будут следующим образом:
B RG R PAS D T NTATION QU POUSSIN T NI RS GARD NT LA CL F PAX DCLXXXI PAR LA CROIX T C CH VAL D DI U J"ACH V C DA MON D GARD N A MIDI POMM S BL U S (ПАСТУШКА НЕТ СОБЛАЗНА ЧТО ПУССЕН ТЕНЬЕ ХРАНЯТ КЛЮЧ PAX DCLXXXI КРЕСТОМ И ЭТОЙ ЛОШАДЬЮ БОГА Я ДОБИВАЮ ЭТОГО ДЕМОНА ХРАНИТЕЛЯ В ПОЛДЕНЬ СИНИХ ЯБЛОК).

Если этот текст безнадежно запутан и непонятен, то другие имеют хоть какой-то смысл; например, на втором документе из букв, написанных над словами, складывается следующее послание:
A DAGOB RTII ROI T A SION ST C TR SOR T IL ST LA MORT (ДАГОБЕРУ II КОРОЛЮ И СИОНУ ПРИНАДЛЕЖИТ ЭТО СОКРОВИЩЕ И ОНО ЕСТЬ СМЕРТЬ)

С согласия деревенского мэра, Соньер отвёз документы епископу Каркассона, который тут же посылает священника в Париж, оплатив ему дорожные расходы, с поручением показать документы некоторым высокопоставленным духовным лицам. Среди них - аббат Бьей, директор семинарии Сен-Сюльпис, и его кузен Эмиль Оффе, готовящийся стать священником. Ему всего двадцать лет, но у него уже репутация знатока лингвистики, криптографии и палеографии, кроме того, несмотря на его призвание к духовному сану, все осведомлены о его склонности к эзотеризму и о его тесных связях с различными тайными обществами и сектами, занимающимися оккультными науками, которых тогда в Париже было великое множество. Он также входит в культурный кружок, членами которого являются Стефан Малларме, Морис Метерлинк, Клод Дебюсси и знаменитая певица Эмма Кальве, верховная жрица этого в некотором смысле подпольного общества.
Соньер был тепло принят и провёл в Париже три недели, посетив и Лувр. Известно, что его интересовали три картины. Речь идёт о написанном неизвестным художником портрете папы Целестина V, который в конце XIII века находился недолгое время на престоле, затем об одной работе Давида Тенье - отца либо сына, - и о знаменитой картине Никола Пуссена "Пастухи Аркадии". О картине Пуссена я рассказывала

Вернувшись в Ренн-ле-Шато, Соньер продолжает реставрационные работы. Вскоре он извлекает из земли весьма интересную резную плиту, относящуюся к VII или VIII веку, возможно, закрывающую старинный склеп и совершает странные поступки.

И так, странные поступки Соньера.

На кладбище находится могила Марии, маркизы д"Отпуль де Бланшфор. Так вот, надпись на надгробном камне, полная орфографических ошибок, есть точная анаграмма послания, содержащегося в одном из двух старых документов. Не зная, что надпись на могиле маркизы де Бланшфор была переписана в другом месте, Соньер её уничтожает.

Начиная с этого времени, в сопровождении своей верной служанки он обходит шаг за шагом окрестности в поисках надгробных камней, которые, как кажется, представляются малоценными и малоинтересными. Он вступает в активную переписку со всей Европой и с совершенно неизвестными адресатами, которые дают ему возможность собрать значительную коллекцию почтовых марок. Затем он начинает какие-то не очень ясные дела с различными банками, один из них даже посылает из Парижа своего представителя, который проделывает путь до Ренн-ле-Шато с единственной целью заняться делами Соньера.

Только на почтовые марки Соньер тратит значительные суммы, намного превосходящие его скромные возможности. А начиная с 1896 года он совершает необъяснимые и беспрецендентные траты, которые как окажется после его смерти в 1917 году, исчислялись многими миллионами франков.

Одна часть этих денег направлена на достойные похвалы работы по улучшению жизни в деревне: строительство дороги, водопровода. Другие расходы более непонятны, например, возведение на вершине горы Башни Магдала или строительство виллы Бетания, огромного здания, в котором Соньеру так и не доведётся пожить.

