Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

«Вновь я посетил» Александр Пушкин

…Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор — и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я — но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет — уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.

Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим — и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны…
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно синея стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывет рыбак и тянет за собой
Убогой невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни — там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре…
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят — одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко,- здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я, и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Всё тот же их, знакомый уху шорох —
Но около корней их устарелых
(Где некогда всё было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему всё пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.

Анализ стихотворения Пушкина «Вновь я посетил»

У Александра Пушкина достаточно много хрестоматийных произведений, одним из которых является стихотворение «Вновь я посетил…». Примечательно оно тем, что является для поэта своеобразным подведение жизненных итогов, той чертой, за которой ему предстоит сделать свой окончательный выбор и определиться, чего же он хочет на самом деле.

Данное произведение, состоящее из трех частей, было создано в 1835 году во время последнего приезда Александра Пушкина на малую родину – в знаменитое село Михайловское, где поэт провел не только все свое детство, но и два года ссылки. Отправляясь в родовое имение, Пушкин не имел четкого представления о том, как именно он будет дальше жить. Однако несколько месяцев, проведенных на лоне природы, помогли ему принять для себя несколько важных решений. Одно из них напрямую касалось творчества, которому поэт решил посвятить все последующие годы своей жизни. Пушкин понимал, что его положение при дворе весьма недвусмысленно, так как вольнолюбивые стихи и острые эпиграммы уже достаточно эпатировали светское общество и вызвали тайное неудовольствие государя императора. Однако месть царя была весьма тонкой и искусной, так как незадолго до поездки в Михайловское он пожаловал Пушкину титул камер-юнкера, которым принято удостаивать 20-летних юношей. Восприняв такой подарок как насмешку, поэт решил на время уехать в родовое поместье, чтобы принять окончательное решение в отношении того, как именно ему следует поступить.

Ответы на многочисленные вопросы, которые мучают поэта, кроются в его стихотворении «Вновь я посетил» . Первая часть этого произведения посвящена ностальгическим воспоминаниям, в которых свозит некое сожаление о том, что молодость прошла, и настало время подводить первые жизненные итоги. Во второй части, которая навеяна прогулками по Михайловскому, можно отчетливо уловить желание поэта поселиться в этом забытом Богом уголке, навсегда покинув высший свет с его интригами и сплетнями. В то же время третья часть, начинающаяся строчкой «Здравствуй, племя младое, незнакомое!», обращена к потомкам. Поэт заранее восхищается тем, что будущее поколение людей наверняка сможет избавиться от великосветского снобизма, станет лучше и чище, однако познакомиться с наиболее яркими его представителями автору вряд ли удастся.

В некотором смысле финальная часть стихотворения «Вновь я посетил» оказалась пророческой , так как менее, чем через полтора года Александр Пушкин погиб на дуэли, так и не воплотив в жизнь свою мечту еще раз вернуться в Михайловское и провести в поместье остаток своей жизни. Поэтому данное произведение является не только подведением итогов, но и своеобразным прощанием с родными местами, где поэту больше не доведется гулять по залитым лунным светом лугам, наслаждаясь безупречной красотой русской природы. Тем не менее, автор все еще не теряет надежды на то, что сможет разорвать порочный круг светского общества, рассчитаться с долгами и стать по-настоящему свободным человеком, который может жить так, как ему этого хочется. Вера в то, что все еще можно изменить к лучшему, наполняет буквально каждую строчку стихотворения «Вновь я посетил», придавая ему некую легкость, возвышенность и романтичность. Несмотря на довольно непростой период в жизни поэта, он находит в себе силы для оптимизма и переосмысливает прожитые годы, приходя к выводу, что истинное умиротворение ему может дать лишь общение с природой. Всю свою жизнь он черпает силы для творчества именно в Михайловском, поэтому принимает окончательное решение поселиться в «родных пенатах», которому, к сожалению, так и не суждено будет реализоваться.

Александр Сергеевич Пушкин.
«Вновь я посетил…»
* * *
...Вновь я посетил






Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,


Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто


Иные берега, иные волны...

Оно, синея, стелется широко;
Через его неведомые воды




Ворочая при ветре...
На границе


Изрытая дождями, три сосны





Теперь поехал я и пред собою


Но около корней их устарелых






По-прежнему все пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я


И старую главу их заслонишь





И обо мне вспомянет.

Стихотворение «Вновь я посетил…»написано 26 сентября 1835 года в Михайловском, куда Пушкин приехал спустя 8 лет. Последние годы жизни тяжело давались поэту. 1834 год явился переломным годом в жизни Пушкина. Накануне нового года он был пожалован в камер-юнкеры, что оскорбило его, так как такие звания обычно давались юношам. Пушкин же был уже не молод. Обстоятельства его жизни складывались трагично: камер-юнкерство бросало тень на Пушкина. Народный поэт, которым Пушкин себя уже осознал, должен быть чистым и непорочным. Поэту хотелось уединения, тишины для осуществления больших творческих замыслов, но он вынужден был служить, чтобы содержать семью. Его угнетало светское окружение.

В 1834 году произошло событие, необычайно взволновавшее Пушкина: полиция распечатала его письмо жене. Пушкин был возмущен действиями полиции и в особенности тем, что Николай I не посовестился прочитать доставленное ему письмо. Теперь понятие «свобода» наполняется для Пушкина новым содержанием: его не волнует свобода политическая. «Без политической свободы жить – очень можно, без семейственной неприкосновенности… невозможно. Каторга не в пример лучше» - таков итог его размышлений. Свобода теперь понимается как личная духовная независимость.

