Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Годы Первой мировой, революции и особенно гражданской войны стали испытанием для всех жителей России. Очень остро ощутило на себе последствия политических событий казачество. Вольнолюбивый по натуре народ не мог примириться с тем, что устоявшаяся веками, налаженная жизнь рушится. Но самым страшным было даже не это. Произошедший между людьми раскол развел по разную сторону баррикад бывших соседей, товарищей и членов одной семьи.

Много внимания уделил изображению ужасов гражданской войны и анализу ее влияния на судьбы людей писатель М. Шолохов. Произведение «Родинка», написанное в 1924 году и положившее начало циклу «Донские рассказы», стало первым в его творчестве, где была показана правда о том страшном времени. А за роман-эпопею «Тихий Дон», в котором писатель обобщил весь материл по теме, писателю была присуждена Нобелевская премия.

Особенности изображения казачества Шолоховым

«Донские рассказы» стали важным событием в литературе двадцатых годов. Они не были похожи на то, что создавалось в период становления советской власти пролетарскими писателями. Потомственный казак и отличный знаток быта на Дону, М. Шолохов сумел воссоздать в небольших по объему произведениях неповторимый колорит и самобытность уклада жизни местного населения. Особое внимание он уделял нравственным убеждениям и идеалам, изначально основанным на доброте и гуманизме, но перечеркнутым братоубийственной войной.

Отношение к рассказам было неоднозначным. Многих смущали натурализм и нетрадиционность изображения гражданской войны, но именно это позволило писателю передать истинные масштабы трагедии. Именно этими принципами руководствовался при написании рассказа «Родинка» Шолохов.

Краткое содержание произведения: знакомство с Николкой

Сюжет рассказа довольно прост и строится в хронологическом порядке с небольшими отступлениями (ретроспективами) в прошлое. Главный герой - Николай Кошевой, молодой командир эскадрона Красной Армии. Николкой зовут восемнадцатилетнего парня бывалые казаки, которые уважали его за смелость и отвагу. Несмотря на юный возраст, он уже полгода возглавлял эскадрон и успел за это время разбить две банды. В этом велика была заслуга его отца, видного казака, «сгинувшего» еще на германской войне. Именно он привил сыну отвагу, выносливость, любовь к лошадям: уже в пять или шесть лет научил сына держаться в седле. А еще от отца досталась Николке (и на этом будет строиться дальнейший Шолохова) родинка на левой ноге, размером с голубиное яйцо.

Завязкой сюжета становится принесенное командиру письмо с известием о появлении в округе белых. Необходимость вновь выступать вызывает у командира невеселые размышления о том, как надоела ему военная жизнь: «Учиться бы … а тут банда».

Доблестный атаман

На сопоставлении двух сильных характеров строит рассказ «Родинка» Шолохов. Анализ внутреннего состояния немолодого казака, 7 лет не видевшего отчего дома, - следующая часть произведения. Он прошел германский плен, служил у Врангеля, побывал в Константинополе, теперь вот вернулся в родные края во главе банды. Огрубел душой атаман за эти годы, чувствует, будто точит его что-то изнутри, не дает покоя.

Три дня уходила банда от эскадрона Николки, затем расположилась у мельника, о чем последний сообщил красноармейцам. И вот уже несется молодой смелый казак на атамана. Его охваченное злобой еще безусое лицо и стремление достичь цели - даже пуля его не остановила - вызвали ожесточение у атамана. К тому же бинокль на груди ясно говорил о звании воина. Подлетел к нему атаман, и от взмаха шашки обмякло молодое тело. Опыт одержал верх над юношеской удалью. Затем с чулком сдернул старый казак с ноги, а под ним (невероятно правдиво и эмоционально сильно изображает этот эпизод Шолохов) - родинка. Анализ рассказа особой остроты достигает именно в этой сцене, ставшей кульминационной во всем повествовании.