Что касается церкви, то у неё появилось новое украшение, причем очень странное.
Над портиком выгравирована следующая надпись на латинском языке:
TERRIBILIS EST LOCUS IST (УЖАСНО МЕСТО СИЕ)

Прямо перед входом возвышается уродливая статуя, грубое подобие Асмодея, хранителя секретов и спрятанных сокровищ, а также, как говорится в одной иудейской легенде, строителя храма Соломона. На стенах церкви - дорога из крестов, вульгарная и вызывающая, прерываемая шокирующими изображениями, достаточно далекими от текста Священного Писания, признанного Церковью. Так, на восьмой картине нарисован младенец, завёрнутый в шотландский плед, а на четырнадцатой - тело Христа, уносимое в могилу, находящуюся в глубине темного ночного неба, освещенного полной луной... Такое впечатление, что Соньер хотел что-то рассказать. Но вот что? Одна из загадок.

Не удовольствовавшись этим весьма любопытным украшением, Соньер продолжает бросать деньги направо и налево, покупая редкие китайские вещицы, дорогие ткани, античные мраморные поделки. Он строит оранжерею и зоологический сад, собирает великолепную библиотеку; незадолго до смерти он задумывает даже построить для своих книг хранилище, подобное огромной Вавилонской башне, с высоты которой он собирался читать проповеди. Он не пренебрегает и своими прихожанами, устраивая для них банкеты, делая им подарки, на их взгляд, он ведёт себя как знатный средневековый сеньор, правящий своими подданными, сидя в неприступной крепости. Он принимает у себя знаменитых гостей: кроме Эммы Кальве, его посетили - Государственный секретарь по делам культуры и, что особенно удивительно по отношению к простому деревенскому священнику, эрцгерцог Иоганн Габсбургский, кузен австрийского императора Франца - Иосифа. Позже из банковских ведомостей станет известно, что в один и тот же день Соньер и эрцгерцог открыли два счёта и что второй положил на счёт первого солидную сумму.

Высшие церковные власти закрывают на всё это глаза. Но после смерти старого начальника Соньера в Каркассоне новый епископ требует объяснений. Соньер высокомерно и с некоторой долей наглости сначала отказывается выдать происхождение своих денежных средств, потом отказывается передать ему деньги, как того желал епископ. Последний, не имея больше доводов, обвиняет Соньера в спекуляции предметами религиозного культа и при посредстве местного суда временно отстраняет его от должности. Соньер подаёт апелляцию в Ватикан, который сразу же(!) снимает с него обвинение и восстанавливает его в прежнем звании.

17 января 1917 г. на 65-ом году жизни с Соньером случается удар. Но эта дата весьма сомнительна. Самое любопытное в этой истории то, что за пять дней до этого, 12-го числа, его прихожане отмечали, что их кюре казался здоровым и цветущим, но несмотря на это, в этот же день, 12 января, Мари заказала гроб для своего хозяина...

Позвали священника из соседнего прихода, чтобы выслушать последнюю исповедь умирающего и соборовать его. Он закрывается в комнате с исповедуемым, но вскоре выходит оттуда, как свидетельствует один очевидец, в совершенно ненормальном состоянии. Другой утверждает, что больше никогда его не видели улыбающимся; третий, наконец, - что он впал в депрессию, длившуюся много месяцев. Вполне может быть, что все эти рассказы преувеличены, но известно совершенно точно, что в последнем причастии своему собрату священник отказал...

Итак, 22 января Соньер умирает, так и не получив отпущения грехов. На следующее утро его тело, одетое в великолепное платье, украшенное малиновыми шнурами с кисточками, было посажено в кресло на террасе виллы Бетания, и многочисленные посетители, среди которых было несколько неизвестных людей, проходили мимо один за другим, а некоторые даже отрывали от его одежды кисточки на память. Этой странной церемонии, которой до сих пор удивляются жители деревни, так и не было дано никакого объяснения.

Понятно, что все с нетерпением ожидали вскрытия завещания. Но ко всеобщему удивлению и разочарованию, Соньер объявлял в нём, что у него ничего нет.

Отдал ли он всё своё состояние Мари Денарно, которая в течение тридцати двух лет верно служила ему и была его доверенным лицом, или же на имя служанки с самого начала была положена большая его часть?

