Краткое содержание анализ романа замятина мы. Анализ романа "Мы" (краткий обзор тем)
Замятин, умерший в Париже в 1937 году, был русский писатель и критик, он опубликовал ряд книг как до, так и после революции. "Мы" написаны около 1923 года, и, хотя речь там вовсе не о России и нет прямой связи с современной политикой - это фантастическая картина жизни в двадцать шестом веке нашей эры, - сочинение было запрещено к публикации по причинам идеологического характера. Копия рукописи попала за рубеж, и роман был издан в переводах на английский, французский и чешский, но так и не появился на русском. Английский перевод был издан в США, но я не сумел достать его; но французский перевод (под названием "Nous Autres") мне наконец удалось заполучить. Насколько я могу судить, это не первоклассная книга, но, конечно, весьма необычная, и удивительно, что ни один английский издатель не проявил достаточно Предприимчивости, чтобы перепечатать ее.
Первое, что бросается в глаза при чтении "Мы", - факт, я думаю, до сих пор не замеченный, - что роман Олдоса Хаксли "О дивный новый мир", видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге. Оба произведения рассказывают о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира, в обоих произведениях действие перенесено на шестьсот лет вперед. Атмосфера обеих книг схожа, и изображается, грубо говоря, один и тот же тип общества, хотя у Хаксли не так явно ощущается политический подтекст и заметнее влияние новейших биологических и психологических теорий.
В романе Замятина в двадцать шестом веке жители Утопии настолько утратили свою индивидуальность, что различаются по номерам. Живут они в стеклянных домах (это написано еще до изобретения телевидения), что позволяет политической полиции, именуемой "Хранители", без труда надзирать за ними. Все носят одинаковую униформу и обычно друг к другу обращаются либо как "нумер такой-то", либо "юнифа" (униформа). Питаются искусственной пищей и в час отдыха маршируют по четверо в ряд под звуки гимна Единого Государства, льющиеся из репродукторов. В положенный перерыв им позволено на час (известный как "сексуальный час") опустить шторы своих стеклянных жилищ. Брак, конечно, упразднен, но сексуальная жизнь не представляется вовсе уж беспорядочной. Для любовных утех каждый имеет нечто вроде чековой книжки с розовыми билетами, и партнер, с которым проведен один из назначенных сексчасов, подписывает корешок талона. Во главе Единого Государства стоит некто, именуемый Благодетелем, которого ежегодно переизбирают всем населением, как правило, единогласно. Руководящий принцип Государства состоит в том, что счастье и свобода несовместимы. Человек был счастлив в саду Эдема, но в безрассудстве своем потребовал свободы и был изгнан в пустыню. Ныне Единое Государство вновь даровало ему счастье, лишив свободы.
Итак, сходство с романом "О дивный новый мир" разительное. И хотя книга Замятина не так удачно построена - у нее довольно вялый и отрывочный сюжет, слишком сложный, чтобы изложить его кратко, - она заключает в себе политический смысл, отсутствующий в романе Хаксли. У Хаксли проблема "человеческой природы" отчасти решена, ибо считается, что с помощью дородового лечения, наркотиков и гипнотического внушения развитию человеческого организма можно придать любую желаемую форму физического и умственного развития. Первоклассный научный работник выводится так же легко, как и полуидиот касты Эпсилон, и в обоих случаях остатки примитивных инстинктов вроде материнского чувства или жажды свободы легко устраняются. Однако остается непонятной причина столь изощренного разделения изображаемого общества на касты. Это не экономическая эксплуатация, но и не стремление запугать и подавить. Тут не существует ни голода, ни жестокости, ни каких-либо лишений. У верхов нет серьезных причин оставаться на вершине власти, и, хотя в бессмысленности каждый обрел счастье, жизнь стала настолько пустой, что трудно поверить, будто такое общество могло бы существовать.
Книга Замятина в целом по духу ближе нашему сегодняшнему дню. Вопреки воспитанию и бдительности Хранителей многие древние человеческие инстинкты. продолжают действовать. Рассказчик, Д-503, талантливый инженер, но, в сущности, заурядная личность вроде утопического Билли Брауна из города Лондона, живет в постоянном страхе, ощущая себя в плену атавистических желаний. Он влюбляется (а это, конечно, преступление) в некую I-330, члена подпольного движения сопротивления, которой удается на время втянуть его в подготовку мятежа. Вспыхивает мятеж, и выясняется, что у Благодетеля много противников; эти люди не только замышляют государственный переворот, но и за спущенными шторами предаются таким чудовищным грехам, как сигареты и алкоголь. В конечном счете Д-503 удается избежать последствий своего-безрассудного шага. Власти объявляют, что причина недавних беспорядков установлена: оказывается, ряд людей страдают от болезни, именуемой фантазия. Организован специальный нервный центр по борьбе с фантазией, и болезнь излечивается рентгеновским облучением. Д-503 подвергается операции, после чего ему легко совершить то, что он всегда считал своим долгом, то есть выдать сообщников полиции. В полном спокойствии наблюдает он, как пытают I-330 под стеклянным колпаком, откачивая из-под него воздух. "Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова. Другие, приведенные вместе с этой женщиной, оказались честнее: многие из них стали говорить с первого же раза. Завтра они все взойдут по ступеням Машины Благодетеля".
