Федеральное агентство по образованию

Волгоградский государственный технический университет

Кафедра истории, культуры и социологии

Реферат по Отечественной истории

«Общественное движение 30 –50-х гг. XIX века»

Волгоград 2010

С о д е р ж а н и е

2.1Славянофильство 6

2.2Западничество 8

Введение

В первой половине XIX в. во всем мире обострилась идейная и об-щественно-политическая борьба. Россия не была исключением. Однако если в ряде стран эта борьба закончилась победой буржуазных револю-ций и национально-освободительных движений, то в России правящая верхушка сумела сохранить существовавший экономический и социаль-но-политический строй.

В царствование Александра I сложилась обстановка, которая способствовала появлению реформаторс-ких проектов и конституционных настроений у передовой и образованной части русского общества, побуждая их к составле-нию радикальных планов государственных преобразований. Это способствовало зарождению деятельности декабристов, что стало значительным событием в русской истории. Однако недостаточная подготовленность общества к преобразованиям, несогласованность действий, выжидательная тактика привели к поражению декабристов.

Новый период русской истории, наступивший после разгрома декабристов, связан с личностью Николая I. Николаевское правительство предприняло ряд мер по укреплению полиции, усилению цензуры. В обществе, терроризированном расправой над декабристами, выискивали малейшие проявления “крамолы”. Заведенные дела всячески раздувались, преподносились царю как “Страшный заговор”, участники которого получали непомерно тяжелые наказания. Но это не привело к спаду общественного движения. Оно оживилось. Центрами развития общественной мысли стали различные петербургские и московские салоны, кружки офицеров и чиновников, высшие учебные заведения, литературные журналы и т.д. В общественном движении второй четверти XIX века наметились три идейный направления: консервативное (приверженцы правительственной идеологии), либеральное и радикальное (приверженцы революционной идеологии).

1. Консервативная идеология.

Восстание декабристов было подавленно, но оно подчеркнуло неотвратимость перемен, заставило общественное движение последующих десятилетий искать свои решения насущных проблем российской жизни. Новый этап в общественном движении России начинается в 1830-х гг., когда в Москве возникают кружки А.И. Герцена и Н.В. Станкевича. Внешне они имели вид литературно-философских объединений, на деле же играли важную практическую роль в идейной жизни империи.

Николаевское правительство пыталось разработать соб-ственную идеологию, внедрить ее в школы, университеты, печать, воспитать преданное самодержавию молодое поколе-ние. Главным идеологом самодержавия стал Уваров. В про-шлом вольнодумец, друживший со многими декабристами, он выдвинул так называемую “теорию официальной народ-ности” (“самодержавие, православие и народность”). Смысл ее состоял в противопоставлении дворянско-интеллигентской революционности и пассивности народных масс, наблю-давшейся с конца XVIII в. Освободительные идеи представ-лялись как наносное явление, распространенное только сре-ди “испорченной” части образованного общества. Пассивность же крестьянства, его патриархальная набож-ность, стойкая вера в царя изображались в качестве “искон-ных” и “самобытных” черт народного характера. Другие на-роды, уверял Уваров, “не ведают покоя и слабеют от разно-мыслия”, а Россия “крепка единодушием беспримерным - здесь царь любит Отечество в лице народа и правит им, как отец, руководствуясь законами, а народ не умеет отделять Отечество от царя и видит в нем свое счастье, силу и славу”.

Социальная задача “официальной народности” заключалась в том, чтобы доказать “исконность” и “законность” крепостничества и монархического правления. Крепостное право объявлялось “нор-мальным” и “естественным” социальным состоянием, одним из важнейших устоев России, “древом, осеняющим церковь и престол”. Самодержавие и крепостничество назывались “священ-ными и неприкосновенными”. Патриархальная, “спокойная”, без социальных бурь, революционных потрясений Россия противопос-тавлялась “мятежному” Западу. В этом духе предписывалось писать литературные и исторические произведения, этими принципами должно было быть пронизано и все воспитание.

Главным “вдохновителем” и “дирижером” теории “официальной народности”, несомненно, был сам Николай I, а министр народного просвещения, реакционные профессора и журналисты выступали в роли усердных ее проводников. Основными “толкователями” теории “официальной народности” являлись профессора Москов-ского университета – филолог С.П. Шевыреви историк М.П. По-годин, журналисты Н.И. Греч и Ф.В. Булгарин. Так, Шевырев в своей статье “История русской словесности, преимущественно древней” (1841) высшим идеалом считал смирение и принижение личности. По его утверждению, “тремя коренными чувствами креп-ка наша Русь и верно ее будущее”: это “древнее чувство религиозности”; “чувство ее государственного единства” и “осоз-нание нашей народности” как “мощной преграды” всем “иску-шениям”, которые идут с Запада. Погодин доказывал “благоде-тельность” крепостничества, отсутствие в России сословной вражды и, следовательно, отсутствие условий для революционных потря-сений. По его представлению, история России хотя и не имела такого разнообразия крупных событий и блеска, как западная, но она была “богата мудрыми государями”, “славными подвигами”, “высокими добродетелями”. Погодин доказывал исконность в России самодержавия, начиная с Рюрика. По его мнению, Россия, приняв христианство от Византии, установила благодаря этому “истинное просвещение”. С Петра Великого Россия должна была многое заимствовать от Запада, но, к сожалению, заимствовала не только полезное, но и “заблуждения”. Теперь “пора возвратить ее к истинным началам народности”. С установлением этих начал “русская жизнь наконец устроится на истинной стезе преуспеяния, и Россия будет усваивать плоды цивилизации без ее заблуждений”.

Теоретики “официальной народности” доказывали, что в России господствует наилучший порядок вещей, согласный с требованиями религии и “политической мудрости”. Крепостное право хотя и нуждается в улучшении, но сохраняет много патриархального (т. е. положительного), и хороший помещик лучше охраняет интересы крестьян, чем они смогли бы сделать это сами, а положение русского крестьянина лучше положения западноевропейского рабочего.

Уваровская теория, которая в те времена покоилась, ка-залось, на очень прочных основаниях, имела все же один крупный изъян. У нее не было перспективы. Если существу-ющие в России порядки так хороши, если налицо полная гармония между правительством и народом, то не надо ни-чего изменять, или совершенствовать. Кризис этой теории наступил под влиянием военных неудач в годы Крымской войны, когда несостоятельность николаевской политической системы стала ясна даже ее приверженцам (например, М.П. Погодину, который выступил с критикой этой системы в своих “Историко-политических письмах”, адресованных Николаю I, a затем Александру II).

1. Либеральное направление

Славянофильство

С конца 30-х гг. либеральное направление приняло форму идейных течений западничества и славянофильства. Они не имели своих печатных органов (до 1856 г.), и дискуссии про-ходили в литературных салонах.

Славянофилы - в основном мыслители и публицисты (А.С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские. И.С. и К.С. Аксаковы, Н.Я. Данилевский) идеализировали допетровскую Русь, настаи-вали на ее самобытности, которую они усматривали в кресть-янской общине, чуждой социальной вражды, и в православии. Эти черты, по их мнению, должны были обеспечить мирный путь общественных преобразований в стране. Россия должна была вернуться к Земским соборам, но без крепостного права.

Западники - преимущественно историки и литераторы (И.С. Тургенев, Т.Н. Грановский,С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, М.Н. Катков) были сторонниками европейского пути развития и выступали за мирный переход к парламент-скому строю.

Однако в главном позиции славянофилов и западников совпадали: они выступали за проведение политических и со-циальных реформ сверху, против революций.