Главные герои как антиподы войны

В тот же момент узнал многое повидавший атаман сына, страданием и болью наполнилась его душа: «Николушка!.. Кровинушка моя!..». Развернувшаяся кровавая борьба разбросала по разные стороны родных людей, сделав их непримиримыми врагами. Не сумел отец простить себе убийство сына - стиснул зубами «сталь маузера» и выстрелил. Так трагически закончил рассказ «Родинка» Шолохов.

Анализ описания и поведения героев показывает, насколько противна была война их натуре, особенно Николке. С пятнадцати лет ему пришлось воевать, и в восемнадцать он выглядел уже уставшим от жизни человеком: с сеткой морщин у глаз, сутулой спиной. Его мечте получить образование так и не суждено было сбыться. Единственным светлым моментом остались для Николки воспоминания о спокойной мирной жизни, когда была жива еще мать, и отец не числился в пропавших. Эти ностальгические картины дают понять, насколько противна ему была сама по себе мысль о необходимости снова идти в бой. Так в самом начале рассказа «Родинка» Шолохов (краткое содержание мыслей героя выглядит красноречивее всего) дает понять читателю, что война - это что-то противоестественное, чуждое натуре человека. Мечтает вернуться к мирной жизни и как прежде пахать землю и старый атаман, все пытавшийся заглушить не отпускавшую его тоску хмелем.

в произведении

Необычной разговорной речью и выразительностью привлекает произведение «Родинка».Шолохов - проблематика рассказа связана с этим напрямую - усиливает ощущение трагизма благодаря обращению к ярким фольклорным образам. Так дважды при описании атамана упоминается волк. Сначала это яркое, образное сравнение старого казака с «набедившимся» вожаком стаи, стремительно идущим вперед. Разговорное слово помогает лучше понять эмоциональное состояние героя. Затем, накануне смертельного боя, волк на глазах у людей выскакивает из лога, прислушивается и не спеша уходит назад. По традиции волк символизировал у народа голодного, обозленного, обычно одинокого зверя, вызывающего скорее жалость, чем страх. Именно таким кажется в рассказе старый атаман.

Еще одного хищника вводит в рассказ «Родинка» Шолохов. Анализ последней сцены со стервятником, который вечером того же дня, когда произошло убийство, слетает с головы атамана и растворяется в небе, наводит на мысль об уставшей, истерзанной душе казака, покидающей тело и возносящейся ввысь.

Жизненный опыт автора

Убедительность и натурализм Шолохова при описании событий гражданской войны объясняются тем, что в 1918-19 годах он оказался в центре противостояния белых и красных в районе Еланской столицы. Писатель стал свидетелем неоправданной жестокости и насилия как одной, так и другой стороны, а однажды он даже попал в плен к Нестору Махно, но после допроса был отпущен. С 1920 года Шолохов сам «служил и мыкался по Донской земле». По его признанию, они с бандами поочередно гонялись друг за другом.

Выводы, к которым подводит читателя Шолохов

«Родинка» - полное содержание рассказа не может никого оставить равнодушным - заставляет по-настоящему задуматься о том, что в сложных условиях разрухи и непримиримой вражды люди ожесточаются, забывают о гуманизме и сочувствии. Автор не называет в этом, да и в других рассказах, правых и виноватых, так как в подобной ситуации их просто не может быть. стала общечеловеческой трагедией, о которой никогда не следует забывать - на это хочет обратить внимание читателя Шолохов. Родинка (анализ рассказа подводит к такому выводу) становится символом нерушимой кровной связи: у Николки она такая же, как у отца. Следовательно, в противостоянии героев (отец воспитал достойного сына) нет победителей, это изначально противоречит человеческой сущности.