Известно, что после смерти своего хозяина Мари продолжала спокойно жить на вилле Бетания до 1946 года. После второй мировой войны правительство пускает в обращение новые денежные знаки и, опасаясь контрабандистов, коллаборационистов и нажившихся на войне спекулянтов, обязывает всех французских граждан представить декларацию о доходах. Не слишком заботясь о том, что будут говорить люди, Мари выбирает бедность, и однажды кое-кто заметил, как в саду, окружающем виллу, она жгла толстые пачки старых денег. Семь следующих лет она живёт в относительной нужде. Продав виллу Бетания, она обещает новому владельцу, Ноэлю Корбю, перед смертью доверить некий "секрет", который сделает его не только богатым, но и могущественным. 29 января 1953 г. с ней, как и с её хозяином, случается удар, которого никто не мог предвидеть, и вскоре она умирает, унося свою тайну в могилу.

Я понимаю, что возникают вопросы.

Прежде всего, каков источник дохода Соньера? Откуда взялось так внезапно огромное состояние?

Если верить тем любознательным людям, которые уже провели расследование, то Соньер, по всей видимости, нашёл сокровище. Простое и правдоподобное объяснение, тем более, что доказательством этому - история деревни и её окрестностей, подтверждающая существование тайников с золотом и драгоценностями. В эпоху римского господства это место было знаменитым, благодаря своим рудникам и горячим источникам.

Существуют следующие версии найденного Соньером во время реставрации, причём эти версии официальные:
Во время реставрации церкви Ренн-ле-Шато Соньер обнаружил либо сами сокровища вестготов, либо документы, указывающие на место где они спрятаны.
Обнаруженные документы содержали сведения о потомках Меровингов, имевших право претендовать на корону Франции и он сумел их либо выгодно продать, либо использовать для получения многочисленных даров от влиятельных персон.

После смерти загадочного священника Мари Денарно сожгла все его личные бумаги, продала виллу Ноэлю Корбю. При этом она утверждала, что: «Вы ходите по сокровищам, даже не догадываясь об этом!». Она обещала раскрыть их общий с аббатом секрет но так этого и не сделала...

Да, я не упомянула, как называется эта самая церковь в Ренн-ле-Шато, а она называется церковь Святой Марии Магдалины...

Продолжение следует...

Любовь — это когда аромат обнимает тебя

Женщины, собравшиеся за овальным столом в уютной мастерской не знали какой запах будет им предложен. Это был сюрприз, путешествие в неведомое, в тайну аромата…
Кто-то назвал это контемпляцией, кому-то аромат стал медитацией, тогда как я путешествовала сквозь лесные трущобы усеянные грибами, через будуар самой Клеопатры в самую гущу Перуанских джунглей, где встретилась с присущей их традиции змеёй. В этот далёкий путь сквозь толщу времени и расстояние меня завлёк чистейшй запах какао, в неожиданно новом знакомстве с лукавой магией которого, в последстии, через год, я отправилась на открытие космоса инков.

Запах, как и вкус будоражит и увлекает наши чувства и чем же не угоден способ познания иных миров, не отвлекаясь на дорожные хлопоты, как только лишь с бокалом ароматного вина или благородной коньячной «живой водой» в руке.

Я уединилась в своих покоях с запахом духов-эссенции на золотой основе «Ренн ле Шато».
Это духи-формула-ключ… Он принял меня «ан фас», сложный, возбуждающий, зазывающий, похотливый, вот так сразу нераспознаваемый, но сочный, щедрый на ласки, сладострастно мягкий и нежный. Таков был букет его алхимического зодчества. Я пошла за ним… или же в его объятия…

Первым всплыло название Монтпельер и было ощущение, что это город и, действительно, начало какого-то пути. Затем представилась ЛАБОРАТОРИЯ и КАЛЕЙДОСКОП, в каком я еще девочкой разглядывала затейливые радужные узоры, а может быть он был похож на витраж в форме розы, коими поверх мощных арочных дверей опечатан вход в католические храмы Франции, как например парижский Нотр Дам. Запах творил во мне структуру храма- святилища для плоти, умощённой липким, сочным, вяжущим бальзамом словно мёдом. Передо мной словно монумент возникло имя Оноре де Бальзак. Его отец, как оказалось, был родом из Лангедока, региона в котором находится Монтсегюр.
Местечко или зАмок МОНТСЕГЮР, в свою очередь, всплыл как направление путешествия из МОНТПЕЛЬЕР. Эта местность у многих сейчас уже на слуху и свяана она с именем Марии Магдалины, чей запах или же дух проявленности её в том месте, завпечатлённый в роскошном пузырьке духов, я и внимала. Название же Монтсегюр в моей медитации предоставляло кров или убежище, безопасное место- чрево.