Исходной датой славянофильства как идейного направления в русской общественной мысли следует считать1839 год, когда два его основоположника, Алексей Хомяков и Иван Киреевский, вы-ступили со статьями: первый – “О старом и новом”, второй – “В ответ Хомякову”, в которых были сформулированы основные поло-жения славянофильской доктрины. Обе статьи не предназначались для печати, но широко распространялись в списках и оживленно обсуждались. Конечно, и до этих статей различными предс-тавителями русской общественной мысли высказывались славя-нофильские идеи, но они еще тогда не обрели стройной системы. Окончательно же славянофильство сформировалось в 1845 г. ко времени выпуска трех славянофильских книжек журнала “Москвитянин”. Журнал не был славянофильским, однако редак-тором его был М.П. Погодин, который охотно предоставлял славя-нофилам возможность печатать в нем свои статьи. В 1839 – 1845 гг. сложился и славянофильский кружок. Душой этого кружка был А.С. Хомяков – “Илья Муромец славянофильства”, как его тогда называли, умный, энергичный, блестящий полемист, необыкновен-но даровитый, обладавший феноменальной памятью и огромной эрудицией. Большую роль в кружке играли также братья И.В. и П.В. Ки-реевские. В кружок входили братья К.С. и И.С. Аксаковы, А.И Кошелев, Ю.Ф. Самарин. Позднее в него вошли отец братьев Аксаковых С.Т. Аксаков, известный русский писатель, Ф.В. Чижов и Д.А. Валуев. Славянофилы оставили богатое наследие в философии, литературе, истории, богословии, экономике. Иван и Петр Киреевские считались признанными авторитетами в области богословия, истории и литературы, Алексей Хомяков – в богос-ловии, Константин Аксаков и Дмитрий Валуев занимались русской историей, Юрий Самарин – социально-экономическими и политическими проблемами, Федор Чижов – историей литературы и искусства. Дважды (в 1848 и 1855 гг.) славянофилы пытались создать свои политические программы.

Термин “славянофилы”, по существу, случаен. Это название им было дано их идейными оппонентами – западниками в пылу полемики. Сами славянофилы первоначально открещивались от этого названия, считая себя не славянофилами, а “русолюбами” или “русофилами”, подчеркивая, что их интересовали преимущественно судьба России, русского народа, а не славян вообще. А.И. Кошелев указывал, что их скорее всего следует именовать “туземниками” или, точнее, “самобытниками”, ибо основная их цель состояла в защите самобытности исторической судьбы русского народа не только в сравнении с Западом, но и с Востоком. Для раннего славянофильства (до реформы 1861 г.) не был характерен также и панславизм, присущий уже позднему (пореформенному) славя-нофильству. Славянофильство как идейно-политическое течение русской общественной мысли сходит со сцены примерно к середине 70-х годов XIX в.

Основной тезис славянофилов – доказательство самобытного пути развития России, точнее – требование “идти по этому пути”, идеализация “самобытных” учреждений, в первую очередь кресть-янской общины и православной церкви.

Правительство настороженно относилось к славянофилам: им запрещали демонстративное ношение бороды и русского платья, некоторых из славянофилов за резкость высказываний сажали на несколько месяцев в Петропавловскую крепость. Все попытки издания славянофильских газет и журналов немедленно пресе-кались. Славянофилы подвергались гонениям в условиях усиления реакционного политического курса под влиянием западноевро-пейских революций 1848 – 1849 гг. Это заставило их на время свернуть свою деятельность. В конце 50-х – начале 60-х годов А.И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин, В.А. Черкасский – активные участники в подготовке и проведении крестьянской реформы.

Западничество

Западничество, как и славянофильство, возникло на рубеже 30 – 40-х годов XIX в. Московский кружок западников оформился в 1841 – 1842 гг. Современники трактовали западничество очень широко, включая в число западников вообще всех, кто противостоял в своих идейных спорах славянофилам. В западники наряду с такими умеренными либералами, как П.В. Анненков, В.П. Боткин, Н.Х. Кетчер, В.Ф. Корш, зачислялись В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.П. Огарев. Впрочем, Белинский и Герцен сами называли себя “западниками” в своих спорах со славянофилами.

По своему социальному происхождению и положению большинство западников, как и славянофилов, относились к дво-рянской интеллигенции. В число западников входили известные профессора Московского университета – историки Т.Н. Гра-новский, С.М. Соловьев, правоведы М.Н. Катков, К.Д. Кавелин, филолог Ф.И. Буслаев, а также видные писатели И.И. Панаев, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, позднее Н.А. Некрасов.

Западники противопоставляли себя славянофилам в спорах о путях развития России. Они доказывали, что Россия хотя и “запоз-дала”, но идет по тому же пути исторического развития, что и все западноевропейские страны, ратовали за ее европеизацию.

Западники возвеличивали Петра I, который, как они говорили, “спас Россию”. Деятельность Петра они рассматривали как первую фазу обновления страны, вторая должна начаться проведением реформ сверху – они явятся альтернативой пути революционных потрясений. Профессора истории и права (например, С.М. Соловь-ев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) большое значение придавали роли государственной власти в истории России и стали основопо-ложниками так называемой государственной школы в русской историографии. Здесь они основывались на схеме Гегеля, считав-шего государство творцом развития человеческого общества.

Свои идеи западники пропагандировали с университетских кафедр, в статьях, печатавшихся в “Московском наблюдателе”, “Московских ведомостях”, “Отечественных записках”, позже в “Русском вестнике”, “Атенее”. Большой общественный резонанс имели читаемые Т.Н. Грановским в 1843 – 1851 гг. циклы публичных лекций по западноевропейской истории, в которых он доказывал общность закономерностей исторического процесса в России и западноевропейских странах, по словам Герцена, “историей делал пропаганду”. Западники широко использовали и московские сало-ны, где они “сражались” со славянофилами и куда съезжалась просвещенная элита московского общества, чтобы посмотреть, “кто кого отделает и как отделают его самого”. Разгорались жаркие споры. Выступления заранее готовились, писались статьи и трак-таты. Особенно изощрялся в полемическом задоре против славя-нофилов Герцен. Это была отдушина в мертвящей обстановке николаевской России.

Несмотря на различия в воззрениях, славянофилы и западники выросли от одного корня. Почти все они принадлежали к наиболее образованной части дворянской интеллигенции, являясь крупными писателями, учеными, публицистами. Большинство их были воспитанниками Московского университета. Теоретической осно-вой их взглядов была немецкая классическая философия. И тех и других волновали судьбы России, пути ее развития. И те и другие выступали противниками николаевской системы. “Мы, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны, но сердце у нас билось одно”, – скажет позднее Герцен.

Надо сказать, что за “народность” выступали все направления русской общественной мысли – от реакционной до рево-люционной, вкладывая в это понятие совершенно различное содер-жание. Революционное рассматривало “народность” в плане демократизации национальной культуры и просвещения народных масс в духе передовых идей, видело в народных массах социальную опору революционных преобразований.

1. Революционное направление

Революционное направление сформировалось вокруг журна-лов "Современник" и "Отечественные записки", которыми ру-ководил В.Г. Белинский при участии А.И. Герцена и Н.А. Не-красова. Сторонники этого направления также считали, что Россия пойдет по европейскому пути развития, но, в отличие от либералов, полагали, что революционные потрясения неизбежны.

До середины 50-х гг. революция была необходимым усло-вием отмены крепостного права и для А.И. Герцена. Отмеже-вавшись в конце 40-х гг. от западничества, он пришел к идее "русского социализма ", который основывался на свободном разви-тии русской общины и артели в соединении с идеями европей-ского социализма и предполагал самоуправление в общегосудар-ственном масштабе и общественную собственность на землю.

Характерным явлением в русской литературе и публицистике того времени было распространение в списках “крамольных” стихов, политических памфлетов и публицистических “писем”, которые в тогдашних цензурных условиях не могли появиться в печати. Среди них особенно выделяется написанное в 1847 г.Белинским “ Письмо к Гоголю”. Поводом к его написанию явилась публикация в 1846 г. Гоголем религиозно-философского произве-дения “Выбранные места из переписки с друзьями”. В опубликованной в “Современнике” рецензии на книгу Белинский в резких тонах писал об измене автора своему творческому наследию, о его религиозно-“смиренных” взглядах, самоуничижении. Гоголь счел себя оскорбленным и направил Белинскому письмо, в котором расценивал его рецензию как проявление личной неприязни к себе. Это и побудило Белинского написать свое знаменитое “Письмо к Гоголю”.

В “Письме” острой критике подвергнута система николаевской России, представляющая, по словам Белинского, “ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей”. Белинский обрушивается и на официальную церковь – прислужницу самодержавия, доказывает “глубокий атеизм” русского народа и ставит под сомнение религиозность церковных пастырей. Не щадит он и знаменитого писателя, называя его “проповедником кнута, апостолом невежес-тва, поборником обскурантизма и мракобесия, панегиристом та-тарских нравов”.

Самые ближайшие, насущные задачи, стоявшие тогда перед Россией, Белинский сформулировал так: “Уничтожение крепостно-го права, отменение телесного наказания, введение, по возмож-ности, строгого исполнения хотя тех законов, которые уже есть”. Письмо Белинского распространилось в тысячах списков и вызвало большой общественный резонанс.

