Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Положение в Карелии

Положение на оккупированных территориях

Одним из ключевых решений, которое было принято в отношении населения Восточной Карелии при её оккупации, было разделение по этническому принципу. К национальному, занимавшему привилегированное положение, населению были отнесены так называемые «родственные народы»: карелы (39,6 % от всего населения), финны (8,5 %), ингерманландцы, вепсы, эстонцы, мордва. В группу «ненационального» населения попали русские (46,7 %), украинцы (1,3 %) и прочие народы. Основанием для определения национальности служила национальность родителей, в число прочих факторов входили родной язык и язык, на котором велось обучение. Принадлежность к той или иной группе влияла на зарплату, распределение продовольствия, свободу передвижения . «Неродственное» население предполагалось выселить на территорию РСФСР, оккупированную Германией, для чего еще 8 июля 1941 г. главнокомандующий финляндскими войсками Маннергейм отдал приказ о его заключении в концентрационные лагеря . Основанием для заключения являлись такие факторы, как нежелательное присутствие лиц на территории с точки зрения военного управления, политическая неблагонадежность. Отправке в лагеря также подлежали лица, чьё нахождение на свободе было признано нецелесообразным .

Положение на неоккупированных территориях

Две трети территории Карелии попали под контроль финских войск. На территориях, которые удерживались Советским Союзом, по-прежнему продолжали существовать органы власти республики. Однако столица была временно перенесена в Беломорск , где находились все руководящие органы и штаб командования Карельским фронтом .

По неоккупированным территориям Карелии пролегали важнейшие пути сообщения. Так, по Октябрьской железной дороге грузы везлись из Ленинграда в Мурманск и обратно, в том чесле полученные от союзников по ленд-лизу . Это позволило этим городам долгое время обороняться .

Финская разведывательная деятельность

Финская разведка в лагерях воннопленных активно осуществляла вербовку агентуры для засылки на территорию СССР через линию фронта. С целью подготовки агентов в 1942 году была создана Петрозаводская разведшкола, находившаяся на улице Гоголя.

Срок подготовки агентов в школе (кроме радистов) был от одного до трёх месяцев. Изучались следующие предметы: лыжная подготовка, картография, радиодело, диверсионное дело, агентурная подготовка (вербовка). Агенты перебрасывались в советский тыл группами, в основном по двое, обычно под видом красноармейцев - на самолётах, гидросамолётах, лодках. 1600 военнопленных были переданы финской разведкой для использования в разведывательных органах Германии.

Начальником разведывательной школы с июня по февраль был бывший командир 2-го батальона 268-го стрелкового полка 186-й стрелковой дивизии РККА А.В. Владиславлев, до того старшина финского концлагеря № 1 для пленных советских офицеров. После перемирия с СССР Владиславлев написал официальное заявление с просьбой оставить его в эмиграции на территории Финляндии, однако он был выдан Советскому Союзу и в мае казнён.

Концентрационные лагеря

Целью создания финских концлагерей была было предотвращение сотрудничества местного населения с советскими партизанами и эксплуатация заключенных в качестве дешевой рабочей силы.

Первый концентрационный лагерь для советских граждан славянского происхождения, в том числе женщин и детей, был создан 24 октября 1941 года в Петрозаводске .

В концентрационные лагеря направлялось «неродственное» (в основном этническое русское) население . Нужно отметить, что приказ Маннергейма был выполнен не до конца, что видно из статистики численности населения концентрационных и трудовых лагерей. При общей численности населения оккупированных территорий Карелии примерно 86 000 человек, численность заключённых лагерей достигла своего пика (23 984 человека) в апреле 1942 г. и снизилась до 14 917 к январю 1944 г. Необходимо учесть то, что в это число входили примерно 10 000 жителей севера Ленинградской области, переселённые от линии фронта в лагеря, в основном петрозаводские . Таким образом, бóльшая часть «неродственного» населения Карелии, несмотря на приказ, оставалась на свободе.

Динамика численности заключённых в финских концентрационных лагерях в Карелии :

Всего на территории оккупированной Карелии действовало 10 финских концентрационных лагерей, из них 6 в Петрозаводске . За годы оккупации через них прошло около 30 тысяч человек . Около трети из них погибло. В эту статистику не входят данные о лагерях военнопленных, первые из которых начали создавать ещё в июне 1941 года и режим в которых мало чем отличался от режима концентрационных лагерей.

В своём письме домой 17 апреля 1942 года известный финский политический деятель и депутат сейма Вяйне Войонмаа (V.Voionmaa ) писал :

…из 20-тысячного русского населения Ээнислинна, гражданского населения 19 тысяч находятся в концлагерях и тысяча на свободе. Питание тех, кто пребывает в лагере, не очень-то похвалишь. В пищу идут лошадиные трупы двухдневной давности. Русские дети перерывают помойки в поисках пищевых отходов, выброшенных финскими солдатами. Что сказал бы Красный крест в Женеве, если бы знал о таком…

Из-за плохого питания в финских концентрационных лагерях уровень смертности был очень высок, в 1942 году он был даже выше, чем в немецких концлагерях (13.7 % против 10,5 %) . По финским данным, во всех «переселенческих» лагерях с февраля 1942 года по июнь 1944 года умерли от 4 000 (из них примерно 90 % в 1942 году) до 4 600 человек, или 3 409 человек по персональным спискам, в то время как, по свидетельству бывшего заключённого А. П. Коломенского, в обязанности которого входило вывозить и захоранивать трупы умерших из «переселенческого» лагеря № 3, только за 8 месяцев с мая по декабрь 1942 года и только в этом лагере погибли 1 014 человек .

Заключённые финских концлагерей, как и немецких, отрабатывали «трудовую повинность». На принудительные работы направляли с 15-летнего возраста, а в «трудовом» лагере в Кутижме - даже 14-летних подростков , с состоянием здоровья не считались . Обычно рабочий день начинался в 7 часов и продолжался до 18-19 часов, на лесозаготовках - до 16 часов с часовым летом или двухчасовым зимой перерывом на обед . Поскольку мужчины были призваны в армию в первые дни войны, большинство «рабочей силы» в лагерях составляли женщины и дети. В 1941-1942 годах работу заключённых лагерей не оплачивали, после поражения немцев под Сталинградом стали платить от 3 до 7 финских марок в день, а непосредственно перед заключением перемирия ещё больше - до 20 марок (по свидетельским показаниям А. П. Коломенского) .

Фотография концлагеря (т. н. «переселенческого» лагеря), располагавшегося в Петрозаводске в районе Перевалочной биржи на Олонецкой улице. Снимок сделан военным корреспондентом Галиной Санько после освобождения Петрозаводска летом 1944 года, использовался советской стороной на Нюрнбергском процессе. .

Особой жестокостью по отношению к заключённым отличалась охрана «переселенческого» лагеря № 2, неофициально считавшегося «лагерем смерти» (в этот лагерь направляли «недостаточно лояльных» заключённых), и его комендант, финский офицер Соловаара (финск. Solovaara ), осуждения которого как военного преступника после войны безуспешно добивались советские власти. В мае 1942 года он на построении лагеря устроил показательное избиение заключённых, вся вина которых заключалась в том, что они просили милостыню. За попытки уклониться от лесозаготовок или отказаться от работ финские солдаты подвергали заключённых телесным наказаниям на глазах всех работающих для того, чтобы, как выражались финны, «другие учились» .