Пушкин противопоставил мрачным обстоятельствам напор творческой энергии. Жизнь пыталась его сломить, а он преобразовывал ее в своих произведениях в мир, проникнутый драматизмом. Пушкин стремился переделать жизнь, одухотворить ее, но она оставалась косной, холодной и жестокой.

Он пытался найти выход, вновь предпринимал отчаянные попытки вырваться из тесного круга. Современники замечают тяжелое состояние его духа.

Летом 1835 поэту удалось получить отпуск на четыре месяца, и он уехал в Михайловское. Здесь и было создано стихотворение «Вновь я посетил…»

В Михайловском Пушкин вспоминает свое двухлетнее изгнание, няню, которая умерла. Мысль его обратилась к прожитому, которому он подводил итог в глубокой и печальной думе о себе и времени.

Стихотворение «Вновь посетил я…» делится на три части: приезд в Михайловское, описание природы края, обращение к будущим поколениям. Поэт рисует жизнь в ее постоянном изменении. Он обращается к прошлому, ибо настоящее напоминает об ушедших годах, в самом настоящем уже зреют ростки будущего. Вся художественная ткань произведения дает представление о быстротекущем времени, смене преемственности поколений. В стихотворении речь идет о пяти поколениях: внуке «владений дедовских» и его внуке.

Рассмотрим первую часть.
«...Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор - и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я - но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах».

Лирический герой возвращается в то место, где пробыл он в заточении два года. Он говорит о том, что с тех пор прошло десять лет, десять лет прошло после восстания декабристов. В жизни лирического героя много переменилось, переменился и он, покорный общему закону. «Общий закон» - это вечное обновление и торжество жизни. Лирический герой чувствует всю важность и мудрость этого закона. Перемены объясняются возрастом, все же остальное – взгляды, убеждения, отношения к друзьям, к власти – осталось неизменным. В неизменности нравственных и идейных позиций автора убеждают нас последние строки экспозиции:

Я в этих рощах».
Следующие пятистишье (вторая часть) вводит в содержание тему памяти, ограниченную, связанную с проанализированным выше мотивом.
«Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора».

Лирический герой видит «опальный домик», где он некогда жил с няней, которой уже нет. Лирический герой переживает, так как он любил ее, называет ее ласково - «старушка».

Упоминание «опального домика» и «бедной няни моей» возвращают нас к важнейшим вехам в жизни поэта. Отсюда, из Михайловского, в 1825 году Пушкин решил тайно отправиться в Петербург, предчувствуя назревавшие великие потрясения, и лишь типично русское суеверие (встречи с зайцем и попом) спасло поэта от неминуемой гибели.
Упоминание Арины Родионовны также не случайно. Няня приобщала маленького Пушкина к русскому народному поэтическому творчеству, оказавшее на него огромное влияние.
Далее, уже в третьей части, предстает среднерусский пейзаж, живо напоминающий нам пейзаж «Деревни».

Я сиживал недвижим - и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно, синея, стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывет рыбак и тянет за собой
Убогий невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни - там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре...
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят - одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, - здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Все тот же их, знакомый уху шорох -
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему все пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.»

Лирический герой описывает пейзаж и вспоминает все, что с ним было связано в его жизни. Холм лесистый, озера, наблюдая за которым он вспоминал море:

«Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим - и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...»

Лирический герой встречает на своем пути три сосны, которые он видел десять лет назад. Описывает их изменения.

Пушкин убежден, что природа прекрасна и гармонична, так как естественна в своем свободном появлении. Например, строчки об озере:
«Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно, синея, стелется широко»
Постоянность, неизменность природы подчеркнуты Пушкиным для того, чтобы напомнить нам, что эти частичка, свидетель прошлого, достойного любви и уважения. Постоянность и неизменность природы Пушкин подчеркивает тем, что говорит о трех соснах, вновь увиденных им.

Также мы видим, что поэт наделяет природу способностью чувствовать, вести диалог, сопереживать людям. Отсюда и прямое обращение к ней:

«Здравствуй, племя
Младое, незнакомое!»

Одухотворяя природное, Пушкин делится с молодыми сосенками своими мыслями о будущем, последней теме анализируемого стихотворения. Предвидение поэта оптимистично: его внук окружен приятелями, и мысли его веселы и приятны.

В стихотворение отражен образ времени. Пушкин описывает то, как все меняется со временем, не меняются лишь идеалы, взгляды, убеждения. Меняется он, его жизнь:

«Уж десять лет ушло с тех пор - и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я…»

Меня есть все вокруг – люди умирают, умирает его няня.

«Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет…»

Когда Пушкин ещё был в Михайловском он часто сидел на берегу озера и вспоминал море. Это так же говорит о том, что это уже прошло, то есть упоминается образ времени.

«Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим - и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...»

Так же Пушкин описывает нам ситуацию, когда он встречает на пути знакомые деревья и видит, что около их корней теснятся новые, молодые кусты.

«Увидел их опять. Они всё те же,
Все тот же их, знакомый уху шорох -
Но около корней их устарелых
(Где некогда все было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети».