Самостоятельной фигурой в идейной оппозиции николаев-скому правлению стал П.Я. Чаадаев (1794 - 1856). Выпускник Московского университета, участник Бородинского сражения и "битвы народов" под Лейпцигом, друг декабристов и А.С. Пушкина, он в 1836 г. опубликовал в журнале "Телескоп" первое из своих "Философических писем", которое, по словам Герцена, "потрясло всю мыслящую Россию". Отрицая офици-альную теорию "удивительного" прошлого и "великолепного" настоящего России, Чаадаев дал весьма мрачную оценку исто-рического прошлого России и ее роли в мировой истории; он крайне пессимистически оценивал возможности обществен-ного прогресса в России. Главной причиной отрыва России от европейской исторической традиции Чаадаев считал отказ от католицизма в пользу религии крепостного рабства - право-славия. Правительство расценило "Письмо" как антиправи-тельственное выступление: журнал был закрыт, издатель от-правлен в ссылку, цензор уволен, а Чаадаев объявлен сумасшедшим и отдан под надзор полиции.

Видное место в истории освободительного движения 40-х годов занимает деятельность кружка петрашевцев. Основателем кружка был молодой чиновник Министерства иностранных дел, воспитанник Александровского (Царскосельского) лицея М.В. Буташевич-Петрашевский. Начиная с зимы 1845 г. на его петербур-гской квартире каждую пятницу собирались учителя, литераторы, мелкие чиновники, студенты старших курсов, т. е. в основном молодая интеллигенция. Здесь бывали Ф.М. Достоевский, А.Н. Майков, А.Н. Плещеев, М.Е. Салтыков, А.Г. Рубинштейн, П.П. Семенов. Позже на пятницах Петрашевского стала появляться и передовая военная молодежь.

В первую очередь самого Петрашевского и многих членов его кружка интересовали модные тогда проблемы социализма. Петра-шевский даже предпринял попытку пропагандировать социа-листические и материалистические идеи в печати.

С зимы 1846/47 г. характер кружка стал заметно меняться. От обсуждения литературных и научных новинок члены кружка пере-ходили к обсуждению насущных политических проблем и критике существующего политического строя в России. Наиболее умерен-ные по взглядам члены кружка отходят от него. Но появляются новые люди, более радикальных взглядов, например И.М. Дебу, Н.П. Григорьев, А.И. Пальм, П.Н. Филиппов, Ф.Г. Толь, которые высказывались за насильственные меры (“произвести бунт внутри России через восстание крестьян”) для свержения самодержавия, освобождение крестьян с землей, введение парламентарной рес-публики со всеобщим избирательным правом, открытого и равного для всех суда, свободу печати, слова, вероисповедания. Группу лиц, разделявших эти идеи, возглавлял Спешнев. Петрашевский занимал более умеренную позицию: конституционная монархия, освобож-дение крестьян сверху с наделением их землей, которой они владели, но без всякого за нее выкупа.

К 1848 г. собрания у Петрашевского принимают уже ярко выраженный политический характер. В кружке обсуждаются буду-щее политическое устройство России и проблема революции. В марте – апреле 1849 г. петрашевцы приступили к созданию тайной организации и даже стали строить планы вооруженного восстания. Н.П. Григорьевым была составлена прокламация к солдатам – “Солдатская беседа”. Для тайной типографии приобрели печатный станок. На этом деятельность кружка была прервана правительст-венными репрессиями. Министерство внутренних дел уже несколь-ко месяцев следило за петрашевцами через засланного к ним агента, который давал подробнейшие письменные отчеты обо всем, что говорилось на очередной “пятнице”.

В апреле 1849 г. наиболее активные члены кружка были арестованы, их намерения были расценены следственной ко-миссией как опаснейший "заговор идей", и военный суд приговорил 21 петрашевца (среди них Ф.М. Достоевского) к смертной казни. В последний момент приговоренным было объявлено о замене смертной казни каторгой, арестантскими ротами и ссылкой на поселение.

Период, названный Герценом"эпохой возбужденности ум-ственных интересов", продолжался до 1848 г. В России насту-пила реакция, уехал за границу Герцен, умер Белинский. Новое оживление наступило лишь в 1856 г.

Заключение

Новый этап в общественном движении России начинается в 1830-х гг., когда в Москве возникают кружки А.И. Герцена и Н.В. Станкевича. Внешне они имели вид литературно-философских объединений, на деле же играли важную практическую роль в идейной жизни империи.

Европейские революции 1848-1849 гг. оказали огромное вли-яние на российское революционное движение. Многие его участники вынуждены были отказаться от прежних взглядов и верований, прежде всего от надежды на то, что Европа укажет всему человечеству путь к всеобщему равенству и братству.

Герцен считал, что революция в России, если она и понадобится, совсем не обязательно должна вылиться в кровавое действо. С его точки зрения, достаточно было освободить общину от надзора помещиков и чиновников, и общинные порядки, поддерживаемые 90% населения страны, восторжествовали бы.

Излишне, наверное, говорить, что герценовские идеи явля-лись красивой утопией, поскольку осуществление его плана открыло бы дорогу бурному развитию в России капитализма, но никак не социалистических порядков. Однако теория общинно-го социализма стала знаменем целого революционного направления, поскольку ее осуществление зависело не от поддержки власть-имущих или богатых меценатов, а от решительности и деятель-ности самих революционеров. Через десять лет герценовская теория собрала под свои знамена российское революционное народничество.

В начале 1850-х гг. российский народнический, революционно-демократический лагерь только начинал формироваться, а потому был далек от единства и не сказывал заметного влияния на политические дела страны. В нем присутствовали три типа деятелей. Одни (Герцен, Огарев) признавали революцию лишь как последний довод угнетенных. Вторые (Чернышевский, Н. Серно-Соловьевич) ве-рили в революцию как единственный метод общественного переустройства, но считали, что для ее проведения должны созреть определенные социально-экономические и политиче-ские предпосылки.

Все деятели революционного лагеря, безусловно, ждали все-российского крестьянского восстания в 1861-1863 гг. (как ответа на тяжелые для масс условия крестьянской реформы), которое могло бы перерасти в революцию. Однако ждали они его с разными чувствами. Первые два направления в революционном движении не могли расстаться с той тревогой, которая в свое время заставила декабристов уповать на военную революцию и не пытаться привлечь на свою сторону народные массы. Суть этой тревоги заключалась в том, что политически неграмотные, неорганизованные крестьянские массы, как показывает исто-рия, легко становятся слепым оружием в руках самых реакцион-ных сил.

Список использованной литературы

Коршелов В.А. Отечественная история XIX в. М.: АГАР, 2000. – 522с.

Кузнецова Ф.С. История Сибири. Ч. 1. Новосибирск, 1997.

Миллер Г.Ф. История Сибири. М., Л., 1977.

1. 30 -х годов XX века Англией и... . Широкое социально-политическое и идеологическое общественное движение в Западной и Центральной Европе... Вече. 65. Представители общественно -политического течения в 40 – 50 гг . XIX в., придерживающиеся учения...

2. Социальное- экономическое развитие России во второй и третей половине XIX века

   Курсовая работа >> История

   Университетов, постепенно переломили общественное мнение. В 1830- ... итоге совершается общее движение . За исключением нескольких... С. Иваново. В середине 50 -х гг . XIX века в Шуйском уезде насчитывалось... фазу своего развития (30 -50 -е гг .) прошел в условиях...

3. Консервативное движение в Российской империи во 2-й половине XIX века

   Курсовая работа >> История

   ... общественно -политического движения в России второй половины XIX века»6. Общее развитие общественных движений в XIX веке ... Александром II 30 марта 1856 ... на конец 50 -х годов, ... XIX века / Сост. А.А. Уткин. - Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2006. – Ч. 2. 1825 – 1855 гг ...

4. Правовое регулирование промышленного производства во второй половине XIX начала XX веков

   Реферат >> Государство и право

   Промышленности мешали феодальные устои. Россия 30 -50 -х гг . XIX века могла быть охарактеризована как страна... XX века торговые отношения в среде русской буржуазии преобладали над промышленными. Подъем общественного движения ...

