Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Борису Пастернаку, в отличие от большинства его современников, которых, «дробясь» и «измельчая», стремительно нес поток времени, часы и дни были неведомы. С рождения ему была дана иная мера бытия. Он жил в едином историческом пространстве с Блоком, Маяковским, Мейерхольдом. Но ощущал себя современником Шекспира, Гете, Пушкина, Лермонтова. Творческий путь Б. Пастернака сложен и тернист. Его поэзия вызывала разноречивые оценки. Но свойственное ему глубокое проникновение в тайны человеческой души, природы, вселенной, свежий, образный и взволнованный стих всегда поражали ценителей поэтического искусства. Несмотря ни на что поэт оставался верен себе: вслушивался в свою эпоху и не подчинялся диктату временщиков. В своем последнем стихотворении «Единственные дни» он вновь скажет:

И полусонным стрелкам лень

Ворочаться на циферблате,

И дольше века длится день,

И не кончается объятье.

В представлении Пастернака лирика - это голос безгласного, голос природы:

Это - круто налившийся свист,

Это - щелканье сдавленных льдинок,

Это - ночь, леденящая лист,

Это - двух соловьев поединок.

Его поэзия призывает вслушаться, всмотреться, вчувствоваться в мир, но ни в коем случае не вторгаться в него, дабы не нарушать существующую гармонию. Сложность пастернаковской поэзии очевидна. Это связано, я думаю, с особенностями миросозерцания и образного мышления поэта. Поэт - переводчик лесных слов, орган выражения безмолвного космоса. Это не только метафора, но и поэтическая задача, эстетический «манифест» Пастернака. Первые книги поэта «Близнец в тучах» и «Поверх барьеров» избытком энергии, метафорическим потоком производили на читателя ошеломляющее впечатление. Говорили о крайнем субъективизме, сложности, поэтическом аристократизме автора. В. Брюсов назвал пастернаковские образы странными, порой нелепыми, но надуманными, по его мнению, они не были: «Поэт в самом деле чувствовал и видел так…». Пройдет менее десяти лет, и Пастернака назовут одним из самых талантливых русских поэтов. «Стихи Пастернака почитать - горло прочистить, обновить легкие…». Это слова О. Мандельштама. По словам М. Цветаевой, Пастернак - первый поэт России. «Об этом знаю я и еще несколько человек, остальным придется подождать до смерти», - отмечала она.

Чем же он поразил своих современников, читавших Блока, Маяковского, Цветаеву, Гумилева? Новый, рождающийся мир отразился в стихотворном ритме Маяковского, лексике Хлебникова, добытой в вековечной глубине языка. Пастернак остановил мгновение метафорой. Он неожиданно, непредсказуемо находил связи между далекими друг от друга предметами и явлениями, сближая их ритмом, звукописью «зачищал» грани, подтягивал друг к другу. Изначально субъективный выбор связи оказывался непреложно убедительным. Напряженный ритм часто синтаксически «изуродованной» речи на огромной скорости сталкивал части метафоры - проскакивала искра, озарявшая рождение нового единства, ранее не замеченного никем.

Книга «Сестра моя - жизнь» - вторая (после «Поверх барьеров ») оформленная книга стихотворений Пастернака. Она является именно книгой, поскольку стихотворения, собранные в ней, - не просто группа циклов, они объединены общей идеей, общими образами и мыслями; при этом книга имеет собственную композицию, вступление, основную часть, состоящую из нескольких циклов, и «послесловье». Для данной книги характерно то, что Пастернак в ней идет от музыки, что в ней в разных стихотворениях одновременно присутствуют одни и те же образы («Девочка» и «Душистою веткою машучи…», «Балашов» и «Давай ронять слова… »), причем в первом стихотворении из такой пары образ как бы заявляется, задается, а в дальнейшем получает свое развитие и разрешение. Связь поколений и миров, присутствующая у Пастернака, оправдывает восприятие времени как единого для вселенной вообще. Это проявится еще в одном стихотворении книги - «Давай ронять слова». Интересно стихотворение «Сестра моя - жизнь», давшее название всей книге. В нем наиболее очевидно следствие восприятия истории лирическим героем - единстве всех предметов и существ вселенной:

Что в масcе, когда поездов расписанье

Камышинской веткой читаешь в купе,

Оно грандиозней святого писанья

И черных от пыли и бурь канапе.

Это стихотворение является как бы концентрацией мировосприятия лирического героя, ощущающего единство человека и жизни, человека и вселенной. В первый раз природа, как реальное проявление жизни мира, встречается в стихотворении «Плачущий сад». Здесь заметен очень интересный переход от сада к самому лирическому герою:

Ужасный! - Капнет и вслушается,

Все он ли один на свете

Мнет ветку в окне, как кружевце,

Или есть свидетель.