Но время меняет не все. И в самом человеке остается что-то прежнее, например, его память, его идеалы, помыслы, убеждения. Об этом свидетельствуют такие строчки:

«…но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах».

Время не меняет природу в корне. Природа остается прежней. Это говорит сходство пейзажа этого стихотворения и стихотворения «Деревня». Также это подтверждают такие строки:

«И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах»;

«Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей»;

«Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим - и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...»;

«Стоят - одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко, - здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Все тот же их, знакомый уху шорох».

Рассмотрим средства поэтической выразительности.
«...Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провёл»

Отточие перед первой строкой как бы вводит читателя в продолжение каких-то размышлений автора. Уменьшительная форма слова уголок выражает особую близость к этой земле. Слово изгнанником точно характеризует положение ссыльного поэта.
«Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я – но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор ещё бродил
Я в этих рощах».
Слово ушло говорит о невозвратимости этих лет. Повторение слов переменилось, переменился я с лаконизмом говорит, что жизненные обстоятельства сказываются на судьбе человека, изменяют его физически и духовно. Таковы законы жизни. Это сформулировано в краткой фразе:
«И сам, покорный общему закону,
Переменился я..».
Ёмкий смысл таит и выражение “объемлет живо”. Объемлет – охватывает, переполняет воспоминаниями. Прошлое с такой ощутимой ясностью (живо) предстаёт в памяти поэта, что оно стало явью. Кажется, как будто всё вчера происходило:
«Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет – уж за стеною
Не слышу я шагов её тяжёлых,
Ни кропотливого её дозора».
Эпитет опальный (находящийся в немилости властей) перекликается по смыслу со словом изгнанник. Сыновним чувством проникнуты строки о няне. Сколько боли в словах “уже старушки нет”! Поэт никогда не услышит “шагов её тяжёлых...” Определение тяжёлых – это о старушечьей походке, когда требуются усилия для передвижения. Кропотливый – внимательный, терпеливый, заботливый; дозор в контексте – присмотр.
Вслед за воспоминаниями о няне – обращение к природе Михайловского, к которой по-прежнему влечёт поэта.
«Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим – и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...
Меж нив златых и пажитей зелёных
Оно, синея, стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывёт рыбак и тянет за собою
Убогий невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни – там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре...»
Недвижим – поглощён думами о прошлом и настоящем. Как много сказано в строках: “...вспоминая с грустью // Иные берега, иные волны...” Это о южной ссылке, дорогих поэту людях, вблизи от моря, свободной стихии, мощь и красоту которой Пушкин воспел в стихотворении «К морю».
Поэтичны строки:
«Меж нив златых и пажитей зелёных
Оно, синея, стелется широко...»
Здесь и инверсии (нив златых, пажитей зелёных), и аллитерация: синея стелется широко.
Отдельными штрихами поэт воссоздал бедность края: убогий невод рыбака, скривившаяся от времени мельница, которая давно без присмотра хозяина, да и сам домик, где жил и трудился поэт, не похож на барские хоромы.
Особенно дороги поэту три сосны “на границе // Владений дедовских”. Шумом вершин они некогда приветствовали его, проезжающего мимо них. За прошедшие годы произошли разительные перемены:
«...около корней их устарелых
(Где некогда всё было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зелёная семья; кусты теснятся
Под сенью их, как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему всё пусто».
Природа одухотворена. Молодая поросль сосен названа “зелёной семьёй”, “кусты теснятся // Под сенью” старых деревьев, “как дети”. А вблизи стоящая одинокая сосна уподоблена угрюмому холостяку, лишённому потомства. Вокруг этой сосны – “по-прежнему всё пусто”.
Младая роща – олицетворение вечного обновления природы. И поэт убеждён: будущее за молодым, растущим. И хотя он уже не увидит “могучий поздний возраст” сосен, но внук его услышит их “приветный шум, когда, // С приятельской беседы возвращаясь, // Весёлых и приятных мыслей полон, // Пройдёт он мимо” них.
Сам поэт всегда испытывал эту радость общения с друзьями, когда он обогащал их своими мыслями, да и они в долгу не оставались.
Преемственность поколений, вечное движение и обогащение человеческой мысли – таковы законы бытия. И Пушкин приветствует новые поколения афористичной фразой:
«Здравствуй, племя
Младое, незнакомое!»
Обращение поэта к молодому поколению проникнуто доброжелательностью и верой в его будущее.
В этом стихотворении Пушкин обратился к белому стиху, выдерживая пятистопный ямб размер и мелодию поэтической речи. Его раздумье сохраняет естественность разговорной интонации, которая подчеркивает отсутствие рифмосочетания стихов. Это подтверждает то, что Пушкин решительно отошёл от песенного, романсного стиха, стремясь создать стих смысловой, наиболее точно воспроизводящий мысль.
«Вновь я посетил...» лишено обилия тропов, сложных образов. В нём превалируют слова литературной речи, но автор обращается и к разговорной лексике (вечор, ворочая, сиживал), и к книжным словам (объемлет, сенью, мрак), славянизмам (златых, брегам, главу, младая). И вся эта лексика органически сплавлена в единое целое.
Стихотворение, написанное в тяжелые для Пушкина дни, проникнуто бодростью, верой в разумность жизни, в конечную победу света над мраком. Поэт передал в нем прощальный привет будущим поколениям, завещал им свой исторический оптимизм. Человек в этом стихотворении кровно связан с историей и природой. Лирические переживания слиты с историческими и философскими размышлениями.