Согласно сведениям, полученным советской Чрезвычайной государственной комиссией по расследованию действий финских оккупантов в 1941-1944 годах, в концлагерях практиковались медицинские опыты над узниками и клеймление узников, причём, в отличие от немцев, финны не только делали татуировки узникам, но и клеймили их калёным железом. Как и немцы, финны торговали «рабами» с «восточных территорий», продавая насильно угнанных на работы советских граждан для использования в сельском хозяйстве.

Всего, по данным К. А. Морозова, за 1941-1944 годы в Карелии погибло около 14 000 мирных жителей. В данное число не входят военнопленные, однако следует учитывать следующее обстоятельство - до 1942 года в РККА фактически отсутствовал единый документ, удостоверяющий личность рядового и сержантского состава (красноармейская книжка). Поэтому как немцы, так и финны причисляли к военнопленным абсолютно всех лиц, хотя бы примерно подпадающих под призывной возраст. Если при этом учесть, что подавляющее большинство сельского населения в СССР паспортов тоже не имело, становятся понятны совершенно фантастические цифры «сдавшихся в плен» и, соответственно, к числу «военнопленных», погибших в лагерях, следует отнести немалое количество гражданского населения.

Финский офицер прощается с хозяевами (Петрозаводск). Многие в Финляндии считают, что оккупация Карелии выглядела именно так.

Список концентрационных лагерей и тюрем на территории Карелии

Согласно Справочнику Фонда взаимопонимания и примирения Российской Федерации (Росархив, Москва, 1998 г.) на территории Карело-Финской ССР в годы войны находилось 17 концлагерей и тюрем, не считая Петрозаводских концлагерей. А именно:

1. Центральная тюрьма п. Киндасово
2. Территориальная тюрьма Кестеньги
3. Концлагерь Киннасваара
4. Концлагерь Колвасярви (Куолоярви)
5. Лагеря для перемещённых лиц (1 ЦВА Восточная Карелия)
6. Концлагерь Абакумов-Бузянская
7. Концлагерь Хабаров-Клеева
8. Концлагерь Климанов-Лисинский
9. Концлагерь Ляпсин-Орехов
10. Концлагерь Орлов-Сименков
11. Концлагерь Семереков-Свиридов
12. Концлагерь Тахуилов-Звездин
13. Концлагерь Хепосуо
14. Концлагерь Паалу
15. Концлагерь Видлицы
16. Концлагерь Совхоза
17. Концлагерь Ильинское

Корме вышеперечисленных, существовали 7 концентрационных лагерей в Петрозаводске:

1. Концлагерь № 1, располагался на Кукковке (ныне - Старая Кукковка)
2. Концлагерь № 2, располагался в бывших домах Северной точки
3. Концлагерь № 3, располагался в бывших домах Лыжной фабрики
4. Концлагерь № 4, располагался в бывших домах Онегзавода
5. Концлагерь № 5, располагался в Железнодорожном посёлке (в годы войны - Красная Горка)
6. Концлагерь № 6, располагался на Перевалочной бирже
7. Концлагерь № 7, располагался на Перевалочной бирже

Преследование обвиняемых в военных преступлениях

Никто из финских военных, обвиняемых в военных преступлениях, не понёс наказания за преступления против человечности и военные преступления, в отличие, например, от нацистских военных преступников и коллаборационистов из республик Прибалтики и Украины .

После окончания войны руководитель Союзнической Контрольной комиссии А. А. Жданов передал 19 октября года премьер-министру Финляндии У. Кастрену список, в котором значился 61 человек, которых советская сторона требовала задержать за военные преступления. Из лиц, перечисленных в списке, кроме военных комендантов 34 человека были на службе в штабе Военного управления, в основном в концлагерях, и шесть человек - в лагерях военнопленных. По списку с октября 1944 года по декабрь 1947 года финскими властями было задержано 45 человек, из которых 30 были освобождены за отсутствием вины, 14 наказаны незначительными сроками лишения свободы за конкретные уголовные преступления (вскоре освобождены) и один - штрафом. Остальные так и не были разысканы, при этом финские власти ссылались на «неясность» списка, а советская сторона не настаивала на его уточнении, хотя имела для этого все возможности. В частности, бывшие военные коменданты В. А. Котилайнен и А. В. Араюри после войны уехали из Финляндии. Их имена также были в списке, их обвиняли в неравном распределении продуктов (что привело к смерти от голода и болезней многих заключённых концлагерей) и использовании детского труда. С обоих обвинение было снято после их возвращения в Финляндию в 1948 и 1949 годах . На основании финских документов оба они обвинялись в нацизме , но уже в конце 40-х годов финские юристы сняли с них это обвинение. По мнению доктора права Ханну Рауткаллио, никакого состава преступления в сущности не было: «Правду в отношении к гражданскому населению надо искать между крайностями. Там, конечно, были отклонения, но комиссия Куприянова в своём рапорте объявила преступным почти всё, что делали финны».

Финских военных, обвиняемых в военных преступлениях, и коллаборационистов, оказавшихся в плену или задержанных советскими военными властями, судили советские трибуналы. Все они получили значительные сроки и смогли вернуться на родину только после амнистии, объявленной Хрущевым в 1954 году.

Библиография

• Сулимин С., Трускинов И., Шитов Н. Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР. Сборник документов и материалов. Государственное издательство Карело-Финской ССР. 1945.
• Мороэов K.A. Карелия в годы Великой Отечественной войны 1941-1945. Петрозаводск, 1975.
• С. С. Авдеев Немецкие и финские лагеря для советских военнопленных в Финляндии и на временно оккупированной территории Карелии 1941-1944 г.г. Петрозаводск, 2001.

Что мы знаем о Карельском фронте? Да почти ничего. На память приходит лишь изумительный фильм Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие…»

1941. Нападение

Через 9 суток после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, в ночь с 30 июня на 1 июля 1941 г. на ряде участков государственную границу СССР пере­шли финские войска. Финские оперативные сводки так сообщали об этих событиях: «6-й армейский корпус. Город Олонец захвачен 5 сентября, в 20 часов достигли северо-западной части Мегреги. Продвижение продолжается. Вторглись в Нурмолицу . Идут бои. Около половины Олонца горит». Финский офицер М. Хаавио сделал такую запись в своем дневнике: «10 сентября. Этот день стал праздничным. Утром состоялся парад в Олонце , на площади Куттуева. Парад прошел так же, как в мирное время в Хельсинки перед Никольским собором. Колонны стояли ровными рядами. Оркестр исполнил марш. Генерал Пааво Талвела сказал: «Солдаты! Отважные наши войска два дня назад заняли Олонец и повернули фронт в сторону Свири. Так исполнилась мечта, о которой лишь редкие осмеливались грезить и лишь смелые совершали ради нее дела».

Ополченцы... В этом слове сразу же слышится нечто штатское, необученное, представляются наспех одетые в шинели интеллигенты в очках. А между тем в ряды ленинградских ополченцев июля 1941-го года добровольно, не по призыву, вступила самая настоящая питерская элита: рабочая, научно-образовательная, инженерно-техническая. Так, 2-й Приморский и 2-й Выборгский полки дивизии формировались из студентов и преподавателей Политехнического и Технологического институтов, Лесотехнической академии, Академии связи, рабочих и ИТР знаменитых заводов и фабрик Выборгской стороны и Приморского района. В строю стояли ветераны 1-й Конной рядом с зелеными комсомольцами. Отцы шли в ополчение вместе с сыновьями, а профессор «Техноложки» Зубрицкий вступил в дивизию вместе со своими студентами.