К губам поднесу и прислушаюсь,

Все я ли один на свете…

Жизнь в природе - единственная форма сосуществования, в которой лирический герой ощущает себя способным к действию; природа становится средством приобщения к истории. В связи с образом сада можно рассмотреть стихотворения «Зеркало» и «Девочка ». Здесь заметно смещение, по сравнению с обычным, образного восприятия лирического героя:

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо

Огромный сад тормошится в зале

В трюмо - и не бьет стекла!

Отождествление себя с садом становится для лирического героя средством самовыражения: сад, как мир, характеризуется общностью существующей в нем жизни. Книга «Сестра моя - жизнь» - книга о любви, поэтому большинство стихотворений объединено этой темой. Очень интересно стихотворение «Ты так играла эту роль!», где выражено восприятие лирическим героем жизни как игры. Особенно характерны следующие строки:

И, низко рея на руле

Касаткой об одном крыле,

Ты так! - ты лучше всех ролей

Играла эту роль! -

Которые дают возможность вспомнить «Чайку» Чехова. Вообще в сти хах Пастернака ассоциации играют значительную роль. Так, например, они имеют значение в «Балашове»:

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

В природе лип, в природе плит,

В природе лета было жечь.

Задан вопрос, но на него не дается ответа. Здесь мы видим только возобновленное обращение к всеобщему тождеству мира; ответ же дан в стихотворении «Давай ронять слова». Характерно, что эпиграфом к этому стихотворению служат выше процитированные строки. Все стихотворение является приготовлением, преддверием ответа:

Ты спросишь, кто велит?

Всесильный бог деталей,

Всесильный бог любви,

Ягайлов и Ядвиг.

Это стихотворение, несмотря на то, что оно не последнее, является как бы итоговым для всей книги. Мы видим, кого Пастернак считает центром природы, культуры, мира; при этом подтверждается тождество всего сотворенного Богом:

Кому ничто не мелко,

Кто погружен в отделку

Кленового листа…

Книга «Сестра моя - жизнь» - единое произведение, где присутствует достаточно много развивающихся тем, но поскольку центральная из них - тема любви, то от нее отходят и зависят все остальные, сама же тема любви не может быть исчерпана, настолько полно выражена она в жизни природы и вселенной. В своих стихах Б. Пастернак размышляет о времени, жизни и смерти, о природе искусства, о тайне его рождения, о чуде человеческого существования, о вере в жизнь, в будущее. Стихотворения о природе свидетельствуют о глубоком понимании ее, о стремлении слиться с ней. Поэт предпочитает, чтобы природа говорила о себе сама, он одухотворяет ее. Но, пожалуй, главное, что сохранил и развил Б. Пастернак в своем творчестве, - это целостность взгляда на жизнь, на мир с общечеловеческих позиций.

Уже с первых шагов Пастернак обнаружил свой почерк, особый строй выразительных средств, художественных приемов. К его стихам читателю необходимо было привыкнуть. Много в них ошеломляло, ставило в тупик, особенно богата ассоциативность и метафоричность. Поэт находил едва заметные связи между далекими друг от друга понятиями и явлениями, сближая их самым неожиданным образом. В этом притягательность его произведений, их необычность.

Сочинение

Быть может, «хлопья белого снега» являются самой яркой и точной характеристикой поэзии Б. Пастернака. Он, как никто, умел создавать легкие, воздушные образы в своих стихах. Упав на теплое сердце, они растают, оставив нежный след холодка и свежести, а, упав на душу-булыжник, прикроют её снежным покрывалом красивых слов. Для каждого человека найдется, что взять из творчества Пастернака.

Сам же поэт никогда не относился к своему творчеству легко, он тщательнейшим образом прорабатывал каждую мысль, пытаясь выразить многое немногими словами. Пастернак постоянно совершенствовался.

И совершенствовался он не только в выражении мысли, но и в самих «мыслях», стремясь поразить читателя новым взглядом на жизнь, совершено иным оттенком реальности. Поэтому в уме читателя остается светлый, энергичный и неординарный образ поэта Пастернака, который ведет в свои туманные и завораживающие дали.

И есть, по моему мнению, в творчестве этого поэта одно стихотворение, которое можно назвать манифестом поэта. Я имею в виду стихотворение «Во всем мне хочется дойти…». В каждой его строчке раскрывается лирический герой, который условно может быть приравнен к самому Пастернаку. Везде мы чувствуем стремление к жизни, к познанию ее тайн и загадок, жажду деятельности и чувств:

Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

В этом стихотворении лирический герой ставит перед собой практически непосильную задачу — проникнуть в тайную суть жизни, вывести ее законы, разгадать ее секреты… Он пытается схватить «нить судеб, событий». Но задача осложняется тем, что герой стремится не просто понять, но и выразить словами общий закон бытия:

О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

Отбрасывая пустые слова, он ищет главные, основные. Не в этом ли заключается задача и цель поэзии в целом и каждого поэта в частности? Пастернак всегда считал, что значимое не обязательно должно быть сложным. Истинность вещей и явлений заключается именно в их простоте. Отсюда желание поэта выразить в восьми строках свойства страсти, которая для Пастернака и есть жизнь, потому что, только когда человек чувствует, он живет на самом деле:

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

Итак, данное стихотворение является манифестом творческой и человеческой позиции Пастернака. Но каков же образ самого поэта в поэзии, каким представляется он нам, читателям?

