Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Борхес звучит как Босх. А перед глазами стоит ‘Инка’.

Мне приснился сон: томик Борхеса с закладкой где-то посередине. Открываю книгу на этом месте, и ещё не прочитанная половина начинает разрастаться до бесконечности. Через несколько дней я добралась до миниатюры ‘Книга Песка’ - можно сказать, что рассказ совпадал с моим сном. Его сборник действительно как ‘Книга Песка’. Или как Заир.

У Борхеса глубокое понимание сна. Если объяснять его образно, то принцип сна - тот же, что Фунес, чудо памяти . Это очень похоже на описание Даниилом Андреевым состояния, когда у человека открывается внутренне зрение и слух одновременно. То есть если представлять принцип сна схематично, то принимающий объект - зеркало, в котором отражается чья-то мысль, события давно минувших дней, веков, - одним словом, чужая жизнь. Но может, и для того, другого, бывшего, она так же чужая. В общем, нас как бы не существует. В том смысле, что я, блуждая по вечном лабиринту Борхеса, вполне могу выдать себя за него, Борхеса, - точно так же, как он мог писать о себе в третьем лице: ‘я и Борхес’ . Намеренно опускаю разветвлённости, ибо в отдельности они лишь частное, а вот все вместе (хотят они этого или не хотят) они складываются в одно целое: именно, что сны - это другая реальность, может быть, более реальная, чем эта. Говорит ли Борхес что-нибудь новое? Едва ли. Он увлекает нас в лабиринт своего интеллекта, не без юмора оброняя меж страниц: ‘Лабиринт делается для того, чтобы запутать человека’ . Этот образ преследует его с самого детства, яркий и мрачный одновременно. Лабиринт принимает различные виды: от ловушки для Абенхакана эль Бохари до образа Вавилонской библиотеки или схемы философской книги ‘Сад расходящихся тропок’ . В этом лабиринте, только в нём возможно понять двойственность мира, а точнее соединения героя и предателя в одном лице; или мотивы убийства, ни в одном из которых не сквозит вопроса, кто дал мне право лишить того или иного человека жизни. Фабула рассказа ‘Злодейка’ , может, и напоминает Рогожина, Мышкина и Настасью Филипповну, но у меня, правда, такой ассоциации не возникло… Мышкин метался между двумя женщинами, да и вряд ли вообще у него мог быть конфликт с Рогожиным, если и был, то он отличается от конфликта братьев Нильсенов… Ну хорошо, пусть это будет частностью. Хоть Мышкин и вызывал в Настасье Филипповне только возвышенные чувства, этого достаточно, чтобы убить из ревности… точнее убить, чтобы больше не делить любимый предмет. Именно это потрясло меня, а вовсе не параллель с Достоевским. Мужчины ушли от братоубийства, убив женщину, которую никак не могли поделить, и которая всё-таки одному отдавала предпочтение и не могла этого скрыть, хотя безропотно подчинялась обоим. Интересно, как бы в такой ситуации поступили женщины? И жизнь, и произведения искусства дают нам такие неожиданные разрешения конфликта. Это либо жизнь втроём, либо конфликт (что бывает чаще). Благородный уход третьего лишнего - это для очень сильных людей. Потому что жизнь втроём - только гуманность, которая на самом деле дробит любовь, хотя (безусловно) требует определённого мужества. Но что касается рассказа ‘Злодейка’ , здесь без всяких прикрас показано положение женщины в мире мужчин: ‘…она была вещью… Жестокие нравы предместий не позволяли мужчине признаваться, даже себе самому, что женщина может в нём вызывать что-то иное, чем просто желание обладать ею…’ Может быть, из отношений между мужчиной и женщиной и проистекает вообще вся двойственность этого мира? Точнее двойственность всех других отношений в мире - следствие или отражение Великой Двойственности ‘Мужчина-Женщина’? Мало кто из мужчин обращает свой тренированный ум на эту проблему. Точнее, объясняют они эту проблему двойственности иначе. Хотя если посмотреть на первые страницы Библии , она с этого и начинается… ‘И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их’ (Быт. 1-27). Но здесь речь идёт о мужчине и женщине как об одном человек, едином существе. А вот во второй главе Бытия читаем совершенно противоположное: ‘И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою (Быт. 2-7)… И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему (Быт. 2-10)*…
_____

* В другом переводе: ‘помощника супротив него’ , что меняет смысл сказанного.
_____

И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из рёбр его, и закрыл то место плотию (Быт. 2-21). И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку (Быт. 2-22). И сказал человек: вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа (Быт. 2-23). Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть (Быт. 2-24). И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились’ (Быт. 2-25).
Во второй главе Бытия человек - это уже только мужчина. И сотворён он из праха земного, а не образу и подобию Божию… И это странное противоречие, с которого начинается Библия , как будто бы особо никого не смущает. А из двух сотворений человека в ходу второе, где особо подчёркивается, что жена - всего лишь мужнино ребро. Уничижительный акцент, однако, не уместен. Ребро как-никак твоё собственное, от тебя отломанное. Часть тебя. Тоже намёк на единство, мужским умом отвергаемое. Они даже ещё бессмертны, Адам и жена его. До грехопадения, которое окончательно запутывает нас в наших поисках истины.