Характеризуя эпоху 40-х годов XIX века, Герцен писал: «Около 40-х годов жизнь из-под туго придавленных клапанов стала сильнее прорываться». 74 Перемена, подмеченная внимательным взором писателя, выразилась в появлении новых направлений русской общественной мысли. Одно из них сформировалось на основе московского кружка А. В. Станкевича, возникшего в начале 30-х годов. Станкевич, его друзья Н. П. Клюшников и В. И. Красов, а также позднее присоединившиеся к ним В. Г. Белинский, В. П. Боткин, К. С. Аксаков, М. Н. Катков, М. А. Бакунин, увлеченные немецкой философией, совместно штудировали сочинения Шеллинга, Фихте, Канта, Гегеля, затем - Фейербаха. В этих философских и этических системах для них особое значение приобрели идеи диалектического развития общества, проблема духовной независимости человеческой личности и др. Эти идеи, обращенные к окружающей их действительности, рождали критическое отношение к русской жизни 30-х годов. По выражению Аксакова, в кружке Станкевича выработалось «новое воззрение на Россию, большей частью отрицательное». Одновременно с кружком Станкевича возник кружок А. И. Герцена и его университетских друзей Н. П. Огарева, Н. X. Кетчера, В. В. Пассека, И. М. Сатина, бывших приверженцами идей французских социалистов-утопистов, главным образом Сен-Симона.

Идеи немецких и французских философов оказали непосредственное воздействие на молодых русских мыслителей. Герцен писал, что философские идеи Станкевича, его «взгляд - на художество, на поэзию и на ее отношение к жизни - вырос в статьях Белинского в ту мощную критику, в то новое воззрение на мир, на жизнь, которое поразило все мыслящее в России и заставило с ужасом отпрянуть от Белинского всех педантов и доктринеров». 75

Основой этого нового направления стали антикрепостнические устремления, освободительная идеология и литературный реализм.

Под влиянием общественных настроений в литературе все больше начинают освещаться социальные темы, ощутимей становится демократическая струя. В творчестве передовых русских писателей укрепляется стремление к правдивости в изображении русской жизни и особенно положения низших слоев общества. Большую роль в укреплении этого направления и собирании прогрессивных писательских сил сыграл кружок, возглавляемый В. Г. Белинским.

Осенью 1839 года В. Г. Белинский, переселившись из Москвы в Петербург, был приглашен А. Краевским возглавить литературно-критический отдел «Отечественных записок». Уже первые статьи молодого критика вызвали большой общественный резонанс: еще не создав нового литературного направления, они создали нового читателя. Молодые люди в столице и провинции, в дворянской и разночинной среде стали систематически следить за отделом критики и библиографии, где содержались разбор и оценка каждой книги, появившейся в недавнем прошлом. Белинский внес в литературу напряженность этических исканий, интеллектуализм, жажду познания.

Эти качества сделали его и идейным руководителем кружка, собиравшегося на квартире И. И. Панаева. Об этом вспоминал племянник хозяина: «Не столько ум и логика обусловили его (Белинского - Н. Я.) силу, сколько совокупность их с нравственными качествами. Это был рыцарь, сражающийся за правду и истину. Это был палач всего искусственного, деланного, фальшивого, неискреннего, всяких компромиссов и всякой неправды... При этом он обладал громадным талантом, резким эстетическим чувством, страстной энергией, восторженностью и теплейшим, деликатнейшим и отзывчивым сердцем ». 76

Близко знавшие Белинского люди отмечали огромное моральное влияние его на членов кружка: «Он имел на меня и на всех нас чарующее действие. Это было нечто гораздо большее оценки ума, обаяния, таланта - нет, это было действие человека, который не только шел далеко впереди нас ясным пониманием стремлений и потребностей того мыслящего меньшинства, к которому принадлежали мы, не только освещая и указывая нам путь, но всем своим существом жил для тех идей и стремлений, которые жили во всех нас, отдавался им страстно, наполнял ими свою жизнь. Прибавьте к этому гражданскую, политическую и всякую безупречность, беспощадность к самому себе... и вы поймете, почему этот человек царил в нашем кружке самодержавно». 77

Девизом своей литературно-критической деятельности Белинский провозгласил «социальность». «Социальность, социальность - или смерть! Вот мой девиз, - писал он В. Г. Боткину в сентябре 1841 года. - Сердце мое обливается кровью и судорожно содрогается при взгляде на толпу и ее представителей. Горе, тяжелое горе овладевает мной при виде и босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного извозчика, и идущего с развода солдата, и бегущего с портфелем под мышкой чиновника». 78 Члены дружеского кружка Белинского разделяли эти новые общественные интересы, начинали в своем творчестве обращаться к изображению бедственного положения петербургских низов, все больше проникались пафосом «социальности». В начале 40-х годов на основе этой писательской группировки возникла так называемая «натуральная школа», объединившая ряд писателей-реалистов. Оформлению этого реалистического направления способствовало появление в 1842 году «Мертвых душ» Гоголя, которые, по словам Герцена, «потрясли всю Россию» и вызвали плеяду подражаний. Новая школа оформилась в течение 1842-1845 годов; к В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу, И. И. Панаеву, Д. В. Григоровичу, Н. А. Некрасову, И. А. Гончарову примкнула часть литераторов - членов кружка Петрашевского: С. Ф. Дуров, А. И. Плещеев, М. Е. Салтыков, В. Н. Майков, Ф. М. Достоевский, которые разделяли взгляды Белинского и его друзей. Достоевский восторженно вспоминал о своей встрече с великим критиком:

«Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших мимо людей и весь, всем своим существом ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда в самых страстных мечтах своих». 79

Писатели натуральной школы не были едины в своих общественно-политических взглядах. Часть из них уже становилась на позиции революционной демократии - Белинский, Некрасов, Салтыков. Другие - Тургенев, Гончаров, Григорович, Анненков - исповедовали более умеренные воззрения. Но общее для них всех - ненависть к крепостному строю и убежденность в необходимости его уничтожения - становилось связующим звеном в совместной деятельности.

В художественном плане писателей натуральной школы объединяло стремление к правдивости, честным наблюдениям над жизнью народа. Манифестом нового направления явились сборники рассказов - «Петербургский сборник» и «Физиология Петербурга». Участники их поставили себе задачей показать столицу Российской империи не с официальной, парадной стороны, а с закулисной, изобразить простонародный быт городских трущоб и закоулков. Увлечение «физиологическими» задачами привело участников новых сборников к тщательному изучению отдельных социальных прослоек, отдельных частей города и их быта.

Глубокую заинтересованность судьбами представителей низших сословий проявили не только Некрасов, хорошо знавший быт трудового народа - по собственному опыту, не только наделенный даром лингвиста и этнографа Даль, но и дворянские юноши Тургенев и Григорович.

При этом идейная направленность очерков демонстрирует непосредственную близость взглядам Белинского. Так, сборник «Физиология Петербурга» предваряется статьей критика, в которой он сравнивал Москву и Петербург. Определяющей чертой московского общества Белинский считает сохранение традиций феодального быта: «каждый живет у себя дома и отгораживается от соседа», в Петербурге же он видит центр правительственной администрации и европеизации страны. Следующие дальше произведения различных авторов иллюстрируют или развивают мысли, высказанные Белинским. Критик, например, пишет, что в «Москве дворники редки», так как каждый дом представляет семейное гнездо, не расположенное общаться с внешним миром, в Петербурге же, где каждый дом населен самыми разными людьми, дворник обязательная и важная фигура. Продолжает эту тему помещенный в сборнике очерк Даля «Петербургский дворник», в котором рассказывается о труде, жизни, взглядах вчерашнего крестьянина, ставшего заметным лицом в петербургских доходных домах.

Творчество писателей этого направления не ограничивалось изображением обитателей петербургских окраин. В их произведениях отражалась и жизнь крепостного крестьянства. В стихах Некрасова, в повести Григоровича «Антон Горемыка» и Герцена «Сорока-воровка» в качестве главных персонажей фигурируют крепостные крестьяне. Тема эта получила дальнейшее воплощение в рассказах Тургенева и романах Достоевского. Новая эпоха, естественно, породила в творчестве писателей-реалистов и нового демократического героя.На смену просвещенному дворянину в русскую литературу пришел «маленький человек» - ремесленник, мелкий чиновник, крепостной крестьянин.

Подчас, увлекаясь изображением психологических или речевых особенностей изображаемых персонажей, авторы впадали в натурализм. Но при всех этих крайностях произведения писателей натуральной школы представляли собой новое явление в русской литературе.