Значение «Донских рассказов» Шолохова

Гражданская война стала настоящей катастрофой, в результате которой были начисто уничтожены и разрушены существовавшие между людьми связи. Это подчеркивает рассказом «Родинка» Шолохов. Анализ поступков и чувств героев является подтверждением этой мысли. Первое произведение задает тон всему циклу, и перед глазами читателя одна за другой оживают страшные картины, повествующие о неизмеримом человеческом горе. И хочется обратиться ко всем живущим на земле: «Люди, одумайтесь! Если брат убивает брата, а отец - сына, если все вокруг потонуло в море крови, ради чего жить дальше?»

Шолохов Михаил

Михаил Шолохов

Началось это с медвежьей охоты.

Тетка Дарья рубила в лесу дровишки, забралась в непролазную гущу и едва не попала в медвежью берлогу. Баба Дарья бедовая,- оставила неподалеку от берлоги сынишку караулить, а сама живым духом мотнулась в деревню. Прибежала - и перво-наперво в избу Трофима Никитича.

Хозяин дома?

На медвежью берлогу напала... Убьешь - в часть примешь.

Поглядел Трофим Никитич на нее снизу вверх, потом сверху вниз, сказал презрительно:

Не брешешь - веди, часть барышов за тобою.

Собрались и пошли. Дарья передом чикиляет, Трофим Никитич с сыном Ильей сзади. Сорвалось дело: подняли из берлоги брюхатую медведицу, стреляли чуть ли не в упор, но по случаю бессовестных ли промахов или еще по каким неведомым причинам, но только зверя упустили. Долго осматривал Трофим Никитич свою ветхую берданку, долго "тысячился", косясь на ухмылявшегося Илью, под конец сказал:

Зверя упущать никак не могем. Придется в лесу ночевать.

Поутру видно было, как через лохматый сосновый молодняк уходила медведица на восток, к Глинищевскому лесу. Путаный след отчетливо печатался на молодом снегу; по следу Трофим с сыном двое суток колесили. Пришлось и позябнуть и голоду опробовать - харчи прикончились на другой день,- и лишь через трое суток на прогалинке, под сиротливо пригорюнившейся березой, устукали захваченную врасплох медведицу. Вот тут-то и сказал Трофим Никитич в первый раз, глядя на Илью, ворочавшего семнадицатипудовую тушу:

А силенка у тебя водится, паря... Женить тебя надо, стар я становлюсь, немощен, не могу на зверя ходить и в стрельбе плошаю - мокнет слезой глаз. Вот видишь, у зверя в брюхе дети, потомство... И человеку такое назначение дадено.

Воткнул Илья нож, пропитанный кровью, в снег, потные волосы откинул со лба, подумал: "Ох, начинается..."

С этого и пошло. Что ни день, то все напористей берут Илью в оборот отец с матерью: женись да женись, время тебе, мать в работе состарилась, молодую бы хозядку в дом надо, старухе на помощь... И разное тому подобное.

Сидел Илья на печке, посапливал да помалкивал, а потом до того разжелудили парня, что потихоньку от стариков пилу зашил в мешок, топор прихватил и прочие инструменты по плотницкой части и начал собираться в дорогу, да не куда-нибудь, а в столицу, к дяде Ефиму, который в булочной Моссельпрома продавцом служит.

А мать свое не бросает:

Приглядела тебе, Ильюшенька, невесту. Была бы тебе хороша да пригожа, чисто яблочко наливное. И в поле работать, и гостя принять приятным разговором может. Усватать надо, а то отобьют.

В хворь вогнали парня, в тоску вдался, больно жениться неохота, а тут-таки, признаться, и девки по сердцу нет; в какую деревню ни кинь поблизости - нет подходящей. А как узнал, что в невесты ему прочат дочь лавочника Федюшина, вовсе ощетинился.

Утром, кое-как позавтракав, попрощался с родными в пешкодралом махнул на станцию. Мать при прощании всплакнула, а отец, брови седые сдвинув, сказал зло и сердито:

Охота тебе шляться, Илья, иди, но домой не заглядывай. Вижу, что зараженный ты кумсамолом, все с ними, с поганцами, нюхался, ну в живи как знаешь, а я тебе больше не указ...