Тема поэта и его предназначения — одна из важнейших тем в творчестве Пастернака. По мнению поэта, художник не должен зависеть о мнения толпы: «Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает ввысь». Пастернак осуждает внимание к «шумихе», «успеху», внешнему благополучию, потому что все это только мешает.

Рассуждая о творчестве, автор выводит его основную, главнейшую задачу: «Цель творчества — самоотдача…» Пастернак считает, что поэт должен полностью отдаваться творчеству, жить и дышать одними стихами. Лирический герой осуждает псевдотворчество ради славы, известности. Истинный творец должен быть скромным и трудолюбивым:

Цель творчества — самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.

Самоотдача должна быть настолько полной, чтобы истинный поэт проживал свою жизнь именно в своих стихах. Быть творцом, по Пастернаку, это не столько благо, сколько тяжелый крест. Награда этому — признание потомков. Именно потомков, ведь слава среди современников может быть во многом основана на скандальности и эпатаже. Но время все расставляет по своим местам, и именно будущим поколениям судить о величии творчества поэта.

Художник прокладывает свой одинокий путь «в тумане», где «не видать ни зги», слыша впереди только «будущего зов». Он должен оставить «живой след» в современности, который продолжат «другие».

В конце стихотворения Пастернак отмечает, что в поэзии нет места искусственному. Основной закон, которым должен руководствоваться каждый человек и, в особенности, художник, — быть «живым» во всех смыслах этого слова.

В своем творчестве Б. Л. Пастернак следовал выведенным им «формулам». В его стихотворениях можно увидеть живую душу поэта, каждая строчка была прожита и прочувствована художником. Поэтому Пастернаку нельзя не верить, не сопереживать, не восхищаться…

Наибольшей точностью самовыражения обладает лирическая поэзия. Лирический герой, выдуманный и отстраненный, на самом деле оказывается самым адекватным, самым ясным самовыражением поэта. Поэт пишет как бы не о себе и в то же время - именно о себе. Он может поставить своего лирического героя в вымышленные обстоятельства, прибавить или убавить возраст, в котором существует реально, может, наконец, наделить его не испытанными им лично чувствами, но это будет все-таки он сам через кого-то другого. И напрасно думают, что поэт, если пишет от первого лица, всегда имеет в виду одного лишь себя. Да, поэт пишет и о себе, но раскрывает свое духовное, свое поэтическое "я" необязательно через реальные события и обстоятельства, в которых находится сам. Так же точно поэт может писать в третьем лице, но именно о себе. Человек наделен поразительной способностью к перевоплощению, но это перевоплощение одновременно есть способность к воплощению своих дум и чувств, своего отношения к окружающему через другого. И поразительно, что человек, воспринимающий лирику, очень часто именно через нее воспринимает и самого себя, в той или иной мере отождествляя свое "я" с "я" лирического героя. Этого не могло бы произойти, если бы поэт писал строго документально о себе, претендовал бы на фактографичность всего им сказанного.

К отчетливым характеристикам поэтического мира Бориса Пастернака относится кажущаяся пассивность лирического "Я”. Лирическое "Я" отходит на второй план и предоставляет свое место миру фрагментарных элементов, природных явлений и объектов. Создается впечатление, будто само лирическое "Я" выступает в роли "объекта" и как бы на равных с другими объектами входит в этот мир элементов: Поэт начинает вести себя "как предметы вокруг”. Говоря словами самого Пастернака, действительность в поисках "свободной субъективности” берет поэта на вооружение.

Об этой особенности поэтического мира Бориса Пастернака не раз писалось. Роман Якобсон уже в 1935 году в своей знаменитой работе о прозе Пастернака подробно проанализировал это своеобразное - говоря словами Виктора Эрлиха - "виртуальное отсутствие лирического героя. Образы окружающего мира здесь выступают как метонимические выражения лирического "Я”. Иными словами, лирическое "Я" присутствует здесь в не меньшей степени, однако реконструировать его можно лишь из рефлексов на окружающий мир. Не случайно одной из главных категорий для пастернаковского понимания искусства является восприятие. Искусство, пишет он полемически в статье "Несколько положений" 1922 года, не может быть разложено на средства изобразительности, "оно складывается из средств восприятия”. Не случайно у Пастернака часто встречается метафорическое определение искусства как "губки”.