В дивизию влились и несколько десятков молодых испанцев, подросших детей защитников республики, эвакуированных в СССР в 30-е годы. Из командир, подполковник Квятковский писал: «В боевом отношении бойцы растут у меня на глазах, буквально с каждым часом. Испанские парни составили ядро разведроты. Смелыми вылазками отличились Хосе Ортес, Игнасио Моро, Марселино Пенья. Был схвачен врагом и зверски замучен Анхель Мадера. Героизм был массовым, а воевать приходилось против поднаторевшего в лесных боях противника, с трехлинейками против автоматов «Суоми». В тяжелом положении оказалась дивизия народного ополчения. Противник оттеснил ее к северу от дороги Ильинской завод - Олонец . От Нурмолиц она пыталась пробиться к Олонцу и соединиться с другими частями, но противник преградил ей путь на юг и навязал бой у деревни Нурмолицы . Тяжелый, кровопролитный бой продолжался два дня. Из дневника ополченца: «5 сентября (76-й день войны). Первый полк дивизии народного ополчения прямо с марша вступил в бой у деревни Новый Бор, на пути к Дятлицам. В течение дня ополченцы отбили три вражеские атаки. Жестокий бой второго и третьего полков у Нурмолицы ». Бросив против дивизии народного ополчения большие силы, противник тем самым ослабил нажим на части 67-й и 314-й дивизий. Они почти без потерь переправились через Свирь, а 3-я бригада морской пехоты закрепилась на северном берегу Свири. Командир дивизии народного ополчения Алексеев решил отходить от Нурмолиц на восток, в район станции Таржеполь Кировской железной дороги, а затем на север, к Петрозаводску . Предстояло преодолеть около 150 км по лесным тропам. Дивизия двинулась в путь. Шли 11 суток. Связи у дивизии не было. Люди питались в основном подножным кормом - грибами, ягодами, неубранной с полей картошкой. 16 сентября дивизия вышла на железную дорогу между станциями Таржеполь и Ладва. Вышла в полном порядке, сохранив артиллерию и обозы. В ходе пяти месяцев ожесточенных сражений 7-я армия, располагая ограниченными силами, измотала и обескровила финскую Карельскую армию и остановила ее продвижение на всех направлениях. После 8 декабря 1941 года войска Карельского фронта на огромном пространстве от полуострова Рыбачий до реки Свирь заняли прочную оборону. Ни финнам, ни немцам больше не удалось продвинуться ни на шаг.

Оккупация

Оккупационная политика финских властей предполагала различные подходы к местным жителям в зависимости от их происхождения. Родственные финнам в этническом отношении карелы и вепсы должны были остаться на своей территории и стать будущими гражданами Великой Финляндии . Этнически не родственные финнам местные жители, основную массу которых составляли русские, рассматривались как иммигранты, инонационалы, которые должны были покинуть Карелию навсегда после разгрома СССР. Для изоляции инонационалов по приказу маршала Маннергейма от 8 июля 1941 г. на оккупированной территории создавались концлагеря. Местным жителям запрещалось иметь любое оружие и радиоаппаратуру, находиться на улице с 21 до 6 часов утра, присваивать или портить оставшееся государственное имущество, хранить или распространять запрещенные книги. За нарушение грозила смертная казнь. Составной частью политики финнизации являлось также переименование населенных пунктов. Так, Петрозаводск стал называться Аанислинна, Олонец - Аунуслинна.

1944. Ответный удар

К середине 1944 г. противник создал исключительно мощный и глубоко эшелонированный рубеж обороны. На 1 км фронта укрепрайона приходилось по 4-5 дотов и десятки дзотов. Утром 23 июня 1944 года Ладожская флотилия высадила десант в междуречье Тулоксы и Видлицы в тылу финской обороны для содействия войскам, наступавшим с фронта. При поддержке кораблей и флотской авиации десантники должны были перерезать железную и шоссейную дороги, идущие от Олонца на Питкяранту. Высадка прошла успешно. Финны срочно направили к месту высадки части 15-й пехотной бригады и отдельный егерский батальон. Сильными контратаками финны попытались загнать десант в озеро, но им это не удалось. На следующий день здесь высадилась еще и 3-я бригада морской пехоты. Ладожская флотилия поддерживала десантников огнем своей артиллерии. Все атаки финнов были отбиты. Высадка крупного десанта в тылу финских войск и обход их главной полосы обороны создали реальную угрозу окружения 5-й и 8-й финских пехотных дивизий. Поэтому командование противника было вынуждено в ночь на 24 июня отвести свои части на западный берег Видлицы. Преследуя отходящих финнов, части 37-го гвардейского корпуса 25 июня заняли Олонец , а на следующий день - Нурмолицы . А уже 21 июля 1944 г. передовые части 176-й стрелковой дивизии вышли на государственную границу СССР. Лейтенант Кошкаров вспоминает: «Мы остановились на стыке границ трех государств - России , Финляндии и Норвегии . После окончания войны я продолжил службу в учебной роте капитана Турищева. Командиром батальона был майор Путин . Первое время наша часть находилась в деревне Нурмолицы , а затем батальон перевели в город Лахденпохья. Здесь я и демобилизовался».
И напоследок - сообщение на одном из форумов в Интернете: «Ездил на родину жены, в Карелию , и во время похода за грибами в район д. Нурмолицы в лесу, неожиданно для себя, опознал в том, что ранее считал обычными замшелыми ямами - блиндажи, артиллерийские позиции, окопы и воронки без счета…».

Боевые действия войск Северного (с 23 августа 1941 г. Карельского) фронта, 7-й отдельной армии, 23-й армии Ленинградского фронта, Северного и Балтийского флотов, Ладожской, Онежской и Беломорской флотилий в целях обороны Карелии.