Об этом писал Белинский во вступлении к сборнику «Физиология Петербурга», в статье, посвященной обзору «Петербургского сборника», и в работе «Взгляд на русскую литературу 1846 года». В них говорилось, что для нормального развития литературы необходимы не только гении, но и таланты; наряду с «Евгением Онегиным» и «Мертвыми душами» должны быть публицистические и беллетристические произведения, которые в доступной читателям форме остро, своевременно откликались бы на злобу дня и укрепляли бы реалистические традиции. В этом отношении, как считал Белинский, натуральная школа стояла в первых рядах русской литературы. 80 Итак, от отдельных выдающихся реалистических произведений - к реалистической школе - вот путь, который был пройден русской литературой с середины 20-х до середины 40-х годов. Кроме того, сборники натуральной школы возвращали русскую литературу к воинствующей принципиальности «Полярной звезды» Рылеева и Бестужева. Но в отличие от гражданско-романтической направленности декабристского альманаха сборники «натуральной школы» провозглашали задачи демократии и реализма.

Успехи «натуральной школы» вызвали ожесточенную критику со стороны ее противников и прежде всего реакционных журналистов типа Булгарина и Греча. Под предлогом защиты «чистого искусства» Булгарин обвиняет сторонников «натуральной школы» в пристрастии к грубым, низким сторонам жизни, в стремлении изображать природу без прикрас. «Мы же, - писал он, - держимся правила... Природа только тогда хороша, когда ее вымоют и причешут». Активным противником «натуральной школы» стал и Н. Полевой, теперь сотрудничавший с Булгариным, и профессор Московского университета Шевырев, участвовавший в славянофильском журнале «Москвитянин». Затем к враждебной полемике против «натуральной школы» присоединились более широкие литературно-художественные круги. Изощряясь в обвинениях против «натуралистов», эта пресса всячески подчеркивала «низость» тематики, «грязь действительности» в творчестве молодых писателей. В одном из изданий даже была помещена карикатура на Григоровича, изображающая его роющимся в помойке. Однако, подчеркивая «неэстетичность» художественной манеры «натуральной школы», противники ее ни словом не упоминали о правдивости изображаемой картины, о том, что писатели этой школы освещают народную жизнь, быт угнетенных слоев населения. Игнорирование оппонентами социального аспекта в творчестве писателей «натуральной школы» показало, что борьба шла не столько из-за творческих принципов, сколько из-за общественно-политической позиции.

Русская литература в течение первой половины XIX века прошла большой и сложный путь художественного и идейного развития: от классицизма - к сентиментализму, прогрессивному романтизму, а затем - к критическому реализму; от просветительства - через идеи декабризма - к идеям демократии. Выдающиеся успехи русской литературы этого периода были обусловлены тесной связью ее с социально-историческим развитием страны, жизнью народа, общественным движением. Она явилась выразительницей наиболее гуманных и прогрессивных идей своей эпохи. Современный исследователь истории русской культуры так оценил значение литературы: «Главную стабилизирующую и созидательную роль в русской культуре XIX-XX веков сыграла литература - в ее высших, наиболее совершенных, „классичных” явлениях». 81 Передовая русская литература, ставшая нравственным вектором своей эпохи, все в большей степени начинает ориентироваться на широкую читательскую аудиторию. В 1830-х годах эта тенденция только зарождается, но к 40-50-м годам проявляется достаточно определенно. Литература «не удовлетворялась больше рукописными тетрадками в качестве тиражей, частными письмами в качестве публицистики, изящными игрушками - альманахами в качестве прессы. Она творилась теперь с шумом, адресовалась толпе; она создавала толстые журналы, она же придала подлинную мощь журнальным битвам Белинского». 82

Процесс демократизации русской литературы стимулируется и появлением первых писателей-разночинцев. Народность русской литературы возрастает с каждым новым этапом освободительного движения.

В результате необычайно возрос общественный престиж литературного творчества, влияние литературы на различные слои читателей, которые видели в ней прогрессивную общественную силу. «Вопросы литературы, - писала современница, - стали вопросами жизни, за трудностью вопросов из других сфер человеческой деятельности. Вся образованная часть общества бросилась в книжный мир, в котором одном только и совершался действительный протест против застоя умственного, против лжи и двоедушия». 83

Природа и человек в лирике Пастернака

1. Введение

2. Природа и человек в лирике Пастернака

2.1 Первый сборник стихов "Близнец в тучах": темы и образы

2.2 "Сестра моя жизнь как формула мироощущения Б. Пастернака

2.3 Мир внешний и внутренний в изображении Б. Пастернака

3. Заключение

Литература

1. Введение

Говорят, что большой поэт даже чисто внешне "похож" на свои стихи. Это относится и к произведениям Б. Пастернака. У их создателя могло быть только такое лицо (с крупными "нездешними" чертами, бездонными, слегка навыкате глазами) и такой голос, который профессор Петербургской консерватории Л. Гакель охарактеризовал как "колокольный", вызывающий в памяти "старые арбатские переулки, в которых звучание колокола застревало, не иссякало".

Б. Пастернак, пожалуй, один из самых сложных в техническом отношении поэтов двадцатого столетия. Отсюда - парадоксы, связанные с восприятием его произведений. Наверное, ни с одним крупным поэтом не связано столько высказываний и афоризмов, ставящих по сомнение непреложное достоинство его стихов - не лирического дара, а именно стихов. Вот одно из них, в интерпретации А. Ахматовой: "Пастернак всегда бросается вплавь: выплывет - хорошо, нет - значит, тонет". Очевидно, подразумевалась дерзостность и некоторая авантюрность лирических приемов художника, метафорическая насыщенность стиха Пастернака, особенно в молодости, стиха, который, по выражению С. Боброва, "был невероятно неряшлив и груб, будто он еще только учится говорить, но зато сила его поэтической образности была несравненна. Кое-что от тяжеловесного языка профессионалов-художников оставалось в нем всегда… И он положил немало труда, чтобы выправить все свои словесные огрехи". Впрочем, согласимся с поэтом, "гладких стихоплетов на свете "хоть пруд пруди", а огрехи - это беда Державиных, которых единицы".

Вспоминается и афоризм из книги Л. Гинзбург "Человек за письменным столом": "Пастернак-поэт не стихов, даже не строф, а строчек". У него есть отдельные удивительные строки, "которые контекст может только испортить". В качестве примера автор приводит пастернаковское восприятие майского расписания поездов: "Оно грандиозней святого писанья" ("Сестра моя - жизнь... "). Может быть, в этом отношении еще характернее строка "Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…", открывающая стихотворение и образующее внутри него отдельное самоценное произведение. Продолжая мысль Л. Гинзбург, что в ряде стихов Пастернака обнаруживаются столь выразительные строфы, что они затмевают и даже "остраняют" все другие. Яркий пример-первая строфа стихотворения "Любить иных - тяжелый крест…", представляющая собой законченное эстетическое целое, не нуждающееся в развитии. Известно, что В. Маяковский из всех многочисленных строф стихотворения "Марбург" выделял одну, которую называл гениальной:

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

По словам Маяковского, Пастернак "пишет так, что прочтешь и задохнешься от удивления".

Стихотворение "Давай ронять слова…" способствовало закреплению за поэтом характеристики "всесильный бог деталей", с которым он едва ли был согласен. Во всяком случае на замечание филолога и переводчика Н. Вильмонта о "взаимном опылении выразительных деталей" в его стихах Пастернак, игнорируя комплимент, отозвался весьма своеобразно: "Откуда вы знаете, что я хочу весь мой век играть деталями? Может быть, это слабость мысли, а не сила видения. Шли годы, и уже в наше время эта тема неожиданно зазвучала в предисловии С. Аверинцева к двухтомнику стихов О. Мандельштама. По мнению исследователя, "поэзия Пастернака - убежденное уравнивание случайного с сущностным и постольку апофеоз конкретности; у него "чем случайней, тем вернее" и даже Бог - "всесильный Бог деталей". А поэзия - "лето, с местом в третьем классе"; напротив, поэзия Мандельштама идет путем поступательного очищения субстанции от случайных признаков, продолжая в этом отношении импульс символизма, хотя сильно его модифицируя. Пастернак живет среди вещей своего века, беря их совершенно всерьез, - чего стоят заоконные "стаканчики купороса", за которыми "ничего не бывало и нет"! - он братается с вещами, упраздняет дистанцию между бытом и бытием…". Частное, конкретную вещь, считает С. Аверинцев, Пастернак возводит в абсолют, тогда как у Мандельштама частное пропадает за целым, деталь не заслоняет общего.

Однако разговор о частностях поэтики, стилистических удачах и погрешностях все же приобретает весьма условный характер. Сам Пастернак по этому поводу выразился очень определенно: "Плохих и хороших строчек не существует, а бывают плохие и хорошие поэты, т.е. целые системы мышления, производительные или крутящиеся вхолостую".