Марина Цветаева, с восторгом отозвавшаяся на "Сестру мою - жизнь”, в своей статье "Световой ливень” не случайно говорит о Пастернаке как о "поэте наибольшей пронзаемости”. Если Ахматова, по ее убеждению, пишет о "природе в себе (уподобляя, уподобляясь) или о себе в природе”, то Пастернак пишет "ее самое в упор”. Однако такое полное растворение лирического "Я" Пастернака в природе достигло своего апогея не случайно в книге "Сестра моя - жизнь”, ведь стихи писались в то время, когда стихийные силы природы в восприятии поэта как бы ринулись навстречу подъему человеческих сил и чувств:

Сестра моя - жизнь и

сегодня в разливе

Расшиблась весенним дождем

обо всех, [.]

В пастернаковском поэтическом мире стихия выступает не в качестве абсолютной сущности бытия, лишь бросившись в которую лирическое "Я" в состоянии самособраться. Лирический герой Пастернака, кажется, скорее ищет и находит повсюду в окружающем мире отклики на свое "Я”.

В этом контексте интересно наблюдение Михаила Гаспарова: "У Пастернака не только природа уже существует независимо от создавшего ее Бога, но и вещи независимо от создавшего их человека; и вещи братаются с природой, а человек оказывается оттеснен в неожиданное панибратство с Богом. ” Не эта ли неожиданная позиция лирического героя поэта приводит к тому, что он нуждается в своеобразном сотворчестве всех природных элементов и вещей окружающего мира? Лирическое "Я" Пастернака нуждается не столько в существовании стихии как абсолюта, сколько в диалоге с действительностью, чтобы самоутвердиться, причем самоутвердиться в роли медиума именно тех стихийных сил, созвучие с которыми оно ищет и находит.

В начале 30-х годов произошел мучительный для поэта разрыв этого созвучия. Действительность, превратившаяся в "условную”, в "мираж”, "прерывает" со своей стороны диалог с поэтом. В письме к Сергею Спасскому 1930 года Пастернак высказывает свое ощущение, что поэт отныне "экстерриториален” в жизни. Разрыв этот приводит к отчетливым изменениям в его поэтике: здесь, в частности, лежат корни нового стилистического жеста в цикле "Волны”, прежде всего необычного для Пастернака непосредственного обращения к жизни и новой ноты заклинания жизни. [ Это ощущение "экстерриториальности” поэта в новой, советской реальности накладывает отпечаток, однако, не только на поэтику, но и на стратегии жизни. Для Пастернака все более важными становятся жесты укоренения в нормальности бытовой жизни: дом, пригород, огород, собственная рабочая комната.

Параллельно к этим жизненным стратегиям уже с конца 20х годов в творчестве Пастернака усиливается тема осмысления своего жизненного и творческого пути. За этим стоит стремление противопоставить тому "окостенело разрастающемуся автобиографизму”, о котором Пастернак пишет родителям 1 марта 1930 года, свой взгляд на собственное место в русской культуре на сломе эпохи. "Охранная грамота”, задуманная изначально как эссе памяти Райнера Марии Рильке, превращается в страстную защиту автономного статуса поэта и мирообъясняющего потенциала его поэтического слова.

Пастернак не раз высказывал свое убеждение о том, что любой человек для того, чтобы собрать себя воедино, нуждается в отклике другого лица. "Если у индивидуальности есть лицо”, писал он, в частности, в письме Валерию Брюсову в августе 1922 года, "если оно - целостно, то в любой из эмоциональных плоскостей этой индивидуальности (любовной, волевой, творческой и пр.) обязательно имеется другое человеческой лицо, к которому целостность первой восходит как к своему началу и в присутствии которого лицо индивидуальности потрясается, освящается, собирается воедино. ”

Создается впечатление, что в поэтике Пастернака тенденция к более "прямому" присутствию лирического "Я" усиливается, тенденция, в которой выражается своеобразное сопротивление эпохе. К тому же - такого родства со стихией, как во время создания "Сестры моей - жизни”, Пастернак по собственному признанию больше в своей жизни не испытывал.

Марина Цветаева подметила в дневнике: "Б [орис] П [астернак] поэт, как прозаик, прежде всего нуждается в сподвижничестве. Рука, ищущая встречной (а скорей даже - "coup de main"! 1933г.)". "И в силу именно этой необходимости в сотворчестве, этой полной своей зависимости от другого, он так единственен, уединен и одинок. ”

Анна Ахматова и Борис Пастернак — яркие представители петербургской и московской школ в русской поэзии. У нее — строгость и гармония классической формы, у него — внешнее нагромождение образов в попытках «в пределах стихотворения воссоздать всеохватывающую атмосферу бытия»:

Как не в своем рассудке,
Как дети ослушанья,
Облизываясь, сутки
Шутя мы осушали.
<...>
И день вставал, оплеснясь,
В помойной жаркой яме
В кругах помойных лестниц,
Ушибленный дровами.