Использовались статьи

Не каждый любит отмечать юбилеи. Но всегда найдутся те, кто о них вспомнит. Вот и Владимир Маяковский , прогуливаясь в 1924 году возле памятника Александру Сергеевичу Пушкину на Тверском бульваре, ненароком вспомнил, что грядет 125 лет со дня рождения великого русского поэта, и решил написать ему посвящение – стихотворение «Юбилейное». Об анализе этого произведения и пойдет речь далее.

Стихотворение начинается в свойственной Маяковскому манере – диалогом. Это одна из излюбленных форм, ведь поэт неоднократно посвящал целые письма друзьям, любимым, просто знакомым. А уж в диалог мог вступать с кем угодно, даже с солнцем («Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»).

Вот и в «Юбилейном» поэт запросто начинает диалог с Пушкиным, как с давним знакомым:

Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.

Ситуация, по меньшей мере, странная, ведь когда-то Маяковский, будучи футуристом, вместе с остальными соратниками по перу в своем манифесте «Пощечина общественному вкусу» призвал «бросить Пушкина с Парохода Современности». Но сейчас обращается к нему дружески, называя «дорогой» , и приглашает к задушевному разговору одного великого поэта с другим.

Что могут обсуждать поэты? Весну, луну, поэзию, любовь. Маяковский, переживавший в 1924 году не лучшие времена в своей личной жизни, многое переосмыслил. Главное, что поняли поэт и его alter ego лирический герой стихотворения, что

Но поэзия -
пресволочнейшая штуковина:
существует -
и ни в зуб ногой.

Очевидно, только сейчас поэт понял, что лирика, которая была им «в штыки неоднократно атакована» нужна, особенно, когда нет возможности выразить свои чувства другим способом.

И вот тут-то он вспоминает, правда, с иронией, пушкинского Онегина, приводя его слова «я утром должен быть уверен, что с Вами днем увижусь я» в слегка искаженном виде, хотя многие современники Маяковского отмечали, что тот знал «Онегина» почти наизусть.

И вновь герой, как на исповеди, признается самому Пушкину, что у него тоже бывало всякое – «когда и горевать не в состоянии» . Поэтому, дескать, только он по-настоящему понимает, за что погиб Александр Сергеевич от руки «великосветского шкоды» , «сукина сына Дантеса» . Более того, он «один действительно жалеет, что сегодня нету вас в живых» .

Теперь, когда все точки над «и» в отношениях между ними расставлены, впору подумать и о вечности, ведь

После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.

Вот они-то уж воистину великие, потому что выстрадали свое право на народную память, а сейчас «страна моя поэтами нища» . Дальше следует довольно-таки циничное перечисление тех, кто достоин находиться на одной поэтической полке с ними – между М и П. В число таких попадают только «Некрасов Коля , сын покойного Алеши» и «Асеев Колька» . Странно слышать нелестную оценку творчества Сергея Есенина , которого поэт называет «балалаечником из хора» , хотя буквально через год, после гибели Есенина, Маяковский посвятит ему очень проникновенное стихотворение.

Посетовав, что «только вот поэтов, к сожаленью, нету» , Владимир Владимирович уверяет:

Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.

И если бы Пушкин жил именно сейчас, в ХХ веке, то стал бы «по Лефу соредактор» , а Маяковский бы ему «агитки доверить мог» и «рекламу б выдал гумских дам» . Только придется мастеру лирических произведений XIX века «бросить ямб картавый» , ведь «наши перья – штык» , да и «битвы революций посерьезнее «Полтавы» , а уж что касается любви, то она «пограндиознее онегинской любви» .

По мнению героя стихотворения, Пушкин бы пришелся ко двору сейчас, в ХХ веке, ведь он, африканец, тоже бушевал при жизни, только на него «навели хрестоматийный глянец» , а он, герой, любит поэта «живого, а не мумию» .

По иронии судьбы, на самого Маяковского потом, в советское время, действительно наведут хрестоматийный глянец, и он превратится в мумию, точнее говоря, в живой памятник. Как напишет потом Марина Цветаева , «двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта».

Возможно, именно поэтому поэт с иронией пишет в конце, что хотя и полагается по чину ему памятник при жизни, но он «заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь!» , потому что «ненавидит всяческую мертвечину» и «обожает всяческую жизнь» .

Самосадкина Екатерина

• «Лиличка!», анализ стихотворения Маяковского
• «Прозаседавшиеся», анализ стихотворения Маяковского

В 1912 году Владимир Маяковский наряду с другими поэтами подписал манифест футуристов под названием «Пощечина общественному мнению», который развенчивал классическую литературу, призывал ее похоронить и найти новые формы для выражения своих мыслей, чувств и ощущений. В 1924 году, как раз накануне помпезного празднования 125-летия поэта Александра Сергеевича Пушкина, Маяковский создал стихотворение «Юбилейное», в котором пересматривает свое отношение к русской поэзии, отмечая, что она не настолько уж плоха, как пытались представить это футуристы.