Машина Благодетеля - это гильотина. В замятинской Утопии казни - дело привычное. Они совершаются публично, в присутствии Благодетеля и сопровождаются чтением хвалебных од в исполнении официальных поэтов. Гильотина - конечно, уже не грубая махина былых времен, а усовершенствованный аппарат, буквально в мгновение уничтожающий жертву, от которой остается облако пара и лужа чистой воды. Казнь, по сути, является принесением в жертву человека, и этот ритуал пронизан мрачным духом рабовладельческих цивилизаций Древнего мира. Именно это интуитивное раскрытие иррациональной стороны тоталитаризма - жертвенности, жестокости как самоцели, обожания Вождя, наделенного божественными чертами, - ставит книгу Замятина выше книги Хаксли.
Легко понять, почему она была запрещена. Следующий разговор (я даю его в сокращении) между Д-503 и I-330 был бы вполне достаточным поводом для цензора схватиться за синий карандаш:
Неужели тебе не ясно: то, что вы затеваете, - это революция?
Да, революция! Почему же это нелепо?
Нелепо - потому что революции не может быть. Потому что наша революция была последней. И больше никаких революций не может быть. Это известно всякому...
Милый мой, ты - математик. Так вот, назови мне последнее число.
То есть?.. Какое последнее?
Ну, последнее, верхнее, самое большое.
Но, I, это же нелепо. Раз число чисел бесконечно, какое же ты хочешь последнее?
А какую же ты хочешь последнюю революцию?
Встречаются и другие пассажи в том же духе. Вполне вероятно, однако, что Замятин вовсе и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры. Он писал еще при жизни Ленина и не мог иметь в виду сталинскую диктатуру, а условия в России в 1923 году были явно не такие, чтобы кто-то взбунтовался, считая, что жизнь становится слишком спокойной и благоустроенной. Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем нам грозит машинная цивилизация. Я не читал других его книг, но знаю от Глеба Струве, что он прожил несколько лет в Англии и создал острые сатиры на английскую жизнь. Роман "Мы" явно свидетельствует, что автор определенно тяготел к примитивизму. Арестованный царским правительством в 1906 году, он и в 1922-м, при большевиках, оказался в том же тюремном коридоре той же тюрьмы, поэтому у него не было оснований восхищаться современными ему политическими режимами, но его книга не просто результат озлобления. Это исследование сущности Машины - джинна, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать назад. Такая книга будет достойна внимания, когда появится ее английское издание.
«Мы»
Замятин искал новые пути творчества. Он полагал, что после революции жизнь стала иной и изображаться должна по-другому. Новую реальность не может адекватно отразить ни толстовский реализм, ни символизм - на смену им должен прийти неореализм.
Е. Замятин полемизировал с теоретиками Пролеткульта, утверждавшими, что «машинизирование» жизни влияет и на психологию пролетариата, что со временем не станет индивидуальности, индивидуального мышления, а будет существовать «объективная психология целого класса». Во многом роман «Мы» направлен против такого толкования. Однако только политической полемикой это произведение не ограничивается. Роман «Мы» стал образцом жанра антиутопии.
Аллегорические антиутопии существовали в литературе давно. В русской литературе первой антиутопией называют роман М. Хераскова «Кадм и Гармония» (1786), к антиутопии относят Легенду о Великом Инквизиторе из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». В ней есть то, что является одним из признаков этого жанра - мотив навязанного счастья, к которому ведут силой. На рубеже XIX-XX веков в русской литературе появилось много произведений, имеющих признаки - скорее на уровне социально-философском, чем на художественном - антиутопии.
Антиутопия является опровержением в художественной форме веры в достижение справедливого миропорядка в исторической реальности. Если утопия изображает совершенный мир, чаще всего изолированный, «земной рай», то антиутопия развенчивает принципы идеального общества, в ней прослеживается мотив «изгнания из рая». Утопическое общество чаще всего показано глазами стороннего наблюдателя, оказавшегося там и восхищающегося новым миропорядком. Мир будущего в антиутопических произведениях показан изнутри, с позиции обитателя этого мира, который может узнать все принципы устройства этого общества на собственном опыте. Утопические произведения - произведения фантастические, так как продемонстрировать устройство нового мира можно лишь при помощи фантастики. Антиутопия тоже фантастична, основные приёмы этого жанра - пародия и гротеск. Не случайно появление романа-антиутопии в то время, когда возникло государство, воплощавшее мечты человечества о всеобщем счастье.
В антиутопических романах отчётливо выделяются два типа «идеального» общества. В романах «Мы» Е. Замятина и «Приглашение на казнь» В. Набокова благополучие государства и граждан основано на удовлетворении самых примитивных потребностей.
Это «благополучное небытие взрослых истуканов» (В. Набоков). Более поздние романы немецкого писателя Г. Гессе « И гра в бисер» и американского фантаста А. Азимова «Конец вечности» предлагают иной принцип благоденствия. Однако принцип устройства общества одинаков: оно основывается на духовной! несвободе людей, его населяющих. Роман-антиутопия, однако, не с только социальная сатира, сколько жанр философский, предполагающий размышления о принципах организации человеческого общества, о внутренней свободе и несвободе личности.