Это ранний Пастернак (1919 г.). После 1940 г. его стиль решительно изменится в сторону простоты и в формальном отношении станет близок стихам Ахматовой: та же внешняя простота и «прозрачность» в соединении со смысловой глубиной. Техника стиха у позднего Пастернака обретает такое качество, что уже перестает восприниматься как техника:

Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.
<...>
(«Снег идет», 1956).

Но при всей разнице между «ранним» (до 1940 г.) и «поздним» (после 1940 г.) Пастернаком общность, цельность его поэтического мира несомненна. Уже сами названия сборников «Поверх барьеров» (1916) и «Сестра моя — жизнь» показательны, потому что характеризуют поэтическую манеру Пастернака. В чем же особенности мировосприятия и поэтического стиля Бориса Пастернака? Вот фрагмент его стихотворения 1918 г.:

Я понял жизни цель и чту
Ту цель, как цель, и эта цель —
Признать, что мне невмоготу
Мириться с тем, что есть апрель,
<...>
Что в берковец церковный зык,
Что взят звонарь в весовщики,
Что от капели, от слезы
И от поста болят виски.

Сквозь это почти косноязычное бормотание раннего Пастернака (одна только строчка «Ту цель, как цель, и эта цель...» чего стоит!) все же пробиваются его главная мысль и чувство — изумление поэта перед миром {«Мне невмоготу / Мириться с тем, что есть апрель...»). Берковец — старинная русская мера веса, равная десяти пудам; низкий звук колокола «ощутим на вес». Восхищение чудом жизни — вот то новое, что принес в поэзию Пастернак.

«Родство со всем, что есть», желание остановить, задержать, запечатлеть в слове каждый миг уходящего бытия — вот главное чувство, владеющее лирическим героем Пастернака.

Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе.

У старших на это свои есть резоны.
Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,
Что в грозу лиловы глаза и газоны
И пахнет сырой резедой горизонт.
(«Сестра моя — жизнь...»)

В этих стихах все рядом и все перепуталось: в отсветах молний бушующей грозы глаза и газоны — одного, лилового, цвета; а горизонт не дальний, не темный и даже не зловещий (как молено было бы предположить), а — сырой и пахнет резедой, сорной травой, у которой особенно терпкий запах после дождя. Резон, газоны,резедой, горизонт — в этих словах «полно озона». Может быть, поэтому современник Пастернака О.Э.Мандельштам сказал о его поэзии: «Стихи Пастернака почитать — горло прочистить, дыханье укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза».

Название сборника «Сестра моя — жизнь» —лучший эпиграф ко всему творчеству поэта. В этом обращении одновременно и нежность, и благоговение, и дерзость («Поэзия вечной мужественности», — говорила М.И.Цветаева о Пастернаке), а в общем — крайняя интимность. Пастернак «на ты» с миром: «Казалось, альфой и омегой мы с жизнью на один покрой. Она жила, как альтер эго, и я назвал ее сестрой».

Итак, отличительная черта поэтического стиля Пастернака — сила и интенсивность контакта лирического героя с миром. Существует — и справедливо — мнение о сложности, затрудненности восприятия стихов раннего Пастернака. Во-первых, в словаре поэта — масса непонятных слов из самых разных пластов лексики: фольварки, брыжи и фижмы, центифолии, дебаркадер, гривны... ; во-вторых, восприятию мешает непоследовательный, затрудненный синтаксис (как найти конец предложения, подлежащее и сказуемое?) и, наконец, густая метафоричность, ассоциативные ряды образов. Такая сложность сама по себе не является ни достоинством, ни недостатком. Это своеобразие стиля, художественной манеры. Стиль же — не просто совокупность художественных приемов, он есть нечто объективное — выражение, отпечаток личности художника.

В замечательной рецензии на книгу «Сестра моя — жизнь» Марина Цветаева так формулирует основную причину непонимания Пастернака: она — «в нас... Между нами и вещью — наше (вернее, чужое) представление о ней, наша застилающая вещь привычка... все общие места литературы и опыта. Между нами и вещью наша слепость, наш порочный глаз. Между Пастернаком и предметом — ничего...»

У капель — тяжесть запонок,
И сад слепит, как плес,
Забрызганный, закапанный
Мильоном синих слез.
(«Ты в ветре, веткой пробующем...»)