Дверь за сыном захлопнул, глядел в окно, как по улице, прямой и широкой, вышагивал Илья, и, прислушиваясь к сердитому всхлипыванию старухи, морщился и долго вздыхал.

А Илья выбрался за село, посидел возле канавки и засмеялся, вспоминая Настю - невесту проченную. Больно на монашку похожа: губки ехидно поджатые, все вздыхает да крестится, ровно старушка древняя, ни одной обедни не пропустит, а сама собой - как перекисшая опара.

Москва не чета Костроме. Вначале пугался Илья каждого автомобильного гудка, вздрагивал, глядя на грохочущий трамвай, потом свыкся. Устроил его дядя Ефим на плотницкую работу.

Ночью, припозднившись, шел с работы по Плющихе, под безмолвной шеренгой желтоглазых фонарей. Чтобы укоротить дорогу, свернул в глухой, кривенький переулок и возле одной из подворотен услышал сдавленный крик, топот и звук пощечины. Ускорил Илья шаги, заглянул в черное хайло ворот: возле мокрой сводчатой стены пьяный слюнтяй, в пальто с барашковым воротником, лапал какую-то женщину и, захлебываясь отрыжкой, глухо бурчал:

Н-но... позвольте, дорогая... в наш век это так просто. Мимолетное счастье...

Увидел Илья за барашковым воротником красную повязку и девичьи глаза, налитые ужасом, слезами, отвращением.

Шагнул Илья к пьяному, барашковый воротник сграбастал пятернею и шваркнул брюзглое тело об стену.

Пьяный охнул, рыгнул, бычачьим бессмысленным взглядом уперся в Илью и, почувствовав на себе жесткие по-звериному глаза парня, повернулся и, спотыкаясь, оглядываясь и падая, побежал по переулку.

Девушка в красном платке и потертой кожанке крепко уцепилась Илье за рукав.

Спасибо, товарищ... Вот какое спасибо!

За что он тебя облапил-то? - спросил Илья, конфузливо переминаясь.

Пьяный, мерзавец... Привязался. В глаза не видала.

Сунула ему девушка в руки листок со своим адресом и, пока дошли до Зубовской площади, все твердила:

Заходите, товарищ, по свободе. Рада буду...

Пришел Илья к ней как-то в субботу, поднялся на шестой этаж, у обшарпанной двери с надписью "Анна Бодрухина" остановился, в темноте пошарил рукою, нащупывая дверную ручку, и осторожненько постучался. Отворила дверь сама, стала на пороге, близоруко щурясь, потом угадала, пыхнула улыбкой.

Заходите, заходите.

Ломая смущение, сел Илья на краешек стула, оглядывался кругом робко, на вопросы выдавливал из себя кургузые и тяжелые слова:

Костромской... плотник... на заработки приехал... двадцать первый год мне.

А когда ненароком обмолвился, что сбежал от женитьбы и богомольной невесты, девушка смехом рассыпалась, привязалась:

Расскажи да расскажи.

И, глядя на румяное лицо, полыхавшее смехом, сам рассмеялся Илья; неуклюже махая руками, долго рассказывал про все, и вместе перемежали рассказ хохотом молодым, по-весеннему. С тех пор заходил чаще. Комнатка с вылинявшими обоями и портретом Ильича с сердцем сроднилась. После работы тянуло пойти поси деть с нею, послушать немудрый рассказ про Ильича и поглядеть в глаза ее серые, светлой голубизны.

Весенней грязью цвели улицы города. Как-то зашел прямо с работы, возле двери поставил он инструмент, взялся за дверную ручку и обжегся знобким холодком. На дверях на клочке бумаги знакомым, косым почерком: "Уехала на месяц в командировку в Иваново-Вознесенск".