Единое Государство, показанное в романе «Мы», это царство победившей утопии. Люди в нём не думают о жилье, 111 ггании - государство обеспечивает им необходимый уровень жизненного комфорта. Жизнь в Едином Государстве предельно механизирована. Но за удобства существования пришлось расплачиваться утратой имени и индивидуальности. Единое Государство не является пародией на Страну Советов, потому что в 1920 1921 годах Советское государство только создавалось. Однако система, господствующая в Едином Государстве, демонстрирует, к чему приводит насильственное движение к счастью, всеобщее планирование и «машинизация». Существование нумеров может быть приравнено к существованию людей в «золотом веке», во всяком случае, так считают сами граждане Единого Государства.
Государство построено на принципе несовместимости счастья и свободы. Понятие «идеальной несвободы» кажется гражданам Единого Государства единственным разумным принципом построения общества: нумера по расписанию получают возможность удовлетворять все естественные потребности. Удовлетворены потребности в пище, любви, в «зрелищах». Человечество приведено к счастью железной рукой. У счастья появилась формула: «Счастье равно блаженство, делённое на зависть». В этой формуле не учтены только духовные потребности человека. Нумера не знают таких слов - их счастье остается в сфере физиологии.
Развитие, движение вперёд в Едином Государстве уже невозможно. Нумера благоденствуют, государственная машина отлажена. Но отсутствие движения означает отсутствие прогресса. Для Замятина существовало два важнейших состояния общества - энтропия и революция.
В статье «О литературе, революции, энтропии и прочем» (1923) он писал: «Когда пламенно-кипящая сфера (в пауке, религии, социальной жизни, искусстве) остывает, огненная магма покрывается догмой - твёрдой, окостенелой, неподвижной корой.
Догматизация в науке, религии, социальной жизни, искусстве - энтропия мысли; догматизированное уже не сжигает, оно - греет, оно - тепло, оно - прохладно». Процесс догматизации и последующего революционного взрыва, по Замятину, неизбежен. Под энтропией он подразумевал «стремление мировой энергии к покою - к смерти». Энтропия предполагает отсутствие свободы, а свобода - это то, что в замятинской концепции человека занимает важнейшее место. Причём для него наиболее ценен человек, имеющий внутреннюю свободу. Такая свобода невозможна для того, кто руководствуется только разумом. Разум ограничивает человека. Замятин всегда приветствовал проявления всего иррационального.
Идеальным не только нумером, но и человеком для Замятина является нумер 1-330, в котором сосуществуют разум и иррациональное. Именно 1-330 высказывает заветные мысли автора: «А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней - нет, революции - бесконечны. Последняя - это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо - чтобы дети спокойно спали по ночам...»; «Тебе, математику, - разве не ясно, что только разности - разности - температур, только тепловые контрасты - только в них жизнь. А если всюду, но всей вселенной, одинаково тёплые - или одинаково прохладные тела... Их надо столкнуть - чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы - столкнём».
Центральный персонаж романа Д-503 боится таких мыслей своей возлюбленной. Он вслед за всеми жителями Единого Государства воспевает «божественно-ограничивающую мудрость стен, преград». Стена отделяет «машинный, совершенный мир от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных...». Природное начало чуждо механизированному миру нумеров. Вообще, в романе «Мы» рациональное и виерациональ-ное противопоставлены на уровне вполне материальном. Природное начало выражено не только в речах 1-330, но и в Древнем Доме, его интерьере и наполняющей его утвари, старинных платьях героини, наконец, в том, что существует за Зелёной Стеной.
Очень значимой в романе является цветовая символика. В мире Единого Государства господствуют прозрачные, прохладные тона: юнифы - серо-голубые, небо - «синее, не испорченное ни единым облаком», «стерильное, безукоризненное», глаза 0-90 - тоже синие, не омрачённые ни единым облачком. Это стеклянный мир, и его цвета - это оттенки стекла. Несвобода проявляется даже на уровне регламентации цветовой гаммы.
В иррациональном мире всё иначе. В Древнем Доме господствует «дикая, неорганизованная, сумасшедшая - как тогдашняя музыка - пестрота красок и форм». Доминирующим цветом Древнего Дома, 1-330 является огненный, жёлто-золотой.
Усилению основного конфликта подчинена и очень существенная в структуре романа поэтика чисел. Будучи математиком, Замятин видит символику чисел как никто другой. Мир Единого Государства - это мир числовой прямой. Числа для его граждан заменяют искусство.
Тоталитарная система пользуется цифрами для обозначения человека. Числовое обозначение может принадлежать любому человеку или предмету, в то время как имя неповторимо. Эта стандартизация использовалась на практике по отношению к тем, кто перестал для государственной системы быть людьми, а стал «лагерной пылью», утратил ценность как личность, стал идеальным винтиком государственного механизма. В романе «Мы» нет лагерей, но унификация всех граждан доведена до совершенства. Те понятия, которые не могут быть выражены с помощью чисел, имеют иной вариант наименования, тоже обезличивающий: Машина Благодетеля, Древний Дом и т. д.
В мире, где люди лишены привычных имён, функцию «говорящих имён» исполняют их номера. Так, об 0-90 герой говорит так: «Милая О! - мне всегда это казалось - что она похожа на своё имя: сантиметров на 10 ниже Материнской Нормы - и оттого вся кругло обточенная, и розовое О - рот - раскрыт навстречу каждому моему слову. И ещё: круглая, пухлая складочка на запястье руки - такие бывают у детей». Слева от Д-503 в шеренге шагает 0-90, а справа - 1-330, «тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст». Преследователь героя - «какой-то дважды изогнутый, вроде буквы S». Портретные характеристики присущи и гражданам Единого Государства, как бы ни стремились они к унификации. И эти портретные особенности связаны с теми номерами, которые им присвоены.