Проплыли мимо лавандовые луга и я побрела сквозь арку влажной рощи, ощутив прохладу в голове. Холодок, свежесть и прохлада и я сидящая неподвижно прямо, словно храм. Как-будто мгновенным, но мимолетным видением справа от себя и очень близко к глазу я видела лохматую крадущуюся кошачью фигуру, которая появившись со стороны уха, также внезапнo растворилась у переносицы. И пока я силилась словить это видение за незримый хвост, передо мной караваном пронеслись четыре человеческих фигуры с зельями в руках, но лишь одного из них я распознала и запомнила ещё, что была среди них и женщина одна, но ни лица, ни имени её я не узнала или вернее не распознала… и вот уж в дымку превратился караван…
Мимо меня, словно рыцари в доспехах, прошествовали имена Монтескье, Флобера, Де Бержерака и Моне и, вероятно, увязавшись этим мэтрам Франции во след, я добрела до Монтсегюр. На этом мой путь угас или же свернулся калачиком у огромного, горячим пламенем ревущего, камина, который меня всё ещё водил за нос в разгадке ароматов- то был толи мед и мох, амбра, сладкие, терпкие запахи кондитерской, пряников и прянностей… Запах, манящий ощущением теплоты, влажного, рыхлого чрева- матки, животворящего святилища, храма мироздания в теле женщины.

Я отвела свои глаза и чуть подождав раскрыла, а на лице целомудренно и жеманно усмехалась улыбка Мона Лизы.

«Ренн Ле Шато» — аромат, дарующий крылья женщине.

Девиз Ордена Храма

Non nobis, non nobis, Domine sed nomini Tuo da gloriam
(Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему славу воздай)
Девиз Ордена Храма

Non nobis, non nobis, Domine sed nomini Tuo da gloriam

(Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему славу воздай)

Девиз Ордена Храма

Леонардо. Тайная вечеря

Базарная склока между добрыми русскими людьми, связанная c внезапным преображением Дмитрия Галковского, набирает обороты. Традиционное «Дурак! — Сам дурак!» начало меняться на не менее традиционное для русской полемики «Еврей! — Сам еврей!».

Последний пост Дмитрия Евгеньевича в личном ЖЖ — «806. Богатая тема» — не только подтвердил его позицию по мавзолею Ленина, которая вызвала негативную реакцию у добрых русских людей, но и дал новые основания заподозрить русского философа в дальнейшем «осовечивании».

Непонятное всегда пугает или, по крайней мере, сильно раздражает. А Дмитрий Галковский, его новый образ жизни и его новые тексты становятся все более загадочными. Загадочными до такой степени, что начали разделять Галковского «классического» и, так скажем, «постклассического».

На наш взгляд, загадочность и непонятность ДЕГа несколько преувеличены. И виной тому острое чувство зависти, охватившее некоторых добрых русских людей. А ведь если слегка покопаться в истории , то на протяжении всего сотни лет от нас мгновенно отыщется почти полный двойник нынешнего Дмитрия Евгеньевича Галковского. Это Беранже Соньер — кюре маленького католического прихода во французской деревушке Ренн-лё-Шато, расположенной в отрогах Пиренеев.

Бедный кюре и его тайна

B é renger Sauni è re

На первый взгляд Ренн-лё-Шато — это обычное Задрищево, разве что с некоторой поправкой на природные красоты юга Франции. Приличному человеку в таких местах остаётся или спиться, или сойти с ума. Либо успешно совмещать первое несчастье со вторым.

Rennes - le - Ch â teau

Официальное содержание кюре Соньера составляло — внимание! — шестьдесят франков в год. Разумеется, кюре мог рассчитывать еще и на посильную помощь паствы, однако и она у Беранже Соньера насчитывала всего 200 человек — так, гуся к празднику, не более. Иногда ещё дошлые французские крестьяне, хорошо знавшие нравы сатанеющего от целибата католического священства, в качестве бонуса преподносили новому кюре в подарок любовницу из местных, более или менее симпатичных девок, — дабы остальных не портил.

Возможно, именно таким образом в жизнь Соньера вошла 18-летняя Мари Денарно, верная служанка и, несомненно, нечто большее, и даже много большее, чем служанка, которая осталась верна Соньеру до самой смерти.

В появлении Соньера в Ренн-лё Шато в 1885 г. нет совершенно ничего удивительного: он был уроженцем этих мест, и по окончании духовного образования, естественно, был в родные края и направлен.