В статье ‘Каббала’ Борхес рассматривает лишь Адама Кадмона - как человека-архетипа, которого образуют десять эманаций (сефирот) Эн-Софа. Адам Кадмон находится на небесах, а мы - лишь его отражение. Кроме того, сам Адам К., состоящий из десяти эманаций вечного существа, также излучает четыре мира, третий из которых наш, а четвёртый - ад. Если задаваться вопросом о творении этого мира, то Борхес описывает согласно Каббале целую башню эманаций Бога (365). Последняя из них - Бог по имени Иегова, который и создаёт этот мир, полный ошибок, ужаса, грехов, физической боли, чувства вины, полный преступлений. И Борхес делает вывод: Божественность идёт на убыль, и Иегова создаёт мир, склонный к ошибкам. Ничего подобного мы не найдём у еврейского экзистенциалиста Андре Неера, который вообще рассматривает лишь отношения еврейского народа с Богом, впадая в крайности, пусть даже весьма изысканные. Неер трактует Каббалу иначе: 26 неудачных попыток - и, наконец, наш мир составился из хаотического нагромождения осколков несостоявшихся миров. Над загадкой этой драмы и бьются каббалисты как умеют, напрягая свой мистический ум. Иногда, впрочем, кажется, что напрягать нам всем нечего.

Борхес так же противоречив, как любой в этом двойственном мире. Но в отличие от пражского раввина Махарала Борхес не обращает внимания на вторую букву еврейского алфавита ‘бет’ - признак двойственности и разрыва, с которой начинается Библия . В "алефе" Борхеса двойственность не двоится, но сливается в единое (а главное - живое) целое. Повинуясь древнему магическому чутью, он вспоминает, что прозрение в прошлое равнозначно способности провидения будущего. И то, что мы называем памятью, не есть чисто механическое запоминание интеллектуального свойства… Забыл и вспомнил. Вспомнил - забыл… Жизнь парализованного Фунеса, прозревшего в прошлое и будущее одновременно (вследствие травмы) гораздо богаче, счастливее, блаженнее жизни нормального человека с руками и ногами, видящего и слышащего как будто… Но только как будто. Фунес, таким образом, бессмертный, хотя со стороны кажется, что жизнь его пуста. А может, даже страшна и ужасна. Лежит, неподвижный, в своей лачуге, света белого, людей не видит, ни с кем не общается… Пожалеть беднягу… Борхес сам говорит так о своей слепоте: люди добры к слепым. А оказывается, что мир слепых ярче, чем у зрячих. Вспомнить ту же Вангу. Ослепла в результате травмы. И получила способность видеть - не смотреть, а видеть. Не знаю, насколько легенда соответствует действительности, но одно её высказывание заинтересовало меня: ‘Иисус Христос - это огромный огненный шар’ . В ‘Сфере Паскаля’ Борхес проводит философские параллели (включая цитату из Соломона ‘Небо и небо небес не вмещают Тебя’ ) о Боге как образе вечной сферы, ‘центр которой находится везде, а окружность нигде’ . Насколько она умопостигаема, трудно сказать. Вряд ли крестьянка Ванга додумалась до этого интеллектуальным путём. Значит, лучше сказать, что истина постижима, но каждый открывает её по-своему. Слово, вмещающее в себя всё, оказывается у каждого своим и всё одним и тем же (‘УНДР’, ‘Письмена Бога’ ). Бессмертие связано с одним словом или с одной буквой. И потому имеет значение ‘алеф’ Борхеса и ‘бет’ Махарала. ‘Алеф’ Борхеса выводит из тупиков интеллектуального лабиринта, во всяком случае, даёт надежду. ‘Бет’ Махарала гораздо мрачнее: мы помещены в неудачно сотворённый мир и выход у нас один (т.е. спасение) - соблюдение Моисеевой Торы, её повелений. Вот здесь ‘бет’ Махарала совпадает с ‘алеф’ Борхеса: ‘Десять заповедей’ начинаются с буквы ‘алеф’ . Но мистические познания могут сыграть с человеком злую шутку, как с инспектором Эриком Лёнроттом. Его смерть - лишнее подтверждение грибоедовской ‘горе от ума’ . Это произведение, подносимое в школе как шедевр русской литературы, считается слабым литературным опусом (кажется, у Вл. Соловьёва). Может, оно и не имеет особой эстетической и художественной ценности, но мысль, что от ума одно горе, верна и, к сожалению, никакого оптимизма на сей счёт не оставляет, этим самым как бы намекая и на вредность книги. Но Борхес, конечно, так не считает. Иначе не стал бы излагать на бумаге свои, а точнее пробегающие через него мысли. И не мечтал бы о месте директора Национальной библиотеки (или Вавилонской?). О нём можно было сказать, перефразировав Андрея Платонова, что мысль была невестой Борхесу. (Кстати, Борхес и Платонов одного года рождения - 1899). У них и литературные заметки во многом перекликаются. А именно: отличаются самостоятельностью оценок, живостью, неожиданностью суждений. У Борхеса есть ещё такое редкое качество, как лаконичность. И проистекает оно не от энциклопедии или энциклопедичности, а от Слова, которое вмещает в себя всё остальное. Наверно только такой человек может понять весь абсурд обязательного чтения. Если бы школьные учителя или университетские профессора гоняли мысль по извилинам своего мозга с таким же усердием, как Борхес, может, их тоже осенило бы: читать нужно только то, что интересно. Хоть ничто реально и не существует, но всё же не стоит тратить время на то, что тебе не нужно. Красота литературных оценок Борхеса ещё и в том, что великие люди разных стран и времён естественным образом предстают у него как некая единая духовная семья, в которой религиозные, эстетические, философские частности не противоречат, а подтверждают друг друга.