Лирическое повествование Пастернак ведет «поверх барьеров» обычного (привычного, шаблонного) восприятия жизни. В его поэтической вселенной — «люди и вещи на равной ноге». Стерты границы: высокое — низкое, поэтическое — прозаическое, общее — частное. Нет ничего мелкого, незначительного, все сплетено в « существованья ткань сквозную ». Вещи сдвигаются со своих «насиженных мест» (тех, где мы привыкли их видеть) и приходят в бурное, порой хаотическое движение, призванное запечатлеть действительность в ее естественном беспорядке. Отсюда — импрессионизм поэтического письма Пастернака:

Нет времени у вдохновенья. Болота,
Земля ли иль море, иль лужа, —
Мне здесь сновиденье явилось, и счеты
Сведу с ним сейчас же и тут же.

Это строки о Петре I, замыслившем новую северную столицу. Но любая лирика — прежде всего о себе: «...счеты сведу... сейчас же и тут же». Та же мысль — в другом стихотворении: «И чем случайней, тем вернее / Слагаются стихи навзрыд».

«Мой сорт», кефир, менадо.
Чтоб разрыдаться, мне
Не так уж много надо, —
Довольно мух в окне.
(« Как усыпительна жизнь!..»)

Речь «взахлеб» и «навзрыд», переполненная громоздящимися и лезущими друг на друга словами; способность мыслить и говорить не отдельными строками, а целыми строфами, периодами, оборотами — характерные черты стиля Пастернака.

Разрывая кусты на себе, как силок,
Маргаритиных стиснутых губ лиловей,
Горячей, чем глазной маргаритин белок,
Бился, щелкал, царил и сиял соловей.
(«Маргарита»)

Это не описание соловьиного пения. Это его запись — запись эмоционального удара, нанесенного соловьиным пением. Вся последняя строка «бился, щелкал, царил и сиял соловей» — это словесный рисунок четырехколенчатой соловьиной рулады. Соловей аукается со словами силок — лиловей — белок, а белок — с бился и сиял. Звуковая ассоциативность накладывается на ассоциативность смысловую и образную. Сам Пастернак об этом сказал так: «Поэзия подыскивает мелодию природы среди шума словаря».

Поздний Пастернак это же соловьиное пение передаст одним глаголом:

И на пожарище заката
В далекой прочерни ветвей,
Как гулкий колокол набата,
Неистовствовал соловей.

Глагол неистовствовал захватывает огромное звуковое пространство. Музыка наступающей весны передана единственной строчкой: «С капелью говорит апрель...»

Такая особенность стихов Пастернака позволила исследователям говорить о звуковом колорите (колорит — соотношение красок по тону и интенсивности в живописном полотне) его поэзии. «Мир наполнил новым звоном / В пространстве новом отраженных строф», — с присущей ей меткостью определений сказала Ахматова о своем собрате по перу.

Часто образ Пастернака — образ не статичный, а движущийся, показанный в развитии. «Поэт стремится выразить свою мысль, свое впечатление, описывая предмет со всех концов разом. Будто торопясь зафиксировать, охватить быстрым очерком поток явлений... пропускает несущественное, прерывая, нарушая логические взаимосвязи, и заботится прежде всего о передаче атмосферы, настроения или состояния в их подлинности...» — пишет исследователь творчества Б.Пастернака Н.Банников.

Попытаемся прочесть с этой точки зрения стихотворение «Девочка» из «Сестры моей — жизни»:

Из сада, с качелей, с бухты-барахты
Вбегает ветка в трюмо!
Огромная, близкая, с каплей смарагда
На кончике кисти прямой.

Сад застлан, пропал за ее беспорядком,
За бьющей в лицо кутерьмой.
Родная, громадная, с сад, а характером —
Сестра! Второе трюмо!

Но вот эту ветку вносят в рюмке
И ставят к раме трюмо.

Тюремной людской дремой?

Пространственное положение лирического героя — внутри дома, в комнате, где в зеркале трюмо отражается сад за окном. Вдруг неожиданно («с бухты-барахты») одна-единственная ветка, «вбежавшая в трюмо» (порыв ветра?), заслонила собой целый сад:

Громадная, с сад, а характером —
Сестра! Второе трюмо!

Внимание останавливает последняя строка. Сестра — кому? саду? Но определение «второе трюмо», в котором одна ветка приравнена к целому саду (сад — это «первое трюмо») отсылает к названию сборника — «Сестра моя — жизнь». «Огромная, близкая, родная, громадная» ветка-девочка в этом стихотворении — образ жизни.

В третьей строфе в комнате оказывается уже не отражение ветки, а она сама — ее «вносят в рюмке и ставят к раме трюмо». Теперь уже будто не лирический герой, а ветка, неожиданно оказавшаяся в «тюрьме комнаты», удивленно глядит на то, что предстало ее взору:

Кто это, — гадает, — глаза мне рюмит
Тюремной людской дремой?