То есть обычнейший сельский кюре — бедный, как церковная мышь, никто и звать никак.

Необычными были места, в которых он родился и служил.

Здесь каждый камень, каждый холм, каждое надгробие просто пропитаны историей, — и не просто историей, а историей загадочной, суть которой мы до сих пор не можем до конца уловить, и тайны которой и по сию пору оказывают на наше жизнь мощное, а возможно, и решающее воздействие.

L e château du Bézu

Совсем близко, в нескольких километрах от Ренн-лё-Шато, находятся развалины замка Безю, командорства рыцарей-тамплиеров, и руины замка Бланшфор, родового поместья Бертрана де Бланшфора, четвёртого (по другим сведениям — шестого) Великого магистра Ордена Храма. А в нескольких десятках километров — одно из самых загадочных, мистических и значимых мест во всей европейской истории — развалины легендарного замка Монсегюр, последней цитадели катаров. Строго говоря, то, что мы видим на холме, — это развалины не замка катаров, а крепости, построенной много позже. Цитадель еретиков была после взятия срыта до основания, от неё осталось только несколько фрагментов фундамента.

Первые годы Соньер жил так, как и полагается бедному сельскому кюре, который обречён всю жизнь прослужить в Богом забытой деревне и никогда не вкусить прелести успеха, явись он в виде гремящей славы проповедника или в облике стремительного восхождения по ступеням церковной иерархии, вплоть до самого папы Римского, — читал проповеди, вразумлял неразумных, бродил по окрестностям, знакомым ему с детства, рыбачил, подружился с коллегой Анри Буде, кюре соседнего городка Ренн-лё-Бен, — и ничем, ну абсолютно ничем не выделялся среди множества точно таких же служителей Господа в Богом забытых французских деревнях.

А потом случилось Нечто.

Церковь в Ренн-лё-Шато насчитывает около тысячи лет, а фундамент под алтарём вообще восходит ко временам раннего христианства, так что всё это сооружение грозило обвалиться прямо во время службы.

Церковные власти то ли не имели денег, то ли просто не хотели заниматьсяпроблемами мелкого деревенского прихода, — но Соньеру пришлось занимать деньги на ремонт у собственных прихожан. Говоря по-русски, скинулись всем миром.

Вот тут-то и начались чудеса. Во время ремонта Соньер нашёл в церкви четыре спрятанных в полой колонне документа — три содержали генеалогические древа, причём один из них датирован 1243 годом и имеет печать Бланки Кастильской (Blanche de Castille, 1188-1252, 17-я королева Франции), а четвёртый содержит перепутанные тексты из Нового завета и вообще бессмысленные фразы — явный шифр. Документы эти были впоследствии опубликованы, и ничего особо ценного, кроме туманных намёков, в них обнаружено не было.

С найденными документами Соньер отправляется в Париж, прямиком в оккультный кружок Эмиля Оффе, включавший едва ли не весь цвет французскойкультуры — великого композитора Клода Дебюсси, оперную приму Эмму Кальве, поэта Стефана Малларме, драматурга Мориса Метерлинка. Кружок этот посещали и Оскар Уайльд, и Поль Валери, и Андре Жид, и Марсель Пруст. И вообще это был один из интеллектуальных центров не только Франции, но всей Европы.

Ну вот что делать бедному священнику в этом блестящем обществе? Однако его принимают с распростёртыми объятиями, а блистательная Эмма Кальве становится его любовницей (сразу или несколько позже — об этом история умалчивает, но связь эта длилась многие годы).

Возвратившись из Парижа, Соньер развивает грандиозную деятельность. Вместе с верной Мари Денарно и аббатом Буде он исследует окрестности, изучает пещеры, которых там множество, надгробные камни, развалины замков. Он вступает в переписку с непонятными людьми по всему свету, с которыми, вообще говоря, никак не мог иметь ничего общего, причём только траты на эту переписку многократно превышают его официальные доходы. Он реставрирует свою церковь, строит загадочное сооружение, которое называет Башней Магдала, ремонтирует дороги в деревне, помогает своим прихожанам, возводит себе виллу под названием Вифания. К нему в деревню приезжает ни много ни мало эрцгерцог австрийский Иоганн Габсбургский, племянник императора Франца-Иосифа! Документально доказано, что Соньер и эрцгерцог в один и тот же день открыли счета в банке, и эрцгерцог положил на счёт Соньера внушительную сумму — которая, впрочем, никак не могла покрыть его грандиозных расходов. Когда после его смерти в 1917 г. эти расходы были подсчитаны, оказалось, что они исчисляются миллионами франков!