В его принятии судьбы, а вместе с ней в его проповеди смирения нет ничего фаталистического. Несчастье - не совсем несчастье. Скрытое благословение. Для него буква ‘бет’ признак не двойственности и разрыва, а благословения*: ‘Текст не может начинаться с буквы, которая соответствует проклятью’.
_____

* Опять двойственность; оправдание зла как условия добра.
Путь смирения заканчивается озарением.
_____

И слепота, чужая и собственная (!), - как образ жизни, бедствие, которое становится орудием; наконец, слепота - утверждение божественное и теологическое: ‘Писатель - или любой другой человек - должен воспринимать случившееся с ним как орудие; всё, что ни выпадает ему, может послужить его цели, и в случае с художником это ещё ощутимее. Всё, что ни происходит с ним: унижения, обиды, неудачи - всё даётся ему как глина, как материал для его искусства, который должен быть использован. Это даётся нам, чтобы мы преобразились, чтобы из бедственных обстоятельств собственной жизни создали вечное или притязающее на то, чтобы быть вечным. Если так думает слепой - он спасён. Слепота - это дар’ . Борхес как будто сомневается в своём мужестве, видимо, зная о минутах своей слабости. Но вышесказанное - не просто слова, они подтверждены делом, точнее, венчают уже сделанное в этой слепоте. И пусть действие считается бессмысленным в свете философских глубин Востока (созерцательности буддизма или китайского недеяния у-вэй ), но Борхеса можно назвать сильным человеком, редким интеллектуалом, который так просто сказал, между прочим: ‘Жить без любви, я думаю, невозможно, к счастью, невозможно для любого из нас’ .

Версия предательства Иуды по Нильсу Рунебергу не кажется мне абсурдной точно так же, как и странная, даже страшная мысль о том, что история Карла, короля рок-н-ролла, рассказанная Юрой Наумовым, читается как ‘Форма сабли’ или ‘Абенхакан эль Бохари, погибший в своём лабиринте’ . Обычно поклонники вольно или невольно отождествляют Наумова с Карлом. Но он не Карл…Что касается Иисуса Христа и Иуды, то в их отношения с ограниченным сознанием лучше не влезать. Их так же невозможно уяснить, как и вочеловечение Сына, как непорочное зачатие. Версия Нильса Рунеберга опрокидывает ясновидение Даниила Андреева или, наоборот, они друг друга подтверждают? То, что они дают нам увидеть, во многом совпадает. Кроме одного. Андреев чётко разделяет добро и зло. У него нет двойственности. У Борхеса она есть. Может быть, поэтому он не считает Данте визионером. Да, согласна, что видение мимолётно. Но эта мимолётность тоже относительна. Нередко видение может преследовать до тех пор, пока художник не воплотит его на бумаге, холсте или ещё как-то. Есть разница между фантазией и видением, как есть разница между снами, навеянными впечатлениями дня, и снами пророческими, мистическими. А в снах Борхес ориентируется. И потому язык не поворачивается сказать, что Борхес сам не был визионером, после его замечательных строк: ‘Спустя годы Данте умирал в Равенне, столь же оболганный и одинокий, как и любой другой человек. Господь явился ему во сне и посвятил в тайное предназначение его жизни и труда; Данте, поражённый, узнал, наконец, кем и чем он был на самом деле, и благословил свои невзгоды. Молва гласит, что, проснувшись, он почувствовал, что приобрёл и утратил нечто безмерное, чего уже не вернуть и что даже от понимания ускользает, ибо законы бытия непостижимы для бесхитростных людей’ .

Впрочем, главного-то Борхес и не сказал. Да и едва ли это возможно.

Пауло Коэльо

О Мария, зачатая без греха, моли Бога о нас.

Некоторый человек высокого рода отправлялся в дальнюю страну, чтобы получить себе царство

и возвратиться.

Ж., заставляющему идти вперед,

Святому Иакову, дающему мне защиту,

Хиляль, сказавшей слова прощения

в новосибирской церкви.

В диаметре Алеф имел два-три сантиметра, но было

в нем все пространство вселенной в натуральную

величину. И каждый предмет (к примеру, зеркало)

которые я ясно видел со всех точек мира.

Хорхе Луис Борхес.Алеф

Ты знаешь все, а я – слепец,

Но верю: жил я все ж не зря,

И знаю: в вечности, Судья,

Нам повстречаться наконец!

Оскар Уайльд. Истинное знание

ЦАРЬ СВОЕГО ЦАРСТВА

О нет, только не ритуалы!

Неужели снова придется призывать невидимые силы явить себя в видимом мире? Как это связано с реальностью, в которой мы живем? Молодежь после университета не может найти работу. Старики, получающие пенсию, едва сводят концы с концами. Остальным некогда мечтать: они с утра до вечера работают, чтобы прокормить семью и дать детям образование, – пытаясь противостоять тому, что принято называть суровой действительностью.

Мир никогда еще не был так разобщен: всюду религиозные войны, геноцид, пренебрежение к окружающей среде, экономический кризис, нищета, отчаяние. И каждый ждет, что проблемы человечества и его собственные разрешатся сами собой. Но по мере того, как мы продвигаемся вперед, проблемы лишь усугубляются.

Так имеет ли смысл возвращаться к духовным установлениям давнего прошлого, столь далеким от вызовов сегодняшнего дня?

Вместе с Ж., которого я называю моим Учителем, хотя в последнее время все чаще сомневаюсь, так ли это, мы направляемся к священному дубу, который вот уже четыреста лет равнодушно взирает на людские горести; его единственная забота – сбрасывать листву к зиме и снова зеленеть весной.