Бунтари, отвергающие всё, что составляет основу Единого Государства, тем не менее избирают своим девизом математический символ - у7!. Но для человека из мира математики этот знак более революционен, чем многие громкие лозунги. Дело в том, что в истории математики существовало время, когда все операции проводились на числовой прямой. Привлечение к математическим операциям «мнимых чисел» привело к тому, что стал возможен математический анализ, оперирующий на плоскости, так как ось «мнимых чисел» перпендикулярна оси простых чисел. Но когда в математический обиход вошли «комплексные числа», среди которых находится и у-1, это стало революцией в науке, потому что позволило оперировать в четырёхмерном пространстве.
Математика Д-503 более всего пугает, но и более всего убеждает математический символ революции - у-1: « Всякому уравнению, всякой формуле в поверхностном мире соответствует кривая или тело. Для формул иррациональных, для моего д/-1, мы не знаем соответствующих тел, мы никогда не видели их... Но в том-то и ужас, что эти тела - невидимые - есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени - иррациональные формулы; и математика, и смерть - никогда не ошибаются. И если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них есть - неизбежно должен быть - целый огромный мир там, за поверхностью...»
Математический знак революционеров становится для Д-503 обозначением всего необычного, он символизирует даже душу героя. В Едином Государстве «душа» - это понятие из далёкого прошлого, а в настоящем - тяжёлая, опасная болезнь. Строитель «Интеграла» боится происходящих с ним перемен, но не отказывается от них. Он постепенно начинает соединять в себе разум и душу, т. е. происходит восстановление личности, всегда находившейся в центре внимания русской литературы. Герои произведений Л. Толстого, Ф. Достоевского мучительно ищут ответ на вечный вопрос о предназначении человека в жизни и находят его в христианской вере. Замятин же отвергает религию. По его мнению, конечной истины не существует, и поэтому религия, объявляющая, что она владеет такой истиной, абсурдна не менее, чем государственная машина. Для него Церковь - один из инструментов подчинения человека, а значит, энтропии. Бунтари Замятина берут себе имя Мефи, производное от Мефистофеля. Мефистофель - один из величайших революционеров, по их мнению. Они устами 1-330 называют себя « антихристианами ».
Вообще, в поэтике романа довольно значимы библейские мотивы. День Единогласия назван Пасхой. Герой говорит, что все муки, которые он вынес и «принёс сюда, как подвиг, - всё это только смешно, как древний анекдот об Аврааме и Исааке.
Авраам - весь в холодном поту - уже замахнулся ножом над своим сыном - над собою - вдруг сверху голос: “Не стоит! Я пошутил...”». Обращение к христианской лексике и даже библейским преданиям на страницах романа происходит довольно часто. Так, здесь возникают «ангелы-хранители», нумеров Д-503 называет богами: «...боги стали, как мы: эрго - мы стали, как боги». Верховным божеством для жителей Единого Государства является конечно же Благодетель, хотя на самом деле он вовсе не так могущественен и велик, как это декларируется. В беседе со строителем «Интеграла» Благодетель в доказательство своей правоты приводит именно библейский пример: «Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни - вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, - самая трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия?» Единое Государство он сравнивает с раем: «...там - блаженные, с оперированной фантазией (только потому и блаженные) - ангелы, рабы Божьи...» В конце романа 1-330 восходит на современный аналог Голгофы - Машину Благодетеля. В жизни Единого Государства вообще важную роль играют ритуалы, похожие уже не на христианские, а на языческие культы.
Более того, библейские мотивы воплощаются и в поэтике чисел. Число три, сакральное для христиан, потому что ассоциируется с Пресвятой Троицей, пронизывает весь роман. Каждая запись состоит из трёх частей, Благодетель появляется трижды, трижды пытают 1-330, да и само её имя состоит из двух троек (кроме того, просматривается параллель с возрастом Христа - 33 года).
В центре авторского внимания в романе «Мы» находятся человеческие личности. Но действие во многом сосредоточено вокруг «Интеграла». Это не просто космический корабль, он призван принести на другие планеты идеологию Единого Государства. Но что будет после того, как он отправится в полёт, не знает никто: ни рядовые нумера, ни Мефи, ни его Строитель. «Интеграл» становится просто объектом поклонения. Завладевший им победит. Разрешение всех проблем персонажи романа связывают с «Интегралом», чьё предназначение им неясно. Но есть человек, знающий, для чего нужен «Интеграл»,- э го Благодетель. Он знает всё. Это именно он связал нумеров «по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья». Он создал Единое Государство, воплотив на земле утопию. Но, совершив благодеяние, он неизбежно становится палачом, начинает исполнять карательную функцию.
Однако утопия завершена не до конца. Даже законопослушный нумер может заразиться революционными настроениями. Даже 0-90 не желает подчиняться правилам Единого Государства и отдавать своего ребёнка. Всему мешает фантазия, душа. Но государство нашло решение и этой проблемы. Разделение души и тела происходит путём хирургической операции. Отделение души от тела всегда означало смерть. После Великой Операции и наступает духовная смерть Д-503. В романе «Мы» процесс, бывший всегда таинственным, непостижимым, обретает вполне конкретные черты, но от этого не становится менее страшным. Наоборот - это страшнее, чем естественная смерть. Да и сама смерть становится зримой - человек превращается в лужицу химически чистой воды. Теперь смерть - «знамение нечеловеческой мощи Благодетеля».