Шел по лестнице вниз, заглядывая в черный пролет, под ноги сплевывал клейкую слюну. Сердце щемила скука. Высчитал, через сколько дней вернется, и чем ближе подползал желанный день, тем острее росло нетерпение.

Михаил Шолохов

Началось это с медвежьей охоты.

Тетка Дарья рубила в лесу дровишки, забралась в непролазную гущу и едва не попала в медвежью берлогу. Баба Дарья бедовая,- оставила неподалеку от берлоги сынишку караулить, а сама живым духом мотнулась в деревню. Прибежала - и перво-наперво в избу Трофима Никитича.

Хозяин дома?

На медвежью берлогу напала... Убьешь - в часть примешь.

Поглядел Трофим Никитич на нее снизу вверх, потом сверху вниз, сказал презрительно:

Не брешешь - веди, часть барышов за тобою.

Собрались и пошли. Дарья передом чикиляет, Трофим Никитич с сыном Ильей сзади. Сорвалось дело: подняли из берлоги брюхатую медведицу, стреляли чуть ли не в упор, но по случаю бессовестных ли промахов или еще по каким неведомым причинам, но только зверя упустили. Долго осматривал Трофим Никитич свою ветхую берданку, долго "тысячился", косясь на ухмылявшегося Илью, под конец сказал:

Зверя упущать никак не могем. Придется в лесу ночевать.

Поутру видно было, как через лохматый сосновый молодняк уходила медведица на восток, к Глинищевскому лесу. Путаный след отчетливо печатался на молодом снегу; по следу Трофим с сыном двое суток колесили. Пришлось и позябнуть и голоду опробовать - харчи прикончились на другой день,- и лишь через трое суток на прогалинке, под сиротливо пригорюнившейся березой, устукали захваченную врасплох медведицу. Вот тут-то и сказал Трофим Никитич в первый раз, глядя на Илью, ворочавшего семнадицатипудовую тушу:

А силенка у тебя водится, паря... Женить тебя надо, стар я становлюсь, немощен, не могу на зверя ходить и в стрельбе плошаю - мокнет слезой глаз. Вот видишь, у зверя в брюхе дети, потомство... И человеку такое назначение дадено.

Воткнул Илья нож, пропитанный кровью, в снег, потные волосы откинул со лба, подумал: "Ох, начинается..."

С этого и пошло. Что ни день, то все напористей берут Илью в оборот отец с матерью: женись да женись, время тебе, мать в работе состарилась, молодую бы хозядку в дом надо, старухе на помощь... И разное тому подобное.

Сидел Илья на печке, посапливал да помалкивал, а потом до того разжелудили парня, что потихоньку от стариков пилу зашил в мешок, топор прихватил и прочие инструменты по плотницкой части и начал собираться в дорогу, да не куда-нибудь, а в столицу, к дяде Ефиму, который в булочной Моссельпрома продавцом служит.

А мать свое не бросает:

Приглядела тебе, Ильюшенька, невесту. Была бы тебе хороша да пригожа, чисто яблочко наливное. И в поле работать, и гостя принять приятным разговором может. Усватать надо, а то отобьют.

В хворь вогнали парня, в тоску вдался, больно жениться неохота, а тут-таки, признаться, и девки по сердцу нет; в какую деревню ни кинь поблизости - нет подходящей. А как узнал, что в невесты ему прочат дочь лавочника Федюшина, вовсе ощетинился.

Утром, кое-как позавтракав, попрощался с родными в пешкодралом махнул на станцию. Мать при прощании всплакнула, а отец, брови седые сдвинув, сказал зло и сердито:

Охота тебе шляться, Илья, иди, но домой не заглядывай. Вижу, что зараженный ты кумсамолом, все с ними, с поганцами, нюхался, ну в живи как знаешь, а я тебе больше не указ...

Дверь за сыном захлопнул, глядел в окно, как по улице, прямой и широкой, вышагивал Илья, и, прислушиваясь к сердитому всхлипыванию старухи, морщился и долго вздыхал.