Писать об отношениях с Ж., моим наставником в Традиции, непросто. Не одну дюжину блокнотов заполнил я записями наших бесед. Со времени нашей первой встречи в Амстердаме в 1982 году я уже раз сто обретал понимание, как следует жить, и столько же раз его терял. Когда узнаю от Ж. что-то новое, мне всякий раз кажется, что остался один шаг до вершины, одна буква до конца книги, одна нота, чтобы зазвучала симфония. Однако воодушевление постепенно проходит. Что-то остается в памяти, но большинство упражнений, практик и новых знаний словно проваливается в черную дыру. Или мне так только кажется.

Земля мокрая, и кроссовки, тщательно вымытые накануне, как бы аккуратно я ни шел, снова будут заляпаны грязью. Поиски мудрости, душевного покоя и осознания реалий видимого и невидимого миров давно стали рутиной, а результата все нет. Я начал постигать тайны магии в двадцать два года; с тех пор мне довелось пройти немало дорог, пролегавших вдоль края пропасти, мне довелось падать и подниматься, отчаиваться и снова устремляться вперед. Я полагал, что к пятидесяти девяти годам смогу приблизиться к раю и абсолютному покою, которые мнились мне в улыбке буддистских монахов.

Но на самом деле я как никогда далек от вожделенной цели. Покоя я не познал; душу мою время от времени терзают внутренние противоречия, и эти терзания могут длиться месяцами. Порой мне и вправду открывается магическая реальность, но не долее, чем на мгновение. Этого вполне достаточно, чтобы убедиться, что другой мир существует – и чтобы преисполниться печали оттого, что я не могу вобрать в себя это обретенное знание.

Но вот мы пришли.

После ритуала нам предстоит серьезный разговор, а сейчас мы оба стоим, приложив ладони к стволу этого священного дуба.

Ж. произносит суфийскую молитву: «Господи, в зверином рыке, шелесте листвы, ропоте ручья, пении птиц, свисте ветра и раскатах грома вижу я свидетельство Твоей вездесущности; я ощущаю Твои всемогущество и всеведение, Твои высшее знание и высший суд.

Господи, я узнаю Тебя во всех испытаниях, которые Ты посылаешь. Да будет то, что хорошо для Тебя, хорошо и для меня. Дозволь мне радовать Тебя, как сын радует отца. Да будут мысли мои о Тебе покойны и неизменны даже тогда, когда мне трудно сказать, люблю ли я Тебя».

Обычно в этот момент я успеваю ощутить – всего на долю секунды, но этого достаточно – то Всемогущество, которым движутся Солнце, и Земля, и звезды. Однако сегодня у меня нет настроения общаться со Вселенной; гораздо сильнее моя потребность получить ответы на свои вопросы от человека, что стоит рядом со мной.

Он отнимает руки от ствола дуба, я следую его примеру. Он улыбается, и я улыбаюсь в ответ. В молчании мы неспешно возвращаемся в дом и все так же молча пьем на веранде кофе.

Я смотрю на огромное дерево посреди моего сада, с лентой вокруг ствола, которую я повязал после одного сна. Действие происходит в деревушке Сен-Мартен во французских Пиренеях, в доме, о покупке которого я успел пожалеть. Этот дом меня поработил, он требует постоянного моего присутствия: нуждается в ком-то, кто присматривал бы за ним, подпитывал своей энергией.

– Забавно. Я всю жизнь пытаюсь достичь своего предела, но все еще не преуспел. Моя вселенная непрерывно расширяется, и я даже приблизительно не представляю ее пределов, – усмехается Ж.

Он может себе позволить быть ироничным, но мне нужен сейчас совсем другой ответ.

– Зачем вы приехали? Чтобы в который раз попытаться убедить меня, что я заблуждаюсь? Говорите что хотите, словами ничего не поправить. Мне не по себе.

– Поэтому я и приехал. Я давно вижу, что с вами творится, но только теперь наступил подходящий момент, чтобы действовать. – Говоря это, Ж. вертит в руках взятую со стола грушу. – Прежде вы не были к тому готовы, а если бы наш разговор состоялся позже, плод уже начал бы гнить. – Ж. с наслаждением откусывает от спелой груши. – Чудесно! В самый раз.

– Меня изводят сомнения. Моя вера не крепка, – продолжаю я.

– Это хорошо. Сомнения побуждают нас двигаться вперед.

Ж., как всегда, говорит образно и убедительно, но сегодня его ответы меня не воодушевляют.

– Могу сказать, что вы чувствуете, – произносит Ж. – Вам кажется, что новые знания в вас не укоренились, а ваша способность проникать в незримый мир не оставляет следа в душе. И порой все это представляется вам не более чем фантазией, с помощью которой люди пытаются побороть страх смерти.

Но мои сомнения куда глубже: они касаются веры. По-настоящему я убежден лишь в одном: духовный мир существует, и он оказывает влияние на мир, в котором мы живем. Все остальное – священные тексты, молитвы, практики, ритуалы – кажется мне бессмыслицей, неспособной ни на что повлиять.

– А теперь я расскажу вам, что сам когда-то чувствовал, – говорит Ж. – В юности у меня кружилась голова от открывавшихся возможностей, и я был полон решимости воспользоваться каждой из них. Но когда я женился, мне пришлось выбрать единственный путь, чтобы обеспечить достойную жизнь любимой женщине и нашим детям. В сорок пять, когда я достиг всего, чего хотел, а дети выросли и выпорхнули из гнезда, мне стало казаться, что ничего нового в моей жизни уже не будет. Именно тогда начались мои духовные поиски. Будучи человеком ответственным, я взялся за дело со всей серьезностью. Я пережил периоды воодушевления и безверия, пока не достиг той стадии, в какой находитесь теперь вы.