Итак, роман Е. Замятина «Мы» - антиутопия. Антиутопия возможна там, где существует противостояние какому-либо идеологическому догмату. В ней реализуются в первую очередь функции предупреждения, предостережения. Антиутопический конфликт представляет собой конфликт между тоталитарным режимом и личностью героя.
Антиутопия является совершенно особым жанром литературы. С одной стороны, это описание мира, которого просто не может существовать: мира жестокого, нетерпимого к проявлению человеческой индивидуальности. С другой же - обыкновенная жизнь без каких-нибудь фантастических элементов, только на бумаге. И от такой похожести на нашу с вами действительность порой становится немного страшно…
Таков роман, который написал русский писатель Евгений Замятин, «Мы». Он стал первым, кто создал подобного рода произведение. Великий Олдос Хаксли вместе с Джорджем Оруэллом стали его последователями.
Замятин, «Мы». Краткое содержание произведения
Роман написан в форме дневника, который ведет гражданин Единого Государства. Имя его - Д-503. Точнее, это его «нумер». Имен здесь нет, ведь даже они могут повлиять на что так порицает Благодетель - всемогущий и всезнающий правитель.
Из первых дневниковых записей мы узнаем об устройстве жизни в Едином Государстве. Все здесь носят одинаковую одежду - юнифы, и лишь цвет их идентифицирует пол. На каждом написан его нумер. По сути, люди, живущие здесь, и гражданами не являются: все так и зовут друг друга - нумерами.
Стоит отметить, что написал Замятин «Мы», краткое содержание которого мы сейчас рассматриваем, в 1920 году. Поскольку в романе четко прослеживается параллель с советской действительностью, книгу, естественно, при жизни писателя в нашей стране не издали.
Далее мы узнаем, что Д-503 - один из талантливых ученых, великий математик, который, как и многие другие жители Единого Государства, трудится над созданием ИНТЕГРАЛА - космического корабля, который в скором будущем должен будет вместе с экипажем отправиться на исследование далеких планет. Написал Замятин «Мы», краткое содержание которого вы сейчас читаете, так, что невозможно не поверить в ужасающее Единое Государство огорожено Зеленой Стеной, за которой живут так называемые дикари - люди, оставшиеся там после Великой Двухсотлетней войны.
Все здесь имеют возможность половых отношений с любым другим нумером противоположного пола - нужно лишь взять специальный розовый талон. Чаще всего Д-503 встречается с О-90 - невысокой пышнотелой девушкой. Главный герой так и живет - по расписанию, регламентируемому Часовой Скрижалью, пока не встречает I-330 - революционерку, которая вместе с некоторыми другими жителями Единого Государства собирается взорвать Зеленую Стену, чтобы вырваться на свободу. Поначалу Д-503 считает это вздором, а женщину находит ужасно неприятной. Однако постепенно, неожиданно для него самого, в нем проявляется чувство к I-330, которое он никогда не испытывал ранее - любовь.
Как же закончил Замятин «Мы», краткое содержание которого мы с вами уже почти дочитали? Д-503 вместе I-330 и с другими революционерами добились того, чего хотели. Стена была взорвана, нумера впервые за долгое время увидели дикарей, в Едином Государстве наступил хаос. Некоторые успели сбежать - туда, на волю. Однако все те, кого успели задержать (среди них - и главный герой), подвергаются Великой Операции, которая лишает фантазии. Тех же, кто являлся главными организаторами взрыва, в том числе и I-330, казнят с помощью Газового Колокола.
Только что вы прочитали краткое содержание «Мы». Замятин вложил в это произведение всю свою душу, а потому ознакомиться с ним целиком в любом случае просто необходимо.
Язык Замятина - всегда замятинский, но, в то же время, всегда разный. В этом - особенность и богатство Замятина как писателя. Для него язык есть форма выражения, и эта форма определяет и уточняет содержание. Если Замятин пишет о мужиках, о деревне, он пишет мужицким языком. Если Замятин пишет о мелких городских буржуях, он пишет языком канцелярского писаря или бакалейщика. Если он пишет об иностранцах («Островитяне», «Ловец человеков»), он пользуется свойствами и даже недостатками переводного стиля, его фонетики, его конструкции - в качестве руководящей мелодии повествования. Если Замятин пишет о полете на Луну, он пишет языком ученого астронома, инженера, или - языком математических формул. Но во всех случаях язык Замятина, порывающий с русской литературной традицией, остается очень образным и, вместе с тем, сдержанным, проверенным в каждом выражении.
Теперь из романа «Мы»:
«Вот что: представьте себе квадрат, живой, прекрасный квадрат. И ему надо рассказать о себе, о своей жизни. Понимаете - квадрату меньше всего пришло бы в голову говорить о том, что у него все четыре угла равны. Вот и я в этом квадратном положении... Для меня это - равенство четырех углов, но для вас это, может быть, почище, чем бином Ньютона».
Здесь уже - супрематизм Малевича, знаменитый его черный квадрат на белом фоне, прогремевший на весь мир.
Вот - язык инженера, строителя, математика.