"Эпоха Б. Пастернака", воспринимаемая им самим катастрофически (как путь "из дыр эпохи роковой / В иной тупик непроходимый"), уникальна своей протяженностью во времени: с 10-х по 50-е включительно. Из великих русских поэтов двадцатого века этот путь прошла только А. Ахматова. И это тем более странно, что Россия-страна, в которой за стихи убивали. Об этом говорила Ахматова. Писал О. Мандельштам, а Пастернак выразил ту же мысль в первом варианте перевода "Фауста":

Немногих, проникавших в суть вещей

И раскрывавших всем души скрижали,

Сжигали на кострах и распинали,

По воли черни с самых давних дней.

Пастернаку, вспоминает О. Ивинская, были близки слова Гейне: "Везде, где великий дух высказывает свои мысли, есть Голгофа", что в известном смысле подтвердила и судьба самого поэта.

Однако Пастернак не был склонен к трагическому восприятию мира наподобие Блока, Ходасевича или Цветаевой. Ему сродни Мандельштам, также прошедший через суровые испытания, но сохранивший при этом высокий душевный тонус и любовь к жизни. Пожалуй, главное. Что характеризует лирику поэта, - удивление перед чудом существования - вот поза. В которой застыл Пастернак, завороженный своим открытием: "опять весна",-пишет в предисловии к первому изданию Большой серии Библиотеки поэта А. Синявский. Причем, удивление поэта разделяет и сама природа, все элементы мироздания:

Весна, я с улицы, где тополь удивлен.

Где даль пугается, где дом упасть боится,

Где воздух синь, как узелок с бельем

У выписавшегося из больницы…

("Весна, я с улицы, где тополь удивлен. . ", 1918)

На эффекте "удивления" (мы удивляемся тополю, а тополь - весне) и одновременно "поэтического расчленения" обыденного построено стихотворение "Сестра моя - жизнь…", в основе которого – метафора, лишний раз подтверждающая мысль о "братании" Пастернака с вещами, явлениями мира и даже самой жизнью. О "лихорадке счастья", которой был охвачен мир его ранних стихов. Таким образом, поэзия Пастернака воплощает в себе изначальное ощущение жизненной свежести, то, что Ахматова связывала с его принадлежностью к миру детства ("Он награжден каким-то вечным детством…"). О. Мандельштам понимал поэтическое творчество как игру Отца (небесного) с детьми. Сходную трактовку давал и Б. Пастернак, видя в искусстве игру ребенка, резвящегося перед лицом какого-то высшего, идеального существа. Этюды Шопена, своего любимого композитора, поэт называл исследованием по теории детства. Именно ребенку свойственно ощущение внутренней близости всему одухотворяемому им сущему, некая фамильяризация бытия. Отсюда-назначение и "гений" Поэта, Художника "мерить все на свете по-своему, чувство короткости со вселенной, счастье фамильной близости с историей и доступности всего живого".

Цель данного исследования: определить своеобразие решения темы природы и человека в лирике Пастернака, выявить ведущие образы и мотивы, актуальные для разных периодов творчества поэта.

2. Природа и человек в лирике Пастернака

2.1 Первый сборник стихов "Близнец в тучах": темы и образы

Б.Л. Пастернак родился 10 февраля 1890 года в Москве. Его отец, известный график и живописец, долгое время был профессором Московского училища живописи. Среди его близких знакомых-Поленов, Ге, Левитан. Нестеров, Серов, Рубинштейн, Л. Толстой, к роману которого "Воскресенье" художник сделал прекрасные иллюстрации. Мать-профессиональная пианистка, наделенная большим талантом, но оставившая искусство ради семьи. Ее культурная атмосфера формировала художественные пристрастия будущего поэта.

Его первым увлечением стала музыка. Юноша испытывает сильнейшее влияние близкого их дому Скрябина, с 13 лет посвящает себя сочинению музыки, профессионально занимается теорией композиции. Все обещало успех в этой области, однако спустя шесть лет Пастернак неожиданно оставляет занятия музыкой, решив. Что лишен абсолютного слуха. До последних лет жизни поэт, верный своей установке - в искусстве надо быть первым или не заниматься им вообще - не был убежден в правильности принятого им тогда решения. Но в любом случае этот поворот в биографии не обернулся большой утратой. Ибо музыка вошла в жизнь поэта и составила сердцевину его лирики. "Это, возможно, самый музыкальный из всех поэтов, - пишет Н. Вильмонт. -И эта музыкальность идет от интонационной и звуковой магии". Сам Пастернак со свойственным ему тяготением к образности говорил, что поэзия своим врожденным слухом подыскивает мелодию природы среди шума словаря и, подобрав ее, как подбирают мотив, предается затем импровизации на эту тему. Прорыв в "тьму мелодий" осознается им как важнейший природный импульс, знаменующий рождение Поэта("Так начинают. Года в два. . ", 1921 г).

"Кровное родство" творчества Пастернака с музыкой делает предметом своей статьи и профессор Л. Гаккель: "…музыка полнее любых искусств…дает ощущение коренной целостности…какого-то химического родства всего со всем".

Оценивая Лирику Пастернака с музыковедческой точки зрения, нередко употребляют выражение "ритмический динамизм": энергия ритма в стихах поэта "потрясающе сконцентрирована". Художественную манеру Б. Пастернака можно сопоставить со стилем И. Стравинского. Так или иначе, художественный метод Пастернака имеет основу, соприродную музыке: "любое его творение-это некий круг и громадное поле смыслов, единое звуковое поле", в котором все соподчинено. Отсюда - невозможность традиционного, упрощенно-семантического подхода к стихам поэта, кажущаяся несообразность, случайность логических связей внутри них. Но эта пастернаковская случайность оказывается, по мнению Ю. Тынянова, "более сильной связью, чем самая тесная логическая связь".

Б. Пастернак поступает на юридический факультет, а затем переводится на философское отделение историко-филологического факультета Московского университета. Он занимается в семинаре Г. Шпета, изучает философию Юма; далее продолжает образование в Марбургском университете под руководством известного философа Германа Когена, который предлагает поэту остаться в Германии с перспективой прохождения доцентуры. Однако Пастернак столь же неожиданно расстается с философией, как ранее - с музыкой. В Марбурге он переживает свою первую любовную драму ("Марбург"), так что, как свидетельствуют биографы, в Москву он возвращается (успев до этого посетить Швейцарию и Италию) не столько философом, сколько поэтом.

Летом 1913 года Б. Пастернак завершает первую книгу стихотворений "Близнец в тучах", которая появляется в печати в следующем году. Название сборника шокировало читателей. Оно воспринималось в духе футуризма как нечто экстравагантное и лишенное смысла. Мало кто обратил внимание на философско-символическую подоплеку, заключенную в этом словосочетании. В названии книги обнаруживается связь с древнегреческим мифом о братьях Диоскурах, Касторе и Полидевкте, которые были очень привязаны друг к другу; но при этом Полидевкт (сын Зевса) был бессмертен, а Кастор (сын царя Тиндарея) должен был умереть, как все люди. Когда Полидевкт был взят отцом на Олимп, он из любви к брату поделился с ним своим бессмертием. Поэтому считалось, что оба они, превратившись в созвездие Близнецов, попеременно появлялись на небе в качестве утренней и вечерней звезды.

Этот миф понадобился Пастернаку для иллюстрации принципиального тезиса о родстве смертного и бессмертного начал в искусстве, читателя и поэта. Ведь, как будет сказано в романе "Доктор Живаго" "…искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь". Искусство, в частности поэзия. Объединяет земное с вечным: каждый читатель (Кастор) имеет свое земное ограниченное, восприятие открывающейся ему поэзии (Полидевкт), таящей в себе вечную жизнь, бессмертие. Однако читатель необходим поэту, как Кастор Полидевку. Они –братья-близнецы, претворяющие в жизнь поэтическое искусство. Б. Пастернак был убежден, что читатель - своего рода соавтор поэта, что именно в восприятии читателя поэзия получает свое развитие, обретает бессмертие и бесконечность. Этот взгляд на природу поэзии останется у Пастернака неизменным. В 1953 году он пишет: настоящее искусство "робко желает быть мечтой читателя", предметом читательской жажды, и нуждается в его отзывчивом воображении не как в дружелюбной снисходительности, а как в составном элементе…как нуждается луч в отражающей поверхности… чтобы играть и загораться".