– Послушайте, Ж., несмотря на все мои усилия, я не могу сказать, что стал ближе к Богу и к самому себе, – отвечаю я, и мои слова исполнены горечи.

– Это потому, что, как все на свете, вы полагали, что со временем непременно приблизитесь к Богу. Но время плохой наставник. Благодаря ему мы ощущаем лишь, как, старея, сильнее устаем.

Мне вдруг начинает казаться, будто на меня смотрит мой дуб. Ему больше четырехсот лет, а единственное, чему он за это время научился, – это оставаться на одном месте.

– Зачем нам понадобился этот ритуал вокруг дуба? Неужели он сделает нас лучше, чем мы были?

– Именно затем, что люди больше не совершают таких ритуалов, а еще затем, что, совершая кажущиеся абсурдными действия, вы получаете возможность глубже заглянуть в собственную душу, в самые древние недра естества, которые ближе всего к истоку всех вещей.

Это правда. Ответ на этот вопрос давно известен. Не стоило тратить на него наше время.

ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС

Бессмертный

В Лондоне, в июне месяце 1929 года, антиквар Жозеф Картафил из Смирны предложил княгине Люсенж шесть томов «Илиады» Попа (1715–1720) форматом в малую четверть. Княгиня приобрела книги и, забирая их, обменялась с антикваром несколькими словами. Это был, рассказывает она, изможденный, иссохший, точно земля, человек с серыми глазами и серой бородой и на редкость незапоминающимися чертами лица. Столь же легко, сколь и неправильно, он говорил на нескольких языках; с английского довольно скоро он перешел на французский, потом - на испанский, каким пользуются в Салониках, а с него - на португальский язык Макао. В октябре княгиня узнала от одного приезжего с «Зевса», что Картафил умер во время плавания, когда возвращался в Смирну, и его погребли на острове Иос. В последнем томе «Илиады» находилась эта рукопись.

Оригинал написан на английском и изобилует латинизмами. Мы предлагаем дословный его перевод.

Насколько мне помнится, все началось в одном из садов Гекатомфилоса, в Стовратых Фивах, в дни, когда императором был Диоклетиан. К тому времени я успел бесславно повоевать в только что закончившихся египетских войнах и был трибуном в легионе, расквартированном в Беренике, у самого Красного моря; многие из тех, кто горел желанием дать разгуляться клинку, пали жертвой лихорадки и злого колдовства. Мавританцы были повержены; земли, ранее занятые мятежными городами, навечно стали владением Плутона; и тщетно поверженная Александрия молила Цезаря о милосердии; меньше года понадобилось легионам, чтобы добиться победы, я же едва успел глянуть в лицо Марсу. Бог войны обошел меня, не дал удачи, и я, должно быть с горя, отправился через страшные, безбрежные пустыни на поиски потаенного Города Бессмертных.

Все началось, как я уже сказал, в Фивах, в саду. Я не спал - всю ночь что-то стучалось мне в сердце. Перед самой зарей я поднялся; рабы мои спали, луна стояла того же цвета, что и бескрайние пески вокруг. С востока приближался изнуренный, весь в крови всадник. Не доскакав до меня нескольких шагов, он рухнул с коня на землю. Слабым алчущим голосом спросил он на латыни, как зовется река, чьи воды омывают стены города. Я ответил, что река эта - Египет и питается она дождями. «Другую реку ищу я, - печально отозвался он, - потаенную реку, что смывает с людей смерть!» Темная кровь струилась у него из груди. Всадник сказал, что родом он с гор, которые высятся по ту сторону Ганга, и в тех горах верят: если дойти до самого запада, где кончается земля, то выйдешь к реке, чьи воды дают бессмертие. И добавил, что там, на краю земли, стоит Город Бессмертных, весь из башен, амфитеатров и храмов. Заря еще не занялась, как он умер, а я решил отыскать тот город и ту реку. Нашлись пленные мавританцы, под допросом палача подтвердившие рассказ того скитальца; кто-то припомнил елисейскую долину на краю света, где люди живут бесконечно долго; кто-то - вершины, на которых рождается река Пактол и обитатели которых живут сто лет. В Риме я беседовал с философами, полагавшими, что продлевать жизнь человеческую означает продлевать агонию и заставлять человека умирать множество раз. Не знаю, поверил ли я хоть на минуту в Город Бессмертных, думаю, тогда меня занимала сама идея отыскать его. Флавий, проконсул Гетулии, дал мне для этой цели две сотни солдат. Взял я с собой и наемников, которые утверждали, что знают дорогу, но сбежали, едва начались трудности.

Последующие события совершенно запутали воспоминания о первых днях нашего похода. Мы вышли из Арсиное и ступили на раскаленные пески. Прошли через страну троглодитов, которые питаются змеями и не научились еще пользоваться словом; страну гарамантов, у которых женщины общие, а пища - львятина; земли Авгилы, которые почитают только Тартар. Мы одолели и другие пустыни, где песок черен и путнику приходится урывать ночные часы, ибо дневной зной там нестерпим. Издали я видел гору, что дала имя море-океану, на ее склонах растет молочай, отнимающий силу у ядов, а наверху живут сатиры, свирепые, грубые мужчины, приверженные к сладострастию. Невероятным казалось нам, чтобы эта земля, ставшая матерью подобных чудовищ, могла приютить замечательный город. Мы продолжали свой путь - отступать было позорно. Некоторые безрассудно спали, обративши лицо к луне, - лихорадка сожгла их; другие вместе с загнившей в сосудах водой испили безумие и смерть. Начались побеги, а немного спустя - бунты. Усмиряя взбунтовавшихся, я не останавливался перед самыми суровыми мерами. И без колебания продолжал путь, пока один центурион не донес, что мятежники, мстя за распятого товарища, замышляют убить меня. И тогда я бежал из лагеря вместе с несколькими верными мне солдатами. В пустыне, среди песков и бескрайней ночи, я растерял их. Стрела одного критянина нанесла мне увечье. Несколько дней, я брел, не встречая воды, а может, то был всего один день, показавшийся многими из-за яростного зноя, жажды и страха перед жаждой. Я предоставил коню самому выбирать путь. А на рассвете горизонт ощетинился пирамидами и башнями. Мне мучительно грезился чистый, невысокий лабиринт: в самом его центре стоял кувшин; мои руки почти касались его, глаза его видели, но коридоры лабиринта были так запутаны и коварны, что было ясно: я умру, не добравшись до кувшина.