Стихотворение «Юбилейное» построено в форме монолога, в котором автор обращается к Пушкину. Причем, достаточно панибратски, ставя себя с ним на один уровень . Однако если учитывать содержание манифеста, то подобное отношение к классику русской литературы можно считать более, чем лояльным. Во всяком случае, Маяковский признает, что Пушкин внес значительный вклад в развитие русской поэзии, обладал великолепным слогом, хотя и не умел писать стихи речью «точной и нагой», отдавая предпочтение «ямбу картавому».

Это произведение начинается с того, что Маяковский, подойдя к памятнику Пушкина на Тверской, представляется поэту и стягивает его с пьедестала. Не ради смеха или из-за неуважения, а для того, чтобы поговорить по душам. При этом себя Маяковский считает если и не классиком русской поэзии. То вполне достойным ее представителем. Поэтому и отмечает, что «у меня, да и у вас, в запасе вечность. Что нам потерять часок-другой?», приглашая Пушкина к разговору на равных. В весьма завуалированной форме поэт извиняется перед классиком за манифест футуристов, признаваясь, что он теперь «свободен от любви и от плакатов» . Кроме этого, Маяковский действительно много размышляет о литературном наследии, оставленном потомками, и приходит к выводу, что порой «жизнь встает в другом разрезе, и большое понимаешь через ерунду».

Единственное, с чем не может смириться Маяковский – лирика в общепринятом смысле , которой, как считает поэт, не место в революционной литературе. По этой причине он отпускает довольно колкие и едкие замечания в адрес Сергея Есенина, считая, его «коровою в перчатках лаечных». Однако к Некрасову, в творчестве которого тоже немало лирических и даже романтических произведений, Маяковский относится весьма уважительно, утверждая, что «вот он мужик хороший», так как «он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид».

Что до своих современников, то к ним Маяковский относится с большой долей иронии и пренебрежения, считая, если поставить всех поэтов алфавитном порядке, то нишу между буквами «М» (Маяковский) и «П» (Пушкин) попросту некем будет заполнить. К самому же Пушкину поэт испытывает уважение, сожалея о том, что тот жил в другое время. Иначе «стали бы по Лефу соредактор» и «я бы и агитки вам доверить мог». Анализируя поэзию как социальное и общественное явление, Маяковский утверждает, что она «пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой», намекая на то, что от рифмованных строк никуда не деться. Однако в силах каждого поэта создавать такие произведения, чтобы они действительно приносили пользу обществу, а не являлись лишь отражением чьих-то душевных терзаний.

Обращаясь к Пушкину, Маяковский отмечает: «Может, я один действительно жалею, что сегодня нету вас в живых». Но при этом подчеркивает, что и он сам не вечен, однако «после смерти нам стоять почти что рядом». Однако автор не хочет себе той посмертной участи, которая постигла Пушкина, ставшего кумиром многих поколений . Он категорически против всяческих памятников, считая, что чтить поэтов нужно тогда, когда они еще живы. «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!», — эта финальная фраза произведения также относится и к литературе, которая, по мнению Маяковского, должна быть актуальной, яркой и оставляющей след в душе.

РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬСЯ, МАЯКОВСКИЙ...

За пять лет до Октябрьской революции, в декабре 1912 года, в Москве вышел сборник под вызывающим названием: «Пощечина общественному вкусу».

Он открывался манифестом, составленным несколькими молодыми поэтами. И в этом манифесте были такие слова:

«Прошлое тесно... Пушкин - непонятнее иероглифов.

Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч., с Парохода современности...»

Среди подписей под манифестом стояло имя девятнадцати летнего Владимира Маяковского. Это было самое первое его выступление в печати.

Может быть, этот манифест не вполне точно отражал взгляды молодого Маяковского? Может быть, он подписал его вместе со своими друзьями просто так, за компанию? А сам думал иначе, чем они? Ну, а кроме того, чего не скажешь (и даже не напишешь) под горячую руку? Возможно, спустя несколько месяцев или даже дней Маяковский отрекся от запальчивых слов?

Нет. Он долго еще продолжал на них настаивать.

В 1914 году, когда началась первая мировая война, Маяковский написал статью «Поэты на фугасах». И в ней он уже более обстоятельно пытался доказать, что нынче, в новых исторических условиях, Пушкин и пушкинский стих безнадежно устарели.

Маяковский сделал вот что: взял два отрывка из разных произведений Пушкина, из «Евгения Онегина» и «Полтавы», и как бы составил из них одно стихотворение:

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

Швед, русский - колет, рубит, режет.

Бой барабанный, клики, скрежет,

Гром пушек, топот, ржанье, стон,

И смерть и ад со всех сторон.

«Отбросьте, - писал Маяковский, - крошечную разницу ритма, и оба четверостишия одинаковы. Покойный размер. Равнодушный подход. Неужели ж между племянничьим чувством и бьющим ощущением сражений нет разницы? Прямо хочется крикнуть: «Бросьте, Александр Сергеевич, войну, это вам не дядя!»

Прошло несколько лет, и каких лет! Прогремели две революции. Началась гражданская война... Казалось бы, Маяковскому теперь было уже не до того, чтобы ссориться с Пушкиным. Теперь у него были куда более серьезные, смертельные враги - все те, кто грозил новой, революционной России.

И вдруг снова в его стихах прозвучал знакомый призыв:

Выстроили пушки на опушке, глухи к белогвардейской ласке.

А почему не атакован Пушкин?

А прочие генералы-классики?