Сами же стихи первой поэтической книги, равно как и следующей ("Поверх барьеров", 1917), отмечены повышенной метафоричностью("Я жизнь в стихах собью так туго,/ Чтоб можно было ложкой есть…", "Памяти Марины Цветаевой". 19430. эффонией (звукописью), которой молодой Пастернак предавался, по словам Н. Вильмонта, "с какой-то блаженной очумелостью и радостной серьезностью".

Я люблю тебя черной от сажи

Сожигания пассажей, в золе

Отпылавших андант и адажий,

С белым пеплом баллад на челе.

С загрубевшей от музыки коркой

На поденной душе, вдалеке

Неумелой толпы, как шахтерку,

Проводящую день в руднике,-

Вот, пожалуй, самое характерное из ранних стихотворений поэта ("Скрипка Паганини"), в которых, как пишет близко знавший Пастернака литературовед и переводчик К. Локс, "…слова лезли откуда-то из темного хаоса первичного. Часто он и сам не понимал их значения и лепил строку за строкой в каком-то отчаянном опьянении - жизнью, миром, самим собой…"

2.2 "Сестра моя жизнь как формула мироощущения Б. Пастернака

"Сестра моя – жизнь"(1922) - лучший поэтический сборник Пастернака. Он включает в себя стихотворения, создававшиеся летом 1917 года, в частности такие шедевры, как "Памяти Демона", "Про эти стихи", "Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе…""Определение поэзии", "Любимая-жуть! Когда любит поэт…" и др."Лето 1917 года было летом свободы, - напишет в 1926 году Пастернак М. Цветаевой, подразумевая "поэзию времени" и "свою". Лето составляет атмосферу книги, это апогей чувств поэта, то состояние природы и мира, когда все вещи, люди и события до конца выявляют свою скрытую сущность. Выявляют с помощью поэта, художника: "Я видел лето на земле, как бы не узнававшее себя, естественное. Как в откровении. Я составил о нем книгу. В ней я выразил все, что можно узнать о революции самого небывалого и неуловимого"("Охранная грамота", 1930).

Книга имеет двух адресатов: Елена Виноград и Михаил Юрьевич Лермонтов. Причем книга посвящена не памяти Лермонтова, а "самому поэту, как если бы он еще жил среди нас, - его духу, все еще действенному в литературе". Лермонтов для Пастернака был олицетворением "творческой смелости и открытий, основанием повседневного свободного поэтического утверждения жизни". Не случайно сборник открывается стихотворением "Памяти Демона".

Это посвящение свидетельствовало о непрочности связей поэта с футуристами, отказавшимися от литературных традиций и призывавших "сбросить" Пушкина и прочих классиков "с корабля современности", перешагнувших через прошлое и настоящее в умозрительное, ирреальное будущее. Пастернак же, комментируя смысл посвящения, писал Ю.М. Кейдену (1958): "Пушкиным началась наша современная культура… Пушкин возвел дом нашей духовной жизни, здание русского исторического самосознания. Лермонтов был его первым обитателем. В интеллектуальный обиход нашего времени Лермонтов ввел глубоко независимую тему личности, обогащенную впоследствии великолепной конкретностью Льва Толстого, а затем чеховской безошибочной хваткой и зоркостью к действительности…"

Эти же качества воспитывает в себе и Пастернак. Стихотворение "Памяти Демона" имеет для него программный характер. Ему двадцать семь. Столько же, сколько было Лермонтову в последний год жизни. Он понимает, что пора выходить на пик своей поэтической формы, освобождаться от "заигрывания" (письмо к К.Г. Локсу от 27.1. 1917 г) со своими "демонами"-как литературными, так и социально-идеологическими. Но, избавившись от демонов-искусителей, сотворить Демона идеального - олицетворение поэтической силы и любви. Поэтому от читателя требуется максимальная работа воображения; он вновь приглашается в соавторы, чтобы понять и почувствовать такие, например. строчки:

…И не слышал колосс,

Как седеет Кавказ за печалью.

"Сестра моя – жизнь"-книга о любви; Демон концентрирует ее в себе. Ему присуща более широкая палитра чувств (слышал, как седеет), более интенсивных, по сравнению с простыми смертными, сравнимых с горной лавиной. Почему "седеет Кавказ за печалью"? Очевидно, здесь расчет на визуальный эффект, ориентация на картину М.А. Врубеля "Демон(сидящий)", кстати написанную в год рождения Пастернака(1890). Печаль-это сам Демон. За ним - горы. Чувства Демона передаются природе(основное содержание книги - слияние души человека с мирозданием) Кавказ седеет от чувств Демона, который сам внешне не меняется. Но за "печалью" можно понять и как "после печали", "от печали", "вследствие печали": временная последовательность, причинно-следственная связь в воздействии Демона на природу, растворения его в ней. Лермонтовский и врубелевский Демон с оголенными руками оборачивается пастернаковским Демоном, "не сплетающим", как его предшественник, "исхлестанных, в шрамах"(от терний жизни земной и надземной) рук. "Стихотворение читается…как передача творческого состояния самого автора. Это к нему, к поэту, Демон "приходил по ночам…от Тамары" как воплощение живого духа Лермонтова" как связующее золотой век с серебряным.

Это стихотворение выходит за рамки поэтического посвящения Лермонтову. Это "пролог к целой книге, предвосхищение ее коллизий. Детали старого сюжета - решетка монастырского окна, лампада - ассоциативно перемещаются в план бессонных творческих ночей; мы вспомним потом о Демоне, когда нечто "демоническое" скажется в лирическом "я" книги - в образе поэта ("Любимая-жуть! Когда любит поэт…"); и даже мотив "Спи, подруга…" не умещается в сюжете Тамары - он неоднократно повторяется в любовных положениях "Сестры": "И фата-морганой любимая спит", "Спи, царица Спарты…"Субъективный план стихотворения(творчество) тоже растворяет Демона в широком "разливе" жизни, приглушает его главное романтическое свойство-противостояние миру"

Это принципиальный момент, касающийся отличия метода Б. Пастернака от "зрелищно-биографического самовыражения", свойственного большинству его современников, на романтический манер противополагавших миру свое поэтическое "Я". "Под романтической манерой, - пишет Пастернак в "Охранной грамоте",-крылось целое мировосприятие. Это было понимание жизни, как жизни поэта. Оно перешло к нам от символистов, символистами же было усвоено от романтиков, главным образом немецких. Усилили его(такое понимание судьбы и роли поэта) Маяковский и Есенин". Добавим сюда Гумилева, Ходасевича и Цветаеву как не менее ярких выразителей той же тенденции.

Б. Пастернак в какой-то мере следует этой традиции, когда противопоставляет свое мировидение. Свой "резон"("что в грозу лиловы глаза и газоны…")"старшим". "людям в брелоках", обывателям("Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе…"), когда клеймит их лживый, "ухмыляющийся комфорт", "подмену больших чувств на "спаивание" и "общелягушачью…икру" пошлых связей, воздвигая надо всем этим свое отношение к женщине как к "вакханке с амфор" и красоте мира, "утру в степи под владычеством Пылящихся звезд…"(Любимая-жуть! Когда любит поэт…"). Однако это противостояние поэта мещанскому окружению,! "надежному куску" сытой, торгашески-заурядной жизни не становится основным конфликтом книги. Оно снимается, захлестывается пастернаковским приятием жизни во всех ее проявлениях - от запаха винной пробки до Млечного Пути, от "чела подруги" до "лица лазури". Конфликт этот преодолевается также и утверждением всевластной, очищающей силы искусства.

Это было своего рода долгожданной компенсацией за распад и ужасы войны. "Дурной сын" земли, которой "тошно от стука костей"("Дурной сон") и которая, "зачерпывая бортом скорбь", несется куда-то в пучину вместе "со стонущей от головокружения" вселенной "Артиллерист стоит у кормила…"), сменяется ощущением наступившей гармонии.

Летом 1917 г. Пастернаку, по его же собственным словам, открылась "вечность, сошедшая на землю". Он ощутил грозу как "мокрый нахлест счастья" на розах, ресницах и тучах, состояние. Когда даже "хобот малярийный" комара, выросший до гигантских размеров, воспринимается как "стрекало озорства", одно из проявлений жизненной благодати. Название же книги "Сестра моя - жизнь" ассоциируется в нашей критике с принципом "благоговения перед жизнью", выдвинутым немецким философом-гуманистом А. Швейцером и восходит к характеру общения с природой (брат-солнце, сестры-птицы и. т.д.) средневекового монаха Франциска Ассизского. К образу которого примерно тогда же обратился и М. Волошин ("Святой Франциск", 1919 г).