Tour Magdala

Соньер вообще совершил множество загадочных действий, которым по сию пору никто не смог дать никакого объяснения, но не менее загадочно и отношение к нему Ватикана. В какой-то момент его бурной деятельности в Каркассоне сменилось церковное начальство, и новый епископ потребовал от Соньера отчёта: откуда денежки и почему столь странным образом тратятся? Поскольку Соньер никакого отчёта не дал, епископ отстранил его от служения. Сельский кюре тут же пожаловался прямо в Ватикан, и Ватикан немедленно восстановил его в должности, даже не проводя никакого расследования!

Смерть Соньера столь же таинственна. Скончался он от того, что тогда называли «удар» (инфаркт или инсульт), выглядел незадолго до смерти великолепно, — но за пять дней до смерти Мари Денарно заказала для своего хозяина гроб! Этому поразительному факту тоже не существует никакого объяснения. Сама она после смерти Соньера мирно жила на вилле Вифания, но по окончании Второй мировой войны французское правительство провело денежную реформу, включавшую обмен старых денежных знаков. По-видимому, от Соньера остались только наличные деньги, в происхождении которых Мари Денарно не могла или не имела права давать отчёт, и ей пришлось сжечь их (сжигать пришлось так много, что это заметили соседи), после чего она, в конце концов, вынуждена была продать виллу Вифания. Покупателю она пообещала, что перед смертью откроет ему тайну, которая сделает его не только богатым, но и могущественным, но вскоре умерла — тоже от удара, унеся тайну Соньера с собой в могилу.

Какую такую замечательную штуку нашёл Соньер, которая могла сделать любого человека богатым и могущественным, — осталось неизвестным. Это не могли быть документы, которые он возил в Париж, потому что ничего столь сильнодействующего, чтобы дать Соньеру богатство и могущество, в них обнаружено не было. Было что-то ещё. Что-такое, что заставило даже Ватикан бояться скромного сельского священника и защищать его от наездов не посвящённых в дело епископов. Попробуйте только представить себе масштаб силы, которая могла пугать Ватикан!

Единственное объяснение, которое позволяет как-то объяснить эту совершенно загадочную историю, — это что, что Соньер нашёл Священный Грааль. Разумеется, это не какая-то чаша или иной сосуд, в который, по легенде, Иосиф Аримафейский собрал кровь Иисуса, когда его убивали копьём на кресте, — таких чаш в настоящее время насчитывается как минимум четыре, никаких доказательств подлинности легенды, как и самих чаш, не существует, и Ватикану до всего этого никакого дела нет.

А вот знание — это совсем другое. Знание — это ведь действительно сила. По теории Линкольна-Бейджента-Лея, Священный Грааль, по-старофранцузски San Greal , — это неправильное (возможно, сознательно) членение слов Sang Real — «королевская кровь». То есть Священный Грааль — это знание об Иисусе, причём знание убойное, способное буквально поставить на колени Ватикан. Скорее всего, это действительно знание о том, что Иисус был женат, у него были дети, так что потомки его живут и сейчас, и что он не был распят на кресте. В средние века такое знание могло убить сам Ватикан, поэтому можно понять и крестовый поход против катаров вплоть до полного их уничтожения, и разгром и ликвидацию Ордена Храма. И катары, и тамплиеры считались хранителями Священного Грааля. А одним из мест, где он мог храниться, был замок Монсегюр («гора спасения» или «моё спасение»). Именно он фигурирует в поэмах о Граале как Монсальват и Мунсальвеш (что означает то же самое). Катарские «совершенные» не были воинами, они были священниками, а вот тамплиеры были монахами-воинами — как раз теми, кто не только мог, но и обязан был охранять тайное знание.

Кто же платил деньги Соньеру за находку Священного Грааля? Первая мысль, которая появляется у множества исследователей, — это Ватикан. Соньер шантажировал римскую курию, и та платила ему за молчание. Если Соньер нашёл что-то такое, что могло просто убить всю католическую церковь, то, конечно, Ватикан был заинтересован в её сохранении и не пожалел бы никаких денег, чтобы тайна навсегда осталась тайной.