Слово трюмо, фонетически повторенное в последовательности в рюмке — к раме трюмо — рюмит тюремной дремой, — звуковой портрет ветки, отразившейся в зеркале трюмо. Образ «лепится» при помощи звука. В целом же стихотворение рождает у читателя ощущение яркого весеннего утра с бьющим в глаза солнцем и горячим шелестом листвы за окном (несмотря на отсутствие «прямых» деталей, указывающих на «солнечность» и «утро»).

О подобной манере художественного письма, когда важно передать не только увиденное, но и впечатление от него, сам Пастернак писал: «Исскуство есть запись смещения действительности, производимого чувствами».

Свои образы Пастернак выстраивает по ассоциативному принципу.

И сады, и пруды, и ограды,
И кипящее белыми воплями
Мирозданье — лишь страсти разряды,
Человеческим сердцем накопленной.

Сады — пруды — ограды. — мирозданье — страсти образуют цепь ассоциаций, из которых только первые три звена обычно сопоставимы в нашем сознании; добавленные к ним мирозданье — страсти нарушают автоматизм восприятия текста, заставляют работать мысль читателя. Сближение отдаленного делает образ необычным, побуждает нас — вслед за поэтом — открывать новые связи в мире. Вот пастернаковские «Ландыши », на которые набредаешь в прохладной тени березняка жарким майским полднем:

Но ты уже предупрежден:
Вас кто-то наблюдает снизу:
Сырой овраг сухим дождем
Росистых ландышей унизан.

Шурша, неслышно, как парча,
Льнут лайкою его початки,

Весь сумрак рощи сообща
Их разбирает на перчатки.

Разберемся в прилагательных: «Сырой овраг сухим дождем / Росистых ландышей унизан». По сравнению с настоящим дождем дождь ландышей, хотя и не успевших еще обсохнуть от росы, конечно, сухой. Определения как бы отрицают друг друга: сырой — сухим -- росистых. Но через это отрицание утверждается единство, рождается образ. Зрительный образ обогащен звуковым («шурша, неслышно, как парча» — ш- с- пч: шум молодой весенней листвы) и осязательным («льнут лайкою его початки»): нежные, глянцевитые листья молодых ландышей напоминают прикосновение кожи перчаток к рукам. Как руки прячутся в перчатки, так с наступлением темноты закрываются широкие ладони-листья ландышей («весь сумрак рощи сообща / их разбирает на перчатки). Это стихотворение — пример того, как далекие ряды образов сдвигаются, освещая друг друга, входя в новые, непривычные сочетания.

Не знаю, решена ль
Загадка зги загробной,
Но жизнь, как тишина
Осенняя, — подробна.
(«Давай ронять слова...»)

Осеняя прозрачность и тишина — особенные: видно и слышно далеко — «во все концы света» (словом хрустальный передал Ф.И.Тютчев такое состояние природы: «Весь день стоит как бы хрустальный...»). Сравнение жизни и тишины у Пастернака идет по неожиданному ассоциативному признаку — подробности. В нашей жизни значительно не только главное, подчас мелочи важнее — это хорошо знал поэт, чей покровитель — «всесильный бог деталей». У Пастернака особое, жадное, неистовое пристрастие к деталям. Их тончайшее, точнейшее воспроизведение — его специальность. («Искусство — дерзость глазомера, влеченье, сила и захват».) Пастернак — художник, которому «ничто не мелко», ибо только в подробностях, частностях оживает панорама бытия.

Ахматова, по воспоминаниям современников, очень возмущалась строкой Пастернака: «вошла со стулом». Безусловно, для ее поэтической системы, где все строго и классично, как летящие линии петербургских зданий, такая строка невозможна. Но не для Пастернака, москвича по рождению и мироощущению. В его мире сказать так — естественно:

О неженка, во имя прежних
И в этот раз твой
Наряд щебечет, как подснежник
Апрелю: «Здравствуй!»

Грех думать — ты не из весталок:
Вошла со стулом,
Как с полки жизнь мою достала
И пыль обдула.
(«Из суеверья»).

Литературовед Лев Озеров так поясняет ассоциативную образность поэта: «Пастернак сам вовлекается и увлекает за собой читателя в лабиринты образов и мыслей, выражая сложность человеческой психики, ее многоплановость, в известной мере ее нерасчлененность, бесконтурность. Между предметами и явлениями внешнего и внутреннего мира нет перегородок...» Мысль Л. Озерова продолжает А.Д.Синявский: «Пастернак склонен на самые высокие темы объясняться без обиняков, по-домашнему, в тоне фамильярной бытовой беседы. Его своеобразие в том и состоит, что он поэтизирует мир с помощью прозаизмов*. Вот какой увидел поздний Пастернак весну:

Это она, это она,
Это ее чародейство и диво.
Это ее телогрейка за ивой,
Плечи, косынка, стан и спина.