Отсюда - пастернаковское "Определение поэзии". Это вся жизнь, целое мироздание во всем многообразии звуков и запахов, разливе красок, богатстве ощущений. Это и "ночь, леденящая лист", и "двух соловьев поединок", и "слезы вселенной", и чувственное осязание "купаленных доньев", "и сады, и пруды, и ограды…" Творчество-это совокупность всех жизнепроявлений: "Сон, и совесть, и ночь и любовь оно". Поэтому сами стихи принадлежат не только поэту и его слушателям. Вся окружающая поэта жизнь, неисчерпаемость мира порождает их и вбирает обратно.

На тротуарах истолку

С стеклом и солнцем пополам,

("Про эти стихи")

Происходит смещение привычных понятий: стихи предназначаются не другу, не человечеству, а рамкам окна, потолку и зиме. И тянет их не к триумфальным воротам, а к "дыре, засыпанной крупой". Пастернаковская поэзия пронизывает, одухотворяет собой прозу жизни, наполняя ее красотой. Прозаизмы перестают ощущаться как прозаизмы, ведь поэзия "валяется в траве под ногами". Но при этом "и через дорогу за тын перейти/Нельзя не топча мирозданья".

Этот подход к строительному материалу стихотворения, предполагающий, казалось бы, совмещение несовместимых начал, вполне соответствовал магистральному направлению в европейской поэзии 10-20-х гг.Г. Аполлинер, Б. Сандрар, П. Элюар, Ю. Тувим, В. Незвал смело вводили в стихи самые прозаические материи. Проявляли настоящую нежность по отношению к простым нюансам быта. Запредельные сферы, отрешенность от мира и тематическая замкнутость символистов остались в прошлом, уступив место так называемому "поэтическому реализму". Пастернаковские образысродни будничным афишам г. Аполлинера, которые вдруг "запели"(поэма "Зона") или "толстой веревке, где сушится фермерш белье на заре"Р. Деснона("Ночь ночей без любви"), по соседству с которой беседуют влюбленные. Во всех этих случаях "возвышенное, высокое…гармонически смыкается в нечто единое с земным, обычным…Роль поэта - не нарушить, не спугнуть, превратиться в уши, в ноздри, в глаза, и вбирать, впитывать себя то, что источается, расточается природой…" А потом, возможно. И уступить право на "декламацию" чердаку или сырым комнатам.

Эта установка непосредственно декларируется в стихотворении "Весна", вошедшем в сборник "Поверх барьеров":

Поэзия! Греческой губкой в присосках

Будь ты, И меж зелени клейкой

Тебя б положил я на мокрую доску

Зеленой садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжи и фижмы.

Вбирай облака и овраги,

А ночью, поэзия, я тебя выжму

Во здравие жадной бумаги.

В статье "Несколько положений"(1918, 1922) эти мысли приобретают характер теоретических формул6 2Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно-губка.

Они решили, что искусство должно бить. Тогда как оно должно всасывать и насыщаться.

Они сочли, что оно может быть разложено на средства изобразительности, тогда как оно складывается из органов восприятия".

"Великолепное косноязычие" ранних стихов замкнутого в себе поэта сменяется его диалогом со своей душой, другими людьми (да и как иначе - ведь жизнь "расшиблась весенним дождем обо всех"), с природой, с самим мирозданием, с которым Пастернак делится своей любовью и которое гармонизирует своим творчеством. Однако, выпуская душевную энергию в пространство, поэт сторицей возвращает эту стихию чувств обратно, поскольку:

И сады, и пруды, и ограды,

И кипящее белыми воплями

Мироздание - лишь страсти разряды,

Человеческим сердцем накопленной.

("Определение творчества")

"Милый Пастернак, - писала ему М. Цветаева. - Выявление природы…Бог задумал вас дубом, а сделал человеком, и в Вас ударяют все молнии…"Не удивительно, что вся природа в стихах Пастернака приходит в движение, одухотворяется, наполняется поэтической силой.

Чьи стихи настолько нашумели,

Что и гром их болью удивлен,-

Вопрошает готовый "обнять небосвод" и "влить" в поцелуй "таянье Андов" поэт, ощущая Как "звезды благоуханно разахались", как целуются капли дождя, "И рушится степь со ступенек к звезде". Мгновение раздвигает границы, гроза получает статус "моментальной навек". Это и есть то, что сам Пастернак назвал "импрессионизмом вечного".

Возможность так ощущать жизнь дается лишь в редкие, катастрофические моменты земной истории, которые вдвойне, втройне обостряют поэтическое восприятие: "В это знаменитое лето 1917 года, - вспоминает писатель, - в промежутке между двумя революционными сроками, казалось, вместе с людьми митинговали и ораторствовали дороги, деревья и звезды. Воздух из конца в конец был охвачен горячим тысечеверстным вдохновением и казался личностью с именем, казался ясновидящим и одушевленным". Пастернаку это дало возможность, как мало кому из поэтов, выразить в стихах ощущение жизненной свежести, здоровья и новизны, вызываемое большим чувством. Вот один из образов, ставших классическим: "И вдруг пахнуло выпиской из тысячи больниц…"("Дождь"). В стихотворении "Любимая-жуть!.." эта метафора достигает вершинного звучания:

И всем, чем дышалось оврагам века,

Всей тьмой ботанической ризницы

Пахнет по тифозной тоске тюфяка,

И хаосом зарослей брызнется.

Мир Пастернака "многоглаз",-заметил Вяч. Вс. Иванов,-вещи глядятся друг в друга и в поэта". А сам поэт словно меняется с ними местами. Стихотворение написано как бы от лица природы, причем поэт ощущает себя ее частицей, элементом мироздания. "Обычный параллелизм - "я и сад"-оборачивается равенством: "я - сад",-отмечает А. Синявский. Если Маяковский и Цветаева хотят говорить за весь мир от своего лица, то Пастернак предпочитает, чтобы мир говорил за него и вместо него: "не я про весну, а весна про меня", "не я-про сад, а сад - про меня".

Что и говорить - поэт меньше всего заботился о "зрелищно-биографическом самовыражении". Более того, он старался затеряться в огромном, но для него всегда целостном мире, ставя себя в один ряд с любой, пусть неодушевленной его частицей, например с деревьями по ту сторону водного простора. В позднем стихотворении "Заморозки"(1956) встречаем такие характерные пастернаковские строки.

Холодным утром солнце в дымке

Стоит столбом огня в дыму.

Я тоже, как на скверном снимке,

Совсем неотличим ему.

Пока оно из мглы не выйдет,

Блеснув за прудом на лугу,

Меня деревья плохо видят

На отдаленном берегу.

Это специфический пастернаковский "реализм", который составляет "особый градус искусства, высшую ступень авторской точности". Французский поэт Б. Сандрар сказал про Марка Шагала: "Корову берет и коровой рисует". Пастернак, подхватим эту метафору, деревья берет и деревьями рисует, точнее деревьями смотрит. Поэтому и создается такое ощущение, что его поэтический образ, наподобие воронки, втягивает в себя.

2.3 Мир внешний и внутренний в изображении Б. Пастернака

В 1923 году выходит четвертая книга Б. Пастернака "Темы и вариации", фактически вобравшая в себя то, что по каким-либо причинам не вошло в предыдущий сборник. Ведущей и здесь продолжает оставаться тема любви, которая в ряде случаев наполняется литературными ассоциациями, идущими от Шекспира, Гете и Пушкина. По сравнению со стихами третьей книги, эта тема приобретает более трагическое звучание, которое достигает апогея в цикле "Разрыв".

Уже в предыдущем сборнике Б. Пастернак зарекомендовал себя как поэт ночи. Ночь сопутствует любви, обуславливает бездонность и загадочность чувства. Ныне же "алмазный хмель" души сменяется мрачными озарениями в духе Новалиса, пронизывающими черную безысходность ночи. За образами стихов - высверки галлюцинирующих видений, которые можно "уловить", только "войдя" самому в подобное состояние. Только тогда можно представить себе отвлеченные понятия("ошибается ль еще тоска? ") чуть ли не в качестве действующих лиц житейской драмы.

Похожие рефераты:

Проблема интеллигенции в эпоху революции. Роман Пастернака - повествование об интеллигенции и революции. Политический символ свободы и борьбы против подавления личности. Пастернак опальный, гонимый, непечатаемый - Человек с большой буквы.