К началу Великой Отечественной войны Финляндия полностью отмобилизовала свои войска и развернула их на границе с СССР. Наиболее мощные группировки финских войск готовились наступать на Карельском перешейке и в Приладожской Карелии. В общей сложности для предстоящих боевых действий Финляндия выделила 340 600 человек, 2047 орудий и минометов, 86 танков и 307 самолетов. Кроме того, в Северной Финляндии была сосредоточена немецкая армия «Норвегия». Таким образом, вражеская группировка состояла из 21,5 дивизий (из них 17,5 финских) и насчитывала 407,5 тыс. человек, 3084 орудия, 192 танка и 424 самолета. В Мурманской области и Карелии были развернуты советские 14-я, 7-я и 23-я армии Ленинградского военного округа, который в общей сложности имел в своем составе 426 тыс. человек, 9589 орудий и минометов, 1857 танков и 2104 самолета, но часть этих сил находилась в Эстонии и южнее Ленинграда, в т. ч. больше половины танков и большая часть авиации. В день начала агрессии против Советского Союза, 22 июня 1941 г., немецкие воздушные силы, базирующиеся в Финляндии, начали установку мин неподалеку от советских военно-морских баз. Утром 25 июня советская авиация нанесла превентивный удар по финским аэродромам, на которых находились германские самолеты. Используя этот предлог, Финляндия объявила СССР войну (см. Финляндия в войне против СССР). Накануне Ленин-градский военный округ был пере-именован в Северный фронт (командующий — генерал-лейтенант М. М. Попов). 29 июня немецкая армия «Норвегия» перешла в наступление на Мурманск. Ожесточенные бои на этом направлении продолжались до ноября 1941 г. В 1942-1943 гг. немцы продолжали попытки прорваться к Мурманску, но советские войска отразили все атаки противника (см. Заполярья оборона). В октябре 1944 г. в ходе Петсамо-Киркенесской операции фашистские войска были изгнаны с территории советского Заполярья. 1 июля 1941 г. финские и немецкие части перешли в наступление в Северной Карелии. Наступление велось на кандалакшинском, ухтинском и ребольском направлениях. Целью противника было перерезать Кировскую железную дорогу, соединяющую Мурманск с Петрозаводском. С боями финны и немцы смогли продвинуться на 75-150 км, заняв населенные пункты Реболы, Алакурти, Куолаярви и ряд других, но в августе-сентябре 1941 г. они были остановлены на всех направлениях и больше продвинуться не смогли. Главный удар финская армия нанесла на петрозаводском направлении. Развернутая здесь армия «Карелия» насчитывала свыше 100 тыс. человек. Ей противостояли три дивизии 7-й армии генерал-лейтенанта Ф. Д. Гореленко, две из которых прикрывали петрозаводское направление, а третья — ребольское и ухтинское. 10 июля началось наступление финнов в Восточной Карелии. Советские войска оказывали упорное сопротивление, но под нажимом превосходящих сил противника отходили. 23 августа Северный фронт был разделен на Карельский и Ленинградский фронты. К началу сентября финны были уже в 40 км от Петрозаводска и достигли реки Свирь в районе Лодейного Поля. 24 сентября 7-я армия была выведена из подчинения Карельского фронта и подчинена непосредственно Ставке. Командующим армией был назначен генерал армии К. А. Мерецков. К этому времени финские войска вышли к Онежскому озеру и охватили Петрозаводск с севера и запада. Бои за город продолжались до начала октября, но 3 октября финны все же заняли город. Продолжая наступать, финские войска форсировали Свирь, но контрудар 7-й армии позволил стабилизировать обстановку. К концу октября финские войска на Свири и действующая здесь 163-я немецкая дивизия перешли к обороне. Таким образом, план создать второе кольцо окружения вокруг Ленинграда был сорван. Севернее Петрозаводска финны продолжали наступать до декабря 1941 г., но после захвата Медвежьегорска они были остановлены западнее линии Беломоро-Балтийского канала. Финское наступление на Карельском перешейке началось 31 июля 1941 г. В ходе ожесточенных боев советская 23-я армия генерала Пшенникова, несмотря на превосходство в танках и артиллерии, а также поддержку Балтийского флота, понесла серьезное поражение и отступила. Прижатые к северо-западному берегу Ладоги советские части 12-22 августа были эвакуированы кораблями Ладожской военной флотилии, а остальные дивизии отходили на юго-восток. Советские контрудары из-за плохой организации не достигали своей цели, 29 августа финнам удалось заняли Выборг. 1 сентября потрепанные части 23-й армии заняли укрепления на старой государственной границе 1939 г. В начале сентября финны вошли в поселок Белоостров, но вскоре были выбиты оттуда советскими подразделениями. После этого интенсивность боевых действий на этом участке фронта резко снизилась, и такое положение оставалось до лета 1944 г. В ходе оборонительных боев в Карелии советские войска понесли значительные потери и были вынуждены отступать. Но к осени 1941 г. противник был остановлен почти на всех направлениях. В 1942-1943 гг. и в 1-й пол. 1944 г. ситуация в полосе 23-й армии Ленинградского фронта оставалась без изменений и ее части несли минимальные потери. После некоторой активизации военных действий на Карельском фронте весной 1942 г. бои на этом участке приняли в основном позиционный характер. Стороны совершенствовали свои оборонительные позиции и осуществляли разведывательные вылазки. На оккупированной части Восточной Карелии активно действовали партизанские части, формировавшиеся на советской территории и совершавшие рейды по тылам противника. Следует отметить, что возможности для организации партизанского движения в оккупированной финнами части Советской Карелии были весьма непростыми. Большая часть гражданского населения была эвакуирована, а к оставшимся мирным жителям оккупационные власти применяли жестокие репрессии. Только в петрозаводских концентрационных лагерях погибло в годы войны более 8 тыс. советских граждан. Финские власти активно эксплуатировали экономику Советской Карелии, проводили политику заселения ее территории подданными Финляндии. Незавидной была участь десятков тысяч военнослужащих Красной Армии, попавших в финский плен. За 1941-1944 гг. в финских лагерях погибло более 18 тыс. советских военнопленных. К лету 1944 г. на Карельском перешейке, кроме уже имевшейся 23-й армии (генерала А. И. Черепанова), была сосредоточена 21-я армия (генерала Д. Н. Гусева). Советская группировка насчитывала ок. 260 тыс. человек, 5,5 тыс. орудий и минометов, 881 пусковую установку реактивной артиллерии, 628 танков и САУ и свыше 700 самолетов. 9 июня эти силы начали, при поддержке артиллерии РГК и флота, Выборгскую наступательную операцию. В течение 10-16 июня финские войска понесли сокрушительное поражение. Были прорваны первая и вторая полосы «линии Маннергейма», на преодоление которой зимой 1939/1940 гг. ушло 2,5 месяца. Попытка финских войск закрепиться на линии Выборг — Тайпале не удалась, и 19 июня части 21-й армии овладели Выборгом. Финны стягивали на перешеек дивизии из Восточной Карелии, прибыли сюда и немецкие части. Сопротивление противника усилилось, тем не менее советское наступление продолжалось. Лишь 12 июля командование Ленинградского фронта отдало приказ о переходе к обороне на достигнутых рубежах. Общие потери советских войск в Карелии в 1941-1944 гг. были довольно значительны, но не столь велики, как на других участках фронта. С 29 июня по 10 октября 1941 г. войска Северного и Карельского фронтов, 7-й отдельной армии (с 25.09.1941 г.) Северного флота и Беломорской военной флотилии (с учетом боевых действий не только в Карелии, но и в Заполярье против немецких войск) потеряли убитыми и пропавшими без вести более 67 тыс. человек. Требуют пока уточнения потери 23-й армии Ленинградского фронта в конце лета-в начале осени 1941 г. Безвозвратные потери Карельского фронта (в Карелии и Заполярье) и 7-й отдельной армии за 1942-1943 гг. составили 55,1 тыс. человек. В ходе летнего наступления 1944 г. безвозвратные потери советских войск (левое крыло Карельского фронта, правое крыло Ленинградского фронта, Балтийского флота, Ладожской и Онежской флотилий) составили более 23,6 тыс. человек. Потери Финляндии в ходе войны соизмеримы с потерями советских войск. Только за 1941 г. финны потеряли безвозвратно ок. 25 тыс. человек. Общие безвозвратные потери Финляндии за 1941-1944 гг. насчитывают более 82 тыс. человек. Кроме того, рядом с финнами против войск  Карельского и Ленинградского фронтов воевали и несли существенные потери германские соединения. Данные о них также требуют уточнения. Потерпев сокрушительное поражение летом 1944 г., Финляндия 19 сентября 1944 г. вышла из войны, обязавшись выдворить со своей территории все немецкие войска.