Когда я наконец выбрался из этого кошмара, то увидел, что лежу со связанными руками в продолговатой каменной нише, размерами не более обычной могилы, выбитой в неровном склоне горы. Края ниши были влажны и отшлифованы скорее временем, нежели рукою человека. Я почувствовал, что сердце больно колотится в груди, а жажда сжигает меня. Я выглянул наружу и издал слабый крик. У подножия горы беззвучно катился мутный поток, пробиваясь через наносы мусора и песка; а на другом его берегу в лучах заходящего или восходящего солнца сверкал - то было совершенно очевидно - Город Бессмертных. Я увидел стены, арки, фронтисписы и площади: город, как на фундаменте, покоился на каменном плато. Сотня ниш неправильной формы, подобных моей, дырявили склон горы и долину. На песке виднелись неглубокие колодцы; из этих жалких дыр и ниш выныривали нагие люди с серой кожей и неопрятными бородами. Мне показалось, я узнал их: они принадлежали к дикому и жестокому племени троглодитов, совершавших опустошительные набеги на побережье Арабского залива и пещерные жилища эфиопов; я бы не удивился, узнав, что они не умеют говорить и питаются змеями.

Прочла рассказ Борхеса "Алеф". Это первое произведение, прочитанное мной у Борхеса. Стимулом к прочтению послужило упоминание о рассказе в статье Татьяны Толстой "Переводные картинки, напечатанной после романа Кысь. (только что закочила читать, начинаю думать, напишу о нем позже). Толстая называет рассказ кристально ясным, стройным,остроумным и глубоким,подароком для ума.. Однако, рассказ оказался недоступным для американских студентов, которым она читала курс литературы. "Чистое умственное усилие, которое необходимо сделать, чтобы прочесть, усвоить и осмысленно пересказать кратчайший рассказ Борхеса, не смог произвести за шесть лет ни один из трехсот тридцати студентов." Ну как тут было не попробовать себя? Прочитала. Усвоила?.. Попробую осмысленно пересказать. Начинается с описания смерти Беатрис (Беатриче? Прекрасная возлюбленная, но холодная и безответная) умерла она гордо, "ни не миг не унизилась до сентиментальности и страха". Но герой не хочет отпускать ее, скорее наоборот- теперь он больше не будет "раздражать ее своей тщетной преданностью" и собирается "посвятить себя ее памяти без надежды и унижения". Мир меняется, не смотря на смерть Беатрис, живет своей жизнью, как бы вычеркнув из себя умершую. Однако герой с этим не согласен. Он будет помнить, он будет сопротивляться переменам, во что бы то ни стало делать вид, что все как всегда. Он ходит в дом беатрис раз в год, под предлогом вежливости, а на самом деле просто для того, чтобы оживить воспоминания, еще раз увидеть фотографии. Через пять визитов (пять лет!) началось сближение героя с кузеном карлосом- властным, но бездеятельным, одновременно страстным, подвижным и совершенно бестолковым. Общение с карлосом тяготит, но борхес терпит, он ищет в кузене черты беатрис, постоянно сравнивает с ней. через двенадцать лет со дня смерти беатрис, кузен читает острывки из своей поэмы о земле. Глобальная задача, а исполнение по мнению борхеса бездарное.Борхеса раздражает высокопарность и самодовольство кузена. Творение же его считает бессмысленым и скучным нагромождением слов,какофонией и хаосом.Сам же кузен видит в поэме два бесспорных достоинства- совершенство формы и и научную точность. Упоминание о Беатрис - и герой соглашается просить о предисловии для поэмы у популярного писателя, однако обещание выполнять не собирается. Кузен проявляет двойственность- с одной стороны он презирает всеобщее увлечение прологами, но в то же время хочет для своей поэмы достойное предисловие. Борхес же тоже не последователен- на звонки кузена он не отвечает, дабы не унизить аппарат, хранивший память о голосе беатрис гневными упреками, и в то же время злится на кузена, за то, что тот навязал ему поручение, а сам забыл про него. Все относительно- хваливший недавно новую кондитерскую кузен теперь ругает ее, узнав о намерении хозяев снести его дом. Страх перемен- "после сорока любая перемена символ удручающего бега времени"- обьясняет для себя скорбь кузена борхес, сам же вновь скорбит о беатрис, связь с которой ослабнет после разрушения дома. Кузен же обьясняет свою тревогу иначе - в подвале Алеф, точка пространства, в которой собраны все прочие точки. Без него не закончить поэму. Безумие и злорадство- "мы всегда друг друга ненавидели". Вновь свидание с портретом беатрис. Кузен не способен думать ни о чем другом, кроме того, что теряет алеф. Преодолев страх и подозрения, герой увидел алеф. Увидел многие грани мира, себя, беатрис, то, во что она превратилась после смерти, ее непристойные письма кузену, увидел весь мир, вселенную. "я почувствовал бесконечное преклонение, бесконечную жалость". Кузену вернулась жизнерадостность и чувство превосходства, из -за обладания алефом, он чувствует себя благодетелем, явившим чудо. Борхес мстит- ничего не говорит о впечатлениях, намекая кузену на психическое нездоровье, выражает жалость и обеспокоенность здоровьем кузена. Теперь все лица кажутся знакомыми, ничего не удивляет- страх этого чувства. Затем забвение вновь. Дом снесли. Кузен получает премию за поэму. "еще раз победили тупость и зависть". Ему сопутствует успех, "перу больше не мешает алеф" . Зависть гложет самого борхеса. Алеф - безграничная божественность, символ множеств, где целое не больше части. Приводит доводы, что алеф фальшивый. Затем нарастают сомнения, видел ли на самом деле, когда видел все? А потом забыл? "Память подтачивается забвением, я сам с годами все больше искажаю и утрачиваю черты беатрис." "вечность есть застывшее настоящее. Бесконечность пространства- застывшее здесь". Это пересказ. Что же такое алеф если по-простому? Это символ единства всего мира. Все его бесконечные точки собираются в одной. Но значит ли это, что они связаны? Ведь повлиять на что-либо с помощью алефа нельзя. Можно только созерцать, что и делал кузен единолично, находя в этом повод для самодовольства и честолюбиво стремясь заключить увиденное в слова поэмы. У него были долгие годы, чтобы изучить весь мир, не выходя из дома, следовательно его поэма действительно точна, однако вряд ли вмещает и малую часть разнообразия мира. Что же будет если заглянуть в алеф? Почему герой борхеса подавлен и расстроен увиденным? За мгновенье можно узнать все великие тайны, все загадки, найти ответ на любой вопрос.. А как жить с этим дальше, если уже ничего не волнует? Если прекрасная беатрис, хранящая свое загадочное очарование даже после смерти (она бессмертна для любящего) вдруг предстает тяжело больной, прахом и непристойными письмами? все познано, все лица знакомы. Только забвенье принесет облегчение.И постепенно герой действительно начинает забывать, забывать даже беатрис, которая представ во всех своих проявлениях в алефе теперь утратила бессмертие для него, загадка разгадана, беатрис мертва. Абсолют знания несет смерть. Нельзя приручить вечность, ведь это не бесконечное "сейчас", не та точка, в которой сходится мир, а что-то совсем другое, нежно оберегаемое героем долгие годы и утраченное в один миг.