А Илья выбрался за село, посидел возле канавки и засмеялся, вспоминая Настю - невесту проченную. Больно на монашку похожа: губки ехидно поджатые, все вздыхает да крестится, ровно старушка древняя, ни одной обедни не пропустит, а сама собой - как перекисшая опара.

Москва не чета Костроме. Вначале пугался Илья каждого автомобильного гудка, вздрагивал, глядя на грохочущий трамвай, потом свыкся. Устроил его дядя Ефим на плотницкую работу.

Началось это с медвежьей охоты.

Тётка Дарья рубила в лесу дровишки, забралась в непролазную гущу и едва не попала в медвежью берлогу. Баба Дарья бедовая,- оставила неподалёку от берлоги сынишку караулить, а сама живым духом мотнулась в деревню. Прибежала - и перво-наперво в избу Трофима Никитича.

Хозяин дома?

На медвежью берлогу напала… Убьешь - в часть примешь.

Поглядел Трофим Никитич на нее снизу вверх, потом сверху вниз, сказал презрительно:

Не брешешь - веди, часть барышов за тобою.

Собрались и пошли. Дарья передом чикиляет, Трофим Никитич с сыном Ильей сзади. Сорвалось дело: подняли из берлоги брюхатую медведицу, стреляли чуть ли не в упор, но по случаю бессовестных ли промахов или ещё по каким неведомым причинам, но только зверя упустили. Долго осматривал Трофим Никитич свою ветхую берданку, долго «тысячился», косясь на ухмылявшегося Илью, под конец сказал:

Зверя упущать никак не могем. Придется в лесу ночевать.

Поутру видно было, как через лохматый сосновый молодняк уходила медведица на восток, к Глинищевскому лесу. Путаный след отчётливо печатался на молодом снегу; по следу Трофим с сыном двое суток колесили. Пришлось и позябнуть и голоду опробовать - харчи прикончились на другой день,- и лишь через трое суток на прогалинке, под сиротливо пригорюнившейся берёзой, устукали захваченную врасплох медведицу. Вот тут-то и сказал Трофим Никитич в первый раз, глядя на Илью, ворочавшего семнадицатипудовую тушу:

А силенка у тебя водится, паря… Женить тебя надо, стар я становлюсь, немощен, не могу на зверя ходить и в стрельбе плошаю - мокнет слезой глаз. Вот видишь, у зверя в брюхе дети, потомство… И человеку такое назначение дадено.

Воткнул Илья нож, пропитанный кровью, в снег, потные волосы откинул со лба, подумал: «Ох, начинается…»

С этого и пошло. Что ни день, то все напористей берут Илью в оборот отец с матерью: женись да женись, время тебе, мать в работе состарилась, молодую бы хозяйку в дом надо, старухе на помощь… И разное тому подобное.

Сидел Илья на печке, посапливал да помалкивал, а потом до того разжелудили парня, что потихоньку от стариков пилу зашил в мешок, топор прихватил и прочие инструменты по плотницкой части и начал собираться в дорогу, да не куда-нибудь, а в столицу, к дяде Ефиму, который в булочной Моссельпрома продавцом служит.

А мать своё не бросает:

Приглядела тебе, Ильюшенька, невесту. Была бы тебе хороша да пригожа, чисто яблочко наливное. И в поле работать, и гостя принять приятным разговором может. Усватать надо, а то отобьют.

В хворь вогнали парня, в тоску вдался, больно жениться неохота, а тут-таки, признаться, и девки по сердцу нет; в какую деревню ни кинь поблизости - нет подходящей. А как узнал, что в невесты ему прочат дочь лавочника Федюшина, вовсе ощетинился.