Это Снегурка у края обрыва.
Это о ней из оврага со дна
Льется без умолку бред торопливый
Полубезумного болтуна.
(«Опять весна»)

Чародейство и диво аукаются с телогрейкой за ивой — в этом весь Пастернак. Итак, еще раз коротко суммируем основные черты поэтического стиля Бориса Пастернака:

— эмоциональный, экстатический подход к жизни и к миру: поэзия — это « общение восторга с обиходом », отсюда — импрессионизм стиля;

— лирический «напор»: стремительное и бурное движение стиха, захватывающего в свой поток все, что попадается на пути;

— сгущенная метафоричность, ассоциативные ряды образов;

— смещение привычных значений предметов и понятий (экспрессионизм стиля).

Талант Бориса Пастернака органически соединил, синтезировал в себе те дары, которые поэт получил от своих родителей: отца — художника, «гения мгновения», как его называли современники, и матери — виртуозной пианистки. Живопись и музыка слились в поэтическом слове. Об этом сокровенном единстве сказал Пастернак в стихотворении «Зима приближается»:

Октябрь серебристо-ореховый,
Блеск заморозков оловянный.
Осенние сумерки Чехова,
Чайковского и Левитана.

В одной строфе — и русская «негромкая» осень с ее щемящей грустью, и вечерняя заря русской классической культуры.

В тематическом плане в лирике Пастернака можно выделить стихи о природе, о творчестве и о любви, хотя, разумеется, всякая классификация поэзии условна. «Природа всю жизнь была его единственной полноправной Музой, его тайной собеседницей, его невестой и Возлюбленной, его Женой и Вдовой — она была ему тем же, чем была Россия Блоку. Он остался ей верен до конца, и она по-царски награждала его». «Природа» в процитированных словах Ахматовой о Пастернаке — синоним все той же «сестры моей — жизни». Человек и мироздание у Пастернака даны в одном измерении и масштабе; и человек, и природа одинаково одушевлены и одухотворены. В этом плане его поэзия является гармоническим развитием драматически-напряженной тютчевской линии в русской литературе.

Весна, я с улицы, где тополь удивлен,
Где даль пугается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельем
У выписавшегося из больницы...

Такую особенность Пастернака хорошо объяснила М.И.Цветаева в уже цитированной статье «Световой ливень»: «... его дождь — слишком близок, больше бьет нас, чем тот из тучи, к которому привыкли. Мы дождя со страницы не ждали, мы ждали стихов о дожде. [До Пастернака] как изумительно ни писали природу, но все о, никто ее: самое: в упор... Он дает пронзить себя листу, лучу, что уже не он, а: лист, луч». Разумеется, от читателя подобная манера письма требует работы ума и сердца, труда души. Пастернак весь — на читательском творчестве.

Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.
(«Что почек, что клейких заплывших огарков...»)

Поэзия — часть самой жизни, природы, чьей живительной влагой и питается душа поэта — «греческая губка в присосках». Мотив единства жизни и творчества — один из ведущих в лирике Пастернака. В его зрелых стихах восхищение красотой « общей лепки мира» соединяется с осознанием ответственности художника перед жизнью и временем. Именно творчество (в том числе и творчество собственной жизни, о чем — роман «Доктор Живаго») оправдывает существование человека на этой земле:

Зачем же плачет даль в тумане
И горько пахнет перегной?
На то ведь и мое призванье,
Чтоб не скучали расстоянья,
Чтобы за городскою гранью
Земле не тосковать одной.

Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера — прощанья,
Пирушки наши — завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.

Художник — уполномоченный вечности, глашатай высших начал, и его деятельность — это непрерывно, неустанно творимый подвиг:

Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты — вечности заложник
У времени в плену.

Творчество для Пастернака — это способ выйти за грань земного бытия; вырвавшись из оков пространства и времени, приблизиться к высшему, божественному началу в себе.

Искусство истолковывается в поэзии Пастернака как подвиг, любовь — тоже подвиг: « Быть женщиной — великий шаг, сводить с ума — геройство». Преклонение перед женщиной для лирического героя Пастернака сродни преклонению перед жизнью:

Мирами правит жалость,
Любовью внушена

Вселенной небывалоеть
И жизни новизна.

У женщины в ладони,
У девушки в горсти
Рождений и агоний
Начала и пути.
(«Под открытым небом»).

Ведущий мотив любовной лирики Пастернака — благодарность и восхищение, даже в ситуации «разрыва» и прощания любящих. Смысл искусства Борис Пастернак видел в том, чтобы «выразить величие жизни и неизмеримую ценность человеческого существования».

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
<...>
Я б разбивал стихи, как сад,
Всей дрожью жилок,
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом в затылок...