Надо к тому же понять, как ненавистно было тогда для всех сторонников революции слово «генерал». Оно звучало так же, как «беляк», «золотопогонник». Ведь в Красной Армии тогда генералов не было, генералы были только у белых. Таким образом, называя Пушкина «генералом», Маяковский чуть ли не прямо сравнивал его с Деникиным, Юденичем, Мамонтовым.

Кончилась гражданская война. Маяковский пишет свой «Приказ № 2 по армии искусств», в котором обращается к коллегам с призывом:

Товарищи, дайте новое искусство - такое, чтобы выволочь республику из грязи.

И в этом «Приказе» снова проходится по адресу Пушкина. Вернее, по адресу тех поэтов, которые продолжают как ни в чем не бывало писать в старой, пушкинской манере, хотя и именуют себя «пролеткультцами», то есть создателями новой, пролетарской культуры.

Это вам - на растрепанные сменившим гладкие прически, на лапти - лак, пролеткультцы, кладущие заплатки на вылинявший пушкинский фрак.

Прошло еще несколько лет. В 1926 году Маяковский пишет новый манифест, в котором выражает самые серьезные, самые продуманные и глубоко выношенные свои взгляды на поэзию, - статью «Как делать стихи». И на первой же странице этой статьи мы читаем:

«Наша постоянная и главная ненависть обрушивается на... тех, кто все величие старой поэзии видит в том, что и они любили, как Онегин Татьяну (созвучие душе!), и в том, что и им поэты понятны (выучились в гимназии!), что ямбы ласкают и ихнее ухо...

Разоблачить этих господ нетрудно.

Достаточно сравнить татьянинскую любовь и «науку, которую воспел Назон» с проектом закона о браке, прочесть про пушкинский «разочарованный лорнет» донецким шахтерам или бежать перед первомайскими колоннами и голосить:

Мой дядя самых честных правил!..»

Как видите, основная мысль Маяковского не изменилась. Пушкин если и был хорош, то для своего времени, для людей своей эпохи и своего круга. А нынешним читателям, нашим современникам, живущим совсем другими делами и заботами, пушкинские стихи, в сущности, уже ничего сказать не могут...

Такое отношение Маяковского к Пушкину многим казалось просто хулиганством. Люди, которые не признавали Маяковского поэтом, негодовали и возмущались. А некоторые поклонники Маяковского, люди, признающие его поэтический талант, снисходительно говорили, что к нападкам Маяковского на Пушкина не стоит относиться всерьез. Что Маяковский просто шутит. Или притворяется.

На самом деле все это было гораздо сложнее.

Чтобы разобраться в этих сложностях, давайте на время оставим Маяковского и обратимся совсем к другому поэту - к Лермонтову.

Лермонтов, как вы знаете, о Пушкине всегда говорил в выражениях, исполненных самой преданной любви, самого искреннего благоговения: «Угас, как светоч, дивный гений...», «Его свободный, смелый дар...», «Замолкли звуки чудных песен...».

В его отношении к Пушкину не было не только неприязни. В нем не было даже и тени непочтительности. Он относился к Пушкину, как влюбленный, преданный ученик относится к учителю, перед которым преклоняется, на которого чуть не молится.

Но если вглядеться в эти отношения чуть пристальнее, выяснится, что не такие уж они были простые.

В ту пору, когда стихи Лермонтова впервые стали достоянием читателя, многие сразу назвали его достойным заместителем Байрона, «русским Байроном». Слава Байрона гремела тогда по всему миру, и для любителей поэзии не было более лестного звания, чем это.

Но Лермонтов почему-то не пришел в восторг от этого комплимента. Сбрасывать Байрона «с парохода современности» он, правда, не собирался, но почетный титул «русского Байрона» принять не пожелал, высказавшись на этот счет весьма определенно:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник...

После появления в печати лучших лермонтовских стихов многие готовы были объявить молодого поэта достойным заместителем Пушкина, «вторым Пушкиным». Белинский во всеуслышание заявил, что стихи Лермонтова не хуже пушкинских. Они, писал он, удивляют «полновластным обладанием совершенно покоренного языка, истинно-пушкинской точностью выражения».

Это было для Лермонтова еще более лестно, чем называться «вторым Байроном». Но с полным правом он мог бы и на это ответить теми же самыми словами:

Нет, я не Пушкин, я другой...

Он действительно был другой. Но удалось ему стать другим, иначе говоря, стать Лермонтовым, только потому, что он сумел утвердить свое резкое несходство с Пушкиным.

Стихи Пушкина полны солнечного света, кристальной ясности и чистоты. Пушкин даже грустил и печалился по-особенному, на свой лад. «Мне грустно и легко, печаль моя светла », - говорил он.

Печаль Лермонтова была темна и горька. Его стих тяжел и сумрачен.

Пушкин радостно восклицает: «Что смолкнул веселия глас?!» Он любит воспевать...

И блеск, и шум, и говор балов,

А в час пирушки холостой -

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой...

Лермонтов всей душой ненавидит балы, пиры и прочие праздничные сборища, когда

При шуме музыки и пляски,

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски...

При виде толпы веселящихся людей он испытывает раздражение и злобу. Он задыхается от ненависти:

О, как мне хочется смутить веселость их,

И дерзко бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!..

Пушкин писал о Петербурге:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит...