Утром, кое-как позавтракав, попрощался с родными и пешкодралом махнул на станцию. Мать при прощании всплакнула, а отец, брови седые сдвинув, сказал зло и сердито:

Охота тебе шляться, Илья, иди, но домой не заглядывай. Вижу, что заражённый ты кумсамолом, все с ними, с поганцами, нюхался, ну и живи как знаешь, а я тебе больше не указ…

Дверь за сыном захлопнул, глядел в окно, как по улице, прямой и широкой, вышагивал Илья, и, прислушиваясь к сердитому всхлипыванию старухи, морщился и долго вздыхал.

А Илья выбрался за село, посидел возле канавки и засмеялся, вспоминая Настю - невесту проченную. Больно на монашку похожа: губки ехидно поджатые, все вздыхает да крестится, ровно старушка древняя, ни одной обедни не пропустит, а сама собой - как перекисшая опара.

II

Москва не чета Костроме. Вначале пугался Илья каждого автомобильного гудка, вздрагивал, глядя на грохочущий трамвай, потом свыкся. Устроил его дядя Ефим на плотницкую работу.

…Ночью, припозднившись, шёл с работы по Плющихе, под безмолвной шеренгой желтоглазых фонарей. Чтобы укоротить дорогу, свернул в глухой, кривенький переулок и возле одной из подворотен услышал сдавленный крик, топот и звук пощёчины. Ускорил Илья шаги, заглянул в черное хайло ворот: возле мокрой сводчатой стены пьяный слюнтяй, в пальто с барашковым воротником, лапал какую-то женщину и, захлёбываясь отрыжкой, глухо бурчал:

Н-но… позвольте, дорогая… в наш век это так просто. Мимолётное счастье…

Увидел Илья за барашковым воротником красную повязку и девичьи глаза, налитые ужасом, слезами, отвращением.

Шагнул Илья к пьяному, барашковый воротник сграбастал пятернею и шваркнул брюзглое тело об стену.

Пьяный охнул, рыгнул, бычачьим бессмысленным взглядом упёрся в Илью и, почувствовав на себе жёсткие по-звериному глаза парня, повернулся и, спотыкаясь, оглядываясь и падая, побежал по переулку.

Девушка в красном платке и потертой кожанке крепко уцепилась Илье за рукав.

Спасибо, товарищ… Вот какое спасибо!

За что он тебя облапил-то? - спросил Илья, конфузливо переминаясь.

Пьяный, мерзавец… Привязался. В глаза не видала.

Сунула ему девушка в руки листок со своим адресом и, пока дошли до Зубовской площади, все твердила:

Заходите, товарищ, по свободе. Рада буду…

III

Пришёл Илья к ней как-то в субботу, поднялся на шестой этаж, у обшарпанной двери с надписью «Анна Бодрухина» остановился, в темноте пошарил рукою, нащупывая дверную ручку, и осторожненько постучался. Отворила дверь сама, стала на пороге, близоруко щурясь, потом угадала, пыхнула улыбкой.

Заходите, заходите.

Ломая смущение, сел Илья на краешек стула, оглядывался кругом робко, на вопросы выдавливал из себя кургузые и тяжелые слова:

Костромской… плотник… на заработки приехал… двадцать первый год мне.

А когда ненароком обмолвился, что сбежал от женитьбы и богомольной невесты, девушка смехом рассыпалась, привязалась:

Расскажи да расскажи.

И, глядя на румяное лицо, полыхавшее смехом, сам рассмеялся Илья; неуклюже махая руками, долго рассказывал про все, и вместе перемежали рассказ хохотом молодым, по-весеннему. С тех пор заходил чаще. Комнатка с вылинявшими обоями и портретом Ильича с сердцем сроднилась. После работы тянуло пойти посидеть с нею, послушать немудрый рассказ про Ильича и поглядеть в глаза ее серые, светлой голубизны.

Весенней грязью цвели улицы города. Как-то зашёл прямо с работы, возле двери поставил он инструмент, взялся за дверную ручку и обжегся знобким холодком. На дверях на клочке бумаги знакомым, косым почерком: «Уехала на месяц в командировку в Иваново-Вознесенск».