Наиболее любопытным являлось то, что эту форму своего языка Замятин обернул именно против математичности, против организованности, против «железной логики» точных наук. Будучи инженером-кораблестроителем, то есть человеком, привыкшим к общению с миром непогрешимых, заранее предначертанных схем, он не страдал, однако, «детской болезнью» обожествления схематики, и поэтому Замятину становилось все труднее жить в условиях советского режима, построенного на «плановости» и рационализации.
(Из книги «Дневник моих встреч. Цикл трагедий»: В 2 т. Т. 1)
«Мы» - самая смелая и самая перспективная из современных утопий. Она выше книг Оруэлла и Хаксли потому, что она веселее».
(Цит. по ст. Вл. Чаликовой «Крик еретика» (антиутопия Евгения Замятина)
«Вопросы философии», 1991, N1)
М. Горький
«...Вещь отчаянно плохая. Усмешка - холодна и суха, это - усмешка старой девы»
(Из письма И. А. Груздеву, 15.11.1929)
Дж. Оруэлл
Насколько могу судить, это не первоклассная книга, но, конечно, весьма необычная, и удивительно, что ни один английский издатель не проявил достаточно предприимчивости, чтобы перепечатать ее.
Первое, что бросается в глаза при чтении «Мы», - факт, я думаю, до сих пор не замеченный, - что роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге. Оба произведения рассказывают о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира, в обоих произведениях действие перенесено на шестьсот лет вперед. Атмосфера обеих книг схожа, и изображается, грубо говоря, один и тот же тип общества, хотя у Хаксли не так явно ощущается политический подтекст и заметнее влияние новейших биологических и психологических теорий.
И хотя книга Замятина не так удачно построена - у нее довольно вялый и отрывочный сюжет, слишком сложный, чтобы изложить его кратко, - она заключает в себе политический смысл, отсутствующий в романе Хаксли.
Казнь, по сути, является принесением в жертву человека, и этот ритуал пронизан мрачным духом рабовладельческих цивилизаций древнего мира. Именно это интуитивное раскрытие иррациональной стороны тоталитаризма - жертвенности, жестокости как самоцели, обожания Вождя, наделенного божественными чертами, - ставит книгу Замятина выше книги Хаксли.
Вполне вероятно, однако, что Замятин и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры. Он писал еще при жизни Ленина и не мог иметь в виду сталинскую диктатуру, а условия в России в 1923 году были явно не такие, чтобы кто-то взбунтовался, считая, что жизнь становится слишком спокойной и благоустроенной. Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем грозит машинная цивилизация... Ррман «Мы» явно свидетельствует, что автор определенно тяготел к примитивизму. Арестованный царским правительством в 1906 году, он и в 1922-м, при большевиках, оказался в том же тюремном коридоре той же тюрьмы, поэтому у него не было оснований восхищаться современными ему политическими режимами, но его книга не просто результат озлобления. Это исследование сущности Машины - джинна, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать назад.
(Из рецензии на роман Е. И. Замятина «Мы»)
Никита Струве
Поэт и почвенник борются в писателе с инженером и рационалистом-западником. Революционное прошлое, социальные мечтания молодости позволили Замятину, как и его учителю - Достоевскому - тоже инженеру, провидеть в социалистическом эксперименте величайшую опасность для человека.
В романе «Мы», написанном в 1920-м и так с тех пор не существующем для советской литературы, Замятин разоблачает предельную рационализацию жизни, превращающую человека в бездушный механизм.
" Антиутопический роман «Мы» построен, по примеру новозаветной книги Откровения, как своеобразный апокалипсис, как страшный суд. 900-летнее спокойствие Единого Государства нарушено взрывом-бунтом, напоминающим светопреставление. Бунтовщики погибают, и , нашедшее способ хирургически вырезать у своих граждан «фантазию», достигает предельной дегуманизации.
(Из статьи «Символика чисел в романе Замятина «Мы»)
Ю. Н. Тынянов
Фантастика вышла убедительной. Это потому, что не Замятин шел к ней, а она к нему. Это стиль Замятина толкнул его на фантастику. Принцип его стиля - экономный образ вместо вещи; предмет называется не по своему главному признаку, а по боковому; и от этого бокового признака, от этой точки идет линия, которая обводит предмет, ломая его в линейные квадраты. Вместо трех измерений - два. Линиями обведены все предметы; от предмета к предмету идет линия и обводит соседние вещи, обламывая в них углы. И такими же квадратами обведена речь героев, непрямая, боковая речь, речь «по поводу», скупо начерчивающая кристаллы эмоций. Еще немного нажать педаль этого образа - и линейная вещь куда-то сдвинется, поднимется в какое-то четвертое измерение. Сделать еще немного отрывочнее речь героев, еще отодвинуть в сторону эту речь, «по поводу» - и речь станет внебытовой - или речью другого быта.
Так сам стиль Замятина вел его к фантастике. И естественно, что фантастика Замятина ведет его к сатирической утопии: в утопических «Мы» - все замкнуто, расчислено, взвешено, линейно. Вещи приподняты на строго вычисленную высоту. Кристаллический аккуратный мир, обведенный Зеленой Стеной, обведенные серыми линиями юниф (uniform) люди и сломанные кристаллики их речей - это реализация замятинского орнамента, замятинских «боковых» слов.