У Лермонтова столица Российской империи вызывала совсем иные чувства:

Увы! Как скучен этот город,

С своим туманом и водой!..

Куда ни взглянешь, красный ворот

Как шиш торчит перед тобой...

Пушкин восхищенно восклицал:

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость...

Лермонтов ко всей этой «однообразной красивости» испытывал нескрываемое отвращение:

Царю небесный!

Спаси меня

От куртки тесной,

Как от огня.

От маршировки

Меня избавь,

В парадировки

Меня не ставь...

Когда читаешь одновременно этих двух поэтов, невольно создается такое впечатление, что на каждое пушкинское слово Лермонтов словно нарочно, словно бы даже назло отвечает чем-то противоположным.

Пушкин говорит:

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...

Лермонтов возражает:

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -

Такая пустая и глупая шутка....

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим...

Лермонтов:

Ты не должна любить другого,

Нет, не должна,

Ты мертвецу святыней слова

Обручена...

И сердце вновь горит и любит - оттого,

Что не любить оно не может.

Лермонтов:

Любить... Но кого же?.. на время - не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

Как видите, несмотря на всю свою любовь к Пушкину, несмотря на все свое благоговение перед ним, Лермонтов постоянно с ним спорил, не переставал активно ему сопротивляться. И можно смело утверждать, что если бы не это настойчивое, упрямое сопротивление, он так никогда и не стал бы самим собой, не стал бы Лермонтовым.

Но тут может возникнуть такой вопрос.

Лермонтов сопротивлялся Пушкину, потому что очень любил его стихи. Он подражал Пушкину, долго находился во власти пушкинского обаяния. Но Маяковский-то чему сопротивлялся?

Если судить по тем цитатам, которые мы приводили, он ведь Пушкина терпеть не мог? И обаяние пушкинских стихов на него ничуть не действовало?

Еще как действовало!

Однажды на диспуте, посвященном задачам литературы, вы ступил народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский. Он ругал Маяковского за неуважение к классикам. И тогда на трибуну поднялся Маяковский и ответил примерно так:

Вот Анатолий Васильевич упрекает в неуважении к предкам. А я месяц тому назад, во время работы, когда при мне начали читать «Евгения Онегина», которого я знаю наизусть, не мог оторваться и слушал. Когда позвонил телефон, я его выключил. Постучали в дверь - я к ней приставил шкаф. Потом я два дня ходил под обаянием четверостишия:

Я знаю: век уж мой измерен;

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я...

Случай этот произошел в 1924 году. И тогда же Маяковский написал свое знаменитое стихотворение «Юбилейное», начинавшееся обращением:

Александр Сергеевич, разрешите представиться.

Маяковский.

Маяковский решил сам, без посредников, объясниться с Пушкиным начистоту, выяснить с ним отношения. Много было в запальчивости сказано лишнего, еще больше развели вокруг этого дела сплетен, слухов и всяческого вранья. Хватит! На доело! Пора, наконец, им поговорить друг с другом по душам...

Что же сказал Маяковский Пушкину в этом откровенном, интимном разговоре с глазу на глаз?

Вот - пустили сплетню, тешат душу ею.

Александр Сергеич, да не слушайте ж вы их!

Может, я один действительно жалею,

Что сегодня нету вас в живых.

Это было самое настоящее признание в любви. Ярый враг и ненавистник Пушкина, грубиян и задира, Маяковский вдруг признался Пушкину, что любит его давней, тайной, нежной и застенчивой любовью.

Это была сенсация.

Выступление Маяковского на диспуте слышали немногие. А стихи прочли десятки тысяч людей.

Все прямо не знали, что и думать. Что это вдруг случилось с Маяковским? Почему он так изменился? Может, и в самом деле он много лет носил маску и только теперь вдруг решил наконец ее сбросить?

Но людей чуть более проницательных эти неожиданные признания ничуть не удивили. Они и раньше догадывались, что в отношении Маяковского к Пушкину все было совсем не так просто, как это казалось с первого взгляда.

Основания для таких догадок возникли довольно давно.

В 1914 году - да, да, в том самом году, когда Маяковский издевался над неумением Пушкина описывать войну, - в другой своей статье он вдруг назвал Пушкина «веселым хозяином на великом празднике бракосочетания слов».

А спустя еще два года произошел такой случай.

Вы, наверное, слышали, что Пушкин собирался написать поэму «Египетские ночи». Поэма эта так и не была написана. Сохранилось лишь несколько черновых набросков и сравнительно небольшой отрывок, включенный Пушкиным в прозаическую повесть того же названия.

И вот в 1916 году поэт Валерий Брюсов выпустил в свет большую поэму в шести главах под названием «Египетские ночи». Подзаголовок гласил: «Обработка и окончание поэмы А. Пушкина». В предисловии к поэме Брюсов писал, что он в своей работе «старался не выходить за пределы пушкинского словаря, его ритмики, его рифм».

Надо сказать, что Брюсов считался одним из самых серьезных учеников и последователей Пушкина в предреволюционной русской поэзии. Он был не только поэтом, но и видным ученым, знатоком и исследователем пушкинского творчества. Ему при надлежит солидная книга «Мой Пушкин», представляющая собой довольно важный вклад в пушкиноведение. Пушкинское наследие Брюсов знал досконально. Он даже сказал однажды, что если бы вдруг исчезли все собрания сочинений Пушкина, все его рукописи и черновики, он сумел бы восстановить пропавшие пушкинские тексты по памяти - все до единого.