Х.Л. Борхес не написал ни одного романа, и, наверное, это даже хорошо. Я с трудом себе представляю, что Борхес мог бы сделать на пространстве романа, если даже в тесном помещении рассказа он умудряется строить настоящие лабиринты. Лабиринты, изобилующие как явными развилками (иногда фальшивыми, как и его цитаты), так и потайными ходами. Впрочем, применительно к Борхесу никогда не знаешь: может быть именно фальшивый коридор и ведет к центру лабиринта. Герои рассказов с одной стороны также бродят по этому лабиринту, но с другой - они его часть, его комнаты и залы. И как путешественник то и дело принимает одну и ту же комнату за разные, так и читатель вдруг обнаруживает, что разные казалось бы герои на самом деле являются одним и тем же персонажем (просто мы входим из другого коридора).
Особенность "лабиринтостроения по Борхесу" в том, что труднее всего приходится искушенному читателю, которому видны если не все, то большинство развилок и потайных ходов. Читатель же неискушенный проходит мимо, для него и лабиринта-то как такового нет: вошел... ррраз и оказался с другой стороны входа с чувством недоумения и смутным ощущением, что что-то пропустил. Впрочем, ощущение, что вы что-то пропустили вам почти что гарантировано, ведь обойти весь лабиринт чертовски сложно, а оказавшись в центре можно обнаружить, что это всего лишь очередная комната, так похожая на все предыдущие. И ничего удивительного в этом нет, ведь кто поручится, что читатель начинает свой путь именно от входа, а не из центра, или вообще из произвольного места лабиринта. Последнее предположение наиболее вероятно, так как вся «вселенная – лабиринт уже существующий».

PS Современные издатели Борхеса как-то вольно относятся к содержанию сборников. Лично я читал те рассказы, которые входят в авторский сборник под названием «Алеф». Может это и несущественно, однако…

Как увидеть Алеф

Литература- это управляемое сновидение.
Х.Л.Борхес
Алеф-"это место, в котором, не смешиваясь, находятся все места земного шара, и видишь их там со всех сторон",в Алефе совмещены время и пространство, здесь можно увидеть сразу всех, живших когда-то на Земле в реальности или только в воображении, в общем, это место очень похожее на этот сборник.
Но Алеф можно увидеть только с одной определенной точки(герой рассказа находит ее у себя в подвале),и где же нам найти ее, чтобы разглядеть этот странный мир Борхеса, мир, где фантазии реальны, а реальность фантастична?

В рассказах с умопомрачающей быстротой сменяются времена и герои, они насыщены смутно узнаваемыми цитатами, которые вроде бы принадлежат известным личностям, но которых они на самом деле никогда не произносили, а вот то, что говорит нам автор как бы от себя, вдруг оказывается точной цитатой кого-то из великих. Странные образы, догматы разных религий, литературные и исторические персонажи- все это постепенно затягивает в омут, в котором одни вопросы и нет ответов, из которого, кажется, уже не выберешься, и думаешь- да ведь жизни не хватит чтобы со всем этим разобраться и все понять, и недоумеваешь -откуда набрал Борхес все эти факты и цитаты, как смог он прочитать всю эту уйму трудов и писателей.
Вот только чем дальше читаешь, тем все больше сомневаешься - да действительно ли все это реально или автор просто рассказывает нам свои сны?