Инерция стиля вызвала фантастику. Поэтому она убедительна до физиологического ощущения. Мир обращен в квадратики паркета - из которых не вырваться.
Но стоит поколебаться вычисленной высоте этой фантастики - и происходит разрыв. В утопию влился «роман» - с ревностью, истерикой и героиней. Языковая фантастика не годится для ревности, розовая пена смывает чертежи и переносит роман подозрительно близко; вместе с колебанием героя между двухмерным и трехмерным миром колеблется и сам роман - между утопией и Петербургом. И все же «Мы» - это удача.
(Из статьи «Литературное сегодня»)
И. О. Шайтанов
Замятин не описывает лицо, а схватывает отличительную черту и уже о ней не забывает...
Всегда есть лейтмотив, преимущественно зрительный, вещный. Иногда возникающий по закону метафорического уподобления (Кембл - трактор), еще чаще - через деталь, замещающую целое. Деталь педалируется, навязывается, и чем она неприятнее, тем настойчивее. Читателю предоставляется произвести ту же работу, которой занят автор, по части восстанавливающий всю картину: «Сегодняшний читатель и зритель сумеет договорить картину, дорисовать слова - и им самим договоренное будет врезано в него неизмеримо ярче, прочнее врастет в него органически. Так синтетизм открывает путь к совместному творчеству художника - и читателя или зрителя; в этом - его сила» («О синтетизме»).
Таких, как он, сначала называли идеалистами («революция не делается в белых перчатках»), потом осуждали, потом сочли врагами, предающими цель. Тогда Замятин ответил как писатель: он вообразил, какой будет цель, если не изменить средств ее достижения. Получилась не утопия, но - антиутопия.
Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй - » Критика о романе Е. И. Замятина «Мы» . И в закладках появилось готовое сочинение.Несмотря на активное неприятие идеологической на-правленности романа «Мы», многие современники отмеча-ли его бесспорные художественные достоинства (К. Федин, М. Горький), благодаря которым он стал значительным явлением литературы XX столетия.
Идейно-художественное наполнение романа во многом находилось в плоскости творческих и философских поис-ков Замятина того времени. В области философии Замяти-на захватывает идея энтропийности происходящих в ми-роздании процессов. Основная идея человеческого бытия и творчества, как квинтэссенции этого бытия, состоит, по Замятину, в противостоянии энтропии (естественному рас-паду, энергетической деградации вселенной). Эти идеи выразились в таких его статьях, как «Роберт Майер» (о философе, предложившим идею энтропийности), «О лите-ратуре, революции, энтропии и о прочем» и др.
В области литературного творчества Замятин вынаши-вает идею художественного перевооружения современного искусства, нарекая ее « синтетизмом» (суть этого понятия также раскрыта в ряде статей той поры). Например, в одной из них Замятин пишет о том, что реализм мир видел простым глазом. Через поверхность мира символизму мелькнул скелет - и он отвернулся от окружающего мира. Это, по мнению Замятина, тезис и антитезис. Задача состоит в их соединении в новом "синтезе", в котором одновременно будет и свойственный реализму микроскоп, и стекла символизма, уводящие, подобно телескопу, к бесконечностям.
В статье «Новая русская проза» Замятин, обращаясь к опы-ту В. Каверина, Л. Леонова, И. Эренбурга, Н. Огнева, Л. Лунда и других «серапионовых братьев», оценивал «сплавы из фантастики и реальности» как перспективную общую тен-денцию новой литературы. Именно в «фантастическом peaлизме», как называл свое искусство Достоевский, он видел истинный путь постижения этого смятенного времени. В молодую советскую литературу «фантастический реализм» пришел в совсем других, новых и разных, обли-ках — но с подобным же внутренним устремлением. Наибо-лее глубинным и органичным его воплощением явилось именно творчество Замятина, М. Булгакова, А. Платонова.
Самым "фантастическим" стал роман "Мы", наиболее крупное творение Замятина пооктябрьского времени. Этот роман был написан в 1921 году. Он является первым творением такого рода в литературе советского времени. Считается общепризнанным, что "Мы" Замятина предопределило во многом развитие в различных зарубежных литературах жанра "антиутопии", ее главной проблематики - драматической судьбы отдельной личности в условиях тоталитаризма.
В этом ряду, кроме Замятина, называют обычно имена автора романа под названием "Прекрасный новый мир" О. Хаксли, а также Д. Оруэлла ("1984") и некоторых других. Первым, кто предельно точно сказал об "антиутопии" 20 века и "пионере" ее, оказался сам Замятин. Он противопоставил в работе о Г. Уэллсе классические утопии, авторы которых (Т. Кампанелла, Т. Мор, У. Моррис и другие) дают строение общества, кажущееся им идеальным. Замятин заметил, что фантастика имеет знак "минус", а утопия - "плюс". Романы Герберта Уэллса нацелены практически исключительно на то, чтобы вскрыть существующие в социальном строе дефекты, а не на то, чтобы дать картину грядущего рая.
Как считает Замятин, творчество Уэллса открывает одно из самых пер-спективных направлений в литературе нашего века. В длин-ный перечень имен и названий, призванный подтвердить это, он вводит и свой роман «Мы». К нему относятся в полной мере признаки «антиутопии», перечисленные в статье.