Шёл по лестнице вниз, заглядывая в черный пролёт, под ноги сплёвывал клейкую слюну. Сердце щемила скука. Высчитал, через сколько дней вернётся, и чем ближе подползал желанный день, тем острее росло нетерпение.

В пятницу не пошел на работу,- с утра, не евши, ушёл в знакомый переулок, залитый сочным запахом цветущих тополей, встречал и провожал глазами каждую красную повязку. Перед вечером увидал, как вышла она из переулка, не сдержался и побежал навстречу.

IV

Опять вечерами с нею - или на квартире, или в комсомольском клубе. Выучила Илью читать по складам, потом писать. Ручка в пальцах у Ильи листком осиновым трясётся, на бумагу бросает кляксы; оттого, что близко к нему нагибается красная повязка, у Ильи в голове будто кузница стучит в висках размеренно и жарко.

Прыгает ручка в пальцах, выводит на бумажном листе широкоплечие, сутулые буквы, такие же, как и сам Илья, а в глазах туман, туман…

Месяц спустя секретарю ячейки постройкома подал Илья заявление о принятии в члены РЛКСМ, да не простое заявление, а написанное рукою самого Ильи, со строчками косыми и курчавыми, упавшими на бумагу, как пенистые стружки из-под рубанка.

А через неделю вечером встретила его Анна у подъезда застывшей шестиэтажной махины, крикнула обрадованно и звонко:

Привет товарищу Илье - комсомольцу!..

V

Ну, Илья, время уже два часа. Тебе пора идти домой.

Погоди, аль не успеешь выспаться?

Я вторую ночь и так не сплю. Иди, Илья.

Больно на улице грязно… Дома хозяйка-то лается: «Таскаешься, а мне за всеми вами отпирать да запирать дверь вовсе без надобности…»

Тогда уходи раньше, не засиживайся до полночи.

Может, у тебя можно… где-нибудь… переночевать?

Встала Анна из-за стола, повернулась к свету спиной. На лбу косая, поперечная морщина легла канавой.

Ты вот что, Илья… если подбираешься ко мне, то отчаливай. Вижу я за последние дни, к чему ты клонишь… Было бы тебе известно, что я замужняя. Муж четвёртый месяц работает в Иваново-Вознесенске, и я уезжаю к нему на днях…

У Ильи губы словно серым пеплом покрылись.

Ты за-му-жня-я?

Да, живу с одним комсомольцем. Я сожалею, что не сказала тебе этого раньше.

На работу не ходил две недели. Лежал на кровати пухлый, позеленевший. Потом встал как то, потрогал пальцем ржавчиной покрытую пилу и улыбнулся натянуто и криво.

Ребята в ячейке засыпали вопросами, когда пришел:

Какая тебя болячка укусила? Ты, Илюха, как оживший покойник. Что ты пожелтел-то?

В коридоре клуба наткнулся на секретаря ячейки.

Илья, ты?

Где пропадал?

Хворал… голова что-то болела.

У нас есть одна командировка на агрономические курсы, согласен?

Я ведь малограмотный очень… А то бы поехал…

Не бузи! Там будет подготовка, небось выучат…

* * *

Через неделю, вечером, шёл Илья с работы на курсы, сзади окликнули:

Оглянулся - она, Анна, догоняет и издали улыбается.

Крепко пожала руку.

Ну, как живёшь? Я слышала, что ты учишься?

Помаленьку и живу и учусь. Спасибо, что грамоте научила.

Шли рядом, но от близости красной повязки уж не кружилась голова. Перед прощанием спросила, улыбаясь и глядя в сторону:

А та болячка зажила?

Учусь, как землю от разных болячек лечить, а на энту…- Махнул рукой, перекинул инструмент с правого плеча на левое и зашагал, улыбаясь, дальше, - грузный и неловкий.