Исторические источники :

Карелия в годы Великой отечественной войны. 1941—1945: Документы и материалы. Петрозаводск, 1975.

Всем нам хорошо известны различные места боевых действий Великой Отечественной войны — Смоленск, Ленинград, Ростов, Сталинград, Севастополь. Но тема Карельского фронта как-то всегда оставалась подзабытой. А ведь половина Карелии (тогдашней Карело-финской ССР), включая Петрозаводск, была оккупирована финскими войсками, союзными немцам. В 1941 году Финляндия выступила против СССР в стане союзников нацистской Германии. Причин, побудивших финское руководство к такому шагу, было несколько. Это и жажда реванша за Советско-финскую (Зимнюю) войну 1939-1940 годов, и ведущий своё начало с 1918 года антисоветский настрой финской политической элиты вкупе с намерением присоединить Карелию к Финляндии, и, наконец, боязнь попасть под немецкую оккупацию, угроза которой появилась в апреле 1940 года, когда немецкие войска оккупировали Норвегию и вышли к финской границе.

Итак, в Карелии финские войска действовали самостоятельно, участвуя в реализации плана "Барбаросса", в июне-сентябре 1941 года финны вновь заняли принадлежавшие им до 1940 года Карельский перешеек и Северное Приладожье, а затем перешли старую границу, замкнув на Карельском перешейке блокаду Ленинграда с севера, а в Восточной Карелии продвигаясь к Мурманской железной дороге и Онежскому озеру. Одновременно с этим часть аэродромов в Северной Финляндии была предоставлена самолётам Люфтваффе, которые бомбили Мурманск и советские порты на Кольском полуострове.

2. 2 октября 1941 года Петрозаводск в результате боёв был оккупирован финской Карельской армией (Karjalan armeija) :

3. Финский солдат водружает флаг над вокзалом:

5. Вскоре город был переименован финнами в Яянислинна (Äänislinna), что переводится с финского как "Город на Онего". На самом деле, приведённая русская транскрипция не вполне верна, так как звука, соответствующего финской букве Ä, в русском языке нету.

6. В зданиях присутственных мест на площади Ленина разместилась оккупационная администрация:

7. А в деревянных зданиях слева размещалась оккупационная военная комендатура:

8. Финские солдаты на фоне памятника Ленину:

9. А самого Ильича финны свергли и поставили на его месте пушку:

10. Вид города сверху:

11. В Петрозаводске и на прилегающих территориях во время оккупации действовало 10 концентрационных лагерей, первый из которых был открыт 14 октября 1941 года.

В концлагеря помещалось преимущественно русское население, которое, как "неродственное", было значительно ущемлено в правах по сравнению с финно-угорским, и, по распоряжению главнокомандующего финскими войсками К. Г. Маннергейма, впоследствии должно было быть выслано в немецкую зону оккупации. За годы финской оккупации Карелии через концлагеря прошло около 30 тысяч человек, а смертность в концлагерях составляла в среднем около 10%, то есть в финской зоне оккупации условия были лишь немногим лучше, чем в немецкой.

12. Дети-узники петрозаводского концлагеря. Это фото было сделано в 1944 году после освобождения города и представлялось как доказательство на Нюрнбергском процессе.

13. Финские солдаты на фоне здания Совмина:

14. Ворота педучилища, в здании которого оккупационными властями была устроена финская школа:

15. Финны на улице Дзержинского:

Надо сказать, что в деле союза с Гитлером Маннергейм был осторожен и старался выполнять не все его требования, так как понимал, что Советский Союз ещё может и победить, и в этом случае за союзническую верность Гитлеру ему и Финляндии ничего хорошего не будет.

Летом 1944 года началась Выборгско-Петрозаводская наступательная операция. 20 июня Красная армия взяла Выборг, а на следующий день перешла в наступление в Восточной Карелии, где начала теснить войска финской Олонецкой группы (Aunuksen ryhmä) . Финны отступали в некоторых местах без боя, и 28 июня 1944 года части Красной армии освободили Петрозаводск. К концу августа финские войска полностью отступили за линию границы.

16. Советские офицеры в Петрозаводске после его освобождения. Фото на фоне Александро-Невского собора:

С этого момента в Карелии снова наступил мир.

Бои в Карелии носили особенно ожесточенный характер. В отличие от центрального и южного направлений здесь войска не передвигались на большие расстояния. Каждый километр брался или оставлялся в результате упорных боев. В августе 1941 года из частей Северного фронта с целью обеспечить северный стратегический фланг был создан Карельский фронт. В него вошли 14-я и 7-я армии. Позднее здесь были сформированы 19, 26 и 32-я армии. Со второй половины сентября 1941 года по июнь 1944 года фронт находился в глубокой обороне. Затем перешел к наступательным действиям. 15 ноября 1944 года Финляндия вышла из войны. Фронт был расформирован. Но война продолжалась. Здесь были сконцентрированы крупные немецкие соединения, которые прочно держались за хорошо оборудованные позиции.

До войны я был каменщиком. И в Кондрове дома строил, и в Москве. Везде.

В 1940 году формировался Московский добровольческий комсомольский батальон. Шла война с финнами. Я тоже написал заявление. Захотелось мне на войну. Повоевать. Молодой был, здоровый. Дури в голове… Но меня не взяли.

Служил в Ленинградском военном округе. Попал в полковую школу минометчиков. Друзья надо мной начали посмеиваться: «Попал ты. Теперь три года служить будешь». А правда, минометчики служили по три года вместо двух.

И я долго в ту школу из своей стрелковой роты не шел. Пока с довольствия не сняли.

Делать нечего, надо идти туда, где харчи дают. Три-то года, конечно, не два. Но, как потом оказалось, не два и не три года нам довелось служить…

Наша 122-я стрелковая дивизия стояла в Карелии. Бои начались в июле. За месяц мы успели зарыться в землю основательно и приготовиться как следует. Это большое дело. Солдат в окопе - это значит в крепости. Атаки немцев не застали нас в казармах или на марше. Дивизия была уже развернута. Оружия и боеприпасов хватало. А как я уже сказал, когда солдат в окопе, когда винтовка его исправна и почищена, когда довольно патронов, есть гранаты, когда поддерживают его минометчики и артиллеристы, сам черт ему не брат.

1 июля во второй половине дня немцы пошли в атаку. И сразу же получили ответный удар. Не на тех напали. Трое суток долбили нашу оборону. Хрен там! Не прошли в лоб. Не взяли. Стали искать обходы - как бы нас в котел загрести.

Против нас действовала немецкая армейская группа «Норвегия» и финские войска.

На второй день боев один батальон нашего полка ушел встретить прорвавшихся с фланга немцев. А мы, оставшиеся, еще сильнее закопались в землю. Поправили разрушенные землянки и проходы.

Семь суток полк держался на своих первоначальных позициях. Держались, пока нас снова не обошли с флангов.

Мы отошли за реку Куциоки. Закрепились. Утром, смотрим, идет человек из-за реки. Старшина. А ночей натуральных, темных, как у нас, в Карелии не бывает. Солнце коснется леса и опять поднимается. Ось земная так устроена. Видно всегда. Я сижу в ровике, протираю и смазываю свой миномет. Ребята, расчет, спят. Кто где с вечера ткнулся, тот там и лежит. Ага. И тут - старшина. В фуражке. За ремнем две гранаты, на ремне - штык от СВТ. Мы за эти дни оборвались, грязные. А этот чистенький и в фуражке.