И вот этот самый Брюсов написал продолжение «Египетских ночей», с большим старанием, мастерством и талантом воспроизведя тончайшие оттенки пушкинского стиля, его ритмы, интонации, любимые слова, его способы рифмовки.

И тут вдруг - неожиданно для всех - в дело вмешался молодой Маяковский. Он откликнулся на появление «Египетских ночей» Брюсова довольно язвительной эпиграммой.

В самом этом факте как раз не было ничего удивительного: не мудрено, что поступок Брюсова вызвал у Маяковского ироническое отношение. С точки зрения Маяковского, продолжать пушкинскую поэму, написанную чуть не сто лет тому на зад, - это было занятие совершенно бессмысленное и нелепое. Удивительно в эпиграмме Маяковского было совсем другое. В ней отчетливо звучала боль и обида за Пушкина.

Маяковский иронически уговаривал Брюсова не опасаться никаких осложнений и неприятностей:

Бояться вам рожна какого?

Что против - Пушкину иметь?

Его кулак навек закован в спокойную к обиде медь!

В этих строчках звучало явное сожаление, что «кулак» Пушкина недвижим. И явная уверенность, что, если бы не всевластная смерть, Пушкин вряд ли был бы доволен Брюсовым и, по жалуй, даже дал бы своему кулаку волю.

Как видите, уже тогда, в 1916 году, Маяковский от души жалел, что Пушкина нет в живых. И уже тогда имел кое-какие основания считать, что только он один из всех русских поэтов жалеет об этом по-настоящему.

Этот, казалось бы, мелкий и не слишком значительный эпизод проливает очень яркий свет на всю историю взаимоотношений Маяковского с Пушкиным. Сразу становится ясно, что Маяковский в своих статьях и манифестах воевал не столько с Пушкиным, сколько с теми, кто был искренне уверен, что все русские поэты должны писать «под Пушкина».

Маяковский воевал не с Пушкиным, а с профессором Шенгели, который «с ученым видом знатока» советовал молодым поэтам тщательно копировать «онегинскую строфу» и строфу «Домика в Коломне».

Такой взгляд на поэзию был в то время господствующим. Считалось, что поскольку Пушкин недосягаемая вершина русской поэзии, то и не может быть у русского поэта более благодарной и более великой цели, чем учиться у Пушкина, во всем следовать Пушкину, старательно повторять и копировать все характерные особенности пушкинского стиля.

А Маяковский был убежден, что такое отношение и самому Пушкину было бы не по душе. Он верил, что Пушкин, будь он жив, был бы не за Брюсова и не за профессора Шенгели, а за него, за Маяковского. Он относился к Пушкину как к своему союзнику.

Ну да, как к союзнику! - не поверите вы. - Разве над союзниками так издеваются? Разве союзнику скажут так зло и обидно: «Бросьте, Александр Сергеевич, войну! Это вам не дядя!»

Да, реплика эта звучит довольно обидно. Но ведь обращена-то она не столько к Пушкину, сколько к тем, кто пытался уложить в рамки пушкинского стиха грозные события нашего века.

Маяковский никогда не верил, что из этого может выйти какой-нибудь толк. И, даже объясняясь Пушкину в любви, он высказал уверенность, что сам Пушкин, живи он в наше время, вынужден был бы писать совсем не так, как он писал там, у себя, в XIX веке:

Вам теперь пришлось бы бросить ямб картавый.

Нынче наши перья - штык да зубья вил, - битвы революций посерьезнее «Полтавы», и любовь пограндиознее онегинской любви.

Итак, подведем итоги.

Маяковский любил Пушкина, с наслаждением читал его стихи, восхищался ими. Но сам у Пушкина, как видно, ничему учиться не хотел. Считал, что такая учеба не только не поможет ему, но даже помешает... И, наверное, он был прав! Вышло-то ведь у него и без Пушкина совсем неплохо!.. Может быть, даже именно поэтому у него не было такого долгого периода ученичества, как, скажем, у Некрасова или у Лермонтова. Если не считать той тетрадки, которую у него отобрали надзиратели в Бутырской тюрьме, он сразу предстал перед читателями самим собой, неповторимым, ни на кого не похожим. Может быть, так и надо поступать каждому поэту? Не оглядываться назад, на своих предшественников. Стараться сразу писать по-своему, даже не пытаясь учиться ни у каких классиков. Ведь так?

Нет, не так.

На самом деле Маяковский совсем не отказывался учиться у Пушкина. На том же диспуте, на котором он возражал Луначарскому, Маяковский сказал о пушкинском «Евгении Онегине»:

Конечно, мы будем сотни раз возвращаться к таким художественным произведениям, и даже в тот момент, когда смерть будет накладывать нам петлю на шею, учиться этим максимально добросовестным творческим приемам, которые дают бесконечное удовлетворение и верную формулировку взятой, диктуемой, чувствуемой мысли...

«Будем учиться », - сказал Маяковский.

Да, он не переставал учиться у Пушкина с ранней юности и до самого последнего дня своей жизни. Но он хотел учиться у него совсем не тому, чему хотел учиться у Пушкина Валерий Брюсов. И совсем не так, как советовал молодым поэтам почтенный профессор Георгий Шенгели.