Многие читатели восприняли роман как сатиру на со-временную действительность, но рассмотрение романа толь-ко в плоскости социальной сатиры, имеющей конкретные временные и национальные привязки, во многом обедняло идейно-художественное содержание произведения, которое во многом было шире такого понимания. «Предупрежде-нием о двойной опасности, грозящей человечеству: гипер-трофированной власти машин и гипертрофированной влас-ти государства» назвал свой роман Замятин. Именно эта угроза прежде всего страшила и авторов последующих за-падных «антиутопий». Так у Хаксли в «Прекрасном но-вом мире» (1932) «Мировое Государство» будущего, где летосчисление ведется «от Форда» и в чьем девизе начер-тано слово «Однотипность», безраздельно и неусыпно властвует над жизнью всех членов общества — с помощью со-вершенной техники и недреманного ока «Верховных Контроллеров» (у Замятина — Хранителей). Властвует от рождения (в инкубаторах) и до смерти, полностью обезли-чивая основную массу и жестоко отсекая «всех тех, кто... оказались слишком яркими... кого не удовлетворяют стан-дарты правоверности...».
В 1923 году Замятин сказал по поводу обвинений от-дельных литераторов из группы «Серапионовы братья» в антиреволюционности о том, что в России нет сейчас враждебных революции писателей. Их выдумали для того, чтобы не было скучно. Повод для этого - то, что они не считают, что революция является "чахоточной барышней", которую требуется оберегать от любого сквозняка.
Автор «Мы» испытал воздействие идей Достоевского — создателя «Записок из подполья», «Бесов» и «Легенды о Бели-ном инквизиторе» (из «Братьев Карамазовых»). В литературе о Замятине на это обратили внимание уже очень давно.
В «антиутопии» Замятина есть прямые ассоциации с Достоевским — например, столь близкие философии Великого инквизитора рассуждения Благодетеля (запись 36-я) о «любви к человечеству», которая «непременно бесчеловечна», и о людях, мечтающих о том, чтобы кто-нибудь «приковал их... на цепь» к их «счастью». (Позднее Хаксли, приникая к тому же источнику, вложит в уста Верховного Контролера из «Прекрасного нового мира» слова о людях, тяготящихся своей свободой, превратившейся в анархию, жаждущих покориться власти, «отдать под контроль даже свой аппетит».) Другой пример: постоянная ирония Замя-тина по поводу «стеклянного рая», в котором среди «проз-рачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха стен» живут, «всегда на виду», люди-нумера» Единого Государ-ства (в «Записках из подполья» — ирония по поводу «хру-стального дворца» — общества будущего в духе социалистов-утопистов (напр., Н. Чернышевского), где «все поступки человеческие... будут расчислены... математически», как повелевают «разум и выгода»).
Предусматривавшая централизацию в стране экономической и политической жизни, ряд стеснительных (включая уравнительные) жестких мер революционная политика Замятину представлялась единственной моделью дальнейшего движения — новым, наряду с бур-жуазным, вариантом тоталитаризма. Уже в 1918 году он полагает, что освободительная стихия захлебнулась (ста-тья «Скифы ли?»).
Открывает книгу символический образ «огнедышаще-го ИНТЕГРАЛА», который является чудом технической мысли и, в то же время, орудием жесточайшего порабощения. В функцию машины превратили человека деспотическая власть и бездушная техника. Они у него отняли свободу, в добровольном рабстве воспитав его. Этому лишенному имени "человеку-нумеру" внушено было, что "счастье" заключается в отказе от собственного "Я" и растворении в "МЫ", так как личное сознание является всего лишь болезнью. Человеку внушено было, что творчество - "государственная служба", а не "соловьиный свист". А интимная жизнь - это также государственная обязанность, которая исполняется согласно "Табелю сексуальных дней".
В романе Замятин воспротивился в первую очередь фе-тишизации коллективности и фетишизации техники (ко-торые очевидно наблюдались в революционной идеологии). На всем протяжении книги можно найти тому подтверж-дения: например, упоминание о «наших поэтах», которые «с нами в ногу идут под строгий механический марш Му-зыкального Завода», призывы наподобие такого: «забыть, что ты — грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны...» (едва ли не явная цитата из Маяковского) и др.
Тем не менее, излюбленной сферой писателя остаются «вечные вопросы». Центральный из них: как соотносятся естественные свойства души, человеческая природа, стре-мящаяся к свободному самовыявлению, и искусственные условия ее существования — социальные, бытовые, психо-логические, созданные самим человеком. Один из лейтмо-тивов романа — рационализм как преступление против человечности, разрушающее живую душу. Еще одним лейтмотивом, в наши дни особенно актуальным, является "антиобщество", которое изображено в романе. Оно несет гибель самому естеству жизни, изолируя от природы человека. Образ отделившей наглухо от неразумного мира животных, птиц и деревьев совершенный (машинный) мир Зеленой Стены является в произведении одним из наиболее зловещих. Следует выгнать людей, "обросших цифрами" голыми в леса для того, чтобы они там учились у солнца, цветов, птиц. При этом речь в романе идет не о пресло-вутом «голом человеке на голой земле», не о «руссоистском» бегстве от цивилизации, а о восстановлении целостной сущности человека.
Смысл сверхзадачи, высказываемой Замятиным в ро-мане, прост: нельзя ставить точку там, где нет конца дви-жению. Условие живой жизни мира — его непрестанное обновление. В статьях Замятина это названо «бесконеч-ной революцией».