А у нас - пилотки. В фуражках наши старшины не ходили. И говорит: «Ребята! Вот вы стреляете, не даете нам переправиться. По своим-то не бейте! Мы идем сменять вас. Дайте переправиться». Я сперва обрадовался. Подумал: ага, мы, значит, у командования не последние, кто-то еще в резерве есть, на смену к нам пришел…

Комбат-то наш ушел в рейд. Но начальник штаба остался. Тут у нас еще пушка 45-миллиметровая оставалась исправная, другую-то разбило, наши минометы, пулеметы в дзотах. Так что мы держались.

И все же командирская фуражка старшины нас смутила. Проводили мы его в штаб. Смотрим, а оттуда, из штабной землянки, нашего старшину уже без фуражки выводят и под винтовкой.

Что же оказалось… Старшина этот никакой не старшина, а финн. Хорошо знал русский язык. Рассчитывал на нашу доверчивость. Прибегает начштаба с биноклем. Спрашивает: «Откуда он вышел?» Я указал. Начштаба стал наблюдать за местностью. И чуть погодя тихо говорит: «В ружье, ребята!»

Приготовили. мы минометы. Артиллеристы зарядили сорокапятку. Дали пристрелочный залп. А оттуда, из-за деревьев, как повалили немцы! Тут мы их опять отбили. Минометные трубы горячие - не дотронуться.

Вот такая история.

Лучший мой друг самострел сделал! Мишка Шмаков. Вот гад. Мы, значит, воюй, а я - самый умный…

Командир роты подходит: «Прокофьев, друга твоего ранило». - «Как ранило?»

А он всегда в бою позади меня. Тоже наводчик.

«Ранило», - говорит ротный. «А где он?»

Пошел я к нему. А сердце уже не на месте. Мы ж во время боя рядом были. Никакого обстрела наших позиций не было. И стрельбу закончили все живые и невредимые.

Что же он, подлец, сделал? оттянул себе вот здесь, где помягче, ляжку и из своего ТТ стрельнул.

Сидит трясется. «Где твой пистолет?» - спрашиваю. Подает мне пистолет. Сам бледный. Командирам расчетов выдавали как личное оружие пистолеты ТТ. Восемь патронов в магазине, девятый в стволе. Смотрю, одного патрона нет. Пошел я на позицию. Нашел стреляную гильзу. Свеженькая, еще порохом пахнет. Подаю ему его гильзу и говорю: «Ну, друг?» А он глаза прячет. Его уже колотить стало.

Ладно, думаю, друг, лечись. Штрафная и без тебя отвоюет. Какой ты теперь мне друг, если бросаешь на передовой?

У нас за всю войну было всего четыре самострела. Командир роты руку прострелил, ротный писарь и санинструктор. Санинструктора я запомнил, чернявый такой, по фамилии Штучкин. Штучкину я сказал прямо. Он был уже не первый. А он мне: «Знаешь, так молчи. А то и тебя шлепну. Если доложишь, мне уже все равно». Говнистый был малый. Москвич.

Месяц я пробыл в госпитале. Потом попал в батальон выздоравливающих. А уже скоро зима. Так, думаю, надо отсюда выбираться - к своим. К зиме готовиться.

Вскоре нас, человек двадцать, посадили в вагон и повезли на фронт. Алакуртти наши к тому времени уже сдали. Нас повезли под Алакуртти. Лысая Гора. Место знаменитое.

Приехали. Стали зачитывать направления, кому куда. Слышу: «Прокофьев! В 273-й!» А 273-й полк - из 140-й дивизии. «Я же 596-го полка 122-й дивизии! - говорю. - Не пойду в чужой полк!» Сержант, который зачитывал направление, мне и говорит: «А я тебе документы не отдам». - «Да на хрена мне твои документы! Мне мой полк нужен! Я в свою роту пойду!»

А я уже повидался с нашими ребятами. Были там бойцы из нашего полка. Договорились - возвращаемся к своим.

Прихожу к командиру роты: так, мол, и так, прибыл самовольно и без продовольственного аттестата… Ротный рад. Смотрит на меня весело. «Да что ж мы тебя, Прокофьев, на довольствие, что ли, не поставим? Молодец, что вернулся в свою часть!»

И я рад. И ротный рад. Наших ребят, с кем начинали войну летом, осталось совсем мало. Большая часть личного состава была уже из пополнений.

Командиром минометной роты меня назначали несколько раз. Несколько раз назначали и несколько раз снимали. Я ведь был сын «врага народа». Мой отец, коммунист с 1917 года, в 1920-м вышел из партии добровольно. Его потом посадили. Особняк наш об этом все знал.

Бывало, что и по году командовал ротой, офицерское звание уже имел, а все же числился исполняющим обязанности. Глядишь, нового командира прислали, а меня опять в сторону.

Так однажды на марше, мы уже наступали на Никель, и наступление наше развивалось успешно, приходит старшина и докладывает: «Товарищ лейтенант, прибыл новый командир роты». - «Ну что ж, прибыл так прибыл. Пусть принимает хозяйство. Имущество числится у тебя, ты и передашь».

А прибыл капитан. Как же его фамилия? Вспомнил! Страхов! Страхов его фамилия! Сволочь такая! Гад! Пришел он в роту. А меня оставили при нем старшим офицером. И что он, этот капитан Страхов, делает! Меняем мы 14-ю дивизию. Ночью меняем. Он мне: «Прокофьев, иди на НП. Возьми с собой разведчиков и иди. А я что-то приболел». Я и пошел. Подчиняюсь. Хотя впереди, на НП командира стрелковой роты, которую мы поддерживаем огнем, должен находиться командир минометчиков. Чтобы во время боя корректировать огонь. Прихожу. Их там от роты всего человек пятьдесят осталось. Ротный мне: «Утром не высовывайся. Снайпер так и стережет. Вон сколько наших навалял».

Командир пехотной роты сидел в небольшом котловане. Когда строили дорогу, там, видимо, брали песок. До войны. Вот там и был оборудован НП.

Минометы мои позади. Семь расчетов. В то время нам уже дали 120-миллиметровые минометы.

Утром к нам приходит командир полка. С ним начальник артиллерии капитан Рыжаков и еще какие-то офицеры. Комполка издали кричит: «Что, глаза и уши? Проспали? Немец-то ушел! А вы ему даже пятки не подмазали!»

Я себе думаю: проспать-то мы проспали, но далеко он не уйдет. Так и получилось. Погнались мы за отходящим противником, и вскоре передовой батальон завязал бой. А нам, минометчикам, надо пехоту поддерживать! Капитан Страхов пошел с разведчиками вперед. И тут убило командира отделения разведки Просвирнякова. Хороший был человек и разведчик. Его убило, а капитан Страхов перепугался, губы растрепал… И он тогда мне ставит такую задачу: «Прокофьев, бери, мол, свой взвод и живо выдвигайся вперед, надо поддерживать пехоту».

А дорога идет так: в сторону противника пологий спуск, и один участок весь простреливается противником. Чуть только кто появляется, сразу залп артиллерийского огня с той стороны. Пройти невозможно. Я шел вместе с командиром батальона пехоты капитаном Присяжнюком. Комбат просит: поддержи моих, проберись как-нибудь через это чертово открытое пространство! А как тут проберешься? Других-то дорог, кроме этой, нет. А если куда-то в обход, то это сутки можно проездить. А пехоту за это время всю на той стороне перебьют.