Но ведь не пожалел бы и не только денег. За Ватиканом — многотысячелетняя история; за спинами католических священников маячат тени римских понтификов, греческих, вавилонских, египетских, шумерских, жрецов, а уж в какую древность они там уходят — не знает никто. Жрецы тысячелетиями охраняли свои тайны, которые давали им власть над паствой и власть над светской властью, и умели делать это хорошо. Неужели же Ватикан, у которого была — а теоретически до сих есть, только в другом виде, — святая инквизиция (её, кстати, возглавлял в своё время только что отрёкшийся папа), допустил бы, чтобы какой-то сельский священник шантажировал его? Да этот священник на другой же день бы умер от удара, и никто никогда не узнал бы, чего он там нашёл. Чтобы шантажировать Ватикан, нужно иметь за спиной такую мощь, которая способна устрашить сам Ватикан и обеспечить защиту человеку, который вздумал его шантажировать, — или, вернее, использовать этого человека для шантажа Ватикана.

Но зачем же шантажировать? Сила, способная защитить священника отВатикана, уж наверное сама располагает сравнимыми с Ватиканом ресурсами. Габсбурги? Это — вряд ли. Факт передачи Соньеру денег от Габсбургов зафиксирован, и в принципе они могли бы оплатить все его расходы, но вот защитить от Ватикана — это очень сомнительно. Кто такие Габсбурги для Ватикана? — Всего лишь очередные императоры, которых церковь же на царство и утверждает. Чтобы прикрыть Соньера от римской курии, требовалась сила помощнее. И почему бы не допустить, что эта сила и оплачивала его расходы, заодно покрывая — а возможно, и инициируя — его более чем странные для католической церкви действия?

В принципе, такое возможно и просто как благодарность за то, что Соньер нашёл утерянное 600 лет назад сокровище; но правильнее допустить, что в связи с находкой этого сокровища могучая сила, стоявшая за Соньером, затеяла некий проект, в который был включён и кюре Ренн-лё-Шато как его важная составная часть. Если Иисус был женат и у него были дети, то Габсбурги — прямые потомки Иисуса, которые на этом основании могли претендовать на власть как минимум над всей Европой. Если бы немцы с австрийцами выиграли Первую мировую войну, то такая ситуация была бы вполне возможна. Но, с точки зрения хранителей Священного Грааля, Ватикан никак не должен был в ней участвовать — ведь это римская курия на протяжении веков яростно отрицала, что у Христа есть какие-то потомки, и беспощадно уничтожала всех, кто осмеливался думать иначе, потому что это означало разрушение фундаментальных положений христианской доктрины; а если Иисус к тому же умер своей смертью, — то вообще полное её разрушение. В задачу Соньера могла входить идеологическая подготовка будущего переворота в мировоззрении, нахождение опорных точек для неё, людей, которые могли бы вести пропаганду.

Ничего не напоминает? Нам напоминает. Русский философ, с точки зрения идеологии российского господствующего класса — насекомое исключительно вредное; существо, по которому не плачет, а рыдает путинская 282-я статья УК РФ, внезапно получает неизвестно откуда огромные средства… — ну и так далее. Сходство настолько велико, что одно только сопоставление имён Соньера и Галковского одномоментно, подобно молнии в ночи, освещает всю ситуацию до мельчайших подробностей, делает различимой каждый листочек, каждую травинку и каждую букашку, позволяет одним взглядом окинуть пространственные и временны́е дали.

Невозможно сказать, одна и та же сила стояла за Соньером и стоит теперь за Галковским, или нет. Но в любом случае силы эти в настоящее время недостаточно могущественны, чтобы действовать открыто против Вашингтонского обкома и Брюссельского райкома, но достаточно сильны, чтобы вести свою собственную игру и попытаться заставить Обком с Райкомом делать то, что нужно им, или вообще заменить их. Одно можно сказать с уверенностью: сила, направлявшая Соньера, уходит корнями как минимум в тысячелетнюю древность, а скорее всего — прямо к временам Иисуса Христа; и вряд ли можно сомневаться, что сила, поднявшая Галковского из российского интеллектуального подполья, имеет менее древние и мощные корни.

Но если выяснить природу этой силы практически невозможно, то действия её не то что бы на поверхности, но на виду, в нашем, а не горнем мире, — и по этим действиям можно попытаться понять, что представляет собой проект, в который так внезапно и впечатляюще был включён бедный русский философ Дмитрий Евгеньевич Галковский.

Конец первой части

Иванов, Петров, Сидоров