Во сне ведь запросто можно обсудить с Гомером "Одиссею",пусть даже никогда ее не читал, а только о ней слышал, там не важно, кто автор цитаты, и странные события и герои не вызывают удивления, а кажутся вполне обыденными. Недаром ведь Борхес сказал, что литература - это "управляемое сновидение" и если относиться к его рассказам, как к снам, то все сразу встает на свои места. Во сне не бывает строгого разделения на время и пространство, но при этом сны -отражение реальной жизни (а может быть реальная жизнь - отражение снов).

Поэтому, с одной стороны, пытаться объяснить Борхеса - все равно, что заниматься толкованием снов.
Вроде бы дело не очень хитрое - и сонников много, и толкуют все кому не лень, и даже что-то где-то сбывается, но полной ясности все равно нет и один и тот же образ, приснившийся двум разным людям может означать совершенно разные вещи. Но, с другой стороны, поговорить о его рассказах тянет просто нестерпимо, сны ведь порой могут рассказать о нас так много, это такой таинственный, интересный и увлекательный мир.

Так что там снилось Борхесу? Вот два богослова, Аврелиан и Иоанн, ведут бой с ересью, при этом каждый претендует на роль главного бойца и находясь по одну сторону -они непримиримые враги. Аврелиан ловко отправляет соперника на костер, но избавившись от него чувствует не радость от победы, а внезапную пустоту, как будто лишился чего-то очень важного и умирает в конце - концов смертью соперника, чтобы в беседе с Богом узнать, что тот принимает их с Иоанном за одного человека. О чем это - о бессмысленности вражды, о том, что мы порой всю жизнь не знаем свое истинное лицо, а может, по предположению одного из читателей, это о соперничестве Эко и Борхеса,и однажды, перечитав свои романы, Эко поймет, что он- Борхес.И все эти предположения равновероятны, пусть в реальности Эко не может быть Борхесом, но мы-то с вами во сне, а один из афоризмов Борхеса гласит, что "каждый автор сам создает своих предшественников" .И, кстати, если бы "Имя Розы" писал Борхес, это был бы,конечно, рассказ.

А вот еще один сон, в котором герой страстно желает увидеть бессмертных, но обнаружив их узнает,что они превратились не во всезнающих мудрецов, а в ко всему равнодушных, не испытывающих никаких эмоций дикарей. И страстно желают лишь одного - найти реку, воды которой снова сделают их смертными. Это о том, что мы часто не знаем, куда нас приведут наши желания или о том, что ценим только то, что можем потерять,а может суть - в еще одном афоризме Борхеса- "чтобы быть свободным от заблуждения, надо побывать у него в плену" ?

Возможно и не стоит пытаться анализировать - надо просто посмотреть эти странные, яркие, необычные сновидения, прочитать эти точные, меткие афоризмы - неважно, выдумал ли Борхес их сам или позаимствовал у кого-то.И тогда, в одном из своих снов, вы, возможно, обнаружите Борхеса, который расскажет вам как увидеть этот самый Алеф.

Но если, несмотря на все ваши усилия, вам снится не Борхес, а Пальма-де-Майорка, не огорчайтесь - всегда есть вероятность, что Алеф виден именно оттуда.

О лабиринтах рукотворных и нерукотворных

Что бы получилось, если бы Маркес писал короткие рассказы? Сложно сказать. Магический реализм Борхеса вполне узнаваем, тоже Южная Америка, индейцы, гражданские войны, но... У каждого из авторов чувствуется строгая географическая привязка к родине - у Маркеса это Колумбия, а у Борхеса - Аргентина и Уругвай. Явно проглядывает и различие в политических взглядах - Маркес явный "левак", его герои - борцы-революционеры, при всей их сложности и неоднозначности. А вот стоит прочесть "Немецкий реквием" Борхеса, и понимаешь, что автор очень неравнодушен правым идеям. Даже ультраправым... Но оставим внелитературные различия.
Магический реализм Маркеса тяготеет к фэнтези, необычное, сказочное в его романах бродит по улице, сойдя со страниц сказок, с уст сказителей древних легенд, да и не очень древних. А вот Борхесов магический реализм ближе научной фантастике. Здесь и эксперименты со временем, и с пространством, чего не найдёшь у Маркеса. Здесь и античный мир, и исламский восток, и раннее средневековье. И лабиринты... Каждый рассказ Борхеса - это лабиринт, который необходимо пройти, чтобы найти отгадку. Борхес очень часто пользуется приёмами детективного жанра, опять же для поиска разгадки. И дойдя до конца лабиринта, кому-то суждено найти ответ на важный вопрос. А кому-то и нет. Ведь очень часто ответ оказывается далеко не таким, каким его хочется видеть. И нередко герой переходит в стан своих врагов, и сражается с такой твёрдостью, какой не было в стане друзей. Просто иногда приходится понять, что твоё место - по ту сторону баррикад.
Но самые главные лабиринты - нерукотворные. Если один царь сумел выбраться из рукотворного лабиринта, то другой не смог покинуть нерукотворного - пустыни. И попытка восстановить лабиринт в Городе Бессмертных привела к явной глупости... Нерукотворные-то лабиринты куда сложнее и логичнее.