У меня во взводе три упряжки. На двух - минометы, третья - с боеприпасами. Я тогда своим ездовым и расчетам ставлю задачу: «Дистанция сто метров! Аллюр, три креста! Вперед, ребята!»

Ни один снаряд не попал в наши повозки. Проскочили опасный участок. Взрывы остались позади. Ниже немцы уже нас не видели. Продвинулись вперед еще километра на три, приняли немного вправо, установили минометы. Навели связь. Определили точку стояния. Это ж все нужно сделать грамотно, а то и по своим можно лупануть. Приготовились к бою. И вечером вдруг подъезжает дивизион «катюш», восемь машин, и становится мне «на голову». Я говорю командиру дивизиона: «Что ты делаешь? Прими немного куда-нибудь от нашей позиции». А он: «А что тебе? Мы гвардейцы. Надо тебе, ты и принимай в сторону. А эта позиция наша». Вот тебе и весь хрен! Смотрит свысока! Старший лейтенант!

Ладно, думаю. Мы хоть и не гвардейцы, а тоже из двух минометов за три минуты тонну боеприпасов на голову немцам перекидываем. За три минуты! Тонну! Представляешь?!

Стали они. Расположились. Позиция-то хорошая. Переночевали. На утро назначена артподготовка. На восемь часов. А немец-то не дурак! В половине восьмого, когда мы уже изготовились, как он дал по «катюшам»! Видимо, засек еще с вечера. Они ж сюда лезли, как слоны… У меня были отрыты окопы. Для каждого расчета. А гвардейцы-то окопов не копают, руки не пачкают. Я в ровике с ребятами своими сижу. Смотрю, гвардейцы как повалились на нас сверху! Я кричу: «Да вы, братцы, нас тут живьем задавите! Откуда столько народу?» А рядом со мной минометчик лежит, командир первого расчета, и говорит он мне: «А это, товарищ лейтенант, наши гвардейцы. Они без окопов воюют. Когда прижмет, в чужих норовят схорониться».

Они-то сами схоронились. А две их машины разбило. Мины сползли вниз. А остальные, смотрим, не отстрелявшись, начали уезжать. И раненых своих побросали. И мешки, и другое кое-какое имущество. Раненых мы перевязали, отправили в тыл. Ровно в восемь провели артподготовку. Пехота наша осмелела, смотрим, пошла вперед.

Мои ребята после этого подобрали брошенные мешки, вытряхнули из них все, что там было. Нашли несколько пузырьков одеколона. Выпили, закусили. Спасибо гвардейцам за огневую поддержку!

Пехота пошла, а мы ее поддерживали огнем. Связь-то налажена. Куда надо, туда и кидали мины. Стрелять в тот день на нашем участке пришлось нам одним. Что ж, мы и отстрелялись. Нам только мины подвози. За три минуты - тонну! Да обед не забывай вовремя доставлять. А остальное - наше дело.

За эти бои, за точную стрельбу начальник артиллерии полка приказал командиру написать на меня представление к награде орденом Отечественной войны. А капитан Страхов, тот самый сукин сын, который перед боем обосрался и вперед вместо себя меня послал, - что ты думаешь, а? - вместе с представлением пишет, что я его будто бы обложил матом. Ну, может, где-то и сказал ему что… Что он заслуживал. А что ж он хотел? В тылу отсидеться и чтобы ему никто ничего не сказал? Представление мое на орден где-то по пути в штаб дивизии застряло, а донесение пошло. Начальник артиллерии дивизии читает его и делает такую резолюцию: лейтенанта, мол, Прокофьева судить судом офицерской чести. Сук-кины они дети! Вот какой орден они мне решили вручить!

А я в полку уже два года с лишним. Почти всегда в бою. Воевал хорошо. Мои расчеты всегда стреляли неплохо. Ребята, офицеры полка, и говорят: знаем мы, мол, лейтенанта Прокофьева, не за что его судить. Судить меня не стали. А то бы пошел я прямиком в штрафную роту рядовым солдатом. Судить не стали, но награды лишили. Наградной лист в штабе дивизии порвали.

Ко мне и шпиона засылали. Приходит раз солдат с пополнения. И вдруг при мне заводит такой разговор: «Немцы воюют лучше». Я ему и говорю: «Ты тут язык прижми. Тебе-то самому кто мешает воевать лучше немцев?» - «А что я такого сказал?» - «А вот что. Мы еще не знаем, что ты за человек… И какой ты солдат, в бою увидим. А что касается нашей батареи, то мы немцев больше бьем, чем они нас». Правда, сразу же рот прикрыл. Но долго тишком все вынюхивал. Ребята потом мне, то один, то другой: про тебя, мол, лейтенант, все выпытывает. А потом солдат тот неожиданно пропал. И особняк наш меня вызывал, «два ноля», как мы его звали. Но тот ласковый такой, гад, скользкий. Что и спросит, сразу не поймешь, к чему, сволочь, клонит. Прямо не скажет: ты, Прокофьев, сукин сын такой-сякой, чтобы порядок и дисциплину держал, а то я тебя в штрафную!.. Нет, скучаю ли по дому да какое настроение у бойцов? Какое у бойцов настроение?. Немцев поскорее угондобить! Вот какое настроение, говорю ему. Посмеется, сигаретку помнет и опять: «А что из дому пишут?» Тьфу! Как будто я дурак такой, что тут же и душу свою ему выложу!

Конечно, я понимаю, человек я и на фронте был непростой. Анкета с изъянцем. Да и характер у меня такой - прямой, как добросовестно выструганная оглобля. Если что, так прямо и скажу: замудонец ты последний! Будь там хоть мой заряжающий или сам капитан Страхов. И никто на меня зла и обиды не держал. Кроме капитана Страхова.

Поэтому с солдатами и офицерами, с кем мы вместе месили дороги войны, отношения у меня были добрые, боевые. Никого я никогда не предал, ни за чью спину не прятался, никого под пули не подставлял. Когда надо было идти в пекло самому, шел, не придумывал, что у меня живот болит. А на передовой это сразу видно.

Долго я злился на капитана Страхова. Нет, не за орден. Хрен с ним, думаю, с орденом. Жив буду, ордена от меня не уйдут. Так оно, кстати, и вышло. Ордена-то, вон они! А Отечественной войны - целых два! Но капитана Страхова я ненавидел. За подлость его. Подопью, бывало, и думаю: ну, если сейчас в бой, пристрелю, собаку. Даже, помню, пистолет, свой безотказный ТТ, специально чистил и смазывал, на боевой взвод ставил… Так меня ранила его несправедливость.

Против нас стояли финские части. И немецкие горные стрелки. На пилотке у них был беленький цветок, эдельвейс. Эмблема такая. У убитых видел.

А сталинским соколам я простил. Когда в сорок четвертом мы уже вовсю наступали, на Мурманском направлении увидел я однажды такую картину.

Видимо, шла немецкая колонна. Растянута она была километров на пятнадцать. И вся была разбита и положена. И люди валялись - сотнями. И техника - машины, тягачи. Разбитые орудия. И мотоциклы, и велосипеды. Наши «горбатые» атаковали злее, чем их штурмовики U-87. А навстречу нам шли пленные немцы. Но надо сказать, они и пленные форс держали. А может, рады были, что выжили, что не валялись вот так, как их братья и однополчане, по обочинам дорог.

А тут, после Победы, приехал домой. Спрашивают: «Где ты воевал?» - «В Заполярье», - говорю. Смотрят недоуменно, и опять: «А разве там война была?» Инженер! В дорожном отделе, инженер. Я там работал тогда. Посмотрел я на него: «Там мы, - говорю, - пирогами с немцем кидались. Мои пироги - 120 миллиметров! Все как один!» Замолчал. А тут сестра родная: «Ты был в артиллерии?» - «Да, в артиллерии». - «Немца-то живого видел?» Тьфу ты, думаю! Хуже капитана Страхова…

Немца… живого… Повидал всякого - и живого, и мертвого…

Рассказал я вам про второе окружение. Расскажу и про то, как выходили из первого. В первый раз мы попали еще хуже. Две дивизии. С тылами. Летом было дело. Немец тогда лез напролом. Трепал нас здорово.

Выходили мы группами. В нашей было около семисот человек. Вывезли раненых. Ну, думаем, все, кончились наши мучения. А тут опять известие: снова отрезаны, второе кольцо. Собрались мы, остатки. Из 700 человек, может, только половина и осталась. С нами два лейтенанта. Командир пулеметной роты Колигов и Иванов, начальник штаба батальона.

Вот бывают же крепкие люди! Жизнерадостные, которые никогда не унывают. Счастье тому солдату на фронте, кому в командиры в трудный час такой человек достался. Были с нами и другие командиры, и званием повыше тех лейтенантов. Но они уже губы порастрепали… Сами уже не верили, что выйдем. Куда им солдат вести? В плен? А Колигов и Иванов - живые люди! Командование на себя приняли. «Ребята, мы вас выведем!» Мы сразу к ним. Знаете, как солдат к офицеру льнет, когда кругом дело хреновое…

А стоял август, середина. Везде валялись листовки: русские, сдавайтесь в плен!

Однажды сели на отдых. Сидим. Рядом с нами человек застонал. Смотрю, раненый. Мучается. Но не нашего подразделения - чужой. Бросили… А у нашего ротного ординарец был, чернявый такой, верткий, не то цыган, не то еврей. Когда вставать стали, раненый за него ухватился, так тот его отпихнул. Мы вместе с Зыбиным шли. С туляком. Хороший он был парень, Зыбин. Век его помнить буду. И все это мы с Зыбиным видели. «Саш, - говорит, - давай возьмем. Человек хоть и не наш, чужой, а жалко». Осмотрели мы его. Грудь насквозь прострелена. Легкие пробиты. Хрипит. Пена кровавая на губах. Да, думаю, если оставим, пропадет человек.

Я ствол минометный нес. Зыбин - лафет. Железки нам достались тяжелые. У Зыбина еще и карабин за плечами. У меня - мой ТТ и вещмешок. Мешок я не любил носить. Он у нас с Зыбиным один на двоих был. И мы с ним всегда менялись: я брал его карабин, а он - мешок.

Ведем раненого. Несем свой миномет. Раненый меня спрашивает: «Браток, куда идем?» - «Не знаю», - говорю. Когда Зыбин его вел, все утешал: скоро, мол, скоро выйдем, немного осталось… А все идем, идем, идем. Отставать стали. Тогда он, раненый наш, остановил нас. Дышит уже тяжело, идти почти не может. «Оставьте меня, ребята, - говорит. - Спасибо вам. А то вы и сами отстанете и пропадете из-за меня». А мы с Зыбиным тоже уже из сил выбились, друг другу в глаза не смотрим. Хоть бросай человека…

Смотрим, командир взвода идет, младший лейтенант Дмитриев. Я ему и говорю, что, мол, ведем раненого, а минометы тоже не бросишь… «Минометы не бросать, - говорит. - За минометы головой отвечаете. А по поводу раненого идите к начальнику штаба. Что он скажет». Я подошел к лейтенанту Иванову: «Товарищ лейтенант, мы раненого ведем. А у нас миномет. Тяжело». Начштаба тут же подозвал бойцов из взвода связи и приказал им взять раненого.

Передали мы раненого с рук на руки. А тут и приказ: «Встать! Шагом марш!» Надо было спешить, пока немцы сплошное кольцо не образовали. Взвалили на плечи свой миномет и пошли дальше.

Прошли еще километра три-четыре. Тут и вышли.

Смотрим, кухни нас уже ждут. Вперед-то разведка ушла. По бокам - боевые охранения. Словом, двигались мы, как положено по уставу. Лейтенанты наши хорошими командирами оказались.

Стали нас кормить. Перевязывать. Раненых сразу грузили на повозки и отправляли в тыл. А у связистов, это я запомнил, была белая лошадь. Они вели ее в поводу. На лошади сидел их раненый. Шли они следом за нами. Смотрим, своего раненого они ссадили с коня и погрузили на машину. Я к Зыбину: «Зыбин, ты не видел, нашего-то погрузили на отправку?» - «Нет, - говорит, - не видел. Пойду спрошу у связистов». А связистов тех он знал, еще в финскую вместе с ними был. Я с Зыбиным к ним. «Где раненый, которого мы вам передали?»- спрашивает Зыбин связистов. «Помер ваш раненый дорогой». - отвечают. «Как помер?»

Оказывается, не довезли они его метров сто. Бросили, сволочи. Я тогда к начальнику штаба: так, мол, и так, человека-то оставили! Лейтенант выслушал меня и говорит им: «Живого или мертвого - несите сюда! И мне лично доложите!» Погнали повозку. Смотрим, возвращаются с нашим раненым. Живой! Перегрузили мы его на машину и - в тыл.

Фамилию свою он называл, да я не запомнил. Запомнил только, что он мой погодок, с 1916 года. Ленинградец. Вот этого человека мы с Зыбиным спасли.

Был у нас в расчете подносчик мин. Лезгин Гаджимамедов. Смелый такой малый. Ребята над ним все, бывало, посмеивались. Язык наш, русский, он знал плоховато. Коверкал слова. Вот ребята и передразнивали его. А я защищал. И он меня за это звал отцом.

Первым в нашем расчете ранило его. Во время бомбежки.

Немцы бомбили беспрестанно. Я в сердцах бранился: «Сукины дети, наши сталинские соколы! Летают выше всех… быстрее всех… Такой бой, и ни одного нашего самолета!» Думал: останусь живой, первому встречному летчику набью морду. Зарок такой дал себе. И точно, набил бы! Но потом все сразу им и простил. Увидел, как они в одном месте обработали немецкую оборону, сколько трупов навалили, сколько танков подожгли, машин, сколько орудий и техники исковеркали, и все им простил. Илы. Они поработали, «горбатые», как мы их называли. Но это было потом.

А моего подносчика ранило во время первой же бомбежки. Самолет налетел, мы попадали на землю. А он, падая, рукой ухватился за березку. Осколок так и резанул ему по руке. Да сильно! Самолет улетел. Мы вокруг Гаджимамедова заметались. Крови еще не видели. Первый раненый. Он вскочил на ноги. Потом упал, бьется. Зовет: «Отца! Отца!» Это он меня звал так. Перевязали, отправили в тыл.

Больше он к нам в минометную роту не вернулся.